По ту сторону Бездны[СИ]

Глава 11. Река

Летим и летим. Куда–то на северо–восток над лесами и реками, многочисленными озерами и огромными болотами. Если когда–то я думала, что, перебравшись через Бездну, попадешь в совершенно иной мир, то теперь понимала, что это так лишь отчасти. Рукотворный мир действительно был иным: их город — это не наш город, их общество совсем не походило на наше. Но вот природа… Природе было решительно все равно, какая это сторона Бездны. Все та же равнина. Все те же леса — преимущественно темнохвойные, лишь слегка разбавленные лиственными. Впрочем, сверху было красиво: светло–зеленая листва словно волнами набегала на темную хвою, образуя замысловатые узоры на этом поднятом высоко над землей зеленом ковре.

Не было только дорог. Когда я летала над Страной Людей, внизу всегда была целая сеть дорог, змеящихся в разных направлениях. Здесь — ни одной. Не было полей. И даже загонов с рабами в обозримом пространстве не наблюдалось.

— Зачем тебе? — фыркнул на мой вопрос Анхен. — Не насмотрелась разве? — Но все же снизошел до ответа, — они южнее, на обратном пути наглядишься.

Я не была уверена, что особо их разглядывать мне захочется и на обратном пути, пока же

все скользила взглядом по бесконечным кронам пусть в деталях изменчивого, но по сути своей неизменного леса, не в силах обернуться и посмотреть на своего спутника.

Эйфория ушла. Уверенность в том, что я смогу и так, по–вампирски, ушла тоже. А вот боль — вполне себе реальная и физическая — бодренько притопала ко мне под утро и уже не оставляла. Болело все. Ныло, саднило. Нет, ничего не осталось, конечно, ни синяков, ни засосов, ни укусов. Но нетренированные мышцы резких перегрузок не простили, и теперь выли во мне все, не давая забыть, но и не помогая осмыслить.

А вчера… Что же там происходит при укусе вампира? Что за безумную анестезию они нам впрыскивают? От которой не только мгновенно пропадает всякая боль и отключается разум, но и все существо охватывает… да, жажда, по другому и не скажешь. Безумная, бесконтрольная жажда чувственных наслаждений.

— Что вы впрыскиваете нам в кровь при укусе? — интересуюсь вслух, так и не найдя в себе силы обернуться.

— Свою жажду.

— Анхен!

— Ну, и капельку слюны, быть может, — пожимает он плечами. — Вот только, Лар, что бы мы ни впрыскивали, мы мгновенно высасываем это обратно. Так что ты ищешь не там. Никакой материальной субстанцией это быть не может.

— Но что же тогда?

— Магия, Ларка, магия. Наша жажда столь сильна, что при соприкосновении нашей слюны с человеческой кровью идет мгновенная магическая реакция, и ты начинаешь ощущать мою жажду как свою, только с обратным знаком: то, что я хочу взять, ты жаждешь отдать.

— А-а… А это со всеми так, или только с теми, кого вы… модифицировали?

— Таак, — Анхен заметно напрягся. — Что еще наболтал тебе этот умник?

— Да мы целовались все больше, — его напряжение мгновенно бьет по моим натянутым нервам, и я, не задумываясь, бью в ответ. Так по–человечески, на ревность.

— Да уж лучше бы вы только целовались, — фыркает в ответ Анхен. И я не понимаю его реакции. Он нашел меня с другим и… присоединился. И потом, когда десять раз уже можно было все закончить, они продолжали, продолжали и продолжали. И он был инициатором. Он не возражал, чтобы Лоу владел мною, напротив… А вот то, что Лоу со мной еще и говорил, и что–то мне при этом рассказал, его напрягает.

— И все же, — настаиваю на ответе. — Первичная реакция на вас у людей — какая? Или вот на «дикой охоте»? Лоу сказал, они вас боятся и убегают…

— А еще стреляют в нас отравленными стрелами. И молодые идиоты, не знающие, на свое счастье, что такое настоящая война, радостно гордятся тем, как ловко они от этих стрел уворачиваются, — Лоурэфэлова пристрастия к «охоте» он явно не разделяет. — А реакция на укус у всех этих дикарей — ровно как у тебя. Первична реакция, Лар, коли тебе уж приспичило во все это влезать. Именно на ее основе и был разработан принцип «голоса крови».

— Чтобы вам больше не бегать по лесам за едой.

— Чтобы вам не бегать по лесам. И не жить в вечном страхе, и за себя, и за детей.

— Радоваться надо. За детей. Я помню, — родителей Елены помню. И родителей Лизы. И насколько чудовищно это выглядит.

— Лучше радоваться.

Не отвечаю. Философский спор, не ведущий ни к чему. Лучше, чтобы вас не было. Совсем. Но вы вот есть. И как–то надо с этим жить.

С ним жить… Вот если я собираюсь жить с ним, если я живу с ним, зачем же я тогда пошла к Лоу? И можно сколько угодно рассказывать, что соглашаясь поехать в гости, о сексе я и не думала. О чем угодно думала, только не об этом. И что когда тебя кусают, ты уже собой не владеешь… Но меня никто не кусал. Не принуждал, не настаивал. Я сама. Я согласилась на это сама. Я хотела. Понять, осознать, почувствовать… да, да, конечно. Но ведь прежде всего я хотела Лоу. Хотела быть с ним. Быть его. Его, а не Анхена.

А ведь мне всегда казалось, что с Анхеном меня связывает что–то… помимо страсти и желания… Да даже и страсть… Я всегда думала, что только он ее во мне пробудить и способен. Истинную страсть, которая — почти любовь. Или и есть проявление любви… Но ведь и Лоу… Я вспомнила, как задыхалась от желания под его жадным взглядом, как сгорала от того только, что он на меня смотрит. Так смотрит…

— Я становлюсь развратной девкой? — печально интересуюсь, старательно выискивая взглядом березки среди сосен и елей.

— О, мозг таки включился. И почему нормальные люди, когда у них мозг включается, умнеют, а ты у меня каждый раз тупеешь резко? Ну–ка посмотри на меня.

Развернуться и посмотреть в его глаза оказалось невероятно сложным. Я долго скольжу взглядом по его одежде, старательно рассматривая едва заметный узор на ткани его серой рубахи, любуюсь шелком его волос, свободно рассыпанных по плечам. В поле зрения даже попадает его волевой подбородок. А у Лоу линия подбородка изящней. И ямочка… И о чем я думаю? Взгляд вновь падает вниз, на стиснутые в кулаки руки.

— Лара! — голос становится настойчивым. — Подозреваю, тебе не понравится, что я скажу, но в университете я за подобные слова — не важно, в свой или в чужой адрес их при мне произносили — бил по лицу наотмашь. Потому что секс — это не разврат. Это дарованная нам богами способность познать наслаждение. Познать единение. В сексе даже вампиры не способны ни сдержать, ни скрывать свои эмоции. И оскорблять того, кто способен раскрыться навстречу другим — это оскорблять богов!

— Раскрыться другому, да. Но не другим. Не всем.

— Ла–ра! Кто. Это. Сказал? Назови мне имя, тыкни пальчиком!

— Это не надо никому говорить, это общеизвестно…

— Вот как же я устал бороться с вашим коллективным бессознательным! Вы же ни корней своих не помните, ни учителей. На какую подкорку у вас все это записано, что и не вытравить никак?! — он даже руками всплескивает, забыв про рычаг управления, что, впрочем, на управлении машиной никак не сказывается. — Ты получала удовольствие, я получал удовольствие, Лоу, поверь, тоже было весьма и весьма приятно. Так с какого перепугу ты теперь начинаешь ругать себя некрасивыми, некорректными, да и просто грязными словами?

— Слова грязные, а поступки, которые они обозначают, значит, нет?

— Слова грязные, потому как их придумали моральные уроды для оскорбления других. А желание получать и дарить наслаждение ни грязным, ни оскорбительным быть не может. И прекрати ты уже заниматься самоедством! Мне от одних твоих эмоций нынешних уже тошно.

— А вчера — тебе разве было не тошно? Ты все бросил, прилетел…

— Ну, может у меня просто дела кончились, могло же так совпасть? — он мне подмигивает, но улыбаться в ответ не получается. — Нет, Лар, мне не было тошно. Лоу ведь меня спрашивал предварительно, не возражаю ли я…

— Не возражаешь, чтобы что? Он что же, заранее меня собирался… в эту ванну? Это не было экспромтом, он с самого начала планировал?.. — только что я переживала, не понимая, как я могла, а теперь еще горше стало от мысли, что для него это, выходит, было заранее решенным делом, развести молодую дурочку — через эмоции, через боль — и сладко–сладко утешить. Выть захотелось. Ну и кто же я после этого, раз попадаюсь на такие разводы? Вот только те самые «грязные» слова и остаются.

