Побочный эффект

Что-то заставило меня повернуть в этом месте, хотя поворачивать, казалось бы, и не следовало. В прошлом году там меня встретил забор, и я хорошо это помнил.

Теперь же забора не было. Значит, я повернул не напрасно. Я люблю кривые старые улочки, а эта делала целый зигзаг и, как я потом представил мысленно, изображала ковш, быть может похожий на ковш Большой или Малой Медведицы. И называлась улица Вестурес.

Сначала я шел по улице Маза Пиле до знаменитых домов «Три брата», а там повернул направо, и вот оказалось, что улица Вестурес не перекрыта забором в самом начале. Она уходит извивом от старого храма, то сильно сужаясь, то образуя подобия маленьких площадей.

Стоит подробно описать эту улицу. Тут есть дом, построенный в семнадцатом веке, но выглядит он как новый. Его недавно отреставрировали, и он смотрит белыми стенами, решетчатыми переплетами окон и дубовыми балками, как бы впечатанными в камень.

Есть дом с крошечным, словно игрушечным эркером. Я долго стоял перед этим домом, стараясь что-то увидеть в окне, но видел лишь белые занавески.

На скромной улице Вестурес два огромных собора! Церковь Екаба и церковь Марии Магдалины. Благодаря им в высоту эта улица ничуть не меньше, чем в длину или ширину. Да и ширина есть у этой улицы. Не только ширина проезжей части и тротуаров, но и другая, образовавшаяся благодаря извивам. Ведь «ковшом» своим улица Вестурес зачерпнула немало построек, в том числе и всю уходящую в глубину громаду собора Марии Магдалины, так что фасадом стоит он по правую, алтарем же по левую сторону улицы.

Я мог бы сказать о каждом доме, стоящем на улице Вестурес, но лучше скажу о девочке, пробежавшей с красным шаром в руках. Она держала его перед собой, словно хрупкий сосуд, лицо ее выглядело озабоченным. Потом прошел мимо старик, согбенный летами до роста карлика, и старик этот вонзил в меня возмущенный взор, словно я совершил нехороший поступок. И кто-то глянул из-за шторы в доме номер четыре. По-моему, это была девушка, но тотчас лицо спряталось, оставив во мне сожаление, что я не успел его разглядеть.

Но больше всего привлек меня дом семнадцать. И нельзя сказать, что он слишком выделялся среди других домов. Просто его только что привели в порядок. Вокруг еще лежали горы песку, пахло известкой, угол дома венчал классический старый фонарь.

Дом пустовал. Его черепичная крыша резко уходила вверх, выставив окна мансарды. Рядом стоял флигель, накрытый бурым пластом вьющихся растений.

Я рассматривал дом. Вот так бродишь, бывало, по улицам, и вдруг твой взгляд остановится на окне или распахнутой двери. Начинаешь разглядывать дом, словно когда-то покинул его, а теперь вот вернулся и хочешь узнать, кто тут живет, не изменилось ли расположение комнат и помнят ли тебя в жилище, покинутом так давно.

Но окна этого дома были пусты. Не белели на них занавески, не выглядывал на улицу цветок, и чувствовалось, что нет ни одной картины на стенах его комнат, не стоят шкафы с книгами, не лежат на полу коврики. Холодом и пустотой веяло из окон дома номер семнадцать. Но чем же привлек меня этот дом?

Кто-то остановился, посвистывая, рядом. Я оглянулся. Молодой человек в черном узком пальто и широкополой шляпе тоже смотрел на дом.

– Кто тут живет? – спросил он. – Не знаете?

– По-моему, никто не живет, – ответил я.

Он вытащил сигару и с залихватским видом сунул ее в рот. Пижон, подумал я.

– Курите? – Он сделал движение достать другую сигару.

– Нет, спасибо.

Мне бы повернуться и уйти. Но как-то неловко было это сделать, когда с тобой вступили в разговор. Никто еще не заговаривал со мной на улице в Риге, и, если молодой человек рижанин, его обращение ко мне следовало принять за знак благосклонности.

Он ловко откусил кончик сигары и задымил, распространяя крепкий, но ароматный запах.

– Этот дом реставрируется, – сообщил он тоном знатока, – здесь будет приемная.

– Какая приемная? – спросил я.

Он пожал неопределенно плечами и оглядел меня с головы до ног.

– Я думаю, вы архитектор. – В его разговоре чувствовался прибалтийский акцент.

– Нет, – ответил я, немного помедлив, – не архитектор.

– Я уж подумал, раз вы глядите на дом, то, наверно, интересуетесь архитектурой.

– Да нет, отчего же… – пробормотал я. – А вы архитектор?

– Увы! – Он засмеялся. – Я студент.

Мы уже шли по улице Вестурес, молодой человек не отставал от меня ни на шаг.

– Я вижу, вы не рижанин, – заметил он.

– Да, приехал на две недели.

– Сейчас неудачное время для отдыха. Дожди. Где вы живете?

– У друзей.

– Хотите выпить кофе? – Мы остановились у крепко сколоченной деревянной двери с коваными стилизованными накладками. – Здесь варят хороший кофе.

Он стукнул в дверь. Она растворилась не сразу, и оттуда сказали: «Мест нет». Мой собеседник отнюдь не смутился. Он сунул голову в дверь, поговорил со швейцаром, и через минуту нас проводили в сумрачный зал к маленькому столику. Пальто он кинул на спинку стула, но так и не снял шляпу, продолжая посасывать сигару. Метрдотель что-то проговорил по-латышски, указывая на сигару, но он коротко ответил, и метрдотель отошел с недоуменным видом.

Я разглядывал его лицо. Оно было бледным, не лишенным изящества. Модная стетсоновская шляпа придавала этому лицу нечто взятое напрокат из фильмов ретро.

– Тут ведь одни коктейли, – сказал он, глянув в карту. – Вы пьете коктейли?

– Что ж делать, – ответил я.

– Подождите. – Он встал и вернулся через некоторое время с нарядной бутылкой. – Мартини.

Неплох же тот бар, в котором дают мартини, подумал я.

– Меня зовут Раймонд, – сказал он.

Его рука скользнула в карман пиджака, и я тут же получил визитную карточку. Пижон, снова подумал я.

– Что ж, за знакомство? – Он поднял бокал и выпил его одним махом, вовсе не по-джентльменски.

Я выпил тоже, и у нас потекла малозначащая беседа о погоде, рижских барах и концертах в Домском соборе. Внезапно он нагнулся ко мне и спросил заговорщицки:

– Скажите, у вас есть сокровенное?

Я опешил. Мы еще не так много выпили, чтобы переходить к задушевным беседам.

– Что вы имеете в виду? – спросил я.

– Черт возьми, – пробормотал он, – разве я неясно выразился?

Меня спас метрдотель. Он подошел мягко и, учтиво наклонившись, что-то сказал моему новому знакомому. Тот перестал курить, аккуратно обрезал сигару и спрятал ее в алюминиевый футляр.

– Я имею, надо поспешать… – сказал он вдруг коверканым языком и встал. – Я полагаю… Мы будем встречаться. – Он приподнял шляпу и быстро ушел.

Метрдотель задержался у столика, с интересом разглядывая едва начатую бутылку.

– С собой принесли? – Он что-то еще хотел спросить, но не решился и отошел.

Я остался сидеть за столиком. Странный субъект. Вечный студент или скучающий сынок преуспевающих родителей. Я вынул визитную карточку и посмотрел. На ней было напечатано четким шрифтом: «Раймонд Грот. Физик. Лауреат Нобелевской премии».

В Риге я всегда останавливался у Иманта Валтерса в уютном доме на улице Эрглю. Я и в этот раз остановился у Иманта. Только хозяина не было, а ключи я получил еще в Москве, отдав свои Иманту. Мы поменялись жилищами на некоторое время. У Иманта был срочный вызов в Москву, меня же потянуло в Ригу, которую я любил в сумрачное время осенних дождей.

Вернувшись домой, я поставил бутылку мартини на полку, где уже красовались десятки таких же бутылок. Я лежал на диване, слушал музыку и обдумывал сюжет новой повести, которую хотел написать в Риге.

Я прислонил к ножке настольной лампы маленький женский портрет и долго смотрел на него, думая, что давно уж не вынимал его из бумажника, а раньше ведь часто смотрел на этот портрет, и порой мне казалось, будто и он глядит на меня, печалясь, что не может ожить и сказать мне хотя бы слово.

