Поцелуй мертвеца

Глава 12

Своими грязными стенами комната напоминала место для съемок фильма ужасов; потускневшая краска, которая, возможно, когда-то была белой, отслоилась от кирпичей так, что теперь ошметки валялись под стенами, как если бы кто-то весьма крупный содрал ее когтями. Вопрос в том, была ли она отодрана, потому что кто-то стремился попасть внутрь или же хотел выбраться? Пол устилал слой песка и пыли, хрустевший у нас под ногами, липнувший к стенам и покрывавший огромные колонны, украшавшие комнату и удерживающие высокие потолки. Так же там было несколько расположенных практически под потолком окон, но таких маленьких, что, вероятнее всего, не давали никакого света, не говоря уже о том, чтобы думать выбраться через них. Помещение было огромным и наполненным эхом разговоров горстки полицейских и двух членов СВАТа в полном обмундировании, непринужденно державших свои АR винтовки, но в тоже время на удивление готовых к бою, так, что в «непринужденность» не особо и верилось. Я кивнула им; они еле заметно кивнули в ответ. Двое в униформе, стоявшие по сторонам от заключенных, смотрели прямо перед собой, на их галстуках виднелись крестообразные булавки. Как только сотрудники полиции начинали чувствовать обоснованное опасение за свою жизнь, например их вероятность стать мертвыми полицейскими, они все принимались открыто носить религиозную символику, не задумываясь над тем дерьмовым фактом, что ее можно было истолковать как предполагаемую угрозу заключенному.

Зебровски выбрал вампиршу, которая показалась ему самым слабым звеном, и я доверилась его суждению, хотя сама выбрала бы другого задержанного. Вампирша выглядела так, будто была одной из тех, кто пригласил бы Чеда[16]на выпускной в средней школе. Она была худощавой, на ее теле едва наметились округлости, ее ладони были такими маленькими, что казались детскими. Ее золотистые локоны были коротко и очень небрежно острижены в стиле прически 70-х годов — «перьями», но волосы для такой стрижки были слишком густыми, поэтому смотрелось так себе. Знала ли девушка, что стрижка ей не шла, что она заставляла ее лицо казаться еще тоньше, и только добавляла детской невинности? Если знала, то почему не меняла ее? Потому что как большинство вампиров, она не могла отращивать свои волосы; однажды остриженные, они больше никогда не отрастут. Она умерла, навсегда застряв в этом облике. Ее тонюсенькие ручки и ножки остались такими неуклюжими, как бывает, когда ребенок резко вытягивается, и руки-ноги кажутся долговязыми, от чего начинаются проблемы с координацией, а для нее так будет всегда.

Жан-Клод и некоторые другие вампиры могли увеличивать мышечную массу и отращивать волосы, но то, что они были на это способны, потому что были достаточно сильны, об этом я узнала буквально несколько месяцев назад. Жан-Клод был Мастером Города Сент-Луис, что означало — его сила помогала всем вампирам города, присягнувшим ему на крови, просыпаться на закате. Его воля, его сила; стоило ему умереть, некоторые из них погибнут с рассветом и никогда больше не восстанут, по крайней мере, так это было в теории. Я знавала двух вампиров, разделавшихся с основателями их линий крови и выживших после. Мне говорили, что Жан-Клод подпитывался силой от своих подчиненных и делился ею с теми, кто был для него ценен. Тот, кто мне это сказал, был врагом, и все же... я как-то спросила Жан-Клода об этом. На что он ответил:

— Я Мастер этого Города, ma petite; к этому прилагается определенная доля силы.

— Однажды ты сказал, что расходуешь часть силы для того, чтобы отращивать ради меня волосы, потому что мне нравятся мужчины с длинными волосами, но у того же Ашера тоже длинные волосы, и танцовщики-вампиры из твоего клуба подкачали себе мышцы в спортзале. Ты с ними тоже делишься своей силой?

— Oui.

— Ты черпаешь ее от других вампиров?

— Я получаю силу от каждого, подвластного мне вампира, но я не ворую у них. Каждый в отдельности, они не обладают достаточной силой, чтобы вырастить на своей голове хотя бы один волосок или добавить себе хоть чуточку мышечной массы. Я не меняю их уровень силы, но подпитываюсь от них и тем, что я получаю, могу делиться с теми, кого выберу.

Что ж, как и многие факты о вампирах, это было правдой и в то же время не было. Девушку-вампира звали Шелби, и она не принадлежала к немногочисленным избранникам Жан-Клода; как и большинство вампиров, она застряла в том облике, которым обладала при смерти — на тот момент ей было где-то четырнадцать — молоденькая, худенькая, едва достигшая переходного возраста девочка. Новые наручники и кандалы были ей велики, поэтому она была закована в обычные. Они были цепью закреплены у нее на талии, но подходящие для ее ног кандалы так и не нашли. Просто она была слишком маленькой, а это означало, что теоретически, у нее было достаточно сил, чтобы порвать их, как это сделал парень в полицейском участке. Вот только он был почти двухметровым мускулистым мужчиной, а Шелби — очень миниатюрной, казавшейся очень хрупкой девушкой. Я надеялась, что ей не хватит сил вырваться, особенно если учесть, что я намеревалась запугать ее до полусмерти ее немертвой жизни.

