Гуннир

За пять дней следования по дороге войско достигло отдаленного форта Западный, стоявшего чуть ли не на границе владений Рогеза. Там располагался небольшой гарнизон, призванный защищать дорогу, которая тянулась с восточного побережья моря Наодима на западное в обход Мирзазе, по северным степям. Не сказать, чтобы путь этот пользовался большой популярностью, однако войска охраняли его вот уже несколько сотен лет, с тех самых пор, как был повержен злой король Раздлаг. Препоны купцам чинили мелкие банды здешних крестьян и изредка забредавшие из степи племена кочевников. Впрочем, схватки были слишком уже редки – гарнизон состоял из зажиревших, превратившихся в ленивых огородников людей, которых солдатами назвать язык не поворачивался. Зависимости от Рогеза там не было почти никакой: в былые времена форты кормились с денег, собираемых с проезжих купцов, а теперь, когда караваны стали редкостью, перешли на самообеспечение.

Следуя традиции, Рогез заплатил обрюзгшему седому старику, толстому и вросшему в древнее кресло, но по-прежнему звавшемуся «сотником». Тот даже имел наглость заявить, что князь должен был платить за каждого человека в своей армии, но Хейла быстренько покрыла лицо старика болезненными прыщами, и тот в испуге заткнулся.

В форте гостил только один купец, а также старый степняк, обработанный солнцем до состояния копченой рыбы. Он приехал в форт продавать соль и поведал Соргену, что все немногочисленные семьи, кочевавшие в окрестной степи, в ужасе бежали прочь, ибо приняли поход трех магов за карательную экспедицию. Рогез налил старикану вина похуже и дал пару монет помельче, за что тот рассказал все, известное ему о Барьерных горах. К удивлению всех слушателей, кочевник с легкостью согласился с возможностью преодолеть Великие горы и поведал, будто знает место, где они дали трещину.

– Большая дырка, большая, – хихикал он. – Огромная, как лоно Первой Матери Кобылиц.

Еще за три золотых старик согласился быть проводником.

Через три дня они добрались до следующего форта, под названием Центральный. Это было такое же зачахшее человеческое поселение, потерявшее понятие о собственном предназначении, как и Западный. Оттуда армия свернула строго на север, покидая приходящий в упадок тракт.

Здешняя степь в это время года больше походила на пустыню. Резкий горячий ветер носил огромные облака пыли, смешанные с клочьями сухой травы. Серая песчаная земля глубоко подавалась под копытами лошадей; телеги двигались особенно медленно и иногда застревали. На склонах кривобоких дюн ютились скопища голых кустов, издалека похожие на скелеты каких-то сказочных животных. С блеклого, почти белого неба сияло солнце, разливающееся яростным сиянием, которое, как слизень, переползало от одного горизонта к другому. Ни одного облачка: лишь рано утром можно было увидеть поспешно уносящиеся на юг белые клочья…

Горы маячили на севере, уже ясно различимые, если только смотреть на них до того, как солнце поднимается над восточным краем степи. Их зазубренная полоса все сильнее и сильнее впивалась в блеклый небосвод. Казалось, там, вдали, очень медленно приподнимается занавес с рваной нижней кромкой. А за занавесом ждет тьма… Ни одна из вершин не блестела ледяной шапкой, так как даже самые выдающиеся не достигали тысячи саженей. Неприступными они считались отнюдь не из-за головокружительных высот. Главное препятствие для путника в Барьерных горах – отвесность и гладкость склонов, а так же волшебные ловушки и чудовища – по крайней мере, именно так гласили легенды, правдивость коих собрались проверить три волшебника.

Приближающиеся горы занимали мысли Соргена совсем недолгое время после того, как армия углубилась в пекло степей. На закате второго дня разведчики сообщили, что увидели чуть в стороне от направления движения одинокого всадника. Это мог быть шпион местных жителей: в том случае, если они посчитали поход колдунов карательной экспедицией, их вожди не обязательно решили бы удирать. Поговорив с Рогезом, Сорген пришел к выводу, что стоит ожидать и западни. Вдруг кочевники пришли в отчаяние и решили, будто бегство ни в коем случае не спасет их от гибели, а потому лучше напасть первыми? Перед лицом опасности обычно враждующие племена могли объединиться и выставить довольно много воинов… В таком случае старик-проводник – на самом деле лазутчик и предатель, призванный завести армию в ловушку.

Рогез, Сорген и Хейла выехали вперед войска, приказывая солдатам остановиться и приготовиться к худшему. После почти полного дневного перехода под палящим солнцем, с минимальной дозой воды, люди и лошади были чрезвычайно измотаны. Казалось, пара-тройка сотен привычных к жаре кочевников сейчас способны одолеть всю армию Черных, если только не брать во внимание магов.

Сорген чувствовал себя вполне сносно, ибо его порция воды была гораздо больше по размерам, чем у простого солдата. Заклинаний против палящего солнца он не знал, а призвать тучи было просто неоткуда – побережье моря Наодима осталось слишком далеко. Поэтому он терпеливо переносил зной в широкополой соломенной шляпе и белом льняном одеянии – рубашке без рукавов и в мешковатых штанах, с сандалиями на босу ногу.

Поднявшись на очередную дюну по осыпающемуся склону, через заросли страдальчески скрюченных стеблей какой-то высушенной зноем травы, колдуны немедленно увидали в пелене дрожащего воздуха далекого всадника. Он стоял в половине льюмила к северо-востоку, на вершине огромного холма с плешью зелени у самого подножия – там блестело крошечное озерцо. В небе кружили вопящие птицы, потревоженные появлением людей; загадочный человек неподвижно, как высеченный из камня, стоял под палящим солнцем.

– Может, это настоящий истукан? – нерешительно спросил Рогез. Сорген быстрым движением отцепил от пояса небольшой мешочек с высушенными соколиными газами и поднес их ко лбу. Прошептав заклинание, он вздрогнул, когда взгляд внезапно обрел нечеловеческую резкость и силу. Малейшим желанием и почти ощутимым напряжением глазных мышц Сорген мог теперь изрядно увеличить дальность взгляда. Крошечное, расплывчатое пятнышко превратилось в маленькую, но четкую фигурку человека в лениво развевающихся черных одеяниях. Он сидел на понуром сером коне с желтой гривой. На голове всадника был надет войлочный колпак, а плечи укутывал плащ с такими длинными полами, что они закрывали вся заднюю половину лошади до самой земли. Сорген снова слегка вздрогнул, когда увидел, что плащ изрядно изношен и местами оборван. Лицо незнакомца было унылое и бледное, так что это был явно не кочевник. Точных его черт разглядеть было невозможно, но у Соргена создалось впечатление, будто незнакомец не блещет красотой, молодостью и весельем. Вернув свой мешочек с глазами сокола обратно на пояс, молодой маг быстро рассказал своим спутникам об увиденном; Рогез тут же с облегчением вздохнул и стер со лба обильный пот. В такой же соломенной шляпе с полями, как у Соргена, князь походил на какого-то добродушного мельника или представителя другой, не менее мирной и незатейливой профессии.

– Ах, в таком случае, все ясно! Следует отменить приготовления к сражению… по крайней мере, на время, ибо этот человек – орман.

– Да? – удивилась Хейла. – И ты знал, что он появится? Кто это?

