Полдень XXI век 2005 № 03

Святослав Логинов «КОГДА ЧЕЛОВЕЧЕСТВО РЕШИТ ВСЕ ПРОБЛЕМЫ, ЕМУ ОСТАНЕТСЯ ТОЛЬКО УМЕРЕТЬ»

Связаны ли, на Ваш взгляд, понятия «научно-технический прогресс» и «духовный прогресс»?

Они не могут быть связаны по той простой причине, что такого понятия, как «духовный прогресс», не существует. Понятие «прогресс» применимо лишь к обществу, а понятие «духовность» — к отдельному человеку. Хотя вообще научно-технический прогресс влияет на моральный уровень отдельных людей, но влияние это неоднозначно. Технический прогресс в целом повышает жизненный уровень большинства людей, а тот уже способен влиять на духовную жизнь человека. Конечно, многие наши современники придерживаются самых пещерных взглядов, пользуясь при этом всеми благами цивилизации, а вот сидя в пещере или бегая за мамонтом, совершенно невозможно быть гуманистом. Чтобы человек перестал быть каннибалом и начал есть не соседа, а мамонта, ему сначала нужно изобрести модернизированную дубинку, которой этого мамонта можно завалить, но вот беда — этой же дубинкой весьма удобно завалить и ближнего своего, а значит, поначалу мы получим не исчезновение каннибализма, а всплеск его. И ничего с этим не поделаешь: современные технологии в руках людоеда всегда опасны.

В какой степени с ними связан социальный прогресс? Может ли технический прогресс решить социальные проблемы, улучшить взаимоотношения в обществе?

А вот социальный прогресс связан с научно-техническим напрямую. Достаточно было перейти от мотыжного земледелия к плугу — и рабовладение стало невыгодным, оно исчезло, сменившись крепостничеством. Социальный прогресс налицо… а вот духовно крепостник от рабовладельца если и отличается, то в дурную сторону. И всё же, гуманизм возник в ту пору, когда в большинстве стран Европы процветало крепостничество.

Какой Вы видите судьбу человечества в XXI веке? Нас ждет стадия эволюционного развития или очередной этап научно-технической революции?

Очередной этап, конечно, будет, куда он денется… Что касается эволюции, то для развития необходим не искусственный, а естественный отбор, то есть у человека должно рождаться много детей и детская смертность быть на достаточно высоком уровне. Современное человечество на такое не пойдёт, так что на нынешнем этапе нас ждёт не развитие, а вырождение. И чем выше окажется духовное развитие большинства людей, тем надёжнее мы выродимся биологически.

В середине минувшего века научно-технический прогресс представлялся панацеей от всех бед, сейчас же отношение к нему опасливо-осторожное, если не отрицательное. В чем, по вашему мнению, причина таких изменений?

Когда-то величайший гений человечества развёл первый костёр. Поначалу его соплеменникам огонь представлялся панацеей от всех бед. Но когда огонь оказался в руках не Прометея, а простого дикаря, тот устроил пожар и стал относиться к огню опасливо-осторожно, а то и отрицательно. С тех пор ничего не изменилось. Ничего, обожжёмся пару раз и научимся.

Закончилась ли, на Ваш взгляд, эпоха Великих открытий?

А это смотря что считать великим открытием. По-настоящему великое открытие было одно: огонь. А если считать великими открытие колеса, радиоактивности или законов Ньютона, то эта эпоха не кончится уже никогда.

А в чем причина прогресса? Неужели только в стремлении человека к безопасности и комфорту?

Причин две: тому, кто движет прогресс, хочется странного, а тому, кто дозволяет движение, хочется комфорта. Есть ещё люди, думающие о безопасности. Этих называют консерваторами.

Изменится ли, на Ваш взгляд, жизнь людей, если наука откроет некий источник дешёвой энергии?

У нас масса источников дешёвой энергии. Её слишком много, и она слишком дёшева, а второе начало термодинамики никто не отменял. Тепловое загрязнение окружающей среды уже сейчас представляет опасность; куда уж ещё дешевле?

Как вы относитесь к использованию атомной энергии? Не слишком ли велика становится цена человеческой ошибки? Не станет ли еще более опасным овладение возможностями термоядерного синтеза?

Альтернативы атомным станциям у нас нет. От электричества люди всё равно не откажутся, тепловые и гидростанции по большому счёту опаснее атомных, а так называемые альтернативные источники — ещё хуже. Ветровая станция, способная снабдить энергией хотя бы один областной центр, вызовет катастрофические изменения климата, приливные станции полностью уничтожают экологию прибрежной зоны, а уж любимая футурологами, но, по счастью, гипотетическая станция, работающая на стекании зарядов из ионосферы, при достаточной мощности уничтожит всё живое на тысячи километров вокруг себя. Не знаю, сумеем ли мы овладеть термоядерным синтезом и как он поведёт себя в промышленных масштабах, но атомные станции в настоящее время — наиболее чистые и безопасные источники энергии.

Считаете ли Вы, что наука решит в будущем все проблемы человечества? Или, решая одни проблемы, она все время будет создавать новые?

Когда человечество решит все проблемы, ему останется только умереть. Наука, разумеется, будет решать некоторые проблемы (те, что входят в её компетенцию), а новые проблемы будут создавать сами люди, с помощью науки или без неё.

Оправдано ли введение запретов на отдельные направления научных исследований (клонирование человека, новые методы психологической обработки и т. п.)?

Любые запреты на науку недопустимы. Запреты должны существовать лишь на те или иные методы. Опыты, которые нацисты ставили над людьми, очень сильно продвинули медицину, но они, несомненно, преступны. Но, с другой стороны, не запрещать же из-за этого всю медицину? А клонированием человека заниматься надо — это моё твёрдое убеждение.

Как Вы себе представляете мир в 2105 году?

Когда-то я полагал, что доживу и до этой даты, и до многих других. Теперь понял, что ещё сто лет мне, пожалуй, не протянуть, и запретил себе фантазии на тему, каков будет мир, когда меня не будет.

А через тысячу лет?

Аналогично. Единственное, в чём я твёрдо уверен: люди будут жить.

Временный ли характер носит потеря интереса к освоению космоса?

Всё на свете носит временный характер.

Как Вы оцениваете саму принципиальную возможность межзвездных полетов?

Человек привык добиваться своего не мытьём, так катаньем. Поэтому я отвергаю принципиальную невозможность таких полётов.

Существует мнение, что безнравственно выбрасывать деньги на космос, когда на Земле голодают миллионы. А вдруг именно в космических исследованиях отыщется возможность решения стоящих перед человечеством проблем? Правомерна ли вообще постановка вопроса о безнравственности гигантских трат на научные разработки?

А выбрасывать деньги на театр, кино, эстраду, книги, путешествия — нравственно? Человек потому и человек, что тратит ресурсы алогично. Вопрос лишь в том, насколько гигантские эти траты. Пока что на науку тратится неоправданно мало денег.

Как Вы относитесь к мысли, что мы находимся под наблюдением эмиссаров других цивилизаций?

Никак. Я не верю в глупых пришельцев, глупые просто не смогли бы долететь. А умные, если они захотят понаблюдать за человечеством, сделают это так, что мы ничего не заметим, в противном случае результаты наблюдений не будут стоить и гроша.

Войны — неизбежная часть истории человечества. Если человечество расселится по Галактике, то конфликты между различными его представителями кажутся вполне возможными. А как Вы относитесь к возможности межзвездных войн между представителями разных цивилизаций?

Я не хочу допускать такую возможность. А если серьёзно, то межзвёздные расстояния слишком велики, путешествия слишком дороги и длятся слишком долго, чтобы война или даже захват чужой планеты могли их окупить. Единственное, что оправдывает межзвёздный перелёт, — общение с иным разумом. А война — самый худший способ общения.

Как, по Вашему мнению, изменится общество с быстрым развитием нанотехнологий?

Спросите об этом Сергея Переслегина, он всё умно объяснит.

Как Вы думаете, когда будет создан искусственный интеллект? Как это отразится на существовании и развитии человечества?

Если бы знать, что такое интеллект… А на существовании и развитии человечества это отразится не больше, чем существование внутри самого человечества разных рас или культур.

Не станут ли ИскИны новыми рабами?

Зачем? Рабский труд непроизводителен. Если искусственный интеллект будет создан, с ним станут общаться на равных, а иначе овчинка выделки не стоит.

Считаете ли Вы допустимым использование генной инженерии для изменения генома людей, и в какой мере?

Считаю совершенно недопустимым на современном этапе какую бы то ни было модификацию генома человека. Если кто-то хочет ставить подобные эксперименты над собой, он сначала должен позаботиться о том, чтобы не оставить потомства. Если кто-то хочет ставить подобные эксперименты над другими, с ним следует поступать так же, как с врачами-нацистами.

Если научные исследования по клонированию приведут к улучшению биологической природы человека, не станет ли это ударом по религии? И не развяжут ли «защитники Бога» войну против «новых еретиков»?

