Пожиратели душ

Глава 1

Ночи для Алис тянулись бесконечно.

По вечерам всегда происходило одно и то же. Мать купала дочку и надевала ей через голову ночную рубашку. Она заботливо укутывала Алис в льняные простыни, а сверху укрывала шерстяным одеялом, чтобы беспокойные ручки и ножки Алис не могли даже шевельнуться. Потом на Алис опускалась безмолвная темнота, а сон все не приходил.

Алис с тоской смотрела, как мама выходит из комнаты. Та оборачивалась и улыбалась ей, а потом плотно закрывала за собой дверь, отрезая Алис от потока света из теплой кухни. Девочка представляла, как отец греет ноги у очага, во рту у него трубка. Алис лежала в кровати, прислушиваясь к звукам, раздающимся в доме: тихому разговору родителей, звяканью посуды, шагам по деревянному полу.

А потом наступала тишина.

Алис слышала дыхание родителей. Мама легонько сопела, папа храпел и постанывал.

Алис уже исполнилось семь лет, и сколько она себя помнила – всегда было так. Ночь внушала ей ужас.

Если бы только ей позволили встать с кровати. Именно потому, что она не могла отсюда выбраться, заснуть никак не удавалось. Ей было велено лежать тихо и засыпать, а Алис больше всего хотелось сделать наоборот. Поэтому глаза ее оставались широко открытыми. У нее не было ни братьев, ни сестер, и она не знала наверняка, но ей говорили, что она странная, не такая, как все, потому что любой ребенок в положенное время засыпает. А Алис не могла.

И она решила, что сегодня все будет по-другому. В эту ночь, как только послышатся сопение и храп, она сбежит из страшного ночного плена. Ночь будет принадлежать ей.

Для верности Алис выждала довольно долго после наступления тишины. Наконец она опустила ноги на холодный деревянный пол. Лето подходило к концу, близилась пора сбора урожая, и хотя днем еще было тепло, ближе к ночи в воздухе уже пахло осенью. Девочка нашла шерстяные чулки и ботинки, шерстяное пальтишко. Она уже не маленькая и сама знает, что надевать. Мама не зря называет Алис разумной.

Но сейчас Алис вела себя далеко не разумно. Сегодня не самая подходящая ночь для прогулок, она понимала это, но ничего не могла с собой поделать. Она давно придумала план и слишком долго дожидалась, когда наконец сможет освободиться от бесконечного заключения, поэтому больше не станет терпеть. Она не может и не будет ждать. И пусть прошлой ночью случилось несчастье с фермером и его женой, а накануне волки сожрали всех кур, коз и лошадей. Алис было жаль маминых курочек. Они были такие мягкие и теплые, когда сидели у нее на коленях. И они несли такие вкусные яйца.

Алис слышала, как мать с отцом говорили между собой о фермере и его жене, тех самых, которых нашли мертвыми. Они жили на окраине деревни, совсем рядом с лесом. Мама сказала, их обнаружили только потому, что пошли спросить у фермера, не знает ли он, почему такое произошло со скотиной. И еще мама сказала, что во всем этом смертоубийстве повинна ведьма и что в том доме раньше как раз жила ведьма с дочерьми-близнецами. Тогда папа сказал, что, если человек однажды женился на ведьме, вторая жена не обязательно тоже будет ведьмой. Мама возразила, что так, скорее всего, и получилось, иначе почему фермер умер? И разве мамины задушенные цыплята не служат доказательством, что их всех наказали за грехи этого человека и за то, чем они с женой занимались втихомолку, пока никто не видит? Тут папа бросил на маму взгляд, и мама поняла, что Алис слушает, и дальше… сразу молчок.

Алис стоило бы бояться волков и ведьмы, вышедшей замуж за фермера, но не тут-то было. Вообще-то, Алис никогда ничего не боялась. Из колыбельных ей больше всего нравились самые жуткие. Про Зверя, который сожрет душу и ничего не оставит, кроме кожи и костей. Алис обожала эти песенки. Когда ее подружка Гэнор начинала визжать от страха, зажмуривала глаза и закрывала уши руками, Алис только смеялась и продолжала петь. А потом обещала Гэнор, что больше не будет, и как только та, поверив Алис, опускала руки и открывала глаза, тут же продолжала:

Алис выбралась из комнаты и еще раз прислушалась к доносящемуся из комнаты родителей дыханию. Она миновала кухню и выскочила наружу через заднюю дверь, не давая себе задуматься и пойти на попятную.

И вот вокруг холодный влажный воздух. И небо… Какое небо! Оно полным-полно звезд!

Алис уставилась вверх, ощущая, как небо притягивает ее, поднимает над землей. Она повернулась, чтобы посмотреть в другую сторону, захватить ту часть небосвода, которая ускользала от взора, даже если сильно запрокинуть голову. Как хорошо быть свободной. Все в деревне спят, а она, Алис, даже не пыталась заснуть. Если проводить так каждую ночь, думала она, страх наверняка уйдет.

Но в тесном заднем дворике Алис по-прежнему словно в ловушке. Сзади высится их дом, с обеих сторон подступают хлев и курятник. А впереди, в темноте, знала она, стоят дома соседей. Чего ей на самом деле хотелось, так это оказаться на пустом поле, чтобы со всех сторон, куда ни погляди, простиралось море высокой травы. И Алис знала, где есть такое поле. Нужно просто выйти на дорогу, ведущую из деревни, и там оно и будет, огромное и широченное, ограниченное только лесом, который еще больше поля.

