Полдень XXI век, 2009 № 12

Георгий Абсалямов
Досадная брешь!
(Реплика в прениях)

Я во всем согласен с выступившими докладчиками. Да, фантастикой детально описаны... О мирах фэнтези еще придется упомянуть, но будем говорить все-таки о НФ. Ею обследованы ближний и дальний космосы, перемещения во времени, альтернативные ходы истории, глобальные катастрофы, внеземные цивилизации и наши с ними войны, появление среди нас людей с аномальными способностями, управление людьми на расстоянии и многое другое. Мы знаем устройство звездолетов... Ой, одну секундочку!

Там крупные пробелы. Про двигатели есть (правда, без чертежей), про бассейны и сельскохозяйственные угодья тоже есть, интерьеры капитанских мостиков и рубок — и тем не менее белые пятна остаются. Туалеты, например. «...Читатель узнает, как устроена станция и базирующиеся на ней космические корабли, на чем основывается местная экономика и т. п., и т. д.» — В. Владимирский о «Конкурентах» Лукьяненко, в том же номере «Полдня». А про канализацию ни слова! Это не та зияющая брешь, о которой пойдет речь. А раз уж к слову пришлось — в фантастике пару раз мелькал образ водопроводчика, но не протечка труб становилась основой сюжета. Такого сюжета вообще не встретилось в обозримом мною книжном пространстве. Что вполне естественно, потому что в будущем аварии на коммуникациях исключены. Но что одновременно противоречит дефинициям Ольги Чигиринской («П»., апрель 2009): жанр НФ определен как триединство невозможного —утопии, ухронии и ускэвии. Таким образом, планетарная катастрофа в результате разрушения фекального стока вполне отвечала бы духу жанра — такого нигде, никогда и ни в каком вещественном обличье не произойдет. Упущенный сюжет, но к сантехнической теме больше обращаться не будем.

Врачи меня интересуют. А чем они, собственно, в будущем будут заниматься? Герои фантастических произведений почти никогда не болеют. Однако в состав мало-мальски укомплектованного экипажа доктор включен. Иногда даже без имени — Доктор у С. Лема. Или с именем, как Павлыш у Кира Булычева. Поспешный ответ лежит на поверхности: врачи в дальних экспедициях лечат своих и чужих от травм. Крушения, вооруженные столкновения... Но дальше травматологии дело не идет. И вот здесь возникают вопросы.

Экстремальная ситуация на корабле, на чужой планете или на Земле — нормальный сюжет, и роль медиков очевидна. Недоумение вызывает их роль по ходу долгого, безаварийного полета. Бездельник на борту? Нет смысла рассматривать известные в НФ компромиссные варианты, совмещение профессий. Доктор, он же биолог и пр. — это несерьезно. Медицинская помощь должна быть профессиональной. Тогда другой вопрос: как часто и сколь тяжело будут болеть космонавты?

Настало время обратиться к истокам, и для начала попрощаемся с писателями и читателями фэнтези. Понятно, что в мире гоблинов и эльфов больницы, рентген и антибиотики не нужны. Сгодятся отвары из волшебных трав, собранных в заветной лесополосе. Герой оживает и продолжает подвиги. Ничего не известно о болезнях космических рыцарей, эпизоотиях среди монстров, а галактические принцессы если чем-то и хворают иной раз, то излечиваются силой любви и радостью победы над злодеями. Закроем эту страницу.

Примеры оказания медицинской помощи в НФ есть, и совсем неожиданно они связаны с трансплантологией. Точнее — с искусственными органами. Неуклюжий лесоруб отрубил себе конечность, ее заменили на протез, потом история повторилась, и единственное, что не понятно, — какой мозг ему имплантировали взамен утерянного? Этому Железному Дровосеку из страны Оз или из окрестностей Изумрудного города — уж кому как больше нравится. Дальнейшее развитие медицина получила в двадцатом веке. Сохранение головы профессора Доуэля (1925) было не смелым экспериментом (хотя тоже), но прежде всего спасением умирающего больного. В те же годы (1927) истинную ксенотрансплантацию сделали ребенку, заменив легкие жабрами акулы. Ихтиандр звали мальчика.

В 1957 году к Железной звезде, а позже к туманности Андромеды, летел такой большой корабль, что обустройство на борту медпункта было вполне резонно. Из оборудования упоминаются камера гипербарической оксигенации и бесконтактная лежанка-подвеска. За все время полета в медпункте побывал только один пациент по поводу травмы, а просто болезнями герои И. Ефремова не болели. Врач медпункта поддерживала жизнь пациентки до прибытия в стационарную больницу. Подобная тактика — оказать первую помощь и ждать помощи квалифицированной, — нам о ней сегодня предстоит поговорить. А врачиха медпункта жутковато похожа на терапевтиню районной поликлиники начала 90-х годов.

К концу XX века дела в медицине пошли хуже. Образ доктора, то есть существа мыслящего, почти исчез, его заменил безликий нажиматель кнопок. Что бы ни случалось на орбите или на далекой планете, всегда находился (или, к несчастью героев, не оказывался под рукой) комплект аппаратуры, полностью избавляющей медперсонал от необходимости думать. Роботы обходятся без людей, и ни в одном из произведений НФ не нашлось места ситуации, когда новые факторы внешней среды или атипичное течение болезни их — роботов — сбили бы с толку. Справляются!

Кир Булычев и вовсе не доверял земным врачам. Есть Галактический центр, и в тамошней больнице могут к голове приделать новое туловище («Любимец»), и, ясное дело, не наши земляки там работают. Когда же к месту катастрофы случайно прилетает наш корабль («Поселок»), то функция доктора сводится к оказанию первой помощи и эвакуации в тот же центр. А если, не дай бог, реанимацию надо проводить на месте, то имеется аппарат, делающий все необходимое без человеческого участия. Итак, доктор нужен для первой помощи и отправки пострадавших куда-то в хорошее место. Здесь нам надо остановиться, потому что наметился ответ на один из вопросов.