Клонирование человека не может привести к улучшению его биологической природы, поскольку клонирование является точным копированием и ничего нового в геном не привносит. Именно поэтому я, являясь противником модификации генома, оказываюсь столь же горячим сторонником клонирования. Что касается удара по религии, то так ей и надо. Хотя мне совершенно непонятно, почему церковники так протестуют против работ по клонированию человека. В конце концов, на Земле живут десятки миллионов клонированных людей (все однояйцевые близнецы являются клонами друг друга); что страшного, если среди них появится несколько искусственных клонов? А что касается войны против «новых еретиков», то она не стихала никогда и прекратится, либо когда религия окончательно исчезнет, либо когда человек разумный лишится разума и станет человеком верующим.

Как Вы оцениваете роль личности в истории? Так ли она мала, как нас учили в советской школе?

Чему нас только в советской школе не учили! И чему только не учат сейчас! А истина, как обычно, лежит где-то посредине. Хотя на самом деле все разговоры о роли личности попахивают альтернативной фантастикой, а реальная история не знает сослагательного наклонения. Что было бы, если бы Чингисхан умер в детстве от рахита, а Володя Ульянов от коклюша? А не всё ли равно? Фантазировать можно сколь угодно; историческим фактом является то, что они дожили до той поры, когда сумели сыграть свою роль в истории.

Великая мечта о всеобщем разоружении, похоже, снята с повестки дня современной истории. Как вы думаете — почему?

Прежде всего, военная промышленность — слишком важная часть мировой экономики, и в случае всеобщего разоружения её надо будет как-то переориентировать, а это тяжёлый и болезненный процесс. Кроме того, военные технологии попадают сейчас в руки дикарей, средневековых фанатиков и прочих пассионариев, которых надо как-то сдерживать. Круг этот порочен, ибо новое оружие очень быстро оказывается в руках новых террористов. Как его разорвать — честное слово, не знаю.

Какими Вы видите гипотетические войны середины нынешнего века?

Эта война уже идёт, и мы, европейская цивилизация, её уже проиграли. Две мировые войны научили человечество, что из всеобщей мясорубки ничего хорошего не происходит. Холодная война, противостояние систем, окончившееся крахом Советской империи, но ничего не давшее победителям, показала порочность и этого пути. Сейчас человечество пытается разбираться с терроризмом и, надеюсь, разберётся с ним, хотя вовсе не теми методами, что практикуют русские в Чечне или американцы в Ираке.

Возможно ли, на Ваш взгляд, мирное сосуществование цивилизаций?

Хотелось бы в это верить, но пока мы видим, что более сильная цивилизация (но не культура!) уничтожает более слабую самим фактом своего присутствия.

Если же человечество свалится в пучину религиозных войн, не кажется ли Вам, что победит ислам? Ведь его носители более пассионарны…

Вне зависимости от того, развернутся ли полномасштабные войны, мир, основанный на христианском менталитете, уже обречён. Цивилизация, придерживающаяся моногамии, не может выдержать демографического давления общества, основанного на нормальных принципах. И это уже давно ясно всем, кроме европейцев. Как сказал покойный Ясир Арафат: «Наше главное оружие — матка арабской женщины». Нас не надо убивать, мы вымрем сами, а они размножатся. Уже сейчас в Париже курдов и арабов больше, чем этнических французов, а ведь процесс только начался. Иной вопрос — победит ли ислам? Ведь существуют Индия и Китай, а их менталитет также основан на полигамной семье.

Многие из нас когда-то верили в светлое будущее, в Мир Полудня. А каково Ваше нынешнее отношение к коммунизму? Может быть, человечество еще не доросло до него?

Это смотря что считать коммунизмом. Я вырос на книгах Стругацких, в том числе на их ранних повестях. Мир Полдня вошёл в мою кровь, мне не хочется расставаться с этой мечтой. А тот откат к феодализму, который осуществила Советская власть, конечно, не мог окончиться ничем, кроме краха. Мы ещё дёшево отделались, крови могло быть много больше.

Немало бед принесло людям собственное стремление к справедливому социальному устройству, к Утопии. Достижима ли она, на Ваш взгляд?

Давайте различать Утопию и справедливое социальное устройство. Полностью заорганизованное фашистское государство вроде тех, что описывали Мор или Кампанелла, вполне достижимо. Достижима и Телемская обитель — счастливое общество для немногих избранных. Но какое отношение всё это имеет к справедливости? Социальная справедливость — это, в первую очередь, умение считаться с мнением меньшинства, а с этим в Городе Солнца было весьма напряжённо. Современная европейская цивилизация пытается организовать своё существование на принципах справедливости, но мы видим, что немедленно появилось множество желающих эту цивилизацию схарчить. Фашисты, имперцы и прочий сброд, они желают свободы для себя и дисциплины для других. Помните, что писал Ленин в работе «О свободе печати»? Если забыли — перечитайте; вождь очень поучительно заголился в этой статье. С тех пор ничего не изменилось.

Какая, на Ваш взгляд, формация придёт на смену капитализму?

Давайте назовём её «чтототамизм»…

Как Вы относитесь к так называемой «теории мировой элиты»? Ведь основной финансовый капитал накоплен у очень ограниченной группы людей, которые вполне могут иметь возможность влиять на положение дел в нашем мире к своей выгоде.

Они не просто имеют возможность влиять на положение дел в мире, они влияют. А вот добавление: «к своей выгоде» кажется мне странным. Неужто кто-то полагает, что Билл Гейтс только и мечтает урвать где-нибудь лишние сто баксов и запрятать их в чулок, лежащий под матрацем? Желание урвать или хапнуть характеризует нищего. Даже какой-нибудь арабский эмир, разжиревший на дармовой нефти, и то начинает хотеть странного. Бен Ладен, например, финансирует или строит в своём эмирате современные автобаны, которые ему лично совершенно не нужны.

Может ли человечество стать в конечном итоге единым без внешней угрозы?

У нас общий генофонд, так что человечество едино с первого мига своего существования. Оно просто ещё не знает об этом. Внешняя угроза может послужить толчком к пониманию этого простого факта, но надеюсь, что когда-нибудь эта мысль проникнет в самые заскорузлые умы и без помощи инопланетных захватчиков.

Какова, на Ваш взгляд, главная опасность для человечества сейчас?

Пока серьёзной угрозы для человечества нет. Мы ещё слишком разные, а Земля достаточно большая, так что отмирание отдельных ветвей, как, например, европейской цивилизации, человечеству в целом гибелью не грозит. Не так давно подобная опасность существовала (я имею в виду угрозу тотальной ядерной войны), но сейчас эта беда отодвинулась, инстинкт самосохранения, к счастью, оказался сильней политических амбиций.

Возможное наступление энергетического кризиса, о котором говорят сейчас, неизбежно приведет к усилению социальной напряженности. Не произойдет ли в результате возврат от демократии к тоталитаризму?

В конце шестидесятых, когда в СССР стало можно говорить о проблемах сохранения природы, нам во всеуслышание объявили, что, если человечество не сократит добычу и потребление нефти, её мировых запасов хватит на сорок лет. С тех пор прошло почти сорок лет, добыча и потребление нефти возросли многократно, но она почему-то не кончилась. Недавно, впрочем, я прочитал, что разведанных запасов нефти хватит всего на пятьдесят лет (если, разумеется, мы не сократим добычу и потребление). Любопытно было бы посмотреть, что на эту тему станут писать в 2060 году… А энергосберегающие технологии, конечно, вводить надо, и они вводятся. Что касается возможного отката от демократии к тоталитаризму, то эта угроза существует вне всякой связи с энергетическим кризисом.

Как Вы считаете, настанет ли когда-нибудь время атеизма? Может быть, именно в атеизме залог победы над религиозной рознью и возникновения единого человечества?

«Покуда есть на свете дураки, обманом жить нам, стало быть, с руки», а поскольку дураков не сеют и не жнут, то всегда найдутся мошенники, желающие погреть руки на чужой глупости. Ещё одна причина живучести религии — неумение и нежелание многих людей самостоятельно решать свои проблемы.*Мы надеемся на добрых американцев, инопланетян, господа бога, которые придут, утрут наши сопли, разгребут дерьмо и сделают нам красиво. Об этом замечательно писал Вячеслав Рыбаков в сценарии к фильму «Письма мёртвого человека», и он же показал, что никто не придёт и никого спасать не станет. С тех пор, правда, Вячеслав Михайлович изменил свою точку зрения… Что делать, человек слаб, так что боюсь, время всеобщего атеизма не наступит никогда. Атеизм — удел сильных.

Не кажется ли Вам, что атеизм, основанный на вере в отсутствие бога, является той же религией? И безбожник практически не отличается от религиозного фанатика?

Атеизм не может быть религией, так же, как не может быть религией богословие. Богословие — система взглядов на религию, исходящая из положения, что бог есть. Атеизм — та же самая система, исходящая из положения, что бога нет. И среди богословов, и среди атеистов могут быть люди толерантные и могут быть фанатики. Более того, может быть неверующий богослов и вполне суеверный атеист. Неужели кто-то поверит, что дьякон Кураев — верующий человек? Уж больно выгодно уверовал этот бывший преподаватель научного атеизма. Так что заявление, что атеизм, по сути, та же религия, — всего лишь полемический ход наших идеологических противников. Удачный ход, должен признать.

А может быть, корень всех бед человечества в национализме? Может быть, будущее человечества возможно только при условии отказа от разделения на нации?

