Подорожный страж

Глава первая, в которой демону хорошо

Медовое снадобье тролля усыпило Стёпку лучше любого снотворного, быстро и надолго. Ему даже дома, в тёплой и удобной постели не всегда удавалось так хорошо выспаться. Колёса скрипели, повозка подпрыгивала на ухабах и колдобинах, солнце светило в упор, тени бежали по лицу… Стёпке это не мешало. Он спал глубоким, спокойным сном и ему ничего не снилось.

…Когда он открыл глаза, повозка уже стояла на месте. Вокруг было по-вечернему темно. Высоко над головой в фиолетовом небе робко перемигивались первые звёзды. Стёпка не сразу вспомнил, где он, что с ним и почему он лежит не на диване в своей комнате, а в совершенно чужом месте, на каких-то жёстких досках, на колючем сене, в одежде и обуви, укрытый тяжёлой шкурой с не очень приятным запахом… Ах да! Это же повозка пасечника! Это же всё на самом деле с ним приключилось, это был не сон! У него даже мурашки по спине побежали: ЭТО БЫЛ НЕ СОН!!! Он взаправду едет с гоблином в троллевой повозке выручать Ванеса из лап жестоких элль-фингов!

Вокруг угадывались тёмные громады высоченных елей. Пахло лесом и дымком от костра. Смакла забавно сопел, уткнувшись носом в свой мешок. Где-то совсем рядом кто-то негромко переговаривался, стреляли в костре сучья, мирно фыркали лошади. Было очень тепло и очень спокойно.

Стёпка долго лежал, глядя на звёзды и прислушиваясь к убаюкивающему шёпоту леса. Вставать ему не хотелось. Хорошо было валяться на душистом сене, вдыхать полной грудью свежий лесной воздух, ни о чём не думать и ни о чём не беспокоиться.

Над ним чуть заметно дрогнула еловая лапа, на лицо посыпались сухие иголки. Стёпка смахнул их, напряг зрение… Какой-то некрупный зверёк размером едва ли больше белки смотрел на него сверху, притаившись в густой хвое. В его зелёных глазах мерцали отблески костра. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга, затем зверёк прикрыл глаза и беззвучно растворился во тьме, ушмыгнув наверх по стволу. Стёпка мог бы на что угодно поспорить, что разглядел на нём подпоясанный верёвкой кафтанчик и широкие шаровары. Так что не зверёк то был, а неведомый лесной житель. Леший, может быть, или кикимОр какой-нибудь.

Сухо хрустнула ветка под тяжёлым сапогом, и над Стёпкой склонилась огненно-рыжая голова пасечника.

— Разбудили мы тебя? — прогудел тролль. — Не подымайся, лежи, лежи. Поспешать теперь некуда. На вот, глотни ещё чуток, не помешает, поди, — он поднёс к лицу знакомую флягу.

Стёпка сел, с наслаждением сделал несколько глотков, улыбнулся, хотел поблагодарить… и опять провалился в тёплые объятия сна. А тролль накрыл его медвежьей шкурой и вернулся к костру.

Утром Стёпка проснулся, как ему показалось, раньше всех. Он высунул голову из-под шкуры, приподнялся над бортом повозки, посмотрел сонным взглядом по сторонам, ничего интересного не увидел, зябко поёжился и опять нырнул в уютное тепло — досыпать. Солнце ещё не взошло, тролли спят, можно с полным правом понежиться. Хорошо, если всё путешествие пройдёт вот так — спокойно, мирно и безопасно. Приключения — это, конечно, здорово, но очень уж утомительно и нервотрёпно. Только в книжках главным героям не сидится на месте и они с безголовым восторгом пускаются во всевозможные погони, поиски, смертельно опасные поединки и всякие битвы до полного уничтожения врага. А в настоящей жизни, между прочим, хочется просто лежать, пригревшись под тяжёлой медвежьей шкурой, и не забивать себе голову всякой-разной героической чепухой. Вот так — и ничуть ему за такие мысли не было стыдно, потому что он же всё-таки был не герой какой-нибудь без страха и заскока, а обыкновенный мальчишка, пусть даже и из другого измерения, пусть даже и почти демон.