Заслышав в ее голосе нотки недовольства, Рогез поспешил наклонить голову, чтобы закрыть лицо полями шляпы. Спешно поворачивая коня обратно, он начал бормотать оправдания.

– Да, я знал: он появится. Хотя и не думал, что так скоро – может, у самых гор или даже с той их стороны? А почему не сказал раньше времени? Гм, ради вас самих, ибо это никто иной, как Гуннир по прозвищу Мясник.

– Гуннир?? – воскликнула Хейла. Сорген быстро поглядел на нее и удивился: редко когда он видел, чтобы его подруга так сильно бледнела. Впрочем, на ее смуглом лице бледность выглядела скорее серостью. Прерывисто задышав, женщина некоторое время пыталась совладать с собой, а потом выпалила: – Знай я об этом… сто раз бы подумала, участвовать ли в вашем походе?

– Что тебя так напугало? – искренне удивился Сорген.

– Ты что, до сих пор не слыхал о Гуннире?

– Пару слов. Какой-то зловещий колдун, даже по меркам Черных. Приближенное к Трем Старцам лицо.

– Ага. Точнее – их охотничий пес. Никто, конечно, не знает точно, однако поговаривают, что он расправляется с теми, кто смеет перечить Старцам и идти против Великой Необходимости.

– К нам это не имеет никакого отношения, даже если такие слухи – правда! – проворчал Рогез, но в его голосе тоже слышалось опасение. – Уж мы-то наоборот идем точно в колее Великой Необходимости!

– С чего ты взял? – опять удивился Сорген. – Вдруг Старцы не хотят пока ссориться с Белыми до такой степени?

Хейла громко хмыкнула, а князь сложил губы трубочкой и откинул назад шляпу, чтобы вытереть пот не только со лба, но и с залысины на темечке.

– Ну-у-у, – протянул он нерешительно. – Ты, Сорген, очень способный маг, но еще слишком молодой. Возможно, Старцы просто не хотели сообщать тебе лично и ограничились посредником в виде Ргола и этого его пордуса… Но мы с Хейлой были у них, и Рэмарде без всяких околичностей сказал, что война получает полное благословение всех троих. Так что, Гуннир просто послан нам на помощь. Как ты не понимаешь, Хейла, ведь он очень сильный маг! Иному не справиться с ослушниками, среди которых попадались весьма искушенные в колдовстве люди.

– Да ладно, – проворчала Хейла. – Не надо меня успокаивать – ты же и сам боишься!

– Кто? Я? – воскликнул Рогез, привскакивая на стременах. – Да ни капли!!

– Это только тебе так кажется, – засмеялась женщина и пришпорила коня, чтобы избежать дальнейшего спора.

– Дура-баба! – глухо крикнул ей вослед Рогез и воровато оглянулся. – Я спокоен. Совершенно спокоен.

Их войско продолжило движение, как ни в чем ни бывало, и незадолго до заката Гуннир Мясник нагнал ехавших ближе к голове колонны колдунов. Лица всех украсили натянутые, кислые улыбки.

Троганес, ормани, – вкрадчиво сказал Гуннир. – Я рад приветствовать вас в этой негостеприимной пустыне, где я провел последние несколько дней почти в полном одиночестве.

Троганес! – ответил на приветствие Сорген, Рогез же и Хейла ограничились степенными кивками и неразборчивым бормотанием. Гуннир грустно улыбнулся, будто бы привык к такому недружелюбию и давно с ним свыкся. Вот только у Соргена от этой ухмылки прошел мороз по коже. Казалось, кто-то дернул за ниточку и раздвинул мертвые губы трупа, чтобы показать его гнилой оскал.

Гуннир был плотно укутан в свои одежды. Под заколками, скреплявшими плащ на горле и груди, виднелась шнуровка плотной куртки, вокруг шеи был намотан грязный шелковый шарф неопределенного цвета, на ноги были надеты высокие сапоги из тяжелой кожи. Тем не менее, Сорген был готов поклясться, что от Мясника веет холодом, особенно страшным и неуместным в этой жаре.

Лицо Гуннира на самом деле представляло малоприятное зрелище. Бледная, нездоровая кожа сморщилась и образовала на нем складки, похожие на застарелые, бескровные раны. Нос, тонкий и синеватый, как у покойника – будто воткнутое в переносицу лезвие, а губы совершенно бескровны. Из-под низко надвинутой на лоб шапки виднелись белесые брови, изогнутые, почти переломанные посередине. Выпуклые глаза смотрели на собеседника одновременно равнодушно и внимательно. Казалось, еще немного – и они выпрыгнут наружу, чтобы приблизиться к тебе вплотную и разглядеть как следует.

Сорген быстро понял, что столь малопривлекательного человека он, пожалуй, еще не встречал. Смотреть ему в лицо при разговоре было совершенно невозможно, потому как все мысли немедленно теряли стройность и логичность. Они тонули в непонятном страхе, ожидании чего-то непостижимого и ужасного. И в отвращении, ибо вместе с холодом от Мясника исходил тонкий запах гнили. Труп!? – вдруг пронзила Соргена мысль. Наверное, на самом деле Гуннир уже умер и теперь это просто кукла, управляемая волей Старцев, как это происходило со всеми Черными после смерти. Первоначальная уверенность и храбрость стремительно покинули молодого мага, и он стал таким же, как двое остальных. Произнеся еще пару фраз, он поспешил покинуть Гуннира – сослался на то, что давно не проверял, как там его наемники. Рогез и Хейла тоже быстро нашли себе неотложные дела, однако Мясник принял эти явно недружественные проявления на удивление спокойно.

Той ночью Сорген долго не мог уснуть и все ворочался, думая о том, что теперь ему придется неизвестно сколько времени терпеть рядом с собой зловещее присутствие Гуннира. Мало того, некто, похожий на Мясника приснился ему совсем недавно и вел себя отнюдь не ласково. Нет, Сорген не верил в вещие сны, однако сам факт не способствовал душевному равновесию. После ужина он успел переговорить с Рогезом и к своему неприятному удивлению узнал, что Гуннир пока еще жив и здоров.

– Хотя ты далеко не первый, кто спутал его с ходячим мертвецом, – тяжело вздохнул князь и зашептал: – Ты знаешь, я ведь тоже не очень рад видеть его здесь. Хотя, уверяю тебя, бояться нечего! Пусть Гуннир и славится своей непредсказуемостью и жестокостью ко всем без исключения, друзьям и врагам, он не осмелится что-то делать с нами. Ведь мы так нужны сейчас всем – Рголу, Старцам, Великой Необходимости!!

По виду и тону князя Сорген ясно понял, что яростнее всего тот уговаривал самого себя, а не молодого компаньона.

– Если он на самом деле хороший колдун, то это будет большой помощью для нас, – прошептал Сорген.

– Да, да, – кивнул Рогез. – Но, если ты не возражаешь, я хотел бы поспать. День был трудный, и впереди такой же.

Теперь Сорген был уверен, что князь, так же, как он сам, ворочается и не может уснуть – если только не выпил какое-нибудь снадобье. И Хейла тоже: не зря ведь она сказалась больной и осталась в своем шатре, под охраной воинов. Печально вздохнув, Сорген порылся в сундуке и нашел нужную бутылку, из которой капнул в стакан с остатками разведенного водой вина. Залпом выпив, он вскоре погрузился наконец в сон.