А может быть, корень всех бед в самом человечестве? Не станет человечества, не будет и бед. Мы дети разных народов и ими останемся. Главное, никакую идею не следует доводить до абсурда. Нацизм — абсурд, национализм тоже близко подходит к этой грани, но это не значит, что человек должен отказываться от собственной национальности. В конце концов, хамское безбожие советской поры, со взрывами церквей и насильственным изъятием икон у верующих, тоже был абсурдом, весьма, кстати, повредившим делу атеистического воспитания, но не отказываться же по этой причине от атеизма?

Как может, на Ваш взгляд, измениться система человеческих ценностей, если человек обретет бессмертие?

Бессмертие подразумевает вечность, человек — конечен. Поэтому индивидуального бессмертия быть не может по определению, ни в материальной оболочке, ни в какой иной. Так что даже если встать на точку зрения идеализма, всё равно главный постулат всех религий — индивидуальное бессмертие души — придётся отбросить.

Что победит в конечном итоге — культура или бескультурье?

То, что победит, в конечном итоге и будет называться культурой. Прекрасно то, что считается прекрасным, иного содержания у него нет. Джером К. Джером в шестой главе своего романа рассуждает о судьбе пошленькой фарфоровой собачки, стоящей у него на камине: «Но более чем вероятно, что лет двести спустя, при каких-нибудь раскопках из земли будет извлечена эта самая собачка, лишившаяся ног и с обломанным хвостом. И она будет помещена в музей как образчик старинного фарфора, и её поставят под стекло. И знатоки будут толпиться вокруг неё и любоваться ею». До 2088 года ещё далеко, но зайдите в Эрмитаж и там, на постоянной выставке английского фарфора, вы увидите фарфоровую собачку, над которой так издевался знаменитый сатирик. Но неужто кто-то скажет, что Эрмитаж проповедует бескультурье? Культура постоянно изменяется, ушёл в прошлое жанр оды или высокое искусство перемножать числа, записанные римскими цифрами. Ни один человек на свете не может сегодня умножить MDCLXXXVI на MCCII, не переведя предварительно эти числа в арабскую форму записи. И в пушкинскую эпоху таких людей уже не было. Так что же, будем считать, что бескультурье победило ещё в пушкинскую пору? Могут сказать, что сейчас людей захлёстывает самая низкопробная пошлость, но ведь такое положение вещей было всегда! Русский романс, пошлый и слезливый, ныне считается высоким искусством. «До гроба вы клялись любить поэта! Страшась людей, страшась людской молвы, вы не исполнили священного заве-ета!..» — это как, проходит по разряду культуры? Таки-да, проходит. Романс этот поют уже сто лет и будут петь ещё двести. То же случится и с нынешней попсой. Надеюсь, что «Розовые розы» завяли бесповоротно, но что-то непременно останется и войдёт в общий фонд культуры. Так что хоронить культуру немножко преждевременно.

Мы постоянно слышим, что Россия — особая страна, у неё «особенная стать» и свой особый путь. А может быть, мы просто подвержены мании величия?

Нет ни одной не особой страны. Выньте из мировой истории Андорру, и в мире зазияет пустота. Россия в этом плане не исключение. Да, это особая страна, у неё «особенная стать» и свой особый путь. В этом нет ничего необычного, тут нечем гордиться и нечего стыдиться. И тем более не надо ничего исправлять.

Довольно широко распространено мнение о том, что Россия в XXI веке станет собирать «свои» бывшие территории. Что Вы думаете по этому поводу?

Так бывшие или свои? Свои, конечно, соберём, а с бывшими постараемся стать добрыми соседями.

Не кажется ли Вам, что мусульманское давление с Юга с исторической точки зрения — благо, поскольку поневоле активизирует в России центростремительные процессы?

Мне вообще не кажется благом давление одного народа на другой. Впрочем, это давление обусловлено объективными причинами, так что я ничего с ним поделать не могу.

Способно ли религиозное учение стать национальной идеей, объединяющей Россию?

Нет. И дело не в том, что я атеист. Просто-напросто в России слишком много людей, относящихся к самым разным конфессиям. Какое религиозное учение может объединить старовера с суннитом, а ламаиста с католиком? В любом случае это не православие, которое сейчас полупринудительно насаждается властями.

Излишний рост числа чиновников в стране тормозит ее развитие, недостаточное их количество вызывает сбои в управлении. Как найти «золотую середину»?

Если бы я это знал, я бы уже давно осчастливил человечество этим сокровенным знанием.

Исторически национальные интересы РФ и США неизбежно должны противоречить друг другу. Как скоро, на Ваш взгляд, Россия и Америка вновь окажутся по разные стороны баррикады?

Обе страны исторически обречены и могут продлить своё существование, только держась друг за друга. А если минутные интересы, нелепый случай или дурость политиков разведут их по разные стороны баррикады, это лишь ускорит гибель обеих стран.

Существует мнение, что европейские конституционные монархии представляют собой самый подходящий вариант правильного соотношения государственности и гражданского общества. Как считаете Вы?

С моей точки зрения, правильное соотношение государственности и гражданского общества демонстрирует нам Французская республика. А монархическая надстройка на демократическом государстве кажется мне совершенно излишней. Но если англичанам так нравится их королева, то исполать им.

Какой вы видите Россию через 25 лет? А через 100?

Через двадцать пять лет я стану скверным ворчливым старикашкой, недовольным всем на свете. Следовательно, й в России, с моей точки зрения, всё будет плохо. А через сто лет меня не будет, так что можно с лёгкой душой утверждать, что всё будет просто замечательно, даже лопух на моей могиле вырастет удивительно гармоничный. В этом я совершенно твёрдо уверен.

Алан Кубатиев
«ЧТО ДАЛИ ЕМУ ВИЗАНТИИ ОРЛЫ ЗОЛОТЫЕ?..» Раздумья над столом, замусоренным книгами

Медленно я всё-таки думаю. Не прошло и трёх лет, и стало понятно, что меня не устраивает в имперской фантастике, однако это не мешает с удовольствием читать наиболее талантливые и беллетристичные воплощения идеи Империи в постсоветской литературе. Собственно, я и собираюсь вслух поразмыслить над лучшими книгами этой темы, а в их числе над несколькими лучшими книгами последнего пятилетия. Так уж совпало. Пригодность этой темы и способность её организовать художественное мышление на выдачу лучших, а равно и худших, книг нашего вида литературы сомнений не вызывает.

Но сама Империя на хрен не нужна.

Что и придаёт совершенно восхитительный привкус книгам Диво-ва, Щепетнева, Рыбакова и Плеханова — их я, по крайней мере, читал. Самый простой способ попытаться разобраться в проблеме — это залезть в первоисточники, лучше в словари. Тацит, Гиббон и Бушков могут увести нас слишком далеко. Начнём с Брокгауза и приват-доцента Ефрона.

«Империя. Сущ. (Срв. англ., франц. Empirie, лат. Imperium — абсолютная власть, империя, фр. Imperare. 1) главная политическая единица, имеющая большую территорию или ряд территорий или народов под единым суверенным правлением; имеющая императора в качестве главы государства; 2) территория такой политической единицы; что-то, напоминающее политическую империю; имперский суверенитет, правление или доминион».

Продолжим достопочтенной Британией.

«Imperial, прил. (Срв. англ., срв. франц., фр., латин. Imperialis)

1) имеющий отношение к империи, подходящий к И., напоминающий об И. или императоре; имеющий отношение к Соединённому Королевству и Британской Империи, являющийся её частью;

2) суверенный, царственный, повелевающий;

3) превосходящего или необычайного размера или исключительности;

4) рыцарь, сторонник или солдат Священной Римской империи, подчиняющийся непосредственно императору;

5) борода фасона, носимого имп. Наполеоном III; заострённая бородка, отпущенная под нижней губой».

Есть ещё «Императорский мотылёк», он явно не отсюда. А вот мой дедушка Иван Васильевич, царство ему небесное, звал «империалами» стальные рубли с ленинским профилем.

Ну и так далее — словарей достаточно, энциклопедий можно тоже набрать изрядно. Академическая добросовестность соблюдена. Реверанс в сторону серьёзнейшего исследования Владислава Гончарова «Если выпало в империи родиться…»[4] сделан. Оно содержит все исторические и теоретические установки для серьёзной научной работы. Здесь же делается попытка передать эмоциональный отпечаток проблемы на ординарном уме.

Для курьёза и в качестве рабочей формулы приведём медленно переходящий в классические кусочек из Андронати и Лазарчука, обильно пропитанный реминисценциями из Стругацких, «Звёздных войн», Эренбурга, Гиббона и Тацита. Потому что за ощущением империи нужно идти как раз к поэтам и писателям.

«Но если отвлечься от кино, что вспоминается нормальному взрослому человеку при слове «Империя»? Орлы и знамёна. Железная поступь легионов, боевые слоны, триумфальная арка, «Звезда Смерти», белый плащ с кровавым подбоем, за гранью дружеских штыков, штурм унд дранг юбер аллее, аве цезарь — и генералиссимус на белом коне, армады «юнкерсов», армады дроидов, чёрные шлемы, кто не сдаётся, того уничтожают, танки, вперёд!» Не прелесть ли? Не очарование? Но на то и мастер, чтобы обаять читателя. Сколько вещей, в реале совершенно непривлекательных, мастер из чистого задора делает обворожительными! Вообще имперский декор куда легче застревает в памяти, чем реальная и трезвая оценка.