— Лара, ну перестань, сил же никаких нет! — машина резко зависает в воздухе, словно на преграду невидимую натыкается. Анхен бросает рычаг управления и разворачивается ко мне. — На колени ко мне перебирайся.

— Не надо, — отворачиваюсь. Туда, где и в помине нет никакого окна. А только небо, облака да лес внизу.

Он отстегивает мой ремень.

— Иди. И послушай, что я скажу.

Перебираюсь. И прижимаюсь к его груди, судорожно вдыхая его запах. Чувствую, как его руки скользят по моей голове, плечам. Вцепляюсь пальцами в его рубашку. Нелепая ситуация. Чем больше он меня утешает, тем сильнее я чувствую себя неправой. Уж лучше бы ревновал меня по–человечески, проклинал, запрещал. А я кричала бы в ответ, что ничего ему не должна, ничего не обещала, в любви не клялась, и вообще, имею полное право. И ведь все правда, все так и есть. Да только что ж тошно–то так?

— Я бы не стал утверждать, что Лоурэл такой хладнокровный озабоченный гад, распланировавший заранее совращение наивной девочки. Нет, моя хорошая. Мы говорили с ним о том, что между вами слишком много недосказанности, слишком много иллюзий, забвений. С этим надо было покончить, и я не возражал против этого разговора.

— Только… разговора?

— Нет, не только, — Анхен мягко улыбается, и снова гладит меня по голове. — Ты ему нравишься. Сильно. Я это чувствую, да он и не скрывает. А для вампира даже просто «нравишься» уже достаточный повод для интима. Лоурэл спросил меня, как далеко он может зайти. И я ответил, вот на что уговоришь ее, туда и заходи. Я ж тебе говорил, ты моя возлюбленная, ты сама для себя решаешь эти вопросы. Иметь друзей–любовников — это абсолютно нормально, в жизни мы встречаем слишком много тех, с кем хотелось бы быть чуть ближе, чем просто «беседовать через столик».

— Что же ты тогда… прилетел?

— Соскучился, — он чуть пожимает плечами. — Позавидовал. Решил проверить, как у тебя дела. Я все же не рассчитывал, что он увезет тебя к себе домой.

— Да скажи уж честно: ты не рассчитывал, что я вообще соглашусь, — несчастно всхлипываю я. — Похвастаться хотел: у тебя есть девочка, которая может сказать вампиру «нет». Любому вампиру. Ты думал, я хорошая, правильная… По человеческим меркам правильная…

— Вот уж о чем — о чем, а о том, что ты правильная, особенно по человеческим меркам, я не думал никогда, с тех пор, как впервые о тебе услышал, — он целует меня в висок. — Не выдумывай ерунды. Во–первых, я слишком хорошо знаю Лоу — он и мертвого уговорит на луну лететь. Во–вторых, я прекрасно чувствую, что он тебе симпатичен. Ну и в-третьих, я надеялся, что он уговорит и искренне рад, что так оно все случилось. Жизнь с вампирами без секса невозможна, это часть досуга, традиции гостеприимства, основа любого праздника… Я боялся, что с этим вопросом мы будем мучиться с тобой гораздо дольше…

— Мы и будем… гораздо дольше, — угрюмо перебиваю его уверенные разглагольствования. — Позволь, я сяду на свое место. Я уже успокоилась, правда. Давай полетим.

— Садись, — он не удерживает. — Нам и правда не стоит задерживаться, — машина срывается с места и вновь устремляется в полет. — Но что опять не так, скажи мне? Ты же попробовала: секс с вампиром — это не страшно, никто не позволит тебе умереть. Мы попробовали с двумя вампирами — и это тоже оказалось не страшно. Более того, это оказалось невероятно чувственно, обжигающе страстно. Только вспомни, как ты кричала между нами от наслаждения, будучи не в силах сдержаться. Разве тебе не хотелось бы повторить?

— Нет, — даже не раздумываю.

— Но почему, объясни ты мне? Тебе же было не просто хорошо, а очень хорошо.

— Анхен, — а голос — усталый–усталый, — Тебе 800 лет. Ему поменьше, но по человеческим меркам тоже — запредел. При столь богатой сексуальной культуре вашего народа, за столько лет не выучить у женщины все чувствительные места и все способы доставить ей наслаждение — ну это надо быть полным дегенератом. И ты что сейчас, гордишься, что ты не такой? Да, ты можешь, вы можете, да еще этот ваш укус… А впрочем, ты и без укуса можешь довести меня до такого состояния, что я буду умолять только о «продолжении банкета» И Лоу может, и другие твои друзья, я не сомневаюсь… Но вот только на трезвую голову — я не хочу. Для меня это отвратительно, неприемлемо, пошло… И я прекрасно понимаю, что ты легко сможешь вновь меня заставить — просто попросишь своих друзей подождать чуток за дверью, пока не сведешь меня с ума, а потом — да, я буду извиваться под вами и кричать от наслаждения… Вот только потом мне будет плохо. Как сейчас, а быть может, даже хуже. Потому что сейчас хотя бы с Лоу я пошла сама, это был мой выбор. А ты мог искренне верить, что если мне хорошо с каждым из вас в отдельности, то будет здорово и вместе. А оно… не здорово. Не знаю. Теряется что–то. Потому что близость — это с кем–то, а не абы с кем. Не со всеми. Это личное. Индивидуальное. Для двоих. А все остальное — просто гимнастика. Физические упражнения с повышенным эмоциональным фоном. И теперь ты это знаешь. И если все же заставишь меня — ты меня предашь. Мне будет больно, Анхен, очень.

Молчит. Долго. Словно чтобы убедиться, что я выговорилась. Или чтобы найти для меня правильный ответ.

— А я так надеялся, что ты переросла, наконец, свои детские глупости, — вздыхает он наконец, отказавшись, видно, от мысли искать для меня аргументы. — И вновь ты заставляешь меня дать тебе обещание, исполнение которого все и разрушит. Я не буду настаивать, Лара. И не буду заставлять. Но предлагать — буду всегда. И надеяться, что ты согласишься, — он печально улыбнулся, поймал мою руку, поднес к губам. Медленно поцеловал запястье, провел языком, оставляя влажный след. Мое сердце забилось быстрее, с каким–то сладким ужасом ожидая прикосновения его острых, как иглы зубов. За запястье он меня уже кусал, вчера… ах, нет, кусал не он, Лоу, в то время, как я его…ему… а Анхен меня при этом… Воспоминания обо всем, что этот укус сопровождало, обдавали мучительным жаром, заставляя стыдиться… или хотеть … И вновь стыдиться своих желаний. Нет, я не вампирша, я так не смогу, я не хочу больше — так.

— Нам долго еще лететь? — отнимаю руку и пытаюсь сменить тему.

— Да, моя хорошая. Но надеюсь, до вечера успеем.

— А… куда?

— Туда, где я хочу любоваться с тобой закатом, а потом и рассветом. Просто поверь, тебе там понравится, точно.

Он знает. Он все про меня знает. Что мне понравится. Что не понравится. Что обязательно должно понравиться, надо только правильно меня подготовить… А ведь он — готовил. Вспоминаю Пахомовку, наш с ним первый интим, еще не до конца, без укуса. Но ведь даже тогда, в самый первый наш раз он уже интересовался моей попой, имитируя пальцами то самое «двойное проникновение»! Да и потом, уже здесь, сейчас. Да, в первый раз он лишил меня невинности «классически», но уже во второй… «Есть несколько мест, где девушка бывает невинна…» Я думала — просто нравится ему так, чего не бывает. А он значит… «Я бы тебя подготовил», говорил некогда один куратор непутевой своей секретарше. Ну вот, дорвался и приступил. Как водится, не предупреждая и не спрашивая. И только теперь, когда он меня уже через это провел, выясняется, что свою «возлюбленную» он мыслит и как партнершу по групповому сексу. Эксперимент удался, так чего теряться?

Ослабляю ремни, ставлю пятки на сиденье, обнимаю коленки. На душе тоскливо, хочется выть. Я не хотела этого. Так — не хотела.