Не выходил из головы этот «лауреат». В том что визитная карточка всего лишь розыгрыш, я не сомневался нисколько. Но все крутился в сознании вопрос: «У вас есть сокровенное?» Да, видно, не прост этот юноша в стетсоновской шляпе.

Я повертел визитную карточку. Карточка типографская. А то ведь бывают и самодельные. В самодельной карточке можно назвать себя хоть принцем Уэльским. Похоже, у моего знакомца есть доступ в типографию.

Я выпил чаю, поставил на стол машинку и заправил бумажный лист. Сегодня я собирался начать повесть, которую обещал для журнала.

Раздался телефонный звонок. Это был Имант. Он спросил, как я устроился, и рассказал про заседание в институте. Имант как раз был физик, молодой, но уже маститый. В прошлом году я видел, как к нему подходили почтенные ученые и пожимали с уважением руку.

– Послушай, Имант, – сказал я, – ты скоро станешь лауреатом Нобелевской премии?

Он засмеялся.

– Стараюсь, старина, стараюсь.

– Пока ты стараешься, с одним я уже познакомился. Читаю тебе визитную карточку: «Раймонд Грот. Физик. Лауреат Нобелевской премии».

Молчание.

– Как ты сказал, Грот?

– Раймонд Грот. Подошел ко мне сегодня на улице. Молодой человек в стетсоновской шляпе.

– А карточка-то настоящая?

– Вполне!

Имант засмеялся.

– Тебя разыграли. Я знаю всех лауреатов. А в Риге, кстати, нет ни одного, тем более юноши в стетсоновской шляпе.

Мы поговорили еще немного. Имант сказал, что в Москве идет дождь. Дождь шел и в Риге. Я посмотрел в окно и увидел, как под фонарем колеблется призрачная пелена. Какой-то человек стоял, развернув газету. Неужто читает под дождем? Да, он читал, а потом прикрыл ею голову, засунул в карманы руки и принялся смотреть в чье-то окно.

Я сел за машинку и печатал до полуночи.

И снова я брожу вокруг дома номер семнадцать. Сегодня в городе нет дождя, он стоит торжественный, строгий, озаряясь по временам желтым солнцем, и тогда в небе меж серых волокон проступает влажная голубизна.

Я дождался начала службы в соборе Марии Магдалины, занял место в углу и смотрел, как собираются пожилые люди с небольшими молитвенниками в руках. Среди них я увидел того старика, который прошел вчера по улице Вестурес и смерил меня недовольным взглядом. Кажется, и старик заметил меня. Он сразу понял, что я появился в соборе всего лишь из любопытства, но сегодня не было возмущения на его лице. Он только скользнул по мне взором и углубился в молитвенник.

Я послушал пение в соборе и снова вернулся к дому семнадцать. Уже понемногу темнело. За дальними крышами обозначился померанец заката. Я вдруг увидел, что пустое окно особняка слегка осветилось. Это был слабый свет. Быть может, зажгли фонарик, а, скорее, свечу, в окне чувствовалось неясное трепетание.

Внезапное волнение охватило меня. Что за свет в необитаемом доме? Он так таинственно исходит из глубины, он словно зовет войти.

Какая-то женщина с сумкой спешила по улице.

– Простите, – обратился я к ней, – вы живете на улице Вестурес?

– Да. – Она остановилась. – А что вам нужно?

– Вы не знаете, кто живет в этом доме?

Она посмотрела на дом.

– В этом доме никто не живет. Раньше жили, а теперь никто не живет. Его отремонтировали, а зачем, не знаю. Мы спрашивали, но никто не знает, кому отдадут этот дом.

– А в окне-то горит свеча, – сказал я.

– Да? – Она вгляделась в окно. – Кто-то забрался. Быть может, это старый пьяница Силис. Его домой не пускают, вчера ночевал в гараже у соседей, испортил замок. Вы посмотрите, если уж вам любопытно.

Она ушла, оставив меня в раздумье. Что, если и вправду наведаться в дом? Я перешел на противоположную сторону улицы и попытался заглянуть в окно. Но улица была слишком узка, а окно достаточно высоко над тротуаром.

Все больше темнело. Зажглись фонари, и вновь заморосил легкий дождь. Почему я, собственно, должен идти в этот дом? Какое мне до него дело? Ответов на эти вопросы не было, тем не менее я поднялся по крутым ступеням и постучал.

Никакого ответа. Ах да, вот же рядом кнопка звонка. Я нажал на кнопку, приготовив целый набор объяснений: «Не живет ли здесь такой-то. Тут ли предлагали обмен. Как пройти в такое-то место». В конце концов я мог просто сказать, что меня интересует архитектура, и я хотел бы осмотреть отреставрированный особняк.

Ответа не было. Никто не открыл мне дверь, за ней не слышалось ни единого шороха, да, признаться, и звонка я не различил. Звонок, скорее всего, не работал.

Что ж, придется уйти ни с чем. Я повернулся и поскользнулся на мокрой ступеньке. Меня шатнуло назад, я ударился локтем в дверь, и, к моему удивлению, она легко отворилась. Дверь была просто открыта!

Что же, надо войти. В полусумраке обозначилась лестница, поднимавшаяся наверх, дверь налево и дверь направо. Небольшая прихожая освещалась окошком с верхней площадки, за этим окошком горел фонарь.

Я покашлял. Сделал два осторожных шага.

– Тут кто-нибудь есть?

Молчание.

Я пошел наугад к правой двери и постучал в нее. Дверь была тоже открыта.

– Здесь нет никого?

Я разглядел небольшую комнату. И кажется, тут есть обстановка. Во всяком случае, я различил низкий столик и кресла. Пустая комната. Странный, однако, дом. Никто не живет, а в комнате мебель. Двери не заперты, а где-то горит свеча. Свеча! Должно быть, она горит в комнате напротив.

Я постучал в другую комнату. Опять без ответа. Нажал на ручку, дверь отворилась. Да, в комнате было светлее. Я сразу увидел свечу. Она горела в углу перед кроватью, а на кровати кто-то лежал.

– Извините, – пробормотал я и хотел затворить дверь, но меня остановил тихий прерывистый голос.

– Куда же вы? Стойте.

Я замер в дверном проеме. Фигура приподнялась на кровати, и я увидел, что это женщина.

– Раз уж пришли, так войдите, – сказала она. – Как видите, я держу дверь незапертой.

– Извините, – снова сказал я, – вероятно, я ошибся домом.

– Ошиблись? – Она откинулась на подушку. – Сегодня мне нездоровится, жар. Я не знаю, что делать.

– Вы заболели? – спросил я.

– Представьте. Ехала ночь в холодном вагоне. Меня уже там била дрожь.

– Вы только что приехали в Ригу?

– Вчера. Как вы узнали и как вы нашли меня здесь? Я вас увидела в окно и весьма подивилась. Но это хорошо, что вы здесь. Как видите, я заболела, совсем одна. А мне нужна помощь.

– С удовольствием вам помогу, – сказал я.

– Идите сюда, идите, – пробормотала она.

Я неуверенно подошел.

– Сядьте.

Я присел у кровати.

– Как полагаете, у меня сильный жар?

Я положил ладонь на ее горячий лоб.

– У вас большая температура. Тут есть лекарство?

– Дайте я посмотрю на вас. – Она приподнялась. – Я никогда ведь не видела вас так близко.

Ее щеки были покрыты темным румянцем. Рассыпанный ворох волос и лихорадочное мерцание глаз. Она тяжело и прерывисто дышала.

– Как вы нашли меня, говорите. Мне интересно знать. Если б не жар и не эта встреча, никогда бы не осмелилась спрашивать вас.

– Как я нашел? Случайно. По улице брел…

– А в Ригу приехали тоже случайно? – Глаза ее блеснули.

– В Ригу, конечно, приехал с определенной целью.

– А! – Она вновь откинулась на подушку. – Дальше не стану расспрашивать. Мне и так довольно.

– Вам надо принять аспирин, – сказал я. – Есть у вас аспирин?

– Что? Не понимаю… У меня сумбур в голове.

– Давайте вызовем врача.

Она приподнялась с испуганным видом.

– Какого врача? Ни в коем случае. Я умоляю вас, никому ни слова. Ведь я приехала тайно!

– Но какое дело врачу до тайны? Он придет и уйдет.

– Замолчите! – сказала она.

– Тогда я схожу в аптеку.

– Нет! – Она схватила меня за руку. – Не оставляйте меня. Мне тяжело и страшно. Смотрите, смотрите, в углу! Они там прячутся, поглядите!

– Там никого нет, – сказал я, – у вас жар, ложитесь.

Она покорно легла.