Привлекательнее всего в своей непривлекательности идея проработана у Василия Щепетнева. Там Империя существует просто по инерции — потому что не успела распасться. И при всех завитушках и украшениях, подобающих нормальной империи, она оказывается такой же мерзостью, тюрьмой, давилкой всмятку и «разрезалкой пополам» (© Пелевин). Прямо по Шиллеру: «Красота живёт лишь в песнопеньи, а свобода в области мечты».

Идея Империи по Щепетневу — прямая противоположность шиллеровской формуле — это МЕЧТА О НЕСВОБОДЕ. О самой приемлемой её форме, в которой уживутся все — и волки и овцы, и агнцы и козлища, и благородные террористы и не менее благородные жандармы, и которая удержит благодатную среду от расточения. Щепетнев такой же сильный талант, как и Рыбаков, но куда менее публицистически засорённый и куда более недобрый, в самом шекспировском смысле — «I must be cruel only to be kind». И в этой недоброте куда больше жалости и правды, чем во многих других вариациях на эту тему. Фантастика в книгах Щепетнева довольно редкого качества — она и приём, и идея, детерминирующая воссозданный мир. Он непротиворечив, он трагичен, он требует внимания и постижения.

Практически исчезнувший из литературного обихода и совершенно незаслуженно забытый, Василий Щепетнев написал две крайне сильных книги на имперскую тему или даже скорее на её ответвления. «Марс, 1939» — не только о метрополии, но и о её провинции, в силу требований фантастики провинции космической: о Марсе. Планете, ставшей концлагерем, шарашкой и сырьевым придатком в одном концентрированном растворе. Но прежде всего роман — о человеке, которому эта планета выпала на долю, которого этот режим создаёт и который не осознаёт, чем его сделали. Целая планета становится идеальным полигоном, той самой пустыней, по которой новый Моисей водит новых иудеев, милостиво перезаправляя им кислородный прибор, пока они не забудут о возможности иной жизни, о сытом фараоновом житье.

Второй роман, «Седьмая часть тьмы», — снова о человеке, без которого Империя невозможна: шпионе, провокаторе, террористе и жертве в одном лице. Российская империя Щепетнева воссоздана талантливым и убедительным пессимистом, ей некуда деваться от той логики развития, какую предполагает имперское устройство, — саморастление, падение, смерть и полный распад. Упомянутая статья Вл. Гончарова затрагивает тот же вопрос: откуда такое недоброе отношение к самому понятию империи? Правда, ответа на него нет, но вопросы интересны сами по себе.

Мне эта книга ближе многих других именно потому, что в ней постоянно мерцают золотые отсветы русской литературной традиции — её характеры, её движущийся скандал, её «меньшая братия». Похоже, история ефрейтора. Евтюхова и его обречённой семьи, с которой он разлучён навсегда — сперва рекрутским жребием, а потом смертью, — для автора не просто деталь конструкции. Редкая для нашего вида литературы боль, сострадание, гнев раскаляют эту часть романа и становятся тихим, но настойчивым напоминанием о том, чем ВСЕГДА бывает оплачена позолота византийских орлов. В этом романе империя существует, но никто в ней не может быть счастлив — ни гениальный изобретатель, ни полицейский) ни сам император. Читателю требуется усилие, чтобы отвлечься и понять, что это всего лишь книга…

«Гравилёт «Цесаревич» написан Вячеславом Рыбаковым куда радостнее и оптимистичнее. В нём худший вариант развития империи консервируется, как опасная инфекция в микробиологическом хранилище; так сказать, «посадим туда и показывать будем детишкам» (Евгений Лукин). Благодетельно несбывшийся ужас, творимый в питерских пригородах, вовремя показанный главному герою, усиливает его любовь к обеим своим жёнам. Несчастных же, заразившихся исторической инфекцией, добродетельный жандарм и правоверный (sic!) коммунист, разумеется, отсеет в ходе выполнения профессионального долга. Роман заканчивается еловом «Люблю», очевидно, адресованным той модели мира, в которой повезло воплотиться главному герою.

В. Рыбаков талантливо и обворожительно выворачивает наизнанку все былые ипостаси Империи — но советской. Не случайно он никак не выберет название для одного из своих лучших рассказов: то ли «Сказка о добром товарище Сталине», то ли «Упущенные возможности». Жданов, любитель Мандельштама, коммунизм, вывернувшийся в альтруистическую религию, Беня Цын (сами понимаете кто), в этом воплощении профессиональный уголовник…

Щепетнев делает то же самое, но куда более жестоко и педантично, отменяя всё, что может иметь касательство к имперской славе, и тоже амальгамирует туда славу другой империи, советской. Глава имперской службы безопасности и по совместительству один из лидеров антимонархического заговора носит фамилию Гагарин. Мелкий журналист-эмигрант, беспомощный интриган, чья жена шпионит для русской разведки, — Ленин. Самодовольный и почти богемный персонаж, лощёный и щеголеватый, не слишком представляющий, ЧЕМ может обернуться его эксперимент, — ёлки-палки, Эйнштейн… «Цельнотянутую» у Штатов атомную бомбу теперь изобрели в Российской империи и готовятся применить против самих Штатов. Почти не остаётся знаков «плюс», не ставших минусами или вообще некими диакритиками.

Никто из них, включая добрых государей и не расстрелянного, даже более того, почти вылеченного в этой реальности от гемофилии царевича Алексея, не вызывает ни малейшего сочувствия. Хотя интерес привлекает — Щепетнев на редкость изобретателен в сочинении характеров. Особенно интересны их внутренние монологи, где любой персонаж оказывается скрывающим себя от окружающих, даже от самых близких. В этой Империи несчастлив каждый, потому что ни один не может быть самим собой. И только терпеливо умирающий бедняга ефрейтор Евтюхов, словивший от своих чудо-пулю, не лжёт себе, словно князь Андрей, потому что не лгал и до этого…

А, собственно, зачем вам Империя? Чтобы почта лучше работала? Или чтоб гордились граждане? Ну, с введением электронной связи категорическая необходимость почты всё больше и больше возрастает. Мне в моей бывшей колонии нужнее хороший торговец прессой метрополии, коему я бы мог безмятежно заказать любой журнал или газету, о которых я опять же узнаю из сети. Письма писать от руки… ну это, господа, уже перебор. Мой близкий друг жалуется, что последняя по времени дама его сердца требует от него невозможной изысканности, прямо-таки золота кружев розоватых брабантских манжет. Она от него требует ПИСАТЬ ЕЙ ПИСЬМА ОТ РУКИ И ПОСЫЛАТЬ ПО ПОЧТЕ В КОНВЕРТАХ! Интернет для неё недостаточно утончён.

Чем-то взыскующие Империи напоминают мне эту даму.

Но мой друг, изысканностью замученный, вот-вот с нею, с дамой этой, расстанется.

Расстанется ли реальность с господами, взыскующими Империи? Если уже не рассталась.

И гордиться… Все гордящиеся Империей гордятся её прошлым. Все имевшие императоров благополучно с ними расстались: кого выгнали, кому отрубили голову, а кому декапитацию заменили обязанностью разводить истинно имперскую породу собак или там защищать честь страны в конном спорте. Российская имперская гордость имеет кучу изъянов — чуть-чуть не стали первыми в мире по вологодскому маслу и юфти, чуть-чуть не заняли два континента, откусив изрядный кусок у третьего, чуть-чуть не победили всех, кого можно, просто из чистого благородства чуть-чуть не додавили гадов из-за черты оседлости, разрушивших прекрасную мечту…

Альтернативки имеют великую и человечную миссию: заменять в воображении вот эти неприятные «чуть-чуть» на обжелезившийся триумф имперской воли. Чем-то мне всё это напоминает моего соседа, который ловит меня на площадке за пуговицу и долго рассказывает о своём блистательном доперестроечном прошлом. Сочувствовать я ему, конечно, сочувствую, но, во-первых, многие из его бывших коллег совсем иначе рассказывают о его роли в жизни советской империи; во-вторых, дядя Дима — безнадёжный алкоголик с роскошным букетом хронических болезней…

Кстати, о болезнях. В упомянутых романах, уже практически ставших классикой имперской мысли российской фантастики, Россия обязательно чем-то должна отболеть. У Плеханова некоей психодеформирующей или психотрансформирующей болестью, у Дивова эпидемией узаконенных убийств, у Рыбакова… Ну, это вообще отдельный разговор. Чем она у Рыбакова только не болела, начиная с «Доверия» и «Надо успеть». В «Гравилете «Цесаревич» это болезнь времени-пространства, наведенная гениальным болезнетворцем, в редкостно омерзительной форме, хотя и в лабораторных условиях.

Почему империя Рыбакова выглядит игрушечной, несмотря на все титанические усилия автора, так же, как совершенно надуманным выглядит здесь менаж-а-труа? Сразу оговорюсь — эту книгу, «Гравилёт «Цесаревич», я люблю, это последний стоящий роман Вячеслава Михайловича. Но…

В двадцать первом веке монархий быть не может — ни идея aristos’a, ни идея помазанника Божия уже не срабатывает: один пример Николая Второго, не тем будь помянут, развалившего всё, что можно, и не уберегшего даже собственную семью, убедит кого угодно. Все монархии XXI века, за исключением разве что нефтяных, декоративны, приманки для туристов, и ничего более.