Он протягивает руку и нежно проводит по моим волосам. Отросшим вчера до вполне достойной вампирской длины. Хоть к парикмахеру иди, стрижку делай. Вот только зачем, если и дальше будут расти? Рывками. Зримо свидетельствуя о богатстве моей личной жизни.

— Ты совсем измучила себя, Лар. Перестань. Оно того не стоит. Не бывает абсолютной морали и самой праведной правды, я много раз тебе говорил. Их выдумывают. В каждом обществе — свои. Причем далеко не всегда это делают самые лучшие представители этого общества, но в абсолютном большинстве случаев — из корыстных побуждений.

— Их выдумывают, чтобы сделать нас лучше!

— Чушь, милая, поверь моему опыту. Я видел столько обществ, и столько самых разных моральных установок. Их выдумывают, чтобы обеспечить обществу наилучшие шансы выжить. Меняются условия выживания — меняется и мораль. Так было всегда, у всех. И то, что приемлемо для целого сообщества, не может быть неприемлемым для одной маленькой девочки!

— Да перестань ты уже меня путать! Мне плевать на мораль, на общества и кто там чего выдумывает! Есть вещи, которые лично мне не приятны. И делать их я не хочу. А чья мораль куда изменилась и как на это смотрит… да обсуди ты это с друзьями за чашечкой… крови. Не моей, желательно.

— Ну, то, что тебе плевать на мораль, факт общеизвестный, — усмехается Анхен. — Тебя за это, помнится, из университета выгонять пытались. Причем, только на первом курсе — трижды.

— Зато на втором у тебя с первой попытки получилось от меня избавиться!

— Да? И что ж я тогда делаю здесь, с тобой? Все, Лара, хватит. Ты устала. У тебя и слабость–то еще не прошла, а ты себя еще и мыслями глупыми изводишь. Перебирайся назад, приляг. Лететь еще долго.

Качаю головой. Останусь. Нет, я не боялась его багажника. Ну, почти не боялась. Я очень надеялась, что не боюсь. Но проверять пока не спешила. Потом. Все равно придется там спать, Анхен предупредил, что далеко не каждую ночь доведется провести в доме, и теплые одеяла, и мягкие подушки в запасе имелись. И я согласилась, решив для себя, что от всяких страхов надо избавляться. Тем более, в машине мы были одни. За нами просто летела еще одна. И все те, кому предстояло стать моему спутнику ужином, летели там, вместе с парой слуг, обязанных этим ужином его в должный момент обеспечить. Да и вообще сделать наше путешествие максимально комфортным.

О второй машине я старалась не думать, тем более, что они все время держались сзади. Он вампир, и надо как–то с этим согласиться. Хотя, подозреваю, что закрывать глаза на его взаимоотношения с рабами в большом доме было гораздо легче, чем будет в поездке. Надо как–то… что? Научиться смотреть, как он их убивает? Или не убивает? Ведь можно же как–то не до смерти? Ну, с людьми же можно, почему бы не с ними? Может, он убивает не всех? Или вообще никого? Или только во время приступов безумия? Спрашивать не стала. Потому как знать — если уж честно — не хотела. Эта сторона его жизни была слишком уж чудовищной, и я пока была не готова ее принять. Пока? То есть я подозреваю, что однажды буду готова? Что приму и это? Сначала соглашусь спать с его друзьями, потом смотреть, как он убивает рабов…

Даже картинка представилась: он сидит, небрежно откинувшись, на самом краю своей бесконечной постели, пригнув к себе шею безучастного лысого создания, я — на коленях между его ног, ласкаю его… как когда–то Алла. А потом он в истоме падает спиной на покрывало, а рядом со мной падает бездыханный труп, и он просит: «Лар, скинь его в люк. Ну, ногой чуть–чуть подтолкни, тебе ж ближе»… Вот это меня однажды и ждет? Все движется туда, разве нет?

Человеческая психика гибкая, говорил он когда–то. Насколько гибкая? И если я приму их мораль, то останусь ли я по сути своей человеком? Я хотела выжить, даже среди них, но если выживать любой ценой, то кто в итоге окажется выжившим? Буду ли это все еще я? А если нет, то стоило ли тогда мучительно предавать собственную суть?

Вампиры… нет, эльвины когда–то уже решали этот вопрос. И каждый решил для себя сам. Анхен решил когда–то, что сама возможность жить стоит любого предательства. А вот муж Сериэнты не смог преступить эту грань. И кто выиграл? Тот, кто остался в памяти близких благородным эльвином? Или тот, кто все еще живет — созидает, разрушает, творит, губит… влюбляется вот, и наслаждается этой любовью, и болезненно переживает неудачи… Свой ответ я была не готова дать прямо сейчас. Прямо сейчас умирать совсем–совсем не хотелось. Впрочем, муж Сэнты ведь тоже ушел не сразу. Он пытался, много–много лет… Не так уж, видимо прост этот выбор…

До вечера мы долетели. Небо за нашей спиной уже окрасилось алым, когда мы медленно приземлились на берегу…

— Анхен, что это? Море?

Вода, начинаясь у наших ног, застилала все, до самого горизонта. Спокойная, величественная, безграничная. И все мысли, переживания, сомнения мгновенно вылетели из моей головы при виде этого чуда.

— Нет, моя радость, это всего лишь река.

— Всего лишь?!

— Ну, это все же Великая река, а мы в ее устье, — его явно забавляют и мой восторг и мое удивление, ну еще бы, он–то уже давно все–все на свете видел, а я… Да я и помыслить не могла, что когда–нибудь мне доведется увидеть Великую реку. И что она окажется настолько великой.

— Анхен, а… до того берега очень далеко?

— Пешком не дойти.

— Да ну тебя. Ты просто слишком старый, тебе не понять… Анхен, а мы можем перелететь на тот берег?

— Мне казалось, ты уже налеталась. Давай утром?

— Нет, не утром, сейчас. Я хочу посмотреть, как садится за реку солнце. Полетели, пожалуйста! Пока оно не село.

— Может, лучше останемся здесь, а с утра посмотрим, как оно над рекой встает?

— Издеваешься? С утра я спать собираюсь. Я не вампир, меня бессонница не мучает. Полетели, пожалуйста, ну что тебе стоит?

— Полетели, полетели, — мой энтузиазм его забавляет, но он, видимо, настолько рад, что я выбралась из пучины своих мрачных мыслей, что готов потакать, а это главное. И вот мы уже скользим над водой меж тем берегом и этим, меж лесом, в который падает солнце и лесом, из которого оно снова взойдет.

— Знаешь, в древних мифах любого народа есть сюжет о реке, пересечь которую — все равно, что попасть в другой мир, — задумчиво сообщает Анхен и интересуется, лукаво поблескивая глазами, — не боишься так с ходу пересекать? Да еще на закате?

— Из мира живых в мир мертвых? — знаю я эти мифы. — О чем ты, Анхен? Я Бездну пересекла. Я уже в мире мертвых. Ведь создателями мифов смерть мыслилась как противоположность жизни. Ничего более противоположного миру людей, чем ваша страна, мне уже не найти.

— Не знал, что ты знаток мифологии.

— Подруга у меня была. Интересовалась очень. Просвещала.

А впрочем, портить себе настроение его дурацкими мифами я не намерена, и потому переключаюсь на другое:

— Анхен, а правда, что вместо Бездны тоже была когда–то река? Великая река, совсем как эта?

— Да, правда.

— То есть, когда–то и у нас все выглядело — вот так?

Пытаюсь представить Бездну до краев заполненную водой. С ровными, степенными линиями берегов. Не выходит. Бездна всегда была для меня — провалом, пропастью, обрывом. Концом всего. А здесь — такие ровные берега, низкие, покатые, и вода — словно продолжение суши. Возможно, там и глубоко, но сверху мне кажется, что можно пройти по зеркалу этих вод, не замочив одежды.

Мы приземляемся на дальнем берегу, и я любуюсь закатом, отраженном в темной воде, слежу за тем, как солнце погружается в воду все глубже, глубже… А потом сама иду купаться. Анхен остается на берегу, и огромный костер служит мне отличным маяком в сгустившейся тьме.

А потом мы еще долго сидим у этого костра, слушая треск пламени, да плеск волны. Анхен обнимает меня сзади, пряча от холодного ветра, я прижимаюсь к нему спиной и слушаю его сказки. Вот только сосредоточиться не удается, то, что он рассказывает, красиво, но бессмысленно. А мысли вновь и вновь возвращаются, соскальзывают в многострадальное «вчера».

