Пляска на плахе. Плата за верность [СИ]

3 глава

Рантай-Толл.

До этого злосчастного визита Джерту уже приходилось посещать Рантай-Толл — пятью годами ранее. Лихое было дельце: тогда все закончилось двумя сгоревшими домами и десятком трупов. Задача, впрочем, была выполнена, и господин оказался доволен, хотя после этого две недели ворчал, припоминая поднятую шумиху. В тот раз Джерта спасло умение великолепно переворачивать факты с ног на голову, и придуманная им инсценировка не вызвала вопросов у местных властей. Подумаешь, повздорили эннийцы с гацонцами — кровь горячая и у тех, и у этих.

Однако доводить до смертоубийства Джерт очень не любил.

Кем он тогда был? Иштаном из Луджидды, торговцем пряностями? Плотником Алисиром из Ирригана? Или мечником Кеганом, уставшим от канеданской тишины? Помнить все свои личины было полезно, но уже не доставляло удовольствия. Слишком много времени прошло. Слишком много сил это отнимало.

Но сегодня во всех этих личинах смысла не было. Наоборот, ему требовалось на некоторое время стать самим собой. После долгого перерыва это причиняло дискомфорт: без очередной маски Джерт чувствовал себя беззащитным.

Практически без эксцессов он выбрался из поместья Данша — удивительное везение, сопряженное с толикой хитрости. Коридор, куда успел выскочить Джерт, вывел его сквозь опустевшее жилое крыло прямиком на задний двор. Там разразилось настоящее побоище — Медяк наблюдал за сражением гвардейцев Заливара с охраной советников из окна комнаты, в спешке покинутой прислугой. Там же, в сундуке, он нашел удачно забытую кем-то лакейскую ливрею. Хвала вагранийской моде — приметную рыжую голову можно было спрятать под капюшоном.

Так он и прокрался через двор, замеченный только одним воином, который шикнул на него и велел убираться прочь. Дальше было просто — добраться до хозяйственной части двора, где располагались дровяные сараи, погреба и всевозможные инструменты, там забраться на крышу одного из сараев, аккуратно перелезть через стену, не попавшись бдительным патрульным, и затем уйти как можно дальше от этого места.

Пока что.

Лучшими друзьями Джерта на этот вечер стали лакейская куртка с капюшоном, отмычка и остатки «лунного песка» — без этого порошка все прошло бы гораздо тяжелее. Однако запасы затейливых эннийских порошков Джерта подходили к концу, рискуя поставить под вопрос реализацию всего дерзкого плана.

Энниец посмотрел наверх, ища высоченный шпиль Святилища. Небо напоминало расшитый алмазами бархат с небрежно брошенной на полотно серебряной заколкой в виде лунного серпа. Рантай-Толл выглядел зловеще пустынным для столицы — ни пьяного ора, ни припозднившихся гуляк. Улицы словно вымерли, и лишь изредка в отдалении звучал топот шагов патрульных. В прошлый раз здесь было поживее.

Джерт быстро перебежал улицу и остановился. Он находился на юго-западе города, а сарай, откуда ушел отряд, на севере. Энниец прекрасно осознавал, что его могли там поджидать, но это не отменяло необходимости попасть внутрь и забрать свое барахло. Вещи могли пригодиться позже.

Давнее знакомство со столицей Ваг Рана сослужило ему добрую службу. На счастье Джерта, город не успел претерпеть существенных изменений — склонность к радикальным переменам вообще не была в натуре местных жителей. Энниец припомнил закоулки, по которым шлялся, выполняя дела прошлых лет, и двинулся в сторону западной окраины города. В том районе располагались многоэтажные доходные дома, а чуть севернее начинались кварталы, населенные немногочисленными выходцами из империи и Эннии.

Пробираться через задворки было неудобно, но безопасно. Прямые, словно стрелы, проспекты превращали его в легкую добычу. Медяк юркнул в один из темных переулков, который, как он припоминал, выходил к лабиринту многочисленных узких улочек, а затем — на окраину. Здесь можно было двигаться быстрее. Главное — думать, куда сворачиваешь.

Джерт попетлял по бедняцкому кварталу, на деле имевшему мало общего с истинным упадком — в Рантай-Толле настоящие бедняки попросту не водились, и оными здесь называли горожан, чье финансовое состояние не позволяло селиться ближе к центру, но которого хватало на уплату непомерно высокой пошлины за право жить и торговать в городе. Затем Медяк вышел на длинную кривую дорогу, проложенную до имперских кварталов. Быстро пройдя мимо обиталища иноземцев, Джерт наконец-то оказался в северной части города — здесь преимущественно располагались склады, цеха и мастерские. Поскольку аренда торгового места в центре столицы стоила дорого, многие вагранийцы предпочитали переносить производство на север города, где плата была существенно ниже, а в центре и на рынках арендовали только лотки и небольшие лавки.

Здесь Джерт ориентировался прекрасно. Он бывал в этом районе раньше и, кроме того, запомнил дорогу, когда Гуташ вел наемников к их временному пристанищу. Медяк снова поднял глаза наверх: он почти не отклонился от взятого курса, что обнадеживало. Оставалось преодолеть всего пару кварталов.

Что его могло ожидать в том сарае, Джерт не знал, но всяко не надеялся на теплый прием.

Внутри горел свет. Джерт подобрался к дому с торца и приложил ухо к щели между досками.

— Как вы умудрились? — прошипел голос, принадлежавший Гуташу.

— Сам удивлен, — глухо ответили проводнику. — Клянусь, все двери были заперты. Я лично их проверял.

Второго собеседника Джерт не распознал. Возможно, один из гвардейцев Заливара. Медяк весьма посредственно говорил по-вагранийски, однако прекрасно понимал даже беглую речь седовласых спесивцев. Артанне об этом он, разумеется не сказал — вызвал бы множество неудобных вопросов. Ему и без того стоило больших усилий завоевать доверие Сотницы, поэтому топтать едва проклюнувшийся между ними росток взаимопонимания было ни к чему.

— Значит, хреново проверяли.

— Не сыпь соль на рану, Гуташ! Господин и так мне башку оторвет. Как думаешь, тот шраз может прийти сюда?

Проводник усмехнулся.

— Только если он конченный идиот. На его месте я бы бежал отсюда, пока городская стража не принялась прочесывать каждый квартал.

— Шано распорядился закрыть городские ворота. Тоннели тоже перекроют, пока не изберут новый Совет.

— Значит, даже если наш беглец выберется из Рантай-Толла, ему одна дорога — в Варшун, — заключил Гуташ. — Там порт, корабли, множество шразов — затеряться среди этих проклятых чужеземцев труда не составит… Посоветуй Шано отправить людей по тракту в сторону моря.

— Разумеется, — ответил собеседник. — Беглец не должен добраться до порта.

— Далеко он все равно уйти не мог. Рыжий, говоришь?

— Да.

Гуташ закашлялся то ли от поднятой пыли, то ли от густого смрада крови и дерьма — того, что осталось от Дачса и его бойцов, и на некоторое время замолчал.

— Помню его, — наконец, отозвался проводник. — С ятаганом, матерился по-эннийски. Впрочем, такой же энниец, как я — святой воин. Имперец он, ну или потомок имперцев, хотя и говорит с эннийским акцентом. Зуб даю, его мамаша блудила с канеданцем. Отправьте больше людей в кварталы чужаков.

— Вряд ли он останется в Рантай-Толле, — с сомнением в голосе ответил собеседник.

— В чужую голову не залезешь. Мы должны учесть все варианты и схватить беглеца. Будет обидно попасть в пыточную к Заливару за оплошность, исключить которую сейчас не составит ни малейшего труда.

— Согласен, — говоривший прошаркал к двери и, судя по звуку, с усилием толкнул рассохшиеся доски. — Ты останешься здесь?

— Хочу покопаться в барахле наших гостей. К тому же должен же кто-то оказать теплый прием нашему беглецу, если он все же решит заглянуть на огонек.

— Люди нужны?

— С одним наемником я и сам справлюсь.

— Он умудрился сбежать у нас из-под носа. Не думаю, что этот малый так прост.

— Не сложнее меня, — тихо сказал проводник. — Ступай и будь спокоен. Случись что, я разберусь.

Джерт не мог увидеть лица второго вагранийца, но был готов поставить пару деннэ на то, что оно выражало сомнение. Гуташ же, наоборот, сочился уверенностью, словно спелый плод.

Это он зря.

Энниец услышал, как хлопнула входная дверь, а затем во дворе затопали пять пар ног. Гвардейцы тихо переговаривались между собой, отвязывая и седлая лошадей. Через несколько минут силуэты людей окончательно скрылись в переулках. Медяк выглянул из-за угла, дабы убедиться, что часовых гвардейцы не оставили.

Пока ему все еще везло.

Если Гуташ ожидал, что Джерт попадется на крючок, решив войти через дверь, он ошибался.

Медяк не терял времени даром, пока «Сотня» готовилась к роковому путешествию по подземным коридорам, и облазил весь сарай. За исключением подземного, в этом доме имелся еще один ход — с заднего двора, где сейчас и обосновался Джерт. Впрочем, входом эту дыру можно было назвать лишь условно — то были несколько отошедших досок, представлявших собой лаз. Достаточно, чтобы внутрь мог протиснуться человек средней комплекции. Малыш, да упокоят боги его душу, точно бы застрял.

Медяк бесшумно отодвинул доски и обмотал несколько опасно торчавших гвоздей ветошью. Одежды ему было не жаль, но заботился он о том, чтобы до чутких ушей Гуташа не долетел треск разрываемой ткани. Когда лаз обрел почти что гостеприимный вид, энниец сунул руку за пазуху и вытащил кисет, разделенный на несколько маленьких кармашков.

Там он хранил отнюдь не табак — эннийские знахари придумали вещи повеселее. Увы, «лунного песка» оставалось буквально на пару применений, и это тревожило. Джерт настолько привык полагаться на помощь этого драгоценного порошка, что начинал всерьез сомневаться в своей непобедимости, случись запасам иссякнуть. На Гуташа еще должно было хватить, но дальше придется изворачиваться.