Ему было так хорошо, что он опять задремал, правда, уже ненадолго. Когда он уговорил себя выбраться всё же из повозки, заспанные, отчаянно зевающие тролли вяло собирали разбросанные вокруг костра вещи. И Стёпка догадался, что минувшей ночью тролли славно отметили первый день путешествия. Неусвистайло ещё спал, лежал под своей повозкой большой грудой, вольно раскинув могучие руки и ноги.

Было прохладно, над землёй висел редкий туман, утренняя сырая свежесть неприятно пробиралась под рубашку, заставляя зябко ёжиться. Стёпка зевнул, потом огляделся — уже осмысленнее. Пять повозок, одна другой больше, стояли кругом посреди обширной поляны. Высоченные ели с замшелыми стволами тихо клонили к земле тяжёлые разлапистые ветви. Над деловито потрескивающим костерком висел на бревне большой закопченный котелок без крышки.

Молодой незнакомый гоблин с широким добродушным лицом протиснулся между повозок и, приветливо кивнув Стёпке, вылил в котелок воду из берестяного ведра. Стёпка понял, что где-то рядом есть ручей или родник, пролез под повозкой и побрёл по едва заметной тропинке. Никто его не окликнул, никто не посмотрел вслед: он был здесь сам по себе и мог поступать по собственному разумению. Мог даже просто забрать вещи и уйти, куда глаза глядят. И от этого на душе у него было чуточку тревожно и в груди что-то приятно холодело. Всё-таки быть взрослым и самостоятельным — это здорово!

По крутой каменистой тропинке он спустился на дно небольшой ложбины, где протекал — так и есть! — живой говорливый ручеёк. Стёпка присел на торчащий из земли корень, огляделся и невольно замер. Вокруг было тихо, сумрачно и очень таинственно. Лес словно застыл в ожидании; ели смыкались высоко над головой тяжёлым узорчатым куполом, сквозь который едва виднелось светлеющее небо. Вековые неохватные стволы, седые камни, туман над водой, холодный утренний воздух, в котором глохнут все звуки… И ни души вокруг, даже птицы примолкли. Так и кажется, что сейчас выйдет из чащобы древний-предревний колдун с магическим посохом или промелькнёт на белоснежном единороге гибкий зеленоглазый эльф… Или подкрадётся сзади заскорузлый онт… Стёпка даже оглянулся невольно, но никто к нему пока не подкрадывался.

С трудом стряхнув наваждение, он сполоснул в прозрачной ледяной воде руки и лицо, потом осторожно, чтобы не застудить зубы, напился из сложенных ладоней. Холодная вода слегка отдавала железом. Но всё равно было очень вкусно! А потом до него дошло, что он видит в ручье своё отражение. Его это обрадовало: выходит, не совсем он бесплотное создание. Вода — это вам не глупое колдовское зеркало, вода знает, кого отражать. После внимательного разглядывания он с радостью убедился, что лицо его ничуть не изменилось, зрачки не сделались вертикальными, рога на голове не выросли, и кожа цвет не поменяла. Так что даже если где-то в глубине души он и являлся взаправдашним демоном какого-то там периода, разглядеть в нём это демонство было довольно трудно, почти невозможно. Конечно, если ты не маг или не чародей.

Шлёп, шлёп, шлёп…

Сначала Стёпка решил, что ему послышалось. Но, подняв глаза, увидел, что нет, не послышалось. По ручью брёл, шумно расплёскивая воду, полуголый, скукоженный от холода мужичок с лохматой, давно не стриженной головой и торчащей во все стороны бородой зеленоватого цвета. «Утопленник!» — испугался сначала Стёпка, затем, присмотревшись, понял, что нет, живой, но весь синий, и кожа в зябких пупырышках, каких, вроде бы, у утопленников не бывает.

— Куды же я, а? Иде же ж обронил-то, а? — уныло бормотал мужичок себе под нос, придерживая одной рукой спадающие мокрые порты, а другой то и дело шаря по дну ручья. — Экая, братец ты мой раскисший, переболотина! — и снова: шлёп! шлёп! шлёп!

Он остановился напротив сидящего на корточках Степана, глянул на него ясным синим глазом, протяжно зевнул — Стёпке показалось, что у него во рту, за зубами, плеснула вода, — и спросил, легко и просто, как у давнишнего знакомца:

— Мабуть, хошь ты видал? У тебя-то, слышь, глаза позорче моённых будут.