Анхен — это Анхен, и с ним все ясно, насколько это вообще возможно сказать про вампира. Но Лоу… Лоу… Что это было между нами, между нами двумя? Совращение глупой человечки на вампирский «путь истинный», ради привития мне необходимой в их обществе способности к групповому разврату? Или было что–то важнее, что–то значительнее между мною и тем, кто никогда и ни к чему меня не принуждал, никогда не поднимал на меня руку, всегда дарил только свет, только тепло… А ведь Анхен так и не дал мне это понять. Он вмешался и не дал мне понять, я так и не успела. Все свелось к акробатике с элементами оргазма, безудержной жажде бессмысленных наслаждений…

А ведь вранье. Все вранье, он ведь за тем и вмешался. Не к групповому сексу меня приучать, не потому, что поучаствовать захотелось. Я нравлюсь Лоу. Он мне. Секс для вампиров ничего не значит. Но духовная связь, единение душ образуют пары. Анхен просто побоялся, что если дать мне возможность выбора, я выберу не его. Он и не дал. Превратив все в бесконечный, бессмысленный, бездушный трах, перекормив меня сексом, вседозволенностью, бесконечным кровавым оргазмом…

И я так и не поняла, что же было между нами настоящим — до того, как вмешался Анхен. И теперь он меня увез — чтоб и шанса у меня не было — понять.

Наверно, правильно. Он ведь все равно меня не отпустит. И мне надо жить с ним и любить его. Потому что я не вампирша, чтобы любить всех. Или даже двоих. А впрочем, даже вампирши, я уже поняла, хоть и занимаются сексом со всеми, любят только кого–то одного. Но они хотя бы свободны.

В бездну Лоу. У меня есть Анхен. Только Анхен. А Лоу — всего лишь мираж. И не понять, что было там настоящим. И было ли…

Я, кажется, так и уснула у костра, в объятиях того, кто не возражал против того, чтоб разделить с другом мое тело, но решительно не готов был делить с кем бы то ни было мое сердце.

Разбудил меня свет. Холодный утренний свет, ворвавшийся в машину вместе с холодным воздухом, когда Анхен открыл заднюю дверь, собираясь выйти наружу. Чуть приоткрыв глаза, лениво потянулась, скользнула взглядом по его обнаженной фигуре, зябко поежилась, сильнее кутаясь в одеяло. Затем взгляд скользнул чуть левее, выхватывая тонкие металлические рейки с кожаными петлями ремней… Дикий, неконтролируемый ужас вдруг поднялся из самых глубин моего естества, сметая рассудок, лишая воли, гордости, силы. Кровь! Липкая теплая кровь вновь заливала мне глаза, нос, рот. Я задыхалась, захлебывалась, умирала от ужаса! Еще успел встревоженно обернуться Анхен — резко, словно от удара. Но уже не успел перехватить, когда я с диким криком метнулась мимо него наружу. Пробежала несколько шагов и упала на колени в ледяную воду, пытаясь отдышаться. Все тело сотрясала дрожь, но едва ли от холода. Я пыталась умыться. Вновь и вновь лила на себя ладонями воду, а она все стекала по лицу кровью, кровью, кровью!

— Лара? — очень осторожно зовет меня Анхен.

— Не подходи! — я разве что не визжу от ужаса, не в силах справится с приступом. В его руке все еще зажат тот скальпель, и кровь с него капает на песок, на воду…

Он обнимает меня, крепко, не давая вырваться, и держит, пока у меня не кончаются силы, и я не затихаю в его объятьях, тяжело дыша и судорожно всхлипывая.

— Тихо, тихо, — все шепчет он мне, — это просто кошмар, он уже прошел…

— Ты мой кошмар, — устало возражаю я, когда кровавые блики перестают мелькать перед глазами. — И ты уже не пройдешь. До самой смерти.

— Я не кошмар, Ларка, я жизнь, — уговаривает он меня, чуть покачивая. — Твоя жизнь.

— Ты смерть.

— Не для тебя, — ласково улыбаясь, качает он головой. — Давай ты искупаешься, и все пройдет. Или, хочешь, поплывем наперегонки?

— Ты же не плаваешь? — ему даже удалось меня удивить.

— Я не люблю, но это не значит, что я не умею, — фыркает он. — В жизни часто приходится делать нелюбимые вещи. Была бы цель.

— А сейчас, значит, цель есть?

— Ну еще бы. Хочу узнать, сможешь ли ты переплыть эту реку.

— Анхен, — скептически смотрю на горизонт, потом на него, — там даже берега не видно. Сколько здесь километров?

— Сколько–то. Я не мерил. Так ты рискнешь? Я страхую. Устанешь — вытащу.

Смотрю на него внимательно. Ожидала, конечно, всякого, но столь нездорового авантюризма… А впрочем — пусть, из Бездны ж вынес, глядишь и здесь не уронит. Зато можно просто плыть, не рассчитывая силы, просто наслаждаться. А если все же переплыву… Глупо, но я загадала, что если переплыву — то обязательно вернусь к людям, буду жить среди людей, а не среди вампиров, нормально жить…

Не переплыла. Может быть, будь я в лучшей форме, после регулярных тренировок… Не важно. Он нес меня обратно на руках, скользя над самой водой, с таким загадочным лицом, словно что–то тоже на этот заплыв загадал, вот только не понять, радует ли его ответ…

Да в бездну все эти вампирские заморочки! Совсем как они стала: знаки, пророчества, знамения. Осталось у кукушки начать спрашивать, сколько жить осталось. Не верю я во все эти глупости! И все у меня будет хорошо.

Да и сейчас — разве мне плохо? Меня бережно несет на руках прекрасный вампир, он дарит мне свою любовь, свою заботу. Он повез меня в это сказочное путешествие по Стране Вампиров — кому еще из людей выпадало такое? Он дарит мне блаженство в постели, его прикосновения сводят меня с ума, в его обществе мне никогда не бывает скучно… А кошмары… ну что кошмары… пройдут. Идеальных людей–то не бывает, а уж идеальных вампиров… Вампиры пьют кровь, без этого никак. Значит, кто–то всегда умирает… А был бы он идеальным — был бы тогда эльвином, а не вампиром. И была б у него тогда любимая жена–эльвийка, и была б я ему даром не нужна. А ведь мне очень хочется — быть ему нужной.

Меня ждал завтрак, полотенце, теплая одежда. И можно было чувствовать себя балованной принцессой. Вот только когда после завтрака я подошла к воде сполоснуть руки, услышала плеск ниже по течению. Повернула голову на звук и увидела их — обнаженные тела, гладко обритые головы, черные брови, резко выделяющиеся на безволосом черепе. Сложив ковшиком ладони, они жадно пили речную воду, а стоявший рядом Низший с безразличным видом ждал, пока они напьются.

Отвернулась. Тряхнула головой. Ладно. Пока я принцесса. Надо пользоваться. Наслаждаться. Я не знаю, сколько длится любовь вампира. И, как говорит Анхен, есть только один способ это узнать.

Следующие несколько дней мы путешествовали вдоль реки, неспешно поднимаясь вверх по течению. Анхен смеялся, говоря, что мы летим к истоку и к истокам, а я фырчала на него, утверждая, что так двигаться неправильно, у меня такое чувство, словно мы гладим реку против шерсти, и это сущее извращение видеть правый берег слева, а левый справа.

— Ты просто не чувствуешь реку. И вообще — к каким истокам мы летим? Разве Илианэсэ — не ваш древнейший город?

— К твоим, красотка, к твоим, — смеется вампир, толком ничего не объясняя. — Ты же у нас речная девочка. Вот и посмотрим — откуда реки текут.

— А кстати, как называется эта река? Насколько я помню географию, Великих Рек у вас две, вряд ли вы именуете их Первая и Вторая.

— Нет, не настолько все примитивно. Эта река зовется Ионесэ.

— Что? — я просто заливаюсь от хохота. — И это ты называешь не примитивно? Да у вас фантазия вообще напрочь отсутствует!

— Почему это? — искренне недоумевает.

— И ты еще спрашиваешь! Города у вас как называются? Илианэсэ, Ичиасэ. И река — Ионесэ. Что, когда названия давали, других букв в алфавите еще не было?