Ноги сами несли ее сквозь темноту. Алис раскинула руки, и струи ночного воздуха омывали ее со всех сторон. Она была одна, но не одинока.

И вот оно, поле. Она вступила на него. Длинная трава цеплялась за подол, колола и щекотала ноги даже сквозь чулки. Зато вокруг больше не было ничьих жилищ. Добравшись до середины поля, Алис снова посмотрела вверх. Теперь небо превратилось в бескрайнюю перевернутую чашу. Звезды сыпались оттуда прямо на Алис, словно зернышки света. Она раскрыла глаза как можно шире, чтобы поймать каждый огонек.

И тут она почувствовала – еще до того, как смогла их увидеть, – появление женщин.

Не то чтобы от них исходили какие-то звуки. Наоборот, именно отсутствие малейшего звука привлекло внимание Алис, ощущение присутствия бестелесных сущностей. Но у них были тела, она их видела. Этих женщин. Они состояли из земли и листьев и плыли сквозь траву. Они смотрели на Алис огромными серыми глазами, сверкающими даже в темноте, будто внутри у них горел огонь.

Но Алис по-прежнему не испытывала страха. Только любопытство. Ни разу прежде она не видела таких женщин. Они были не из поселян – во всяком случае, не жили ни в одной из известных Алис деревень. Но и кочевницами не выглядели. У кочующих торговцев чудной вид, но эти женщины были еще чуднее. Пожалуй, решила Алис, они скорее похожи на деревья, чем на женщин.

А они уже приблизились к ней, встали совсем рядом, по обе стороны от Алис, и каждая положила руку из земли и глины ей на плечо. Женщины были такие тонкие, хоть ростом и повыше Алис, что она поняла: никакие они не женщины. Они еще девочки. Старше Алис, но ненамного. И уж точно не ровесницы ее мамы.

– Как тебя зовут? – Вопрос задала только одна из девочек, а похоже было, будто обе произнесли эти слова.

Алис ощутила, как в нее через плечи проникает некая сила, трепещущая нить, связывающая руки девочек.

– Алис, – сказала одна.

– Алис, иди спать, – проговорила другая.

Перед глазами Алис что-то мелькнуло, будто задернули занавеску. Ну уж нет, подумала Алис, ей нужно совсем другое. Она заставила занавеску снова подняться, открыв глаза еще шире.

– Я не хочу спать, – заявила она.

– В ней нет страха, Бенедикта. – Одна из женщин-девочек втянула ноздрями воздух вокруг Алис. Точно так же ее обнюхивала собака Гэнор.

– Да, никакого страха, Анжелика.

Бенедикта. Анжелика. Алис ни разу в жизни не слышала таких имен. Красивые, подумала она. И была какая-то особенная красота в этих женщинах-деревьях с совиными глазами, в их длинных темных волосах, переплетенных с ветвями и листьями.

А потом женщины-девочки исчезли. Так же внезапно, как появились, они растаяли во тьме поля, растворились в далекой точке в неведомом для Алис направлении.

Глава 2

Алис проснулась в траве; волосы и одежда намокли от росы. Небо над головой было ярко-синим. Ранним утром она нередко дремала. С рассветом как раз вставали мать с отцом, небо чуть светлело, и Алис без труда засыпала, зная, что мир вокруг нее очнулся от сна. Но ни разу ей не случалось спать так долго, и она рывком вскочила, зная, что ее уже ищут.

Она побежала к дороге. Ночью, когда она пришла на поле, путь не показался ей долгим, но сейчас она видела, что дом далеко. Очень далеко. Она запыхалась, ей стало трудно дышать. Алис слышала только стук собственного сердца и свое дыхание, и внезапно до нее дошло, что такого не может быть. В этот час в деревне кипит жизнь, грохочут колеса проезжающих телег, гулко звенит молот кузнеца, кричат женщины, подзывая детей, перекликаются друг с другом мужчины. Но сейчас ничего не слышно. Даже птичий щебет смолк. Над деревней нависла абсолютная тишина, гораздо глубже и полнее той, что окружала Алис во время ее долгих бессонных ночей.

Она остановилась, потому что больше не могла бежать, и тут кое-что услышала: у нее за спиной стучали колеса вроде тех, что бывают у фургонов кочующих торговцев. Алис резко повернулась и увидела крытую повозку, запряженную двумя серыми лошадьми, которыми управлял какой-то человек.

На нем была шляпа с широкими полями, надвинутая по самые брови; длинные рыжие волосы развевались за плечами, как крылья птицы. Повозка направлялась в сторону ее деревни Гвенис[4]Увидев Алис, возница натянул поводья, и лошади остановились.

– Здоро́во, девчушка, – сказал человек в шляпе. – Далековато ты забрела от дома.

– Ага, – откликнулась Алис. – Но теперь уже бегу назад.

– Нет смысла бежать. Забирайся в фургон, я тебя довезу. Только дорогу укажи.

Алис подошла к повозке и посмотрела на седока. Глаза у него были темно-зеленые, как мох, волосы рыжие, а в бороде мелькали седые пряди. Он улыбнулся. Лицо у него было доброе, на такое приятно смотреть.

– Ага, хорошо, – ответила девочка.

