Второгодка. Книга 4. Подавать холодным

1. Лабиринт

Человек предполагает, а жизнь хохочет ему в лицо. Ты строишь планы, раскладываешь всё по полочкам, прикидываешь варианты, а действительность оказывается лабиринтом, где далеко не все коридоры ведут туда, куда ты рассчитывал. Думаешь, пойдёшь направо, но упираешься в тупик. Налево — петля возвращает тебя на старт.

И вот ты стоишь посреди этого лабиринта и понимаешь, мир устроен не по твоим правилам, и вообще не подчиняется законам и принципам. Мир — это не шахматы. Но плыть по течению не вариант. Поэтому ты отряхиваешься, и начинаешь искать новый путь. Потому что иначе нельзя. Потому что стоять на месте в лабиринте — это значит сдаться.

Я подошёл к узкому окну. Было темно и как следует рассмотреть то, что лежало за окном было невозможно. До конца ночи оставалась ещё пара часов. Ну что же, значит, нужно было немного поспать, чтобы поднабрать силёнок. Денёк, вероятно, будет не таким уж лёгким и простым.

Я подошёл к широкой деревянной лавке, стоящей у стены и лёг. Подложил руки под голову, закрыл глаза и сразу провалился в сон. Проснулся ровно через два часа. За узким окошком брезжил рассвет. Я встал и подошёл к окну. Было холодно. Окно оказалось не застекленным, и внутрь поступал холодный свежий и ароматный воздух. Я поёжился, сделал небольшую зарядку, чтобы разогнать кровь.

За окном виделся только забор, расположенный вдали, и больше ничего — пустое пространство. А за забором возвышались горы. Красота. Величественные и могучие горы…

Помещение было небольшим и кроме лавки здесь ничего не было. Я уселся на неё и принялся ждать. Вскоре раздались шаги, а затем послышался звук открываемого замка. Дверь распахнулась. На пороге стоял немолодой человек в курчавой папахе и кожаных сапогах. Кавказец был без оружия, без сабли, без нагайки и без револьвера. На мгновенье я подумал, что меня перебросило в девятнадцатый век.

— Пойдём, — сказал он, — завтракать.

Я вышел и осмотрелся. Неподалёку стояли двое, те самые, что ехали со мной в машине. Конвоировали. Выглядели воинственно, смотрели недобро, но подходить ко мне не торопились.

Неподалёку от избушки, где я ночевал, стояло здание, которое я видел вчера. Бетонное, напоминающее дот, хотя, пристроенная деревянная веранда делала его более мирным и домашним. Я покрутил головой. Со всех сторон за забором виднелись вершины гор.

— Красиво тут у вас, — кивнул я, но ответа не получил.

Мы подошли к дому. Человек постучал в дверь и потянул её на себя.

— Заходи, — сказал он и кивнул.

Я поднялся и оказался на веранде. Внутри было довольно уютно. Стены, обитые досками, потемневшими от времени, создавали ощущения деревенского покоя. Через широкие окна открывался потрясающий вид. Пахло ароматными сушёными травами. Пастораль, ё-моё.

На веранде стоял древний кожаный диван с подлокотниками-валиками, накрытый ковром. Перед диваном — круглый, тоже старый, деревянный стол. Вокруг него — стулья.

За столом сидел человек и смотрел на меня. Перешагнув порог, я остановился, разглядывая его, а он разглядывал меня. На вид ему было около пятидесяти. Взгляд был пронзительным, пронизывающим. Худой, поджарый, черноволосый, с лицом, покрытым щетиной, он производил впечатление человека опасного.

— Проходи, присаживайся, — сказал он с лёгким акцентом. — Значит, ты Сергей?

— Сергей, — подтвердил я.

— А я Давид. Давид Георгиевич.

Я подошёл к столу и опустился на стул.

— Угощайся, — кивнул он, показывая рукой на расставленные на столе яства. — Хачапури, лаваш, варенье, масло, сыр сулугуни. А это Адыгейский. Всё домашнее, экологически чистое. Кушай, Серёжа.

Он отломил кусок хачапури и положил мне на тарелку.

— Будешь чай?

— Не откажусь.

Он протянул руку, взял небольшой эмалированный чайник и налил мне в чашку тёмную коричневую жидкость.