Она смотрела на меня огромными, явно переполненными страхом глазами. Вампиры постарше могли скрыть практически любую эмоцию после столетий практики, но когда ты мертв всего лишь лет тридцать, ты ничем не отличаешься от своего живого ровесника, если не считать, что ты мертв и навеки заключен в тело, которое тебе хотелось бы забыть, как страшный сон, навеянный школьными годами. Превращение в вампира, вовсе не означает, что ты тут же получишь крутые способности. Точно так же никто не был наделен, не пойми откуда, взявшимися знаниями боевых искусств, деньгами или сексуальной привлекательностью, и никто не становился хорош в постели — это приходило с практикой, а некоторые вампиры так никогда и не умели распоряжаться деньгами. Не похоже, что став вампиром Шелби много обрела, или, быть может, это всего лишь обман? Может, она играла на своем жалостливом образе, и при первой же подвернувшейся возможности поубивала бы нас всех? Может и так. Одна из самых страшных вампиров, которых я когда-либо встречала, выглядела как двенадцатилетняя девочка — в реальности она была тысячелетним монстром.

Ульрих пошел со мной, он нес вторую сумку, предназначенную для более официальных исполнений приговора. Охотясь на вампиров, я убивала их любым доступным способом, не переживая из-за беспорядка. Но если тело было уже «мертвым», а мы находились на собственности налогоплательщиков, то нельзя было забывать об аккуратности. Я расстегнула первую сумку и достала оттуда большой сложенный кусок брезента, с одной стороны покрытый пластиком. Ульрих помог мне расстелить его на полу.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала вампирша Шелби; приглушенные слова эхом отдались в просторном помещении. Для криков здесь была отличная акустика.

Я склонилась на колени перед сумкой и начала вытаскивать приспособления, которые по закону был обязан иметь при себе истребитель вампиров, но которыми я практически никогда не пользовалась. Поскольку главной целью всего этого было устрашить свидетеля/подозреваемого, содержимое сумки было впечатляющим зрелищем. Первыми были колья. Они лежали в свернутом и перевязанном пластиковом чехле; каждый из шести колов имел свой кармашек, в который вставлялся, дабы не гремели по всей сумке, и не напарывались на меня всякий раз, как начинаю в ней рыться. Я размотала чехол и вытащила все колья, разложив их прямо на брезент весьма пугающей остроконечной чередой. Я практически никогда ни на ком не использовала колья, но те, что возила с собой, были изготовлены из очень остро заточенной твердой древесины, потому что, если бы они мне все-таки понадобились, хорошо бы иметь их наготове. Иногда тебе приходится полагаться только на свое снаряжение, поэтому я всегда проверяла, чтобы мое было на высоте.

— Вы не можете этого сделать. Я никому не причинила вреда, — всхлипнула вампирша.

— Скажи это тем офицерам, которых убили твои дружки, — отрезала я.

Она посмотрела на офицеров в форме, стоявших по обе стороны от нее, протянув к ним маленькие ручки настолько далеко, насколько позволяли цепи на талии:

— Пожалуйста, я не знала, что они кого-то убьют. Мы бы вернули девочку, но она до последней минуты хотела стать вампиром. Она испугалась. Мы все испугались.

— Кто такие мы? — спросила я.

Она вновь посмотрела на меня с расширенными глазами, бледнея от страха так, что казалась практически бледно-серой.

— Нет, — прошептала она.

— Что значит — нет? — Задав вопрос, я вытащила чехол из тонкой черной кожи. Он был так же перевязан, как и тот, что для кольев. Я размотала его, и медленно, с любовью, распаковала блестящую серебряную ручную пилу, такую, какой пользуются для операций по ампутации. Я как-то пробовала ей воспользоваться, но мне не понравилось ни ощущение, ни звук лезвия, разрезающего позвоночник. Она должна была облегчить обезглавливание, и закон гласил, что я обязана ее иметь при себе. Я никогда не пользовалась ей по назначению; и никогда не планировала ей воспользоваться, но один ее вид заставил вампиршу вскрикнуть. Отрывисто, жалобно, она пискнула, тут же закусив себе губы, будто опасаясь, что ее накажут за то, что она позвала на помощь. Этот естественный жест заставил меня задуматься о том, какой она была при жизни, и как много жестокости было в ее жизни. Она умерла, когда вампиры были все еще вне закона в этой стране, их можно было истреблять без проволочек, и кто угодно мог это сделать, просто за то, что они немертвые, а значит, она была вынуждена прятаться десятки лет. Сложно прятаться, когда ты вампир и выглядишь, как ребенок. Тебе нужен взрослый, который научит тебя притворяться. Какую цену она заплатила за это притворство?

Было ли мне ее жаль? «Да». Повлияет ли это на то, что я собиралась сделать? «Нет». Те дни, когда мои чувства так сильно сказывались на моей работе, были давно позади. Теперь, если мои эмоции и сказывались на работе, то все обстояло гораздо серьезней, да и случалось это гораздо реже.

Ульрих склонился на колени рядом со мной, чуть сместив свой ремень со снаряжением в сторону. Он берег одно из колен, будто оно сгибалось с трудом. Он тихо заговорил:

— Что-то я не очень в восторге от этого, как и ожидалось.

— Она слышит, — предупредила я.

Он выглядел удивленным, затем посмотрел на девушку, и обратно на меня.

— У них, что суперслух?

Я кивнула и достала прозрачную пластиковую банку с, высушенными и готовыми к использованию в ароматической смеси, красными лепестками роз.

— Розы, это еще зачем? — спросил он.

— Чтобы положить в рот.

— Я думал, что ты нашпигуешь ему рот чесноком.

