Подарок мертвеца

Глава четырнадцатая

Это заявление ударило меня, почти как мешок с цементом.

— Итак, ты говоришь, что Клайда Нанли убили только потому, что он знал, кто порекомендовал меня для этой маленькой работы в колледже. — Меня охватил холод.

Может, я и привыкла к смерти, может, я и знала лучше любого другого, как она неизбежна и как заурядна, но это не означает, что я могла чувствовать себя легко, внеся свой вклад в чью-то смерть. Это как дождь со снегом: ты знаешь, что если атмосферные условия оправдаются, то пойдет дождь со снегом, но ты не должен радоваться этому.

Я тоже много думал об этом прошлой ночью. Я не могу смириться с тем, что тело Табиты оказалось там лишь в силу невероятного стечения обстоятельств. Если это не совпадение, нас направили туда, чтобы ее найти. Нами воспользовались. И человек, который сделал это, должен быть именно тем, кто убил Табиту. Клайд Нанли попросил тебя «прочитать» кладбище. Значит, кто-то должен был нашептать твое имя на ухо Клайду Нанли. Я не знаю, имел ли этот человек что-то против Клайда или сделал дружеское предложение. «Эй, ты ведь ведешь курс оккультизма, у вас там поблизости есть кладбище, давай пригласим странную женщину, которая специализируется на розыске мертвых, — пусть она придет и взглянет на это кладбище».

— Итак, ты думаешь, что Клайд заартачился, когда нашли тело Табиты?

— Думаю, да. Или же он не смог смириться со случайным совпадением — не больше, чем мы, или догадался, что тот, кто подговорил его пригласить тебя в Мемфис, должен что-то знать о смерти девочки. Нанли был засранцем, но он не был тупым.

— Верно, — рассеянно произнесла я. — Что ж, думаю, это сужает круг поисков?

— С чего ты взяла?

— Это не может быть Виктор.

— Почему не может? Держу пари, он уже значится в списке абитуриентов Бингэма. Ведь это его последний год в школе.

— А-а… — протянула я. — Что ж, может быть. Немного притянуто за уши, но ладно. Вот о чем я думаю: и Фелисия, и Джоэл учились в Бингэме. И старшие Моргенштерны, Джуди и Бен, наверняка знают множество людей, которые там учились. Даже если старшие Моргенштерны не учились там сами, все равно они живут в этом городе и четыре года платили за обучение Дэвида. Держу пари, то же самое относится и к Фелисии Харт.

В конце концов, старшие Моргенштерны не такие уж старые. Джуди слишком одолевает болезнь Паркинсона, чтобы она могла дойти до могилы Табиты, но ее муж очень даже подходит.

— Да и Фред Харт тоже выглядит сильным.

— Было бы ужасно, если бы оказалось, что убийца — дедушка девочки, — сказал Толливер.

— Кто бы ни был убийцей, это будет ужасно, — ответила я. — Кем бы он ни оказался. Тот, кто делает такое с одиннадцатилетней девочкой, ужасен превыше всякого разумения. — Я помедлила, чтобы собраться. — Я была в таком шоке, когда нашла ее… У меня не было достаточно времени, чтобы как следует… пережить момент ее смерти.

— Значит, ты хочешь снова исследовать тело? Если Сет Кениг это устроит?

— Он хочет, чтобы я исследовала Клайда Нанли. Конечно, он не знает, что я уже сделала это. Я не хочу снова прикасаться к Табите. Не хочу даже думать об этом. Но я должна быть уверена: я знаю все, что она может мне рассказать.

— Ты хороший человек, — сказал Толливер, застав меня врасплох.

— Вряд ли я такая уж хорошая, есть множество людей, которые бы тебе возразили, — попыталась я скрыть, какое удовольствие доставили мне его слова.

Я посмотрела на часы и нажала на кнопку, чтобы проверить дату. Вдруг что-то всплыло в моей памяти.

— О господи, пора позвонить девочкам.

Толливер сказал то, из-за чего у меня покраснели бы уши, если бы я не слышала эти слова уже сотни раз. Но нынче он не запротестовал, хотя часто возражал против этого испытания, которому мы подвергали себя каждые две недели.

Мы подождали, пока войдем в нашу комнату. Я с удовлетворением заметила, что снаружи нет ни одного репортера и нас не ждут никакие послания. В первый день нашего появления здесь нас ждало около двадцати писем, и мы выбросили все.

Чтобы решить, кто из нас наберет номер и позвонит Ионе, мы сыграли в «камень — ножницы — бумага». Как всегда, я сделала неправильный выбор, что было довольно смешно, если хорошенько об этом подумать. Если бы я на самом деле была экстрасенсом, как меня часто называли, то смогла бы выиграть в такой простой игре.