«Лунный песок» не вызывал привыкания, не искажал восприятие, не дурманил и не подменял реальность видениями, как это делали паштара, настойка тамуна или цайказия. Порошок, изобретенный придворными эннийскими магусами, на короткое время обострял чувства — улучшал зрение, слух, скорость реакции. Особенно он ценился теми, кто, помимо силы физической, носил в себе еще и колдовскую кровь, будучи способным усилить даже подобные способности. Слабые маги, лекари-недоучки, служители Магистрата различных чинов, дуэлянты, воины, обделенные талантом колдуны — все как один делали «лунный песок» частью своего ежедневного рациона в надежде не отстать от более одаренных коллег по цеху. Разумеется, если могли позволить себе подобное удовольствие, ибо оно стоило очень дорого.

Джерта это не останавливало.

Отправляясь в Гивой, он взял порошка с хорошим запасом — практика показывала, что много «лунного песка» не бывает. Но даже при условии строжайшей экономии этого не хватило. Энниец ожидал, что дело закончится еще в вольном городе: по его расчетам, обратно в Эннию он должен был вернуться к середине лета. Однако уже близился сезон сбора урожая, а отдыха Джерту было не видать, как своих ушей.

Как и Десари. Она, наверное, здорово соскучилась.

Все полетело в тартарары едва ли не с того момента, как он добрался до Гивоя. В вольном городе дела обстояли совершенно не так, как ему описывали. И вместо того, чтобы методично следовать намеченному плану, пришлось импровизировать. Перемещение в Эллисдор окончательно спутало все карты и лишило возможности действовать. Обстоятельства менялись настолько быстро, что Джерт был вынужден спешно продумывать новые планы, толком не проработав старые.

Без порошка ситуация, в которой он оказался, приобретала вконец мрачный оттенок и начинала отчетливо пованивать смесью отчаяния и безысходности.

Как бы Джерт ни старался избежать вовлечения в это дело земляков, в эннийский квартал ему все же предстояло нанести визит. Ибо, пусть он и давно привык действовать в одиночку, оставаться один на один с огромным враждебно настроенным городом было безумием даже для него. Порошок мог подстраховать.

Энниец наскреб щепотку «лунного песка» со дна кисета, аккуратно, опасаясь потерять даже крупицу, поместил на тыльную сторону ладони и, стараясь не шуметь, вдохнул.

Ноздри разрывало. По сравнению с этим снадобьем жжение от паштары было легкой чесоткой. Обычно Джерт предпочитал смешивать порошок с напитками — медовой водой или отварами из ягод. В крайнем случае, с чем-то хмельным, хотя тогда эффект выражался слабее. Совать «лунный песок» в нос отваживался не всякий — существовал серьезный риск сжечь органы дыхания изнутри. Но сейчас выбора, как и времени, у Медяка не было. Практика показывала, что быстрее всего снадобье действовало, попадая в организм через нос.

Когда жжение поутихло, Джерт проверил оружие и тихо протиснулся в лаз. Внутри было темнее, чем в душе ростовщика. Тусклый лунный свет едва пробивался сквозь доски и меркнул, не добираясь даже до середины помещения. Медяк дал глазам привыкнуть к окружавшему его мраку и, наконец, начал различать очертания предметов — «лунный песок» подействовал.

Комната, в которую проник энниец, выходила в единственный во всем доме коридор, по которому Гуташ вел наемников к подземному ходу. Джерт бесшумно вышел и огляделся. Слева, в десятке шагов, располагалось помещение, таившее за собой спуск вниз. Справа, освещенный сиротливым факелом, находился зал, где Гуташ тихо шуршал барахлом убитых наемников — трупы все еще лежали там же, где их и застал вероломный налет вагранийских гвардейцев. Медяк осторожно двинулся на свет и, держа проводника в прямой видимости, затаился за стойкой, еще хранившей кисловатые запахи скверной еды.

Теперь предстояло совершить самое сложное.

Сделав глубокий бесшумный вдох, Джерт прикрыл глаза и выровнял дыхание. Одно неверное движение, малейшее отступление от алгоритма — и усилия пойдут прахом, а порошок будет потрачен впустую.

Главное — полное сосредоточение на процессе и человеке, на которого направлено воздействие. Так его учили. Медяк снова медленно вдохнул, мысленно сосчитал до пяти, открыл глаза и, не мигая, уставился на проводника, собирая и концентрируя волю. В теории это было легко, но на практике фокус по отоводу чужих глаз начал хоть сколько-нибудь получаться лишь после месяцев ежедневных тренировок.

Ибо Джерт был отличным актером и прекрасным бойцом, но отвратительным магусом, хотя и носил в своей крови зачатки этих способностей. Впрочем, даже смехотворное количество колдовской силы в сочетании с «лунным песком» и целью выжать из столь неординарного таланта максимум не раз спасало эннийцу жизнь.

Моргнув, Джерт медленно выдохнул, продолжая наблюдать за Гуташем. Тот и ухом не повел, хотя с расстояния нескольких шагов звук извлекаемого из ножен оружия не услышать он не мог.

Порошок был потрачен не зря.

Медяк удовлетворенно вернул клинок в ножны — время для поножовщины еще не наступило.

Теперь все пройдет проще. Энниец дождался, пока проводник повернется к нему спиной, перемахнул через поваленную скамью, схватил лежавший на полу обломок ножки стола и в два прыжка оказался возле вагранийца. Гуташ вздрогнул, и едва он начал поворачивать голову, как со всего размаху получил по затылку и тут же обмяк.

— Зря ты не послушался своего товарища, — тихо сказал Джерт по-вагранийски и достал из валявшегося здесь же мешка Артанны моток веревки — сам же давеча его туда и положил.

Как знал, что еще пригодится.

Гуташ очнулся в сарае, окруженный мертвецами и полумраком — та же картина, что он лицезрел до того, как провалиться в забытье. Однако теперь проводник был накрепко связан по рукам и ногам, да так, что не мог пошевелиться. Вязали его с толком. Затылок раскалывался от боли — чем бы его ни приложили, сделали это от души.

Перед ним на корточках сидел рыжеволосый энниец — последний выживший из разношерстной компании шразов Артанны. Тревожные всполохи пламени плясали на лице и медной шевелюре наемника. Он кинул безразличный взгляд на Гуташа и продолжил обыскивать ценный скарб своих покойных коллег — перекладывал деньги в кошель, набивал мешок остатками снеди, запихнул даже маленькую флягу с крепкой настойкой. Особое внимание энниец уделил сумке Артанны — ее он обобрал почти подчистую, не побрезговав даже бумагами. Вернее сказать, бумаги своего командира он изучал с особым тщанием.

Гуташ не сомневался, что и его собственные карманы также были подвергнуты внеплановой инспекции.

— Умеет она располагать к себе людей, ничего не скажешь, — проговорил энниец, сворачивая свиток с печатью торговой гильдии Турфало. — Полезный навык для человека ее профессии, а?

Гуташ не ответил. Покончив со сборами, наемник всем корпусом повернулся к вагранийцу.

— Где Артанна? — спросил он.

Проводник удостоил шраза презрительным взглядом и сплюнул на пол. Энниец сокрушенно вздохнул и покачал головой.

— Вы никогда не делаете это легче. Каждый раз одно и то же. Ладно, как пожелаешь.

Он схватил пустой мешок, принадлежавший одному из его мертвых коллег, и одним ловким движением натянул на голову Гуташу. Ткань оказалась плотной, неприятно смердела и, что особенно печалило, могла хорошо заглушить звук ударов и ломающихся лицевых костей. Проводник начал понимать, к чему шло дело.

Рука у этого рыжего была тяжелой. Гуташ, глядя на него, и не сказал бы, что энниец способен бить с такой силой. Но он, тем не менее, бил, и бил очень больно. Как тесто месил. Однако для того, чтобы разговорить пленника, этого было мало. Может с каким-нибудь изнеженным южными порядками шразом такой подход и сработал бы, но не с закаленным в множестве боев уроженцем севера Ваг Рана.

Гуташ со свистом втянул воздух, когда наемник сдернул с него мешок. От носа почти ничего не осталось, если не считать мелкого крошева из хрящей, размазанного по лицу. Челюсть тоже здорово пострадала, но энниец явно рассчитывал завязать диалог, и потому говорить проводник все же мог.

Но не хотел.

— Ну, надумал побеседовать?

Вместо ответа Гуташ снова выплюнул сгусток крови в направлении эннийца. Тот, впрочем, не смутился.

— Ну зачем ты строишь из себя героя, Гуташ? — швырнув мешок прочь, спросил энниец. — Я все равно добьюсь от тебя ответов, хочешь ты или нет. Пусть я тороплюсь, но могу выкроить на общение с тобой несколько долгих часов. Должен признаться, моя фантазия безгранична, но штуки, которые рисует мое воображение, тебе не понравятся. — Он хрустнул пальцами. — Я не в восторге от того, что должен сделать, поверь. И я, мать твою, ненавижу пытать людей! Ненавижу. Так почему бы нам с тобой не пропустить часть, где я тебя мучаю, а ты страдаешь и мечтаешь об избавлении, и перейти к приятной беседе? Я тебе даже выпить дам — в качестве компенсации за причиненные неудобства.

Проводник с трудом моргнул заплывшим глазом.

— Пошел ты, шраз.

— Только давай без грубостей. Но как скажешь.

Энниец порылся в мешке и достал маленький ножичек с тонким лезвием.

— Узнаешь штучку, да? — мрачно улыбнувшись, спросил он. — Говорят, у вас в каждом приличном доме таких целая коллекция. Но мне слабо верится, что вы настолько часто применяете эту пытку, как гласит молва. Замечу, что я в этом искусстве новичок, поэтому работа моя будет очень грубой и безмерно болезненной. Последний шанс.

— Тебе меня не запугать, — распухший язык Гуташа едва ворочался.

— И в мыслях не было, тупая ты скотина. Мне просто нужны ответы.

Наемник грубо затолкал кляп в израненный рот пленника и принялся за работу. Пытке подвергся указательный палец правой руки — грубая мозолистая кожа сходила плохо. Энниец действительно не был профессионалом в деле свежевания, и надрезы получились неаккуратными. Гуташ исступленно бился в путах, кричал, а из глаз полились слезы, разъедавшие свежие раны на лице.

Это было невыносимо. Он истошно выл, но кляп превращал его вой лишь в глухой стон. Покончив с пальцем, энниец присел на корточки возле пленника и проникновенно заглянул ему в глаза.