*****

Дальнейшее путешествие проходило в еще более унылой и гнетущей атмосфере, чем раньше. С каждым утром подниматься и садиться в седло, предвкушая долгое сидение в нем на жаре и пыли, становилось все труднее. Солдаты жаловались и умирали от солнечных и тепловых ударов. Главным образом, это были рха-уданцы, хотя один из солдат Хейлы тоже погиб от укуса змеи. Это случилось в передовом дозоре и несчастного не успели донести до кого-нибудь из волшебников, чтобы тот смог помочь.

Колдуны предпочитали не разговаривать друг с другом, за исключением самого необходимого минимума. Очевидно, каждому из трех предводителей не хотелось слишком явно игнорировать Гуннира, потому они молчали. Мясник тоже не страдал от недостатка общения, хотя иногда и заводил разговор. Обычно он ограничивался ничего не значащим вопросом и быстро отставал, вот только заговаривать почему-то предпочитал с Соргеном.

– Ты ведь родом из Энгоарда? – спросил он один раз.

– Да, – ответил Сорген как можно более равнодушно. – Только я давно там не был.

– Гнилое белое болото, – также равнодушно сказал Гуннир. – Однако, я люблю посещать его. Там не нужно следить за собой… ну, ты понимаешь меня? Ведь с одной стороны даже лучше, когда вокруг одни явные враги.

– Угу, – мрачно согласился Сорген. – Только в окружении врагов можно слишком быстро загнуться.

– Овцам не укусить волка, – ответил Мясник едва ли не со смехом. В голосе его послышалось презрительное превосходство и холодная безжалостность. – Белым, курчавым овцам не поймать быстрого черного волка.

В другой раз Гуннир принялся заботливо спрашивать Соргена, не очень ли он страдает от жары, и предложил научить тому самому заклинанию против зноя. Впрочем, оказалось, что для него нужен кусочек льда, которого у Соргена, конечно, не оказалось. Тем не менее, причина исходящего от Гуннира холода отыскалась и оказалась вполне банальной и ничуть не пугающей. Запах гнили тоже объяснялся довольно просто – так у Мясника воняло изо рта при разговоре, потому что таких плохих зубов Сорген не видел даже у нищих, клянчивших милостыню на площадях приморских городов. После этих открытий жуткий ореол вокруг Гуннира изрядно поблек и тот стал просто неопрятным и странным человеком. Стоило задуматься о том, что из репутации Мясника придумано, им ли самим или неизвестными злопыхателями…

Поэтому дня через три после того, как Гуннир присоединился к войску, Сорген уже не так чурался его, как сначала. Он только старался не поворачиваться к Мяснику, когда тот говорил… Колдун же с унылым лицом, казалось, испытывает странную тягу именно к Соргену. Хейла однажды вечером даже предупредила его:

– Бойся сходиться с ним близко, дорогой мой! На свете нет ни одной живой души, которая бы могла назваться другом Мясника. Говорят, судьба его друзей чуть ли не страшнее судьбы его врагов!

Тем не менее, Сорген предпочел отмахнуться от этого предупреждения, так как его вдруг обуяла совершенно ребяческая жажда исследований. Объектом же, естественно, стал загадочный Гуннир и его жизнь. Сначала было трудно подступиться к этому малоразговорчивому и своенравному человеку как следует, но в тот день, когда горы уже закрывали треть неба и степь постепенно стала зеленеть, а ночью даже прошел дождь, Мясник вдруг разоткровенничался.

Начало разговора было за Соргеном. Вернувшись к беседе об Энгоарде, молодой колдун кратко пересказал историю своей жизни, начиная с того момента, как войска пятерых соседей-Высоких взяли штурмом замок Беорн и убили отца. Казалось, Гуннир был заинтересован и затянут этой историей, он даже задавал вопросы и качал головой в некоторых местах.

– Какой захватывающий рассказ, – сказал он необычным скрипучим голосом, когда Сорген закончил. Отвернувшись в сторону от ветра, несшего теперь свежесть с северо-запада гор, Мясник продолжил разговор: – Ведь я мог бы сказать, что в какой-то мере похож на тебя… Я тоже рано лишился отца. Не знаю, в чем была причина озлобленности ваших соседей, но моего папашу сгубило пристрастие к девственницам. Матери я даже не помнил – она умерла при родах или немного позже. Мы жили в большом доме на конце длинной и широкой ложбины, на берегу проточного озера. Вокруг стояли невысокие горы, а к дому вела липовая аллея. Дважды в год она становилась ярко-желтой: летом, когда деревья цвели, и осенью, когда увядали листья.

Мне было лет двенадцать или тринадцать, когда толпа разъяренной черни явилась к нашему дому, вооруженная чем попало. Слуг у нас было немного, но почти все они сбежали, а то и присоединились к толпе. Отец был мелким землевладельцем, и полдюжины окрестных деревень платили ему оброк. Однако, кроме меда, кур и денег он брал другую дань: крал в лесах отправившихся за грибами девушек, привозил в дом и насиловал. Некоторое время крестьяне думали, что у них в округе завелось какое-то чудище, но в конце концов они узнали правду и возжаждали крови злодея. Тогда я ничего не понимал и не знал, поэтому нападение черни оказалось для меня ударом, потрясением, несправедливостью. Отец был дрянным волшебником – просто не имел к этому почти никаких способностей, поэтому мог положиться только на силу и ловкость. Но что такое один человек, пусть даже умеющий фехтовать и вовремя подставить щит, против сотни озлобленных мужиков? Отец был обречен. Правда, он смог спасти меня, потому как в участи наследника такого чудовища, как он, можно было не сомневаться. Отец выбежал из дома на виду толпы и увлек ее сторону; в то же время мой учитель магии, старик по имени Бенжур, вынес меня на коне. Неистовствовавшие крестьяне были слишком заняты отцом, которого рвали на куски, поэтому не стали нас преследовать. Бенжур убрался туда, где жил до того, как отец позвал его мне в учителя – на остров в глубине болота. Вокруг он наставил ловушек разного свойства, магических и обычных, так как боялся гнева толпы. Нас ведь все-таки видели…

Там, в болотах, я прожил больше пяти лет. Бенжур был не самым приятным обществом – вспыльчивый, нетерпимый старикашка, для которого я был не столько учеником, сколько прислугой. Целыми днями я ползал по болоту, собирая вонючие корешки, вылавливая лягушек и головастиков, выкапывая червей. Готовил обеды, вычищал котлы и подметал лачугу, а потом еще брал уроки магии. Представляешь, какое потрясение для сына лорда, пускай и мелкого?? Да, представляешь, я знаю.

Короче говоря, те пять лет не были самыми счастливыми в моей жизни. Бенжур уверял, что вынес меня из дома совершенно без ничего, так что единственным моим достоянием была одежда, из которой я вскоре вырос. Все имение разграбили, а само поместье сожгли дотла; таким образом, я стал для Бенжура «нахлебником», как он выражался. Ни дня не проходило без упреков, и старикашка много и часто брюзжал, особенно в те дни, когда ему приходилось выбираться из болота, чтобы купить мне новые штаны или рубаху.

Кто знает, как долго это могло продолжаться и сколь долго бы я выдержал такой жизни… Но в один прекрасный, или страшный – я до сих пор не знаю точно – день Бенжура хватил удар. Я никогда не спрашивал, сколько ему лет, но он был стар, очень стар. Старик просто громко застонал и упал, когда варил одно из своих зелий. Котел пролился и ошпарил ему бок – хотя, хуже сделать уже нельзя было. Бенжур прожил лишь до конца дня.