— Можно, многие так и делают, но от чеснока может провонять сумка, от роз — нет, а работают они абсолютно одинаково. — О чем я умолчала, так это о том факте, что я никогда и ничего не запихивала в отрезанную вампирью башку или в мертвого вампира, пока он еще был цел. Отделив позвонки, я сжигала части тел по отдельности и развеивала прах в разные источники проточной воды, если убитый вампир был действительно старым или очень могущественным, но насколько я могла судить, засовывание любого дерьма в рот никоим чертом не мешало им встать из могилы. Высшие инстанции добавили этот пункт в протокол казни в морге, но единственное, что я со временем поняла, так это то, что было куда быстрей и аккуратней запихать чеснок или лепестки роз в рот вампиру, чем протыкать его колом. Может, если надвигался рассвет, вампиры не способны кусаться, пока не вытащат все это изо рта, а может они просто подавятся? Понятия не имею, но насколько я знаю, ничего сверхъестественного это телам вампиров не делало. Однако это заставило вампиршу в комнате с нами заплакать.

Ульрих наклонился и прошептал:

— Она ровесница моей внучке.

— Нет, только так выглядит, на самом деле она ровесница кому-нибудь из твоих детей, если им лет тридцать-сорок, и она все еще слышит тебя.

Он снова посмотрел на нее.

Я услышала, как лязгнули цепи и она затараторила:

— Пожалуйста, пожалуйста, помогите мне. Я не знала, что они убьют их. Я слишком мала, чтобы остановить их, слишком слаба. Я всегда слишком слаба.

Ульрих практически замер, стоя все еще рядом со мной на коленях. Я ткнула его в плечо, когда это не заставило его пошевелиться, я ударила его в то же плечо. От этого его тело покачнулась, и он чуть не упал.

— Какого черта, Блэйк?

— Ты смотрел ей в глаза, Ульрих, она трахала тебе мозг.

Два сотрудника СВАТа направили свои винтовки на вампиршу.

— Ты даешь зеленый свет, Блэйк, просто скажи когда, — сказал Бекстер.

— Не сейчас, — ответила я. Я знала, что Бекстер сказал это вслух, чтобы припугнуть вампиршу, но также понимала, что это правда. Маршал США с действующим ордером на исполнение и был тем зеленым светом в зоне СВАТа. Скажи только слово, и будет тебе четкий выстрел.

Ульрих взглянул на меня, собрался было спорить, но затем на его лице воцарилось задумчивость:

— Чертовщина какая-то, я думал о своей внучке и как сильно она мне напоминает ее, но ведь это не так. У моей малышки темные волосы и она младше, но где-то на минуту я видел поверх вампирши лицо своей внучки, будто она была ею. — В тот момент, когда он вновь взглянул на меня, в его глазах проглядывала пропасть страха. — Господи, Блэйк, так быстро, она влезла мне в голову так быстро?

— Такое случается, особенно если вампир напоминает тебе кого-то, будь то даже внучка приблизительно того же возраста.

Один из силовиков сказал:

— Наши кресты не светились, а они бы загорелись, используй она свою вампирскую силу.

— Они засветятся, если она использует силу в достатке, или направит ее на вас, но она, ни черта с вами не делала, и обставила все весьма скрытно. — Я вновь посмотрела на нее, прямо глаза в глаза, потому что мне не нужно было бояться такой слабой вампирши, по крайней мере, не ее трюков с разумом.

— Весьма недурно; готова поспорить, что этот жалкий приемчик срабатывает почти всякий раз, когда тебе нужен взрослый, чтобы защитить или накормить.

Ее худое маленькое личико озлобилось, и вот теперь в эти серых глазах показался монстр. Вот она — правда, вот то, что прожило больше тридцати лет и кормилось людьми еще тогда, когда она рисковала быть выслеженной и убитой, если кто-то из ее доноров крови отправился бы к властям. Я не думала, что она была достаточно сильна, чтобы стирать их воспоминания; единственным иным для нее вариантом было выпить их кровь и в итоге убить, или обратить в вампиров, чтобы они не смогли ее выдать. Большинство вампиров-детей не обладали достаточной силой, чтобы делать из людей себе подобных.

— Скольких людей ты убила, не ради еды, а чтобы не дать им выдать себя? От скольких ты кормилась, а затем убила, чтобы сохранить свой секрет?

— Я не просила делать меня вампиром, — выплюнула она. — Я не хотела навсегда остаться такой. Вампир, обративший меня, был педофилом, навечно превратившим меня в свою идеальную жертву.

— Сколько лет прошло, прежде чем ты убила его?

— Я была не достаточно сильна, чтобы убить его, — произнесла она по-прежнему детским голоском, но его тон, в котором сквозила сила, совсем таковым не был.

— Но ты заставила кого-то сделать это вместо тебя, не так ли?

— Они хотели спасти меня от него, а я хотела, чтобы меня спасли. Ты понятия не имеешь, на что это было похоже.

Я вздохнула.

— Ты не первый встреченный мною ребенок-вампир, обращенный педофилом.

— Он заслужил смерть, — сказала она.

Я кивнула.

— Не спорю.

— Тогда, пожалуйста, не причиняйте мне боли. Я больше не хочу, чтобы мне причиняли боль. — Она выдавила слезы, и те блестели в ее больших глазах.

— Ты хороша, — сказала я. — Не думала, что тебе удастся достаточно хорошо сыграть, чтобы скрыть страх, но ты хотела, чтобы я его видела. Ты хотела, чтобы все это видели. Мне следовало догадаться, что в этом теле ты должна быть мастером манипуляций, чтобы выживать так долго.

— Слезы и жалость — это все, что у меня есть, все, чем я когда-либо могла себя защитить.

Ульрих двинулся к двери.

— Я не могу на это смотреть — слишком напоминает дом.

— Иди и проверь как там твой напарник, и помни, что она прикончит тебя, стоит ей посмотреть на тебя.

— Я не сделаю этого, — возразила она.

Я посмотрела ей в лицо.

— Лжешь.