— Хватит упрямиться. Ты ведь знаешь, что даже если останешься жив, больше не сможешь нормально пользоваться рукой. Тебе придется отрезать этот палец. А ведь я могу так поработать и со всей твоей правой кистью. — Наемник тряхнул отросшей челкой и отложил ножик. — Кроме того, мне сдается, ты все равно не жилец. Вместо того, чтобы поймать беглеца, ты сам оказался пойман, и вряд ли твои хозяева закроют глаза на этот промах. Рассуди сам — я хотя бы смогу подарить тебе легкую смерть. Даже вложу в руки оружие, чтобы ты попал на небеса или как вы это у себя называете. — Эннийский выродок наклонился к самому уху пленника и обдал его раненое лицо горячим дыханием. — Ты веришь в бога, Гуташ? По глазам вижу, начинаешь верить… Я могу помочь тебе обрести вечную жизнь после смерти — только дай мне то, чего я хочу.

Договорив, энниец аккуратно извлек кляп.

— Ну так что? — спросил он.

Ваграниец издал непонятный звук — ли фыркнул, то ли хрипнул, и из ноздри раздулся большой кровавый пузырь.

— Ладно, — промямлил Гуташ.

Наемник просиял.

— Прелестно. Где Артанна?

Гуташ пожал плечами — насколько это было возможно в его беспомощном состоянии.

— Мертва, вероятно. Как и ее шразы.

— Желай твой хозяин ее смерти, Артанну убили бы раньше. Я видел, как ее, еще живую, потащили куда-то по коридорам. Куда?

— Откуда мне знать? Я проводник, а не тюремщик.

Наемник вздохнул и устало провел пятерней по рыжей макушке.

— Послушай, будь ты в действительности проводником, то исчез бы сразу после того, как передал нас в руки людей советника. Но ты еще здесь и, более того, принимаешь столь активное участие в деятельности Заливара нар Данша, что у меня невольно возникают вопросы.

— И с чего ты решил, что я смогу утолить твое любопытство?

Энниец осклабился.

— С того, что ты начал на них отвечать, даже не раскрывая рта. Ты не проводник, Гуташ. Я знаю, как в Ваг Ране метят это братство — служба-то пожизненная и неблагодарная. Соответствующего знака я у тебя не нашел, хотя, поверь, тщательно осмотрел все тело, пока ты валялся без сознания. Впрочем, я увидел следы от чернил — знак тебе явно нарисовали, правда не позаботились о том, чтобы сохранить его надолго, — энниец многозначительно кивнул на правую руку вагранийца. — Но ты и не наемник, ведь хитрец Заливар нар Данш вряд ли позволит чужому человеку настолько глубоко закопаться в свои тайные делишки… Кроме того, я подслушал твой разговор с одним из гвардейцев — он отчитывался перед тобой и внимательно слушал твои советы. Из всего этого я делаю вывод, что ты гораздо ближе к Шано, чем стремился показать Артанне и ее бойцам.

— Очаровательно, — криво ухмыльнулся Гуташ, обнажив ряд раскрошенных зубов. — Твою б смекалку да в полезное русло. Не желаешь поработать на вагранийцев?

— Я уже работаю. На известную нам обоим вагранийку.

— Впервые вижу столь преданного наемника.

— Она заплатила вперед.

— Честного наемника! — хлюпнул ваграниец. — Мать моя женщина, так вы все же существуете.

Энниец покачал головой и уселся поудобнее возле пленника.

— Умоляю, давай без бахвальства.

Гуташ снова замолчал.

— Если подумать, мне ведь даже нет необходимости тебя убивать, — наемник достал из-за пазухи кошель и аккуратно извлек из него склянку размером с большой палец. — Знаешь, что это? Ироничный плод творчества эннийских алхимиков. Отвратительная штука — парализует человеческое тело намертво. Жертва все видит и слышит, но в остальном становится совершенно беспомощной — ни пальцем пошевелить, ни рта открыть. И ничего не поделаешь, даже колдовство эту болезнь не лечит. Весьма жестокая судьба, как мне кажется. Или вот это, — в руке эннийца появилась вторая бутылочка. — Еще хуже. Всего несколько капель способны превратить светлейший ум в разум младенца. Будешь до конца своих дней пускать слюни, уставившись в одну точку, и в редкие моменты просветления нести околесицу, ибо мозг твой более ни на что не будет годен. Если повезет, твой хозяин приставит к тебе бедолагу, которому прикажет кормить тебя с ложечки и выносить из-под тебя горшок. Какова перспектива? Достойный конец для такого вояки, как ты?

Пленник внимательно выслушал эннийца и надолго замолчал, обдумывая предложение.

— Ладно, я тебя недооценил, — наконец, вздохнул он. — Ты, видать, тоже не так прост, как хотел показаться своей вагранийке.

— У всех нас есть маленькие тайны. — Джерт хитро подмигнул, однако взгляд его оставался серьезным. — Мое предложение все еще в силе. Скажи, где искать Артанну, и я убью тебя быстро и безболезненно.

— И все же зря ты перешел дорогу моему господину. Рано или поздно тебя найдут.

Энниец тихо рассмеялся, но веселья в его голосе не было.

— Твой господин еще не осознает, в какое дерьмо он сам вляпался, и кому перешел дорогу, — ответил шраз. — Мне плевать на вагранийских советников, и я даже не против оставить твоего Шано в живых — пусть развлекается, формируя новую власть. Мне нужна только женщина. Где она?

— Я не знаю.

— А если подумать?

— Я действительно не знаю, энниец! Ей следовало умереть вместе с остальными наемниками — таков был изначальный план. Заливару нужен только ее браслет. Точнее, камень из него.

— Зачем?

— Понятия не имею. Слышал, что это вроде какой-то ключ. Я не настолько близок с Даншем, как тебе хотелось бы думать.

Наемник кивнул.

— Если она должна была умереть, почему Шано передумал?

— Откуда мне знать? Меня там не было — в это время я торчал здесь и убирал этих, — Гуташ покосился на трупы наемников. — Какой с меня спрос?

— Ну хорошо. Поставим вопрос по-другому. Где она может быть?

Гуташ наклонил голову и сплюнул очередной сгусток кровавой слюны.

— В имении Шано есть помещения, которые используются как темницы. Еще со времен восстания. Возможно, она там, — предположил он. — Заливар — человек практичный. Если он не убил бабу сейчас, значит, она принесет ему пользу. Поэтому он будет держать ее поближе к себе. Ну или он все же решил казнить ее публично, как виновную в покушении. Тогда стоит искать в подвалах Валг дун Шано.

Энниец вытащил из кармана связку ключей и помахал ею перед носом пленника.

— Я тут твои вещички перетряхнул и нашел вот это. От чего они?

— Если я скажу, Шано меня убьет. Хотя какая уже разница, верно?

— Перед смертью полагается творить добрые дела, — пожал плечами наемник. — Отличный шанс проявить себя и помочь ближнему.

Гуташ пристально посмотрел на эннийца. Тот выдержал тяжелый взгляд бесцветных глаз и устало вздохнул:

— Хватит играть в гляделки. От чего ключи?

— А, хрен с тобой. От дверей в подземном ходе, — ваграниец кивнул в сторону коридора.

— Там было две двери и два замка, а ключей — пять, и все они разные.

— Помнишь, когда мы шли, тоннель раздваивался? Мы ушли направо. Если держаться левее, по пути увидишь две двери — одна ведет к проходу в тоннель, что отходит от имения Дома Ройтш.

— Дома Толл, ты хотел сказать?

— Да какая разница? — прошипел Гуташ. — Одно дерьмо. За той дверью будет еще одна, ее тоже можно открыть ключом. Попадешь прямо за стены имения.

— Хорошо. От чего последний ключ?

— За городом есть сарай, похожий на этот. Это оттуда.

— То есть при желании из имения Данш можно попасть прямиком за город? — сверкнул глазами Джерт.

— Угу.

— Ход охраняется?

— Обычно нет. — Гуташ завалился набок, и энниец вернул его в сидячее положение. — А теперь убей меня. Если выяснится, что ключи ты получил от меня, я закончу еще хуже, чем ты обещал.

Наемник достал еще один флакон и подобрался ближе к пленнику.

— Открой рот.

— Что это?

— «Благословение Дринны». Эннийский яд. Сначала твое горло сдавит спазм — будет очень неприятно, но это быстро пройдет. А затем ты заснешь и больше не проснешься.

— Слыхал я об этом яде. Ты из Рех Герифас?

— Нет. Уже нет.

— Просто интересно, — улыбнулся ваграниец, скривив изуродованный рот.

— Извини, Гуташ. Некоторыми тайнами лучше не делиться даже со смертниками.

Он влил несколько капель яда в открытый рот вагранийца. Тот проморгался, затем глаза его расширились, точно от удивления, а крепко связанные окровавленные руки инстинктивно потянулись к горлу. Взгляд Гуташа умоляюще метался между наемником и валявшимся в углу мечом.

— Драть тебя! — выругался Джерт и, сжалившись, вложил свой кинжал в руку умирающего.

Гуташ благодарно кивнул, улыбнулся и сжал рукоять слабеющими пальцами. Блаженный оскал, выражавший уверенность в скорой встрече с Хранителем и родственниками в Хрустальном чертоге, вскоре сменился хрипом. Ваграниец задергался в конвульсиях. Глаза его закатились, он рухнул набок, почти нежно прижавшись к роскошной окровавленной бороде Дачса.

И стих.

Потиравшая лапки, словно заговорщик, муха, деловито перелетела с трупа десятника на лицо Гуташа. Джерт вздохнул, согнал потерявшее всякое уважение к мертвым насекомое и вытащил из стиснутых пальцев покойного свой клинок.

Взвалив за плечо мешок с наемничьими пожитками, он покинул сарай через потайной лаз. Настала пора нанести визит старым знакомым.

Гайльбро.

Леди Ириталь зашипела, когда мокрая тряпка коснулась глубокой раны на ее ноге.

— Ради всего святого, простите! — служанка в ужасе отдернула руку от больной ступни госпожи.

— Ничего страшного, — превозмогая желание кричать, ответила латанийка. — Закончи с этим побыстрее.

Девушка продолжила омовение, на этот раз прикладывая тряпицу с особой аккуратностью, после чего промокнула израненные ступни госпожи сухим полотенцем и принялась смазывать раны вонючей заживляющей мазью. Ириталь откинулась на спинку стула, задумчиво теребя край робы из необработанного льна — грубая ткань натерла привыкшую к шелкам кожу до ссадин. Вторая служанка, занятая расчесыванием спутавшихся в колтуны волос госпожи, тихо причитала, то и дело косясь на ее израненные ноги.