Старик не ругался и не ворчал. Чуть придя в себя и подавив стоны, он прямо сказал мне, что умирает, и жалких знаний, вложенных им в меня, не хватит, чтобы помочь. Затем он сказал, что относился ко мне неподобающе и жалеет об этом – но так, по его словам, и было надо. Я должен был вырасти злобным и осторожным существом, дабы иметь силы и возможности противостоять миру.

Бенжур несколько раз терял сознание; в конце концов, он бросил выспренные излияния о моем предназначении и сказал, как обходить ловушки – те, о которых он мог вспомнить. Времени это заняло много, так что в самом конце старик уже хрипел, пуская пену. Тем не менее, больно схватив меня за руку, он «подарил» мне мое первое оружие – дрянной нож, которым резал лягушек и летучих мышей, а также завещал свою единственную лошадь. "Я так много не рассказал тебе!" – хрипел он и дергался. Лицо его синело, но из последних сил он успел выдавить из себя роковую фразу: – "Так много… нужного молодому юноше! Ведь ты не знаешь даже, какое непередаваемое блаженство скрыто в женщинах… Аргх!!!"

Именно в этот момент он и умер. Я немного поплакал над его телом – не столько от жалости, сколько от страха, ведь столько лет подряд я привык видеть и слышать Бенжура рядом! Мне было жутко оставаться на болоте, так что я, сунув за пояс нож и оседлав лошадь, двинул по тайной тропе прочь. Не знаю, как в таком состоянии можно миновать ловушки, даже если знать о них заранее… Наверное, мне просто повезло? Я выбрался с болот и направился, куда глядели глаза. Никаких идей и планов на будущее у меня не было. Единственное, что пришло в голову – как можно скорее убраться из тех мест, что принесли мне страдания. Я ехал прямо по лесу до тех пор, пока лошадь не сломала ногу в куче бурелома. Тогда я впервые досыта наелся мяса, потом вырезал из туши такой кусок, который мог унести, и пошел пешком.

Как повернулась бы моя судьба? Не знаю. Но случилось еще кое-что: по дороге я однажды увидел девушку. Это было на берегу небольшой светлой реки. Я сидел в кустах, а она купалась. Не знаю, откуда она взялась и что делала в лесу, но для меня в тот момент прозвенел колокол судьбы. Увидев ее, медленно выходящую из воды, совершенно голую, со всеми соблазнительными округлостями тела, раскачивающимися, извивающимися, я почувствовал необъяснимое возбуждение. Тело охватила лихорадка, а внизу живота загорелся пожар, от которого у меня только что ноги не свело. Я понял, что должен немедленно выбраться из кустов и броситься на нее! Несколько разрозненных кусочков большой картины сошлись в одно целое, показавшееся мне тогда вполне логичным и единственно верным… Бенжур сказал мне напоследок, что в женщинах скрыто блаженство. Я не знал точно, в чем оно заключалось, но знал, опять же по туманным рассказам старика, что отец предавался неким запретным удовольствиям, заканчивающимся смертью женщин.

Потому я, выскочив из кустов с диким криком, выхватил нож и вонзил прямо между таких нежных и круглых грудей женщины. Она тоже громко закричала и упала на меня, с выпученными глазами, неизбывным страхом в них, сведенными руками и запрокинутой головой. В тот момент, когда она коснулась моего тела, я на самом деле испытал неземное блаженство, такое сильное, что даже намочил в штаны какой-то странной пахучей жидкостью. В экстазе я принялся кромсать ее тело, ломать ребра, разрывать плоть, копаться во внутренностях. Потом, уставший и опустошенный, упал рядом и задумался о своей судьбе…

Не было сомнений, что я пошел по зловещей тропе, пройденной моим отцом и приведшей его к преждевременной и страшной смерти. Я с полной ясностью осознал, что заставляло его убивать женщин, потому как через некоторое время опять захотел повторить то незнакомое, прекрасное ощущение. Увы, вид истерзанного трупа не вызвал никаких чувств. Нужна была новая, живая девушка, чтобы повторить все сначала. Я понял, что не смогу отказать себе, поэтому вымылся в реке и двинулся дальше.

В том лесу я смог встретить еще несколько девушек и женщин разного возраста. Каждый раз повторялось одно и то же – восхитительное возбуждение, экстаз в тот момент, когда мой нож вонзается в дрожащее тело, страх в глазах и бессильно запрокинутая голова! У меня хватило сил и соображения быстрее покинуть те места и уйти как можно дальше. Я запретил себе даже думать о новых развлечениях – до поры, до времени. Понимаешь? Мне нужна была власть и сила, ведущие к безнаказанности. Я не мог повторить судьбу отца. Я стал Черным именно поэтому, когда по пути попался один бродячий орман. Мое горячее желание, некоторая осведомленность в магии – и вот, я стал Гунниром, Черным магом. Довольно быстро я узнал о своих фатальных заблуждениях насчет отношений мужчин и женщин, а также об истинных причинах возбуждения и способах достижения блаженства, скрытого в женщинах… Однако было поздно. Сколько раз я не пробовал – у меня ничего не получалось, если я не следовал за позывом искромсать женщину ножом… Разве не несчастная судьба? Именно потому теперь меня зовут не просто Гуннир, а Гуннир Мясник. Увы, ни одна женщина не пережила моей любви – да и мужчины тоже. Знаешь, я с некоторых времен понял, что внутри мужчин тоже скрыто блаженство!

Сорген скосил взгляд на Гуннира, ожидая увидеть гнусную ухмылку или свет безумия в выпученных глазах, однако Мясник совершенно равнодушно уставился куда-то между ушей своего коня. Тут можно было растеряться… К чему вдруг такая откровенность? Для чего Гуннир рассказал эту гнусную историю – чтобы еще больше напугать собеседника? Вернее, вернуть первое впечатление, которое в некоторых пор поблекло в глазах Соргена. Но ведь он не мог этого знать!

– Грустная история… – не очень решительно сказал молодой маг. Мясник согласно кивнул.

– Тем не менее, я над ней давно не грущу, а тебе рассказал потому, что ты мне нравишься. Тебя она позабавила? Ужаснула? Заставила задуматься?

– Скорее последнее, – осторожно ответил Сорген, и нахмурился. – Как я понял, понравиться тебе – доля не из самых завидных? Когда ты захочешь изведать блаженство, скрытое во мне?

– Ах! – внезапно мертвое морщинистое лицо Гуннира ожило. Все его складки зашевелились, обнажая гнилую улыбку, сползаясь и переплетаясь, как клубок белых змей. – Какой шустрый мальчик!! Ну что же, на честный и бесстрашный вопрос – заслуженный ответ. Я – как паучиха. Как самка богомола. Моя любовь и даже симпатия смертельны, ты прав, так что следи за мной, малыш. А я… я буду следить за тобой. Но пока не бойся, потому что Великая Необходимость стережет тебя лучше стаи злющих псов, лучше гладкой стальной стены в льюмил высотой. Береги ее!