Она зашипела на меня, и словно по мановению руки все присутствующие перестали считать ее маленькой девочкой. Ее глаза начали наполняться тем свечением, которое означало, что она вот-вот врубит на полную свою вампирскую сущность; но была достаточно слаба, поэтому не сложно было догадаться, когда она собиралась на нас наброситься.

— Блэйк? — позвал Мердок, плотно прижав винтовку в плечо; напарник последовал его примеру.

— Прекрати, не то мы прямо сейчас прострелим тебе сердце и башку.

— Лучше уж быстро сдохнуть, чем быть напичканной до краев цветочками, а потом обезглавленной.

— Ничто из этого не предназначено для тебя, Шелби. Это для трупов.

Свечение в ее глазах начало угасать:

— Каких трупов?

— Убитых вампиров; ты знаешь, мы обязаны отделять голову и вырезать сердце, как только вампир умирает, чтобы не дать ему подняться из могилы.

— Тогда зачем было мне все это показывать?

— Помоги нам найти тех, кто повинен во всех этих смертях, и, быть может, тебя не казнят вместе с ними, ну а если ты нам не поможешь и они снова убьют, притом, что ты могла бы помочь нам их остановить… — Я жестом указала на колья, — …это все будет предназначаться тебе.

— Если я скажу вам, где они, они меня прикончат.

— Если только я не убью их первой, Шелби. Со мной будет целый отряд СВАТа; мы их убьем. Они больше никогда не причинят тебе вреда и не будут запугивать.

— Всегда найдутся другие; я слишком слаба.

— Присоединяйся к Церкви Вечной Жизни; у них существуют группы воспитанников для детей-вампиров. Ты сможешь быть с другими, такими, как ты, и все это будет законно, ты сможешь пойти в колледж, получить работу, жить.

— Чтобы присоединиться к Церкви, я должна буду выпить крови твоего Мастера, и тогда я буду принадлежать ему. Я больше не хочу быть чьей-то рабыней.

— Клятва на крови для того и нужна, чтобы не дать вампирам сотворить именно то, что сделали вы — убивать людей. Сильный Мастер Города может не дать своим подданным действовать, руководствуясь жаждой крови.

— Он слишком могущественный, как и ты, Анита Блэйк! Это вовсе не обычная клятва на крови Мастеру Города; тут мы теряем свою волю. Вы превращаете нас в баранов, слепо следующих за нашим прекрасным лидером и его кровавой шлюхой!

Я улыбнулась.

— Неси что хочешь, Шелби; называй меня, как тебе угодно, но ты была свидетелем, когда у тебя на глазах убили двух офицеров полиции, и ты ничего не сделала для того, чтобы это остановить. По закону ты точно так же виновна, как и вонзившие в них свои клыки вампиры, и за это тебя казнят. Помоги нам найти их, и возможно в новых законах найдется лазейка, которая поможет тебе избежать всего этого и выжить.

— Я уже мертва, Анита Блэйк.

— Нет, это вовсе не так. Ты жива. Ты ходишь, ты говоришь, ты думаешь, ты — это все еще ты — быть нежитью вовсе не значит быть мертвым. — Я подошла к двери, распахнула ее и скомандовала: — Заносите.

Два офицера внесли в комнату обернутое в черный полиэтилен тело. Его лицо было бледным и все еще оскалено. Это был тот самый вампир, который пытался прикрываться похищенной девочкой. Я застрелила его, и теперь могла закончить работу.

— Положите его на середину брезента, — попросила я.

Офицеры опустили тело туда, куда я указала. Один из них чуть запнулся, и из-под покрывала выскользнула рука и тут же обвисла, как бывает только при истинной смерти.

Шелби нервно вдохнула, и я подумала, что, возможно, наконец-то это было искренне.

Я развернула полиэтилен и посмотрела на мертвого вампира. Ранения в верхней и средней части его груди по краям засохли и почернели, но кровь оставалась все еще довольно красной, и окрасила его рубашку оттенками алого, коричневого и, наконец, цветом большей части крови — черного. Можно утверждать, что смерть подобна долгому сну, но мертвое тело ведет себя совсем иначе,чем спящее; даже у потерявших сознание нет той вялости суставов, какая свойственна только что умершим. Некоторые вампиры коченеют мгновенно, но этот не был достаточно стар для такого эффекта; он был как любой другой труп через два часа после наступления смерти, только кровь не скапливалась в теле, как это происходит с людьми.

— Вот это — мертво, Шелби; чем бы ты ни была, ты не такая.

Я достала спецовку из другой сумки, в которой хранила то, что использовала чаще всего, а не предписанные правительством приспособления. Правительство не указывало мне, что я обязана надевать комбинезон, но ведь людям, пишущим законы, никогда не приходилось выполнять мою работу. Откуда им знать, сколько крови и прочей дряни вытекает из тела, когда ты удаляешь из него сердце и отрезаешь голову. Пока сам не измажешься в таком количестве крови, тебе просто-напросто не понять. Спецовка уменьшала число счетов из химчистки и помогала мне крепче спать по ночам. Не один раз придется выковыривать кровь из-под ногтей, прежде чем вы начнете строить из себя Леди Макбет и перестанете верить, что от этой крови вообще можно избавиться.

Я заплела волосы в косу, к чему меня приучил Натаниэль. С моими кудряшками у меня никогда не получится такая же аккуратная коса, как у него, но, по крайней мере, я могла заправить волосы, которые доходили мне почти до пояса, под плотную шапку. Я пробовала использовать одноразовые шапочки для душа, но я была вполне тщеславна, и стала использовать дешевые и плотно прилегающие шапки; они были дороже шапочек для душа, но выглядели не так по-идиотски. Заправлять волосы в них было сложнее, но черная шапка выглядела куда более угрожающе, чем веселенький полиэтиленчик на голове, а сегодня это было нам на руку.