Во всем этом был виновен Грегор.

Одно радовало — представление, разыгранное ими с перед всем Эллисдором, имело колоссальный успех. Пара раскаявшихся грешников, поступившихся клятвой во имя воспеваемой менестрелями любви, оделась в рубище и прошла босиком от столицы до Гайльбро. Семь дней пути раскаяния превратили изнеженные парчовыми туфельками ноги Ириталь в кровавую кашу.

Она терпела. Лишь по вечерам, отсылая служанок прочь, будущая королева Хайлигланда позволяла себе пустить несколько слез, не в силах справиться с болью в горевших, словно в адском пламени, ногах. Ни одна простыня, будь она выткана самими духами небесными, не могла бы успокоить воспаленную кожу, и златовласые служанки протирали все тело Ириталь отваром гуруса, пытаясь облегчить страдания кающейся.

К счастью, сегодня эта пытка закончилась, ибо шествие достигло цели. Длинная процессия, состоявшая из свиты правителя, сотни воинов и прибившихся по пути паломников вошла в Гайльбро после полудня. Девчонка Эльга не лгала — в этих местах в действительности было чем поживиться, да и сама деревня через некоторое время грозила разрастись до размеров городка. Ириталь не удивило, что монастырь Гнатия Смиренного вцепился мертвой хваткой в столь перспективные владения.

По прибытии Эльга тут же прослыла героиней. Жители высыпали на улицу, ликуя и приветствуя гостей. Ириталь даже начала сомневаться, кого из них принимали теплее — Грегора или эту дочку старосты. Впрочем, вид босоногого правителя с окровавленными ступнями также произвел на чернь неизгладимое впечатление.

Если Грегор чем и обладал, помимо навыка владения мечом, то это была способность моментально располагать к себе простолюдинов.

По подсчетам Альдора ден Граувера, одних только паломников собралось больше трех сотен. Одни шли за Волдхардом от самого Эллисдора, другие присоединялись по пути. И всех правитель тут же брал под свою опеку, распоряжался кормить и греть. Наспех сооружались лагеря и кухни, хотя большинству приходилось располагаться на ночлег под открытым небом. Одному пожилому серву, прибившемуся к процессии за день до прибытия в Гайльбро, Грегор отдал собственную пищу, о чем тут же прошла молва.

Еще немного, и Грегора Волдхарда признали бы святым прижизненно.

Брат Аристид был здесь же, и одно только присутствие еретика в лагере раздражало Ириталь похлеще льняного рубища. Она понимала, что самостоятельно Грегор ни за что бы не додумался бы до подобной затеи с паломничеством. Артанна нар Толл все же была права — Грегор нашел себе нового закадычного друга, тягаться влиянием которого, как сейчас понимала Ириталь, не имело смысла. Ибо Аристид, казалось, превзошел мудростью и прозорливостью их всех.

Грегор все так же вел образ жизни праведника — соблюдал строжайший пост на всем пути до Гайльбро и обязался продолжать его до самой коронации. То же он рекомендовал своей невесте, и она не посмела перечить. Разумеется, речи о том, чтобы делить с Ириталь постель, не было. Впрочем, она сама уже не стремилась к близости.

Ее положение в сложившейся ситуации представлялось неясным. После отлучения от церкви Ириталь получила письмо от дядюшки Эйсваля, в котором король официально отрекался от нее. В документе говорилось, что «настоящим указом она лишена всех должностей, титулов, владений и средств». Ей запрещалось использовать родовое имя Урданан и заявлять о своей принадлежности к правящей династии. Ко всему прочему Ириталь и ее наследники теперь не могли не только претендовать на престол Латандаля, но и появляться на родных землях под страхом смерти.

«Ибо нарушивший священную клятву позорит не только себя, но и весь свой род. Отрубить хворую ветвь, дабы не заразила она все дерево, — долг всякого садовника. Да будешь ты проклята за содеянное», — такими словами закончил свое послание король Эйсваль.

Словом, отныне бывшая суженная императора была всего лишь Ириталь из Латан Уфара — клятвопреступницей, бесприданницей, еретичкой и невестой проклятого герцога.

Реакция Эйсваля Грегора не удивила: Латандаль не мог позволить себе разрушать многовековой союз с целой империей из-за ошибки одной женщины и принес виновную в жертву. Однако Ириталь не ожидала, что ее дядюшка, известный стремлением сглаживать не только внешние, но и внутренние конфликты, примет настолько жесткие меры.

Теперь Ириталь в действительности было некуда деваться: до тех пор, пока не представится шанс устроить свою судьбу иначе, она должна была подчиняться единственному человеку, в чьих глаза все еще представляла ценность. Именно поэтому латанийка поддержала идею публичного раскаяния, безропотно прошла пешком четверть Хайлигланда и без жалоб сносила выпавшие на ее долю неудобства.

В конце концов, стать королевой при полной поддержке народа — не самая плохая перспектива, и плата за это казалась вполне посильной.

Будущая королевская чета была прощена подданными, чего и добивался Грегор. Был ли то трезвый расчет или же настоящая безоглядная любовь к богу, Ириталь понять так и не смогла. Осталось ли в его сердце место для нее самой, она, тем паче, не знала.

И уже боялась знать правду.

Однако она все чаще спрашивала себя, правильно ли поступила, выбрав сторону Грегора Волдхарда в противостоянии, причиной которому сама же и послужила.

В то время как знать и большинство паломников разбили большой лагерь на широком лугу возле Гайльбро, Грегор пожелал остановиться непосредственно в деревне. Эльга любезно предложила в его распоряжение собственный дом и сама прислуживала за столом знатных гостей. Отсутствие манер компенсировалось искренностью и скромным обаянием молодой хозяйки. На столе красовался чан с похлебкой из гуся, зарезанного по случаю возвращения молодой хозяйки. Густой жирный суп, от которого, впрочем, правитель отказался, предлагалось закусывать знаменитыми сухарями с чесноком и травами по прабабкиному рецепту. После домочадцы Эльги подали к столу овощное рагу, пироги с кореньями и рыбой, разносолы, свежайший хлеб и мягкий козий сыр. Пили черное пиво, эль и узвар из ягод. Удовольствие от нехитрой деревенской еды получали все, кроме, разве что, леди Ириталь. Латанийка, в отличие от Грегора, относилась без энтузиазма к идее держать строгий пост.

Альдор разомлел от обильной трапезы и кивком поблагодарил Эльгу, когда та поднесла кувшин, чтобы наполнить его кружку. Он успел подружиться с бойкой девчонкой и высоко отметил ее деловую хватку. Возраст Эльги играл с окружающими злую шутку, ибо она оказалась сообразительной не по годам. Барон даже подумывал рекомендовать Грегору назначить ее новой старостой вместо покойного отца, ведь если ей удалось совершить практически невозможное, буквально вырвав справедливость из рук самого герцога, то и с управлением Гайльбро она могла бы справиться без труда. Более того, Альдору начинало казаться, что лишь Эльга окажется способной держать в узде местных жителей — ведь своей независимостью от монастыря они отныне будут обязаны только ей.

Ужин был в самом разгаре, когда в зал, где трапезничали гости, вошел гонец, молча вручивший барону свиток. Альдор тщательно вытер руки и осмотрел печать.

— От кого? — спросил Грегор, поставив на стол кружку.

Эрцканцлер придвинул свечу поближе.

— Судя по печати, от главы семейства Энлеж.

— Чего он хочет?

— Скорее, не хочет, — Альдор мрачно взглянул на Волдхарда поверх развернутой бумаги. — Сообщает о разрыве торговых отношений с Хайлигландом. Таким образом, только что мы потеряли треть от объема поставок бельтерианского сукна.

— Это очень плохие новости, ваша светлость, — покачал головой Кивер ден Ланге, оторвавшись от пирога. — Хорошее сукно очень важно для солдат. В Хайлигланде, разумеется, производят плотную шерсть, но она уступает качеством и прочностью тканям Энлежа. Там, где наше служит всего год, его сукно живет целых три…

Грегор холодно посмотрел на Ланге:

— Мы найдем замену.

— Меня тревожит не это, — перебил его барон. — Я держу в руках уже двенадцатый документ с подобным содержанием. Двенадцатый, ваша светлость! С нами рвут отношения крупнейшие поставщики Бельтеры и Рикенаара. Мы лишились хороших тканей, стали, кожи…

— Гацона пока что с нами, — пожал плечами герцог. — Мы можем перекупать необходимое у подданных Энриге.

— Втридорога! — заметил Альдор. — Вряд ли Хальцель обрадуется этим расходам.

Грегор залпом допил свой напиток и сгреб полную пригоршню сухарей.

— Пусть казначей не тревожится, — спокойно сказал он. — У нас будут деньги.

Эрцканцлер начал терять терпение. Маска невозмутимого спокойствия, приросшая к лицу его друга в последние недели, уже начинала выводить окружающих из себя. Проводя дни в молитвах, раскаянии, проповедях и воздержании от мирских соблазнов, Грегор Волдхард перестал замечать, что дерзость, проявленная им пред лицом империи, стоила Хайлигланду очень дорого.

Слишком дорого.

— Прошу извинить мое дерзкое любопытство, но откуда же им взяться? — с плохо скрываемым раздражением спросил Альдор.

Герцог пристально посмотрел другу в глаза и улыбнулся одними губами.

— Терпение, друг мой. Завтра ты все поймешь.

Обитель Гнатия Смиренного, выстроенная в лучших традициях хайлигландского зодчества, всем видом выражала готовность выдержать длительную осаду. Вокруг протирались зеленые холмы и пастбища, вдалеке темнел лесок, разделенный надвое серебристой змейкой реки.

Монастырь, обнесенный толстыми каменными стенами и глубоким рвом, гостям был явно не рад.

Альдор кисло скривился, глядя на поднятый мост. Грегор, прочитав мысли друга, повернулся к своей разросшейся свите:

— Оставайтесь здесь.

Герцог поманил к себе Кивера. Тот прервал беседу с явно встревоженной Эльгой, развернул своего роскошного иноходца — подарок отца на именины, — и подъехал ближе.

— Я хочу попытаться поговорить с ними, — заявил Волдхард. — Если монахи откроют ворота добровольно, я не причиню им вреда.