— Города у нас разные, — он, похоже, немного обиделся, и принялся объяснять. — Есть Герат, есть Ашкенэ, есть Торина. А «сэ» это от «сэедэ», что означает «край, окраина». Когда–то граница наших земель проходила по этой реке. Лишь позже мы освоили и земли, что лежат от нее к востоку. И тогда появился Ичиасэ — «восточный край земли».

Он немного помолчал, а потом признался:

— Вообще–то, название реки придумали не мы, а те, кто жили здесь прежде. Мы лишь немного его изменили.

— И как же она звалась в древности?

— Ионеси. Но окончание на «и» для эльвийского не характерно, вот и появилось привычное «э», тем более, что по смыслу подходило.

— Но кто жил здесь раньше? — вот это совсем не понятно. — Кто дал название реке? Погоди, Лоу говорил что–то… Про людей, которые сначала были свободными, а потом вы их «одомашнили». И опустили… Так это люди?! Люди жили здесь прежде вас и даже были достаточно разумны, чтоб давать имена рекам?

— Лоу, — он мгновенно раздражается, — куда ни плюнь, везде Лоу! Я ему, похоже, все же выбью лишние зубы, чтоб не болтал о чем ни попадя!

— За что? За то, что рассказывает мне правду там, где ты предпочитаешь недомолвки?

— Откуда ты знаешь, где в его словах правда, а где нет?

— Ниоткуда не знаю, ты ж мне не даешь! Не даешь узнать, понять… Ты ж специально все бросил и меня увез, чтоб я так и не поняла…

Настроение испорчено. У обоих. Я опять мучительно думаю, что было бы, начни я общаться с Лоу, а не с Анхеном. И влечение я бы почувствовала… сначала именно к Лоу… А потом появился бы Анхен… И тогда я убеждала бы себя, что с Лоу — это любовь, а Анхен — просто мираж, соблазн… Или поняла бы? Отличила? Что от чего, вот вопрос?

Люблю ли я Анхена? Любила ли? Или это просто привычка, неизбежность, помноженная на влечение? Или любовь — это оно и есть? Если теряешь голову, и родным кажется уже запах, и каждое прикосновение — желанно… Но если я люблю Анхена, зачем я тогда пошла с Лоу? Ведь если любишь — весь мир не нужен. Значит, не люблю? А как можно любить того, кто причинял мне боль — физическую и моральную? Кто убивал… убивает… но ведь и Лоу убивал… Не так, не напоказ… а мне откуда знать…

Молчание становится тягостным. Мы и без того летим прямо над водой, а тут и вовсе начинаем зачерпывать, словно спотыкаемся. Раз, другой. Анхен нервно поджимает губы и рывком бросает машину на берег. Выскакивает из машины сам, выдергивает меня.

— Иди ко мне.

Он прижимает меня к себе властно, требовательно. Целует. Целует и целует, заставляя позабыть обо всем, отдаться его губам, рукам, нетерпеливо срывающим с меня одежду, высокой траве, в которую он опрокидывает меня, не скрывая намерений. Я не против, нет, я целую и раздеваю его не менее яростно, ища забвения в нем, в его силе и в его слабости, в его любви и в его яде.

— Ну почему, — говорит он мне уже много–много потом, но все в той же, изрядно примятой траве, — почему я не могу почувствовать твою душу? Я люблю тебя, я на все для тебя готов. Я все бросил, от всего отказался. Я держу в объятиях твое тело, мне принадлежит твоя жизнь, а душа ускользает… ускользает… На ровном месте, из–за ерунды, пустяка… Почему ты всегда находишь причины от меня отгородиться?!

Я не знала ответа. Я была с ним. И мне было хорошо. Конкретно сейчас — так и очень хорошо, он умел дарить наслаждение, вот уж чего не отнимешь. Так чего же мне еще не хватало?..

Путешествие продолжалось, и мы все плыли, плыли. Вернее — летели столь низко над водой, что казалось, будто плывем. Река потихоньку сужалась, и вот уже оба берега можно легко разглядеть с воды, и солнце вечерами не падает в реку, а скрывается за лесом. Постепенно правый берег (это тот, который был слева, вот что за глупость!) становился все более крутым, там явно начиналась возвышенность, в то время как западный берег оставался по–прежнему пологим. И эти вздымающиеся над водой кручи меня просто восхищали, мы останавливались все чаще, чтоб я могла их все облазить.

Анхена веселили мои «детские забавы», он предлагал поднять меня наверх за секунду, но какой интерес в полете, если летишь не сам? А вот залезала я сама, пусть и скатываясь порой обратно, но это были мои маленькие подвиги, а не его всемогущество. Порой он ко мне присоединялся, но чаще просто любовался сверху на мои старания.

А однажды я заметила небольшой сиреневый шарик известного камня, парящий в воздухе неподалеку от меня.

— И это у нас что? — поинтересовалась у вампира, невозмутимо наблюдающего, как я третий раз скатываюсь вниз вместе с кучей песка.

— Так, записи на память. Ты веселишься, как дитя.

— Что еще за записи?

— Заберешься — покажу.

— А если не заберусь?

— Тогда спущусь и покажу. Это была твоя идея сюда лезть, я бы дальше пролетел, здесь не очень удобное место для стоянки.

— Зато красивое, — я все–таки забралась. А он показал, приманив шарик себе на руку, затем заставив его там бешено крутиться. И когда перед глазами у меня все поплыло от этого стремительного вращения, я увидела картинку: я взбираюсь по обрыву. Это было даже не кино, мир вокруг словно исчез, а тот, запечатленный обрыв и запечатленная на нем я были реальными, настоящими, дотянись рукой — и коснешься. Я разглядела свои упрямо сжатые губы и горящие от удовольствия глаза, свои чудовищно короткие волосы и перепачканные песком щеки. Рубашка местами вылезла из штанов и тоже не то чтобы особо чистая.

— Ну и зачем? Я здесь некрасивая и глупая какая–то. Это можно как–то стереть?

— Глупая — это да, — хмыкает Анхен, останавливая вращение своей вампирской сферы и возвращая тем самым реальный мир. — Вот как раз в те моменты, когда считаешь себя некрасивой, — он притягивает меня к себе, заставляя обнять его, прижаться. — Ты самая красивая. И самая нежная. И самая любимая. Моя.

И я тону в его глазах, и покоряюсь его губам, и всему–всему верю. И прошлое уходит, отступает в туманной думке, и остаемся лишь мы. Я и он. И если искать в моей жизни момент, когда я поверила, что все же люблю его, то наверное, это было где–то там, на Великой Реке с нелепым названием на «сэ». Где мы были только вдвоем, дни и ночи напролет. Дни, когда я каждый миг ощущала себя любимой и желанной, и единственной. Дни, когда я понимала, что хочу слышать его голос, и прикасаться к нему, и просто видеть его рядом — всегда–всегда. Дни, когда я видела себя отраженной в его глазах и забывала о традициях вампирского гостеприимства, и о второй машине, которая неизменно останавливалась где–то вдалеке за деревьями, и закрывала глаза на то, что по вечерам он на какое–то время за этими деревьями исчезал. И вовсе не вспоминала обо всем страшном и чудовищном, что отдалило меня от него в Стране Людей. Была ли я счастлива с ним в эти дни? О, да!

На ночь он ставил большой шатер (на нашу походную палатку это вовсе не походило, действительно шатер), ни разу после первой ночи не предлагая мне спать в машине. И наши ночи были продолжением сказки, полные страсти и его бесконечных «смелых экспериментов», и если в какой–то момент я думала, что теперь–то я знаю о сексе все, то уже в следующий раз он доказывал, что ему есть еще чему меня научить. И каждый раз, что бы он со мной ни делал, я тонула в неземном наслаждении, хоть и платила за него падением во тьму бездны. Он что–то колол мне в вену, помогая организму восполнить неизбежную кровопотерю, и наутро я вновь чувствовала себя бодрой и готовой к подвигам по освоению новых земель.

Двигались мы неспешно, весьма неспешно. Но все же однажды непроходимый лес по сторонам сменился лесостепью, низинный прежде левый берег тоже выгнулся кручами, реку словно сдавливало тянущимися с юга отрогами Сияющих гор, а на показавшихся из–за горизонта островах я различила деревянные строения, больше похожие на дома людей, чем на вампирские башни.

— Что это?

— Город, — пожимает плечами Анхен. — Каэродэ, «город на воде». Один из тех, о существовании которых редко вспоминают люди, хоть он и обозначен на школьных картах.