— Кого видал? — опешил Стёпка.

— Да энтого самого! — булькнул мужичок. Нет, у него взаправду полон рот воды! Грудь у мужичка была впалая, а живот, наоборот, заметно выдавался вперёд. — Ключ я здеся обронил родниковый. И отыскать николь не могу, экая закись-перекись! А мне без его руками копать штоль, персты о каменья и коренья обдирать? Нет на то моевонного согласия!

— Не видел я никакого ключа, — промямлил Стёпка, не совсем понимая, о чём, собственно, идёт речь. И вдруг приметил, как в воде у самого берега что-то льдисто блеснуло серебром.

— А вон там, за плоским камнем, не он лежит?

— Иде? — встрепенулся мужичок. — Ужели? Глянь-ко, и впрямь лежит! Отыскался родимый!.. Ну, агромадное тебе спасибо, мил человек! Выручил ты меня, право слово, уж так выручил!..

Он бережно сполоснул ключ, оказавшийся при ближайшем рассмотрении обычным маленьким совочком. Только сделанным, похоже, из настоящего серебра.

— Бочага, — пропел с прибулькиванием мужичок, протягивая руку.

— Стеслав, — сказал Стёпка. Ладонь у Бочаги была холодная и мокрая, как лягушка.

— Ласковое имечко, — улыбнулся мужичок. — И ликом ты, Стеславушка, чист и светел. Медовухой увеселиться не желаешь?

— Не, — растерялся Стёпка. — Я это… Не пью.

— А я пью, — грустно признался Бочага. — И этак, поверишь ли, пью! До полного в очах потемнения. Ключ вот утерял…

— А вы не пейте, — наивно предложил Стёпка и сам смешался, сообразив, что сказал глупо и по-детски.

— Дык как же мне её не пить, ежели она, окаянная, сама в горло так и льётся, — хрипло рассмеялся Бочага. — Так, понимашь, и текёть, закрути её напрочь в гнилые омута!.. Ну, коли ты у нас такой непьюшший, прими тады в благодарность от меня угощение. Не побрезгай, Стеславушка, не обидь старика отказом.

Он, не глядя, запустил руку в ручей и выхватил из воды огромную, отливающую тусклым серебром рыбину с хищной мордой. Размером она была чуть ли не со Стёпку. Она покорно висела в руке Бочаги, одышливо шевеля жабрами. Никак такая большая рыбина не могла плавать в мелком лесном ручье, в котором и воды-то едва по щиколотку. И, однако же, вот она!

— Хватай покрепче, — велел Бочага. — Гостинец мой тебе. Запечь его, да с лучком, да с травками… Язык проглотишь и добавы потребуешь. Такого знатного тальменЯ и царю на стол не зазорно поднести.

Стёпка опасливо и неловко ухватил рыбу обеими руками и тут же чуть не выронил: тяжело! Тальмень сразу затрепыхался, упруго выгибаясь и шлёпая мокрым красным хвостом по ногам.

— Но-но, не бузи! — прикрикнул на него Бочага больше для порядка, подмигнул по-свойски Степану и похлюпал прочь.

Стёпка стоял в обнимку с холодной скользкой рыбиной и не знал, что делать. Зачем ему этот тальмень (или таймень), куда он его денет? Дурацкая какая-то ситуация. И не откажешься никак — подарок всё-таки.

— Это… А нельзя мне его отпустить? — крикнул он в спину уходящему Бочаге.

Тот оглянулся, поддёрнул порты, переспросил:

— Кого отпустить?

— Тальменя, — сказал Стёпка, с трудом удерживая затрепыхавшуюся с удвоенной силой рыбину.

— Почто?

Стёпка пожал плечами:

— Так. Жалко же его… это… запекать. Пусть лучше плавает.

— А и отпусти, — весело и легко согласился Бочага.

Стёпка разжал руки. Тальмень с шумом обрушился в ручей, сверкнул чешуёй, извернулся… и скрылся в глубине, которой здесь и в помине не было. Чудеса!

— Экое, однакось, диво, — булькнул Бочага. — Рыбицу пожалел. Тварь безмозглую и ни на что окромя ухи не годную. Ты, Стеславушка, не из нашенских ли часом будешь? — он прижмурился и цепко оглядел Стёпку с ног до головы, — Обличьем, вроде, не шибко схож… Остался ты таперича без гостинца. А и ладно, не горюй. В другой раз тады угощу тебя, да уж как угощу-то!

