Полет над бездной (СИ)

20 Максимус Илиор Фин

Я один из Финов, сильнейшего рода черных магов. Мы, Фины, испокон веком были противовесом Вересовых, но я был обречен судьбой еще до своего рождения. Я отличался от всех своих братьев и сестер силой, что еще во чреве матери давала о себе знать. Я должен был стать сильнейшим магом в истории своего рода, другими словами я должен был стать сильнейшим из сильнейших. Я мог быть почти всемогущим, но моя родная мать распорядилась иначе. Я до сих пор не знаю, что руководило ей, когда она подавляла мою силу? Боялась ли она той мощи, что раздирала меня изнутри? Хотела защитить? Не хотела кому-нибудь навредить? Любила она меня или ненавидела? Я не знаю и спросить мне не у кого. Все очень просто. Мою судьбу решили за меня: моя мать умерла от передозировки различными препаратами, подавляющими рики, магические частицы в крови черных магов. Меня спасли, буквально чудом. Я выжил, несмотря на сильную недоношенность. Я выжил! Сам не знаю почему и зачем, но я выжил. Меня спас очень хороший гениальный врач Шамирам Вайклос, но тогда я не испытывал к нему ничего, ведь я был всего лишь младенцем чуть не убитым собственной матерью.

Мой отец очень радовался тому, что я жив, но было то, что было хуже какой-нибудь смерти. Я больше не был магом! От мага у меня осталось лишь тело. Я был просто ребенком. Мой отец был счастлив, что я жив, но что я мог? Он глава великого рода, а его сын просто бездарность, пусть даже не по его собственной вине. Я был просто обузой с самого начала. Меня опекали, окружали любовью и заботой. С меня сдували все пылинки. Я был бы счастлив, если бы отец не смотрел на меня с сожалением, а братья не завидовали, ведь они постоянно были заняты, а я мог делать все, что захочу. Я был один…

В конце концов я все узнал, про мать, про силу и про Шамирама. Это же очевидно, что ни одну правду нельзя скрывать вечно. Мне было 5 лет, а я жалел, что родился, жалел, что лишил своих братьев матери, жалел, что выжил и ненавидел Шимирама, что спас мне жизнь. Я ненавидел его так сильно, как не смог ненавидеть потом никого и никогда. Мне казалось, что это он во всем виноват. Я не мог обвинять мать, ведь ее не было среди живых. Я не мог говорить, что она плохая и чем-то меня не устраивает. Я не мог так говорить, ведь ее все любили и вспоминали с нежностью, а я…

Сам не знаю, что хотел доказать превращая наш дом в хаос. Я превратился настающую бестию. Я переворачивал дом верх тормашками, я срывал отцу встречи, мешал братьям учить, будто хотел, что бы они меня ненавидели раз уж им не под силу меня полюбить. Будто мне было не важно, кто я для них, только бы они помнили меня, хоть как-нибудь или мне просто хотелось соответствовать тем взглядом, что на меня бросали окружающие. Может мне хотелось быть бестией, что бы соответствовать мнению окружающих, мнению моих братьев и возможно мнению моего отца. Я не знаю, чего я хотел, но я точно помню, что мне было дико больно, одиноко и страшно. Я хотел бежать прочь. Я хотел значить хоть что-то. Я просто плакал и все… я плакал и отравлял окружающим жизнь.

Я был избалованным ребенком и поведение мое переходило все больше и больше границ. Я уходил все дальше и дальше, но так не могло продолжаться вечно. Мой отец стал искать решение. Наказывать и воспитывать он меня не стал, предчувствуя, что это ничего не изменит. Он был умен, хотя нет и сейчас умен. Мой отец, наверно, понимал меня и знал, что меня может спасти только дело, занятие, какая-то профессия, учеба, все что угодно, только бы уменьшить мою свободу и заменить ее целью, но что я мог? В мире магов не магу нет места и это было очевидно. Он просто не знал, что со мной делать все требовало хоть какой-то магической способности, все! Ну а о творчестве мой отец не думал, ведь для нашей семьи имидж безумно важен. Фин не может заниматься чем-то глупым!!! Но я не мог заниматься чем-нибудь серьезным.