Эрцканцлера это не воодушевило.

— Не уверен, что настоятель настроен на дружескую беседу.

Брат Аристид, ехавший по левую руку от герцога, улыбнулся, прикоснувшись к серебряному диску, висевшему у него на шее.

— Эти люди избрали своим покровителем Гнатия, известного смирением, — напомнил монах. — Он мог сопротивляться Арзимат, когда она вторглась на его владения, но вместо борьбы божий сын предпочел покориться своей участи.

— Вероятно, он не ожидал, что его сестра окажется столь кровожадной.

— Или же он просто был трусом, — пожал плечами Грегор. — Так или иначе, я надеюсь, что этим божьим людям хватит благоразумия последовать примеру своего патрона. Не будем медлить.

Барон мягко пустил коня вперед и молча покорился судьбе. Он очень устал за последние недели, дни сливались в один, заботы лишь возрастали, и никто не воспринимал сложившуюся в Хайлигланде ситуацию всерьез. Силы иссякали, и сейчас Альдор не мог найти в себе пыла, чтобы спорить с Грегором. Или же на нем просто сказывалась близость вотчины Гнатия, чтоб его, Смиренного.

С расстояния полета стрелы монастырь казался вымершим, однако Альдор не сомневался, что производимое впечатление было обманчивым. За стенами подобной обители могло укрыться до сотни человек. Эрцканцлер невольно вспомнил монастырь Ордена, при котором состоял раньше, но тот был значительно больше. Здесь же, согласно документам, на постоянной основе находилось три десятка мирных монахов, столько же слуг, десяток воспитанников, послушников или знатных гостей и три десятка братьев-протекторов. Последние могли причинить гостям значительные неудобства, реши настоятель Хелирий заупрямиться и проигнорировать требования герцога.

Грегор, брат Аристид, Кивер и Альдор подъехали к самому краю рва, где должен был заканчиваться поднятый ныне мост. Ланге заметил движение на невысокой воротной башне и обратил на это внимание Волдхарда. Герцог кивнул и устремил взор на свое застывшее в нетерпении воинство. Из четырех сотен настоящее оружие при себе имела только одна, зато обращаться с мечами и копьями герцогская гвардия умела ничуть не хуже воспитанников Ордена. Остальные, особенно жители Гайльбро, могли оказать подспорье не только искренней молитвой, но и вилами. Только идиот мог недооценивать мощь разъяренных сервов. В этом вопросе Грегор Волдхард идиотом не был. Более того, теперь Альдор окончательно осознал, что именно сервы должны были стать главной силой Священного похода.

Что бы ни произошло дальше, барон монахам не завидовал.

— Они ждут, ваша светлость, — тихо сказал Кивер, напряженно сверля глазами надвратную башню и передал герцогу копье с повязанным на него белым шарфом — символом мирных намерений.

Грегор поднял копье в воздух и помахал им, точно флагом, дабы прячущиеся за стенами монахи смогли получше разглядеть переговорщиков.

— Я — Грегор Волдхард, правитель Хайлигланда, и я пришел с миром! — громко возвестил он. — Я — защитник земли, доставшейся мне по праву рождения. Я защищаю каждого, кто поклялся в верности моему роду, будь то серв, купец или дворянин. И я пришел за наставником Хелирием, ибо он поставил себя выше древнего закона этого края. Я спрашиваю, по какому праву он, посвятивший свою жизнь служению богу, решил присвоить себе блага, принадлежащие другим людям? Кто дал ему право отнимать собственность и угрожать честным людям Гайльбро?

Альдор заметил, что в одной из бойниц мелькнула тень. Волдхард продолжал:

— Я не сделаю ничего дурного ни одному божьему человеку или мирянину, если вы откроете ворота и выдадите настоятеля Хелирия, дабы я смог получить ответы на эти вопросы.

Монастырь хранил безмолвие. Брат Аристид тихо кашлянул.

— Если обитель Гнатия Смиренного продолжит упорствовать, я буду вынужден взять ее штурмом! — рявкнул Волдхард. — Ибо монахи, свернувшие с Пути, отрекшиеся от своего призвания ради мирских благ и защищающие свои бренные тела вместо того, чтобы заботиться о чистоте души и помощи страждущим, не достойны милосердия. Я даю вам последний шанс. Поступите по примеру Гнатия Смиренного. Откройте ворота, признайте свою ошибку — и сможете искупить ее. Хранитель милостив.

Закончив речь, Грегор вонзил копье в землю. Конь Кивера расфыркался, чуя напряжение хозяина. Альдор молча наблюдал за бойницами монастыря, и только на губах брата Аристида играла беззаботная улыбка. Впрочем, у него не было оснований для тревог — какой бы вариант ни выбрали монахи, впереди их ожидало лишь публичное унижение. Эрцканцлер поймал себя на мысли, что Аристид, вероятно, только этого и ждал — слишком уж довольным казалось его худое лицо.

Ждать ответа, впрочем, пришлось долго.

— Ваша светлость, может…

Волдхард жестом приказал Ланге замолчать. За стенами обители послышались шорохи, голоса, лязг металла. Спустя некоторое время заворочалась цепь — подъемный мост начал медленно опускаться.

— Надеюсь, они не будут глупить, — тихо прошептал Альдор.

Кивер не мог унять беспокойства:

— Ваша светлость, здесь мы — как на ладони. Если на нас обрушатся стрелы, уйти мы не сможем.

— Я и не собирался никуда уходить, — процедил Волдхард и заставил коня ступить на коснувшийся земли мост.

Ланге не отступал.

— Я поклялся вас защищать. Позвольте мне хотя бы сопровождать вас…

Грегор кивнул, и здоровенный воин поравнялся с ним. Альдор и брат Аристид, переглянувшись, последовали за герцогом.

Ворота с грохотом отворились настежь. Герцог остановился, для уверенности положив руку на меч. То же проделал и Ланге. В открывшемся проеме застыли несколько братьев-протекторов, барон насчитал не больше дюжины воинов. Один из них, облаченный в дорогую кольчугу и сюрко с символом Ордена, направился к герцогу. Он остановился в нескольких шагах от Волдхарда, и Альдор смог его рассмотреть — высокий, сухощавый человек с большими зелеными глазами и обветренным породистым лицом, покрытым шрамами на лбу, щеке и подбородке. Подойдя к герцогу, незнакомец внезапно извлек меч — быстрее, чем отреагировал Ланге, но тут же рухнул на одно колено, вонзив его перед собой в деревянный настил моста, и склонил голову.

— Ваша светлость, — обратился он, глядя исподлобья. — Я, брат-протектор Ордена Фастред, объявляю, что обитель Гнатия Смиренного сдается миром. Считаю необходимым сообщить, что это решение было принято вопреки воле настоятеля Хелирия и рыцаря-капитана Ламмерта. Оба заключены под стражу и дожидаются своей участи в дормитории. Да смилуется над нами Хранитель за проявленную дерзость.

Грегор переглянулся с братом Аристидом, и тот, спешившись, подошел к коленопреклоненному брату-протектору.

— Прошу, поднимитесь, — сказал Волдхард, легко спрыгнув на землю. — Вы сказали, что сдаете обитель против воли настоятеля.

— Так и есть, ваша светлость.

— Что же двигало вашим решением?

Фастред выпрямился и убрал меч в ножны. Обернувшись, он сделал знак своим людям оставаться на месте.

— Смирение, жажда справедливости и желание исправить ошибки настоятеля и рыцаря-капитана, — ответил он. — Далеко не все в монастыре знали о том, что творилось в Гайльбро. Я же был в Эллисдоре в день, когда вы объявили о Священном походе, ваша светлость. Я слышал из уст дочери старосты о несправедливости, что творили монахи по указу нашего настоятеля. Вернувшись, я поставил в известность весь монастырь. Одни в это поверили, другие — нет, иные колебались. Когда же вы с войсками подошли к стенам обители, наставник Хелирий приказал запереть ворота. И лишь тогда мои братья поняли, что я не преувеличивал и не лгал. Начался бунт, который я возглавил. Все закончилось быстро, а об итогах вам уже известно. Теперь все, чего мы просим, — позволения исправить вред, причиненный окрестным землям. Для себя же я прошу справедливого наказания, поскольку отказался подчиняться человеку, которому поклялся повиноваться.

Брат Аристид мягко положил руку на плечо Фастреда.

— Хранитель видит ваше раскаяние, воинствующий брат. И если он не остановил вас, то, вероятно, ваш бунт был выражением его воли.

— Отведите нас к настоятелю, брат Фастред, — приказал Грегор. — О вашем поступке мы поговорим позже.

Брат-протектор поклонился.

— За мной, ваша светлость, — он развернулся и, позвякивая латами, проследовал за стены монастыря.

— Гнатий Милостивый! Неужели вы пришли спасти нас от этих бунтовщиков?

Упитанный седеющий монах, на руке которого красовался перстень с роскошным сапфиром, а на пузе — усыпанный драгоценными камнями массивный символ веры, едва ли не кинулся в объятия Грегора. Волдхард брезгливо отстранился, уставившись немигающим взглядом на рыцаря-капитана Ламмерта. В отличие от настоятеля, служитель Ордена, ловко обезоруженный Фастредом, энтузиазма не испытывал.

— Грегор Волдхард, — сухо сказал он. — Я помню вас еще послушником.

Герцог прохладно улыбнулся.

— Брат Ламмерт. Какая неожиданная встреча.

Альдор споткнулся о порог и замер, не веря своим глазам и ушам. Чертов Ламмерт! Барон годами силился забыть этого садиста с лошадиным лицом и лошадиным же смехом. Пытался, но не мог. Сколько побоев и ран он получил по прихоти этого засранца, выбравшего себе козла отпущения? Сколько бессонных ночей провел, планируя побег из обители, мечтая сбежать от этого ублюдка?

Однако, у Хранителя было своеобразное чувство юмора. Из всех наставников, занимавшихся их с Грегором воспитанием бог пожелал столкнуть их лбами с самым колоритным.

— Вас я тоже помню, Альдор из Граувера. Все так же ни на что не годитесь?

— Как посмотреть, — задумчиво ответил барон, поигрывая эрцканцлерской цепью. — Я вполне гожусь подписывать смертные приговоры. Особенно когда на то есть веские основания.

Стареющее несуразное лицо рыцаря-капитана дрогнуло лишь на миг.