— С травами, с чабрецом. Нигде такого нет. Только у нас.

Я поблагодарил и откусил хачапури.

— Вкусно.

Было действительно вкусно. Горячий пирог с домашним сыром казался наградой после беспокойной ночи.

— Кушай, угощайся, — повторил Давид Георгиевич.

— Благодарю вас, Давид Георгиевич. Хотел бы узнать, чему обязан. Зачем я здесь?

— Узнаешь, узнаешь. Поедим — и всё узнаешь. Пойдём с тобой прогуляемся, и я тебе всё расскажу. Ешь, пожалуйста. Это алыча, варенье. Очень вкусно. Не стесняйся, налегай. Всё свежайшее, из своего молока.

— У вас здесь ферма?

— Не у меня, — махнул он рукой. — Я тут в гостях со своими парнями.

Я быстро поел и поблагодарил.

— Ну что, теперь пойдём, — сказал он, поднялся и накинул безрукавку, сшитую из овечьих шкур. — Надень, утром в горах прохладно.

Он махнул на такую же безрукавку, лежащую на диване. Я последовал его примеру и накинул шкуру. Мы вышли из дома и пошли к воротам. Молодчики, конвоировавшие меня вчера вечером, проводили нас равнодушными взглядами и не двинулись с места. Давид Георгиевич открыл калитку, выпустил меня и вышел сам.

— Не сюда. Пойдём вон туда, не по дороге, по тропинке.

Он свернул с дороги на узкую тропинку и уверенно двинул вперёд. Я последовал за ним. Тропинка вскоре начала подниматься в гору. Оружием он не угрожал, конвоя рядом не было, и в принципе можно было попытаться рвануть отсюда, но был ли в этом смысл?

Я покрутил головой. Места тут были потрясными. А воздух… хоть ложкой ешь, настолько он казался ароматным и сладким. Светило утреннее розоватое солнце, сухая трава шелестела под ногами. Вот бы спрятаться в таком месте и жить вдали от всего мира…

Я решил выяснить, чего ему было надо. Уж очень всё это не походило на казнь. К тому же материалы всё ещё были у меня. Мы поднимались минут пятнадцать. Тропинка стала каменистой и взбиралась всё выше и выше. Дойдя до небольшой площадки, Давид Георгиевич остановился, подошёл к большому валуну и опустился на него. Тропинка шла вверх и проходила вдоль крутого обрыва.

— Ты, Сергей, — сказал Давид, глядя вдаль, на горы и на ущелье, открывшееся перед нами, — влез в очень серьёзные дела, как если бы, знаешь, ты не был пчелой и залез бы в улей. Или в муравейник. Там всё отлажено, там всё чётко, и никто тебя там не ждал. И тут раз, нарисовался ты. Может ты пчела, может и муравей, но, скорее всего, инопланетянин, желающий разрушить систему. Это я так думаю.

Он помолчал, не глядя на меня.

— От семнадцатилетнего пацана, — кивнул он, — трудно, конечно, ожидать революций и переворотов, но в жизни бывает всякое. Я видел разное. Это я к чему? Ты, как мне сказали, парень дерзкий, инициативный, самостоятельный. Так что, будь моя воля, я бы просто пришил тебя, не задумываясь, чтобы не рисковать. Потому что чувствую, что от тебя будет больше геморроя, чем пользы. А зачем нам геморрой и риск? Я не понимаю.

Он пожал плечами и замолчал. Я тоже молчал. Его слова мне не понравились, и я немного напрягся. Огляделся по сторонам и поискал подходящий камень, который можно было бы использовать в случае чего.

— Но большой босс, — снова заговорил он, — решил по-другому. Похоже, он захотел воспитывать молодую смену. У стариков свои загоны, знаешь ли. Хотя, в этом есть что-то, особенно, учитывая, что ближайшее его окружение не слишком готово перенять эстафету. Правда, пока ты дорастёшь до чего-то серьёзного, пройдёт много лет и всё уже переменится. Так что ты особо ни на что не рассчитывай. Я, конечно, желаю Глебу Витальевичу долгих лет, но нужно быть реалистом. Через десять лет он не сможет тянуть такую нагрузку, как сегодня, и это ещё оптимистический взгляд. Боюсь, менять его придётся раньше.

Он, наконец, повернулся и оценивающе посмотрел на меня.