Коротко булькнув горлом, что должно было, очевидно, означать смех, Гуннир повернул коня и направился к концу колонны. Сорген остался один, чтобы как следует переварить услышанное. Да уж, хорошенькое известие! Явно и недвусмысленное получить вот такое "признание в любви"! Несмотря на жару, его пробил холодный пот. Может быть, Гуннир присоединился к походу именно из-за него, Соргена? Будет ждать малейшей оплошности, или даже наплюет на Великую Необходимость. Ведь он ее самый рьяный страж, так что может позволить и нарушение. В одну прекрасную ночь прокрадется в шатер и посмотрит на запрокинутую голову и ужас в глазах умирающего Соргена! От волны раздражения, нахлынувшего следом за страхом и потрясением, молодой волшебник заерзал в седле. Что за дерьмовое положение! Поход еще только начался, а он уже получил себе эдакую язву. Впрочем, нет. Сначала была Хейла, обществом которой он тяготился с каждым днем все сильнее. Теперь этот Гуннир. Зажимают его с двух сторон… Но если выбирать из двух зол, то конечно, лучше Хейла. Гораздо лучше! Если не слушать ее глупую болтовню и не обращать внимания на постоянные требования "скажи, что ты любишь меня", вытерпеть можно. Надо будет ночевать только у нее, да быть поласковее. Это ведь не трудно…

Такие мысли и возрастающее опасение держали Соргена в напряжении несколько дней. Он приятно удивил Хейлу, когда растущая отчужденность вдруг сменилась почти водопадом чувств. Теперь они почти не расставались. Каждое мгновение, в любом месте, молодой колдун помнил о Гуннире и старался не выпускать его из виду – но тот, казалось, забыл о существовании Соргена и только изредка удостаивал его взглядом или словом. Большую часть времени Мясник спал в седле или читал какие-то потрепанные книги.

Спустя пять дней после встречи с Гунниром армия остановилась у самых гор. Здесь текли редкие ручьи и колыхались на ветру рощи лиственниц, с такими густыми и темными кронами, какие Сорген не встречал еще в своей жизни. Подлесок на опушках составлял папоротник, в глубине же рощ царили мрак и запах прелой хвои.

В одном месте ручей был особенно широким и громким. Над вершинами лиственниц в отвесной тускло-серой стене гор виднелась узкая расселина, похожая на след от гигантского топора.

– Маленькая вода проточила дыру, – важно сказал проводник. – В холодные времена наверху, высоко в горах падает снег. Потом снег тает, и маленькая вода превращается в большую. Грызет камень. Много-много лет, сколько травинок в степи. Проделала дорогу. Я не ходил – дед ходил. Дошел до пустыни, испугался и вернулся домой. Песни пел. Большой герой был.

– А что он рассказывал? – жадно спросил Рогез.

– Соли там нет, – махнул рукой старик. – Дед так и сказал. Камни, кривые деревья, воющие духи. Но есть дорога, старая и узкая. Тропинка. По ней можно подняться на макушку горы. Она вся волнистая, как каменная степь на застывшем ветру. А потом еще одна стена, высокая, дурная. Под ней песок. Целая степь песка. Злой ветер.

– Вот еще радости! – проворчала Хейла. – Мало мы тащились по жаре через эту проклятую степь, так еще и пустыня!

– Хочешь повернуть? – вяло спросил Гуннир. Хейла напряглась и ответила, глядя в противоположную от Мясника сторону:

– Я никогда не отступаю, хотя иногда и жалуюсь.

– Хорошо, – кивнул Гуннир. – А что думают остальные?

– Мы сюда не думать пришли, – пожал плечами Сорген. – И не для того, чтобы поворачивать. Вперед!

Старому проводнику дали еще один золотой напоследок и отпустили восвояси, несмотря на предложение Гуннира убить кочевника, чтобы тот никому ничего не рассказал.

– Не обольщайся пустотой степи, – заявил ему Рогез. – Все уже знают, куда прошло войско, а может даже, знают, зачем. А если убивать проводников, то скоро никто и никогда не захочет иметь с тобой дело.

– Как пожелаешь, – легко согласился Мясник. – Все равно, этот кочевник был слишком стар и уродлив.


*****

Ущелье, в которое они вступили, круто поднималось в направлении на северо-восток. Очевидно, весной здесь тек очень бурный и полноводный поток, потому что дно и стенки были вылизаны до блеска. На дне почти не оставалось камней – лишь небольшие куски скал да редкие завалы, случившиеся со времени последнего большого дождя. Барьерные горы были сложены из какой-то незнакомой породы, очень гладкой на ощупь даже там, где ее не касалась вода. Взобраться по такой было бы трудновато, хотя она не казалась слишком твердой.

Чтобы поберечь коней, все без исключения всадники спешились и вели своих скакунов в поводу. Ложе ручья было узким и позволяло двигаться не более чем по три лошади в ряд, причем средней приходилось брести в воде. Несколько коней, несмотря на все предосторожности, захромали в первый же день. Скорость войска еще более снизилась. Телеги пришлось бросить у входа, ибо им ехать по ущелью не было никакой возможности. Груз теперь распределили по вьюкам, доставшимся почти всем лошадям.

Вперед были отправлены самые зоркие и сильные разведчики – Озуга и Бермай из наемников Соргена. Здесь уже следовало быть начеку и опасаться не только осыпей или коварных расселин.

Стены ущелья поднимались в самом начале на головокружительную высоту, но с каждым шагом они становились все ниже и ниже. Гладкие, бугристые, они были монументальны и неприступны – разве что иногда змеилась трещина или разлом, скрывающий в глубине зловещую тьму. Полоса неба над головой была чрезвычайно узкой, так что солнце на дно ущелья не заглядывало, и люди наслаждались приятной прохладой, пили вдоволь чистой и вкусной воды. Впрочем, рха-уданцам, привыкшим к солнцу и теплу, это быстро надоело и они снова начали роптать. За время пути по степи едва ли не полсотни человек пытались убежать. Кому-то удалось, кто-то был пойман и повешен, кто-то – всего лишь высечен. Теперь же, из тесной горной ловушки, бежать не было никакой возможности.

Ни одного из воинов Рогеза Сорген не решался направлять в разведку или ставить в дозоры ночью. Зэманэхцев он тоже считал негодными для этих задач по причине их невероятной беспечности и из-за избытка самоуверенности. Таким образом, оставались только тридцать пять проверенных, надежных наемника, несших на себе основную тяжесть службы.

Рогез, привыкший к домашнему уюту и редко покидавший дворец более чем на три дня, слегка осунулся и помрачнел. Под глазами у него набрякли мешки, словно он никак не мог выспаться – так, что Сорген задумался, а не сторожит ли он ночью вход в свой шатер, чтобы избежать проявления симпатий со стороны Гуннира. Кто знает, что Мясник рассказал князю – возможно, ту же самую историю?

В противоположность Рогезу, Хейла казалась почти счастливой. Каждую ночь она получала свое от Соргена и засыпала в блаженстве и благостном неведении; ее любовник же еще подолгу ворочался, вздыхал и порывался выйти в ночь.

Через два дня осторожного подъема по дну ущелья наемник Термез обнаружил на левом берегу ручья узенькую тропиночку. К тому времени стены ущелья уменьшились по высоте до пары саженей, и тропинка круто подымалась вверх, на самый край.

– Если идти по ущелью дальше, – сказал другой наемник, – то через несколько поворотов ручей исчезнет в пещере. Но там тоже можно подняться – стенки источены и покаты.