Возница протянул ей руку, и она устроилась рядом с ним на сиденье.

– Меня зовут Алис, – сообщила она.

Человек приподнял шляпу:

– А я Паул, красавица Алис.

Тут девочка улыбнулась. Какой славный человек. Приятно, когда тебя называют красавицей. Будто в сказке.

– Мой дом вон там, третий слева, за кузницей, – объяснила Алис. – Мама и папа наверняка ужасно тревожатся за меня, поэтому я хотела бы попасть домой как можно быстрее, если ты не против.

Паул кивнул и подмигнул ей, как будто у них появился общий секрет.

Когда они подъехали ближе, Алис стало не по себе. Она уже не знала, чего боится больше – гнева мамы с папой или этого странного колдовского безмолвия, будто накрывшего всю деревню.

– Странные дела, а? – заметил Паул. – Как-то уж очень тихо.

– Ага, – согласилась Алис. – Это, наверное, потому что вся скотина у нас умерла, вот и все.

Рыжие брови Паула поползли вверх.

– Так-таки и вся?

– Ага, пришли волки и съели всю живность.

Паул присвистнул:

– Вот дела! Неудивительно, что здесь так тихо. – Он покачал головой: – Никогда не слышал ничего подобного. А разве двери в хлевах не были заперты? И в курятниках?

– Были-были, – ответила Алис.

– Тогда как же, по-твоему, волки добрались до скотины?

– Верховный старейшина говорит, что это работа Зверя, – пояснила Алис.

Паул задумчиво посмотрел на нее:

– Никогда не встречал волка, который исполнял бы приказы. А ты?

Алис покачала головой:

– Я вообще ни одного волка в жизни не встречала.

– Ни разу? Тогда я вот что тебе скажу: не бывает такого, чтобы волк взял и открыл дверь хлева. – Тут Паул прищелкнул языком: – Ох, моя Бети меня не похвалит. – Он бросил взгляд на Алис и добавил: – Бети – это моя жена.

– С чего же ей злиться на тебя?

– Раз в Гвенисе пала вся живность, народ тут наверняка приуныл, а унылым людям не до покупок. Я ведь торговец, моя красавица, и мне надо продавать свой товар. Этим я зарабатываю на хлеб. А если я вернусь домой, в Лэйкс[5]с пустыми руками… ну, я уже сказал, моя Бети устроит мне головомойку.

– Вот как, – протянула Алис.

Все это мало для нее значило. Она знала, что до Лэйкса очень далеко и народ там живет странный. Тамошние обитатели забавно одеваются и не расчесывают волосы. Слышала она про них и другие вещи, о которых взрослые говорили вполголоса, себе под нос, когда думали, что их не слышат. Вещи, которых Алис толком не понимала. Но сейчас она только и мечтала попасть домой. Ей ужасно хотелось пи́сать, и чем больше она думала о том, что скажут мама и папа, тем больше боялась, что не сдержится и помочится прямо в повозке.

– Приехали, – сказала наконец Алис. – Это здесь.

Паул подъехал к самому крыльцу, но Алис внезапно расхотелось вылезать из фургона. Ей вдруг стало ясно, что в дом лучше не входить. Острое предчувствие, возникшее глубоко внутри, придавило ее к сиденью.

– Хочешь, я пойду с тобой, дочка? Чтоб тебе полегче было с мамкой-папкой?

– Ага, – сказала Алис. – Наверное.

Но на самом деле Алис хотела совсем другого. Она хотела оставить все как есть, а в дом не заходить совсем. Но Паул уже выбрался наружу и снял ее с повозки, а потом постучал в дверь дома.

Ответа не было.

Он снова постучал, потом еще раз, уже громче. Так громко, как никогда не стучат, если рассчитывают, что дома кто-то есть и стук услышат. Но ответа опять не было.

– Что ж, почему бы не зайти, – сказал Паул, толкнул дверь, и они вошли внутрь.

В доме было тихо. И холодно. Алис поежилась. Кухня пуста, огонь в очаге не горит. Солнечный свет бьет в окна, яркий и холодный. Все не так, как должно быть. Алис почувствовала, что Паул тоже заробел.

Растерянно улыбаясь, он предложил:

– Ну что ж, девчушка, давай-ка ты подождешь здесь, а я пойду посмотрю.

– На что посмотришь? – спросила Алис.

Паул открыл было рот и снова закрыл его. Потом опять открыл:

– Посмотрю, что к чему.

Алис села на стул у кухонного стола и принялась ждать. Она глядела сначала на дрова в очаге, потом на следы чайных чашек на столешнице, на длинные бороздки от ножа.

Она прислушивалась к шагам Паула, неторопливым и уверенным. Вот открылась дверь, снова шаги, затем тишина, а дальше раздался и повис в воздухе один-единственный звук – полукрик-полувздох. Алис вскочила и побежала на звук.

Паул стоял у кровати ее мамы и папы, и Алис увидела, что они оба лежат такие же неподвижные, как и всё вокруг. И она поняла, что родители умерли. Она уже видела такое, когда умер старый пес ее подруги Гэнор, и они нашли его тогда под задним крыльцом. Есть в мертвых нечто такое, что отличает их от живых.

Алис не издала ни звука, но Паул все равно дернул головой в ее сторону:

– Нет, дитя. Нет-нет. Нельзя тебе смотреть.