— А какой смысл вспоминать о том, что все равно никогда не увидишь? Да вы и сами, подозреваю, весьма постарались, подсовывая нам картинки с заоблачными башнями, а вот изображения этого городка, пожалуй, не найти ни одного.

— Ну, я бы не был столь категоричен. В школьных учебниках, возможно и нет, а в специализированных атласах виды этого города, да и многих других, присутствуют.

— Только почему–то их никто не листает? — иронично вздергиваю бровь. — Как же, как же, помню ваш дивный способ хранить информацию. Не делая из нее секрета, но делая ее всем неинтересной.

— А мы виноваты, что основная масса народа не хочет читать научные монографии? — Анхен веселится и не скрывает. — Что народ предпочитает книжки «для легкого чтения»? А книжек для легкого чтения на эту тему не–ет. Для легкого чтения — только байки и сказки.

— Тобою же и придуманные.

— Ну, не только мной, много нас было, выдумщиков. А ты выбирай, что тебе читать.

— Да я бы выбрала — знаний пока не хватает.

— Не переживай, знания будут, усваиваешь ты неплохо.

Да, понемногу сквозь дебри их языка я продиралась. И он все чаще вставлял в свою речь фразы на эльвийском. И порой мне даже хватало слов, чтоб ему ответить. Но чаще не хватало. Или я ставила их не в той форме и не в том порядке. Но для человека, всю свою жизнь незнакомого даже с самим фактом того, что существует другой язык, я действительно справлялась неплохо.

В тот вечер мы раскинули свой шатер на берегу, напротив ближайшего заселенного острова. А наутро Анхен попросил меня одеть парик с длинными косами и наряд «по человеческой моде», благо теперь в моем гардеробе такие имелись.

— Мы идем в гости, — сообщил он мне в ответ на недоуменный взгляд.

И к кому, понятно, не скажет. Ну правильно, зачем? Все равно ж узнаю, когда придем. И что за дурацкая привычка никогда ничего не договаривать? Так нравится быть единственным, кто до конца владеет ситуацией?

Но платье у меня было. Красивое. Бледно–голубое, из тонкой летящей ткани, с крупными ирисами, поднимающимися от подола. А вот поводов одеть его еще не попадалось. Оделась, накрасилась. Потом долго стояла перед зеркалом, разглядывая нарядную деву, чьи косы спускались почти до колен. И понимая, что это не я. Да, я была такой, но только была. Ни этот парик, ни эти волосы мне больше не подходили, не сочетались с чем–то в душе.

— Я нравлюсь тебе такой? — поинтересовалась у своего господина и повелителя. Любовь любовью, но мы идем, куда он скажет и делаем, что он пожелает.

— Ты нравишься мне любой, — улыбаясь, качает он головой. — Но сейчас я хочу, чтоб в тебе видели девочку из–за Бездны.

— Во мне все равно увидят только твою рабыню, — невесело пожимаю я плечами. — Ты ж сам мне объяснял, в другом качестве люди здесь не бывают.

— Юридически — да, да и те, кто не бывал за Бездной, не очень понимают разницу между вами и теми, кто вырос в загоне. Но для тех, кто общался с людьми, разница есть.

— Значит, мы идем встречаться с теми, кто за Бездной бывал?

— Значит, значит. Ну вот зачем тебе все знать заранее? Только ненужные переживания.

Сам он был в пугающе черном, но вполне мужском наряде. Вообще, того странного длиннющего платья я не видела на нем с тех пор ни разу. Впрочем, и сейчас его манжеты и воротник были оторочены золотом, что немного напоминало тот, явно официальный наряд.

Наша машина опустилась на совсем небольшом островке, расположенном чуть в стороне от прочих. На островке стоял один единственный дом, немного напомнивший мне домик Сериэнты под Новоградом. Я, кстати, как–то спрашивала Анхена о Сэнте, но он сказал, что она уже давно не пересекает Бездну. Даже чтоб повидаться с сыном. Ради меня она уж тем более не соберется. А жаль.

Садик вокруг дома был совсем крошечный, всего несколько деревьев, да пара цветочных кустов. И те показались мне какими–то ослабленными, почти увядающими. И лишь журчала со всех сторон вода, многочисленными ручейками прорезая и без того подтопленный остров.

К тому времени, как мы вышли из машины, в дверях показалась вампирша. Короткие светлые волосы в мелких кудряшках, правильные черты лица, неяркие серые глаза, пухлые губки. Однако красоты ей это не придавало. Чего–то этому лицу не хватало. Быть может, того, что Анхен обозначил когда–то словом «свет». А может, мне показалось неприятным выражение ее лица, когда она выглянула из дома. Гостей она не ждала.

Но Анхена явно узнала, и лицо ее чуть разгладилось.

— Авэнэ? Какая честь. Чему обязаны? — говорила она на эльвийском, но что–то я понимала, о чем–то догадывалась.

— Доброе утро, пресветлая, — Анхен улыбался так, словно ему здесь был оказан самый радушный прием. — Мне приятно, что вы меня узнали. И я надеюсь, что вы позволите мне войти.

Чуть поджала губы, но тут же улыбнулась, делая приглашающий жест.

— Разумеется, авэнэ. Будьте как дома.

Приобнимая за талию, Анхен вводит меня в дом. Небольшая комната тонет в полумраке, задернутые шторы хоть и прозрачны, но пропускают слишком мало света.

— Располагайтесь, прошу вас, — вампирша указует на диван. Мы подходим, но прежде, чем успеваем сесть, она берет с ближайшего кресла подушку и бросает на пол возле наших ног. Анхен невозмутимо наклоняется, поднимает подушку, перекладывает на сиденье.

— Тебе под спину, — сообщает в ответ на мой недоуменный взгляд, усаживаясь вместе со мной на диван, — будет удобней. Чуть–чуть не долетела.

Мне показалось другое. Но благоразумно молчу, слишком мало понимая в происходящем.

— Так чем обязаны честью принимать вас в нашем доме, авэнэ Анхенаридит? — она присаживается напротив, ей явно не в радость этот визит, но она не в силах отказать авэнэ. Меня она… замечает, почему нет. Как заметила бы большую коробку конфет, вздумай гость прийти с ней. И тактично промолчала, ожидая дальнейших действий гостя. В подарок он ее принес, или просто нес куда–то еще, а к ней просто по дороге заскочил, а коробку ему просто сунуть некуда, вот в руках и держит.

Неприятно. Но я — не конфета. А даже если — то уж точно не для нее. Стараюсь смотреть на нее спокойно, но похоже, получается с вызовом, потому как глаза ее неприятно блеснули. Интересно, что она пыталась мне объяснить?

— Я хотел бы видеть Дэлиату Тэрриану ир го тэ Мэирэ, — все с той же доброжелательнейшей улыбкой сообщает Анхен. — Насколько я знаю, этот дом — ее. Или мои сведения не верны?

— Пока еще верны, — интересный ответ. — Но Дэлиата больше не принимает гостей. Я ее сестра, Ираина Дайна ир го тэ Рэ, и я готова ответить на все ваши вопросы вместо нее.

— Не думаю, что вы знаете ответы на мои вопросы, Ираина, — мягко улыбается светлейший авэнэ. — Разве что вы расскажете мне о сестре. Кажется, я видел ее последний раз лет 15 тому назад. А потом она оставила работу и покинула Илианэсэ. Вы поведаете мне о причинах?

— Причины до банальности просты. Она подорвала себе здоровье, работая в этом вашем человеческом заповеднике.

— «Этот мой заповедник» угрозы здоровью не несет. Даже человеческому.

— Пресветлому авэнэ, безусловно виднее, хотя я слышала другую версию. Ну, значит, ее подкосили постоянные полеты через Бездну. Не станете же вы утверждать, что и Бездна безопасна? Насколько я знаю, именно вы настояли на ее консервации. И именно потому, что реальный урон во много раз превосходил возможную пользу.

— То есть что–то хорошее я все же сделал? Приятно слышать, — на его губах все та же вежливая улыбка. Но теперь это — подчеркнуто дежурная вежливость. И разницу она ощущает, немного нервно опуская глаза. — Так что конкретно со здоровьем вашей сестры, Ираина?

— Здоровья у нее больше нет, пресветлый. Она угасает. Врачи дают ей еще несколько лет, не больше. Едва ли за этот срок успеют изобрести лекарство.

— Лиапия?

— Да, в последней стадии. И мозг… уже поражен, хотя приступы еще не слишком продолжительны.

— Мне жаль. Но тем сильнее я буду настаивать на нашей встрече сейчас, пока приступы не стали слишком продолжительны.