– Я приехала тайно, – сказала она. – Томасу надо бежать. Но я не могу подняться. Как же сказать Томасу? На первый же пароход. Улица Трошню, с башенкой дом. Передайте ему… – Кажется, она бредила.

Я решил сбегать в аптеку. Дежурная аптека оказалась не близко. Когда я вернулся, она сидела, спустив ноги с кровати, и напряженно вглядывалась в окно. Свеча догорала.

– Где вы были? – сказала она. – Мне кажется, за окном кто-то есть. Они следят.

Я посмотрел в окно, на мокрой улице никого не было.

– Выпейте аспирин.

– Что это такое?

– Лекарство.

Я заставил ее выпить четыре таблетки и укрыл одеялом до подбородка.

– Они следят, – бормотала она, – я знаю. А Томасу надо бежать. Завтра же. Улица Трошню, четыре. В вагоне нетоплено, бррр… Я вся продрогла. Вы ехали в том же поезде, знаю. Не обольщаюсь. Вы ехали по делам. Как это у вас там написано… Я продрогла…

Я смотрел на руку, брошенную поверх одеяла. Мне стало казаться, что эту руку я видел когда-то. Лежащей вот так же на мягкой ткани. Я помнил «позу» этой руки, созданную расположением пальцев, и сами пальцы, запястье. Рука для меня много значит. Мне кажется, что она говорит о человеке не меньше, чем, например, глаза.

Свеча догорала, я смотрел и смотрел. Где же я видел ее, эту руку? Я взял оплывший столбик свечи и поднес к лицу незнакомки. Она спала, слегка приоткрыв губы, распавшаяся прядь накрыла щеку.

Я вгляделся. И в одно мгновение лоб мой покрылся испариной. Я вскочил с бьющимся сердцем, свеча полетела на пол. Это была она, без сомнения, она. Речь шла не о простом сходстве. Мгновенным озарением я понял, что вижу перед собой ее. Девушку с моего портрета.

Давно я носил этот портрет в бумажнике. Как-то мне попалась подшивка старого журнала. Там было много интересного. На одном развороте красовались репродукции с выставки художников. Меня сразу привлек этот портрет. Несмотря на черно-белые тона, была в нем необычайная живость. Девушка сидела вполоборота, положив руку на гнутую спинку кресла. Бывают неповторимые лица, на которые хочется долго смотреть, и в этом лице есть нечто знакомое, только нужно напрячься и вспомнить, где ты его видел и почему оно до конца не забыто. Незнакомка глядела на меня темным взором, в глазах угадывалась затаенная печаль, и вопрос был готов сорваться с губ, во всяком случае, они уже слегка приоткрылись. Мне казалось, что она смотрит на меня и только меня хочет спросить: «Кто вы? Когда мы увидимся с вами?»

Разворот был искромсан ножницами, подпись не уцелела, ее срезали вместе с другой репродукцией. Я не знал ни художника, ни названия работы. Я наклеил портрет на картон и положил в бумажник. Иногда доставал его и смотрел, показывал друзьям, а на вопросы отвечал туманно. Я создал себе небольшую иллюзию, но теперь жизнь вносила поправку. Я встретил ее. Простое сходство? Но я узнал эту руку и увидел лицо в том ракурсе, как написано оно на портрете. Это было одно и то же лицо. В моей жизни произошло невероятное. Это было тем более невероятно, что журнал, откуда я вырезал репродукцию, совсем пожелтел от старости. Он выходил еще в прошлом веке.

Ночь я провел в квартире Иманта, а утром снова отправился на улицу Вестурес. Я плохо спал и чувствовал лихорадочное возбуждение. Мне не терпелось увидеть мою незнакомку.

Но на ступеньках дома я увидел слесаря, разложившего инструменты. Дверь была распахнута настежь. Я завел со слесарем окольный разговор, но он говорил только о кранах.

– Краны текут. Только дом сдали.

– Кому сдали?

– Управлению. А вам что нужно?

– Посмотреть бы дом. Я интересуюсь архитектурой.

– Смотрите, – сказал слесарь. – Только наверху двери заперты, ключей у меня нет.

С волнением вошел я в комнату и застыл от удивления. Комната была совершенно пуста. Ни столика, ни кровати, ни тумбочки, которая стояла в углу.

Я попытался что-то узнать у слесаря. Но он твердил, что пришел час назад, а ключ взял у мастера. Никто не жил в доме после ремонта, мебель не привозили.

– Краны текут, – говорил он. – Совсем новые!

– Вчера я видел в окошке свет.

– Кто его знает, – ответил слесарь, – за этим домом я не приставлен.

Я походил вокруг особняка и не придумал ничего лучше, как отправиться на улицу Трошню.

У дома номер четыре дворничиха мела тротуар. Дом совсем небольшой, в два этажа. Я вошел в подъезд, поднялся по деревянной лестнице и выяснил, что здесь всего пять квартир, в основном коммунальных, на некоторых дверях были таблички с фамилиями жильцов.

Я вышел из подъезда и обратился к дворничихе.

– Скажите, в этом доме живет какой-нибудь Томас?

– А вам что? – Она перестала мести.

– Мне нужен человек с именем Томас, но фамилии я не знаю. Меня его знакомая просила найти.

– Какой из себя?

– Ну так… – Я сделал несколько неопределенных жестов, обрисовывающих фигуру.

– Пусть сама ищет, – сурово сказала дворничиха. – Знакомая, а фамилии не знает.

– Ну, извините. – Я повернулся, чтобы уйти.

– Тут два Томаса, – смягчилась дворничиха. – Мальчишка, в седьмой класс ходит, и Томас Карлович из пятой квартиры.

– Спасибо. Мне нужен Томас Карлович. – Я направился к дверям.

– С этой стороны не войдете! – крикнула она. – Со двора нужно!

Я обошел дом и оказался в типичном дворике старого города.

Он упирался в полуразрушенную каменную стену и отделялся от другого двора приземистым флигелем. На этом флигеле и красовалась табличка «Квартира №5».

Я позвонил. Дверь открыла пожилая седовласая женщина и что-то спросила по-латышски.

– Нельзя ли видеть Томаса Карловича? – сказал я.

Она покачала головой.

– Нет дома?

Она кивнула.

Я извинился, вышел на улицу и остановился в задумчивости посреди мостовой. Куда подевалась моя незнакомка? Где мне теперь ее отыскать? Я вытащил портрет из бумажника, быть может, он мне подскажет, что делать.

Вдруг над моим ухом раздался голос:

– Вы искали Томаса Карловича?

Я поднял голову. Рыхлый человек с оплывшим лицом и водянисто-голубыми глазами напряженно смотрел на меня.

– Да, я искал Томаса Карловича.

– Это я. Чем могу служить? – спросил рыхлый.

– Извините, быть может, это всего лишь ошибка. Я хотел через вас разыскать одну знакомую.

– Какую знакомую? – Его глаза стрельнули по сторонам.

– Она приехала вчера и должна была к вам зайти.

– Откуда приехала? Здесь говорить неудобно. Пойдемте где-нибудь сядем.

Мы шли молча по улочкам, а в небольшом скверике присели на лавку.

– Какая знакомая? – еще раз спросил он. – Ко мне никто не заходил.

– В таком случае, это, вероятно, ошибка, – сказал я.

– Ну-ну, так уж и ошибка. Что она говорила? Зачем ей ко мне заходить?

Сказать или не сказать, думал я. Скорее всего, это вовсе не тот Томас.

– Вы живете в доме номер четыре по улице Трошню? – спросил я.

– Совершенно верно.

– Скажите, а вашем доме есть еще какой-нибудь Томас? Простите за такие вопросы, но я знаю всего лишь, что она хотела увидеться с Томасом из дома номер четыре.

– У нас есть Томас, мальчишка.

– Тогда, вероятно, мои сведения относятся к вам.

– Какие сведения? – Он явно нервничал. – Да говорите, какие сведения?

– Она приехала в Ригу тайно и хотела увидеть вас. Она считает, что вам угрожает опасность.

Он побледнел.

– Опасность? А как ее звали?

– Не знаю… То есть, видите ли, не стоит мне говорить это имя.

– Понимаю… – пробормотал он. – А что говорила, какая опасность?

– К сожалению, я не в курсе. Мы с нею знакомы случайно.

– Так, так… – бормотал он, и вид у него был совершенно ошеломленный.

– Она считала, что вам нужно уехать первым же пароходом.

– Пароходом? – Он вскочил. – Каким пароходом?

– Ну, может быть, самолетом. У нее был жар, она могла перепутать.