Алис метнулась мимо него и схватила мамину холодную руку. Но это больше не была мамина рука, и это была не мама. Мама ушла, осталось лишь тело, из которого вынули все важное. Остались только оболочка и тлен. В голове у Алис громко и настырно зазвучала страшная колыбельная, которую она тут же поклялась больше не петь никогда в жизни:

Глава 3

Паул пытался уговорить Алис подождать в фургоне, пока он сходит за помощью, но она не соглашалась. Девочка крепко вцепилась в его руку, и он так же крепко ее держал. И они отправились вместе.

Паул постучался в первый же дом. Потом еще раз и еще. Алис не знала, как себя вести, но ощущала его страх. У нее в душе был один только холод, ее била дрожь, и стучали зубы.

Потом послышалось шарканье шагов за дверью, и Алис через кожу руки ощутила облегчение Паула.

Открыла им Инид. Ей было пятнадцать лет – почти взрослая по сравнению с Алис. Инид вышла в одной ночной рубашке; спутанные волосы спускались по плечам. Она по-детски терла глаза кулаками.

– Прошу прощения, – сказала она и смутилась, как будто сама не знала, за что просит прощения, но чувствовала мучительную неловкость.

– Где твои мать и отец? – спросил Паул.

– Они… – Инид замолчала и оглянулась, а потом снова посмотрела на Алис и Паула.

– Дитя! – Паул говорил слишком громко. – Что-то случилось? Все ли обитатели дома благополучны?

Вид у Инид был очень странный, но Алис поначалу не могла сказать, в чем тут дело. И вдруг до нее дошло. Гордость Инид, ее глаза, были светло-голубого цвета, как небо на рассвете. Но нынче утром их поглотила чернота, голубизна осталась только тоненькой каймой, окружающей бездонные черные зрачки. Инид молча смотрела на Паула, и он прошел мимо нее в дом, таща Алис за собой.

На кухне он остановился и повернулся к Алис:

– Дитя, на этот раз послушай меня. Останься здесь, а я пойду посмотрю.

Алис не стала спорить, у нее не было никакого желания возражать. Она обернулась. Инид стояла посреди кухни, но будто не понимала, где находится. Тогда Алис вспомнила о сестрах и брате Инид. Словно надеясь увидеть их сквозь толщу перекрытий, она подняла взгляд к потолку, потом подошла к Инид и взяла ее холодные руки в свои. Инид такая большая, а она, Алис, такая маленькая. Но ей невыносимо было оставаться единственной неспящей в деревне, если не считать Паула. И потому она сделала то единственное, что пришло ей в голову. Алис отыскала кувшин с водой – такие найдутся в любой кухне, – а потом опрокинула его прямо на Инид.

Девушка взвизгнула и отряхнулась, и когда Алис снова взглянула ей в глаза, оказалось, что они снова голубые, а не черные. И Алис сразу почувствовала себя не так одиноко.

Инид протерла глаза и уставилась на Алис так, будто впервые ее увидела.

– Мои родители, – проговорила девушка. – Где они?

Они были мертвы, как и родители Алис. И в каждом доме, куда они заходили, было то же самое. Паул больше не пытался стучать, он сразу проходил в дверь и видел одинаковую картину. Все дети до пятнадцати лет были живы и спали глубоким сном. А их родители, старшие братья и сестры, тетушки и дядюшки, бабушки и дедушки… все были мертвы. Выпотрошены. За одну ночь Гвенис стал обителью сирот и пустых оболочек.

Инид оставила брата и сестер спать, но попросила Паула разбудить Мадога, ее пятнадцатилетнего суженого. Очнувшись, Мадог тоже оставил двух младших сестер в кроватях, а сам пошел вслед за Паулом и Инид. Они расположились на кухне в доме Алис. Паул притих, и дети тоже. Напуганные, Инид и Мадог крепко держались за руки, сама Алис не выпускала ладонь Паула.

Теперь девочке стало по-настоящему страшно. Поначалу, когда она увидела маму и папу в постели, охладелых, мертвых, ей показалось, что сильнее пугаться уже некуда. Но страх только ширился, по мере того как солнце поднималось выше и заливало деревню беспощадным ярким светом. Когда проснулась Инид, а за ней Мадог, ей стало чуточку спокойнее, но теперь, видя их смертельный ужас, девочка боялась еще больше. Как и Паул.

Он рассадил их на кухне в доме Алис и принялся шагать взад-вперед. Громко топая, он пересек кухню, остановился, поднял голову и посмотрел на потолок. Все так же топая, он вернулся обратно, покачал головой. Потом взглянул на детей.

– Ничего не попишешь, – начал он. – Вам придется позаботиться друг о друге, пока я съезжу за помощью.

– За помощью? – переспросил Мадог. – Но ближайшая помощь может прийти только из Дефаида[6]а дотуда два дня пути.

До сегодняшнего дня Алис считала Мадога взрослым мужчиной: на подбородке у него уже выросла золотистая щетина, руки и плечи окрепли от постоянной работы в полях. Но теперь глаза у него по-детски округлились.

– Ага, знаю, – кивнул Паул. – Но у меня только маленький фургончик, а тащить за собой пешком столько детишек до самого Дефаида я не могу. Половина потеряется в дороге. Вас ведь на всю деревню не меньше пятидесяти наберется, а?

Мадог не ответил, только кивнул.