Я нажала на кнопку быстрого набора номера Ионы. Иона Горхам, урожденная Хоуи, была единственной сестрой моей матери. Она вышла замуж за Хэнка Горхама двенадцать лет назад, двенадцать долгих, бездетных и богобоязненных лет. Она взяла под свою опеку Мариеллу и Грейси, когда моя мать и отчим отправились в тюрьму. Это случилось после того, как во время расследования похищения Камерон выяснилось, что у нас никудышные родители.

Мне было нечего об этом сказать, потому что тогда я была несовершеннолетней.

Я попала в фостерную семью[28]. Иона и Хэнк не захотели меня взять, и я считаю, это было к лучшему. Мне было семнадцать, и они думали, что я слишком много времени провела с матерью, что, несомненно, испортило меня. Я проучилась последний год в школе, куда меня записали, и этот год был странно приятным, несмотря на мое душевное смятение. Впервые с раннего детства я жила в чистом доме, регулярно питалась и нечасто должна была готовить сама. Я могла спокойно делать домашнюю работу. Никто не отпускал на мой счет неприличных комментариев, никто не принимал наркотики, а мои фостерные родители были простыми, милыми, прямодушными людьми. Я знала, что к чему в этом доме. У них было еще два фостерных ребенка, и мы, в общем-то, ладили друг с другом.

Толливер, которому тогда исполнилось двадцать, переехал к своему брату Марку, поэтому с ним все было в порядке. Он приезжал так часто, как только мог и как позволяли ему Гудманы.

— Алло? — Мужской голос отвлек меня от прошлого, вернув к настоящему.

— Хэнк, здравствуй, это Харпер, — произнесла я ровным невыразительным голосом.

Чтобы разговаривать с Ионой и Хэнком, нужно было быть швейцарцем.

«Нейтральна, — повторяла я себе. — Я нейтральна».

— Здравствуй, — ответил он с полным отсутствием радушия и энтузиазма. — Ты где сейчас, Харпер?

— В Мемфисе, Хэнк. Спасибо, что спросил.

— Полагаю, Толливер с тобой?

— О, можешь не сомневаться, — сказала я очень жизнерадостно. — Тут холодно и дождливо. А как у вас в Далласе?

— О, не могу пожаловаться. Сегодня плюс десять.

— Похоже, у вас здорово. Мне бы хотелось поговорить с Мариеллой, если она поблизости, а потом с Грейси.

— Иона отправилась за покупками. Посмотрю, смогу ли разыскать девочек.

Вот неожиданная удача.

— Злой Ведьмы там нет, — прижав телефон к груди, сообщила я Толливеру.

Иона имела неисчерпаемый запас оправданий, позволявший не подпускать нас к девочкам. Хэнк был не таким изобретательным или не таким безжалостным.

— Привет! — сказала Мариелла.

Теперь ей было девять, и она доставляла много хлопот. Вряд ли она была бы ангелом, если бы жила с нами, потому что жизнь есть жизнь. В первые годы своей жизни Мариелла и Грейси не знали заботы и внимания родителей. Я не говорю, что мои мать и отчим не любили девочек, но то была не такая любовь, которая смогла бы вынудить родителей стать трезвыми и ответственными. По крайней мере, мы, старшие дети, некогда знали такую любовь, в незапамятные времена. Мы знали, что правильно и что неправильно. Знали, какими должны быть родители, что такое свежие простыни и домашние обеды и одежда, которую носим только мы.

— Мариелла, это твоя сестра, — сказала я, хотя Хэнк, конечно, уже сказал ей, кто звонит. — Как у тебя дела?

Я так старалась, и Камерон тоже, и Толливер. Даже Марк, когда у него были лишние деньги, время от времени заглядывал к нам, чтобы привезти еду.

— Меня приняли в баскетбольную команду, — сообщила Мариелла. — В Ассоциации юных христианок.

— О, это отлично!

Это и вправду было отлично. Мариелла впервые ответила мне не надутым хрюканьем.

— Ты уже начала играть или еще тренируешься?

— Через неделю у нас будет первая игра, — ответила она. — Если вы приедете, то сможете на нее прийти.

Я широко распахнула глаза, давая Толливеру понять, что этот телефонный разговор идет не так, как обычно.

— Нам бы очень этого хотелось, — сказала я. — Мы должны проверить наше расписание, но мы были бы очень рады посмотреть, как ты играешь Грейси тоже играет?