– Так, так… – Руки у него тряслись. – А когда это было? Когда она вам сказала?

– Вчера вечером.

– Вечером… так… А сегодня… Какое число?

Я назвал число.

– А не поздно?

– Что не поздно?

– Ну, самолетом? – Он был совершенно растерян.

– Извините, но я ничего не знаю, кроме того, что вам сказал.

Некоторое время он сидел понурившись, потом вскочил, пожал мою руку.

– Спасибо… мне надо скорей. Быть может, успею.

И он ушел, оставив в моей ладони неприятное ощущение своей вялой мокрой руки.

Я обедал в кафе на Домской площади. Здесь я встретил знакомого. В сущности, это был знакомый Иманта, тоже физик, они работали вместе.

Мы разговорились и решили выпить бутылку вина. Внезапно к столику подошел не кто иной, как самозваный лауреат Нобелевской премии.

– Я вас приветствую! – Он приподнял неизменную шляпу.

– Здравствуйте, – хмуро ответил я.

– Пожалуй, я выпью с вами кофе, – сказал он. – Не против?

– Отчего же, – ответил я.

Он, вероятно, никогда не снимал свою шляпу. Даже здесь, сев за столик, он только слегка поправил ее края.

Знакомый Иманта стал рассказывать о случае с шаровой молнией, произошедшем недавно в рыбачьем поселке недалеко от Риги. Шаровая молния появилась со стороны моря и долго блуждала среди домов, приводя в ужас жителей. Она влетела в раскрытое окно одного особняка, коснулась онемевшего хозяина и медленно уплыла, не причинив особого вреда. Правда, потом рыбак обнаружил, что с груди у него исчезла серебряная цепочка с крестиком, а из кармана важная телеграмма. Телеграмму эту обнаружили потом совершенно целой в скворешнике, висящем неподалеку от дома.

– Фокусы! – восклицал знакомый. Он занимался плазмой и был увлечен своей работой. – Загадка природы!

– Невелика загадка, – буркнул внезапно Раймонд Грот.

– Вы полагаете? – сказал знакомый. – А мы вот у нас в институте бьемся с этой треклятой молнией…

– Раймонд ведь тоже физик, – сказал я насмешливо.

– Чем вы занимаетесь? – спросил знакомый.

– Я только учусь, – ответил Грот. – А вообще-то меня интересует комбинация времен.

– Что вы имеете в виду?

– Мы делаем коктейли. Ну, как вам сказать… Чуточку одного времени, чуточку другого, новые модуляции. Скажем, девятнадцатый век с примесью шестнадцатого и третьего до новой эры. Или двадцатый с добавлением одиннадцатого.

– Это что же, в театре или кино? – спросил знакомый.

– Да нет, прямо в жизни.

– Ну-ну. – Знакомый посмотрел на меня вопросительно. Я подмигнул. – А что у вас за организация?

– Как вам сказать… Учебное заведение.

– У вас хорошая типография, – заметил я.

– Что? – спросил Раймонд Грот.

– Визитная карточка выполнена отлично.

– Ах, это? – Раймонд полез в карман. – Позвольте и вам предложить. – Он протянул визитную карточку моему знакомому.

Тот прочитал ее с интересом.

– Хотел бы я иметь такую визитную карточку. А вы не боитесь ее дарить?

– А что? – спросил Раймонд Грот недоуменно.

– Попадется какой-нибудь, знаете… Будет выяснять. Вдруг существует постановление по части визитных карточек, и на них следует печатать то, что соответствует истине.

– Но это примерно и соответствует, – сказал Раймонд. – Мы искали что-либо подходящее и остановились на формулировке «лауреат Нобелевской премии».

– Завидую. – Знакомый вздохнул и начал откланиваться.

Пока Раймонд что-то разглядывал на дне кофейной чашечки, знакомый кивнул в его сторону и постучал пальцем по лбу. Я неопределенно пожал плечами.

– Кстати, – сказал Раймонд, – я дам вам маленький совет по части шаровых молний.

– Слушаю. – Знакомый остановился.

– Представьте, что это мини-планкеон, и поищите в этом направлении.

– Хорошо. – Знакомый улыбнулся. Он пошел к двери, но вдруг остановился как вкопанный. Еще через мгновение он вновь стоял перед нами. – Вы сказали, планкеон?

– Да, крошечный. – Раймонд Грот сложил пальцы в щепотку.

– Так. – Знакомый постоял и ушел с несколько ошеломленным видом.

Этот парень обладает способностью удивлять людей, подумал я. Нет, видно, он не просто шутник.

– Как проводите время? – спросил Раймонд Грот.

– В умеренных хлопотах.

– Побывали в том доме?

– Каком?

– На улице Вестурес. – Он приблизил лицо, как в тот момент, когда спрашивал о сокровенном. – Дом работает только вечером.

– Что?

– Я говорю, он работает вечером, а днем закрыто.

– По-моему, он всегда закрыт. В доме нет никого.

– Уж я-то знаю! И потом, даю вам совет, не впутывайте в это дело других людей.

– Какое еще дело, черт побери! – сказал я, раздраженный его развязным тоном.

– А то все испортите, – добавил он.

– Вы что-нибудь знаете о доме номер семнадцать? – спросил я.

– Еще бы не знать! Это мой курсовой отчет.

– Вы занимались реставрацией?

– Да, – сказал он, – в некотором роде.

– Однако ж вы называетесь физиком.

– Все вокруг нас физика, – сказал он с бесшабашным видом.

– Я, смотрю, вы философ.

– Да-да, вы правы. Философия моя слабость. В конце концов смешение времен – эксперимент не столько физический, сколько философский. Задача достижения Единого Времени вполне корректна с физической точки зрения, но вот нравственный аспект остается спорным. Чего мы достигнем? И нужно ли это в конце концов? Я даже скажу вам, задача моего опыта куда более локальная. Я хочу извлечь побочный эффект, понимаете? Побочный эффект! Они ждут от меня рядовых выводов, на вас глядят, как на подопытного кролика, а я им выложу побочный эффект! И не кто иной, как вы его произведете.

– Благодарю за доверие, – сказал я.

– Да вы всегда мне нравились, – небрежно сказал он.

– Всегда?

– А как вы думали? Слежу за вами несколько лет. Знаю все до единой строчки. У вас опубликовано тридцать четыре рассказа, две повести и восемнадцать статей. В основном ерунда, конечно. Старина, не сердитесь. Но есть три строчки, которые меня обнадежили. Я имею в виду миниатюру «Первый снег», как она напечатана в сборнике «Осень», строки одиннадцать, двенадцать, тринадцать.

На этот раз пришла пора изумиться мне.

– Я им говорю, посмотрите на эти три строчки. Разве за них нельзя зацепиться? Ведь там единственная в своем роде метафора «перевернутая», как мы ее называем. Старик не такой уж болван. Это я о вас, извините. Но у нас в сколариуме такая манера выражаться. Ваш предшественник, живший веком раньше, конечно, был посильнее. Он чепухи не писал и уж, во всяком случае, враньем не занимался. Да-да, старина, есть у вас не вполне искренние статейки. Но я вас ничуть не виню, просто время другое. Ну, они говорят, бери своего парня, ставь эксперимент, а на большее он непригоден. Вот это посмотрим. Я на вас надеюсь, старик. Эксперимент экспериментом, сколько уж тысяч поставлено, но я надеюсь извлечь побочный эффект. Только не путайте в опыт других людей. Ну зачем, например, вы поперлись на улицу Трошню к этому вору и жулику?

Я молчал.

– По-вашему, первый Томас и есть тот самый, которого надо спасать? По этому давно камера плачет, а нужный вам Томас живет минус сто лет отсюда, человек благородный, приличный, и уж не вам заниматься его спасением. Мой друг. Единое Время еще не объявлено, так что живите в своем двадцатом.

Я уже устал слушать, а он все говорил, попыхивая сигарой.

– Мой принцип – ничего не скрывать. Я не строю из себя таинственного кудесника, я всего лишь студент, у меня курсовая работа, и я хочу ее выполнить хорошо. Конечно, вы вправе спросить, какая вам выгода от моего эксперимента? Я бы мог ответить, что дарю несравненные моменты сближения с мечтой, это я о портрете, как понимаете…

– Каком портрете? – перебил я его.

– Ну, этом самом, который у вас в бумажнике. Но, по мне, не в лирике дело. Вы произведете побочный эффект и, бьюсь об заклад, останетесь в выигрыше.

– Кто вы такой? – спросил я. – Откуда вы знаете о портрете?

