По горячему следу

Глава 8

Удар, хрип и звук падающего на землю тела. Ещё одному неудачнику не повезло, лёг в травы неопрятной кучей, разбросал в стороны щит и копьё, пытается дотянуться скрюченными пальцами до торчащего из спины оперённого древка. А стрелы дождём сыплются на рвущуюся к лесу хору, вязнут в щитах, со звоном отскакивают от шлемов. Когда находят дорогу к мягкой человеческой плоти — раздаётся крик. Хоринги сжались за щитами, стараются быстрее добраться до деревьев — привыкли за долгие месяцы этой подлой войны, когда трусливый враг вместо того, чтобы честно встать щитом к щиту, пускает в спины свистящую смерть. В засаду попала опытная хора, обстрелянная. Раненые держат место в строю, выпасть из-под стены щитов — смерть, стрелы сбродников легко пробивают доспех из толстой дублёной кожи. Могут отскочить от панциря с чешуёй из металлических пластин, но сколько тех панцирей? Не у каждого хорунга найдётся. Удар в щит, острое жало наконечника наполовину вылезло с его обратной стороны, Алед Торопливый запоздало отдернул голову.

Одно время уже казалось — победа близка. Целый месяц на скандов падали стрелы с каменными наконечниками, которые не пробивали доспехов. Тогда удалось поставить несколько крепостей вдали от побережья и здорово потрепать лесных стрелков. А потом наконечники стрел стали стальными, и за каждый выход в пущу пришлось платить большой кровью.

Проклятых лучников самое большее десяток, но мерзкое оружие заставляет сбиваться в плотную кучу впятеро большее число скандов. Ничего, лес уже близко, укрываясь за толстыми стволами можно развернуться и попытаться окружить отродье змеиного бога. Иногда это получается.

Хора не добежала до леса шагов двадцать — стрелы полетели со всех сторон, те, что летели навесом в спины, выбили из строя сразу несколько человек. Закрыть прорехи сканды не успели, в бреши прицельно ударили лучники, и наземь рухнуло ещё несколько человек. Строй распался, и во фланг бегущей к лесу толпе вылетели дождавшиеся своего часа дружинники Гатала. Крупные кони, укрытые попонами из лоскутов толстой кожи сбивают пехотинцев с ног, закованные в бронзовую чешую всадники ловко орудуют длинными копьями. Те, чьи копья застряли в телах, тащат из ножен длинные мечи, и рубят с коней, не спешиваясь. Стрелы продолжают лететь.

Когда последние сканды падают, конница уходит, а из подлеска выбегают сбродники — потерявшие свои селения нищие рыбаки и охотники. Жадно хватают копья, щиты, обшаривают трупы, не забывают добивать раненых. Стаскивают шлемы и доспехи, пояса и обувь — уничтожить целую хору сбродникам удаётся нечасто. Обобрать всех не успевают — наблюдатели подают сигнал о появлении ещё большего отряда врагов. Мародёры в спешке подбирают всё, что успели ободрать, и бегут к лесу.

Пробитого тремя стрелами, но ещё живого Аледа запоздавшие с подмогой хоринги вытаскивают из-под кучи неободранных трупов. Повезло.

Жарко. Воздух даже по утрам не несёт свежести, неподвижный и напитанный запахами разогретого соснового леса, он укрыл окрестности тёплым тяжёлым одеялом. Хочется забраться в реку и сидеть до вечера. Вода в Сладкой похожа на парное молоко, но после купания людям становится немного легче. Коровы, и те стараются не вылезать из реки, жуют жвачку, стоя по брюхо в воде. Людям такое счастье недоступно — жнивень не зря так называется. Хоть и не сеяли в этом году на Сладкой хлеба, а поработать пришлось — рубили амбары, копали и обкладывали кирпичом погреба. Боги надоумили Романа скупить весь хлеб, до которого удалось дотянуться.

Поднимаются по обмелевшей речке груженые лодки, сыплется в пахнущие стружкой засеки зерно. Хоть и много нынче народу живет в селении, страшно подумать — собралось больше сотни человек, им такого запаса хватит на несколько лет, даже если каждый день подкармливать скотину. И подкармливают, лошадей — обязательно, коровам достаются запаренные отруби, хоть и не часто. Бабы да девки коробами таскают из лесу дикую ягоду, груши и яблоки, сушат, ссыпают в корзины и мешки, под стропилами для них скоро не останется места. Около новых кирпичных печей гроздьями висят плетёнки лука и чеснока, а Шишагов недоволен — мало. Рядом с лесопилкой с утра до вечера стучат деревянные молотки, шоркают рубанки — новенькие бочки, бочонки и кадушки недолго стоят без дела. Их наполняют грибами, свекольным листом, а то и солёным маслицем, скатывают в погреба, рядами выстраивают вдоль стен. Соль нынче вздорожала — война закрыла купцам короткую дорогу, а куда денешься, купишь, без неё не обойтись.

Люди отмахиваются от мух и слепней, терпят жару, смётывают в стога сено очередного укоса, ворочают брёвна на лесопилке. Тяжелее всего кузнецам и тем, кто колотится у печей — вот в ком жира и капли не найдёшь. К полудню работа замирает, работники тянутся к прудам и плотинам, обмыть пот перед трапезой, дать передышку утомлённому телу. После купания спокойно, будто нехотя, собираются к стоящим под длинным навесом столам. В жару душа не принимает ни щей, ни горячей ухи, и кухонные бабы заливают в мисках чернику холодным — из погреба — молоком, подают холодные щи из щавеля и свекольной ботвы. Не пустые — с варёным яичком, сдобренные сметаной. Работники чинно рассаживаются по лавкам, не спеша работают ложками, отдавая должное стряпухам — в летней кухне не прохладнее, чем у кузнечных горнов. Когда миски пустеют, молоденькие девчонки — вот кому жара не жара, разносят по столам кашу и резаную зелень. Есть покрошенную и перемешанную траву, слегка сдобрив льняным маслом или сметанкой, приучил всех старший хозяин. Сначала морщились — не коровы мол, потом обвыкли, понравилось. Запивают трапезу резким прохладным кваском из репы.