— Этот монастырь — дом божий! — рявкнул он. — Здесь подчиняются только воле Великого наставника и самого бога.

Брат Аристид сделал шаг вперед и с любопытством оглядел Ламмерта, сжавшего кулаки в приступе бессильной ярости.

— В таком случае вы должны понимать, что они оба вас оставили. Вы подвели Хранителя, своих людей, герцога…

— Еретика, вы хотели сказать? — ехидно переспросил рыцарь-капитан.

— Называйте меня как хотите, — сухо сказал Волдхард. — Осыпайте оскорблениями, угрожайте. Но это ничего не изменит. Бог — со мной.

— Ересь! — выплюнул Ламмерт и взглянул на настоятеля, замершего с разинутым ртом, ища поддержки. — Я не стану следовать вашим указаниям. Я подчиняюсь приказам Великого наставника Ладария и гроссмейстера Ордена Гийома Кревеля. И скорее умру, чем склоню голову перед мальчишками, пляшущими под дудку еретика Аристида!

Грегор с тихим шорохом извлек меч из ножен.

— Что ж, воля ваша, — безучастно сказал он. — Если вы предпочитаете смерть, я предоставлю вам возможность принять ее с оружием в руках, как рыцарь, коим вы все еще являетесь.

Кивер ден Ланге перегородил дорогу герцогу.

— Ваша светлость… Предоставьте мне право сразиться с ним. Я не могу рисковать вашей жизнью.

— Нет, — Грегор мягко отстранил обеспокоенного вассала. — Я обвиняю его, мне же и брать на себя ответственность. Выведите всех во внутренний двор и проследите, чтобы рыцарю-капитану было возвращено его личное оружие для поединка.

Альдор молча покачал головой. Едва ли на свете существовал другой человек, которого он ненавидел бы сильнее, чем Ламмерта. Множество раз он мечтал стать свидетелем его позора, падения, изощренной мучительной смерти. Но отчего-то сейчас испытывал к рыцарю-капитану лишь сострадание, и это чувство удивило его самого. Он не мог осуждать выбор Ламмерта, ведь этот ублюдок всю жизнь служил Эклузуму. Что от него останется, если лишить его единственной опоры?

В Грегоре Альдор не сомневался, ибо герцог не раз проявил свои выдающиеся способности в сражениях. Ламмерт же, казалось, сдал за последние годы. Однако барону претила сама мысль кровопролития в божьем доме.

Двое братьев-протекторов вежливо, но настойчиво подтолкнули наставника Хелирия к выходу из дормитория. Глава монастыря, казалось, не до конца осознавал реальность происходящего — испуганно озирался по сторонам, задавал странные вопросы, то и дело срывался с молитв и причитаний на проклятья. Брат Аристид выразил мнение, что рассудок настоятеля слегка помутился на почве пережитого, и Альдор был готов с этим согласиться.

Уютный внутренний дворик монастыря был оцеплен мятежными рыцарями Ордена, здесь же были и мирные монахи, поддержавшие неповиновение приказу. Увидев Ламмерта и Хелирия, они зароптали. Грегор вышел вперед и обратился к собравшимся:

— Верные слуги божьи! Я дал слово, что не причиню вреда тем, кто сдастся мирно, и я выполняю это обещание. Однако в обители нашелся человек, чьи убеждения не позволяют ему присоединиться ко мне. Рыцарь-капитан Ламмерт заявил, что скорее умрет, чем пойдет за мной, и я с уважением принимаю его решение. Мы сразимся один на один и будем биться до смерти. Если Хранитель дарует победу брату Ламмерту, клянусь, мои люди оставят эту обитель. Если же бог окажется на моей стороне, я прикажу обители Гнатия Смиренного отказаться от притязания на свободу жителей Гайльбро и возьму монастырь под протекторат герцогства, и с этого момента он выйдет из-под влияния Эклузума Желающие смогут присоединиться к Священному походу, остальным будет позволено остаться здесь с одним условием — они будут подчиняться правителю Хайлигланда, а не Великому наставнику.

Пока монахи тихо перешептывались, братья-протекторы под руководством брата Фастреда расчистили место для поединка. Когда все было готово, Грегор промочил горло водой из поданной Кивером фляги.

— Ты уверен, что это здравая идея? — Альдор покосился на Ламмерта, деловито осматривавшего свой меч.

Герцог лишь отмахнулся.

— Этого хочет бог.

— Это монастырь, Грегор. Земля божья! Здесь нельзя проливать кровь.

— Хранитель все поймет. Либо остановит меня, если ему это неугодно.

Осознав бессмысленность дальнейших споров, барон укоризненно посмотрел другу вслед и присоединился к брату Аристиду, занявшему выгодное место у одной из колонн галереи, откуда простирался великолепный вид на бассейн с фонтаном, где Грегора уже ожидал Ламмерт.

— Брат Фастред, я прошу вас проследить за тем, чтобы этот поединок считался законным, — обратился герцог. — В случае, если я умру либо выживу, но буду без сознания, выполняйте распоряжения эрцканцлера Альдора ден Граувера.

— Будет исполнено, ваша светлость, — брат-протектор поклонился, и от взора Альдор не укрылось, что воинствующий монах едва сдерживал волнение. — Храни вас бог.

Грегор и Ламмерт вышли на середину площадки, оставив за спиной бассейн, дабы ненароком не повредить изящную мраморную резьбу его бортиков.

Альдор напряженно наблюдал за сошедшимися воинами. Ирония заключалась еще и в том, что рыцарь-капитан Ламмерт в свое время был одним из учителей Волдхарда. Отчего-то барон не сомневался, что ученик превзошел наставника, однако был уверен в способности последнего преподнести противнику несколько неприятных сюрпризов.

Они кружили на расстоянии нескольких шагов, оценивая друг друга. Бились без щитов, как того требовал древний обычай. Только меч, собственная голова и божья воля. Один из монахов ахнул, когда Грегор занес клинок и стремительно бросился на рыцаря-капитана. Ламмерт успел уйти в сторону, и герцог круто развернулся на пятках, оценивая обстановку. В следующий момент противник осыпал его короткой серией ударов, которые Грегор был вынужден отбивать со всем старанием.

Все-таки Ламмерт еще кое-что мог.

Медлить было нельзя. Парировав последний из выпадов рыцаря-капитана, Грегор перешел в наступление. Альдор видел, как меч Ламмерта соскользнул и плашмя ударил герцога по правой руке. Державшая меч длань дрогнула, но Волдхард выстоял и ринулся в атаку с удвоенной свирепостью.

Грегор теснил противника, лишая того возможности даже думать. Не справившись с силой очередного удара, Ламмерт припал на одно колено и едва не потерял равновесие. Меч Грегора ушел в сторону, и рыцарь-капитан попытался достать до открывшегося было бока противника. Но не успел.

Герцог вовремя отскочил, предугадав намерения Ламмерта. Клинки вновь скрестились с омерзительным скрежетом, от которого Альдора передернуло. Мгновением позже Грегор сделал шаг назад, и потерявший равновесие рыцарь подался вперед. Волдхард отступил в сторону, перекинул меч в другую руку и с силой вонзил его в открывшийся бок противника.

Ламмерт ошарашенно крякнул и покачнулся. Меч вошел глубоко в тело ровно между сочленениями лат — даже такой неуч в батальном деле, как Альдор понимал, что бой на этом мог считаться законченным. Однако Грегору этого было мало. Размахнувшись, он ударил Ламмерта в лицо эфесом меча, и тот рухнул на вытоптанную землю. Рыцарь-капитан попытался что-то сказать, но ему воспрепятствовала сломанная челюсть, и сил его хватило лишь на то, чтобы выплюнуть пару зубов к ногам победителя.

Грегор занес оружие, чтобы одним ударом прикончить противника, но остановился, услышав вопль брата Аристида.

— Смилуйтесь, ваша светлость!

Фастред удивленно таращился на подбежавшего монаха. Тот положил руку на плечо герцога:

— Вы победили. Хранитель поддержал вас, в этом нет сомнений. — Гул голосов был тому подтверждением. — Но я прошу вас проявить снисхождение к оступившимся людям. Отвезите этих двоих в Эллисдор и устройте суд, какой подобает их статусу. Бог уже выразил свое отношение к ним. Пусть дальнейшую судьбу настоятеля Хелирия и рыцаря-капитана Ламмерта решит народ.

Рука Грегора дорожала, а глаза все еще горели яростной жаждой битвы. Он молчал.

— Умоляю вас ради милости Хранителя, — мягко повторил Аристид. — Мы поклялись очистить веру и привести заблудших людей обратно к господу. Но как же мы сделаем это, если будем убивать каждого провинившегося?

Волдхард тихо рыкнул и вонзил меч в землю.

— Да будет так! — взревел он. — Слушайте сюда, обитатели монастыря Гнатия Смиренного. Я победил и заберу ваших настоятеля и рыцаря-капитана в столицу. Там они будут преданы суду. Вы сами изберете им замену, и новый глава монастыря будет держать ответ передо мной. Так будет с каждой обителью в Хайлигланде. Я не буду препятствовать вашим молитвам, не стану беспокоить вас, но потребую, чтобы все дела божьих людей отныне были переданы мирянам. Что до Гайльбро, то в деревне выберут нового старосту, который будет передо мной отчитываться. Я даю вам время избрать новых настоятеля и рыцаря-капитана до завтрашнего утра. — Грегор вытер меч куском поданного плаща и вернул его в ножны. — Окажите помощь брату Ламмерту и, если Хранитель дарует ему жизнь, отправьте вместе с моим воинством на повозке. Настоятеля Хелирия заключить под стражу.

Договорив, Грегор Волдхард направился к воротам, оставляя за собой кровавые следы. Только сейчас Альдор заметил, что его друг был ранен.

— Царапина, говорю вам. Прекратите волноваться.

Герцог стиснул зубы, когда лекарь принялся зашивать рану на его бедре. Альдор поймал полный неодобрения взгляд леди Ириталь и пожал плечами:

— Я отговаривал его. Ланге отговаривал. Но для Волдхардов любая рана — царапина. Даже если она идет поперек шеи.

Латанийка стиснула хрупкие кулачки, сдерживая бешенство.

— Его могли убить!

— Могли, — ответил ей Грегор. — Но Хранитель защищает меня.