– Я? – Он изумился. – Хорошенький вопрос. Что за психология в ваши времена! Чуть не так, сразу «кто вы такой». Что же, вам не понятно?

– Нет, не понятно. Кто вам рассказал, что я ношу с собой портрет?

– Кто? Старина, да мы это в первых классах проходим. Ну, не скажу, что случай с вашим портретом слишком известен, но в одной хрестоматии есть на него ссылка. Живет человек, таскает с собой портрет. Мало ему красивых девушек рядом, подавай несуществующую или, вернее, существовавшую совсем в другое время. Все это лирика, старина, и, поверьте мне на слово, чушь собачья. Вы бы посмотрели вокруг себя, ей-богу найдется персона не хуже. Вот закончим эксперимент, и принимайтесь за дело. Сколько вас таких бродит по свету, таская в карманах портреты и не замечая реальных лиц. Вам-то еще повезло, вы с ней столкнулись. И благодарите за это меня. Я вам устрою маленькое развенчание иллюзий, а заодно напишу отчет. Мы сделаем дельце! Но главное – побочный эффект. Я им преподнесу сюрприз на экзамене…

Он говорил и говорил, а у меня страшно ломило виски.

– Суть в том, что вам никто не поверит. Понимаете, старина? Если начнете путать других. Вас сочтут просто за сумасшедшего. Да и сами вы через некоторое время решите, что стали жертвой легкого помешательства. А потом все пройдет. Главное, извлечь побочный эффект. Только не путайте посторонних. Это принесет вам несчастье. Вас просто отправят в сумасшедший дом. У меня сегодня настроение, поэтому я разболтался. Скучновато у вас тут, но командировка скоро кончается.

– Почему вы никогда не снимаете шляпу? – внезапно спросил я.

– Законный вопрос. Понимаете, я не могу ее снять. Приподнять еще в силах, а вот снять ни в какую. Наши оболтусы бутафоры опять намудрили. Черт знает как слепили меня! Что шляпа! Я бы вам показал, что они натворили, да уж не буду расстраивать. Впрочем, другого я и не ждал. Кто я такой? Обыкновенный ученик сколариума, третий курс. В прошлом году я работал на практике в пятнадцатом веке, так, верите ли, вместо кожи они мне сделали панцирь, ну правда только напротив сердца. Согласитесь, ходить с железной блямбой вместо обыкновенного мускула, не совсем приятно. Все должно быть по-человечески.

– Где вы так научились болтать? – спросил я.

– Это уж мелочи, – ответил он. – Между прочим, у вас странное недоверие к моей визитной карточке, но поверьте, любого нобелевского лауреата ваших времен я легко засуну за пояс, точно так же, как вы обскачете самого выдающегося борзописца каменного века.

– Но тогда и писать не умели.

– Вот-вот! В каменном веке вы спокойно можете отпечатать карточку с надписью «академик».

На этом он прекратил свои излияния и простился.

– До встречи, мой Друг, до встречи! – Он вскочил и вприпрыжку покинул кафе.

…Я курил на бульваре и думал. Давно я бросил курить, но сегодня закурил снова. Толку от мыслей не было никакого. Что же я мог понять? Я не понимал ничего. Без сомнения, Раймонд Грот не был простым сумасшедшим. То, что произошло накануне в доме номер семнадцать, вероятно, имело к нему прямое отношение. Если все это поставленный спектакль, то зачем он нужен? И кто режиссер? Неужто этот странный юнец?

Я решил позвонить Иманту и пошел на улицу Эрглю. Не успел открыть дверь, как услышал телефонный зуммер. Это был знакомый Иманта.

– Послушайте, – сказал он, – кто этот тип?

– Хотел бы и сам знать, – ответил я.

– Насчет шаровой молнии он подбросил самую настоящую идею. Она, впрочем, давно носится в воздухе. Я сам к ней подбирался, он же выразил ее в одном слове.

– Ничуть не удивлен, – сказал я.

– Вы можете меня с ним свести?

– Постараюсь, – ответил я.

Я лег на диван и хотел подремать, но сна не было ни в одном глазу. Я набрал московский номер.

– Имант?

– Привет! – крикнул он. – Ты поймал меня в дверях. Иду в театр.

– Когда ты собираешься вернуться в Ригу?

– Через неделю, как говорил.

– Ты очень мне нужен, Имант.

– Я тебя слушаю, старина.

И этот говорит «старина», подумал я.

– У тебя не выпадает свободного дня?

– Суббота.

– Мне очень важно, чтобы ты приехал на этот день.

Молчание.

– Важно?

– Исключительно важно, Имант.

– А что случилось?

– Это невозможно рассказать, тем более по телефону. У меня голова кругом идет. Боюсь, что попал в переделку.

– В таком случае я выеду сегодня же, а завтрашнюю встречу перенесу на субботу.

– Я был бы тебе благодарен, Имант.

– Что ж, иду собираться. Жди меня утром.

– Спасибо, Имант.

Я положил трубку, но через мгновение телефон дал несколько коротких гудков.

– Але?

– Послушайте, старина, – вкрадчивый голос Раймонда Грота, я сразу его узнал, – ведь мы же договорились не путать других. Какого черта вы всем названиваете?

Холодок пробежал по моей спине. Ведь я не давал ему телефона!

– Что вам нужно? – спросил я.

– Соблюдайте договор, старина. Кончится эксперимент, можете звонить налево-направо. Имант ваш не приедет, уж я позабочусь об этом. Во всяком случае, до конца нашего опыта.

– Идите вы к черту! – Я бросил трубку.

Так! Значит, телефон прослушивается. Кто же такой этот Раймонд? Я вышел на улицу и, кружа по улочкам, добрался до вокзала. Здесь я вошел в стеклянную будку и снова набрал московский номер.

– Это вновь я, Имант.

– Да, слушаю.

– Каким поездом ты собираешься ехать?

– Тройкой. На первый уже опоздал.

– Я встречу тебя на вокзале в начале перрона.

– Прекрасно. А что все-таки произошло?

– Сам не могу понять.

– Я беспокоюсь! У тебя голос совсем изменился!

– Приезжай, Имант.

– Уже в дверях. До встречи.

– Будь осторожнее, Имант.

– В каком смысле?

– Ну так, вообще…

– Хорошо, хорошо. Привет.

Стемнело, и я отправился на улицу Вестурес. Я долго ходил под окнами, пока не увидел наконец, что в одном из них затеплилась свеча. Поднялся по ступенькам и толкнул дверь. Она отворилась.

Вот и другая дверь, тоже не заперта. Еще мгновение, и я оказываюсь в комнате, освещенной свечой.

Она читала.

Едва я вошел, она захлопнула книгу и посмотрела на меня с улыбкой.

– Сегодня мне лучше, помогли ваши пилюли.

Я сел возле кровати.

– И какая у нас получилась странная встреча, – сказала она.

– Да уж… – промямлил я.

– Так зачем вы пожаловали в Ригу?

– Отдохнуть. Но, может быть, и поработать немного.

– Вы пишете что-нибудь новое?

– Хочу написать.

– Что ж, пишете вы хорошо. Смело, полезно. Наверное, у вас неприятности. Помните тот номер журнала, где в вашем рассказе была пустая страница с надписью поперек «изъято цензурой».

Я промолчал.

– Мы говорили о вас на курсах, у вас есть поклонницы. Приятно, наверное, иметь поклонниц? Так о чем вы хотите теперь написать?

– Пока размышляю.

– Вот если б я вам рассказала дело Томаса! Но об этом никак не напишешь. У них кружок, с убеждениями. Но я случайно узнала, что Томасу грозит опасность. Совершенно случайно, и в тот же вечер отправилась в Ригу. Понимаете, у одной из моих подруг есть поклонник, человек оттуда. Он проговорился, Томаса хотят арестовать. Я села на поезд и оказалась в Риге. Почему я открыто вам говорю? Да просто уверена, что вы вполне разделяете наши взгляды. Вчера у меня даже мысль мелькнула обратиться к вам за помощью. Ведь я совсем не могла стоять на ногах, а Томаса надо было предупредить. Но слава богу, я собралась с силами и все сумела сделать сама.

– Вы выходили из дома?

– Да, ночью. В каком-то бреду. Но Томаса я нашла, и он уехал утром.

Я смотрел и смотрел на ее лицо. Как она молода! Ей, конечно, нет двадцати. На портрете она выглядит старше. Впрочем, быть может, он сделан значительно позже, этот портрет.

– У вас есть знакомые художники? – спросил я.