Эта схема (первая помощь и отправка) существует в военной медицине. Схему разработал Н. И. Пирогов на Крымской войне, и с тех пор она остается почти неизменной под названием «ОТМС», то есть «Организация и тактика медицинской службы». Высушив ее содержание до десятка строк, мы получим доктрину «Этапное лечение с эвакуацией по назначению». На поле боя спасение сведено к само- и взаимопомощи в ожидании помощи медицинской.

В роте есть санинструктор (первый, по ходу эвакуации, штатный медработник, прошедший короткий курс подготовки) и солдаты, временно назначенные «санитарами-носильщиками». В военной беллетристике и кино санинструктор роты обычно выглядит милой хрупкой девушкой, что не всегда верно. Затянув жгут и наспех забинтовав (не более того, время дорого), раненого отправляют на второй этап лечения — к фельдшеру батальона (это человек уже со средним специальным образованием). Он оказывает помощь в большем объеме и тут же переправляет раненого в ПМП, полковой пункт, где впервые на сцене появляется врач. Здесь раненый проведет сутки (в наступательном бою) или трое (в бою оборонительном). Следующий этап эвакуации—дивизионный медпункт, известный всем как «медсанбат». Дальше пути ветвятся согласно профилю, это госпитальные базы армии и фронта, вплоть до госпиталей глубокого тыла.

История знает единственную попытку приблизить врача к передовой — во время Финской войны, — что ни к чему хорошему не привело, и от этой практики навсегда отказались.

Вышеописанная схема привязана к российским просторам. А в краях иных можно найти другие примеры решения задачи. Во Вьетнаме на поле боя не оказывали медицинскую помощь вообще. На поляну садился вертолет, загружался и доставлял раненых на аэродром в Сайгоне, и не в здание аэровокзала, а к пандусу «Боинга-747». Раненого на каталке ввозили вглубь этого гиганта, и сразу начиналось высококвалифицированное лечение. Оно не прерывалось во время руления и взлета, а над Тихим океаном продолжали работу семь (!) операционных, включая даже глазную. Боинг садился в Калифорнии, на собственную полосу Veteran Administrative Hispital, то есть перед дверями приемного покоя. Лечение получалось одно- или двухэтапным.

Общие черты такой организации вполне сгодятся для межзвездных далей. Раз уж туда долетели (со сверхсветовой скоростью и/или в порядке нуль-транспортировки), то к месту происшествия сможет прибыть и космический госпиталь (будем надеяться, что не такой карикатурный, как в одноименном романе Джеймса Уайта). В этом случае роль корабельного врача ограничится функциями санинструктора роты — уколол, перевязал, наложил шину и отправил пострадавшего на ту низкую орбиту, где работают которые поумнее. Красота! Без ответа остался вопрос: а чем доктор будет занят между катастрофами?! Я невольно вынужден продолжить: если мы в полет берем врача на случай катастроф, то впору захватить и брандмейстера. Мало ли что.

Затруднение, однако. Поэтому логично расширить поиск, выйдя за рамки НФ, и вопрос адресовать самим врачам. Их мы хорошо знаем: Франсуа Рабле (медицинские факультеты Сорбонны и в Монпелье, больница в Лионе); Конан Дойл (Эдинбургский университет, частная практика в Соутси); Станислав Лем (медфакультет Львовского университета)... Странно, но никто из них не захотел писать о своей первой — медицинской — специальности. Ну, М. Булгаков (медицинский факультет Киевского университета) — «Записки юного врача» (а его «Собачье сердце» — редкое исключение). Еще Василий Аксенов (Ленинградский мединститут), «Коллеги»... У А. П. Чехова (медицинский факультет МГУ) «Ионыч», «Хирургия» и «Палата номер шесть» написаны все-таки о временах и нравах, а не о специфике профессии. В разделе «Наши авторы» «Полдня» выпускников медицинских учебных заведений предостаточно, но нет ни одного примера разработки нашей темы. Мои извинения авторам, чьи произведения пали жертвой моей невнимательности.

Может показаться, что кинематограф обогнал литературу. Обмусоленная донельзя тема эпидемий продолжает оставаться дежурной в Голливуде. Фильмы хорошие, кто спорит, жаль, что ничего нового нам из них узнать невозможно: герой спасает мир одним из двух испытанных способов — либо отобрав у злодея ампулу с вакциной, либо нашедши ранее неведомую целебную ромашку на лугу. К разгадкам она нас не приближает.

Итак, не получив подсказки из зала, согласимся с К. Фрумкиным и пойдем своим путем согласно мысли, вынесенной в эпиграф.

Одно из двух. В будущем люди болеть не будут (мечта современников Луи Пастера: уничтожить на земле все микробы) и профессия врача отомрет. Отставим этот вариант, потому что, словами Саши Привалова из «ПНвС», это будет просто не интересно. Вариант второй: медицина развивается не хуже любой иной формы человеческой деятельности, о чем мы можем судить, экстраполировав опыт веков прошедших на времена будущие. К чему я вас и приглашаю.

Два допущения. В биологическом смысле человек останется прежним. Он уже сформировался как минимум 200 тысяч лет назад, а НФ редко заглядывает вперед больше, чем на одну тысячу. Искусственные изменения генома возможны, но они не приведут к радикальным деформациям — ибо тогда это будет уже не человек. А кто? Постулат биологии: критерием биологического прогресса является расширение ареала вида. Иными словами, вид приобретает адаптивные черты, позволяющие жить во все более разнообразных условиях. Регрессом является мелочность в видообразовании, когда возникает разобщение на новые — теплолюбивые, морские, пустынные и высокогорные — виды. Мы — самые прогрессивные. Живем во всех климатических поясах, опускаемся в глубины океана и летаем в космос. Нет никаких оснований считать, что человек человека будет переделывать, чтобы наш вид раздробился на узко-специфичные подвиды.