— Видимо, он все же кое-что проморгал, — съязвила латанийка и демонстративно отвернулась, капризно задрав подбородок. Глядя на нее, Альдору подумалось, что она слишком рано начала демонстрировать королевские замашки.

— Эта рана — напоминание о том, что порой даже божьей милости бывает недостаточно. Лекарство от тщеславия и чрезмерной уверенности в себе. Хвала Гилленаю, это действительно несерьезное ранение, — Волдхард широко улыбнулся, подбадривая возлюбленную. — Но, признаюсь, в какой-то момент мне показалось, что Ламмерт все еще настолько хорош, каким был десять лет назад.

Ириталь стерла обиженное выражение с лица и бережно коснулась ладони герцога.

— Молю, будь осторожен, — прошептала она.

— Непременно, — кивнул Грегор и поднял глаза на Альдора. — Как там новая староста? Уже пришла в себя?

— Не уверен, — усмехнулся барон. — Вся деревня празднует, ваша светлость. Люди ждут, что вы появитесь на пиршестве. Ведь они считают, что обязаны свободой именно вам.

— Не мне, — покачал головой Волдхард. — Эльге. Я восхищаюсь ее упорством.

— Как и все в Гайльбро. Надеюсь, она справится с новой должностью.

— Не сомневаюсь. Кроме того, Альдор, я поручаю тебе следить за судьбой этой деревни. Совсем скоро она станет новым городом, и я с нетерпением жду момента, когда дарую Гайльбро лицензию на проведение ярмарок. Как только по стране прокатится молва об этом месте, сюда повалят люди даже из Гацоны. И, что важно, доходы от налогов с торговли в Гайльбро будешь получать ты.

Барон удивленно моргнул.

— Я? Но я не…

— Ты заслужил, не смей спорить, — отрезал герцог. — Казне же достанутся доходы монастырей. Указ, который я планирую огласить в ближайшее время, сделает их зависимыми от правителя Хайлигланда. Ладарий и его прихвостни не получат ни гроша от моих подданных.

Альдор, все еще ошарашенный внезапной милостью, не смог сдержать нервного смешка.

— Так вот что ты имел в виду, когда говорил, что найдешь деньги? — спросил он, глядя другу в глаза.

— Именно.

— Это очень смелый шаг. Он многим придется не по вкусу.

Волдхард улыбнулся, но тепла в его улыбке не было. Снова.

— Мы сможем их убедить.

— «Мы» — это войско? — уточнил барон.

— Увидишь, друг мой. Не все сразу.

В дверь настойчиво забарабанили.

— Срочные новости для его светлости!

Грегор, Альдор и латанийка переглянулись. Ириталь покинула насиженное место на скамье и открыла дверь. Внутрь ввалился гонец — запыхавшийся и грязный, как золотарь. Грегор жестом велел лекарю покинуть комнату. Едва тот ретировался, герцог устремил взгляд на гонца.

— Откуда?

— Из Эллисдора, ваша светлость. Ваг Ран…

Услышав о вагранийцах, герцог тут же выпрямился, словно проглотил кол.

— Что в Ваг Ране?

— Тоннель, ваша светлость. Ворота закрылись. Вагранийцы перекрыли путь для всех.

Грегор на миг поник, а затем с диким ревом запустил пустой кружкой в стену. Гонец испуганно отшатнулся и потупил глаза. Эрцканцлер чертыхнулся и стиснул зубы до скрежета, не желая выражаться при даме. Ириталь переводила полный недоумения взгляд с герцога на барона.

— Что это значит? — не выдержав, спросила она. — Грегор!

— Это значит, что Заливар нар Данш нас предал, — проговорил Волдхард и поднялся со скамьи. — Альдор, собирай людей. Завтра мы выходим в Ульцфельд. Там осталось еще одно дело.

Рантай-Толл.

Деревянная вывеска с намалеванной остроносой туфлей тихо покачивалась на ветру. Джерт прятался в густой тени, отброшенной соседним зданием. Он подождал, пока патруль скроется из виду, затем скользнул за угол и метнулся к черному входу в дом сапожника. Медяк тихо пробарабанил хитроумную комбинацию ударов по двери и отступил назад. Оставалось надеяться, что Хариз помнил и этот сигнал, и то, кому он принадлежал.

Ответа не было долго. Настолько, что энниец начал беспокоиться.

Наконец дверь бесшумно приоткрылась. В темном дверном проеме сверкнул глаз, а в следующее мгновение Медяка с силой втащили внутрь, предусмотрительно зажав рот. Дверь захлопнулась, скрипнули засовы.

Когда его отпустили, Джерт поднял голову на старого знакомого. Хариз почти не изменился — не располнел и, судя по стальной хватке, сохранил прежнюю недюжинную силу. Разве что некогда черные как смоль волосы тронула седина, а скуластое лицо немного сморщилось под натиском прожитых в Ваг Ране лет в личине иноземного сапожного мастера.

В юности они даже были друзьями, но затем, как это часто случалось с людьми их круга, отдалились, всецело погрузившись в решение собственных проблем.

— Здравствуй, Хариз, — тихо поприветствовал Джерт. — Извини, что я с пустыми руками.

Хозяин дома оценивающе посмотрел на гостя и скрестил руки на груди. В комнату вошла сонная женщина со свечой в руках и бросила тревожный взгляд на обоих.

— Иди к себе, — шикнул на нее Хариз. — Погаси везде свет. И пусть дети помалкивают.

Женщина молча кивнула и, не задавая вопросов, скрылась в глубине дома. Должно быть, привыкла не вдаваться в подробности дел, что вел ее муж. Хариз продолжал сверлить Медяка взглядом.

— Какими судьбами, Симуз? — хмуро спросил он.

Плечи Джерта дернулись, когда он услышал свое настоящее имя. Давненько ему о нем не напоминали.

— Нужна твоя помощь, — сухо ответил он.

— По кварталу рыскают гвардейцы. Твоя работа, как я понимаю?

— Отчасти. Но ищут именно меня. Дай мне укрыться, и я расскажу тебе все, о чем вправе говорить.

— Укрыть? Ты в своем уме? — возмутился Хариз. — Здесь моя жена! Дети! Моих отпрысков не забирали отсюда. Только я могу их защитить.

— Пять лет назад они тоже здесь были, и тебя это не останавливало.

— Тогда мы работали вместе, и у нас был приказ. Мне прекрасно известно, чем карается неповиновение.

Гость шагнул ближе к сапожнику:

— У нас и сейчас есть приказы и обязательства перед одним и тем же человеком. Это важно, черт возьми! — теряя терпение, Джерт перешел на громкий шепот. — Не думаешь ли ты, что я впервые за пять лет завалился к тебе среди ночи от скуки?

Хариз обреченно кивнул, устало потер глаза, взял стоявшую на полке свечу.

— Ладно, идем в погреб. Быстро.

Джерта не пришлось уговаривать. Он поспешил за хозяином дома, не отставая ни на шаг. Они прошли по узкому коридору на кухню — широкая спина Хариза заслоняла собой весь проход. Там он отодвинул бочку, за которой скрывался лаз.

— В прошлый раз ты прятал меня в дровяном сарае, — припомнил Джерт.

— Как знал, что ты сюда еще заявишься — приготовил местечко поуютнее.

Вниз вела крепкая лестница без перил, все еще пахшая свежим деревом и смолой. Оказавшись в сравнительно просторной землянке, Хариз пинком подвинул ящик к незваному гостю, приказывая сесть, а сам опустился на ступеньки. Крышку погреба он предусмотрительно закрыл.

— Я слушаю, — проговорил сапожник и вонзил колючий взгляд в Джерта. — Выкладывай, какого рожна ты забыл в Рантай-Толле. И не забудь объяснить, почему меня не предупредили о твоем появлении заранее.

Джерт начал длинный рассказ, опуская, впрочем, некоторые эпизоды. Он чувствовал, что все еще мог доверять Харизу. И дело было не столько в том, что они знали друг друга с юности, вместе прошли через многое и служили одному человеку. Когда-то они сражались вместе — а такие узы скрепляли людей их породы куда крепче чем обручальные браслеты и клятвы. Но именно поэтому сейчас Джерт не мог открыть Харизу все, что знал — слишком велик был риск. Следовало помалкивать хотя бы до тех пор, пока он не подтвердит свои догадки относительно случившегося. Хариз не перебивал и запоминал каждое осторожное слово старого приятеля.

— И чего ты хочешь от меня? — спросил он, когда нежданный гость закончил рассказ.

— Мне нужно вытащить эту Артанну. У тебя есть соглядатай в имении Данша?

— Люди-то есть, но не уверен, что они смогут действовать там свободно. Но в их силах проверить, там ли находится женщина.

— То же самое нужно сделать с подвалами Валг дун Шано.

— Это будет сложнее. Я не настолько крут.

— Разумеется, — кивнул Джерт. — Вероятность, что она там, мала, но я должен учесть все.

Хариз зажег еще одну свечу и принялся собирать скупой ужин для гостя.

— Завтра я смогу это сделать, — сказал он. — Но только это. Я наблюдатель, мои люди — наблюдатели, ибо таков приказ нашего господина. Если Данш о нас пронюхает…

Медяк снял куртку и вскрыл ножом один из швов на подкладке. Оттуда он вытащил кожаную ленту, испещренную выжженными письменами, и передал ее Харизу.

— Мне дано право запрашивать любую помощь в любом городе. Подписано лично господином.

Сапожник поднес свечу ближе к ленте и, прочитав письмена, недоверчиво покосился на Джерта:

— Ты что-то недоговариваешь. Если за твоим делом следит лично сам…

Медяк вздохнул:

— Я не стану тебе лгать, но и рассказать всего не могу. Знаю, что многого прошу. Но, пожалуйста, поверь мне. Это самое серьезное дело из когда-либо порученных мне.

Хариз отдал письмо владельцу и мрачно уставился на пламя свечи.

— Раз такова воля господина, я не могу тебе отказать.

— Спасибо. И еще мне нужен «лунный песок». Мои запасы иссякли.

Хариз поставил миску с куском сыра, парой луковиц и черствыми лепешками перед Джертом и удивленно на него уставился:

— Ты колдовал в Хайлигланде? С ума сошел?

— Пришлось, — ответил Медяк, с треском разломив лепешку. — И в Гивое, и в Эллисдоре, и здесь. Иначе никак — я один разгребаю это дерьмо, не забывай. Злоупотреблять помощью наблюдателей я не мог. В Гивое пришлось особенно туго, но к нашим там обращаться было опасно.