– Конечно! Разве не помните, что последний раз мы встретились с вами на выставке. И тот длинноволосый в косоворотке, с которым я говорила, как раз художник, на выставке были его работы.

– А он не собирается писать ваш портрет?

Она засмеялась.

– Почему вы решили? Он пейзажист. Но и среди портретистов есть у меня знакомцы.

– А между прочим, я знаю, что портрет ваш уже написан, – сказал я внезапно.

– Вот как? Конечно, вы шутите. Кем же написан портрет?

– Догадайтесь.

– У меня есть рисунок в профиль. Но это набросок, никак не портрет. Я никому не позировала, уверяю вас.

– Но можно писать по памяти.

– Это, наверное, трудно. А кроме того, чтобы писать человека по памяти, нужно, по-моему… ну в первую очередь, чтобы появилось такое желание. Это влюбленные пишут, а нынче любовь не в моде.

– И тем не менее такой человек нашелся.

– Так кто же он и где посмотреть портрет?

– Я вам могу показать репродукцию.

– Репродукцию? – Удивление на ее лице.

– Портрет напечатан в журнале.

– В каком?

– К сожалению, этот номер изъят из продажи, вы не могли увидеть его. Но я успел вырезать репродукцию.

– И где же она? – В голосе недоверие и волнение одновременно.

– Смотрите. – Я положил перед ней портрет.

Она рассматривала его долго. Мне показалось даже, что лицо ее побледнело.

– Но что же это… – пробормотала она. – Не понимаю. Ведь я никогда…

– Она метнула на меня быстрый взгляд.

Молчание. Дыхание ее участилось.

– Это вы? – спросила она.

– Что? – сказал я.

– Я знала, конечно, что вы рисуете к своим произведениям, даже в журналах видела… но… как же это?

Снова молчание.

– Вы никогда не бывали в моей комнате. А тут комната, и кресло мое… Не мое, вернее…

– В том-то и дело, что не ваше. Вы снимаете комнату.

– И что же?

– А до вас снимали другие.

– Уж не хотите ли вы сказать… господи… Вы знаете, мне всегда казалось… казалось… – Она запиналась от волнения. – С той минуты, когда увидела вас впервые, я подумала, это неспроста… и потом… Нет, правда, что-то такое меж нами… И даже встреча здесь, в Риге. Я совершенно не удивилась, только сердце чуть из груди не выпрыгнуло. Как в окно увидала…

Я обнял ее за плечи.

– Не волнуйтесь. Не нужно вам волноваться.

– Я… я просто так… Последнее время думала о вас каждый день. Разве могла я надеяться? Ведь мы даже не были знакомы. Случайные встречи, случайные взоры. Ваши рассказы, все до единой строчки, собраны у меня. Я как девчонка. И вдруг такое… Неужто вы написали мой портрет?

От ее волос исходил сухой горьковатый запах. Это был запах осенних трав, а сейчас ведь и вправду была осень. Странная, непонятная осень, выпавшая из череды годов, преподнесшая мимолетный дар, навсегда смутившая мое сердце.

– Знаете, что мне кажется? – зашептала она. – Сейчас происходит что-то необычайное. Я не хочу возвращаться в Москву, я знаю, что это не повторится. Давайте убежим куда-нибудь вместе. Я чепуху говорю, не обращайте внимания. Но я так счастлива. У вас теплые руки. Почему вы странно одеты? Знаете, сколько я думала о вас? Я даже молилась. Я ставила свечку для нас с вами.

– Когда? – прошептал я.

– На рождество. Я ни о чем не просила, я только поставила свечку.

– Вы ходите в церковь?

– Нет, не хожу. Но тогда захотелось. Если бы друзья узнали, они бы меня засмеяли. Никто с наших курсов не ходит в церковь.

Немного погодя.

– Неужто вы правда до меня снимали эту комнату?.. Нет, не отвечайте. Пусть это будет сон… Мне кажется, все это сон. Завтра проснусь и никогда больше вас не увижу. Или увижу такого, как раньше, проходящего мимо с вежливым вниманием во взоре. Нет, правда, я ничем не хочу вас связывать. Когда вернемся в Москву, вы можете вести себя как прежде. Не подходить ко мне и не здороваться даже. Все равно мы останемся вместе. Все равно наша связь нерасторжима, ведь правда? Как я хочу посмотреть свой портрет! Он очень хорош, даже на репродукции. Это такой подарок. Вам надо писать! У вас талант художника.

Мучительно болела голова. Я потер пальцами виски.

– Знаете, – сказала она, – у меня сумасшедшая мысль. Давайте поедем куда-нибудь вместе. У меня есть немного денег и еще несколько дней в запасе. Я предупредила на курсах.

– Куда же нам ехать? – спросил я.

– Да хоть бы недалеко. К морю. Впрочем, что я болтаю. У вас своя жизнь. Простите меня.

– Вы не представляете, с каким удовольствием уехал бы я сейчас с вами за тридевять земель. Да боюсь, не получится.

– Не получится, – согласилась она печально.

– И не от нас с вами это зависит.

– Да, да, конечно…

– Скажите, какое сегодня число?

Она сказала.

– А год?

Глянула с удивлением, но назвала и год. Я был готов ко всему, но по моей спине пробежал озноб. А не разыгрывают ли все же меня, мелькнула сумасшедшая мысль.

– Как вы очутились в этом доме? – спросил я.

– Очень просто. На вокзале спросила, где можно остановиться и чтоб недорого стоило. Мне указали на этот дом. Его держит какой-то Грот.

– Раймонд Грот?

– Да, Раймонд Грот, антиквар. Действительно, он сдает приезжим недорого.

– Вы видели этого Грота?

– Конечно. Он дал мне ключи, а сам бывает здесь редко.

– Как он выглядит?

– Обыкновенно. В пенсне, с золотыми зубами.

– Молодой человек?

– Что вы! Лысый, с брюшком.

– А не переехать ли вам в другой дом? – неожиданно предложил я. – Там, где я остановился, достаточно места. Я предоставлю вам комнату. Не нравится мне дом этого Грота.

– Мне тоже. Тоскливо и пусто. Не понимаю, почему он называет себя антикваром. Здесь нет ни одной антикварной вещи.

– Итак, решено. Долго ли вам собираться?

– Совсем недолго.

– Я выйду за дверь и подожду, пока вы оденетесь.

– Хорошо.

Я постоял в полутемной прихожей, а потом услышал слабый голос:

– Можно. Входите.

Я открыл дверь и застыл на пороге. В комнате никого не было. Она совершенно пуста, в ней негде прятаться, и все же я подошел к кровати, заглянул под нее.

– Где вы? – спросил я в недоумении.

«Внимание! – раздался металлический леденящий душу голос, он шел откуда-то с потолка. – Зона соединения времен ограничена стенами комнаты. Если бы вы вышли с партнершей на улицу, разные тайм-потенциалы уничтожили бы вас обоих. Поэтому объект общения удален из зоны вашего внимания. Говорил автомат контроля 13-16. Всего доброго».

Я вышел на улицу. В голове стоял туман, телом владела слабость. У костела Екаба меня поджидал Раймонд Грот.

– Послушайте, что за глупость, – сказал он. – Я недоволен. Куда вы потащили девушку? Хотите, чтоб у нее свихнулись мозги? Между прочим, за включение автомата контроля с меня снимут очки. Подводите, старина. Я думал, вы человек разумный.

– Вот что, экспериментатор, – сказал я, – прежде чем я поверю, что все это правда, представьте доказательства.

– Какие вам еще доказательства! – воскликнул он. – Я перед вами, и все тут.

– В таком случае сделайте мне одолжение.

– Слушаю, старина.

– Не разлучайте меня с этой девушкой.

Он присвистнул.

– Каким же образом? Переселить вас туда? Но это невозможно. Поверьте, старина, это совсем не в моих силах. Я ведь всего лишь студент. А кроме того, ваше место там занято. Не забывайте, у вас есть предшественник. Она влюблена в него, а не в вас. У меня тоже имеются предшественники в разных веках. Например, в семнадцатом. По этой причине командировка туда мне заказана. Я и не рвусь. Мало ли времен на свете?

– Этот человек мне дорог, – сказал я.

– Ну и прекрасно! Носите портрет.

– Вам знакомы человеческие чувства?

– Вполне знакомы.

– Ну так сделайте что-нибудь!

– Я и так сделал для вас немало. По крайней мере, ничего не скрываю. Я говорю с вами на равных, старик, а мог бы обойтись как с подопытным кроликом.

– Вы и так обходитесь со мной, как с кроликом. И не только со мной.