И, второе, надо смириться с неопределенностью «постиндустриальной эпохи». Рассуждений на эту тему много, и надо хотя бы в рабочем порядке выбрать условный термин. Допустим так: это эпоха, когда для создания какого-либо продукта затраты сырья, энергии и рабочего времени столь ничтожны, что главной составляющей результата является компонент интеллектуальный. Мысленно проследим несколько цепочек, протянувшихся к нам из прошлого. Гуттенберг лично корпел над рельефами букв своего первого издания Библии, но потом изобрели линотип, а нынче для написания книги не нужно отвлекаться на проблемы с набором, типографской краской и переплетом. Кое-что другое для написания требуется. Для первых микроскопов бог знает сколько времени и сил уходило на шлифовку стекол, но потом — в промышленный век — на заводах задумывались больше о качестве стекла; теперь же главной заботой стала разрешающая способность, совершенствование ПЗС-матриц и т. д. Главное, ты придумай, а уж сделать-то тебе сделают! «Ручная отверточная сборка» — идиотская метафора в истории отечественного автопрома, признание своего бессилия в новом мире. Автомобильные фирмы сейчас начинают новую модель с того, что художники лепят ее из глины, а уж как там стальной лист превратить в кузов — лежит далеко на периферии заводских хлопот. Медицинский шприц изобрели в 1848 году, и до начала XX века он делался вручную мастерами-стеклодувами. Во времена О'Генри пара ботинок стоила три доллара, а один шприц — $20. Нынешняя штамповка стоит копейки, и для лечения больных задумываться о ее «делании» не приходится. Над содержимым шприца надо думать!

Может быть, не универсален этот принцип: поменьше работы для рук, побольше для ума, но в областях гончарной, хлебопекарной, швейной, строительной и т. д. он действует. А между лично-рукодельным производством — с одной стороны, и поточно-обезличенным — с другой, нашла себе место мануфактура (согласно марксизму, как переходная стадия... за счет дальнейшего разделения труда... Ну да бог с ним, с марксизмом).

Мануфактурное производство нам очень важно — потому что в нем, по ходу работы, всегда присутствует автор идеи, не обремененный мелкой рутиной. Фаберже редко делал что-то самолично, он создавал образ, а техническое воплощение лежало на его мастеровых-ювелирах. Говорят, Александр Дюма сам почти ничего не писал, на его мануфактуре трудились архивариус (откапывающий документы) и известный всему Парижу учитель фехтования и знаток оружия (для написания боевых сцен), консультировал аристократ (знавший назубок всю генеалогию французской знати), скрипели перьями переписчики и еще кто-то. Дюма задавал тон, изобретал острые повороты и вносил в конечный продукт ту самую искру, которая до сих пор будоражит киношников.

Врач со времен Средневековья и до конца XIX века делал всё сам, то есть был кустарь. Известна гравюра XIII века — доктор у постели больного разглядывает на свет склянку с мочой. Такие были первые анализы. Порошки и микстуры он тоже намешивал сам. В редких случаях звал на помощь кровопускателя (хирурги к врачебному сословию не принадлежали) и давал указания сиделкам. А потом наступило время мануфактурного производства. Небольшие клиники, где врач именно давал указания, но заодно и сам делал операции. Уколы, припарки, компрессы, клизмы, промывания желудка — такие заботы легли на помощников.

А потом медицина вступила в эпоху... Нет! Не вступила. На заводе конструктор передает чертежи в цех и может ни о чем не заботиться, пока ему не покажут первый образец. Врач не может устраниться «на время» от больного, передать его на другой участок цеха. В этой отрасли авторство сохраняется от первого осмотра до прощания с больным. Медицинские центры и супернаукоемкая аппаратура не изменили ничего. Пациент не превратился в заготовку на конвейере. Почему сейчас поговорим, но факт есть факт. Медицина осталась мануфактурным производством, и поэтому авторам НФ трудно протянуть логическую нить в будущее, лихо перескочив через стадии индустриального и постиндустриального развития. Вот почему затерялся в будущем образ доктора, вот почему к авторам НФ нет никаких претензий.

Медицина — это очень отсталая отрасль нашего земного хозяйства. Мы можем починить на орбите телескоп Хаббла, но не в силах отремонтировать суставные поверхности в коленках. Заменить их, разве что... Опять откатываемся назад, к трансплантациям. Грубо, механистично! Пересаживаем чужую почку, вместо того чтобы наладить работу своей. Причины отсталости, вообще-то, понятны. Легко устранить недостатки собственной работы, починить то, что сами сделали. Например, металлическое изделие или трикотажное. И наш организм, наверное, легко бы починил тот, кто его сконструировал. Не мы. Как там у Ю. Олеши в «Трех толстяках»? «Я не могу исправить эту куклу, потому что не знаком с ее устройством!»

И другие причины очевидны. Медицина — наука молодая, и развиваться ей мешали очень долго... Но вот, пожалуй, самая главная причина: мы вообще не умеем работать с биологическими объектами. Мало того, что мы плохо знаем их устройство, так еще и устройство их принципиально иное, нежели привычные нам изделия из камня, железа и глины. Но мы тупо пытаемся навязать живым организмам легкие для нас понятия о том, «как должно быть». Лозунг такой прозвучал десять лет назад: «Без мыла — в двадцать первый век!». Если вязкость трансмиссионного масла не соответствует ГОСТу, масло в механизме надо заменить. Если концентрация холестерина в крови отличается от утвержденной, надо ее — концентрацию — силком низвести до положенного уровня. Легко и просто! Индустриальный век, такие же сердца. Теперь пусть пациенты оплатят подгонку своих показателей под эталон и идут по домам! Итоги такого лечения больных точно подведены словами Коробочки из разговора с Чичиковым: «Одно меня смущает, сударь, — что они уже мертвые!». Кстати, был такой короткий период в истории, «анатомическая хирургия», когда всерьез говорили: «Операция прошла успешно, хотя больной умер».