— Нет, она говорит, что это глупо — выходить туда и потеть, как свинья. Она говорит, что мальчикам не нравятся потные девчонки и все будут звать меня лесбиянкой.

Я услышала на заднем плане шокированный возглас Хэнка.

— Грейси ошибается, — заверила я Мариеллу. — Она просто не хочет играть в баскетбол. Наверное, ты умеешь играть в баскетбол получше Грейси?

— Можешь держать пари, — гордо сказала Мариелла. — Грейси и на милю не подойдет к кольцу. А я на последней тренировке попала в него дважды.

— Я уверена: Грейси умеет делать что-то такое, что ей нравится, — пыталась я быть дипломатичной и в то же время укрепить те успехи, которых добилась с Мариеллой.

— Ха, — насмешливо произнесла Мариелла. — Ну, все равно.

— Вас в этом году уже сфотографировали для школы?

— Да. Снимки скоро должны быть готовы.

— Вы сохраните их для нас, слышишь? Одну для твоего брата Толливера, чтобы он мог носить ее в бумажнике, а вторую — чтобы ее могла носить я.

— Ладно, — бросила она. — Эй, а Грейси вступила в хор.

— Серьезно? Она там, поблизости?

— Да, она только что вошла на кухню.

— Раздалось шарканье.

— Да? — Это был голос Грейси, которая глубоко ненавидела нас.

— Грейси, я слышала, ты поешь в школьном хоре.

— Да, и что?

— У тебя сопрано или альт?

— Не знаю. Я пою мелодию.

— Хорошо, наверное, сопрано. Послушай, мы думаем о том, чтобы приехать на одну из игр Мариеллы. Как думаешь, ты могла бы присоединиться к нам, если мы приедем?

— Ну я могла бы прийти туда с подругами.

Которых она каждый день видела в школе, с которыми разговаривала по телефону до полуночи, если верить Ионе.

— Я знаю, что для тебя важно побыть с подругами, — ответила я, снова становясь швейцарцем, — но мы не часто видимся.

— Ладно, я подумаю об этом, — без энтузиазма сказала она. — Дурацкий баскетбол. Когда она бегает по полю, у нее трясутся щеки. Как у легавой.

— Тебе нужно быть хорошей сестрой, — заявила я, возможно, не таким нейтральным тоном, каким мне бы хотелось. — Тебе нужно подбадривать Мариеллу.

— Это еще зачем?

Так-так, я совсем не нейтральна.

— Тебе ведь чертовски повезло, что у тебя есть сестра, — начала я горячо, но, услышав свой тон, сдержалась. Потом сделала глубокий вдох. — Знаешь что, Грейси? Потому что поступать так — правильно. Здесь твой брат.

Я передала телефон Толливеру.

— Грейси, я хочу послушать, как ты поешь, — сказал Толливер.

Он сказал именно то, что следовало сказать, и Грейси пообещала, что выяснит, когда хор будет выступать в первый раз, чтобы мы с Толливером смогли отметить этот день в календаре. Потом Грейси, очевидно, передала кому-то трубку.

— Иона, — сказал Толливер с еле заметным удовольствием в голосе. — Как поживаешь? В самом деле? Из школы снова звонили? Что ж, ты ведь знаешь — Грейси не глупа, поэтому должна быть какая-то другая проблема. Ладно. Когда у нее тест? Хорошо, что за него платит правительство штата. Но ты знаешь, что мы бы… — Некоторое время он молча слушал. — Хорошо, позвони нам, когда будут известны результаты. Мы хотим быть в курсе.

Послушав еще несколько минут обрывки этой беседы, я обрадовалась, когда Толливер в конце концов дал отбой.

— Что происходит? — спросила я.

— Пара проблем, — нахмурившись, ответил он. — Это был неплохой разговор с Ионой. Учительница Грейси думает, что у Грейси, возможно, СДВР. Она рекомендовала пройти тест, и Иона отвезет Грейси на проверку на этой неделе. Очевидно, за тест заплатит штат.

— Я ничего не знаю о СДВГ, — сказала я, как будто могла приготовиться к такому. — Мы должны поискать в Интернете.

— Если у нее это найдут, ей придется принимать лекарства, так сказала Иона.

— Каковы побочные эффекты?

— Кое-какие есть, но Иону больше заботит страховое пособие. Очевидно, Грейси порядком бузит в школе, а Ионе хочется мира и покоя.