В романе Щепетнева именно память о том, что в реальности произошло с альтернативным, тихим, порядочным и самоотверженным царём Алексеем, окрашивает этот характер новыми красками.

Личности, способной оказаться на современном русском троне, в наше время не разглядеть, даже если сажать её туда на, так сказать, британских условиях — сладостно и почётно. Только зачем? Похоже, у России и так будет свой император, без трона и скипетра, без короны и мантии, без всенародного восторга и волеизъявления, но будет. А империя, основанная только на финансовом, экономическом и военном могуществе, ну и, разумеется, на численном и территориальном преимуществе, — это не империя. Просто большое предприятие по распространению и позиционированию себя на рынке мировых ценностей. Империя обязательно аристократична. А аристократия нужна была тогда, когда плебей или разночинец, поднявшийся до вершин, был скорее исключением, чем правилом. Аристократия, помимо прочего, это ещё и система преимуществ, предоставляемых accidence of birth. У плебеев и разночинцев такой системы не было, и они проникали в неё с дикими, отсеивающими усилиями. Возможно, именно потому среди них есть персонажи, пользующиеся симпатией даже хорошо информированных людей.

Русская монархия, несмотря на все усилия историков и публицистов, а также Союза потомков дворянских родов, не одарила нас ни одной личностью, способной вызвать достаточную приязнь у нормального человека. Но, в общем, это не только её беда. Возьмём любую империю, ну хотя бы две самых недавних — британскую и австро-венгерскую, и убедимся, всё равно — через историю ли, беллетристику ли, что в памяти остаётся огромное число скомпрометированных аристократов и крошечная кучка героев.

Русская литература не дала ни одного Киплинга или Конан Дойла, могущих исторгнуть у русского человека слезу восторга перед Империей. «А как там лорд Уорден? А как там наш пролив?..» Не-е-ет, русскому человеку намного меньше импонирует слава, купленная кровью, и полный гордого чего-то там покой… Чёрт его вообще знает, что ему импонирует. Ладно, потом спросим у Жириновского.

Были такие спорадические малые судорожные приступы то у Пушкина, то у Лермонтова, то у Достоевского, но их не учитывают даже горячие патриоты: «В шапке золота литого старый русский великан…» или «Мусью француз, е… Бонапарт!..» Всегда можно припомнить, к какой оценке позже неизбежно переходили великие.

Сладостно и опять же почётно заподозрить, что вот именно сейчас через современную русскую фантастику и начинается возрождение образа Империи, внедрение её в сердца россиян всех кровей (кто только из инородцев у того же Рыбакова не служит в российской тайной полиции!) и укрепление решимости воссоздать её снова! М-да. Очень уж издалека. Напрашивается параллель с анекдотом о проктологе, пошедшем в автомеханики.

Английскую королеву любят все, даже ирландские террористы. Взрывают, пытаются похитить, но это всё прямо-таки сквозь слёзы. Она мудро оставлена как объект народного обожания — не консерваторов же с лейбористами любить, в самом деле. Кого любить россиянам? Хакамаду? Шейка тощенькая, волосики коротенькие, папа самурай, стало быть, наследственность отягощённая… Жалко её. Жириновского? Это будет не любовь, а диагноз. Путина? Ну, есть уже такие, которые, как в «Айдору» Гибсона, пытаются переспать с виртуальным персонажем или даже выйти за него замуж. Удовольствие сомнительное, и потомства нету. А любить хооочется… Заметим — со времён Сталина ни одного персонажа в высших эшелонах власти, способного вызвать народную любовь без раскрутки пиарщиков.

Реальную систему управления Россией, государство, способное «обеспечить гражданам безопасность на большой дороге, равенство всех перед судом, достаточно просвещённых судей, монету должной пробы, сносные дороги, должную защиту гражданина за границей» (Стендаль), будут тачать ещё не один десяток лет, и российского монарха в этой конструкции уместить сложно. Повесить на бюджет ещё один цивильный лист? А если выдумывать монарха, способного реально править Россией, тут, боюсь, не хватит фантазии: параметры такой личности как-то путаются в мышлении. Создавать некий гибрид из Петра Столыпина, Дмитрия Лихачёва, Александра Карелина и маршала Жукова…. Мнэээ… Генетика с клонированием пока что не справляется, даже овечка Долли, как выясняется, всё болела и не блистала даже овечьими талантами.

У Рыбакова произведения альтернативной истории выглядят мрачными сатирами на павшего титана, японскими отработками на чучеле босса, а искренность героев практически в любом изъявлении двусмысленна. Как только подумаешь, где там реально герою справиться с двумя совершенно разными жёнами, одна из которых к тому же законная… И что там в подтексте чувствований у каждой… И как они стремительно ложатся, когда герой изъявляет, и как он умиляется разнице телосложений и манеры… Брррр… Нет, всё же Вячеславу Михайловичу ужасы лучше всего удаются не тогда, когда он над ними усердно трудится («Люди встретились», «Носитель культуры», «Не успеть»), так сказать, «пужает», а тогда, когда он усердно пишет позитив, так сказать, образец добра. Вот поди ж ты, а? Ну не сукина ли дочь эта русская словесность после этого?

Поязвил — и хватит. Честно говоря, самая эта двусмысленность приводит в то отчаяние, которое дороже любого умиления, ибо всё происходит в мире, где лучшие предметы обречены на худшую судьбу. Вячеслав Рыбаков, как бы мучаясь, но не видя другого способа, то и дело напоминает читателю, в пяди от какой пропасти движется любое счастье и любая любовь.

Сильная, взыскующая добра и трагедии фантазия Рыбакова всё время ахает читателя глазами об что-нибудь. Меня вот, к примеру, ахнула об картинку моей обожаемой, духом объятой, немыслимо богатой Вселенной, искоркой кружащей в добротно склёпанном крупповскими умельцами паровом котле с особливой дыркой для наблюдения из другой, более счастливой вселенной… Посильнее будет луны, сделанной гамбургским (опять Германия! Что ж такое-то, граждане и старушки?) хромым, как дьявол, бочаром, и хотя безумно вонючей по составу, но нежной-пренежной по веществу. Чрезвычайно сильная картинка, сказал бы я совершенно серьёзно, способная вызвать чрезвычайно острое вовлечение в неё, и это несомненный признак таланта. Да и прочие картинки вызывают желание спорить только после выхода из них…

Похоже, один из главных дефектов и бывшей, и предполагаемой империи, в первую очередь российской, определяющий невозможность ее продолжения, заключается в том, что, прекрасно зная, как отстаивать свою честь и авторитет, как защищать корону и ее носителя, она никогда не дума-: ла и совершенно не думает о рядовом подданном. У персонажа всё того же Киплинга совершенно естественно вырывается фраза: «If there should follow a thousand swords to carry my bones away…» — «И если тысяча сабель придут, чтоб взять мои кости назад…»[5] — акцент, который невообразим в русской патриотической экзегетике. Идеал подданного в Империи — это, как ни парадоксально, её властитель. С ним должен мочь отождествить себя каждый имперец.

Оттого-то фигура императора у Рыбакова — не грозный богатырь, не Зевес, не Пётр Первый, весь как Божия гроза, мнущий в кулаке подковы. Обыкновенный человечек, в партикулярном платье, незаметно выходящий в незаметную дверцу. Так и хочется прибавить — похожий на эльфа Доби… Вот тут и противоречие продолжающееся — с одной стороны величие и грома, а с другой — «кажинный подданный есть часть империи»… В России имперский стиль означал возвышение власти над подданным, это даже в архитектуре видно. В Америке, как бы я её ни не любил, официальные здания невелики. Прославленные небоскрёбы — это почти всё гражданские и обывательские здания, мегаофисы. В Лондоне одно из самых высоких сооружений, господствующих над мегаполисом, — колесо обозрения, а второе — здание, вмещающее в себе большинство столичных и национальных газет. Символ, однако.

Причисление «Выбраковки» Олега Дивова к имперским романам чрезвычайно условно. Честно говоря, не понимаю, почему дивовскую «сверхдержаву» считают империей. Она ведь даже не вернула себе прежние границы Союза. И выглядит этот шовинистический сплав достаточно мерзко. Пафос книги, справедливо считающейся одним из лучших романов Олега Дивова, на мой взгляд, в другом — в допустимости массового террора, управляемого, подконтрольного, осуществляемого с лучшими намерениями в отношении предположительно худших членов этого общества.