Я помню, как подслушивал отцовские разговоры. Он днями сидел на телефоне обзванивая разных магов. Пытаясь найти мне учителя, пытаясь пристроить меня хоть куда-нибудь. Меня это смешило, но в то же время я начинал стихать, чувствуя, что и сам хочу делать хоть что-то.

Я больше не отравлял жизнь своей родне, но по-прежнему воздвигал стену между ними и собой. Моя проблема не решалась, пока однажды отец не стал обсуждать этот вопрос с Шамирамом. Этот врач был другом моему отцу и часто бывал в нашем доме, но я всегда избегал его, а тут я прислушался, уловив, что они говорят обо мне.

— Я уже все перепробовал, но это просто бесполезно, нельзя же оставлять его так без какого-нибудь дела? — говорил мой отец.

— Тогда может переступить через правила и дать ему простое занятие. Может у него есть склонность к творчеству или…

— Это исключено!

— Имидж?

— Да пусть катиться в Вагх этот имидж! — воскликнул мой отец. — Ты можешь себе представить его реакцию. Его братья войдут в совет, а он… будет что-то мазюкать? Боюсь это его просто добьет.

Эти слова меня поразили. Последнее время я все чаще думал, что отец хочет всего лишь избываться от меня, но он действительно беспокоился, а значит… он меня любил? От этой мысли я озадачился, не зная, как действовать дальше и что думать.

— Знаешь, а кое-кого ты упустил, — прошептал Шамирам, судя по голосу, улыбаясь.

— Упустил?! Ты о чем?

— Когда ты искал ему учителя, ты кое-кого упустил.

— И кого же? — недоумевал отец.

— Меня, — объявил Шамирам.

Тут повисло молчание, от которого у меня все сжалось. Я был готов на все, что угодно, но только не на это. Я ненавидел Шамирама. Я призирал его. Я не хотел его даже видеть, а учиться у него!? Боги!!!! Нет! Я этого просто не вынесу!!! Все же я в детстве был очень глуп и импульсивен, раз думал о врачебной деятельности, как о преступлении. Хотя все, что было для меня от Шамирама — это мая жизнь, которая меня во всем не устраивала, наверно именно по этому, все в голове и сходило с ума.

— Боги, а ты прав, — прошептал мой отец. — Это же лучший из вариантов, ведь врач может быть и не магом! Но быть хорошим врачом это… как я мог о тебе забыть!

— Так всегда, все, что слишком близко, оказывается слишком незаметно.

— Шамирам, скажи, ты согласишься его учить?

— Да, но при некоторых условиях.

— Каких?

Я прижался к двери, боясь дышать и упустить хоть слово.

— Во-первых, — начал врач, — он будет жить у меня, а во-вторых, он будет полностью принадлежать мне!

Я вздрогнул, понимая, что если отец согласиться то врач, которого я ненавижу, будет единственным человек, ответственным за мою судьбу и тогда… никто меня от него не спасет! Я бы убежал прочь, если бы только меня не парализовал ужас от того, что я себе представил.

— Но зачем второе? — растерянно спросил мой отец.

— Ну, знаешь, — весело буркнул Шамирам. — Твой сын нуждается не только в обучении, но и воспитании, которым ты пренебрег, а так мне будет удобней. Твоя подпись полностью развяжет мне руки.

Мое сердце сжалось, будто меня отдавали маньяку!

Отец рассмеялся.

— Если бы я тебя не знал столько лет, то после этих слов не подпустил бы его к тебе и на километр.

— Ты же знаешь мои взгляды. Идеология должна быть одна! А твоя идеология идеальна для мага и губительна для врача, не хочу, что бы мальчик разрывался.

— Понимаю, тогда если ты не против, подпишем все бумаги прямо сейчас.

— Конечно.

Я слышал, как они пошли наверх в кабинет. Моя судьба была решена!

Мне едва исполнилось шесть, а меня просто отдавали другому человеку!

Я побежал к себе и, рухнув на кровать, рыдал. Я не чувствовал времени, поэтому не знал, как долго убивался, прежде чем в мою комнату зашел отец.