– А что делать с малышами? – спросила Инид. – Как мы сумеем позаботиться о них? Тут не меньше десятка тех, кому еще двух лет не исполнилось. Не считая трех-, четырех- и пятилетних. Они же без взрослых с ума сойдут от страха.

Паул почесал рыжую с сединой бороду.

– Тут ты права, – признал он. Потом глаза его прояснились. – А вы не будите их.

– Не будить? – повторила Инид. – А вдруг они сами проснутся? И первым делом обязательно спросят: «Где мама и папа?» Вдруг они начнут плакать и просить молока, которого у меня нет?

– Дитя, у меня нет ответов на твои вопросы, но вот что я тебе скажу. На вас, детки, напустили злые чары. Думаю, если малышей не будить, сами они не проснутся. Оставьте их спать, и будем надеяться на лучшее. Здесь, – Паул очертил рукой круг в воздухе, – случилось некое зло. И чем раньше я вас отсюда вытащу, тем спокойнее для вас. И самый скорый способ я вижу в том, чтобы мне одному съездить в Дефаид и привести с собой побольше людей, чтобы они вывезли отсюда спящих детишек.

Тут подал голос Мадог.

– А что делать… с телами? – произнес он без всякого выражения, будто пытался отстраниться от собственных слов и того, что за ними стояло.

– Закройте двери и оставьте все как есть, – велел Паул. – Будем надеяться, погода будет прохладной. – И он уставился в пол, словно нашел там нечто интересное.

Алис повернула голову и посмотрела сначала на Мадога с его круглыми глазами, потом на побледневшую Инид.

Затем подняла взгляд на Паула и быстро приняла решение:

– Я еду с тобой.

Глава 4

Паул попытался уговорить ее остаться с Инид и Мадогом, но Алис намертво вцепилась в него, зная, что ему не хватит духу ее оттолкнуть. Так оно и вышло: он только попросил ее собрать вещички, да поскорее.

Солнце стояло уже высоко, когда они тронулись в путь, и Паул предупредил, что поедет без остановок, разве что даст лошадям передохнуть, но не дольше, чем необходимо. Он говорил, а сам всматривался в глубь леса по обе стороны дороги. Алис проследила за его взглядом, блуждающим между деревьев. Она плотнее завернулась в мамино пальто – в последний момент перед уходом она стащила его с крючка на кухне. Пальто пахло мамой и немножко завтраком.

Через несколько часов Паул остановил повозку у ручья, протекавшего неподалеку от дороги, чтобы напоить лошадей. Порывшись в мешке, он достал немного вяленого мяса, кусочек сыра и яблоко и протянул Алис. Девочка устроилась на камне, а торговец присел на пень, но вскоре снова поднялся, поглядывая то на нее, то на непроницаемый лес у нее за спиной.

Паулу было не по себе, хотя Алис позабыла собственные страхи, как только мертвая деревня скрылась из виду. Вместо этого на душу легла тяжесть, будто девочка тащила камень, такой огромный, что даже идти трудно. Но страх Паула вновь разбудил ее тревоги. Вдоль позвоночника побежали щекочущие мурашки, словно кто-то провел ей ногтем по спине.

Алис доела яблоко и поскорее вскочила с камня. Паул уже сидел в фургоне, ожидая ее. Он помог девочке залезть внутрь, и они тронулись. Вечерело, солнечный свет потускнел, и Паул неустанно всматривался в лес, вертя головой то влево, то вправо, как настороженная птица.

Почувствовав взгляд своей спутницы, Паул встряхнул головой и улыбнулся:

– Нечего бояться, красавица Алис. Скоро мы доставим тебя в Дефаид, где ты будешь в тепле и безопасности.

Алис уже достаточно хорошо понимала взрослых, чтобы различить, когда они говорят вещи, в которых сами не уверены.

– А что ты там, в лесу, все время высматриваешь?

Паул зыркнул на нее и поднял глаза к небу, будто ища поддержки у пролетающей вороны. Потом он засмеялся, но без особого веселья.

– А сама-то как думаешь, девчушка? – спросил он мягко, без раздражения. – У меня нет своих детей, а ты, по-моему, слишком маленькая, чтобы слышать такое, но родители твои умерли. И в этом лесу я высматриваю то, что убило их. Думаю, ты и сама догадалась, Алис, ты ведь смышленая малышка и все схватываешь на лету. И в Дефаиде тебе лучше держаться настороже. Глазки открой пошире, а рот запри на замок, дитя. И никаких разговоров о том, что таится в лесу. Это мой тебе главный совет.

Торговец кивнул ей и снова перевел взгляд на лошадей и дорогу впереди, давая понять, что разговор окончен.

– А что таится в лесу?

Паул снова закатил глаза:

– Разве я только что не предостерегал тебя, дитя, насчет подобных разговоров?

– Ага, предостерегал, но мы же еще не в Дефаиде.

Паул издал короткий восхищенный смешок:

– Вот хитрющая девчонка! В жизни таких не встречал. – Потом его лицо снова стало серьезным. – Должен сказать, я бы тоже гадал, что к чему, случись такое с моими старика ми. – Он глянул на девочку, будто прикидывая, придется ли ей впору новое платье. – Только имей в виду, я сам толком не знаю, потому что слышал лишь всякие пересуды. Сплошные байки, больше ничего. Но сдается мне, к твоим родителям и всем остальным наведались… короче, их навестили пожиратели душ.