Сорген решил, что следует воспользоваться тропой. Лошадям по ней подниматься было трудновато, многие упрямились, так что их приходилось подталкивать и тянуть под уздцы изо всех сил. Грузы, тюки с шатрами и прочее поднимали с помощью волшебства, которым занялись сразу три волшебника. Гуннир предпочел быть наблюдателем, равнодушным и отрешенным.

Наверху лежало то самое плато, упоминавшееся проводником. Круглое каменное «море» диаметром в десять льюмилов, зажатое с востока и запада небольшими возвышениями, издали похожими на груды беспорядочно сваленных обломков скал. Поверхность плато, покрытая частыми складками и округлыми, совсем маленькими выпуклостями, была идеальной для сбора воды и снега – поэтому неудивительно, что отсюда текла река достаточно мощная, чтобы проточить дыру в склоне. Южный край был заметно ниже северного, оканчивающегося небольшим барьером в виде узкого гребня.

В одном из самых больших углублений в виде идеально круглой чаши, с крошечным озерцом на дне, войско встало на ночлег. Эта, вторая ночь в горах, оказалась самой холодной и ветреной. Луна, огромная и масляно-желтая, казалось, излучает холод так же, как солнце – тепло, а яркие звезды издевательски подмигивали дрожащим и стучащим зубами рха-уданцам. Никто не догадался набрать с собой наверх дров, а из растительности плато могло похвастаться только редкими и чахлыми кустами, да несколькими карликовыми соснами. Горели они очень плохо и тепла почти не давали, поэтому, с головой укрывшись одеялами и спрятавшись в трещинах и складках, рха-уданцы провели весьма неспокойную и трудную ночь.

Поздним утром из-за восточной вершины, охранявшей край плато, выползло солнце, которое закоченевшие южане встречали благодарственными молитвами милостивому Наодиму, позволившему им пережить ночь. Рха-уданцы, вяло шевеля затекшими конечностями, ужасались пару, что валил у них из ртов при дыхании. Даже здоровяки из Зэманэхе подрастеряли спеси и наглой жизнерадостности. Только наемники Соргена как всегда работали, не замечая суровости погодных условий – еще до рассвета десяток солдат отправился исследовать северный край плато.

Под бледным небом, посреди безжизненных камней, армия завтракала и проклинала полководцев. Сорген поспешил покинуть это сборище нытиков и слабаков, так ясно напоминавшее ему сурахийцев во главе с покойным Халаином… Он принялся самолично разглядывать горы вокруг стоянки.

Справа в плато вгрызалась извивающаяся змея ущелья, которое, повернув несколько раз, сужалось и оканчивалось в неровной воронке, похожей на провал свода какой-то пещеры. Скорее всего, так оно и было. Если прислушаться, оттуда слышалось бульканье и клокотание воды.

Слева несколько длинных выступов образовывали собой гребень, уходящий к западной вершине. С любой стороны, куда ни кинь взгляд, камень был равномерно серым, без каких-либо цветовых примесей, как это обычно бывает. Ни прожилок, ни пятен, ни вкраплений кварца…

– Хозяин! – кто-то решил потревожить его размышления. Это был один из разведчиков по имени Гугав. – Мы нашли место, где гребень меньше всего! Стена там покрыта маленькими уступами, будто лесенка.

Сорген похвалил разведчика за рвение и велел солдатам собирать лагерь. Рогез и Хейла принялись подгонять своих вояк, отнюдь не спешивших возобновлять поход, и чаша долины наполнилась недовольными воплями, ругательствами и ржанием лошадей. Сорген сделал знак Хаку и двинулся вслед за Гугавом к обнаруженной тропе.

Потребовался почти час, чтобы вся их стонущая, ленивая армия подобралась к гребню. На вид проход в нем казался довольно удобным: причудливые каменные складки прочерчивали склон с минимальным уклоном и позволяли ставить на себя ноги и даже конские копыта. Разведчики очистили «ступени» от наносов пыли и крошева, так что можно было не бояться, что кони соскользнут.

Дикарь первым двинулся наверх, вслед за хозяином, держащим в руках повод.

– Можно было даже ехать верхом, – довольно сказал Гугав.

– Лучше не рисковать, – поморщился Сорген. Наемник согласно поклонился и стал ловко карабкаться вверх. Сорген не отставал и очень скоро оказался на плоской выбоине, рассекшей гребень пополам – будто в то время, когда он был еще мягким, сюда наступила нога некоего великана. Сам же гребень тянулся в обе стороны и походил на старый, иззубренный клинок. Как оказалось, плато здесь еще не кончалось. Понижаясь, оно вело к следующему гребню, а за ним виднелся и третий – словно морские валы, которые накатывались на берег и внезапно застыли.

– Смотрите, хозяин! Термез машет дротиком, вон там, впереди. Значит, он нашел проход через следующую гряду! – воскликнул Гугав. Он первым двинулся вперед, осторожно выискивая путь среди обломков камней и трещин. Скоро началась длинная, хотя и покатая, осыпь, такая древняя, что мелкие камни в ней слежались и идти было очень легко. Из наносов пыли торчали серые стебли трав и несколько кустов, уродливых и корявых, почти без листьев. По пути встретилось несколько больших глыб с отколотыми краями, но их не составило труда обойти.

Сорген спустился вниз в сопровождении крошечных осыпей, отмечавших его следы. Дно ложбины оказалось твердым, хотя и неровным. Очевидно, здесь в периоды дождей и таяния снега тоже текла вода, уносившая мелкий мусор.

Армия в беспорядке следовала за командиром, который взобрался на коня, чтобы быстрее преодолеть пятьсот саженей, отделявших его от Термеза. Несколько наемников, смешавшихся с рха-уданцами, спускались толпой по широкому участку склона; между ними мелькало мрачное лицо Рогеза. Зэманэхцы держались плотной колонной и терпеливо ожидали, когда они смогут начать спуск. Где-то совсем далеко, на возвышенностях, стояли, как часовые, оставшиеся наемники – они прикрывали тыл армии. Сорген, оглядевший войска, пока Дикарь самостоятельно выбирал дорогу, тяжело вздохнул – он в очередной раз пожалел, что у него всего три десятка надежных людей.

Ложбина между гребнями понемногу наполнилась гулом голосов, стуком многочисленных копыт, фырканьем лошадей. Поднявшееся над восточной вершиной солнце сразу же обрушило вниз палящий зной; ветер, как по команде, стих. Сорген немедленно скинул шерстяную куртку, в которую кутался на рассвете.

Когда он сосредоточенно сворачивал ставшую ненужной одежду и прятал ее в седельный мешок, что-то вдруг неуловимо изменилось вокруг. Волна жара, падающая с небес, снова пропала. Вернулся ветер, пронзивший, казалось, ледяной стрелой все тело насквозь. Сорген содрогнулся, скрючился, хватаясь за сердце и пытаясь втолкнуть воздух в непослушную грудь. Так же внезапно боль и ветер пропали; колдун встрепенулся, подскочил в седле и непроизвольно сжал бока коня каблуками. Дикарь согласно мотнул головой и помчался вперед легкой рысью.

Сорген поспешно огляделся по сторонам: на первый взгляд все было по-прежнему, и солнце в небе и горы по сторонам. Что же тогда поменялось? Всмотревшись, он понял, что солнце отливает кровью и пульсирует, как только что вырванное из-за ребер сердце; горы стали зловеще черными, поросшими в особенно глубоких впадинах странным мхом, похожим на скопища зеленых червей.