– Ничего подобного! Я всегда придерживался того мнения, что все люди во все времена равны.

– Хорошо, – сказал я, – что же дальше?

– Завтра эксперимент кончается. Я рассчитываю на побочный эффект.

– К черту ваши эффекты. Я увижу ее?

– Завтра вечером. Только прошу вас быть осмотрительным. Вы же заметили, что автомат контроля следит. Положим, вы обведете меня, но автомат провести невозможно. И не дурите девушке голову, пожалейте ее.

– Что же я должен делать?

– Что угодно, только не раскрывать ваших карт.

– Зачем же вы мне их раскрыли?

– Старина, повторяю вам в сотый раз, я хочу быть на равных. А кроме того, рассчитываю на побочный эффект. На все эти психометрические замеры во время ваших бесед мне положительно наплевать. И так давно известно. Девятнадцатый не противопоказан двадцатому. Мне нужно совсем другое.

– Вы так «откровенны» со мной, что об этом «другом», разумеется, не проговоритесь.

– Всему свое время! И это раскрою вам, старина. Потерпите.

– В таком случае, спокойной ночи.

– И вам спокойной.

– Постойте. Скажите, Раймонд Грот, в каком времени вы проживаете? И хорошо ли вам там? Будьте со мной на равных.

– Тсс! – Он приложил палец к губам. – Вот об этом ни слова. Закрытая информация. Тут я бессилен, старик.

– В таком случае пропадите вы пропадом, – сказал я.

Утром я отправился на вокзал встречать Иманта. Поезд не опоздал. Прошла вереница прохожих, но Иманта я не увидел. Что ж, ожидал подобного. Некоторое время я бродил по улочкам, а потом позвонил на Эрглю в надежде, что пропустил Иманта. Телефон молчал. Где же Имант? Если бы он не уехал вчера, то, без сомнения, позвонил бы мне из Москвы, после десяти я был дома.

Я все кружил и кружил по городу, а потом сел на электричку и уехал в Юрмалу. Тут я бродил по берегу моря, наблюдая крикливую суету чаек и вдыхая острый морской воздух. Пообедал в кафе и даже просидел два часа в кино. Мне нужно было скоротать время до вечера.

Наконец он пришел, и малиновое яблоко солнца улеглось на белой глади залива. Я позвонил из автомата в Москву. Трубку снял Имант. Голос беспечный, веселый.

– Привет! Я звонил тебе вечером, не застал.

– Во сколько?

– Часов в семь.

В семь часов я разговаривал с Имантом из вокзального автомата.

– А не я ли тебе звонил?

– И ты мне звонил?

– У меня даже такое впечатление, что вчера мы с тобой говорили. Что ты собирался приехать в Ригу.

– В Ригу? Что ты имеешь в виду?

– Ты не помнишь, что мы с тобой говорили?

– Когда?

– Вчера вечером.

– Весь вечер я был в гостях, а звонил тебе перед выходом из дома в семь часов.

Имант не из тех, кто станет разыгрывать дурака. Значит, все так и было. Я звонил Иманту, просил приехать, он согласился, а на самом деле он вовсе не говорил со мной и приехать не обещал. Быль и небыль одновременно. Фокусы Раймонда Грота.

– Ладно, Имант, – сказал я устало, – приезжай побыстрее.

– У тебя голос странный. Что-то случилось?

– Все в порядке, – сказал я и повесил трубку.

У кого просить помощи? Да и в чем мне могли помочь, какая беда приключилась? Не было никакой беды. Напротив, интересное происшествие. Но я не верил до конца во все эти чудеса. Подозревал мистификацию, но не мог понять, с какой целью она устроена. С другой стороны, никаких сомнений не было в том, что в пустом доме на улице Вестурес я встретил ту, с которой писан портрет. Я вспоминал ее речь и находил, что она говорит медленней, плавней, чем принято говорить в наше время. Она употребляла много слов, которые звучали для меня архаично. Вместо «плохо» она говорила «дурно», а вместо «необыкновенно» – «необычайно». Иногда ее речь казалась даже несколько громоздкой. Воспроизвести это на бумаге мне не удалось. Когда я потом перечитывал записи наших бесед, понимал с сожалением, как трудно передать то явственное, но одновременно неуловимое, что отличало ее говор от нынешнего…

Так что же? Как мне вести себя? Не хватало совета друзей, но я уже понял, что окружен невидимой стеной и не в силах через нее пробиться. Оставалось ждать. Оставалось ловить мгновения, когда я мог увидеть ее…

– Я вас ждала, – сказала она. – Через час мой поезд.

– Вы уезжаете? – спросил я.

– Да, возвращаюсь в Москву. Куда вы вчера пропали? Я вышла из дома, а вас уже не было.

– Обстоятельства… – пробормотал я. – Право же, не сердитесь, мне трудно все объяснить.

На ней было темное длинное платье, волосы пучком стянуты на затылке. В такой одежде она выглядела немного старше. Бледное серьезное лицо выражало волнение и беспокойство.

– А вы? Скоро ли назад в первопрестольную?

– Через несколько дней.

– Ну что ж, надеюсь, увидимся там. Случайно. На выставке или в концерте…

– Да, да… – ответил я, – впрочем…

– Что? – спросила она немного испуганно.

– Вы правы в том, что случившееся здесь неповторимо.

– Но почему? – спросила она еле слышно.

– Не знаю, что и сказать… Я вас об одном прошу, если случайно в Москве встретимся, не сердитесь, что пройду с независимым видом.

Она поежилась.

– Обстоятельства?

– Да. Но хочу признаться, что встреча с вами для меня немалое… может быть, главное событие в жизни.

Она усмехнулась горько.

– Вы шутите. О каком событии речь, когда в Москве вы собираетесь вовсе не узнавать меня.

– Этот приезд в Ригу… как вам объяснить? Я ведь тоже в некотором роде инкогнито. Я в эти дни вовсе не я.

– Вы говорите загадками.

– Но одно, без сомнения, верно. Я много думал о вас, смотрел на ваш портрет.

– Портрет! А знаться со мной не хотите.

– Только с вами я и хотел бы знаться.

– Я глупости вчера говорила. Предлагала куда-то ехать. Простите меня, я потеряла голову. У вас совершенно другая жизнь. Зачем вам дружба с какой-то курсисткой? Но эта встреча… Все так неожиданно. Сначала я даже вообразила, что вы приехали вслед за мной специально. Все мы полны мечтаний, но жизнь – это совсем другое…

– Вы и представить не можете, как порой жизнь обгоняет любые мечты, – сказал я.

– Мечты… – проговорила она тихо. – Какие уж тут мечты…

Я взял ее за руки, они были холодные от волнения.

– Послушайте, – сказал я, – у меня нет никаких прав разговаривать с вами откровенно. Но поверьте, только самые необычные, фантастические обстоятельства разъединяют нас с вами. Но, впрочем, и они не в силах так сделать, чтобы я перестал думать о вас.

Она подошла к окну.

– Я тоже… тоже всегда буду помнить эти дни…

Молчание.

– Это прощание… – сказал она, – странное прощание, когда и встреча-то не вполне состоялась. Я ничего не понимаю. Впрочем, зачем размышлять. Значит, так угодно судьбе.

– Судьбе… – усмехнулся я.

– Кому же еще? – спросила она.

Раймонду Гроту, хотел сказать я, но тут же подумал, почему бы судьбе не выступить и в таком обличье?

– Ну, мне пора, – проговорила она.

– Одна просьба, – сказал я. – Позвольте мне вас не провожать, а уйти несколько раньше.

– Я и не рассчитывала на такую услугу, – ответила она, – сейчас подъедет извозчик. Да, впрочем, вот он уже подъезжает.

Свеча догорела, и в комнате стало темно, только с улицы пробивался свет фонарей. Я подошел к окну и увидел, что прямо напротив дома, занимая почти всю ширину мостовой, остановился роскошный лимузин.

– Извозчик… – пробормотал я. – Это за вами?

– Я говорила с ним днем. Он заломил целых три гривны. Тут и пешком совсем близко, но у меня тяжелый портплед, я накупила книг, они так дешевы в Риге.

Болела голова. Я пытался разглядеть силуэт человека за рулем машины. Зачем остановился здесь этот автомобиль? Я никогда не видел такой красивой, сверхсовременной машины. Ей кажется, что это извозчик. Кто же из нас видит не так?

– Странный, однако, извозчик, – сказал я неопределенно.

– Да, они не похожи на наших московских. У этого целое ландо. Я видела тут извозчиков с громадными каретами, их нанимают кататься у моря.