— Да мне и не надо ничего, — стал отказываться Стёпка.

— Нонеча не надоть, а опосля, глядишь, и спонадобится, — глубокомысленно заметил Бочага. — Угощу, слово моё верное, — он прижмурился одним глазом, подтянул порты и побрёл по ручью туда, откуда пришёл. Ключ он бережно прижимал к груди.

— Свидимся ишшо, помяни моё слово, Стеслав! Свидимся, мне то ведомо!

Он ушёл и вновь стало тихо. Вот так. Не обмануло, получается, Стёпку предчувствие, имелись в этом лесу и тайны и удивительные обитатели. О том, что вместо добродушного Бочаги на него мог набрести кто-нибудь пострашнее, медведь, например, или волколак какой-нибудь оголодавший, Стёпка старался не думать. Ведь не набрёл же.

Он смыл с рук чешую и, постояв над ручьём ещё с минуту, побрёл тихонько назад.

У костра было шумно и весело. Все, кроме Смаклы, уже проснулись и встали. Тролли и гоблины дружно черпали что-то горячее и дымящееся из котелка, с наслаждением прихлёбывали, черпали ещё, крякали, вытирая потные лица… Вид все имели помятый и растрёпанный, видимо, увеселялись прошедшей ночью от души и не одной только медовухой.

Неусвистайло усадил Стёпку рядом с собой, сунул в руку тяжёлую деревянную миску с мёдом, большой ломоть белого хлеба, спросил:

— Заварухи хлебнёшь?

Все засмеялись, а Стёпка недоверчиво покосился на котелок:

— А что это такое?

— Питиё горячее на лесных травах да на кореньях. Оченно пользительное, особливо ежели с похмелья. Голову враз просветляет. Ты хлебни, хлебни. И жажду утолишь и силов прибавится. Цельный день ить придётся по ухабам трястись.

Стёпка осторожно отхлебнул и ему понравилось. Это был просто какой-то местный чай. Только без сахара. Вместо сахара здесь использовали мёд. И Стёпка его тоже очень хорошо использовал. Всю миску умял, весь хлеб и две кружки заварухи.

— Ты, Стеслав, часом не рыбу ли в ручье промышлял? — спросил широкий седоусый тролль с румяным лицом и серьгой в ухе. — Рукав эвон весь в чешуе.

Тролля звали, как Стёпка уже знал, очень забавно: дядько Сушиболото. А тролли-близнецы, которых Стёпка видел в Предмостье с весским дружинником, были его сыновьями и звали их Перечуй и Догайда.

Все с ожиданием смотрели на него, знали, конечно, что в здешнем ручье рыбы отродясь не бывало. Стёпка отодрал от рукава прилипшие чешуины и рассказал о встрече с Бочагой.

— Давненько я его не видал, — заметил Неусвистайло. — С запрошлого, почитай, лета.

— Он водяной? — спросил Стёпка.

— Какой из него водяной! — захохотал Сушиболото. — Какой водяной! Родниковый пастух он, родничник по-нашенскому! Прежде-то он в Лишаихе обретался, за рыбой присматривал, бобров оберегал, а опосля, известная петрушка, выпивать крепко начал. Ну в глухомань его и затянуло, с лешими колобродить на болотах. Пропащая душа, но не злая ни с какого боку. Завсегда подмогнёт, и пакостей никто от него ни разу не видал. Наш мужик, в обчем, таёжный.

— А ключ ему зачем?

— Родникам лесным путь наверх отворять, ручьям русла чистить.

— А он его потерял, — с укоризной сказал Стёпка.

Неусвистайло усмехнулся в рыжие усы, шумно отхлебнул из огромной деревянной кружки:

— Не терял он его. А ежели бы и потерял, в ручье-то зараз отыскал даже бы и не глядя. Это он тебя, Стеслав, проверить захотел. Что ты за человек, не жадный ли до чужого добра, не гнилой ли внутрях. Приметил тебя у воды, и проверил. Ты на него обиду не держи. Не со зла он. Жизнь у нас ноне такая, что не каждому верить можно и надобно.