Едва он произнес эти два слова – «пожиратели душ», – сердце у Алис екнуло. Ведь так и выглядели мама с папой, будто из них вынули душу. А тело бросили за ненадобностью.

– Кто они такие? – спросила она.

Паул покачал головой:

– Много про них ходит толков. Всякие старые сказки времен моего детства. Такие рассказывают детям на ночь, чтобы смирно лежали в кроватках. Мои мамаша с папашей пугали меня ими, когда я был малышом, а сами, наверное, слыхали от своих родителей. Говорят, будто пожиратели душ – это демоны. Будто Зверь сотворил их из грязи для темных дел. Будто они вырывают людские души и приносят их Зверю, обрекая на вечные муки.

Алис вспомнила дорогих маму и папу, от которых остались только пустые оболочки. И подумала об их драгоценных душах, попавших в жуткое место, где страшно и больно. Она дрожала под маминым пальто. А маме не холодно без него? Ду́хи могут замерзнуть?

– Ты думаешь, так и случилось с моими мамой и папой? Пожирательницы душ унесли их к Зверю?

Паул мотнул головой в ее сторону, открыл рот и сморщился в гримасе:

– Нет-нет, дитя. Ничего такого. Твои мать с отцом просто умерли. Их страдания закончились. Я не верю в эту чушь. Как и в то, что волки могут открыть дверь в хлев.

– А во что же ты веришь?

– Дитя, я верю в землю под ногами и в небо над головой, в то, что я хочу есть, когда наступает время ужина, и хочу спать, когда пора ложиться в постель. Все остальное – лишь сказки, и больше ничего.

Алис сощурила глаза, глядя на Паула. Ей не приходилось видеть взрослого, который честно признается, что о многом он знает так мало.

– Но ты веришь в пожирателей душ. Так сам сказал.

Паул помолчал, подбирая слова.

– По правде говоря, Алис, до сегодняшнего дня я сомневался. Но если вспомнить, что произошло с этими бедолагами в вашей деревне… Тут дело нечисто. Не болезнь их унесла; не волки, не холод или голод умертвили их в собственных постелях.

И тут, впервые с прошлой ночи, Алис вспомнила о женщинах-деревьях. Непонятно, как она могла забыть о них, однако же забыла. На ум пришли слова Паула, что пожирателей душ сотворили из грязи и зла.

И правда: тела тех женщин-девочек были как будто слеплены из земли, а волосами им служили листья деревьев. А вдруг они и ее заколдовали, как детей, спящих в Гвенисе?

– По-моему, я видела их той ночью, – сказала она. – Пожирательниц душ.

И Алис рассказала Паулу о женщинах-девочках, об их словах и прекрасных именах. Анжелика и Бенедикта.

Пока она говорила, челюсть у Паула отвисла, и он вдруг так резко натянул вожжи, что Алис чуть не свалилась на пол фургона. Торговец схватил ее за плечи:

– Не рассказывай о них ни единой живой душе. Обещай мне, Алис. Никто в Дефаиде не должен этого знать. Ты меня поняла?

Он так рассвирепел, что Алис решила: теперь можно наконец заплакать. До сих пор девочка не проронила ни слезинки, хотя знала, что такое поведение выглядит странным, ведь она совсем маленькая. Инид плакала. Даже Мадог вытирал слезы. А Алис нет, ни разу. Но теперь, думала она, пожалуй, пора. Ведь мама с папой умерли, а она едет в чужую деревню с чужим человеком, который вдруг страшно разозлился на нее за то, что она видела своими глазами. А может, она сама виновата в смерти мамы с папой? Может, ей следовало догадаться, что те женщины злые? Поднять крик?

– Прости меня, – с трудом выдавила Алис и залилась горькими слезами.

Она рыдала, пока в животе не стало так же больно, как и в сердце. Все это время Паул обнимал плачущую девочку, прижимал к груди ее головку и гладил по волосам, бормоча слова утешения. Наконец Алис затихла.

– Это я прошу прощения, – сказал ей торговец. – Я не сержусь на тебя, дитя, и тебе не за что извиняться. С тобой произошло нечто ужасное, и я прослежу, чтобы о тебе позаботились. Во всем Биде не найдешь лучшего места для тебя, чем Дефаид. По крайней мере, там будут Инид с Мадогом и все остальные дети, которых ты знаешь. Да и сами поселяне будут хорошо с вами обращаться. Но одно ты должна знать о Дефаиде. Там не любят тех, кто устроен по-другому. И всего непонятного тоже не любят. Если они решат… как бы сказать помягче? Если им покажется, что ты хоть как-то связана с пожирателями душ, они обернут это против тебя. На тебя ляжет пятно позора. А я тебе такой судьбы не желаю, дитя. Поэтому послушайся меня, и пусть эта история останется между нами. Я унесу ее с собой в могилу, и ты сделаешь то же самое. Договорились?

Алис, уткнувшись носом в его грудь, кивнула. Ей было всего семь лет, но она уже понимала, что́ Паул имел в виду под пятном позора. Она слишком хорошо помнила проповеди верховного старейшины о Звере, который выискивает слабые души и сбивает их с пути истинного. И если на тебе печать Зверя, уже не отмоешься. Ты отмечен. Знать бы еще, как выглядит эта печать.

Паул отпустил ее, и Алис сразу же заскучала по теплу его рук. Она выпрямилась на сиденье рядом с торговцем, и они потихоньку двинулись дальше.