— Как и всем нам. Но если есть побочные эффекты…

Мы провели остаток вечера в Интернете, читая статьи о синдроме дефицита внимания и гиперактивности и о лекарствах, которыми его лечат. Такое казалось чрезмерным и странным, учитывая, что Толливер, Камерон и я воспитывали этих девочек с младенчества. Моя мать просыпалась, чтобы позаботиться о них, когда они были грудничками, но если бы не мы, Мариелла и Грейси не ели бы, не переодевались, не научились считать и читать. Когда Камерон похитили, Мариелле было всего три года, а Грейси — пять. Они вместе ходили в детский сад несколько дней в неделю по утрам, потому что мы их туда записали, а потом сказали моей матери, что они с отчимом должны сделать.

Мы отводили их в дошкольную группу, прежде чем сами отправлялись в школу, а все, что надо было сделать маме, — это вспомнить, что нужно их оттуда забрать. Обычно она вспоминала, если мы оставляли записку.

Вот я опять погружаюсь в прошлое, хотя это последнее, чем мне хотелось бы заняться.

— Достаточно, — спустя некоторое время сказал Толливер, когда мы почувствовали, что знаем немного больше о синдроме и о лекарствах, которыми его лечат. — Мы выясним больше, когда узнаем, есть ли у нее этот синдром или нет.

Я почувствовала, что тону. Я понятия не имела, как много всего сразу может пойти наперекосяк, пока ребенок учится в школе. Что случалось с детьми тогда, когда все эти синдромы еще не были идентифицированы, а курс лечения не был разработан?

— Думаю, на таких детей наклеивали ярлык тупых или трудных, — сказал Толливер. — И для них это было концом.

Я почувствовала печаль, думая обо всех детях, с которыми не поступали по справедливости, потому что их проблем просто не понимали. Однако мы только что прочитали две статьи о родителях, которые слишком пичкали лекарствами своих детей, страдающих теми же проблемами, — и тогда малыши, которые всего лишь имели взрывной характер, получали лекарства, которые не следовало бы им давать. Это пугало. Хватит ли у меня когда-нибудь смелости завести ребенка? Маловероятно. Я должна полностью доверять своему партнеру, чтобы дать жизнь ребенку. Единственным человеком, которому я когда-либо так доверяла, был мой брат Толливер.

И когда я подумала об этом, произошла самая странная вещь. Мир, казалось, на минуту застыл. Словно кто-то нажал на огромный выключатель в моей голове.

Толливер направился в свою комнату, и я встала с кресла, которое пододвинула к столу, чтобы читать с экрана ноутбука.

Я смотрела в спину брата, и внезапно мир скользнул вбок, а потом принял новые очертания. Я открыла было рот, но тут же его закрыла. Что я хочу сказать Толливеру? Вряд ли я на самом деле хотела, чтобы он обернулся.

Брат начал поворачиваться, и я бросилась в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, я прислонилась к ней.

— Харпер? Что-то не так? — услышала я тревожный голос по другую сторону двери.

Мной овладела полная паника.

— Нет!

— Но у тебя такой голос, будто что-то случилось.

— Нет! Не входи!

— Хорошо. — Теперь голос Толливера звучал куда суше. Брат двинулся прочь от двери, наверное в свою комнату.

Я опустилась на пол.

Я не знала, что сказать самой себе, как обращаться с такой идиоткой, как я. Я заняла идеальную позицию, чтобы уничтожить единственно ценное в жизни. Одно слово, один неверный поступок — и все это исчезнет. Я буду унижена навечно и ничего не получу взамен.

В один черный миг я подумала: не стоит ли просто покончить с собой, покончить со всем этим. Но могучий инстинкт самосохранения отверг эту мимолетную мысль, едва она пришла мне в голову. Если уж я пережила удар молнии, я могу пережить и это откровение.

А он никогда не должен узнать.

Я подобралась к постели, не вставая с пола, кое- как поднялась и легла поперек. За несколько болезненных минут я составила планы на следующую неделю, ужасаясь своему чудовищному эгоизму. Как я могу удерживать Толливера рядом еще хоть на одну минуту?

Но я не могу отпустить брата, возразила я себе. Если я внезапно его прогоню, он что-то наверняка заподозрит. Я просто не могу так поступить. Я сделаю это примерно через неделю, когда придумаю как обставить все наилучшим образом. А пока надо следить за своим поведением, за каждым своим поступком.

Жизнь, которая только что лежала передо мной как богатое лоскутное одеяло, внезапно стала серой. Я забралась в постель отеля, как забиралась в сотни других подобных постелей.

Я глядела в потолок, на луч света, который его пересекал, на красный глазок детектора дыма. Несколько часов я пыталась перекроить свою жизнь. Но понятия не имела, в каком направлении двигаться.