Подождав, пока уляжется съеденная пища, лениво перешучиваясь, народ расходится, чтобы снова взяться за работу, но того напряжения, что было с утра, нет. Шумит, стекая с плотин, вода, привычно постукивают на валах колёса. В небе, откуда ни возьмись, начинают собираться облака. Воздух, и без того густой, наваливается на землю, давит на плечи. Над самой водой проносятся ласточки, с луга исчезают пчёлы. Налетевший ветер треплет кроны деревьев, гонит между домами пыль и мусор, уносит надоевших мух. Закрывшая небо туча загораживает свет, прячутся куры. Гром раз за разом прокатывается по окрестностям. Пастухи выгоняют из воды коров, люди прячутся в дома и сараи. Хоть Роман и говорит, что поднятые на вышках железные прутья не дадут молнии жечь дома, губить людей и скотину, особой веры ему нет — божью волю железом не отвести. Хотя кто его, колдуна, знает — любят его боги, и верхние, и нижние. Может, в самом деле договорился.

Тяжёлые, крупные капли летнего ливня падают на крыши домов, покрывая рябью поверхность прудов, пятнают дорожную пыль. Потом дождь обрушивается стеной, отгораживает человека от мира, заглушает шорохом падающих капель все звуки, кроме громовых раскатов. Полыхают молнии. Поневоле думается — затянись такой ливень на несколько дней, не останется на белом свете ни клочка суши, всё покроет толща упавшей с неба воды. Но на дворе уже светлеет, дождь становится мельче, реже, и вот уже только сорвавшиеся с крыш и деревьев капли тукают по мокрой земле. Ворча и огрызаясь, туча неохотно уползает за окоём, лишь далёкий гром напоминает о разгуле стихии.

Умытый ливнем мир свеж и чист, не скрипит на зубах надоевшая пылища. Работники играючи заканчивают дневные дела. Солнце клонится на закат, тянется в загон понукаемое пастухами стадо, идут ему навстречу нагруженные вёдрами доярки. Ударяют в скоблёные донца тугие пенные струи. Ласковые женские голоса, мычание коров, меканье коз слышны хорошо, потому что замолкли механизмы, положившие начало окружающей сытости и достатку.

После вечерней трапезы, под протяжные бабьи песни, народ расходится по сеновалам и стогам — ночевать в душных домах нет никакой мочи. Многие расходятся по двое, не смущаясь тем, что зачастую подруга старше своего милого дружка. После праздника верхушки лета многие выбрали себе пару и теперь ждут поры, чтобы отыграть свадьбы.

На небе высыпают звёзды, кричат над лугами козодои, мечутся над крышами летучие мыши. Орут лягушки, висит над землёй тонкий комариный звон.

Роману нравится вильский обычай возвращать долг с лихвой, чтобы не чинить хорошим людям обиды. Но до последнего времени он не догадывался о его другой стороне — в серьёзных делах соседи предпочитают обходиться без помощников. Пусть хуже получится, зато сами сделали и никому не должны. О том, что вильцы затеяли большое строительство в устье Извилицы, Шишагов узнал случайно.

Челны, что прислал Старох, привезли редкий товар — молодых девок лет двенадцати — четырнадцати. Роман сразу обратил внимание — таких лиц в здешних краях ему видеть не приходилось. Бросилась в глаза непривычная одежда и то, что у каждой третьей тёмные волосы — явление в здешних краях не просто редкое — небывалое. Рыжие попадаются иногда, брюнетов же до сих пор встречать не приходилось. Но и блондинистые красавицы сильно отличаются от местных — сложением, формой головы, ростом — вильские ребятишки в этом возрасте обычно выше и стройнее. А ещё они слишком гордо держатся для полонянок. Роман готов спорить не на зуб — на всю челюсть, этих девочек не насиловали по кустам озверевшие от крови победители. Дружинники, сопровождающие ценный груз, с девами обращаются аккуратно, даже бережно. Странные полонянки прибыли не с тощими узелками, вытаскивают из челнов хорошие, добротные мешки.

Роман не спешит к прибывшим, сохраняет лицо — Старох не явился, значит, старший из прибывших должен подойти первым. Неожиданно снизу, от дальнего выпаса подлетает на взмыленном Кубике Акчей, не то что без седла — без уздечки. Слетает с конской спины, и, не обращая внимания на хрипящего жеребца, бросается к лодкам. Хватает одну из девиц за плечи и бегло говорит на незнакомом Роману языке. Опешившие дружинники не успевают остановить. Потом смекают — родня, не мешают. Когда девиц высаживают на берег и старший из дружинников, Обратня, подходит к поджидающим его супругам, Шишагов уже знает, что случилось, остаётся выпытать подробности. Акчей сидит на земле, обхватив голову руками, привезённая дружинниками девица плачет вместе с ним.

— Что, Обратня, поймали сканды Гатала?

— Не-а, самого не поймали, но побили крепко.

— Ладно, друже, остальное расскажешь за столом, не дело на улице языками молоть. Зови своих, устали ведь лодки против течения тащить.