Стёпка пожал плечами. Обижаться на добродушного Бочагу он и не думал. Глупо было обижаться. Плохих людей, как он уже успел убедиться, здесь хватало. А как определить, каков из себя человек, не проверив его?

— Это он, что ли, всех так проверяет? — спросил он всё-таки.

— А иных и проверять не надобно, — ответил Сушиболото, глянув Стёпке прямо в глаза. — У иных-то гниль сердешная так наружу и прёт. Посмотришь на такого — ровно изнавозишься весь.

И Стёпка сразу вспомнил Никария. Вот в ком сердешной гнили с избытком и даже ещё больше. И как только его в замке терпят? Почему отец-заклинатель не прогонит его в шею?..

Кроме четырёх троллей у костра сидели ещё два гоблина. Седой кряжистый Верес в разговоре почти не участвовал, хмуро прихлёбывал заваруху, зыркал на Стёпку суровым глазом и время от времени страдальчески морщился, мотая из стороны в сторону лохматой головой. И он сначала Стёпке как-то не понравился. Зато Брежень, безбородый и улыбчивый охотник лет примерно двадцати, сразу расположил его к себе весёлым и лёгким нравом. Он без устали балагурил, подшучивал на мающимся с похмелья Вересом, с троллями держался на равных и был, похоже, душой компании. Прибаутки и поговорки из него так и сыпались. Он и обратил внимание на то, как Стёпка морщится, когда берёт что-нибудь правой рукой.

— Али плечо выбил? — спросил он. — Али зашиб кто?

Стёпка хотел отмахнуться, мол, ничего серьёзного, но тут же и скривился от боли. Правую руку опять словно бы ледяным холодом обожгло. «О, мой верный!..» — вспомнилось.

Неусвистайло, конечно же, заметил его гримасу.

— Ну-кось, сбрось кожушок свой, — велел он. — И рубаху тоже снимай. Гляну-кось, чего там у тебя.

Стёпка послушно стянул через голову рубашку, покосился на плечо, боясь увидеть что-нибудь совсем страшное… И увидел.

Ого!

Неусвистайло тоже закряхтел, разглядывая вздувшийся багровый рубец, идущий через плечо со спины на грудь, как будто Стёпке сначала отсекли правую руку, а затем очень грубо пришили на прежнее место.

Дядька Сушиболото пошевелил бровями, Перечуй с Догайдой переглянулись, Брежень невольно дотронулся до своего жутковатого шрама на левой скуле. Даже хмурый Верес глянул на Стёпку с интересом.

— Кто тебя этак-то приголубил? — спросил пасечник, осторожно касаясь рубца твёрдым шершавым пальцем.

— Призрак вчерашний, — сказал Стёпка чуть виновато. Он с испугом смотрел на изуродованное плечо. А ему-то казалось, что после того удара призрачным мечом ничего не осталось. Онемение только и холод в руке. Вот тебе и не осталось! Вон как плечо перепахало — смотреть жутко. И рука теперь, как чужая. Не отвалилась бы, чего доброго…

— Поведай, — потребовал Сушиболото.

— Ложись, — велел Неусвистайло, бросив на землю медвежью шкуру.

Стёпка, морщась, улёгся на живот, и пасечник принялся лёгкими касаниями втирать ему в спину и плечо одуряюще пахнущую какими-то травами мазь.

Можно было, конечно, ничего не рассказывать или придумать что-нибудь, но Стёпке неловко было врать и таиться, поэтому он подробно описал свою встречу с колдуном и с рогатыми призраками. Тролли и гоблины слушали внимательно, хмуря тяжёлые лица. Когда он закончил, помолчали, обдумывая. Сушиболото зачерпнул кружкой из котелка, шумно выпил, вытер усы, собрался что-то сказать — и не сказал.

Неусвистайло перевернул Стёпку на спину, убрал в сторону стража и стал втирать мазь в грудь. На груди кроме оставленного мечом рубца обнаружилось ещё несколько глубоких, но уже слегка подживших царапин. Вспомнить, откуда они взялись, Стёпка не мог. Вероятнее всего, благодарить за эти царапины следовало того же Дотто. Тролль мимоходом смазал и царапины. Лечить, так уж сразу всё.

— Дак ты, Стеслав, энто… — почесал в затылке Перечуй. — Ты не демон ли случаем, а?