Вдоль ложбины, навстречу Соргену безмолвно мчался серый всадник, которого он до поры не заметил на фоне похожих по оттенку камней. Намерения нападавшего не вызвали сомнений: на концах росших прямо из загривка многочисленных лап, алчно вытянутых вперед, шевелились устрашающие когти. Белые, плоские и длинные, они походили на лезвия кинжалов. Такие же «кинжалы» торчали из локтевых суставов, на плечах и коленях чудовища. Скакун, чем-то смахивавший на обзаведшегося десятком лишних рогов быка, нес своего жуткого седока на мягких, неслышно ударяющих по камням лапах.

У Соргена было несколько мгновений для ужасных догадок. Как это могло случиться? – промелькнуло у него в голове. – Ни один из трех магов не почувствовал западни? Притаившихся монстров? Или же их просто перенесли в иное измерение, наполненное чудовищами! Трудно с этим бороться, если ты не был готов. Потом уйдет уйма времени на то, чтобы отыскать дорогу обратно, в родной мир – но это только в том случае, если удастся выжить! Похолодев, Сорген понял, что даже при удаче он, победив чудовище, вернется слишком поздно, чтобы помочь своим солдатам.

Издав полный ярости и печали вопль, колдун выхватил меч и пришпорил Дикаря. Тот мощно и ловко прыгнул в сторону как раз перед тем, как многочисленные рога похожего на быка скакуна готовы были вонзиться ему в грудь. Сорген, описав мечом петлю в воздухе, изо всех сил ударил чудовищного быка по могучему лбу. Вальдевул с легкостью отсек и голову, и передние ноги. Бык, как подкошенный, полетел по камням, нелепо дрыгая лапами с мягкими, как у кошки, подушечками… Его украшенный многочисленными когтями и шипами седок, только занесший лапу для удара, вылетел из своего седла и с размаху впечатался в дно ложбины. Его когти-лезвия противно скрежетали и со звоном ломались, попадая в трещины… Рыча и мотая башкой, всадник неуклюже привстал на одно колено, но Сорген уже был рядом. Быстрым ударом сверху вниз он рассек демона от плеча до бедра; однако, тот не развалился на половинки, как можно было ожидать. Бурая, с белыми бляшками кожа покрылась лопающимися пузырями в том месте, где прошел клинок. Коричневая жижа залила весь торс демона, беспорядочно замахавшего лапами. "Ургха!" – прохрипело чудище, обдавая Соргена волной смрада. Потом лапы безвольно вытянулись вдоль тела – демон во весь рост шлепнулся на спину и застыл. Все тело его постепенно покрывалось лопающимися пузырями.

– Теперь дудочку! – лихорадочно зашептал Сорген, вынимая волшебный инструмент из футляра. – Но кого первого вызвать? Кто больше нуждается в помощи? Хейла?? Ведь она уже один раз спасла мне жизнь…

Тут Сорген, слишком поглощенный поединком и размышлениями, бросил взгляд назад, туда, откуда он ехал. В полной тишине, прерываемой только сдавленными воплями и рычанием, там билась огромная толпа монстров. В человеческом языке не хватило бы никаких слов, чтобы описать их уродливое многообразие, потому как ни одно из чудовищ не повторяло другое. Их были десятки, сотни – пеших или оседлавших таких же уродливых и невообразимых скакунов. Сорген потряс головой, чтобы наваждение пропало, но все осталось по-прежнему. Один монстр уже вырвался из толпы сражавшихся и помчался с явным намерением атаковать колдуна.

Он был страшен и смешон одновременно. На гигантской кубической голове колыхались огромные уши, похожие на лезвия боевых топоров, а розовый зверь, на котором сидело чудовище, непрерывно блевал. Челюсти ушастого демона зловеще щелкали – однако сам он все ниже и ниже опускался к холке скакуна и постоянно оглядывался назад, словно за ним гнались.

Медленно засунув дудочку обратно в футляр, Сорген снова взялся за меч, хотя мысли его путались и он пытался ухватить за хвост какую-то одну, самую важную. Тем временем, монстр с кубической головой увидел колдуна и затормозил, натягивая поводья своего скакуна – ржавые железные цепи. Не доезжая до Соргена нескольких саженей, демон повернул вправо и загнал скакуна на выпавший из стального склона камень с плоской вершиной. Бросив поводья, чудовище вытянуло к небу короткие руки с трехпалыми кистями и складками кожи, свисающими с предплечий. Из пасти полился долгий, тоскливый вой, грубый и дребезжащий… Такой похожий на плач.

Плач прощания, плач тоски, обращенный к северо-западу. Сорген застыл совсем рядом с демоном, не проявлявшим никакой враждебности: казалось, он покорно ждал смерти. Попрощавшись с кем-то, кто был ему очень дорог, монстр готов был умереть и не собирался бороться за свою жизнь… Рука мага, сжимавшая Вальдевул, задрожала. Внезапно он понял все, что требовалось, и от этого ему стало еще страшнее, чем сначала.

– Луратен! – закричал он, но демон только содрогнулся и прижал лапами огромные уши к кубической голове. Сорген поспешно бросил Вальдевул в ножны и принялся лихорадочно перебирать мешочки на поясе. Где же он? Тот, который нужен больше всего?? Одновременно он, путаясь в мыслях, пытался вспомнить нужное заклятие. Он читал его, учил, хотя и не пользовался еще ни разу!

Вот! Наконец он сорвал с пояса нужный мешок с высушенными глазами сокола. Прижав его к груди, ко всемогущему пеплу Ассаха, он что есть силы закричал, выплевывая слова в небо:

Итранем!! Пексел двар турру аннорерт озгердар лимери[2]!!

Сила его голоса была также велика, как и желание спасти своих людей от страшного заблуждения, от смерти, еще более жуткой, чем в зубах настоящих демонов – от рук собственных товарищей. Снова вдоль долины пронесся ветер, на сей раз теплый и ласковый, вежливо обтекающий тела, а не толкающий их в грудь. По солнцу прошла волна, будто светило пряталось на дне прозрачной реки: волна смыла с него кровавый оттенок и заставила гореть ярко и сильно, безо всяких пульсаций. Черные тени схлынули с гор, вычистили мерзкие наросты из их трещин; фигуры борющихся демонов расплылись в светящемся тумане, теряя очертания и замедляя движения.

Затем наваждение полностью рассеялось. Кубическая башка ближайшего к Соргену демона превратилась в голову Луратена. Закрыв глаза и сгорбившись, пордус ждал последнего удара от того, кого наверняка тоже принял за страшилище-демона. Складки кожи на руках стали свисающими рукавами кафтана, блюющий розовый скакун – дрожащим от страха гнедым конем. Сражавшаяся толпа демонов огласила окрестности хором голосов, полных боли и болезненного изумления. Солдаты увидели, что рубились друг с другом и тот, кто только что ликовал после победы над демоном, теперь зарыдал, оплакивая собственноручно зарезанного друга. Сорген, обернувшись, увидел разрубленного пополам Гугава и коня с отсеченной головой и переломанным хребтом. Не в силах смотреть на дело рук своих, он скривился и отвернулся.