— Макс, я хотел…

— Я все знаю! — заявил я, вскочив на ноги.

— Ты подслушивал?

— Да! — дерзко отвечал я, глядя в окно.

— Макс, сынок, я…

Голос отца стих. Я услышал лишь шаги. Шаги не моего отца!

— Тогда собирай вещи, — сказал спокойно Шамирам. — Я заберу тебя сегодня, а то завтра у меня слишком много дел.

Я обернулся и дерзко посмотрел в глаза нового «хозяина».

— Не поеду я никуда!

Шамирам не сказал ни слова, а просто хлестанул меня рукой по щеке. Я вздрогнул. Меня в первый раз в жизни ударили. Тогда я даже не понимал, что эта пощечина была чисто символической и то ощущение, оставшееся на щеке, нельзя назвать болью.

Отец молча стоял у стены, даже не думая вмешиваться.

Меня это добивало!

Я смотрел в глаза Шамираму, всем своим видом выражая ненависть.

— Собирайся, у меня нет времени возиться, — сказал врач. — Если через час ты не спустишься с вещами вниз, я заберу тебя силой и без вещей! — бросил он и просто вышел.

Отец долго смотрел на меня.

— Сынок, — начал он, но я не хотел его слушать.

— Уходи! — крикнул я, чувствуя, что еще миг, и я снова разревусь.

Все было решено!

В эту ночь я оказался у Шамирама. Я все же собрал кое-какие вещи, но разбирать их не стал, а просто рухнул спать в своей новой комнате. Самое удивительное, что уснул я в ту ночь почти мгновенно, невзирая на все перемены и переживания. Если честно я был уверен, что выспаться мне не дадут, но проснулся лишь от того, что солнце светило мне в глаза. Это меня напугало, и я резко вскочил на ноги, боясь подумать, где нахожусь, но ничего страшного не случилось. Я был в простой комнате, которая теперь была моей, и стоял возле кровати, на которой мирно проспал всю ночь. Это меня удивило, почему-то такого варианта я не ожидал. На столе я обнаружил ключи от квартиры и записку. «У меня дела. Я в клинике буду весь день. Еда в холодильнике, только разогрей. Ну, и привыкай там к новому месту. Оставил тебе ключи, но не советую куда-нибудь уходить, ты ведь совсем не знаешь этот район. К ужину меня не жди.» — говорилось в записке. Я фыркнул и поплелся на кухню.

Я знал, что он всегда жил один и был уверен, что его дом, пропитан неким духом одинокого хаоса, но нет весь дом был в порядке, будто в нем, как и в отцовском царила женская рука, но в то же время ни намека на слуг в доме я не заметил. Даже на кухне явно никого не было со вчерашнего дня. Был ли я голоден тогда? Не особо, но мне было очень любопытно. В холодильнике я не ожидал найти ничего особенного, однако я опять таки ошибался, толи ему готовили, толи он сам отлично готовил, тогда я и не знал, что отменное питание было частью его образа жизни. По правде говоря, когда я заглянул в холодильник аппетит у меня появился, причем очень даже заметный, но признаваться себе в этом я так быстро не хотел, пытаясь еще поспорить немного с самим собой, как будто было недостойным слушаться его даже в простой потребности в пищи, ну что уж взять, хоть я и был обделенным, но избалованным родней ребенком, меня же все любили и жалели, а значит позволяли многое, может и оттуда вся моя нелепая глупость граничащая с капризностью.

Я даже ушел из кухни и стал бродить по дому в поисках чего-нибудь интересного, но чем больше я бродил, тем сильнее усиливался голод и некая странная тоска. Я шел на кухню старательно пытаясь убедиться что там никого нет и меня там никто не поймает, будто это некое преступление, но видеть я и правда никого не хотел и тем более не хотел что бы меня кто-нибудь видел, будто тогда меня можно будет улучить в поражении, но я только убеждался в том, что дом пуст.

Мой путь на кухню напоминал путь преступника, но стоило мне закрыть дверь, а расслабился, будто все было позади. Все в моей голове и моих эмоциях имело форму забавной игры капризного ребенка.