Не получается принудить мануфактуру и рукодельное производство жить по законам конвейера. Медицине еще предстоит пройти свой путь развития и разрешить кучу проблем. Это индивидуальные вариации анатомии и физиологии (пока нет никаких подвижек в этом деле). Это проблема развивающихся систем (пока изучаем срез тканей, у реального больного состояние уже изменилось). Математики сильно задолжали медикам и биологам — описания развивающихся систем, пригодного на практике, до сих пор нет. Мы не можем пока формализовать проявления болезни в духе времени. Вот один пример: у аппендицита описано 127 симптомов, из которых на практике врачи активно выявляют десяток-полтора. В конце 70-х задались целью: как бы узнать степень достоверности каждого из них. Методика: поднять истории болезней уже оперированных больных и посмотреть, какой из симптомов оправдался больше чем в 50% случаев. Такой симптом считался бы достоверным. Из ста с лишним таковой нашелся один — симптом Мондора, то есть боль в правой подвздошной области. Работу продолжили. Заложили в... тогда это называлось ЭВМ. Заложили туда все симптомы с процентом достоверности каждого и начали вносить данные по каждому из больных, поступивших в больницу с подозрением на аппендицит. Машина тут же выдала следующий результат: у пациентки Н. вероятность аппендицита 31%, вероятность пиелонефрита 22%, правостороннего аднексита 15%, внематочной беременности 7%, неврита запирательного нерва 4% и так далее вплоть до десятых и сотых долей процента. Что прикажете делать с этими цифрами? Не захотел компьютер говорить на нашем языке. Закон хирургии — оперировать при любой вероятности, без каких-либо ее численных оценок. Иначе помрет человек от перитонита, хоть бы его вероятность изначально составляла 1%.

Не вся живность оказалась «неподдающейся». Впереди шагает сельское хозяйство. Интеллектуальное обеспечение молочной промышленности в странах Бенилюкса ошеломляет — у каждой телушки есть генетическая карта с точным прогнозом удойности и качества молока для нескольких поколений ее потомков. На птицефабриках параметры бройлеров отвечают таким жестким стандартам, какие даже не нужны покупателю. Здесь спрятана ловушка. Главным условием такой индустрии является предельная изоляция стада от внешней среды. Так что вряд ли этот опыт имеет перспективы роста за рамками отрасли. (И не хочется подкидывать авторам НФ сюжет об «оранжерейном человеке», читателям он будет неприятен.)

Подвох даже не в этом. У нас вообще очень слабое представление о взаимоотношениях живых существ (а первоначальное значение «экологии» убийственно подменено предметом изучения других наук — общей и социальной гигиены). По разным оценкам, в человеке на каждую его клетку приходится от одной до десяти чужеродных. Это не зараза, это симбионты — и как они себя поведут в дальнем космическом полете?

Вернемся к тому, с чего начали. В дальний полет мы возьмем с собой, кроме медперсонала, колоссальное количество микроорганизмов — на коже и почти во всех внутренних полостях. Известно о взрывном увеличении числа мутаций в пробирках с бактериями на МКС. Считается, что это только под влиянием невесомости. Но чуть от дома подальше, корабль выйдет за пределы магнитосферы, попадет под воздействие радиации и, возможно, многих других мутагенных факторов. С каждым днем, месяцем и годом полета число мутаций будет накапливаться. Это касается как попутчиков-микробов, так и самих людей. Возникнут новые взаимоотношения с привычной флорой, при трудновообразимом числе комбинаций — симбиоз и паразитизм, антагонизм, появление и исчезновение патогенности, рост и снижение вирулентности. Процесс перманентный.

Отслеживать его надо непрерывно, и теперь похоже, что у медиков на борту будет забот невпроворот. Заметим, что микробиологические проблемы — они не единственные. Непрерывно будут изменяться наши кости, мышцы и газообмен в легких из-за дыхания искусственной воздушной смесью. Знаете, что такое фосфены? Это вспышки света, наблюдаемые при закрытых глазах; их видели почти все космонавты и астронавты. Еще какие фокусы проделает с нами Космос?

Кажется, из мрака начинает проступать силуэт корабельного врача будущего. Его место службы — за подковообразным пультом, где индикаторы «alarm» и «alert» всегда в готовности зажечься. И не выявлять симптомы болезни при осмотре и в анализах — это было бы Средневековье. И не набрасываться всей силой интенсивной терапии на заболевшего космонавта — это была бы мануфактура. А делать нечто иное: в неусыпном режиме собирать информацию обо всём живом на борту, анализировать и просчитывать наперед ход событий, решительно и целенаправленно управлять ими... То есть, выражаясь поземному, — «владеть обстановкой».

Так что медики в звездолете будут едва ли не самым занятым народом. Ах, да! Чуть не забыл: мы домой вернемся когда-нибудь? Мы же сделаемся в полете сами немножко другими и привезем на Землю не те микроорганизмы, с которыми улетали, но их видоизмененных потомков. И при нашей встрече с родными возникнет коллизия между двумя ставшими друг другу чуждыми биоценозами. Как-то оно еще обернется, я не знаю, но...

Но это и есть зона компетенции Научной Фантастики.

Антон Первушин
Технологическая Сингулярность — угроза или блеф?
(Очерк из цикла «Угрозы будущего»)

В последнее время на страницах печати всё чаще можно встретить утверждение, будто бы в самом ближайшем будущем нас ждет качественный скачок в развитии цивилизации, который кардинальным образом изменит нашу жизнь. Говорится даже о том, что начнется «постчеловеческая» эра. Это может обернуться для нас как неисчислимыми благами, так и неисчислимыми бедствиями. В ходу закрепился соответствующий термин — «технологическая сингулярность». Звучит зловеще. Попробуем разобраться, что же под этим термином подразумевается.

Словечко «сингулярность» ввели математики (оно означает точку, в которой математическая функция стремится к бесконечности), а сделали общеупотребимым астрофизики. Последние под ним понимали и до сих пор понимают точку с бесконечно большой массой, бесконечно большой температурой и нулевым объемом. Считается, что именно из сингулярности возникла вся обозримая Вселенная. Термин можно встретить и в биологии, и в психологии. Но «технологическая сингулярность» — это нечто особенное.