Впрочем, как оказалось потом, худшего они все-таки успели избежать. Битва не успела еще разгореться как следует, да и солдаты не обладали таким жутким оружием, как Вальдевул, разящий с одного удара. Пока солдаты оправились от потрясения, пока схватились за мечи и копья, прошло достаточно времени. Больше всего своих солдат уложили колдуны: обнаружив вокруг себя толпу агрессивных чудовищ, они без сомнений принялись убивать их со всей своей волшебной силой. Правда, Гуннир не поддался страху и ярости, а просто прорубил себе дорогу из толпы, в сторону Восточной вершины и издалека наблюдал, как Сорген снимает заклятие. Потом он уверял, что почти сразу обо всем догадался и убивал только по необходимости, чтобы самому не быть убитым. Хейла и Рогез после окончания боя были завалены трупами… В результате, армия лишилась трех десятков рха-уданцев, четырех десятков зэманэхцев и трех наемников.

Несмотря на то, что каждый из собственных солдат был для Соргена равноценен сотне других, он готов был назвать ущерб весьма терпимым – но только физический, ибо урон моральный просто не поддавался описанию. И слабые рха-уданцы, и кичливые зэманэхцы разом превратились в стадо испуганных овец, готовое нестись обратно сломя голову. Положение приняло угрожающие черты бунта: никто не хотел идти дальше, даже под страхом смерти. Пожалуй, только Сорген и Гуннир удержались от истерик; даже проверенные наемники выглядели подавленными и растерянными. Хейла рыдала над телами растерзанных на кусочки, сожженных, вывернутых наизнанку и замороженных до смерти зэманэхцев, Рогез же, белый, как полотно, убежал и спрятался за торчащие к небу камни. Судя по звукам, он блевал и плакал одновременно.

Не оставалось ничего иного, как объявить привал. После первых приступов сводящего с ума страха большая часть солдат поняла, что колдуны не намерены поворачивать, а о том, что случится, если попытаться действовать силой, они только что получили представление на примере своих товарищей, десятками погибших от рук магов.

Сорген прибег к проверенному в лесах Мирзазе приему – напоил солдат успокаивающим и повышающим смелость зельем. Правда, на всех его не хватило, так что пришлось выбирать, кто более других пал духом. Вскоре Хейла, пришедшая в себя, смогла воздействовать на своих солдат и те готовы были продолжать поход; после этого у рха-уданцев не оставалось больше выбора, кроме как подчиниться и молиться своему Наодиму о послании лучшей доли.

Самые крепкие из воинов, в основном, наемники, под руководством Гуннира стали погребать трупы. Мясник соблаговолил применить немного магии, выдалбливая волшебным огнем и замораживающим заклинанием ниши в скальных барьерах.

– Своими руками я убил столько солдат, сколько не удавалось положить врагам ни в одной стычке! – жаловался вечером у большого костра из магического пламени пьяный Рогез. Плечи его совсем поникли, будто были восковыми и оплывали от волшебного тепла. Круглая голова то и дело склонялась к груди, он икал и пускал слезу.

– Скоро ты забудешь об этом! – мрачно сказал Сорген. – Если такое начало, то что нас ждет дальше? Хотя, мы получили хорошее предупреждение. Не следовало идти вперед так беспечно… Долгий путь без всяких препятствий убаюкал нас и привел к этой резне.

– Что теперь об этом! – зло воскликнула Хейла. – Дело сделано, мертвые мертвы. Нужно прийти в себя и постараться, чтобы в будущем ничего подобного больше не случилось. Я готова выть на луну от злобы!! Какое-то заурядное лимеро, пусть и грандиозного масштаба, так унизило меня!!!

– Я вынул глаза у всех трупов, – проскрипел невозмутимый Гуннир. – Надо будет сделать мазь против лимеро и нанести ее на веки каждому солдату. Причем этим надо заняться как можно скорее… Кто мне поможет?

Рогез уже почти спал. Хейла и Сорген быстро переглянулись, и последний, скривив лицо, поднялся на ноги.

– Идем, я помогу тебе.

– Этот поход обречен! – вдруг всхлипнул внезапно проснувшийся Рогез. Хейла поспешно обняла его за плечи и уложила на одеяло.

– Проследи за ним! – велел ей Сорген. Сам он последовал за Гунниром в яркую и холодную горную ночь.


*****

Когда встало солнце, армия медленно двинулась дальше. Все воины теперь были защищены от лимеро; к счастью, никто не догадывался, что волшебная мазь сделана из глаз их убитых товарищей.

Нового прохода они достигли очень скоро: этот «перевал» очень походил на первый, только был еще ниже и положе. Несколько десятков воинов во главе с Хейлой перешли его первыми и тщательно исследовали местность на той стороне. Ловушек и врагов не было, так что армия с некоторым облегчением, но все же настороженно, перетекла через гребень в новую ложбину и направилась к переходу через последний гребень. Уже на подходе Рогез, который оправился после вчерашнего потрясения и смог возглавить авангард ближе к обеду, обнаружил замаскированную с помощью волшебства широкую трещину прямо на пути солдат. С помощью горсти пыли и заклинания князь взломал чужую магию: запылав холодным красным пламенем, покров исчез, обнажая страшный провал с острыми клыками на дне. Затем князь, повозившись, соорудил широкий мостик из летающих камней. Даже самые смелые воины из наемников опасались взойти на него – только после того, как на ту сторону разлома перебрались все колдуны, кроме Гуннира, остальные согласились рискнуть. Никто не упал, хотя переход сопровождался криками ужаса и стенаниями. Вскоре передовые разведчики взобрались на третий, последний гребень.

За ним горы обрывались в высокую пропасть. По краю шел наклонный, изборожденный ветрами и побитый песком карниз шириной пять-шесть шагов. В нескольких местах его изрезанное полотно разрывалось трещинами или провалами, а в одном вниз вела узенькая и неровная тропинка. Она спускалась под жутким острым углом, так что человеку пришлось бы идти там, держась за стену, чтобы не покатиться под уклон. Четверть сажени неверного камня под ногами, толкающая в бок гора справа и пропасть слева. Внизу ждала пустыня – целое море песка, желто-красного в свете вечернего солнца. Насколько хватало глаз, гигантская полоса пустыни тянулась на восток и на запад: только далеко на севере, на пределе видимости была видна крошечная черная полоска. Там стоял второй хребет Барьерных гор.

Рассмотревши карниз, тропу и пустыню, колдуны решили остановиться на привал, не дожидаясь наступления ночи, в последней ложбине между гребнями. Начинать спуск в преддверии темноты было просто неразумно.

Ночь снова была холодной, пронизанной жестким белым светом звезд. Настроение солдат несколько улучшилось, потому как больше ничего особенно страшного не случилось. Обнаруженная ловушка прибавила войску веры в силу колдунов; кроме того, им опять раздали вино и накормили горячей кониной. Довольно скоро над лагерем зависла тишина, прерываемая только многоголосым храпом и фырканьем лошадей…

Ночь прошла на удивление спокойно, только под утро засвистел, завыл где-то над пустыней свирепый ветер, поднявший тучи пыли. Звезды исчезали в пелене, водившей слепыми руками над хребтом; потом оказалось, что это – буря с настоящей молнией и далеким громом. Потом ненадолго брызнул мерзкий ледяной дождь, так что восход армия встречала разбуженной, промокшей и продрогшей.

Загрузка...