— Просто я решил предупредить тебя, — кивнул он, — после разговора с Глебом Витальевичем, что путь, на который ты вступаешь, — это не детская игра, и это вообще не игра. Это путь волка и путь бесконечный. Начав, ты не сможешь остановиться до самого конца. Пока будешь жив, ты будешь бежать вперёд, ты будешь грызться за добычу, ты будешь грызться за кусок с другими волками, а также ещё и с волками позорными, с мусорами, с политиками, с конкурентами, с урками, со всеми. Если ты станешь частью системы, жизнь твоя не будет сладкой, она будет тяжёлой, жизнь твоя будет отравленной, горькой и пустой.

— Я так не думаю, — пожал я плечами.

— Ты ещё слишком юн и глуп, ты не имеешь опыта в этой жизни, и поэтому то, что я говорю сейчас, кажется тебе привлекательным и окутанным романтическим светом. Но когда ты станешь постарше, ты поймёшь, что этот выбор безумен, да только будет уже поздно, ты не сможешь соскочить и сойти с тропы.

Он посмотрел мне в глаза, пытаясь понять, дошло ли до меня то, что он сказал.

— Поднимись вон туда, — махнул он рукой туда, где тропинка приближалась к обрыву, — вон к тому кусту, что на самом краю. Возьмись за него, наклонись вперёд и посмотри, что ты там увидишь.

Я оценил расстояние от обрыва до валуна и подошёл к кусту, о котором он говорил. Куст рос на самом краю, нависая над глубоким ущельем. Подойдя к краю тропинки, я ещё раз глянул на Давида и сориентировался, смогу ли успеть отскочить в сторону, если он решит подтолкнуть меня вперёд.

— Посмотри, посмотри, только держись покрепче, — повторил он, не глядя в мою сторону.

Я наклонился вперёд и глянул вниз в ущелье. Далеко внизу, на площадке, заваленной крупными острыми камнями, лежало распростёртое человеческое тело.

— Увидел? — спросил Давид Георгиевич.

— Увидел, — ответил я.

— Ну молодец. Вот и выбирай, кто ты будешь такой. Начиная с этого дня ты будешь или сталкивать с обрыва других, или столкнут тебя самого. Ты меня понял?

— Мысль понятна, — кивнул я, выпрямляясь и возвращаясь к валуну, на котором сидел Давид Георгиевич. — Да, только сталкивать не по моей части. Я претендую на то, чтобы находиться в мозговом центре, а сталкивать с обрыва — дело рядовых исполнителей.

Он хмыкнул и глянул на меня с видом, будто разговаривал с неразумным мальчиком.

— Чтобы добраться до мозгового центра, Серёжа, — усмехнувшись, сказал он, — нужно очень много раз побыть исполнителем. И только потом перед тобой откроется путь дальше.

Мы вернулись в дом, и Давид Георгиевич распорядился, чтобы мне вернули телефон, документы и вещи, а также отвезли в аэропорт. Урок был преподан, и дальше задерживать меня никто не собирался.

Машина на этот раз была другой, мы ехали на стареньком джипе. Я забрался на заднее сиденье, и водитель, один из тех парней, что подсел вчера в машину, повёз меня в аэропорт.

Там я хотел купить билет на самолёт, который отправлялся через полтора часа. Но выяснилось, что на сегодня есть билеты только на вечер, а на завтрашнее утро тоже билеты отсутствовали. Можно было бы дождаться «своего» самолёта, на котором я должен был лететь изначалльно, с Лилей, Ангелиной и остальными гостями, но мне эта идея не понравилась.

Поэтому взял билет на вечер и поехал в город. Бродил и вспоминал молодость, правда многое узнать не смог. Жизнь изменилась, люди изменились, и города.

Прилетев в Москву, я на электричке добрался до центра и отметил, что Аэроэкспресс — это просто бомба, как сейчас принято говорить. Доехал до Белорусского вокзала, сел в такси, добрался до Маяковки и поселился в гостиницу, забронированную по телефону. На следующий день, я хорошо погулял, налюбовался столицей и к назначенному времени отправился в пивную, находящуюся в глубине за Путевым дворцом.