В своё время Дивов крепко надул и читателя, алчущего боевиков, и простодушных фэнов, и поверхностных рецензентов. Самое важное в этой книге — начало, где говорится о том, что это за роман в романе, и кто, возможно, его автор. Способы, которыми Дивов пользуется, чтобы убедить читателя в своём неавторстве, многообразны: верификация, псевдодокументализм, альтернативная история. Но квалифицированнее всего он, так же, как и Василий Щепетнев, оказывается тогда, когда анализирует механизм Великой Русской Исторической Ошибки — возможности существования опричнины без Иванов грозных. Японское правосудие раннего средневековья, немецкие фемы и «Железная пята», особые тройки — это все вариации на тему. Невозможно счесть мечтой писателя-гуманиста слова: «И непередаваемое ощущение комфорта, душевного и физического, который навевал один из самых чистых и безопасных городов планеты»… Скорее это рассказ об одной из технологий, предположительно способных справиться с творящимся в любой стране при любой форме правления. И о тех, кто призван эту технологию реализовать. Сразу скажу, что автор достаточно талантлив, чтобы вызывать сочувствие к этим людям. И даже приписать им какие-то неоспоримые достоинства. Даже создать коллизию, в которой они выглядят жертвами, и почти убедить читателя, что с ними поступлено нечестно. Мне даже вспоминается один мой давний приятель-правозащитник, ещё в советские времена боровшийся за отмену смертной казни. Он говорил, что его подвигнуло на это не осознание жестокости высшей меры социальной защиты, а то, что он видел, в кого превращаются её исполнители. Кстати, во Франции палач очень долго официально именовался «исполнителем высоких дел». Фантастика на то и фантастика, чтобы совершить умственный эксперимент — показать, что новая опричнина возможна, что ни один боярин от неё не защищён, и что при необходимости государство всё равно может управиться с чем угодно. Естественно, вспоминаются чистки ГПУ, штурмовики и прочее: отпала необходимость, и включается «ночь длинных ножей». Но когда побеждают штурмовики и государству приходится устанавливать с палачами договорные отношения…

Гусев и его друзья небезынтересны. Они живое воплощение мечты о железной руке, которой грезит любой обыватель. Обыватель талантливый художественно воплощает эту мечту. Опричь государя, некому… Вот только опричь на старославянском означает «кроме», а слово «кромешник» в русском языке всегда означало «преступник», преступивший черту. В отличных документальных имитациях, приложенных Дивовым к роману, генерируются разные точки зрения на Выбраковку и её героев, в убедительных деталях воссоздаётся мир, породивший Выбраковку, и всё время проводится мысль о том, что её породило не государство и не правительство, а сами обыватели… Значит, они убивают или хотят убивать, мечтая освободиться от той мучительной мысли, что их самих могут при определённых обстоятельствах выбраковать? Выбраковывать, чтобы не быть выбракованным самим? Автор определённо хитрит, заставляя экспертов утверждать, что невозможно понять мотивы, приводившие добровольцев в АСБ. Боюсь, что сам он всё прекрасно понимает.

Андрей Плеханов куда безобиднее своих трагических и кровожадных коллег. Это фантастика приключенческая, хотя и с элементами социальной антиутопии, с линией, гиперболизирующей новейшие приёмы управления общественным мнением и применение криминальной государственной политики. Но этот роман значительно легче вышеупомянутых, даже когда автор выдумывает вполне ужасные вещи. Опасаюсь, что привкус неудовлетворённости, окрашивающий в целом весьма благоприятное впечатление, именно тем и порождён, что автор квалифицированно скрещивает дикобраза и теннисный мяч — получается как раз лишь скачущая подушечка для иголок…

Особая или даже совершенно особая статья — это, конечно же, цзюани быстропрославленного Хольма ван Зайчика, гуманистический сериал «Плохих людей нет».

Оговорюсь сразу: я считаю, что есть, и даже премного, и по должности, и по склонности, и по случаю, и вообще на месте тибетского мудреца я бы озаглавил свою симфонию «Все мы хороши». Но о моей симфонии как-нибудь в другой раз.

Жизнеспособность модели, донесенной до нас консультантами великого старца, Игорем Алимовым и Вячеславом Рыбаковым, у меня, живущего в сердце Центральной Азии, вызывает сильные сомнения. Однако где вы в литературе или беллетризо-ванной утопической философии видели жизнеспособную модель? Но бог с нею, с моделью: она создаётся не для того, хотя историк Михаил Кутузов сказал, что если есть модель, значит, был заказ… Знаю, есть немало людей, мечтающих разобраться с автором, выяснить, кто ему, гадюке, заказал китайско-исламскую утопию… ну это, пожалуйста, на Тибет, консультанты всячески открещиваются, утверждая, что лишь являются передаточным звеном. В литературе куда важнее две вещи — послевкусие и послечтение.

Гурман-читатель, конечно, облизнется и почмокает, хотя и не везде — я, например, никак не могу понять, почему должен радостно смеяться над именем «Мокий Нилович Рабинович». Устают вкусовые сосочки от постоянного упоминания китайских пельменей и фантастических сортов пива, но это уже явно вина консультантов. Через них, гедонистов, сразила великого старца мерзостная болезнь многих современных авторов, которые начинают тонко анализировать кулинарные изыски вроде свинячьей ноги целиком, полагающихся к ней приправ, сорта крепко- и слабоалкогольных напитков именно тогда, когда понимают, что больше объём набрать нечем. Являясь единочаятелем по части чая и пива, могу заметить, что приступы недуга консультантов Хольма ван Зайчика поражают реже прочих и по большей части вполне способны выразить скорее глубочайшее взаимопереплетение великих культур на уровне едальных пристрастий отдельных личностей[6]. Послевкусие остаётся, и это радует. Остаётся и послечтение. Есть эпизоды, которые хочется перечесть, припоминая героев и их деяния. Есть персонажи, которых вспоминаешь, улыбаясь. Один из самых классных — блаженный Хисмулла и даже его облезлый попугай, но только в «Деле незалежных дервишей», в упоительной сцене теста-поединка на знание трактата аль-Газали; в остальных цзюанях он стремительно выцветает и является там, где мог бы, в общем, и не являться. Есть обворожительная, как в новейших гонконгских фильмах, принцесса. Есть — при всех моих скептических поправках по азиатской части — суровый бек, тестюшка Богдана. Есть и многие другие. Величава и сама идея цикла — стать малой каплей в потоке, призванном унести гнусную уверенность в том, что человечество больше и прочнее наделено пороками, чем достоинствами.

Но… тема чаще всего предлагает и решение. К сожалению, мне кажется, что решение в данном случае, несмотря на многочисленные частные удачи, всё же оказывается пластилиновым. Комикс не прикидывается ничем другим — он и есть комикс. Но когда комикс пытаются засерьёзнить, утяжелить, поставить на сцене Большого театра — увы. Представьте себе Фальконетов монумент, даже в натуральную величину, только изваянный в пластилине. Всё почти натурально: и всё равно сальный отблеск, оплывшая деталь, несходство цвета — что-то да выдаст.

Статья «Наблюдение за наблюдающими» вулканического г-на Александра Лурье (не путать с Самуилом Лурье, да, наверное, и не получится), который изо всех сил старается не говорить доброго слова о признанных лидерах отечественной фантастики, имеет выброс и в сторону исторической темы в фантастике. Не имея ни малейшего желания соглашаться с г-ном Лурье во многом, скажу об одном. И вправду — отчего нам так страстно хочется забыть, насколько серьёзная вещь история? И сколько вещей в ней оплачено кровью…

Наиболее вероятно, что оппоненты ответят мне, даже припомнив мои собственные изделия: а кто сказал, что в истории ни над чем нельзя по-стебаться? Да вся русская классическая литература — это маятниковый ход от полного гротеска до сурового прославления и обратно! Да вообще человечество расстаётся с прошлым как? Верно, смеясь. Да вообще в истории всё повторяется как? Дважды: один раз в виде трагедии, а потом в виде фарса! И так далее.

Не споря ни с чем, намекну. Если столько стёбовых моментов проникло, просочилось, проросло в вещах, собирающихся эксплуатнуть настолько серьёзную тему, это означает лишь одно — мы собрались расстаться с нею. Или с её прототипом. А можно и ещё ужаснее — передать её в ведомство фэнтези, что является лучшим способом дереализовать что угодно.

Прощай, Империя. Пусть на задымленном горизонте российской фантастики сверкнут ещё хоть сто пятьдесят романов о тебе — всё равно прощай.

Аркадий Рух
К ВОПРОСУ ОБ ОПРЕДЕЛЕНИИ ПОНЯТИЯ «ФАНТАСТИКА»

Количество определений фантастики, как известно, тяготеет к числу определяющих. Столь разительное несоответствие взглядов тем не менее не препятствует оппонентам признавать, что занимаются они, собственно говоря, одним и тем же. Свою лепту в терминологическую путаницу, безусловно, вносит и аморфность литературоведческих терминов: жанр, форма, метод, стиль… При толике желания вполне связное и достоверное суждение о фантастике можно составить, приняв за основу любой из них. Впрочем, оппонент е легкостью разрушит подобное построение именно в силу многозначности данных понятий. Иными словами, существующие мерки «большого литературоведения», действующие, как правило, «по умолчанию» в силу сложившихся правил игры, оказываются неприменимы по отношению к фантастике.

Собственно, именно терминологическая путаница и порождает те бури, что бушуют в стакане с фантастической критикой. Лично мне однажды довелось разнимать двух весьма уважаемых спорщиков, которые, говоря об одном и том же с использованием разных понятий, едва не дошли до потасовки.

Как следствие фантастического литературоведения как такового мы и не имеем: достаточно раскрыть любой посвящённый фантастике журнал или тематический сборник, чтобы убедиться: отведённые критике разделы, в массе своей, заняты либо библиографией-мемуаристикой, либо разбором внутрифэндомных дрязг. Безусловно, и то, и другое, да и третье, разумеется, крайне интересно и небесполезно, однако не способно что-либо объяснить.