Одним из активных адептов теории о скором наступлении «постчеловеческой» эры является американский математик и писатель-фантаст Вернон Виндж, который в своем докладе на симпозиуме VISION-21, проводившемся в 1993 году Центром космических исследований НАСА имени Льюиса и Аэрокосмическим институтом Огайо, заявил:

«Ускорение технического прогресса — основная особенность XX века. Мы на грани перемен, сравнимых с появлением на Земле человека. Сугубая причина этих перемен заключается в том, что развитие техники неизбежно ведет к созданию сущностей с интеллектом, превышающим человеческий. Наука может достичь такого прорыва разными путями. <...> Прогресс аппаратного обеспечения на протяжении уже нескольких десятилетий поразительно стабилен. Исходя из этой тенденции, я считаю, что интеллект, превосходящий человеческий, появится в течение ближайших тридцати лет. <...> Фактически, нет оснований полагать, что прогресс не станет плодить всё более разумные сущности всё более ускоренными темпами. Лучшая аналогия, которую можно здесь провести, — в эволюционном прошлом. Животные могут приспособиться и проявлять изобретательность, но не быстрее, чем работает естественный отбор. В случае естественного отбора мир сам выступает в роли собственного симулятора. Мы, люди, обладаем способностью усваивать окружающий мир и выстраивать у себя в голове причинно-следственные связи, поэтому мы решаем многие проблемы в тысячи раз быстрее, чем механизм естественного отбора. Когда же появится возможность просчитывать эти модели на более высоких скоростях, мы войдем в режим, который отличается от нашего человеческого прошлого не менее радикально, чем мы, люди, сами отличаемся от низших животных.

Такое событие аннулирует за ненадобностью весь свод человеческих законов, возможно, в мгновение ока. Неуправляемая цепная реакция начнет развиваться по экспоненте безо всякой надежды на восстановление контроля над ситуацией. Изменения, на которые, как считалось, потребуются «тысячи веков» (если они вообще произойдут), скорее всего, случатся в ближайшие сто лет.

Вполне оправданно будет назвать данное событие сингулярностью (даже Сингулярностью). Это точка, в которой наши старые модели придется отбросить, где воцарится новая реальность. Это мир, очертания которого будут становиться всё четче, надвигаясь на современное человечество, пока эта новая реальность не заслонит собой окружающую действительность, став обыденностью. И всё же, когда мы такой точки, наконец, достигнем, это событие всё равно станет великой неожиданностью и еще большей неизвестностью...»

Эффектно, не правда ли? Виндж прямо говорит, что в самое ближайшее время на Земле появится иной разум, который начнет напрямую управлять процессами развития цивилизации, уведя ее по путям, которые мы из сегодняшнего дня даже не можем себе вообразить.

По мнению фантаста, возможны четыре пути достижения «технологической сингулярности». Первый путь — компьютеры обретут «сознание», на базе чего возникнет сверхчеловеческий интеллект. Второй — то же самое может произойти с крупными компьютерными сетями. Третий — связь человек—машина станет настолько тесной, что интеллект пользователей можно будет обоснованно считать сверхчеловеческим. Четвертый — нанотехнологии в сплаве с биоинженерией обеспечат людей средствами улучшения естественного человеческого интеллекта.

Фактически Виндж предлагает на выбор четыре варианта возникновения искусственного интеллекта, которые научные фантасты описывают в своих романах уже полвека.

Сразу возникает вопрос: а почему Виндж уверен, что пришествие мыслящих машин должно наступить в течение ближайших тридцати лет? Оказывается, на это у него есть основания.

Вера сторонников теории «технологической сингулярности» опирается на наблюдения за темпами прогресса — представляется, что эти темпы непрерывно растут, то есть имеет место ускорение прогресса. Строится соответствующий график, который наглядно демонстрирует: продолжительность этапов эволюции неуклонно сокращается.

На самом деле Вернон Виндж — далеко не первый ученый, заметивший эту тенденцию. Идею об ускоряющемся росте научного знания можно встретить, например, в работах Фридриха Энгельса. Уже в середине XIX века он писал о том, что наука движется вперед пропорционально массе знаний, унаследованных ею от предшествующего поколения. Близкие идеи высказывал выдающийся российский ученый Владимир Иванович Вернадский, писавший о непрерывном усилении темпов научного творчества. По мнению современных исследователей, имеет место «экспоненциальный закон развития науки», проявляющийся в соответствующем увеличении числа научных работников, научных организаций, публикаций и других показателей.

В рамках теории «технологической сингулярности» приводятся довольно мудреные расчеты. При этом вся эволюция жизни на Земле искусственно разделяется на этапы между так называемыми «фазовыми переходами».

Первый этап охватывает период от возникновения жизни на Земле до «кислородного кризиса», который привел к практически полному вымиранию примитивной прокариотной фауны с заменой ее на одноклеточных эвкариотов и первых многоклеточных существ. Этот период продолжался около двух с половиной миллиардов лет.

Второй этап — эра примитивной многоклеточной фауны венда, которая продолжалась чуть больше миллиарда лет и завершилась Кембрийским «взрывом».

Третий этап — собственно Кембрийский «взрыв» и палеозойская эра, когда жизнь вдруг понеслась вскачь: в течение нескольких десятков миллионов лет возникли практически все современные филогенетические «стволы» многоклеточных животных, включая позвоночных. Палеозойская эра завершилась господством на суше земноводных, за несколько десятков миллионов лет до окончания палеозоя возникли первые пресмыкающиеся. Палеозой продолжался около 290 миллионов лет.

Четвертый этап — мезозойская эра господства пресмыкающихся. Внезапно и быстро вымирают палеозойские земноводные, лидерство на суше переходит к пресмыкающимся — сначала звероподобным и зверозубым ящерам, потом к динозаврам. Уже в юрском периоде (середина мезозоя) появляются примитивные млекопитающие. Мезозой продолжался около 170-180 миллионов лет.

Пятый этап — кайнозойская эра, которой 65,5 миллиона лет и которая, между прочим, продолжается по сей день. Началась она с вымирания динозавров и воцарения на их месте птиц и млекопитающих. Есть мнение, что динозавры вымерли в результате падения гигантского метеорита, образовавшего кратер Чиксулуб. Однако эта гипотеза вызывает серьезную критику, поскольку вымирание динозавров продолжалось больше миллиона лет, а пыль и сажа могли держаться в атмосфере максимум несколько месяцев. Более того, палеонтологи указывают, что на протяжении мезозоя скорость вымирания динозавров была примерно постоянной, но им всегда на смену приходили новые виды. Уникальность же верхней границы мезозоя состоит только в том, что на смену вымершим видам не пришли новые. Так или иначе, но именно в кайнозойскую эру возник человек.