Они ехали всю ночь. Паул уговаривал Алис поспать в глубине фургона, но она отказывалась, настаивая, что ей лучше рядом с ним. И все же она заснула, а когда проснулась, оказалось, что она свернулась клубком, как собачонка, у ног торговца, а небо уже порозовело. Наступал рассвет.

Паул объяснил Алис, что отведет ее к верховному старейшине Дефаида и расскажет о том, что случилось в Гвенисе, после чего старейшина наверняка отправит людей и фургоны за оставшимися детьми. Когда они проезжали через близлежащие фермы, Алис обратила внимание, как аккуратно они выглядят: все одинаково побелены, у всех каменные ограды.

Прежде Алис еще не бывала так далеко от дома, но больших отличий по сравнению с родной деревней не обнаружила. Только у местных по-прежнему был скот, а дети жили с родителями. По сравнению с обезлюдевшим Гвенисом здесь стоял неумолчный шум.

Дома теснились друг к другу, и все они располагались в основной части деревни, там, где обитали лавочники и мастера. Здесь же стояли школьное здание, побольше размером, чем в Гвенисе, и массивный молитвенный дом, тоже побеленный, с широкими двойными дверями. Алис с любопытством озиралась вокруг, но в первую очередь она заметила, что взгляды всех местных жителей обращены на нее. Казалось, каждый из прохожих, будь то мужчина, женщина или ребенок, провожал их с Паулом пристальным взором. Никто не улыбался. Алис затошнило. Съеденный завтрак комом стоял в горле. Когда Паул остановил лошадей перед молитвенным домом, она потянула его за рукав.

– А можно, – горло у нее пересохло, и она могла только шептать, – я поеду с тобой в Лэйкс?

Но Паул не слышал ее. Он уже спрыгнул на землю и начал привязывать лошадей. Алис не хватило сил повторить вопрос. Она слишком боялась отказа. Торговец протянул руки и перенес девочку вниз. Алис слегка пошатывалась – за время долгой поездки в трясущемся фургоне ноги отвыкли от твердой почвы. Глаза местных были устремлены на них со всех сторон, и вот появились мужчины в черных балахонах с белыми воротничками и в шляпах. Старейшины – такие же, как у них в Гвенисе, только выше ростом, и одежды на них еще чернее, а воротнички еще белее. Паул принялся рассказывать о том, что видел, и тогда голоса зазвучали громче, а их с Паулом вместе с толпой внесло в двери молитвенного дома. К ним подошла женщина в черном платье с белым накрахмаленным фартуком. Она схватила Алис за руку и потащила ее прочь от Паула. Алис потянулась к нему, но торговец улыбнулся ей и сказал:

– Дитя, иди с мистрис[7] Фаган, я найду тебя позже.

И Алис послушалась. Вместе с чужой женщиной, державшей ее за руку, она пошла к другой чужой женщине, которая жила в дальнем конце деревни, в каменном доме на краю большого поля. Рядом росло огромное дерево – самое большое из всех, что Алис видела в жизни.

Алис посадили за кухонный стол в доме второй чужой женщины и дали стакан молока и кусок хлеба с маслом и медом. От вида пищи девочку снова затошнило, но она заставила себя пить и есть, потому что мама неизменно требовала съедать все, что дают.

Пока Алис жевала и глотала угощение, обе женщины прошли по коридору в маленькое, примыкающее к кухне помещение, где принялись шептаться, время от времени поглядывая на Алис. Затем они вернулись на кухню.

У мистрис Фаган было круглое лицо с круглыми же темными глазами, курносый нос и слишком маленький рот. Она не понравилась Алис. Вторая женщина, в чьем доме они сейчас находились, была худая и остроносая, с темными волосами, гладко зачесанными назад. Ни одной мягкой линии, не то что у мамы Алис.

– Меня зовут мистрис Аргайл, – произнесла остроносая женщина. – И теперь ты будешь жить здесь. – Она осмотрела Алис с ног до головы, как будто выискивая то, чего нет. – Ты не захватила с собой никакой одежды?

– Захватила, ага, – ответила Алис. – Она у Паула.

Мистрис Аргайл взглянула на мистрис Фаган.

– Это торговец, который привез ее сюда, – пояснила мистрис Фаган. – Девочка о нем говорит.

Мистрис Фаган посмотрела на Алис.

– Надо забрать у него вещи перед отъездом, – решила она. – Пойду прослежу.

Алис проводила глазами мистрис Фаган, раздумывая, не следует ли поправить ее. Можно сообщить, что на самом деле Алис не останется здесь, а уедет вместе с Паулом в Лэйкс. Но она понимала, что нет смысла перечить. Сразу видно, что мистрис Фаган не из тех, кто позволит ребенку высказывать свои желания. Поэтому Алис решила подождать, пока Паул не вернется за ней.

Мистрис Аргайл уселась напротив девочки.

– У тебя хороший цвет лица, – заявила она.

– Цвет лица?

– У тебя румяные щеки, и ты не похожа на больную. Вообще-то, тебя поэтому и привели ко мне. Я ведь знахарка и повитуха. У вас были такие в Гвенисе?

Алис кивнула и добавила:

– Я не больна.

– Сама вижу, не слепая. – Женщина отвела взгляд, и Алис поняла, что мистрис Аргайл не нравится смотреть ей в глаза. – А теперь ешь, раз ты не больна.