— Почему ты убираешь волосы? — спросила Шелби.

— Надоело выковыривать кусочки людей из волос.

— Кусочки людей. — Ее слова прозвучали тихо, будто она пробовала эту фразу.

— Ага, — поддакнула я и натянула пластиковые бахилы поверх ботинок. Я встала там, где могла работать, стоя на одной ноге, и откуда не прихватила бы с собой частицы работы на дом. Практически ни разу не было такого, чтобы я не принесла на ботинке кусочек мозгов, заметив это, только пройдясь по ковру в гостиной. Ладно, если честно, я вообще не замечала. Замечал Мика, и Натаниэль как-то сказал, что понятия не имеет, как отчищать мозги от коврового покрытия, поэтому, пожалуйста, только не на ковер. Но именно реакция Сина заставила меня к чертям выкинуть те ботинки. Можно было бы предположить, что вертигр, и не важно насколько молодой, выкажет больше понимания. Ашер полностью поддержал Сина, и решил, что все вышло за рамки допустимого. Он был единственным вампиром, который жаловался по этому поводу. Я же обратила их внимание на то, что с их жидкостной диетой, им не к лицу беспокоиться о подобной фигне; с оборотнями все обстояло иначе, поэтому они в праве были на жалобы. На что Ашер сказал:

— Мне не обязательно есть мясо, чтобы не желать видеть мозги на ковре. — Я обозвала его слабаком, но ботиночки выкинула.

В сумке был еще один кожаный сверток, завязанный так, чтобы не болтаться по машине, и в нем были далеко не деревянные колья. Я расстегнула кожаный ремешок, положила сверток на пол рядом с кольями и откинула край. В тусклом свете, мягко отсвечивая серебром, поблескивали лезвия. Это были те ножи, которые Фредо, один из наших лучших телохранителей и член местного родере крысолюдов, помог мне выбрать, после того, как я позаимствовала один из его ножей, чтобы вырезать вампиру сердце, потому как его коллекция была лучше моей. Фредо любил ножи той же любовью, какой Эдуард любил огнестрельное оружие. Фредо обучал бою на ножах охранников, я же брала уроки всякий раз, как у меня появлялась такая возможность.

Достав клинок, я сделала вид, что проверяю его балансировку, позволяя ему разместиться поперек моих кончиков пальцев и положив лишь на один из них. Мне нравилась балансировка этого ножа, но баланс для боя не всегда лучший баланс для вырезания чьего-то сердца.

— Что ты собираешься им делать? — спросила вампирша хриплым, от испуга голосом.

Я не стала на нее смотреть, когда отвечала:

— Ты знаешь, что я собираюсь им делать.

Вложив этот нож обратно в ножны, я достала другой. Им я не пыталась балансировать на кончиках пальцев, потому что он был другим. Я даже пытаться не буду метнуть этот нож, и если мне придется бороться с ним против «живой» мишени, тогда дела обернуться совсем дерьмово, и мне станет уже не до беспокойства о балансе своих ножей.

Я вложила нож на кожаные ножны так, чтобы у вампирши был лучший обзор. Таким образом, она могла наблюдать за блеском острого края лезвия в тусклом свете. Я снова нырнула в сумку и на этот раз достала медицинские ножницы и упаковку резиновых перчаток.

— Что это? — Этот вопрос вампирша прошептала. Отзвук страха в ее голосе заставил меня на нее посмотреть. Ее лицо было измученным и напряженным, не от применения вампирских способностей, а от банального страха. Если вам раньше никогда не приходилось видеть пару таких ножниц как эти, то должна признать, что выглядели они немного странно, и вы вряд ли примете их за ножницы; вы скорее предположили бы, что это что-то вроде резака по металлу или заостренные клещи. Она не знала, ни что это был за предмет, ни что я им собиралась делать, и это ее беспокоило. Неизвестность пугала ее больше знания. Интересно и теоретически полезно.

Я не ответила ей. Следующей на очереди была защитная маска для лица с небольшим ремешком-держателем на затылке. Она тоже входила в обязательное снаряжение по указу правительства, но с этим я вообще-то согласна; опять же попытки отмыть кровь с ресниц со временем теряют свое очарование. Циркуляции в маске особо не было, поэтому я могла чувствовать тепло своего дыхания. На секунду я почувствовала клаустрофобию, но тут же отогнала это ощущение прочь. Если буду делать все правильно, то маска мне и не понадобится, но время от времени тела нежити начинали вести себя странным образом, брызжа струями какой-нибудь гадости, когда вы этого совсем не ожидаете. Я, правда, не хотела, чтобы кровь этого парня попала мне на лицо.

Надев тонкие перчатки, поверх них я натянула длинные прорезиненные. Эти доходили до локтей, что было необходимо, если принять во внимание тот способ, каким я извлекала сердце из тела. Многие истребители просто дырявили сердце колом, ножом или пулями, но оставляли его на месте. Если можно увидеть солнечный свет сквозь дыру в груди, то я знала, что сердце окончательно уничтожено. Но если не могла взглянуть через грудную клетку, я ни за что не верила, что сердце уничтожено наверняка. Возможно, для такого молодого вампира как этот, достаточно тех пулевых отверстий, которые я проделала в его груди, чтобы гарантировать невозможность его исцеления и неожиданного воскрешения, но я еще никогда не попадала в переплет, будучи чересчур осторожной, когда дело доходило до необходимости удостовериться в том, что вампир был реально, истинно, окончательно мертв.