Тут бы сторонникам «технологической сингулярности» и остановиться в своих подсчетах, но они продолжают дробить на части уже эволюцию современного мира, чтобы получить вполне определенный результат.

Шестой этап — неоген, который начался 25 миллионов лет назад и продолжался 23 миллиона лет. Это эра господства млекопитающих, осваивающих не только сушу, но и море (киты), и воздух (рукокрылые). В ходе Неогена вымирают сумчатые, древние хищники-креодонты, примитивные группы копытных. Зато возникают гоминоиды — человекообразные обезьяны.

Седьмой этап — четвертичный период (антропоген) начался 4,4 миллиона лет назад и продолжается по сей день. Первые примитивные люди (гоминиды) отделяются от обезьяноподобных (гоминоидов).

Восьмой этап — Олдувай, палеолитическая революция, которая произошла около двух миллионов лет назад. Появление первых очень грубых обработанных каменных орудий труда — так называемых чопперов. Олдувайская культура завершилась около миллиона лет назад.

Девятый этап — Шелль, нижняя граница определена в 600 тысяч лет от нашего времени, верхняя граница — в 300 тысяч лет. Овладение огнем, появляются топоровидные орудия с поперечным лезвием (кливеры), грубые рубила.

Десятый этап — Ашёль, нижняя граница определена в 400 тысяч лет от нашего времени, верхняя граница — 150 тысяч лет. Ашёльская культура характеризуется стандартизованными овальными, треугольными, круглыми и другими симметричными рубилами. На фоне ашёльской культуры появляются неандерталец и кроманьонец, который был прямым предком современного человека.

Одиннадцатый этап — Мустьер, в ходе которого произошла культурная революция неандертальцев. Начало ее относят к 100 тысячам лет до нашей эры. Появляются каменные и костяные орудия тонкой обработки: скребла, остроконечники, сверла, ножи. Появляются жилища из костей мамонта и шкур. Зарождаются примитивные религии и ритуалы.

Двенадцатый этап — верхнепалеолитическая революция кроманьонцев, которая началась 40 тысяч лет назад. Неандертальцы постепенно вымирают, им на смену приходит современный человек. В этот период многократно возросла продуктивность использования каменного сырья, заметно усовершенствовались знаковые системы коммуникации. Широкое развитие получила охотничья автоматика: копья, ловушки, в конце периода — луки. Распространение искусства в виде сложных наскальных рисунков.

Тринадцатый этап — неолитическая революция, начавшаяся не позднее 10 тысяч лет назад. В конце верхнего палеолита развитие охотничьих технологий привело к истреблению популяций некоторых видов животных, что подорвало пищевые ресурсы палеолитического общества и привело к ужесточению межплеменной конкуренции, отягощенному глубоким демографическим спадом. Ответом на кризис, чреватый полным вымиранием человека как вида, стал переход от присваивающего (охота, собирательство) к производящему (земледелие, скотоводство) хозяйству. Уже в Неолите возводятся поселения, напоминающие города: Чатал-Хююк (6-7 тысяч лет до нашей эры), Иерихон (7 тысяч лет до нашей эры).

Четырнадцатый этап — городская революция, начало Древнего мира, датируется четвертым тысячелетием до нашей эры. Массовое распространение крупных человеческих агломераций. Возникновение письменности и первых правовых документов, бюрократии и классового общества. Рождение ремесел. Революция последовала за распространением бронзовых орудий, демографическим взрывом и обострением конкуренции за плодородные земли.

Пятнадцатый этап — Железный век, эпоха империй, революция Осевого времени. Начало датируется в области 800—500 лет до нашей эры. Возникновение технологии получения железа привело к тому, что оружие стало намного более дешевым, легким и эффективным, чем в эпоху бронзы, следствием чего стало крайнее кровопролитие в войнах. Ответом на этот кризис стало объединение мелких государств в более крупные образования и формирование морально-этических норм, ограничивающих убийство себе подобных. Последнее привело к практически одновременному появлению в разных местах Земли мыслителей и полководцев нового типа: Заратустра, иудейские пророки, Сократ, Будда, Конфуций. Произошел культурный «взрыв» античности.

Шестнадцатый этап — гибель Древнего мира, начало Средневековья. V век новой эры. «Фазовый переход» здесь увязывается с деятельностью Святого Августина и осуждением пелагианства на Карфагенском соборе в 417 году, что обозначило конец эллинистической философии. Основное содержание перехода состоит в кризисе и гибели Римской империи с последующим распространением феодальных государств и княжеств под ведущей ролью мировых тоталитарных религий.

Семнадцатый этап — первая промышленная революция, начало Нового времени. Датируется началом XVI века. Возникновение промышленного производства. Великие географические открытия. Появление книгопечатания.

Восемнадцатый этап — вторая промышленная революция, произошедшая в 1830-е годы. Возникновение механизированного производства. Эпоха пара и электричества. Начало глобализации в области информационного обмена — в 1831 году изобретен телеграф. В культурной области начинает формироваться устойчивое негативное отношение к войне как средству решения политических вопросов.

Девятнадцатый этап — информационная революция, произошедшая в 1950-е годы. Переход промышленно-развитых стран в «постиндустриальную» эпоху, когда большая часть населения занята не в материальном производстве, а в сфере обслуживания и в переработке информации. Распространение компьютеров и автоматизированных баз данных.

Двадцатый этап — кризис и распад социалистического лагеря, информационная глобализация — 1991 год. Становление мировой сети Интернет, означающее завершение информационной глобализации. Резкое снижение уровня военного противостояния в мире.

Разделив всю эволюцию на этапы, сторонники теории «технологической сингулярности» начинают считать соотношения временных интервалов, строят график и в ужасе хватаются за голову: оказывается, до глобального эволюционного перехода буквально рукой подать!