— Ваша воля, авэнэ, — вампирша вздохнула. — Дэлиата на берегу, позвольте, я провожу вас.

— Нет необходимости, пресветлая. Я найду и сам.

Он встает, подает мне руку, и мы выходим из этого дома. Ираина остается, неодобрительно глядя нам вслед.

Это сейчас я передаю тот диалог столь гладко. Тогда же я не поняла и половины, мучительно прислушиваясь и додумывая непонятное, основываясь на тех словах, что все же удалось разобрать. И потому далеко не сразу сообразила, что имя Дэлиата мне смутно знакомо, я вроде слышала его уже, но вот где?

— Кто она, Анхен? И почему ты так хочешь ее видеть?

— Она аниара, дева вод. Старейшая из тех, кто владеет этой стихией, — он чуть приобнимает меня и добавляет, — и она та вампирша, что дала некогда свою кровь твоему отцу. И тем самым подарила тебе частичку своих способностей. Я надеялся, что она поможет тебе немного с ними разобраться, но сейчас… Нам остался только разговор о погоде…

— А… эта болезнь?..

— Она не заразна, малыш. А люди ей и вовсе не болеют. И Ираина не права, Бездна здесь ни при чем. Это только солнце, принцесса, только солнце. Когда–нибудь оно выжжет нас всех.

Мы обогнули дом, и я увидела ее. Она сидела, склонившись к самой воде. Как водится у вампиров — очень стройная, по вампирской же моде — полуодетая. Прозрачная белая блузка, сквозь которую отчетливо проглядывал лифчик насыщенно–василькового цвета, невероятно короткие штанишки, открывающие стройные ноги. Дэлиата задумчиво водила руками по воде, не замечая, что ее длинные, невероятно широкие рукава давно намокли, покачиваясь на волнах, словно бледные опавшие листы.

— Доброе утро, прекраснейшая, — совершенно неожиданно для меня, Анхен заговаривает с вампиршей на человеческом. — Вы позволите мне со спутницей составить вам компанию?

Она неспешно обернулась — и меня поразили ее глаза. Мне казалось, что у девы вод они должны быть голубыми. В крайнем случае, серыми. А ее были бледно–желтого, я у людей такого цвета и не встречала никогда. И эти бледные, почти прозрачные глаза совсем не подходили к ее каштановым волосам такого насыщенного, яркого оттенка. Но лицо ее было очень приятным, даже красивым. А мне почему–то подумалось, что она совсем не похожа на мою маму… Если папа ее любил… Но ведь и маму мою он тоже любил… А мама у меня светлая, сероглазая… Чем привлекла его моя мать? Тем, что совсем не походила на сказочную вампиршу?

И тут Дэлиата улыбнулась. И я узнала эту улыбку. Ей улыбалась мне мама, склоняясь над моей детской кроваткой… и встречая меня из школы… и провожая в университет… и в Новоград… провожая…

Стало горько. И даже не потому, что я больше уже никогда… Просто выходит, он никогда ее не любил, он влюбился в улыбку на лице человеческой девы, в тень, призрак своей вампирской любви… а мою наивную, простодушную маму Лиду не любил никогда, просто терпел, как носительницу памяти о той, потерянной… А я на маму почти совсем не похожа… А от вампирши у меня, значит, вся эта тяга к воде…

— Авэнэ? Что делает Хранитель Огня в этом царстве воды? Не ожидала увидеть вас… здесь, — закончила она, а мне подумалось «больше». — Но конечно, я буду рада, если вы составите мне компанию и будете моим гостем.

Она поднялась нам навстречу — легко, изящно, и тут же пошатнулась, и, возможно, упала бы, если б Анхен ее не подхватил.

— Простите. Порой кружится голова… Мне нельзя делать резких движений. Забываю, — она встала ровнее, продолжая опираться на его руку. — Вы не познакомите меня с вашей спутницей, Анхенаридит?

— Разумеется. Знакомьтесь, Дэлиата, это Лариса. Лариса Алентова. Она родилась в Светлогорске двадцать лет тому назад.

— Приятно познакомиться, Лариса. Не смущайся, чувствуй себя как дома, — она вновь улыбнулась. Уже лично мне, такой знакомой, маминой улыбкой. — Право, Анхенаридит, не стоило делать этого столь подробно, вы совсем смутили ребенка, — обернулась она к авэнэ.

— Что поделать, — он улыбается в ответ и чуть пожимает плечами. — Вашу сестру я смутил самим фактом своего приезда, а дальше намерен смущать вас. Видно, планида у меня такая.

— Ну, я бы не стала все списывать на внешние факторы. Позвольте пригласить вас в дом?

— Лучше в беседку, если вы не возражаете.

— Да, конечно. Но я полагала, вам там будет не слишком комфортно.

Беседка представляла собой отдельный островок, соединенный с землей тоненьким мостиком. Перилами мостика, как и ограждением беседки, служили лишь струи воды, бившие невысоко, но под различными углами, создавая при этом какое–то немыслимое плетение. Анхен бросает взгляд на это хрупкое сооружение, чуть хмыкает, и вновь оборачивается к Дэлиате:

— Вот не везет мне нынче с девами. Одна считает, что я плавать не умею, другая, видно, думает, что я и вовсе воды боюсь, — и прежде, чем вампирша успевает ответить, подхватывает ее на руки. — Идем в беседку. Разговор будет долгий, и вашу сестру он совсем не касается.

— Ну что вы, я… — пытается трепыхнуться Дэлиата.

— Просто доставьте мне удовольствие, — пресекает ее попытки добиться самостоятельности светлейший вампир, бодрым шагом неся ее по направлению к беседке.

Плетусь следом. Нет, она, конечно, больная и умирающая, но все же неприятно. Что ж так глупо–то все? С Ираиной было неприятно, потому как она и Анхена едва терпела, и на меня, как на мебель, а здесь… Они явно друг другу симпатичны, а у вампиров где симпатия, там и… Вот они целоваться прям при мне начнут, или все же «ребенка» сначала спать отправят?

В беседке не скамьи, несколько кресел. Из какого–то прозрачного материала, так, что вначале даже подумалось, что и они водяные. А посередине столик. Прозрачный, на единственной ножке. Вдоль ножки бьют струи воды, и кажется, что столешница просто всплыла на гребне волн и вот–вот будет сметена прочь.

Анхен сажает вампиршу в одно из кресел, сам садится рядом, а я… а я прохожу мимо кресел и, встав на самом краю этого водяного дома, рассматриваю окрестности. Отсюда хорошо виден большой остров, и множество домиков на нем, утопающих в зелени и цветах. И теперь я вижу, что не весь город на островах, на восточном берегу тоже есть строения, и немало, просто дома здесь крайне невысокие, не выше двух этажей, и зелень их частично скрывает…

— Ты не присядешь с нами, Ларис? — зовет меня Анхен.

— Ннет, чуть позже. Здесь такой интересный вид, — дело, конечно, не в виде, и даже не в том, что меня напрягло его излишне–дружеское участие (ведь может, и не излишне, я сама все напридумывала). Просто, я ведь знала, о чем пойдет разговор, и мне было… неловко. Я предпочла бы и вовсе на нем не присутствовать. Но совсем отвернуться прочь не смогла, краем глаза поглядывала. А уж слушала — и вовсе очень внимательно.

— Как скажешь, — и он оборачивается к Дэлиате. — Так вы позволите мне смутить вас одной весьма любопытной историей, прекраснейшая?

— Вы полагаете, меня еще может что–то смутить? — чуть приподнимает она бровь.

— А вот это мы сейчас и проверим. Не так давно для меня делали справку по базам человеческой крови. Взгляд зацепился за одну очень интересную аномалию. Человеческий мужчина, Сергей, если не ошибаюсь. В 18 лет его кровь полностью соответствовала подгруппе Ан‑14/2. А на настоящий момент контрольная проверка выявила у него в крови наличие зибо–каранов в концентрации, превышающей пределы возможного в сотни раз, а подгруппа его крови, соответственно, определяется теперь как Зи‑300/80. Не мне вам объяснять, что естественным путем подобного произойти не могло.

— И сколько, вы говорите, ему было лет при последней проверке? — ее голос спокоен и даже чуть насмешлив.

— Что–то в районе пятидесяти, точно я уже не помню.