Конечно, через одежду, малость, было трудновато разглядеть, насколько глубоко прошли выстрелы, поэтому именно на этот случай у меня и были с собой медицинские ножницы. Они могли разрезать все, кроме металла, хотя даже дешевый металл не был им помехой, но что-то тверже, вроде наручников, гарантированно защищено от них, а вот одежда — нисколько.

Я склонилась над телом, расположив ножницы между полами рубашки буквально над поясом джинсов, и начала резать вверх так, чтобы идти параллельно застегнутым пуговицам.

— Просто расстегни, — посоветовала она.

— Так быстрее, — отозвалась я, не отрывая ни взгляда, ни внимания от того, чем была занята.

— Но вот же пуговицы, — не унималась она. Забавно, как что-то может кого-то донимать; никогда не знаешь, чем это окажется. То, о чем бы ты никогда не подумал, может слегка испугать кого-то или навести на него жуткий ужас, запугать до смерти или заставить бежать мурашки по его коже. По какой бы то ни было причине, ее и правда беспокоил тот факт, что я резала рядом с линией аккуратно застегнутых пуговиц, но ими не воспользовалась.

Обычно я делала быстрый, ровный разрез на одежде, но сейчас я замедлилась, не особо спеша, позволяя ей смотреть, думать об этом, позволяя чему бы то ни было в этом процессе изводить ее дольше.

— Да сделай уже это! — выпалила она, ее голос был на грани безумия. — Просто разрежь, если уже собралась, или расстегни ее. Зачем делать так? Зачем кромсать так, будто ты ловишь от этого кайф?

О-у, а я-то думала, что она находила мою работу весьма чувственной, как если бы я получала от этого удовольствие. Не получала; это не вызывало у меня вообще никаких эмоций. Те дни, когда мне было не по себе от разрезания одежды, давно канули в небытие. Кромсать одежду добровольного любовника, который ловил с этого кайф, было забавным, волнующим, сексуальным. К срезанию одежды с трупа ни один из этих эпитетов не подходил. Это было всего лишь для того, чтобы я могла осмотреть грудную клетку и оценить степень повреждений, причиненных сердцу пулями, если они вообще выполнили свою часть работы. Обнажение бледной, холодной кожи скорее походило на распаковывание куска мяса из мясной лавки, неподвижного, не живого, всего лишь мяса, которое возможно придется разрезать. Только так можно было это воспринимать; только так, чтобы сохранить свой рассудок.

— Кончай уже резать! — практически визжала она.

Позади меня открылась дверь; боковым зрением, даже не отворачиваясь от тела, лежавшего передо мной, я смогла разглядеть, как в нее вошел улыбающийся Зебровски.

— Что за переполох? — бодро спросил он.

Вампирша попыталась подняться с колен с того места, где ее посадили копы. Лязг цепей заставил меня взглянуть в ее сторону и увидеть, как один из офицеров положил руку на ее тощее плечо, машинально опуская назад на колени.

— Заставьте ее прекратить, — попросила вампирша.

— Маршал Блейк мне не подчиняется. Она передо мной не отчитывается.

Вампирша уставилась на меня с широко распахнутыми от испуга глазами. Я посмотрела в них и медленно улыбнулась туго натянутой улыбкой. Она тут же попыталась отстраниться, как будто расстояние в те три метра до меня внезапно сократилось. Я улыбнулась еще шире, и она горлом издала слабый звук, как если бы старалась не захныкать или не закричать.

— Прошу, — взмолилась она, протягивая руку к удерживающему ее на коленях офицеру. — Прошу, пожалуйста, я не хочу смотреть, как она будет резать Джастина. Пожалуйста, не заставляйте меня смотреть!

— Скажи нам, где вампиры, убившие офицеров, и тебе не придется смотреть, — сказал Зебровски.

Я уже разрезала рубашку, мешал только воротник-стойка и то, как рубашка сидела на плечах, плотно прилегая к груди — ну, это и еще кровь. Ткань прилипала к ней. Отложив ножницы, я начала отделять материю от ранений, медленно, не мешая звуку отлипания от кожи наполнять тишину. Я знала, что вампирша будет ощущать звук намного громче, чем мы. Я затягивала с этим, позволяя ему отслаиваться с шипением, пока с усилием отдирала ткань от засыхающей крови и остывающей плоти. Часть ткани буквально затянуло в отверстия в грудной клетке от силы столкновения с пулей, поэтому я выковыривала ее оттуда кончиками пальцев. Это было не обязательно; обычно я стаскивала ткань одним рывком, каким срывают пластырь с пореза, но была полностью уверена, что если я буду поступать сейчас именно так, это еще больше взбесит вампиршу Шелби. Я оказалась права.

— Пожалуйста, пожалуйста, не заставляйте меня на это смотреть. — Она протянула руки к Зебровски.

— Скажи нам, где они, милая, — проговорил он, — и добрые офицеры уведут тебя отсюда.

— Они убьют меня, если узнают, что я рассказала, — всхлипнула она.

— Мы уже это обсуждали: они не смогут тебя убить, если мы убьем их первыми, — ответила я, заставив себя смотреть на пулевые отверстия, которые я нанесла, а не на нее. Я надеялась, что она решит, будто я с жаждой взираю на грудь мертвого, а поскольку я не была уверена, что моя игра дотягивает до того, чтобы казаться сексуальной, так как я вовсе ничего подобного не ощущала, я старалась скрыть свое выражение лица, чтобы она его не заметила.

— Вы не сможете убить их всех, — ответила она.