— Какое теперь течение, — махнул рукой дружинник, — воды в твоей речке воробью нос намочить хватит, кутёнка не утопишь.

Роман поворачивается к жене:

— Любимая, прими девочек, хорошо?

Этайн молча соглашается, хотя послушать Обратню ей хочется до щекотки в ушах. Однако у дочери правителя свои представления о том, что важнее — она хозяйка, привезённые девицы — её забота, их нужно разместить, Акчея надо успокоить, нехорошо члена семьи в горе одного оставлять.

— Прижали сканды старого чёрта, взяли его озёрную крепость, — подкрепившись, Обратня продолжает рассказ. — Северяне кровью умылись по самую шею, не стали за Гаталом по лесам гоняться, раны зализывают. Сбродники было к поморянам сунулись, а те их копьями — помнят, кто к ним столько лет за добычей ходил. Остался лошадник в лесу — почти без припасов и оружия. А тут мы — с наконечниками, секирами, хлеба привезли. Гатал всё готов забрать, а платить нечем. Бабы их стали с себя украшения снимать, да много ли у них украшений — на половину товара наскребли. Тут девка вышла, чернявая, что-то вождю сказала и к нам пошла. За ней ещё. Оказалось — дружинников дочки, себя за товар предлагают. Гатал не хотел, но бабы его сломали, поскрипел зубами и согласился. Людей у него меньше половины осталось, сам видел — бабы с луками ходят. Но сбродник гордый, дом потерял, а бога своего тряпичного на шесте таскает. Такой будет биться до последнего.

Прядива приносит новый кувшин хмельного мёда, и Обратня умолкает. Отхлебывает пару глотков — горло промочить, сам не замечает, как переходит на другую тему:

— Мы уже начали девок приглядывать, кому какая понравилась. Но Старох решил золото и серебро взять, сказал девиц тебе везти. Жалко, но вождь велел — мы сделали. Всё одно страшных почти половина — чёрные, как воронье перо. Так что больше железа брать не будем, сбродникам нечем платить. Назад налегке пойдём, завтра к вечеру будем на стройке.

— На какой стройке? — Роман задумался и чуть не пропустил важную информацию.

— Нешто то ты не знаешь? Сам Староху насоветовал Печкуров хутор укрепить, чтоб с наскоку не взяли. Уже седмицу люди землю копают.

Роман сдержался, не покрыл вождя при дружинниках крепким словом. А как хотелось!

Темнота похожа на содержимое закрытого горшка. Не видно, что внутри: пустота, тушёное мясо или распаренное в кашу зерно. Но если глаза не видят, помогают другие органы чувств. Принюхайся — и поймёшь, чем пахнет горшок. Темнота пахнет отчаяньем и горечью, потерей, злобой и желанием убивать. Дыхание темноты тяжело, будто она всё время забывает это делать, в последний момент заставляя себя вспомнить, как и для чего дышат. Иногда темнота сжимает кулаки и скрипит зубами.

— Кто? — спрашивает Роман у затаившейся в углу темноты.

— Мама, — хриплым голосом Акчея отвечает темнота. — И приёмный отец.

Роман шагает в темноту, и она смотрит на него парой горящих глаз, потом лижет руку влажным шершавым языком.

— Твоей сестре будет хорошо у нас.

— Я знаю, — темнота хочет о чём-то просить, но не решается. Что ж, и темноте нужно иногда помогать.

— Хочешь отомстить, но год ещё не прошёл.

— Да, — еле слышно соглашается темнота.

— Ты очень хорошо работал. Можешь уйти. СИДИ и слушай! СЕЙЧАС ты пойдёшь спать. Уснёшь и выспишься, иначе na hrena я тебя учил? Утром договорим. Пошли, Маха, Акчей без тебя справится, он сильный.

Темнота неоднородна. Здесь она пахнет чистотой, мятой и отваром ромашки. Совсем немного, на грани восприятия — полынью. Ласковая, тёплая и добрая темнота волнуется и переживает.

— Ты уверен, что войны не избежать? — шепчет темнота, уютно сворачиваясь под боком.

— Да.

— А может быть…

— Не нужно, ты ведь умница и всё сама понимаешь. Война подобна болезни, её нужно лечить, пока она ещё слаба, потому что сильная война остановится только тогда, когда умрёт большая часть людей, которых ты знаешь.

— Разве можно лечить войну войной? Болезнь не лечат болезнью.

— Лечат, ты просто не знаешь. Если впустить в человека маленькую, слабую болезнь, он легко победит её. Научится побеждать, тогда и сильная зараза с ним не справится.

Она вздохнула, обдумывая его слова. Роман уже решил, что жена засыпает, когда услышал ответ:

— Тогда лечи быстрее, пока война не стала сильнее твоего лекарства.

Если человек никогда в жизни не строил ничего кроме собачьей конуры, чтобы укрыть от непогоды лошадь он построит большую конуру. Сюда Шишагов однозначно опоздал. Набитые инструментами, скобами и даже железными гвоздями лодки, полтора десятка плотников, накопивших опыт на постоянной стройке, не понадобились. Вильцы заканчивают строить свой большой забор. Как всегда весело, с огоньком. Вырыть за неделю деревянными мотыгами и лопатами пятиметровый ров способны только очень трудолюбивые люди. Внутри кольцевого рва вал в два человеческих роста высотой, поверх которого толпа энтузиастов с песнями и шутками заканчивает установку бревенчатого частокола. Каждое бревно поверху аккуратно заточено — непреодолимая преграда получается.

— Да, — согласился с невысказанным мнением Азара Шишагов. — Бабушек и прабабушек тоже. В извращённой форме.