Рискну предложить следующий эксперимент: попытаемся выстроить суждение не индуктивным, а дедуктивным методом, то есть не станем в очередной раз притягивать к реалиям существующую терминологию, а попытаемся изучить само явление, дабы в итоге найти для него достойное определение. Безусловно, никто не претендует на обретение в финале некоей окончательной истины. Однако, возможно, шаг на пути к ней будет сделан.

Нет, в самом деле, что же всё-таки объединяет между собой космооперу, киберпанк, городскую фэнтези, сакральную фантастику, хоррор… бранчей существует немало?

Крамольную мысль о том, что фантастическим мы называем произведение, которое содержит в себе события (явления), невозможные априори, отметем сразу. Во-первых, вопрос о возможном не имеет корректного ответа, ибо искусственно ограничивает сферу человеческого познания. Это противоречит самому духу фантастики. Во-вторых, такая позиция противоречит основам мышления, заложенным ещё Аристотелем: «всё помышленное возможно». Кроме того, не следует забывать, что невозможное для автора вполне может существовать вне сферы его эрудиции. То-то удивился Стивен Кинг, когда мальчики из Лэнгли чуть не притянули его за разглашение гостайн! Да и не один он был такой. Ведь, помимо прочего, фантастика несёт ещё и предикторские функции: случаи детальных предсказаний, сделанных тем же Жюлем Верном, общеизвестны.

Попытка же включить в рамки фантастического допущения вообще любой вымысел превращает само это понятие в избыточное: фантастика разворачивается во всю художественную литературу. Неудивительно, что порою раздаются призывы считать фантастами «не только Булгакова, но и Свифта, Гоголя, Пелевина, Гомера, Мильтона и, разумеется, Паниковского»[7].

К тому же, невнятицу в поиски приемлемого критерия определения вносит именно разнообразие существующих направлений в фантастике — от твёрдой НФ до фэнтези.

Так ведь и это ещё не всё! Произведение, содержащее едва ли не образцовое фантастическое допущение, отнюдь не обязательно будет отнесено к фантастике.

Можно сколь угодно изощряться в остроумных насмешках над «боллит-рой» и «букеро-водочными» премиями, или, наоборот, всеми правдами и неправдами стремиться в ряды «мэйнстримщиков» и «магических реалистов», — однако любая модель поведения здесь будет лишь рефлексией, вызванной не выявленным раздражителем.

Нет, серьёзно! Почему «Ульфила» Хаецкой или «Шутиха» Олди — фантастика, а «Римский медальон» Д'Агата или тот же павичевский «Хазарский словарь» — нет? На основании чего из всех фантастов США в «боллитру» был делегирован не Брэдбери или Шекли, а именно Воннегут? Присуждение в нынешнем году «АБС-премии» «Орфографии» Д. Быкова вызвало немало пересудов, а роман О. Дивова «Толкование сновидений» был легко воспринят именно как фантастический, хотя от фантастики в нём, по большому счёту, только талант автора.

Замечу здесь, что «АБС-премия» остаётся, пожалуй, единственной в пространстве Фэндома наградой, доступной авторам, не позиционирующим себя как фантасты. Во всех иных случаях таковые оказываются неизбежно в хвосте итоговых релизов, даже при включении их в номинационные списки. Примеров тому — тьма.

Но и ограничивать фантастику рамками Фэндома также неверно: существует изрядное количество авторов, не имеющих ни малейшего отношения к конвентам и премиям, однако, безусловно, являющихся фантастами. Это, я полагаю, не требует долгого разбирательства.

Принадлежность к фантастике есть факт самоидентификации автора? Похоже, да. Веллер или Пелевин не изменили своему творческому кредо ни на йоту, однако к фантастам себя не относят уже давно. С другой стороны, в цитированном выше сборнике «Перпендикулярный мир» Ю. Буркин и О. Дивов представлены сугубо реалистическими текстами, оставаясь при этом именно писателями-фантастами. В своём эссе «Возможна ли христианская fantasy» Е. Хаецкая замечает: «Переход из одного мира в другой равносилен эмиграции, и писатель-фантаст, оказавшийся в стане «мэйнстримщиков», мгновенно теряет все свои очки»[8]. При этом уровень текста, замечу ещё раз, роли не играет. Срабатывает идентификационная система «свой-чужой», и, не получив должного отзыва, отдаёт команду на уничтожение.

Таким образом, критерий внутренней самоидентификации лишь подтверждает существование проблемы, но не даёт возможностей для её решения.

Что ж, попробуем в поисках ответа погрузиться в историю.

Похоже, «отцом-основателем» здесь всё же является Жюль Верн — графоман-скорописец, вот уж скоро два века владычествующий над душами читателей. Однако. В корпусе написанных Верном текстов собственно фантастические вещи остаются в меньшинстве: «чистых» путешествий и приключений куда больше, да и сам он воспринимался современниками лишь одним из многочисленных авторов романов-фельетонов, пишущим преимущественно для подростков. Отсюда — технические и естественнонаучные подробности взамен альковно-шпажных, предназначенных для более взрослой аудитории.

Почин пошёл на ура. Эпигоны процветали. Читатель рвал газеты из рук мальчишек-разносчиков. Бессмертные академики брезгливо морщили носы и втайне завидовали. В Академию Жюля Верна не приняли.

Примерно в ту же пору, на другом конце света щуплый человечек с тоненькими усиками, бледным высоким лбом и горящими глазами писал совсем иные произведения — не длинные новеллы мистического плана. Звали его Эдгар Аллан По[9]. Его волнующая филигрань была одинаково далека и от европейского романа-фельетона, и от жюльверновского науч-попа, и уж, всяко, от похождений бравого Ната Пинкертона. В основе его творчества лежали, безусловно, готический роман, откровения духовидцев и народные предания.

Эдгар По, разумеется, тоже не обошелся без подражателей. Процесс пошёл.

Верн, таким образом, является родоначальником sciences fiction со всеми более поздними ответвлениями, от космооперы и киберпанка до фантастического боевика, По же — безусловный патриарх fantasy, мистики, хоррора и т. д.

Но. Едва ли уместно относить всех их последователей и восприемников к фантастам. То есть, отнести-то не сложно — в рамках отдельной парадигмы, о чём уже упоминалось выше. Куда труднее в этом убедить тех, кто в данную парадигму не входит. И речь ведь идёт не о ретроградствующих литературоведах и не о снобах-читателях — об авторах, которые руками и ногами отбрыкиваются от сомнительной (с их точки зрения) чести называться фантастами.

И наоборот! Тот же С. Витицкий упорно продолжает самоидентифицироваться именно как фантаст — хотя давно мог бы с лёгкостью занять достойное место в другой лиге.

Вообще, в последнее время становится всё заметнее тенденция патентованных «мэйнстримщиков» к явному усилению именно фантастического элемента в их произведениях, в то время, как у многих фантастов замечается дрейф в сторону фантастического минимализма. Причём, несмотря на подобные эксперименты, ни о каком слиянии фантастики и мэйнстрима речи не идёт.

Разные тусовки? Да, безусловно. Однако, как уже говорилось, фантастика отнюдь не ограничена Фэндомом.

Чёрт возьми, тогда в чём же разница? Где этот клятый Фома, поднимите мне веки! Почему человека, взахлёб читающего какого-нибудь Борхеса, ни за какие коврижки не уговорить прочесть… к примеру, Логинова? А с другой стороны, почитатели «Выбраковки» или «Виват, Император!» крайне неохотно соглашаются хотя бы открыть «Укус ангела». Ей-ей, я скоро умом двинусь, пытаясь понять их логику!

Хотя… Минуточку!

Вот писатель Имярек, житель уездного города N, не входивший доселе ни в какие литобъединения и фракции, только что закончивший дебютный роман. Естественно, встаёт вопрос об издании. «В стол» нынче пишут, кажется, лишь законченные мизантропы и неудачники. Так что, в случае, если рождённый текст того заслуживает, какое-нибудь издательство непременно возжелает выпустить его в свет.

Пожалуй, тут-то и начинается самое интересное. Писатель занимается чем? Творчеством. Логично. А издатель? Правильно, бизнесом. Писатель хочет, чтобы его труд был оценен. Издатель хочет, чтобы выпускаемый им продукт был продан. Так что, покупая глянувшуюся книжку, мы приобретаем не только созданную автором книгу, но и произведённый издателем товар. Это потом, дома, любовно раскрыв принесённый томик, мы становимся читателями. На территории книжного магазина каждый из нас, увы, лишь потребитель определённой группы товаров.

А поскольку книгоиздание, что ни говори, является производством массовым, то и на выходе мы имеет ту самую пресловутую массовую культуру. В противном случае придётся вернуться к временам, когда произведения создавались «на заказ», под конкретного потребителя.

Полагаю, нет нужды напоминать, что рынок в его нынешнем виде складывается из конкурентной борьбы не товаров, а брэндов: именно «лейбл», а не собственно производственные затраты, составляет львиную долю при ценообразовании.

Так вот, фантастика, как ни прискорбно для некоторых сие прозвучит, является нынче точно таким же брэндом, как «Marlboro», «Coca-Cola» или «Nissan». Отсюда — серийность современного книгоиздания. Издательство, как правило, запускает ряд серий, рассчитанных на разные потребительские группы. При этом (внимание!) содержание книги, то есть вклад, внесённый в создание конечного продукта автором, имеет отнюдь не первостепенное значение! Назову, для примера, того же Воннегута и того же Брэдбери, чьи книги одинаково пользуются спросом как в серии «Шедевры фантастики», так и в «Мировой классике». Впрочем, куда чаще судьба того или иного автора определяется издателем раз и навсегда.