Стёпка подумал и решил признаться. Во-первых, Купыря говорил, что троллям можно доверять, а во-вторых, похоже, что его недруги уже прекрасно осведомлены, кто он такой. Зачем же тогда друзей обманывать?

— Демон, — сказал он. — Меня Серафиан вызвал из… Оттуда, в общем, где я живу. Дело у меня здесь есть. Очень важное.

Его признание не произвело на присутствующих никакого впечатления. Никто не удивился, не испугался, не всплеснул руками. Подумаешь, мол, демон, обычное дело.

— Знавал я одного демона, — заметил Брежень. — Годов этак пять тому жил у Вышани на выселках такой же как ты… вызванный. Только не отрок, а зрелый уже, шибко в летах. Таился он там от кого-то, а после, говорят, в Большие Упыреллы убёг. Схож ты с ним, Стеслав, я сразу приметил. Говор у вас одинаков.

— А ты, Стеслав, ежели не тайна, из каковских демонов будешь? — подал голос молчавший до того Догайда.

Стёпка плечом пожать не мог, поэтому просто мотнул головой:

— Не знаю. Из обычных, наверное. Я ведь там, у нас, и не знал, что я демон. Но я точно не этот… не экзекутор, — он подумал и добавил на всякий случай. — И золото добывать я совсем не умею.

— Чтобы золото добывать, быть демоном вовсе и не обязательно, — ухмыльнулся Брежень. — Государь великовесский, сказывают, его безо всякой магии в казне своей преумножает… А и подвезло тебе, отроче, что ты не нашенский.

— Почему? — удивился Стёпка.

— Потому как развалил бы тебя тот рыцарь своим мечом наполовень а то и начетверень. От того меча и доспех не всякий убережёт. А у тебя рубец, ровно от кнута, да и тот через седьмицу заживёт.

— К завтрему сойдёт нашими заботами, — поправил его Неусвистайло, поднимаясь с колен. — А опосля и не припомнишь, куды тебя угораздило.

— Спасибо, — сказал Стёпка. Он тоже встал, натянул рубашку. Рука слушалась ещё неважно, но холод из неё уже почти ушёл.

Пасечник некоторое время разглядывал Стёпку, жевал губами, потом вдруг ухмыльнулся:

— Демон, шмель тебе в оба уха! А косточки — ровно хворостинки! Перстом ткни — и душа из тебя вон.

Ещё бы! Таким пальцем, как у тролля, не то что мальчишку — быка уложить можно.

— Один уже ткнул, — засмеялся Перечуй. — Ясновельможные паны ещё не запамятовали, что с тем тыкарем сталось?

— Ты бы ещё Загнизуба припомнил, — отмахнулся Неусвистайло. Парочка пчёл сорвалась с его бороды и унеслась в лесную чащу.

— А и припомню! — не унимался Перечуй. — А тебя, дядько Неусвистайло, тот меч, промежду нами, оставил бы без головы и — заметь! — не сломился бы. А?

Пасечник возражать не стал, и Стёпка понял, что, заработав от призраков на память всего лишь здоровенный рубец, он очень легко отделался. Никому больше не позволю рубить себя мечом! Он взглянул на ушибленный гномом палец и к своему удивлению обнаружил, что чёрный вчера ноготь сегодня выглядит почти здоровым и почти совсем не болит. Зажило словно на собаке. Здорово! Значит, заживёт и плечо. Ясно, что без магии тут не обошлось. Или мазь Серафианова так хорошо помогла или страж расстарался.

Отлёживаться под медвежьей шкурой больше не хотелось. Он опять был готов к подвигам и приключениям. Вперёд, труба зовёт, кони ржут и бьют копытами, враги наточили мечи и копья…

И тут проснулся Смакла. Он сел, держась за голову, обвёл недоумевающим взглядом лесную поляну, остановился на троллях и прохрипел с непритворным испугом:

— Эй, люди добрые! Где я?

А когда Стёпка подошёл, он схватил его обеими руками за ворот рубахи и почти закричал:

— Куды нас угораздило? Где мы?

— Всё нормально, — сказал Стёпка, выдираясь из цепких гоблинских рук. — Мы уже второй день, как к переправе едем.

— С троллями?

— Ага. Пасечник Неусвистайло нас довезти согласился.