Радуют глаз двустворчатые ворота и полное отсутствие каких-либо башен. Навстречу озирающим стройку гостям выходит довольный Старох.

— Видели? Вот это махина! Всем племенем ставим, в два раза больше народу, чем к тебе ходили — пять раз по сто человек, и ещё немного!

— И не говори, вождь, великая стройка получилась. А как ты собираешься защищать этот забор?

— Помост с обратной стороны сделаем, поставим лестницы, чтобы быстро подниматься. Тут ещё работы на две седмицы, внутри жильё надо поставить, хлев для скота…

Старох рассказывает, размахивает руками, показывает, что и где собирается делать. Шишагов кивает, не слушая, — пытается придумать хоть что-нибудь, способное усилить оборонительные возможности этого чуда крепостного строительства.

— Не надо помост делать. Работников у тебя много, поставь внутри ещё один ряд частокола, ниже первого, такой высоты, как помост ставить собирался. Между ними земли и камней набить, а помост сверху настелите. Получится намного крепче, и можно заранее камней запасти, чтобы сверху на врага сбрасывать, выдержит. Скажи, а у Крумкача на заставе тоже уже всё построили?

— Нет, на заставу потом собираемся, когда крепость закончим.

— Тогда мы заставу сделаем, не зря же я людей с собой вёз?

— Не надо было везти, ещё бы пару колёс в речке намочил, больше сделал бы железа. Мы и сами управились. Если охота тебе, строй, Крумкач не обидится.

Кусты на том берегу ручья качнулись и скрыли обтянутую рыжей кожей спину. Акчей ушел мстить. Наутро после того, как в Романовку привезли его сестру, он пришёл, не дожидаясь завтрака, в старом доспехе из кожаных лоскутов, с луком и парой десятков стрел в колчане.

— Прощаться пришёл? Не спеши. Пойдём, поговорим сначала. Дорогая, скажи Прядиве, пусть нам завтрак сюда пришлёт, хорошо?

Прошёл за Романом в дом, сел на край скамьи, ёрзает — он не здесь, он в пути, мчится к цели через леса, реки и овраги.

— Я тебя для чего всё это время учил?

Опешил. Это хорошо, значит, способен слышать, что ему говорят.

— Где твой доспех? Поножи и наручи? Щит где? Ты собрался воевать, или пугать белок? Запомни, парень, ты — не раб, и не пленник. Ты вольный зверь из моей стаи. Можешь уходить и приходить, когда вздумаешь, это я тебе разрешил. Но если думаешь, что я столько времени тебя готовил для того, чтобы какой-нибудь вонючий сканд между делом всадил в тебя дротик, то думаешь ты неправильно. Если эти кожаные лохмотья дороги тебе как память, можешь забрать, но сейчас иди, пока я умоюсь и оденусь, чтобы собрался как надо — щит, шлем, доспех и всё оружие. Понял?

Надо же, какими большими могут становиться твои глаза! На девок так смотреть будешь.

— Ты ещё здесь?

Хороший парень — метнулся пулей, а дверь за собой закрыл аккуратно, без стука.

Вернулся. Ну вот, теперь и отпустить не стыдно.

— Снимай шлем.

После того как ремень стали застёгивать на подбородке, кушать в нём неудобно.

— Лошадь я тебе подарить не могу — самим не хватает. Поедим, грузим два челна и идём к Печкуру на хутор, заодно тебя подбросим. Дальше потопаешь сам. Заставу Крумкача помнишь? Я там оставлю для Гатала запас стрел, наши подходят к его лукам. Подарок, вам в лесу стрелы самим делать будет не с руки. Ещё совет дам. Последний, постарайся запомнить.

Слушает, надо же!

— Ты хороший боец. И если набросишься в одиночку на первую попавшуюся хору, обязательно убьёшь несколько скандов. Двух-трёх. Может быть, даже пятерых, и умрёшь героем. Но если ты, убив одного врага, останешься жив, на следующий день сможешь убить ещё одного, а потом ещё. Как поступить — твоё дело, но постарайся подумать об этом. И о том, что у сестры, кроме тебя, никого больше не осталось, тоже подумай. Теперь ешь, поедим — пойдём грузить лодки.

Роман ещё раз посмотрел на заросли, в которых скрылся его бывший пленник.

"Ушёл. Это его война. Хорошо, если сумеет вернуться. А нам — строить. Тому, кто перед боем выкопал больше окопов, после него приходится рыть меньше могил".

"Ну, хоть так", — говорила одна моя знакомая в прошлой жизни. На верхушке холма, за небольшим частоколом поднялось достаточно угрюмое бревенчатое сооружение с входом на втором этаже, дозорной вышкой и обшитой толстыми досками крытой круговой галереей.

Доски для лестницы и галереи пришлось везти из Романовки, она же Сладкая. Нет официального названия у нового поселения, каждый обзывает, как умеет.

С галереи можно бить из луков даже под основание башни, не слишком опасаясь ответного огня, есть и для этого бойницы. На дозорной вышке сложен кирпичный очаг, на нём ждёт своего часа охапка сухого хвороста. А что башня сложена из сырых брёвен, не беда, труднее будет поджигать. Видно с башни далеко, запас стрел Крумкачу привезли хороший, надо надеяться, задержат врага на час-другой, дадут родовичам время укрыться в крепости.

Староха, морду упрямую, видеть не могу. Столько народу припахал, можно было крепость поставить — жрецы в Колесе обзавидовались бы. Сканды со своим умением штурмовать твердыни могли сидеть под стенами до старости. Нет, у вождя своя голова есть. Хорошо, что не за плечами. Пока.