Не будем брать времена былинные, советские, — когда в «фантастику» скопом зачислялось всё, не вмещающееся в рамки социалистического реализма. Однако последующая история показала, что новый хрен не намного слаще, чем старая редька. Вместо идеологического формата в силу вошли иные.

«Ты пишешь лучше меня, отчего же у меня тиражи выше???» — сказал, недоуменно разводя руками, один мой добрый знакомец-фантаст другому.

Чего ж ты удивляешься, милый? Тому, что читателей у тебя больше? Так это не от качества текста зависит, и не от увлекательности сюжета даже. Просто чем литературное произведение талантливей, тем труднее втиснуть его в жёсткие рамки одного из брэндов. Эклектизм, будь он сколь угодно оправдан с точки зрения Литературы, издателями вообще не приветствуется. Так что автор, решивший пойти нетореной тропой — не фэнтези, не космоопера, не киберпанк, не… — рискует натолкнуться на некоторое непонимание со стороны издателя. В лучшем случае, ему предложат публиковаться в иной, не фантастической серии, в попытке слепить очередную звезду мэйнстрима — хотя конкуренция там, ввиду куда более узкого слоя потребителей, значительно выше. Эксперимент могут позволить себе едва ли десяток-другой авторов, обладающих устойчивой «харизмой». Под их именем будет иметь успех любой продукт, так как оно само по себе — серьёзная торговая марка. Хуже, если подобное «имя» принадлежит издателю, — в таком случае, в погоне за скорой прибылью, тот буквально наводняет рынок сомнительными опусами, где под «кассовой» фамилией скрывается совершенно непрезентабельное чтиво. Полагаю, многие без труда поймут, о каких случаях идёт здесь речь.

Если кому-то покажется обидным, что Светлую Гэспожу нашу Фантастику вдруг определили в один ряд с прочими товарными знаками от «Adidas» до «Zuko», то обижаться тут следует не на меня, а (в крайнем' случае) на того безвестного шутника, что выдумал массовое производство и, тем самым, массовую культуру. Потребитель же, как известно, и есть тот самый «пипл», который, увы, больше «хавает», чем читает. Причём «хавает» он, зараза, исключительно брэнды. Плевать ему, как правило, хотелось на то, где именно сшит его «Версаче» или собран «Мерседес». Качество для такого потребителя — дело пятое, главное же одеваться в лейбл и ездить на брэнде.

Более того: говоря о фантастике, как об одном из объектов рыночного потребления, следует учитывать, что такими же брэндами являются и её составляющие. Да, читатель «только фэнтези», «только серии «Фантастический боевик» или «только Лукьяненко» — пока редкость. Однако тенденция к расслоению читательской (потребительской) аудитории имеет место. Не так давно мы столкнулись и вовсе с крайне знаковым случаем: сейчас уже совершенно ясно, что предполагаемого всплеска популярности отечественной фантастики, инспирированной показом «Ночного Дозора» Т. Бекмамбетова, не произошло. Ознакомившись с перипетиями противостояния Света и Тьмы, публика с не меньшим энтузиазмом погрузилась в чтение «Московской саги» и «Детей Арбата». Брэнд исчерпал себя. А ведь, казалось бы, совсем ещё свеж в памяти недавний показ «Властелина Колец» П. Джексона, так же вызвавший моментальный всплеск интереса к эпопее Толкина, — но не к другим его работам и не к фэнтези вообще!.

После этого трудно осудить издателя-бизнесмена или литератора-профессионала, основной заботой которых является попадание в формат. Увы, эта история стара, как литература. Ещё пригревшийся у первобытного костра сказитель предпочитал заработать рассказом кусочек мяса с вертела, а не удар чем-нибудь тяжёлым по голове. То есть определённое понятие «формата» существовало уже тогда. Должность придворного поэта в Англии звалась «поэт-лауреат», и лавры те доставались отнюдь не только через умело подобранную рифму. Вспомним, что даже непревзойдённый эпатёр Вийон время от времени вынужден был выдавать на-гора вполне коммерческий продукт, воспевая в балладах не только милых сердцу уголовников и потаскушек, но и «августейшего благодетеля» герцога Орлеанского. Возможно, кто-то и считает, что сокращение читательской аудитории до одного-трёх-десяти человек приведёт к некоему Ренессансу… Так ведь и в те времена количество макулатуры в процентном соотношении к написанному не шибко отличалось от нынешнего.

Впрочем, порою попадание в формат происходит безо всякого нарочитого старания: ну, угадал автор совершенно случайно умонастроение публики, совпало его творение с ее чаяниями — вот вам и бестселлер. Бывает и наоборот. Сказавший некогда «талант всегда пробьётся», очевидно, и не подозревал, какое количество безымянных гениев так и осталось в своих мансардах. Кто знает, рукописи скольких Блейков сгинули без следа за последний десяток веков? Сколько Рэмбо подались в работорговцы, не сумев заработать пером на кусок хлеба?

С другой стороны, собственно «коммерческая», то есть написанная в первую голову ради гонорара, литература далеко не априори является халтурой — как не является халтурой любая работа, сделанная ради денег. Александр Сергеевич, кажется, вполне приличные вещи писал, да и не он один.

Если же подобная практика не устраивает отдельных «творцов» — добро пожаловать в «сетературу», благо, соответствующие сайты всё стерпят. Только вот лично мне не известно ни одного случая, когда «сетератор» отверг бы предложение «бумажной» публикации со всеми прилагающимися пряниками. Да и поиск в Сети непризнанных шедевров — занятие, прямо скажем, неблагодарное для читателя. Издатель — другое дело. Уж если из Иры Денежкиной в своё время слепили не слабый брэнд, то… Для подобного успеха ведь даже таланта не нужно — рекламы достаточно. То есть и здесь мы имеем дело с успехами рыночными, а не творческими.

Что нам это даёт применительно к непосредственной теме разговора?

Во-первых, любые разговоры о фантастике, как о «коммерческой» и, следовательно, «низкой» литературе бессмысленны, так как то же правомочно по отношению к литературе вообще в её нынешнем виде. Любая книга пишется, чтобы быть прочитанной, то есть — купленной. В противном случае, мы имеем то, чему небезызвестный Феликс Сорокин уподобил писание «в стол».

Во-вторых, не следует путать Божий дар с яичницей: последняя куда как предпочтительней с финансовой точки зрения. Впрочем, одно прекрасно совмещается с другим: если примеры Пушкина и Шекспира для кого-то недостаточно убедительны, то этот кто-то — скорее бесталанный сноб, чем непризнанный гений. Нет ничего постыдного в потакании вкусам «толпы» — стыдно называть «толпой» собственных читателей. Нет никаких препятствий в достижении небывалых ранее вершин именно в заданных рамках. Правила игры несколько усложняются — что ж, тем интереснее возможен результат. Вдохновению, породившему рукопись, которую нельзя продать, — грош цена.

В-третьих, если существующие брэндовые рамки для вас тесны — никто не мешает экспериментировать. В случае, если созданное окажется действительно оригинально и свежо, издатель предпочтёт скорее вложить средства в раскрутку очередного проекта, чем отдать конкуренту возможную прибыль. «Славянская фэнтези», «городская фэнтези», «криптоистория», а с недавних пор и «альтернативная география» — яркие тому примеры. Здесь особо интересна была бы работа на грани фантастики и мэйнстрима: при вменяемой издательской политике (например, выпуске подобной книги как в сугубо «фантастической», так и в «интеллектуальной» серии) возможен определённый дрейф читательской аудитории в сторону фантастической литературы. Здесь уместен пример тех же «Бессильных мира сего», разные издания которых нашли свою аудиторию. (Кстати: количество читателей, попросту не заметивших первого, «амфорного», издания этой книги, впечатляет…). Другое дело, тут нужно быть готовым к тому, что подлинное признание вашего таланта (или, если угодно, должная раскрутка созданного «лейбла») будет длиться десятилетиями.

В четвёртых, нынешнее незавидное положение фантастики не в последнюю очередь связано именно с отсутствием профессиональной критики в этой области литературы. На сегодняшний день все усилия по созданию паблисити направлены исключительно на «целевую группу» потребителей фантастики. Именно «Большая критика» способна привести в фантастику новых читателей, способных повлиять потребительским спросом на возникновение новых дочерних брэндов. Главное здесь — не вызвать ещё большее сужение формата, не уступить конкурирующим отраслям книгоиздания ещё ряд авторов, как это уже неоднократно происходило. Впрочем, не менее важно не разорвать исторически сложившийся единый конгломерат направлений, который традиционно и собирательно называется «фантастикой». Иначе через какое-то время автор science fiction, выступивший с романом-фэнтези, будет так же не принят аудиторией, как опыты некоторых наших детективных мэтресс в поэзии или драматургии.

И, наконец, в пятых и в последних, резюмируя всё вышеизложенное. Избрав для себя сферой деятельности фантастику, автор может сколь угодно нарушать, а то и изменять заданные форматом правила. Не следует лишь жаловаться на несправедливое устройство Мироздания.

Говорят, оно этого не любит.