И тогда я почувствовал себя хозяином этого места в отсутствие своего учителя. Я облазил каждый уголок. Я потрогал каждую скляночку во множественных кабинетах и лабораториях Шамирама, благо мне тогда хватило ума ничего с ними не делать, иначе возможно тогда бы моя история и закончилась, так по-настоящему и не начавшись.

До поздней ночи я просто бездельничал, прыгая по диванам, катаясь на перилах лестницы, носился по дому, как дикий захватчик, играя в войну с самим собой, постепенно выматывая свои силы. Я тогда даже не помнил, как уснул в холе на диване, но на следующий день проснулся в кровати в своей комнате и далеко не сам, а от грозного голоса своего нового учителя:

— Просыпайся.

И от этого голоса вчерашняя свобода и игривая радость рассыпались на части. Я почти вскочил на ноги от гнева и страха одновременно, стараясь скрыть за первым второе, но видимо плохо получалось, ибо меня трясло, невзирая на оскал.

Маг посмотрел на меня оценивающе и рассмеялся, причем смех его был веселым и живым, какого от него я прежде не слышал.

— Приведи себя в порядок и спускайся к завтраку и советую не медлить, — сказал он успокоившись и оставил меня.

С этих слов моя жизнь для меня превратилась в ад. Каждый мой день, каждый мог шаг, каждый мой вздох был расписан без меня. У меня не спрашивали чего и когда я хочу, я должен был все делать по расписанию, спать, есть и учить, причем в основном учить. Вся моя комната тогда была заполнена книгами, которые я не читал. Пару раз я, правда, пытался начать, но внутреннее отвращение и полное отсутствие желания брали верх, благо никто не сидел надо мной стражем, у Шамирама просто не было на подобное времени.

Я так и ждал, что в один прекрасный день он изобьет меня до полусмерти, но он меня не трогал, просто запирал, узнав, что я ничего не делал. Я был узником, и выходом из этого заточения была учеба, но я не учился.

Порой от скуки, а делать в этом заточении мне было совершенно нечего и я сходя с ума часто ревел, но когда и реветь я уже не мог, я листал эти книги и меня часто выворачивало от того, что я видел.

Все это казалось мне верхом жестокости. Эти стены начинали сводить меня с ума. Прошло всего пара месяцев, а мне казалось, что целая вечность. Мой разум казалось медленно покидал меня. Я уже не плакал, не жалел себя, но все чаще смеялся, глядя как на улице бегают людишки. Все в моем сознании медленно переворачивалось. Порой я думал, что я правлю этими людишками, что я здесь бог, а потом я осознавал, что это я просто брежу, потому что ничего не делаю, однако даже так учить я не мог, когда я попытался однажды, то только порвал одну из книг в порыве гнева. Даже так я не мог покорится, совсем мне не хотелось это читать, не говоря уже о том, что бы это учить. Однажды мне, правда, удалось прочесть немного, но мысли мои были далеки от того, чем должны были быть заняты, и в голове, как итог, осталась прежняя пустота.

Однако отчаянье медленно брало верх над гордостью, и я все же взмолился, но не о свободе, а о каком-нибудь другом задании.

Шамирам не стал мне ни потакать ни отказывать, лишь сказал, что подумает и его холод странно остудил зарождающееся безумие в моей голове. Тогда оставшись один, я долго сидел на месте, думая о своей никчемности и полной пустоте своего существования. Меня будто окатило холодной водой от его спокойствия.