Будем считать, что здесь я сделал всё, что мог. Остальное — дома.

Стоя на краю своего поселения, Шишагов в очередной раз осматривает запасы строительного материала. Кучи битого известняка, аккуратные штабеля кирпича, валуны и груды булыжников. Бесполезные хлопоты, впустую потраченное время. Кроме кирпича, конечно, — из него можно делать печи. После обмеров и целого дня расчётов понятно — того, что есть, не хватит даже на одну башню. Обидно. В большинстве книг о средневековье строительство описывалось как-то иначе. Быстро получалось.

Не залить даже фундамент под замок, достаточный для более-менее комфортного размещения сотни человек, о скоте и говорить не приходится. В речных руслах хватает камней, но на стройку их нужно привезти. На лодках или телегах. Телега имеется, отличная телега на высоких колёсах, со стальными осями — единственная на весь бассейн Извилицы, а может быть и Нирмуна. И одна пара лошадей, способных её таскать. Лодок больше, есть даже большая дощатая плоскодонка, первое дитя судостроительной программы. Построена именно для того, чтобы возить по Сладкой больше груза, чем могут поднять долблёные челны. Всё равно такой объём работ в этом году не осилить, даже забросив всю остальную работу. Значит, и этого слона придётся есть кусок за куском. Должны же вильцы посмотреть, какой на самом деле может быть крепость из брёвен.

Главным оружием в Шишаговской "армии" остаётся боевая секира. Полулунное лезвие на цельнокованой рукояти, на обухе четырёхгранный шип в палец длиной. Такую не перерубишь. Красивые игрушки получились, можно рубить одной рукой, можно двумя — помесь топора и бастарда. Выковать хороший меч не получается, что-то они неправильно делают, не провариваются клинки, как ни нагревай. Удар-два и тигельная сталь кромок отлетает от железной основы. Лучшее, что удаётся сделать — недлинный тесак из тигельной стали, вроде того, что Роман подарил тестю. Длинные почему-то ломаются. Видно, без учителя не обойтись. Или всё бросать, запасаться терпением и методом научного тыка долбить, пока не получится. Времени и без того не хватает, эксперименты придётся отложить до зимы.

Хорошо сварить полосы стали и железа не смогли, даже собрав консилиум вильских кузнецов, только испортили очередную кучу металла. Зато договорились о производственной кооперации — вильцы взялись ковать наконечники для стрел из заготовок, которые на механических молотах делать гораздо легче, чем вручную. Им остаётся только разрубать полосы на кусочки и выковывать черешки. Выручка — пополам, товар пользуется бешеным спросом, сбродники сделали действительно убойную рекламу. Роман готов отдавать в убыток, лишь бы вильцы заготовили больше стрел, но показать этого нельзя — лицо потеряешь. Уважаемых людей подачки оскорбляют до глубины души. Кооперация полезна не только прибылью — меньше будут коситься на Шишагова уважаемые вильские кузнецы, этим летом он отобрал у них много заказов. А так получается часть забрал, часть вернул, то на то и выходит. Да и покупать стальные заготовки у Шишагова лучше, чем самим мучиться с тиглями.

Соскучившись по новому, Роман вечерами занялся извращениями — расковал в прутья несколько полос кричного железа, зацементировал в угольном порошке, свил в косичку и несколько раз проковал. Потом сложил, и снова проковал. Удачи не ждал, баловался, поэтому даже сильно не разогревал перед проковкой, так, чтобы жёлтый цвет горячего металла слегка отдавал белизной. И ковал сам, ручным молотом, без помощников. Бил легко, не напрягаясь, частил. Игрался. После всей возни кусок металла уменьшился примерно втрое. Продолжая развлекаться, сформировал обоюдоострый клинок в руку длиной, с долами. Оставил достаточно толстый черен, с запасом, и отдал Перваку на закалку.

Весь следующий день ворочал брёвна на стройке, таскал корзинами камни и землю, которыми забивалось пространство между внешними и внутренними срубами. После ужина, послушав, как толкается в чреве супруги ребёнок, появился в кузнице. От входа разглядел довольные рожи наследников кузнечных родов, догадался — есть добрые новости. Разглядывая грубый, крупный узор, проступивший на отполированном клинке, спросил:

— Рубить им пробовали?

Рубили, конечно, обормоты, не могли учителя подождать. Меч не отличался особой твёрдостью, после удара по лезвию фирменной секиры на нём оставалась заметная вмятина, но при ударе не гнулся, кожаные доспехи пробивал и рубящим, и колющим ударом. Ещё он вдвое легче секиры. Особого преимущества в бою не даст, а возни с ковкой много. Сделать гарду, рукоять и продать на торгу — по крайней мере, металл окупится.

— Вы, соколы мои, теперь решётки ковать будете, подъёмные. А ещё цепи, воротные петли, скобы и оковку.

Маленькая сухая ладошка хлопнула по лбу, оставив на смуглой коже красное пятно размазанного комара. Шлепок был настолько силён, что смешной войлочный колпак слетел с бритой головы учёного чужеземца — Креде едва успела подхватить, иначе улетела бы в воду диковинная шапка.

— Вот спасибо, любезная девушка, да пошлёт тебе Всеблагой Отец достойного мужа! Воистину, последний мост шире для того, кто заботился о старших!