– Знаете, – сказал я внезапно, – давайте я все-таки поеду с вами на этом «извозчике».

– Буду очень рада, – ответила она просто.

Отчаянно колотилось сердце. Каждую минуту я ожидал, что комната вдруг опустеет и металлический голос объявит, что «объект удален из сферы внимания». Но этого не случилось.

Я взял ее сумку, и мы вышли из комнаты.

– Хотела проститься с хозяином, – сказала она, – но он, чудак, объявил, что прощаться не любит, ни с кем не прощается, и просил плотнее прикрыть дверь.

Мы спустились по каменным ступеням и подошли к машине. Я еще раз подивился ее сияющим формам. Выскочил водитель и распахнул перед нами дверь.

– Прошу вас, прошу! – бормотал он, неловко кланяясь.

Это был Раймонд Грот.

– Господин Грот? – удивленно сказала она.

– Ах, сударыня! Я решил сделать сюрприз и отвезти вас в своем экипаже. Зачем тратить деньги?

– Но я договорилась с извозчиком.

– Извозчик уже отправлен, он получил свои три гривны.

– Любезно с вашей стороны, – сказала она недоуменно.

– Садитесь, садитесь!

– Позвольте, но чем я обязана?

– Да просто вы мне симпатичны, и все! Могу я отвезти вас к поезду в своем экипаже?

– Отчего же… – Она посмотрела на меня вопросительно.

Я решительно запихнул сумку внутрь машины.

– Хороший у вас экипаж, – сказала она.

– А лошади! Я домчу вас в одно мгновение! – Раймонд Грот засмеялся.

– Я не спешу, до отправления еще целый час.

– В таком случае, поедем медленно.

Машина тронулась. Я напряженно смотрел в окно, мимо проплыл собор Екаба и дома «Три брата». Машина бесшумно и плавно шла к Домской площади. Внезапно я почувствовал, что ее холодная рука легла на мою ладонь.

– У меня к вам просьба. Подарите ту репродукцию, ведь настоящего портрета я, кажется, не увижу.

– Хорошо, – сказал я, – но она не со мной, я оставил ее на улице Эрглю.

– Есть еще время заехать, – сказала она.

Я размышлял недолго.

– Господин Грот, нельзя ли завернуть на улицу Эрглю? Всего на минуту.

– Не было бы ничего проще, – ответил он, – но до отправления поезда осталось десять минут.

– Как! – воскликнула она испуганно и стала рыться в сумочке в поисках часов. – Боже мой, в самом деле! А мне казалось, еще целый час.

– У меня очень точные часы, – сказал Раймонд Грот, – да вот и на соборе, взгляните.

– Да-да, – заговорила она быстро, – ошиблась, теперь бы не опоздать.

– Почему бы вам не поехать завтра? – спросил я внезапно. – Ведь вы свободны несколько дней. О билете я побеспокоюсь.

– Весьма сожалею, – вмешался Раймонд Грот, – госпоже надо ехать. Не хотел ее беспокоить, но получена телеграмма. – Он протянул белый листок бумаги.

Она прочла и задумалась.

– Что-то важное? – спросил я.

– Подруга, та, о которой вам говорила, просит быстрее приехать.

Он может сотворить телеграмму хоть от германского кайзера, подумал я.

– А вот и вокзал, – сказал Раймонд Грот. – Прощайтесь, до отправления поезда осталось немного.

И тут я сказал:

– Придется нам попрощаться с вами, поскольку я тоже намерен поехать в Москву.

– Ваш поезд отправляется с другого перрона, – быстро ответил он.

– Но я поеду этим поездом.

– Увы, ваши поезда отправляются в разное время, – сказал он печально.

Она следила за нашим разговором с недоумением.

– А где же ваш автомат контроля? – спросил я. – Почему он не напоминает про разные тайм-потенциалы?

– Вы заставляете меня напрягаться, – сказал он тихо.

– О чем вы говорите? – спросила она.

– Этот господин и является создателем тех необыкновенных обстоятельств, которые разъединяют нас, – сказал я. – Он пытается нас разлучить.

– Напротив, – возразил он. – Я устроил вам встречу.

– Так и оставьте нас вместе.

– Но это ведь невозможно.

– Сожмите мою руку, – сказал я ей, – крепко держите. Пусть он попробует нас разлучить.

– Да не я, не я, – возразил он. – Время опыта на исходе. Напрасно вы затеяли это, старина, я вовсе не собирался расстраивать вас, но время опыта на исходе. Отпустите-ка лучше руку.

– Нет, – сказал я и сжал ее руку, вцепился в нее, словно утопал или висел над пропастью.

– Милый… – прошептала она, и голос ее прозвучал словно на отдалении.

– Ну вот… – сказал он. – Разожмите пальцы. Теперь-то что вам держать?

– Руку… – пробормотал я.

– Нет никакой руки. Да и нет никого. Опыт закончился, вас разъединили.

Рядом со мной на сиденье было пусто. Но я мог поклясться, что ее рука все еще лежала в моей, и я стискивал ее что было силы.

Он приблизил ко мне печальное лицо.

– Старина, успокойтесь. Уж лучше бы вы попрощались со мной. Ведь навсегда расстаемся. Вы думаете, так уж легко расставаться? Право, вы мне симпатичны, я даже слегка завидую вам. Живете в такое тихое время. Зачем вы говорили открыто при девушке? Ей все это непонятно. Придется теперь позаботиться о том, чтобы она позабыла свой рижский визит. Но ведь на это уходят силы, энергия. Возможности наши не беспредельны.

Ее рука лежала в моей.

– С вами-то проще. Век научной фантастики. Летающие тарелки, бермудские треугольники. Так что и мой визит не слишком большое для вас потрясение. А кроме того, здесь есть расчет на побочный эффект.

Я совершенно отчетливо чувствовал, как ее холодные пальцы теплеют в моей крепко сжатой ладони. Я даже нащупал на одном из них кольцо, металл тоже теплел.

– Это один из рядовых опытов по сочетанию времен. Делаются разного рода замеры, очень много замеров. Это примерно то же, что запустить в ваши дни атмосферный зонд. Я имею в виду класс опыта. Но я успел им доказать, что мой опыт не так уж прост. Я обещал им побочный эффект и выторговал более выгодные условия, чем обычно. Как правило, зона соединения времен весьма ограниченна. Мне дали комнату в особняке на улице Вестурес, на улицу выходить было нельзя. Но, как видите, мы прокатились до самого вокзала. Вы считали, что едете в машине, она – в экипаже. На самом деле ни то, ни другое. Нам дали блуждающую зону, старина. На это уходит не так мало энергии, поверьте. Но время опыта продлить невозможно, нам скоро придется расстаться.

Ее рука совсем уже теплая, и, кажется, она слегка отвечает на мое пожатие…

Он посмотрел на часы и поежился.

– Ужасно тяжело переношу перекидку. Знобит. Потом три дня буду еле двигать ногами. Перепрыгнуть столько веков, это, знаете… Беспокойное занятие, старина.

Я молчал.

– Вы не могли бы выйти из машины? – спросил он. – Очень неприятно исчезать на глазах.

Я боялся, что как только окажусь на улице, ощущение ее руки, зажатой в моей ладони, исчезнет. Но этого не случилось.

Он опустил ветровое стекло.

– Прощайте и помните обо мне. Я надеюсь на вас, старина…

Он кивнул головой и тронул машину. Мерцая красными стоп-сигналами, она покатила тихо, и я увидел, как у ближайшего поворота вокруг нее разошлось сияющее фиолетовое облако…

Прошло несколько дней. Вернулся из Москвы Имант, но я не рассказывал ему ничего. Хотелось подумать. Тем более что я получил записку от Раймонда Грота. Да-да, небольшое послание, обнаруженное мной в бутылке из-под мартини, той самой, которую я принес из бара после первой встречи со странным юношей. Стоило некоторых трудов извлечь из бутылки записку, а гласила она следующее:

Он ошибался. «Побочный эффект» заключался в том, что в сознание мое навечно вошло ощущение встречи с ней. Ее рука навсегда осталась в моей. Стоит закрыть глаза, задуматься, как тотчас ее пальцы проникают в мою ладонь. Они уже согрелись и никогда не бывают холодными. От них исходит магнетизм, некий призыв, напоминание. Все остальное кажется не таким уж значительным. Не знаю, сколько лет проживу с таким чувством, но кажется, это будет всегда. Раймонд Грот наградил меня недостижимым, а недостижимое горит над нами, как звезда далеких миров.