— Почём?

Стёпка засмеялся. Гоблин был неисправим.

— За так. По дружбе, — и не удержался, подколол. — Это Купыря устроил. Ему спасибо скажи.

— За так — энто хорошо, — успокоился Смакла. — А я ничего припомнить не могу. Зашёл в сени… Недомерок убогий мне наплёл, что ты меня там ждёшь — и как оглоушило. Головой, видать, приложился. На кой ты меня туда зазвал?

— Да не зазывал я. Это враги тебя обманули. Меня тоже потом тот карлик заманил и по голове долбанул. Там колдун был, хотел меня нетопырю магическому скормить, да у него не получилось. Я несъедобным оказался. А тебя я еле-еле успел у призраков отбить, они твою кровь высасывать собирались. Рогатые такие рыцари с мечами, которых мы в подземелье встретили. Меня тем мечом рубанули, руку чуть не оттяпали по самое плечо. Дядько Неусвистайло только что мазью лечил. Чуешь, как пахнет?

Смакла слушал и, похоже, не верил:

— И я до сей поры всё спал?

— Вчера вечером проснулся, выпил немного и опять уснул. Мы тебя пчёлами лечили.

— Не помню! — снова схватился за голову гоблин. — Болит! И в ухах шумно!

— Заварухи с мёдом хочешь? Горячая!

— Хочу.

Смакла вывалился из повозки, добрёл до костра на негнущихся ногах, неловко поклонился троллям, кивнул гоблинам, сел с опаской чуть в стороне и стал хлебать остатки заварухи. Вопреки Стёпкиным ожиданиям бодрящий напиток гоблина нисколько не оживил. Смакла едва открывал рот, глотал через силу и вообще был похож на стукнутого мешком из-за угла. Впрочем, он и был стукнутым. Здорово проклятый карлик ему приложил, от всей души. Как только не убил.

Пасечник ходил туда-сюда, собирая вещи и озабоченно косился на Смаклу, что-то бормоча в бороду. Потом решился:

— А не нравишься ты мне, гобль! Чевой-то колдун неладное с тобой сотворил. Ещё лечить тебя буду.

Смакла равнодушно зыркнул на него мутным глазом и промолчал.

Пару минут спустя он молчать не стал. Троллево лечение разнообразием не отличалось и, как видно, почти на все случаи жизни у него имелось одно наивернейшее средство — пчёлы. Он велел Смакле задрать на спине рубаху и, когда гоблин неохотно подчинился, сразу три пчелы спикировали на его смуглую поясницу. Смакла, естественно, взвыл дурным голосом и бросился убегать.

— Держи его! — рявкнул тролль, ловко опрокидывая гоблина на шкуру. — За ноги держи!

Стёпка сел младшему слуге на ноги. Ещё несколько пчёл одна за другой воткнулись в гоблинское тело. Смакла орал, как раненый вепрь, распугивая всех птиц и зверей в округе. Не хотелось бы Стёпке испытать такое лечение на себе. Как здорово, что его рубец не потребовал такого вот пчёлоужаливания!

А Смакла почти сразу пошёл на поправку. Повеселел, слегка разрумянился, и глаза у него заблестели по-прежнему… после того, как он утёр слёзы. Таким он Стёпке нравился больше. Пусть вредничает, пусть упрямится, пусть даже врёт напропалую, лишь бы только не болел и не хандрил. А то Стёпка уже даже потихоньку начинал подумывать о том, что ему придётся спасать Ванеса в одиночку.

Тролли и гоблины к тому времени успели собраться и вывернуть повозки на дорогу. Перечуй сложил недоеденные куски хлеба в небольшой берестяной туесок и аккуратно пристроил его меж корней самой высокой ели.

Смакла ехать с пасечником не пожелал, пчёл, наверное, боялся. Уселся в повозку к Бреженю, мешок свой, правда, забирать не стал.

Стёпка, когда они уже отъехали от поляны, оглянулся и ему показалось, что на него кто-то смотрит из кустов. То ли лицо, то ли мордочка с пронзительными зелёными глазами. Он не удержался и показал этой мордочке язык, да ещё и рожу посмешнее скорчил. Качнулись ветви, кто-то сдержанно хихикнул… И тут повозка свернула и въехала в лес.