Гортанная речь мода Жанака невнятна для собеседника, многие звуки звучат в его устах слишком непривычно. Даже имя его толком не разобрать, вильцы зовут его Занак. Покладистый путешественник не обижается, охотно отзываясь на оба имени. Модами его народ зовёт своих друидов, там, далеко на полудне, они имеют большую силу. Если верить мастеру Анагиру, неметоны в городах Антурии больше Колеса Севера. В такое нелегко поверить, но мод Жанак рассказывает и более странные вещи. Подобно жрецам Колеса моды собирают знания о мире, посылая учёных людей в дальние страны. Жанаку достался нелёгкий путь к северному морю, видимо, старшим друидам его неметона не хватило знаний, полученных от Парабата и Анагира.

— О чём я вещал, когда это недостойное существо прервало нашу беседу? Ах да! Столица нашего государства стоит между двух великих рек, на берегах канала, который соединяет два этих торговых пути. Уважаемые, не хочу хвалиться, но он шире этой реки, много глубже, и прям, как взгляд честного человека. По этому каналу товар, погруженный на корабль на берегах полуденного моря, без выгрузки добирается до торговцев, ждущих его в портах моря закатного.

Многоучёный мод выглядит довольно нелепо, можно подумать, что к телу тщедушного мелкого подростка боги в шутку приделали голову великана. Ещё смешнее его делает одежда — кургузый серый кафтанчик, едва закрывающий ягодицы, тесные полосатые штаны в обтяжку, и рыжие сапоги с широкими голенищами. Руки друида похожи на птичьи лапы, единственные предметы, с которыми они ловко управляются — перо и большая походная чернильница. Прочие вещи в них не задерживаются — падают, опрокидываются, нередко бьются или ломаются. Большая голова мода всё время занята мыслями о высоком, поэтому по земле за ним тянется след разрушений и неразберихи. Чтобы учёный муж не пропал в дороге, к нему приставлен молодой помощник, который не столько впитывает мудрость учителя, сколько ухаживает за ним. Странно, но такая же, как у наставника, одежда не делает юношу смешным. От неизбежных в пути неприятностей мода и его ученика оберегают четверо плечистых молодцов, никогда не снимающих брони, с выдумкой сложенной из чернёных железных пластин — из-под нижнего края доспеха видны только диковинные сапоги с загнутыми вверх носами. Анлуан от самого Колеса незаметно — как ему кажется — разглядывает ножны их длинных мечей. Такая охрана неспроста — южане путешествуют не на спинах коней, которыми славится их земля, не лодки несут их по речным потокам, хоть и качает их сейчас вместе текущая вода. На самом деле с места на место путешественника со свитой доставляет волшебная сила круглых кусочков звонкого серебра, которыми набит кошель учёного жреца. Именно серебро перенесло мода Жанака через горы, степи и лесные дебри, вместе с шатром и запасом пергамента, который пятнает вечерами этот несуразный исследователь. Мод живёт в каком-то ином мире, оставив в нашем только живые, внимательные глаза и руки, описывающие то, что глазам удалось увидеть. Если бы не помощники, забыл бы и поесть.

Поесть! Чаще всего учёный обходится несколькими сушёными плодами и парой диковинных орехов, что разламывает для него молчаливый помощник. Лишь вечером юноше удаётся влить в учителя несколько ложек супа. Хотя стражи и сам ученик от сочного печёного мяса не отворачиваются.

— В ваши слова трудно поверить, сколько труда понадобилось, чтобы выкопать такое количество земли!

Мод Жанак радостно оборачивается, чуть не столкнув с челна своего ученика:

— Кирия Айне, в нашей стране живёт очень, очень много людей. Она похожа на здешние места, но наоборот. Деревьев в благословенной Антурии столько, сколько людей в этих землях, а людей живёт столько, сколько прекрасных деревьев растёт в этих лесах. Жанак взмахом руки привлекает внимание собеседницы к описанному предмету, и только ловкость вильских лодочников не даёт челну опрокинуться. Чтобы не выпасть, седокам приходится ухватиться за борта.

— Какой я неловкий, карбоз девона! Прошу простить меня, уважаемые кир и кирии, узнав, что вы собираетесь к человеку, который приплыл из-за края мира, я разволновался и никак не могу успокоиться! Нет в языке слов, чтобы выразить мою признательность за то, что позволили вас сопровождать! В моей книге будет описано то, что ещё ни один учёный муж Антурийских храмов не заносил на пергамент!

Неловкие пальцы Жанака так крутят костяную пуговицу кафтана, что Айне понимает — недолго той осталось висеть на своём месте. Большой черный ворон опускается учёному на плечо и недовольно крумкает хозяину прямо в ухо. Заботливый ученик сразу вкладывает хозяину в руку кусочек мяса. Ворон щёлкает клювом, дёрнул головой — и нет угощения. Почесал хозяина за ухом, и устроился поудобнее, запустив в изрядно потрёпанную толстую ткань немаленькие когти.

Прилёт птицы всегда успокаивает мудреца — на время. И в этот раз путешественник замер, прикрыв глаза. Ворон тоже замер, и стало заметно, как они похожи.

— Пастух и овца подобны с лица, — шепнула Креде матери на ушко. Айне слегка прижала ладонь дочери — кто знает, не знаком ли путешественнику их язык. Помечтала — хорошо бы выучить язык зятя — вот уж его точно никто в этом мире не знает.

Лодочники стали грести активнее, погнали челны к открывшемуся справа заливчику.

— Скоро уже, — повернулся к нанимателям тот, что стоял на носу. — К вечеру доберёмся.

Хорошо очиненное перо не дрожит, добрые чернила не растекаются. Подобно птичьим следам на мокром песке, цепочкой ложатся на пергамент буквы. Мелкие, без изящных завитушек — записать нужно много, запас пергамента не бесконечен.