Тогда я впервые всерьез задумался о своей судьбе, своем поведении и своей жизни. Я смотрел на книги, где среди стопок, лежали обрывки одной из них, и вдруг меня охватила вина. Я не винил себя за дурное поведение, за глупости, я просто думал, что эта книга совсем ни в чем не виновата, и я не имел ни малейшего права с ней так поступать. Если бы не это чувство вины, то я бы наверно никогда вновь не прикоснулся к ее листам, но так… Я хотел лишь собрать ее вновь, хоть частично восстановить страницы, но что бы сделать это, мне надо было вникать, и как-то незаметно я стал читать эту книгу. Она рассказывала мне о мыслях об эмоциях о том, как это все рождается, по каким законам живет. Мне тогда все это казалось не наукой, а сказочной историей, невероятным чудом к которому мне удалось прикоснуться. Я поглощал знания, что передо мной появлялись с жадностью, будто это объясняло все, что творилось сейчас со мной, впрочем, так оно и было, многое в тот вечер стало мне понятней, одновременно с этим пришло и другое — понимание того, что все то, чему меня собирались учить не так уж и бессмысленно, но задумываться над этим я все же не хотел, ибо тогда я должен был признать свое поражение, а этого мне было все же мало что бы сдаться.

В ту ночь, я не заметил, как уснул, будто сон пришел случайно по какой-то неосторожности. Будто его и не должно было быть и я просто уснул случайно, а затем так же случайно проснулся на рассвете. Наверно тогда я только начал наконец взрослеть, сдвигаясь дальше капризного избалованного мальчишки, переполненного бессмысленным упрямством.

Однако при пробуждении голова моя была тяжелой не от мыслей, а от банального плохого сна и стресса, от этого мне даже казалось, что эта ночь и это просветление мне лишь померещились или того хуже приснились, а значит пути к нему нет и вовсе.

Но тогда все же начались перемены ибо мой учитель все же сжалился и взял меня в тот день с собой в клинику. Поначалу я даже жалел, все чем эта поездка заполнилась изначально — это головная боль, суровый взгляд Шамирама и много-много непонятных слов. Я чувствовал себя пришельцем, чужаком и хотел только спать, однако боль постепенно проходила и все эти слова перестали резать слух, хоть я их и не понимал.

В тот день я таскался за Шамирамом, банально разглядывая все и вся, и оказалось мне есть, на что посмотреть и я смотрел, активно и весело с интересом, вникал, всматривался и уже под вечер увидел ее. Тогда ей было 7 лет 4 месяца и 12 дней. Теперь я знаю о ней все! Даже помню наизусть ее ДНКа, но зачем вам все это? Да, и я тогда всего этого не знал и не понимал, я просто смотрел на девочку светловолосую с яркими зелеными глазами и синеватой кожей, особенно губы ее отдавали синевой. Она казалось совсем изнеможенной, но почему-то стояла, вцепившись руками в ручку открытой двери, как призрак, уцепившийся за жизнь. Что-то внутри меня перевернулось, будто я раньше и не знал, что мы все болеем и умираем, будто я только сейчас увидел смерть в этой девочке, в этой бледной изнеможенной девочке в длинной больничной сорочке, но этот ребенок, от которого я возрастом не сильно отличался смотрел на меня, наверно она просто была рада увидеть ребенка или быть может она завидовала мне здоровому, живому. Я не знаю… Я знаю о ней все, но не знаю банальных вещей ибо так ни разу и не поговорил с ней. Она была глуха и нема… она была здесь почти с самого рождения и теперь она умирала, просто умирала. Я конечно могу рассказать почему и что с ней было не так, могу поведать как она держалась эти годы, но… зачем это все нужно? Это вам не важно, да и унесет меня это совсем не туда.

Тогда для меня эта девочка была просто пациентка учителя, просто Вергита, просто умирающая девочка, которой я ничем не мог помочь.

Я спрашивал о ней у всех. Я стал пытаться понять ее болезнь, не зная об этом ровным счетом ничего. Я старался из-за всех сил, возможно я был влюблен… ну… все же сейчас я думаю, что все же был, просто ничего подобного о том на меня не находило.

Она улыбалась мне, когда я приходил к ней и смеялась, когда я пытался что-то объяснить ей какими-то жестами и движениями, образами. Она просто смеялась, наверно я напоминал ей клоуна и она совсем меня не понимала.

Я стал читать книги и ходить в клинику, только что бы увидить Вергиту. Я менялся на глазах, просто потому, что пытался понять, почему никто не может ей помочь, но в один прекрасный день… она умерла.