Москва произвела на меня сильное впечатление. Она была великолепна. Я решил, если останется время после встречи, погулять по центру и вдохнуть столичного воздуха. День выдался чудесный, было прохладно, но солнечно и безветренно, для прогулок погода подходила идеально.

Выйдя из такси, я зашёл в зал недорогого пивбара и огляделся по сторонам. Было темно и не слишком свежо. Заведение было старым и ремонт давно не делали. В дальнем углу у окна с видом на двор и детскую площадку сидел пожилой мужчина, неслабо пережёванный жизнью и, судя по всему, ни один раз получавший по голове. Он выглядел уставшим и, похоже, регулярно поддавал. Я подошёл поближе и заговорил.

— Здравствуйте. Вы Александр Дмитриевич?

— М-да… — он кивнул, оценивающе глядя на меня.

— А я Сергей, — сказал я. — Мы с вами разговаривали по телефону.

— Не ожидал, — прищурился он, — что ты такой молодой…

— Это я просто выгляжу молодо, — усмехнулся я. — А на самом деле мне уже шестьдесят пять.

— Ну-ну, — кивнул он. — Шутник. Садись. Тебе пиво-то можно?

— Пиво мне нельзя, я спортсмен. А вот чай и какие-то сосиски я закажу. Вы что будете?

— Я только пиво буду, — сказал он. — Странно, странно… Я думал, что тебе лет пятьдесят, ну или хотя бы лет сорок. А ты что, выходит, школьник? Ерунда какая-то…

— Ну да, школьник, — пожал я плечами. — Но планирую поступать в ваш институт.

Александр Дмитриевич равнодушно пожал плечами. На лице его отражалась глубокая усталость и апатия. Он немного оживился, увидев перед собой подростка, вместо взрослого человека, но быстро потерял интерес к этому факту.

У него был жидкие волосы, набрякшие мешки под глазами и нездоровое лицо с красными прожилками. Был он худ и несвеж и всем видом показывал, что последние шестьдесят пять лет его жизни были совсем непростыми.

— Поступай, — сказал он и отхлебнул пива.

Подошла официантка, спросила, что я буду. Я заказал колбаски с капустой и минеральную воду. Александр Дмитриевич, или просто Саня Мамай, попросил ещё пива.

— Ну и откуда ты знаешь Серёгу Бешметова? — прищурился он, разглядывая меня. — Ты ведь родился намного позже того, как он покинул этот мир.

— Есть такое дело, — кивнул я. — Вы совершенно правы, родился я позже него. Но я подружился с одной пожилой дамой, а она его неплохо знала. Она много о нём рассказывала.

— Что за дама такая? — прищурился Саня.

— Нет, это не его дама сердца. Я с ней познакомился относительно недавно. Роза Каримовна Гафарова.

— Не припоминаю такую, — покачал он головой.

— Она говорила, что Сергей Бешметов с большим уважением говорил о Сане Мамаеве, о Мамае, с которым он прошагал по горным дорогам Афгана и попадал не в одну передрягу, и с которым прошёл огонь, воду и медные трубы.

Мамай сжал зубы.

— Ещё она говорила, что он с большим уважением относился к принципиальной позиции этого человека и верил в него, и считал, что совершенно справедливо возглавил возникшую в то время службу собственной безопасности в МВД.

— Допустим, не возглавил, — кивнул Мамай, — но был одним из первых сотрудников.

— А вы Никитоса помните — спросил я?

Он сжал зубы и ответил не сразу. Подумал, наморщился, отхлебнул пива, только после заговорил.

— Помню я Никитоса. Через него-то всю жизнь мне и поломали.

— Это из-за тех материалов на генерала Деменёва, которые вам передал Бешеный?

— А ты-то откуда знаешь?

— Дело в том, что эта женщина, о которой я сказал, гражданская жена Эдуарда Калякина. Говорит вам что-нибудь это имя?

— Говорит, — наморщил лоб Мамай. — Меня с ним в своё время Серёга познакомил.

— Ну вот, я же объясняю. Это женщина, его вдова. Понимаете, к чему я клоню?

— А ты не провокатор? — нахмурился Мамай.

— Провокатор? Нет. Можете меня обыскать

Я встал и вывернул все карманы, расстегнул пуговицу на груди, показав, что микрофона нет.

Мамай огляделся по сторонам. Никто не обращал на нас внимания. Он махнул рукой.