"Народ, живущий по берегам этих рек дик, но нравом добр и отзывчив. Жилища их отчасти напоминают норы зверей, что живут в здешних лесах и состоят из ямы и сложенных вокруг неё древесных стволов. Крыши жилищ кроют они соломой, не умея изготовить черепицу. Впрочем, даже те, кто умеет выделывать из глины кирпичи, строят из брёвен не только дома, но даже целые крепости. В этом нет ничего удивительного — кирпич дорог, а в лесах много огромных деревьев".

Вести записи, сидя за удобным столом на хорошей лавке, при хорошем освещении — свет необычная лампа даёт яркий и ровный — настоящее удовольствие и отдых души. Если бы не дураки, которых, впрочем, хватает везде. Без различия пола.

— Эй, чужеземец! А правду говорят, что ты колдун и всё на свете знаешь?

Полезные заблуждения у дикарей заслуживают того, чтобы их укрепляли.

— Да, многое известно человеку, освещённому мудростью Всеблагого Отца!

— А ноги выровнять можешь? И чтоб конопушек на носу не стало?

Девка, осмелев, до пояса высовывается из-за дверного косяка. Жанак делает строгое лицо, шевелит глазами, притворяется, что считает в уме, помогая себе губами.

— Пятнышки только с носа убрать? Остальные оставить?

Дура спохватилась, прижала ладони к щекам:

— Ой, дяденька нет, везде своди, по всему телу!

Мод сыпанул на пергамент сухого песка из коробки, подул, встряхнул пергамент:

— Иди сюда! Подставляй руки!

Высыпав песок в сложенные ковшиком ладошки, стукнул костлявым пальцем в девке в лоб.

— Волшебным песком посыплешь голову, залезешь в мешок и будешь сидеть до заката солнца. Тогда ноги выровняются, а пятна с тела убегут в песок.

— Вот спасибо, дяденька!

Девка отвешивает земной поклон, собирается бежать — не терпится скорее посыпать голову.

— Постой, я самое главное забыл сказать!

— Что, дяденька?

— После того, как залезешь в мешок, ни в коем случае не думай о плывущей через реку корове! О чём хочешь — только не о ней.

Дура наморщила лоб, старательно запоминает, о чём нельзя думать. Сокровище, а не девушка! Так подняла настроение!

— Всё, иди, мне ещё сто сотен звёзд описать надо, не отвлекай!

Каремчак грозно каркает и распахивает крылья — девицу мигом выносит за дверь. Мод гладит жёсткие чёрные крылья пернатого напарника. Старый спутник, верный, с полумысли чувствует, что нужно хозяину.

Не успел затихнуть топот босых пяток, как дверь покоя снова распахивается.

— Не помешаю?

Хозяин недостроенной деревянной крепости, мастер, недоделавший оружейную сталь, вождь, не добившийся полного подчинения. Человек, весть о появлении которого бросила немолодого уже мода через половину обитаемого мира. Бесшумный, как зверь — даже одежда на нём шуршит тише, чем у прочих людей. Проходит, садится на лавку, ждёт, пока его животное удобно ляжет у ног.

— У нас, многоучёный мод Жанак, не принято смеяться над теми, кто обижен богами.

Тяжёлый взгляд — не злой, равнодушный, так смотрят на новую вещь, не вызвавшую ни восторга, ни удивления.

— Не в первый раз замечаю, мод Жанак любит шутить, но в его шутках не хватает доброты. Предлагаю говорить безо лжи, тем более что я всегда знаю, когда человек говорит неправду. Нет, я не лазил тебе в голову, уважаемый мод. Когда человек обманывает, он пахнет иначе, его выдаёт стук сердца и звук дыхания. Пока южные воины соревнуются с моими парнями в переноске годовалого бычка, а молодой мод незаметно изучает устройство подъёмных решёток, никто не помешает двум умным людям насладиться беседой. У вас в стране небось есть пустыни?

— Есть, — если дают время привести мысли в порядок, нужно пользоваться.

— По пустыне ехал на коне воин. Жарко, пить охота. Вдруг видит — деревья, из-под корней источник бьёт, но у самой воды дремлет трёхголовое чудовище. Воин хватает меч, рубит одну голову, другую…. Чудовище просыпается, отпрыгивает и спрашивает человеческим языком:

— Зачем?

— Я пить хочу! — грозно отвечает воин.

— Дурак, кто ж тебе не даёт?

Подумай, мод Жанак, не похож ли ты на того воина?

Мод не может усидеть. Встаёт, проходит по небольшой комнате из конца в конец. Щелчком пальцев подбрасывает в воздух монету, не глядя, ловит левой рукой и суёт в кошель. Возвращается за стол, вздыхает, успокаивая дыхание и только после этого отвечает, тихо и совсем без акцента.

— Кто же знал, что чудовище может говорить человеческим языком?

Они идут, устало переставляя натруженные ступни по разбухшей от осенних дождей земле. Большая часть — босиком, но и та обувь, которая ещё сохранилась, прослужит недолго. Запавшие щёки, тусклые глаза, скудная поклажа. Большая часть ноши — носилки с ранеными, и не все они закреплены между лошадьми. По местным меркам людей довольно много — больше полусотни мужчин, подростков и женщин. Если не знать, что несколько месяцев назад их было в десять раз больше. Люди угрюмы, они лишились почти всего, но руки продолжают сжимать оружие, а единственный всадник, что едет в голове колонны, несёт древко, на котором мокрой тряпкой повис трёхголовый дракон.