— Хочешь поспорить? — спросила я и только теперь взглянула на нее; я позволила ей увидеть мое выражение лица, так как знала, что оно было холодным и пустым, и все же улыбка наметилась на моих губах. Я представляла себе эту улыбку, уже видела ее в отражении. Она была уж точно не из приятных. Это была такая улыбка, с которой я убивала или чувствовала, что мои поступки оправданы. Это была та самая улыбка, на фоне которой мой взгляд оставался отчужденным и безразличным. Точно не уверена, почему я порой улыбалась, встречаясь со смертью, но это было так, и происходило непроизвольно, да и выглядело жутковато, даже для меня самой, поэтому я позволила вампирше увидеть ее. Я позволила ей прочитать в ней все, что только было возможно.

Она издала отрывистый, приглушенный крик. Ее дыхание вырывалось сдавленными всхлипами:

— Хорошо, хорошо, просто уведите меня отсюда, пока она... уведите меня отсюда! Я не хочу на это смотреть! Умоляю, не заставляйте меня смотреть. — Она начала плакать, отчего затряслись ее тощие плечи.

— Скажи нам, где они, — сказала я, — и тогда милые офицеры заберут тебя подальше от большого и страшного палача. — Я снизила мой голос до тихого и низкого, с нотками урчания звучания. Я уже прибегала к такому голосу. Он срабатывал как в сексе, так и при угрозах. Забавно, как некоторые вещи подходили и для того и другого.

Шелби сдала своих дружков. Она назвала нам три разных дневных убежища. Она рассказала нам расположение всех гробов, рассказала про все места, где ее подельники прятались от солнечных лучей, и где мы могли их найти, когда взойдет солнце, и они будут беспомощны.

Я задала ей последний вопрос:

— Они все такие же недавно обращенные, как и вампиры здесь?

Она кивнула, а затем стерла со щек розоватые дорожки своей курткой, будто ее уже раньше заковывали в цепи, и она знала, как вытирать слезы, без помощи рук. Это заставило меня задуматься, насколько же ужасной была ее жизнь после смерти вплоть до сегодняшнего момента.

— Кроме Бенджамина, он старше. Он мертв уже давно.

— Насколько? — спросила я.

— Не знаю, но он достаточно стар, чтобы помнить совет в Европе, и не хочет, чтобы то же самое было и здесь.

— Значит Бенджамин из Европы, — констатировала я.

Она снова кивнула.

— Как долго он в этой стране? — спросила я.

— Не знаю, у него нет акцента, но он многое знает. Он знает о совете и о зле, которое они там творили, и о том, что вынуждали делать других вампиров. Он говорит, что у вас нет собственной воли, и что вы будете делать то, что вам велит Мастер, и вы не сможете отказать. Мы не будем рабами Жан-Клода или твоими! — Последние слова она произнесла с изрядной долей пренебрежения.

Я улыбнулась ей:

— Увидимся позже.

Она казалось скорее растерянной, чем напуганной:

— Я рассказала вам все, чего вы хотели. Я сделала, что ты просила.

— Это так, и теперь тебя отведут в камеру, пока я буду резать твоих друзей. Тебе не придется смотреть, как мы и обещали.

— Тогда почему ты сказала, что мы увидимся позже?

— Анита, уже все, нам больше не нужно ее пугать, — произнес Зебровски.

Я посмотрела в его серьезные глаза, скрытые очками, и просто пошла обратно к телу на брезенте:

— Ладно, уведите ее отсюда.

— Нет, — настаивала Шелби. — Почему мы увидимся позже?

Полицейским буквально пришлось тащить ее к дверям. Она не то чтобы сопротивлялась, но и не помогала.

— Ты хотела уйти, так иди, — сказала я.

— Почему мы увидимся позже? — прокричала она.

Я оглянулась на Зебровски. Долгое время мы смотрели друг на друга, а затем он едва заметно кивнул.

Я сняла защитную маску, посмотрела в ее бледное испуганное лицо, и сказала:

— Потому что, в конечном счете, все плохие вампирчики со мной видятся.

Она задрожала, потом ее затрясло, отчего казалось, будто она вибрирует, стоя на месте, так, что выглядело это, словно она была настолько напугана, что больше не могла контролировать свое тело:

— Почему? — И это был едва слышимый шепот. Я не уверена, что другие смогли его расслышать, а только увидели движение ее губ.

— Потому что я Палач, а ты способствовала убийству двух человек.

Она потеряла сознание. Колени подогнулись, голова склонилась, и только офицеры, державшие ее под руки, сохраняли ее в вертикальном положении. Они вынесли ее через дверь, любезно придержанную для них Зебровски. Парни из СВАТа последовали за ними. В конце концов, их обязанностью было следить за вампиром.

Зебровски и я остались в пустой комнате. Я повернулась к трупу, снова надев защитную маску себе на лицо.

— Ты что делаешь? — спросил он.

— Свою работу, — ответила я.

— Теперь мы можем, как обычно, перевезти тела в морг, а Кирклэнд умеет закалывать и рубить тела не хуже тебя.

Я оглянулась на Зебровски:

— И что же это я должна буду делать, пока Кирклэнд будет занят всем этим?

— Ты будешь с нами, пока мы проверяем те места, что она назвала.

— Нам нужно дождаться рассвета, чтобы устроить облаву на те места, что она назвала, Зебровски. У них нет больше заложников, которых пришлось бы спасать.

— Значит, мы просто ждем рассвета? — спросил он.

— Да, — ответила я

— Я все еще хочу, чтобы ты пошла с нами. Кирклэнд сам может закончить эту часть работы. Ну и я предпочел бы, чтобы ты прикрывала мне зад в бою.

— Если мы дождемся рассвета, то никакого боя не будет, — сказала я.

— Может и так, но на всякий случай, поехали с нами. Оставь уборку Кирклэнду.

Я опять сняла маску с лица и посмотрела на него:

— Ты не доверяешь Ларри в бою, да?