День был действительно прекрасный. Светилдо солнце, прямо в ее палату и играло на стекле бликами, немного слепя, было тепло. Ей было почти восемь. Я сидел с ней рядом и молчал. Я читал, а ей почему-то нравилось, когда я тихо читаю и она улыбалась, этого я все же не понимаю, ведь я не обращал на нее внимания, я был занят книгой, но она оставалась счастливой. Ее рука лежала на моей руке, я поглядывал на нее, она все улыбалась, потом тихонько зарыла глаза, такая светлая и счастливая… когда я понял, что ее рука совсем холодная было слишком поздно.

Все что было тогда. Ее улыбка. Ее тонкие белые пальцы. Ее белые больничные сорочки. Синие губы в улыбке. Ее неимоверно яркие зеленые глаза. Ее улыбку после смерти. Я помню все, до последней детали. Я помню, как ее увозили в морг. Я помню, как накрывали простыней. Я помню, как стоял не в силах шевелиться и смотрел, смотрел без слез, просто наблюдал, будто не понимая, что она меня оставила.

Я помню, как Шамирам уводил меня из палаты. Помню, как вез домой, помню как не спал всю ночь, и помню, как я заявил на следующее утро, что не поеду никуда.

И все изменилось. Мой учитель со всей силы ударил меня по щеке и заявил:

— Ты знаешь сколько таких Вергит в городе? Ты хоть представляешь скольким мы еще не способны помочь?! Но куда больше тех, кого мы можем спасти! И после всего этого ты заявляешь мне, что ничего не хочешь?! Значит, я ошибся в тебе!

Он хлопнул дверью и уехал без меня. Тогда он был впервые зол, впервые эмоционален и впервые я его понимал по-настоящему. Только тогда я заплакал. Сел на пол и долго-долго рыдал в голос, прощаясь с ней. Когда закончились слезы и сорвал голос я сейчас не помню и вряд ли заметил это тогда, просто в какой-то момент я просто лежал на полу, раскинув руки и едва дышал. Я закрывал глаза и долго всматривался во тьму собственных век, потом открывал их, но почти ничего не видел из реальности, но был еще день и в голове моей средь пустоты рождались мысли. Мысли о знаниях, что у меня уже были, мысли о тех, кто был еще в клинике, мысли о тех, кто ее покинул, за то время что я в ней бывал, мысли об улыбках больных и исцелённых. Мысли о том, что я что-то могу, ведь она улыбалась умирая!

Я не помню, как у меня хватило сил, совершенно не помню, все дальнейшее было как в тумане, но я дошел до клиники уже к вечеру. Было еще не темно, но темнота должна было скоро прейти. Я стоял у дверей клиники и не мог зайти, долго не мог, потому что впереди была лестница, а у меня отчаянно кружилась голова, а потом сил стало чуть больше, но я вновь ощутил боль в левой скуле, что осталась после удара, будто напоминание. От этого решимости прибавилось. Я был уже ни тот избалованный глупый мальчишка, с ним что-то случилось и он умер, а я остался на его месте, будто нас с ним разделяла прожитая маленькая жизнь и если этот так, то это жизнь светловолосой Вергиты.

В тот день я наконец покорился, покорился воле отца и своему учителя. Я решил в тот вечер в его кабинет и приклонив колено просил научить меня спасать жизни.

Только после этого моя учеба по-настоящему началась. Я был с ним всюду, разве что на операции он меня не брал, я вникал во все. Затем он стал позволять мне наблюдать за операциями, затем я начал ему ассистировать, хотя мне было 10 лет, а в 11 я сделал свою первую операцию. На третьей операции ошибся, но учитель исправил мою ошибку, но одарил меня шрамом, что о сей день красуется на моем лице, как напоминание, о котором я не забуду никогда.

Когда учителя не стало, я был еще мал, но осмелился продолжить его дело и у меня получилось, но все же…. пусть он и мой учитель с точки зрения закона, пусть он научил меня моему ремеслу, пусть он сделал меня своим продолжением — я никогда этого не забуду — но моим учителем жизни стала маленькая девочка с зелеными глазами и синими губами, девочка по имени Вергита.