Расступается пуща, открывает уставшим людям вид на обустроенную речную пойму, россыпь домов непривычного вида и деревянную крепость. Между строениями движутся занятые делами жители, но и идущих встречают. На берегу впадающего в реку небольшого ручья стоит мужчина, у ног которого сидит громадная серая рысь. К ним подходят двое из пришедших — пожилой мужчина в бронзовой чешуе и молодой, в усеянном заклёпками кожаном жилете.

— Здравствуй, Роман. Я — Гатал. Найдется ли у тебя немного пищи и кров для людей, которые не сумели защитить свою землю?

— Здравствуй, вождь. Накормить голодного и укрыть не имеющего дома — правильный поступок. Рад видеть тебя, Акчей. Не забыл, где жили мы с Этайн? — парень отрицательно мотнул головой — Раненых туда.

Роман снова повернулся к Гаталу:

— Размещайтесь. Акчей знает, где едят, пока уложите раненых, там накроют столы. Сначала уха и немного хлеба — вы ведь давно нормально не ели?

— Да.

— Ничего, подкормим, пищи у нас хватает.

— Десять лет тому назад я привёл к устью Нирмуна почти тысячу человек, из которых двести были воинами, равных которым не было в округе на многие седмицы пути.

Гатал говорит на смыслянском со странным акцентом, усиливает шипящие согласные, напомнив Роману знакомого польского шьпекулянта. Понятно, что учился языку не у вильцев. Акчей тоже слегка присвистывает в разговоре, но не так заметно. Костёр, разложенный в специальном очаге, слишком силён для моросящего мелкого дождя, а собеседники укрыты от холодных капель навесом. Вождь сбродников говорит, не поворачиваясь к Роману, смотрит в пламя, ищет поддержки в потоке раскалённого воздуха.

— Я потерял землю, сражаясь за которую пали почти все мои люди. Из тех, кто пришёл со мной, уцелело два десятка, из них только половина — мужчины. Потерял любимую женщину, достаток и положение. Остались меч, честь и горстка измученных людей.

Ты вышел на наш берег год назад, один — зверя твоего не считаю. Сегодня ты приютил в своём селении то, что осталось от моего народа. Когда Акчей вернулся и принёс вести о наших детях, я не поверил, что они остались свободными, но парень настоящий воин, врать не умеет. Он пришёл в доспехах, за которые любой вождь отдаст любимую жену, с драгоценным оружием и новыми боевыми ухватками. Я задумался. Мы всегда жили по закону силы, который велит забрать у слабого то, что он не способен защитить. Забирали всё, до чего могли дотянуться наши руки, слабые сопротивлялись, глупцы, — теряли жизнь и свободу. Но и наша сила убывала — незаметно, совсем чуть-чуть, пока не приплыла из-за моря рать, которая отняла всё у нас самих.

В костре прогорело и обрушилось толстое полено, навстречу падающей с тёмного неба воде взметнулся сноп искр. Роман подбросил в огонь ещё дров — слушать Гатала оказалось интересно — пришлый разбойник неожиданно оказался умным собеседником.

— Ты можешь одолеть в бою десяток опытных воинов. Но не отбираешь, а отдаёшь. Можно подумать — это глупость дикаря, который не знает ценности вещей и законов мира. Но отданное вернулось к тебе многократно. И я стал догадываться, что глупый дикарь это я, а ты удачлив и знаешь верный путь.

Гатал выставил ладонь под дождь, посмотрел, как капли стекают по мозолистой коже.

— Я должен заботиться об остатках моего народа. Но не справляюсь. Возьми нас к себе. Акчей рассказывал, как здесь живут. Работать как простолюдин и готовиться сражаться, будто дружинник — тяжело, но он говорит — потом становится легче. Большая часть моих людей — простолюдины, которым пришлось сражаться. Остальные — воины, которым пришлось немало поработать, мы справимся и поверь, сумеем отплатить добром, хоть не имеем сейчас ничего, кроме нас самих.

Шишагов молча протянул руку и сжал ладонь старого разбойника.

— Гатал, в темноте не видно, но вот там шумят водяные колёса, которые пилят лес, помогают варить железо — много железа, делать из него крепкую сталь, ковать инструмент и доспехи. Там, — Роман показал рукой в другую сторону, — полные пищи амбары. Там — запас сена, которого хватит до весны нашему стаду и вашим лошадям. Там, — Роман снова повернулся, — дома, удобные дома, в которых хорошо отдыхать после работы. В них спят люди. Представь, что исчезло всё — плотины, кузницы, амбары, дома. Сумеют люди построить это опять?

— Гатал хмыкнул, не стал отвечать на риторический вопрос.

— А если всё останется, но не станет людей — кто будет пилить лес, ковать металл, кормить и доить коров? Зачем будут нужны эти полезные вещи? Ты предлагаешь мне самое большое сокровище этого мира.

Шишагов потёр шею, подбирая правильные слова.

— Только одно условие, Гатал. Мы все собрались из разных мест, кое-кого привели сюда на верёвке. Но рабов в НАШЕМ роду нет, а должникам нетрудно рассчитаться хорошей работой. Здесь нет чистых и грязных, ценим того, кто больше умеет и лучше работает. Сможете так жить — буду рад. Тем, кто не сможет себя побороть, придётся уйти.

— Смогут все. Теперь — смогут. Даже я.

Роман поднял с земли камешек, поиграл, подбрасывая его разными частями руки, поймал и бросил под лавку.

— Я думаю, скоро вильцам и нам придётся воевать со скандами. Как думаешь, твои люди станут нам помогать?

Впервые за день Шишагов увидел на худом горбоносом лице собеседника радость.

— Все, как один. Даже если ты попробуешь их остановить и заберёшь оружие!

Роман хмыкнул, улыбнувшись в ответ:

— До сих пор я вам его давал.