– Простите меня, – пробормотала Алис, – но я не очень голодна.

– Ясно, – сказала мистрис Аргайл, снова поворачиваясь к Алис. Теперь она смотрела девочке прямо в глаза. – Похоже на то.

Когда женщина отвернулась, Алис почувствовала облегчение.

На кухне, где они сидели, было тихо, но в дом все настойчивее проникали звуки с улицы. И сквозь разноголосый шум Алис различила стук колес фургона Паула. Она вскочила из-за стола и задвинула стул.

– Спасибо за угощение, мистрис Аргайл, – поблагодарила она, повернулась и выбежала прямиком на улицу.

Паул остановился у дома и спрыгнул вниз. Из фургона он вытащил вещи Алис и бросил к ее ногам. Увидев вышедшую вслед за Алис мистрис Аргайл, он приподнял свою широкополую шляпу:

– Я занесу сумки в дом, мистрис?

– Нет нужды, – ответила та. – Муж ими займется. Он сейчас в столярной мастерской, а как вернется, позаботится о багаже.

Паул надел шляпу на голову, широко улыбнулся и все-таки нагнулся за сумками:

– Мне не составит труда, позвольте помочь вам и девочке.

– Нет нужды, – повторила мистрис Аргайл таким тоном, что Паул мигом опустил багаж обратно на землю.

Тем временем Алис подошла к Паулу и потянула его за рукав. Он нагнулся к ней, и она зашептала ему на ухо. Рыжие кудри щекотали ей щеки, губ касались волоски рыжей с проседью бороды, оказавшейся куда мягче, чем девочка ожидала.

– Паул, возьми меня с собой в Лэйкс. Пожалуйста. – Алис заговорила громче, чтобы он наверняка ее услышал. Просьба далась ей с таким трудом, что в глазах защипало, и она поняла, что снова плачет.

– Ох, дитя, – сказал Паул и, выпрямившись, положил руку ей на плечо.

Торговец оглянулся, и Алис, повторив его движение, удивилась, почему он не сажает ее в фургон, почему они не уезжают. Он же рассказал жителям Дефаида про других детей. И теперь пора ехать, разве нет? Ведь Алис не может здесь остаться. И не останется.

И вдруг оказалось, что черно-белые мужчины вернулись, и черно-белые женщины тоже, а мистрис Аргайл положила руку на другое плечо Алис, и вот уже Алис вовсе не рядом с Паулом, как раньше. Девочка закричала и увидела, что он говорит со старейшиной, оглядывается на Алис, потом снова что-то объясняет старейшине. Она увидела, как глава деревни качает головой, и вот уже черно-белые фигуры обступили Паула, и Паул озирается, но черно-белые теснят его, и вот он уже в фургоне. А потом повозка Паула трогается, а сам он оглядывается на нее и смотрит так печально и безнадежно. Почему он так безнадежно смотрит, почему не может взять ее с собой? Алис снова громко закричала и заплакала – и услышала рядом голос мистрис Аргайл:

– Слезами не поможешь, дитя, так что хватит плакать.

И Алис перестала плакать. Таков был первый урок, полученный ею в Дефаиде. Первый из многих.

В последующие часы случилось еще кое-что: мистрис Аргайл подвела Алис к мужчине с волосами мышиного цвета и сказала, что это брат Аргайл. Мистрис Аргайл объяснила, что Алис должна называть их Мать и Отец. Затем Мать велела Алис садиться ужинать. Отец объяснил Алис, где положить вещи. Мать велела Алис умыться и надеть ночную рубашку. Отец показал Алис ее кровать, и она залезла под полотняную простыню. А дальше Алис лежала в темноте, и дверь, отделявшая ее от этих людей, которых она должна считать теперь родителями, была закрыта. Ночная тишина опустилась на деревню, где жили чужие люди.

Алис замерзла и чувствовала себя одинокой. Беззащитной и напуганной. И только сейчас, в полной тишине и мраке, она вспомнила: мамино пальто осталось в фургоне Паула.

Ночь хороша

Сестры покинули свою хижину в горах. Она больше им не требовалась: ни сама хижина, ни пахнущие козой соломенные подстилки, ни очаг, где раньше готовили пищу, когда сестры еще нуждались в ней.

Это было очень давно. Когда у них была мать. И даже раньше.

Они ощущали, как Зверь смотрит на них. Наблюдает. Они звали его слиться с ними. Он не захотел. Они оглядывались на него без страха. Он скалил длинные клыки. Они в ответ шипели.

Они поселились на деревьях. Удобно устроились на ветвях, как совы. В их жизни больше не будет ни очагов, ни домов. А туда, где есть очаги и дома – и матери с отцами, и люди, страшащиеся всего, что таится во мраке за дверями их домов, в темном лесу, – туда сестры будут приходить. Будут наблюдать и ждать.

И они будут плыть по воздуху и прятаться. Будут карабкаться по скалам и ползать по земле. Скользить во тьме и манить во сне.

Сестер не поймают. Никогда. Теперь им надо проявлять осторожность. Деревни ополчатся против них. Сестрам придется уподобиться волкам. Уподобиться Зверю. Хорониться в лесу. Охотиться только по ночам.

Ночь хороша. В ней расцветает страх. Страх послужит сестрам пищей, и никогда не постигнет их голод.