— Ну, скажем так, вампир никогда не упадет от страха в обморок перед ним.

— Дипломатично, — заметила я.

— Я слышал, что он отказался помогать нам допрашивать арестованных.

— Он отказался кромсать мертвых, пока живые смотрят на это. Назвал это злом и сказал, что я вовсе не чья-то там домашняя зверушка и что если кто-то и делает из меня чудовище, так это я сама.

Зебровски опустил взгляд, сжав губы в тонкую линию, и когда снова посмотрел на меня, его глаза были злыми:

— Он не имел права такое тебе говорить.

Я пожала плечами.

—Что правда, то правда.

Он положил руку мне на плечо, вынуждая взглянуть на него.

— Это не так. Ты делаешь то, что требует от тебя работа. Ты каждую ночь спасаешь жизни. Не позволяй никому говорить тебе обратное, особенно тем, кто не пачкает свои руки как раз из-за того, что ты выполняешь всю ту грязную работу, которую они не желают делать.

Я улыбнулась, но это не выглядело счастливо.

— Спасибо, Зебровски.

Он сжал мое плечо.

— Не позволяй ему вызывать у тебя сомнения в себе, Анита. Он этого не заслуживает.

Я задумалась.

— Так ты, поэтому не особо-то даешь ему с вами работать?

— Ты знаешь ответ.

Я кивнула.

— Анита, ты не монстр.

— Ты, кажется, сказал, что мы позже обсудим случившееся с Биллингсом, — напомнила я.

Он улыбнулся, но не слишком счастливо, и покачал головой, позволяя своей руке упасть с моего плеча.

— Не ищешь легких путей, да?

Я кивнула. Это правда, и незачем отрицать.

— Ты оттрахала ему мозг, — сказал Зебровски.

— Я не хотела.

— Так что ты с ним сделала?

— Я вроде как поглотила его гнев.

— Поглотила? — Зебровски превратил это в вопрос.

— Да.

— Каким образом?

— Метафизическая способность, — пожала я плечами.

— Ты можешь поглощать другие эмоции?

Я покачала головой:

— Только гнев.

— Ты перестала злиться так, как раньше. Это поэтому?

— Я не уверена. Возможно. Может быть, научившись контролировать собственный гнев, я способна управлять и чужим. Если честно, то я без понятия.

— Он по-прежнему почти не помнит те два часа, до того как ты поглотила... — он поставил в воздухе кавычки, — «его гнев».

— Такого никогда прежде не случалось, и я сделала это не нарочно. Он сбил меня с толку и я...

— Тут же ударила в ответ, — договорил за меня Зебровски, — словно кулаком, но только не физическим.

— Да, — согласилась я.

Мы с минуту смотрели друг на друга, а поскольку это касалось меня, я должна была спросить:

— Все еще не считаешь меня монстром?

— Ты единственная из находившихся там, кто был достаточно быстр, чтобы добраться до Биллингса, прежде чем он ударил того вампира. Наблюдать, как он поднял тебя на руке, будто ты... ты крошечная, Анита. Мы все ломанулись на помощь, но ты уже обо всем сама позаботилась, как обычно.

— Это не ответ на вопрос, — сказала я.

Он улыбнулся, покачав головой:

— Черт побери, из всех, кого я знаю, ты самый требовательный человек по отношению к себе и ко всем, кто тебя окружает. Ты давишь, пока правда не вылезет наружу: хорошая, плохая, объективная, но тебе всегда надо надавить, не так ли?

— Теперь не всегда, но обычно, да, я давлю. — Я изучала его лицо, ожидая, когда он ответит.

Он нахмурился, вздохнул, а затем посмотрел на меня, так же рассматривая меня в ответ:

— Ты не монстр. Когда у Дольфа были проблемы, и он разгромил несколько помещений, когда там была ты, ты не донесла на него. Ты позволила ему как психу отыграться на тебе; многие ребята такого бы не позволили, если только не навлекли бы на него беду за такое.

— Ему теперь лучше, — ответила я.

— Мы все можем сорваться. Разница лишь в том, что потом мы приходим в себя: не остаемся спятившими, снова становимся собой.

— «Становимся собой» — хорошо сказано, — протянула я.

Он осклабился:

— Кэти опять читала мне свои книжки по психологии.

— Хорошо, когда у тебя толковая супруга. — Я улыбнулась ему.

Он кивнул и добавил:

— Всегда надо жениться на том, кто поумней и покрасивше тебя.

Его слова заставили меня рассмеяться, хоть не намного. Смех звучал странно, эхом разносясь по просторному помещению. Я снова посмотрела на убитого мною вампира, чтобы спасти пятнадцатилетнюю девочку, которую он собирался уже обратить. Сожалела ли я о том, что он умер? «Нет». Сожалела ли я о том, что девочка все еще была живым, дышащим человеком? «Не-е». Винила ли я себя за то, что запугала вампиршу Шелби? «Немного». Была ли я рада, что мы выбили места расположения вампиров-отступников, убивших офицеров полиции? «А то».

Зебровски вновь коснулся моего плеча:

— Не позволяй таким людям, как Кирклэнд, заставлять тебя плохо о себе думать, Анита.

Я обернулась и посмотрела на него, и что-то в его лице заставило меня вновь улыбнуться:

— Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

— Как всегда, — сказал Зебровски.

Этим он заработал мою ухмылку, одарив меня своей ухмылкой в ответ.

— Собирай снаряжение, пора ловить вампиров.

— Сейчас, — ответила я и стянула черную шапку с головы, но не стала расправлять косу, потому что порой волосы лезли в лицо, а мне вскоре, возможно, предстояла стрельба. Главное — стрелять в того, кого нужно.