Приведу конечный вывод одного из таких сторонников:

«...С помощью несложной математической процедуры было найдено, что каждая последующая фаза эволюции планетарной системы в среднем в а=2,67±0,15 раз короче предыдущей. Режим масштабно-инвариантного ускорения приводит к неожиданному, но, по-видимому, совершенно неотвратимому выводу: так как эволюция протекала в течение 4 миллиардов лет, с момента возникновения жизни и до наших дней, она может продолжаться лишь конечное время, причем мы вплотную подошли к точке окончания масштабно-инвариантной планетарной истории».

Ни больше, ни меньше. Чтобы увязать «конечное время» с «бунтом машин», который грядет буквально завтра, адепты строят еще один график: на нем отмечают этапы Информационной революции, которые красиво укладываются в закон Гордона Мура (одного из основателей компании «Intel»), гласящий, что каждые два года (по другой версии — каждые 18 месяцев) происходит приблизительное удвоение количества транзисторов на новых кристаллах микропроцессоров. Если такая тенденция сохранится, заключил Мур, то мощность вычислительных устройств экспоненциально возрастет на протяжении относительно короткого промежутка времени.

Полагая закон Мура непреложным, сторонники «технологической сингулярности» приходят к выводу, что где-то между 2015 и 2035 годами вычислительная мощность отдельных компьютеров сравняется с «сырой» вычислительной мощностью человеческого мозга (порядок последней оценивается в 10¹⁶ операций в секунду), а затем и превзойдет ее. Вот тут-то и грянет новая революция, произойдет новый «фазовый переход», вспыхнет «сингулярность», и мы все разом перейдет в «постчеловеческое» состояние.

Можно было бы не обращать на эту смешную теорию внимания, если бы ее не отстаивали уважаемые в обществе люди: научные работники, философы, футурологи, фантасты, — и чем дальше отстаивают, тем громче. Теперь вот к ним примкнули еще и так называемые «трансгуманисты», о которых мы поговорим чуть ниже. Поскольку данная теория значительно повышает тревожные ожидания и порождает соответствующие иллюзии, ее необходимо опровергнуть.

В первую очередь вызывает сомнения разделение всей эволюции на соответствующие этапы. Здесь очень остро попахивает идеалистическим мировоззрением, которое подразумевает присутствие Высшей Силы и предопределенность любых процессов, которые происходят на Земле.

На самом же деле всё гораздо проще. Имеет место классическая аберрация близости — когда некое близкое нам по времени (и еще не забытое по-настоящему) событие приравнивается по своей значимости к событию, происшедшему когда-то очень давно. Проще говоря, когда создание персонального компьютера объявляется по значимости равным многомиллионнолетнему процессу формирования позвоночного столба. Но ведь это не так, эти процессы объективно не являются тождественными.

Давайте посмотрим на заявленные «фазы перехода» с другой стороны.

С точки зрения Йохана Гуттенберга, мы не совершили никакой революции — ведь он изобрел способ быстрого и дешевого распространения информации, а мы, создав компьютеры и Интернет, лишь развили его изобретение.

С точки зрения изобретателей письменности, имена которых история, к сожалению, не сохранила, Йохан Гуттенберг тоже не совершил никакой революции — он просто сделал более доступной информацию, форму записи которой придумали задолго за него. Наоборот, изобретатели письменности должны удивляться, что за тысячелетия их потомки так и не сумели разработать единый для всех алфавит, а в качестве международного языка используют не самый подходящий для этого английский.

Демагогично? Но сторонники теории «технологической сингулярности» в этой связи выглядят еще большими демагогами.

Так, серьезные сомнения вызывает и то, как они разделяют на эпохи эволюцию жизни на Земле. Дело в том, что границы между периодами, принятые палеонтологами, весьма условны и в значительной степени привязаны к геологии. Сразу обращает на себя внимание «фазовый переход», который сторонники теории «технологической сингулярности» связывают с появлением гоминидов и относят на четыре миллиона лет назад (антропоген). Во-первых, почему появление еще одного вида изображается каким-то особым событием в эволюционном процессе? Только лишь потому, что мы теперь знаем, что гоминиды были нашими предками? Во-вторых, ни палеонтологи, ни антропологи до сих пор не сошлись во мнении, когда именно начался четвертичный период, с которым связывают появление развитых гоминидов. Поэтому такие границы периодов устанавливают геологи. Например, ранее нижняя граница четверичного периода проходила на отметке 1,8 миллиона лет назад, но совсем недавно Специальный комитет Международной стратиграфической комиссии решил передвинуть границу плейстоцена на 800 тысяч лет назад, то есть теперь нижняя геологическая граница Четвертичного периода отстоит от нас на 2,6 миллиона лет. То же самое постоянно происходит с другими границами. Если же начало антропогена не связывать с началом четвертичного периода, то вопрос окончательно запутывается, ведь каждый год ученые радуют нас открытием новых гоминидов, а пресловутого «промежуточного звена» между гоминидом и человеком так и не обнаружено, посему точная датировка этого «фазового перехода» сокрыта туманом неизвестности. Как вы понимаете, подобные проблемы лежат далеко за пределами чистой математики, к которой апеллируют адепты теории «технологической сингулярности».

Вообще же наши современные представления о прошлом Земли довольно поверхностны и меняются гораздо чаще, чем хотелось бы учащимся средней школы и их учителям. К примеру, долгое время считалось, что динозавры — это хладнокровные пресмыкающиеся типа ящериц, теперь же утверждается, что они на эволюционном дереве гораздо ближе к теплокровным птицам.

Не исключено также, что о каких-то значимых для земной биосферы «фазовых переходах» мы просто еще не подозреваем, поскольку не нашли следов или неправильно интерпретировали имеющиеся.

А можно посмотреть шире и глубже, с общефилософских позиций, и тогда мы придем к выводу, что качественных скачков в эволюции было совсем немного: появление жизни, деление клеток, специализация клеток, возникновение нервной системы, — всё остальное мы считаем «фазовыми переходами» из-за свойственного нам антропоцентризма, корни которого лежат в религиозном мировоззрении.