— Ладно, ладно, это пустое, всего-то не проверишь. Эдуарда я помню. Меня с ним Серёга познакомил. Я с ним уже потом пересекался несколько раз, после гибели Бешметова. Но меня практически сразу турнули с места, выпнули с позором. Всё из-за тех материалов. Слишком рьяно начал капать без санкции начальства. Сначала отправили в Ленобласть, а потом в Читу перебросили. Хорошо, десять лет назад начальник Читинского ГУВД переехал в Москву, его перевели, вот он и меня с собой перетащил. У нас за прошедшие двадцать лет сложились неплохие отношения. Но только работать-то мне всё равно не дали. Спасибо, вот он меня в институт МВД пристроил. Такие дела, сынок…

— А если бы, Александр Дмитриевич, если бы Эдик Калякин вам привет передал… вы бы могли с этим приветом сделать хоть что-нибудь?

Мамай откинулся на спинку стула и отодвинул недопитую кружку. Вперил в меня взгляд, и взгляд его стал тяжёлым и неприятным. Посмотрев на меня, наглядевшись и обдумав что-то, он поднялся со своего места и наклонился вперёд, постучал пальцем по столу.

— Всё-таки провокатор, — помотал он головой. — Ну да ладно. Неужели Никитос послал?

— Погодите, прежде чем уйдёте, я скажу пару слов. Никитос меня не посылал. Никитос, как я думаю, причастен к гибели бизнесмена Назарова. Слышали, наверное, в новостях передавали? На Никитоса есть материалы. И я знаю, что Серёга Бешеный вам доверял больше, чем Никитосу, или столько же. Хотя считалось, что именно он его лучший друг. Но к вам он всегда относился с огромным уважением и доверием. Все на свете соврут, сказал он вам однажды, и Никитос соврёт, даже я сам совру. А вот ты, Мамай, останешься честным и прозрачным как стёклышко. Что бы с тобой ни делали, как бы тебя ни гасили и ни гнобили, что бы тебе в этой жизни ни пришлось перенести. Я в этом не сомневаюсь.

Я повторил когда-то сказанные мной слова. Мамай тяжело сглотнул, мотнул головой, повернулся и молча пошёл на выход.

— Позвоните, если что, — крикнул я ему вслед. — Подумайте, что можно сделать!

Он не обернулся и вышел из пивной.

Вылет самолёта задержался из-за тумана в Верхотомске, так что прилетели мы только в половине восьмого. Самолёт остановился далеко от здания аэровокзала, не подъехал к кишке, и когда мы дождались трапа и автобуса и, наконец, вышли было уже начало девятого. Как назло, все такси разъехались. Пришлось вызывать тачку и ещё какое-то время дожидаться. Машину долго не подтверждали, наконец подтвердили, так что из аэропорта я рванул прямиком в школу на экзамен. Как назло, ещё встряли в пробку. Одним словом, к школе я подъехал в четыре минуты десятого, выскочил из машины и бегом полетел ко входу, в один приём перемахнул через ступени, рванул дверь, влетел в фойе и практически врубился в Медузу.

— Краснов! — со злорадными нотками победительницы воскликнула она. — Явился! А я уж думала, ты решил не приходить, не тратить нервы и силы. Что толку? Я же тебя предупреждала.

— Нет, Лидия Игоревна, экзамены я сдавать буду. Что вы говорите, какие нервы, какие силы? Я готов и чувствую себя уверенно. Думаю, вы видели, сколько пятёрок я набрал за эту четверть.

— Видела, не видела, не имеет значения. В лицее будут учиться не только те, кто сдал успешно экзамены, но и те, у кого всё в порядке с дисциплиной.

— У меня всё идеально с дисциплиной. Никаких замечаний со стороны преподавателей.

— Человек, который опаздывает на экзамен, — произнесла она с пафосом, будто находилась на сцене Большого театра, — не может быть допущен к этому экзамену! Всё, Краснов. На этом наш ансамбль с вами прощается. Ты опоздал. Экзамена не будет.

Она произнесла это с торжеством в голосе и артистично протянула руку с вытянутым пальцем, указывающим на дверь

— Убирайся вон!

— Из каждого тупика в лабиринте, Лидия Игоревна, есть выход. И я его найду.

Я улыбнулся и вышел из школы.