— И вы полагаете, что сумеете найти, где и когда за истекшие 30 лет произошла смена состава крови? Боюсь, ваша проверка выявила аномалию слишком поздно, вам уже ничего не найти и не доказать. Проще признать результаты анализов недействительными, — она безмятежно пожимает плечами.

— Ну что вы, Дэла, я уже и нашел, и доказал…

— Не припомню, чтобы позволяла вам называть меня так, — ее голос становится жестче, а потом она вновь безмятежно улыбается. — В любом случае, вы уже опоздали. За Бездну я давно не езжу, и все, связанное с жизнью на той стороне, уже не может ни заинтересовать меня, ни смутить.

— Даже его смерть?

— Что? — наши с Дэлиатой голоса сливаются, я стремительно оборачиваюсь, она невольно подается вперед в своем кресле.

— Лар, ты пейзажем вроде любуешься, — невозмутимо смотрит он на меня такими честными глазищами, — так что б тебе не полюбоваться им еще немного?

— Ты же сказал мне, что он жив! — еще держу себя в руках, но уже с трудом.

— А я и сейчас не сказал ничего другого. Я лишь задал нашей очаровательной хозяйке вопрос: заинтересует ли ее известие о смерти незнакомого ей человека? Как видишь, заинтересовало, и весьма. Смутит ли ее тот факт, что он был устранен именно в связи с аномалией в его крови?

— Так жив или был устранен? — Дэлиата более не играет в безмятежность, голос жесткий и требовательный, как и взгляд ее странных, хрустально–прозрачных глаз с желтоватым отливом.

— А вы признайтесь мне, что он вам не безразличен, и я отвечу, — Анхен улыбается как сытый довольный лис. Нервно сглатываю, с трудом подавляя желание стукнуть его по голове чем–нибудь тяжелым. Ведь можно ж было объясниться по–человечески, а не ломать комедию! По–человечески, ага, дождешься от вампира. Особенно от этого. Манипулятор. Где надо и где не стоило бы. Сажусь в свободное кресло. Любоваться пейзажем, делая вид, что все это меня не касается, уже просто глупо.

— Хорошо. Допустим. Он мне не безразличен. И мне было бы интересно узнать о его судьбе, — Дэлиата откидывается на спинку кресла, по–прежнему не сводя с Анхена пристального взгляда.

— Он жив, по человеческим меркам вполне здоров, смерть от моего излишне пристального внимания ему не угрожает. А дальше меня информация не пошла, — «осчастливливает» ее светлейший. — Что еще мне вам рассказать? В свое время женился, после долгих попыток у него все же родилась дочь…

— Двадцать лет назад, как я полагаю? И вы оставили в покое отца, но изъяли ребенка? Что, в ее крови тоже плавает слишком много лишнего? Не подходит для вашей нежно отобранной популяции? Так продайте мне, я куплю.

— Кровь?

— Девочку. Вряд ли у вас есть недостаток к человеческих девах, а за эту… я готова отдать вам многое, очень многое. Жить мне осталось недолго, материальные ценности для меня уже мало значат… Вряд ли хоть кто–то даст вам за нее столько.

— Как любопытно, — сытым и довольным пресветлый уже не выглядит. — Вот уже второй вампир в этом доме объявляет меня едва ли не главным гадом нашего милого государства. А ваша бесценная девочка так и вовсе прямым текстом именует меня принцем Дракосом. Я действительно настолько чудовищен?

— Зачем вы приехали, Анхенаридит? На самом деле?

— Хотел познакомиться. В прежние времена как–то не довелось. Хотел понять. Зачем вы это сделали, Дэла?

— А вы становитесь навязчивым, — это она о чем? О его попытках влезть в ее прошлое, или о его упорном желании звать ее «Дэлой»? Что это значит, еще б понимать? Ведь звать себя Анхеном он ей не предлагал. Пока. Подчеркивает свое начальственное положение? Или навязывается на более близкое знакомство? Более интимный характер беседы? Или взаимоотношений? И до какой степени «более интимный»? Я с этим вампиром скоро паранойю заработаю!

А ведь она меня купить предложила. За любые деньги. Так любила отца? Или просто хотела бы скрыть результаты своих экспериментов?

— А я уже навязался. Примите как есть, — ее очередная попытка его осадить бесславно провалилась. — Так все же, зачем? Вы поставили под угрозу его жизнь. Сделали его почти бесплодным. Сломали жизнь его ребенку, на тот момент еще не рожденному… Что вы там нахимичили, в своем «Химдарпроме»? Эксперименты на людях, вроде, ни в планах, ни в отчетах там не значатся.

— Что бы там ни было, вас оно не касается, пресветлый. Вы, несомненно, вправе потребовать у меня официального ответа, даже вызвать меня в столицу для разбирательства, да только какой спрос с умирающей, верно? Просто отдайте мне девочку, как я сказала, я возьму ее на любых условиях, и мы закроем эту тему.

— Просто не выйдет, Дэла, — привстав, слегка подвигает к ней свое кресло. — Ни со мной, — усаживается, не спуская с нее загадочного взгляда, — ни с девочкой.

И я все–таки не выдерживаю:

— Послушайте, Великие и Мудрые. Вот меня даже в моей простой человеческой школе учили, что это элементарная вежливость — не говорить в третьем лице о присутствующих. Я понимаю, конечно, что в ваших древних гигантских лесах школ не было, и вы все детство обезьянами по елкам проскакали, но коль уж взялись изображать великих учителей человечества, так пытайтесь хоть как–то соответствовать!

Гневно перевожу взгляд с одного на другую. Анхен откровенно веселится, сохраняя при этом нейтральное выражение лица, а вот Дэлиата… кажется, выпрыгни из речки говорящая рыбка — она и то удивилась бы меньше. Она смотрела на меня… чуть ли не с ужасом, а я все ждала, что же будет дальше. Сверкнут ли ее глаза безмолвным приказом, потребует ли она от Анхена извинений за мою несдержанность…

— Прости, — произносит она очень спокойно и очень искренне. — Прости, Лариса, я не хотела тебя обидеть. Я уже очень давно не общалась с людьми, отвыкла… Ваш визит несколько выбил меня из колеи, пресветлый авэнэ…

— Авэнэ забавляется, — бросаю короткий взгляд в его сторону и уверенно продолжаю, — даже сейчас.

— Прости, душа моя, но ты из тех явлений, о которых словами не расскажешь, — он смеется теперь уже открыто, и ни капли раскаянья в голосе. — Вы породили чудовище, Дэла. Страшное, неблагодарное чудовище. И еще хотите себе ее в собственность. Право же, мне бы стоило вам ее подарить. Как расплату за ваши опыты по переливанию крови. Уверен, она сведет вас в могилу гораздо раньше болезни.

— Анхен!

— Вы удивительно вовремя, авэнэ. Я сегодня как раз принимаю подарки. Даже те, что в качестве расплаты.

— Да не отдам я ее, Дэла, не отдам. От вас мне нужна была услуга… Впрочем, возможно, вы сможете мне кого–то порекомендовать. И зовите вы меня уже по имени, это очень частный визит.

— И мне по–прежнему хотелось бы понять его цель.

— Ларисе нужен учитель. Кровь, доставшаяся ей от отца… от вас и от отца, произвела слишком сильные изменения в ее организме. У нее абсолютная сопротивляемость воле вампиров. Что, как видите, приводит порой к полному отрицанию авторитетов и невероятной несдержанности. Так что это не я «изъял» ее из Страны Людей. Она вполне успешно справилась и сама, — насмешливый кивок в мою сторону, и он продолжает. — Но вы подарили ей не только это. С этим я как–нибудь справлюсь и сам. Вы передали ей частичку силы аниары, а здесь я беспомощен. Стихия все больше овладевает ее разумом, и не мне вам объяснять, что бесконтрольные силы до добра не доводят.

— Но… — она поражена и не скрывает, — но так не может быть. У Сережи никогда ничего подобного…

— Не было. И сейчас нет, — согласно кивает Анхен. — Я общался с ним достаточно, чтоб утверждать со всей определенностью. Хотя, конечно, рядовым человеком я бы его не назвал.

— Рядовым он и не был. И не в составе крови дело.

— Вы все же любили его, — Анхен тепло улыбается, чуть склоняя голову. — Так вы поможете его дочери? — он вновь смотрит ей прямо в глаза, но она не спешит с ответом.

— Помогла бы. Но вы же не отдаете. Скажите, Анхенаридит, почему я должна помогать вам?

— Потому, что я люблю ее, — он не задумывается ни на секунду.