Те же самые соображения можно применить и к вышеупомянутому закону Мура. Вычислительная мощность — это, конечно, хорошо, но ведь без программ и файлов с данными компьютер представляет собой всего лишь груду железа. И еще более мрачной грудой он смотрится, если его отключить от электропитания. В глазах же сторонников теории «технологической сингулярности» компьютеры и сети выглядят чем-то мистическим — существующим независимо от разума и воли человека. Но ведь это не так! Программы пишут и файлы создают люди, электроэнергию из окружающего мира также добывают люди. И вот тут имеются очевидные проблемы, которые перечеркивают идею о скором «бунте машин». Производительность и быстродействие компьютеров растет год от года, но год от года падает культура программирования. Эту тенденцию заметили не только специалисты, о чем они часто и открыто говорят, но и рядовые пользователи: программное обеспечение дорожает, но при этом становится более громоздким, отягощенным массой лишних функций; сети (особенно общедоступные) превращаются в помойки; трафик жрут порнуха, реклама и бессмысленные чаты, процент полезной информации снижается — если эта Сеть вдруг «осознает» себя, она тут же скончается от непереносимого стыда. С энергетикой дела обстоят получше, однако производство энергии явно отстает от ее потребления, а введение новых мощностей требует всё более значительных усилий. Не преодолены ключевые проблемы, заметно тормозящие развитие той же вычислительной техники и систем связи: до сих пор не созданы сверхъемкие аккумуляторы (а о таком мечтает любой владелец ноутбука), до сих пор не созданы солнечные батареи с высоким к.п.д. (а о таких мечтает любой владелец мобильного телефона), не осуществлен переход на местное нецентрализованное энергоснабжение (а о таком мечтает любой, у кого «вырубало» свет на праздники). Пока не будут решены эти проблемы, ни о какой «технологической сингулярности» не может идти и речи.

Есть и еще один аспект.

Интересно, предполагал ли Вернон Виндж, формулируя свою идею, что вскоре появится целое квазирелигиозное сообщество, которое свято уверует в его доводы и на полном серьезе начнет готовиться к «сингулярности»? Называется это сообщество вычурно: международное философское движение Трансгуманизм. Оно имеет в России довольно развитый филиал, члены которого требуют признания и поддержки их деятельности на государственном уровне. Трансгуманисты верят, что уже к 2050 году ускоряющийся научно-технический прогресс позволит создать «постчеловека», который будет обладать необычными, сверхчеловеческими способностями, но главное — абсолютным здоровьем, которое позволит ему жить неограниченное время. Короче, речь идет о достижении бессмертия, которого трансгуманисты в буквальном смысле вожделеют.

Сторонники Трансгуманизма отрицают, что являются современной коммерческой сектой, однако почти все ее видовые признаки тут налицо. Подобно сектантам, трансгуманисты уверены, что скоро наступит «конец света» (то есть эволюционнотехнологическая «сингулярность»), — они даже называют конкретные даты, хотя и расходятся по этому вопросу друг с другом. Подобно сектантам, трансгуманисты уверены, что «конец света» не означает конец жизни, а сопровождает качественный переход в иное и более совершенное состояние. Подобно сектантам, трансгуманисты уверены, что «спасутся» лишь избранные — в данном случае те, кто откажется от человеческой оболочки, которая дана природой, позволив «переписать» свою личность на другой, более надежный, «носитель», в качестве которого может выступать либо киборг (то есть механический андроид с биологическими элементами), либо человеческое тело, усовершенствованное с помощью нанотехнологий. Подобно сектантам, трансгуманисты не собираются пассивно дожидаться «конца света» («сингулярности») — нет, они действуют, хотя никто об этом их не просит! Они проводят конференции, они вовлекают неофитов, они публикуют статьи и книги, а кроме того они собирают деньги... Никогда не догадаетесь, на какие цели... Нет, не для того чтобы приблизить «сингулярность», а для того чтобы до нее... дотянуть. Трансгуманисты верят в крионику и в то, что замороженные сегодня люди завтра будут возвращены к жизни гуманными «постчеловеками». Зайдите на любой сайт трансгуманистов и с большой вероятностью вы наткнетесь на рекламу очередной криофирмы, которая за «скромную» сумму в несколько десятков тысяч долларов предложит свои услуги по замораживанию вашей головы или всего тела.

То, что крионика является одной из форм модернового мошенничества, известно довольно давно, но вызывает удивление вера трансгуманистов в неизбежность воскрешения замороженных в постчеловечестве. Прежде всего, никто ничего не может сказать, как будет выглядеть это постчеловечество и насколько интересны ему будут лежащие в ледяных гробах предки. И еще — ни один из трансгуманистов, с которыми я лично знаком, не смог объяснить мне внятно, а зачем ему это самое бессмертие, какую такую ценность он лично представляет для мира и цивилизации, чтобы жить вечно... Разговоры о том, что им просто нравится жить, в данном случае не слишком уместны, ведь от этого вполне понятного желания ничего не зависит...

Но речь даже не о причудах трансгуманистов, а о том, что сторонники «технологической сингулярности» в упор не замечают важного обстоятельства — неравномерности развития земной цивилизации. Описываемый ими «фазовый переход» в короткий период возможен только в том случае, если человечество едино и находится на одинаковом уровне технологического развития. Даже описанные выше «переходы» происходили трудно и долго, сопровождаясь войнами, и не всегда более развитая в культурном и техническом отношении держава побеждала в противостоянии. Если бы было иначе, то сейчас столицей мира были бы Афины...

Зная, сколь бурно развивается наука в США, мы можем легко представить себе, что некий качественный скачок раньше или позже произойдет в этой передовой державе (возможно, он уже произошел), однако остается открытым вопрос: как воспримет этот скачок весь остальной мир? Если в Штатах возникнет постчеловечество, то не станет ли это поводом для начала новой мировой войны, которая отбросит наш мир на сотню лет назад? Так или иначе, но нет никаких оснований надеяться, что американские «постчеловеки» заинтересуются замороженными россиянами и захотят вернуть их к жизни, одарив заодно бессмертием. А «технологическая сингулярность» нашей стране и подавно не грозит — уровень российской фундаментальной науки и культуры производства, к сожалению, продолжает быстро и необратимо снижаться.