— Завелась крыса?

— Не совсем. — Медяк достал нож и принялся очищать лук от кожуры. — Интуиция подсказывала мне, что доверять Азире не стоит. Полагаю, она все еще верна господину, но слишком долго прожила на одном месте, оторванная от общества себе подобных. Боюсь, на некоторые уступки она не смогла бы пойти даже ради меня.

— В таком случае ее пора заменить, — рассудил Хариз.

— Согласен. Я выскажу свою рекомендацию, когда вернусь домой. Сам-то не хочешь обратно?

— Поживи с мое в этих краях — тоже захочешь смыться отсюда при любой возможности, — хмуро проговорил Хариз, глядя на свои сцепленные в замок пальцы. — Эти седые дылды хуже чумы! Но господин ничего не хочет слышать. Когда в прошлый раз я обратился с прошением, мне отказали.

— Волнуешься за детей?

— За кого же еще? Это тебе повезло — больше не нужно думать о таких вещах, а мне…

— Я замолвлю за вас словечко, — Джерт оборвал бывшего сослуживца на полуслове, не желая развивать тему беседы. — Уверен, это ускорит твое возвращение на родину.

— Тебя всегда слушают, Симуз. Кроме того, я знаю, что ты нигде не появляешься просто так. И раз ты в Рантай-Толле, то я хочу отказаться как можно дальше отсюда, ибо грядет буря. Черт знает, что здесь начнет твориться после смерти Шано.

Джерт согласно кивнул.

— Помоги мне выполнить приказ, и я сделаю для тебя все, что смогу.

— Ты бы и так сделал, — впервые за встречу Хариз улыбнулся, но улыбка получилась натянутой. — Впрочем, как и я — для тебя. И дело вовсе не в этом всесильном приказе, что ты прячешь в одежде.

— Приятно слышать.

Хозяин поднялся на ноги и с наслаждением хрустнул коленями.

— Представляешь, это все-таки случилось. Я начал стареть. Кости болят и ноют на погоду. Даже чертову вагранийскую погоду! Мерзкое ощущение.

Джерт недоверчиво посмотрел на массивный силуэт наблюдателя.

— Видать, тогда и мне недолго скакать, — с усмешкой заключил он.

— Семейная жизнь кого хочешь состарит, а время всегда было к тебе благосклонно. Оно всегда так — у кого шило в жопе, тот дольше скачет. Быть может, еще и повеселишься с десяток-другой лет.

— Не сомневаюсь. Господин не отпустит меня просто так.

Хариз открыл люк.

— Поешь, отоспись, переведи дух, — обернувшись, сказал он. — В моем доме держать тебя небезопасно, поэтому завтра тебя перевезут в другой. К вечеру, если повезет, мы узнаем, где прячут твою вагранийку.

— А «лунный песок»?

— Достану. Но ты уж будь поэкономнее — у нас самих его осталось немного.

— Большего я и не прошу. Спасибо.

— Я молю тебя лишь об одном: что бы ты ни делал, какой бы приказ ни выполнял, постарайся не раскрыть нас, — сказал наблюдатель. — Если все, что ты рассказал мне, правда, в чем у меня нет оснований сомневаться, господину как никогда нужны уши в Рантай-Толле.

— Разумеется.

— И еще… — Хариз надолго умолк, собираясь с мыслями, и Джерту показалось, что слова, застрявшие в горле его старого товарища, причиняли тому боль. — Ты мой последний близкий друг, Симуз, и годы этого не изменили. Не заставляй меня скорбеть о твоей смерти.

Не дожидаясь ответа, лже-сапожник кивнул на прощание и поднялся наверх, оставив Джерта наедине с догоравшей свечой. Покончив с ужином, Медяк перебрался на предусмотрительно разложенный тюфяк и с наслаждением вытянул гудевшие от усталости ноги. Болела голова — сказывалась расплата за употребление «лунного песка» неподобающим способом.

Это задание должно было стать последним. Джерт пятнадцать лет метался по всему Эрбитеруму, выполняя приказы своего господина и покровителя. Не задавая лишних вопросов, не комментируя полученных распоряжений, не давая ни единого повода усомниться в своей верности делу. Пятнадцать гребаных лет он плел интриги, расставлял силки для поимки противников, защищал союзников, лгал, похищал и убивал. За все эти годы он ни разу не провалился и всегда возвращался с успехом. Возможно, именно поэтому господин вознамерился возвысить его после того, как будет выполнено последнее поручение. Поручение, которое нельзя было доверить никому другому.

И с самого первого дня все пошло наперекосяк. Джерт привык мгновенно реагировать и подстраиваться под новые обстоятельства — в его голове всегда зрели сразу несколько планов. Он выкрутился в Гивое, умудрился выбраться из дерьма в Эллисдоре, и сейчас у него все еще оставались шансы выбраться из Ваг Рана живым. Увы, для успешного завершения дела этого было недостаточно.

Ибо еще никогда Джерт не был так близок к провалу.

Миссолен.

Демос отодвинул шторку окна и, прислонившись к самой стене кареты, рассеянно взглянул на столичный пейзаж. Белизна камня и яркий утренний свет резали глаза. Одна за другой сменялись улицы, мелькали дома, спешили по своим делам горожане — все сливалось в единую цветастую массу, словно неаккуратный подмастерье художника опрокинул стол с разведенными красками. Рыночная площадь, по обыкновению, представляла собой столпотворение, и гвалт еще долго преследовал экипаж, покинувший оживленный квартал.

Золоченую карету, украшенную богатой резьбой и гербами Дома Деватон, ощутимо трясло. Демос клацнул зубами, когда колесо налетело на очередной ухаб, и тихо зашипел от недовольства, после чего достал платок и промокнул выступивший на лбу пот.

Лахель аккуратно поправила съехавший с плеча господина длинный шлык от головного убора, походившего одновременно на капюшон и тюрбан.

— Так-то лучше, — оценивающе посмотрев на Деватона, заключила она.

«Клянусь, однажды я узнаю имя того, кто ввел в моду эти дурацкие шапероны, и подвергну пыткам за преступления против здоровья служителей короны — от этой жары и удар хватит может!»

Во взгляде эннийки сквозила укоризна. Опять.

— Господин, мне не нравится эта затея, — в очередной раз повторила она. — Неужели нет других способов?

— Меценатам положено присутствовать на открытии приютов, которые они финансируют, — Демос пожал плечами и снова посмотрел в окно. — Теперь мне нужно чаще бывать на публике. С тех пор, как Ладария вынудили назвать меня преемником императора, все внимание сосредоточено только на мне. Мертвые боги, я многое готов отдать, чтобы снова увидеть перекошенное лицо старого интригана! — Деватон позволил себе короткий смешок, вспоминая долгожданную сцену, унизившую церковника. — Но теперь нужно соблюдать приличия с особой осторожностью, моя дорогая. Открывать учреждения, произносить красивые речи, раздавать милостыню и выслушивать жалобы подданных — помимо обязанностей, которые с меня никто не снимал. И за месяц, что отведен на подготовку к коронации, мы должны многое успеть.

Лахель сдержанно кивнула, но глаза ее сохранили подозрительный прищур.

— Вы могли отправить на открытие этого приюта леди Витторию. Уверена, она прекрасно справилась бы с этим самостоятельно.

— Вполне, будь мы уже женаты. Но этого пока не случилось, и поскольку покровитель учреждения — я, мое присутствие обязательно. Однако и Виттория там нужна — будущей императрице положено бывать на подобных мероприятиях, так что пусть привыкает. И, разумеется, я просто хочу увидеть своими глазами, на что спустили мои деньги.

— Ей повезло, — отвернувшись, проговорила телохранительница. — Могла ли эта женщина представить, к чему приведет ее бегство из Гацоны?

Демос оторвался от созерцания площади перед лавкой, где кузнец поколачивал подмастерьев, сопровождая побои отборной руганью, и в изумлении воззрился на Лахель.

— Может быть ей и вправду повезет. Кстати, каково твое мнение о леди Виттории?

— Я не смею выносить суждений, — резче, чем обычно, ответила женщина.

«Темнишь! Люди обожают оценивать других».

— Раньше тебя такие мелочи не волновали.

— Тема слишком… — Лахель на миг замолчала, подбирая слова, — щекотливая, ваша светлость.

Канцлер заинтригованно взглянул на эннийку.

— Брось, — примирительно сказал он. — Я не дал бы тебе возможности говорить, если бы меня не волновало твое мнение. Рассказывай.

— Как пожелаете, господин. — Лахель скрестила руки на груди и неуклюже положила ногу на ногу. В карете было тесно. — Я считаю леди Витторию заносчивой, замкнутой и высокомерной чужачкой. Понимаю, вас, должно быть, забавляет слышать подобную формулировку от эннийки, но империя уже давно стала моим домом, и я живу, соблюдая порядки этой страны. Леди Виттория плевать хотела на местные обычаи, и ее заставил передумать только предстоящий союз с вами — ведь на кону трон империи. Меня также смущает ее прошлое, связанное с двумя бездетными браками. О неспособности дочери короля Энриге воспроизвести потомство говорят и при дворе.

— Это лишь слухи.

— Да, ваша светлость, — согласилась телохранительница. — Но дыма без огня не бывает. Впрочем, несмотря на определенную эксцентричность леди Виттории, я не могу не отметить ее умение очаровывать людей, что особенно ценно для положения, которое она скоро будет занимать. И, конечно же, я понимаю, что брак с ней выгоден вам не только в политическом, но и финансовом плане — поддержка Гацонского банка Аро лишней не будет. Как всегда, вы принимаете разумные решения, но все же я считаю этот выбор излишне спонтанным. Почему вы торопитесь жениться на леди Виттории до коронации?

Демос пристально смотрел в глаза помощницы, силясь прочитать ее мысли. И, когда до него наконец-то дошло, едва сдержал приступ хохота.

«Меня ревнует женщина. Красивая женщина! Ревнует! Надо же».

— Когда я принимал решение о браке, вопрос наследования короны оставался открытым, но мне, как ты помнишь, было слегка не до этого — все мое время занимал поиск пропавшей императрицы, от которой, к слову, до сих пор нет вестей. Впрочем, если она желает прятаться от меня у церковников, пусть сидит в своем монастыре. Рано или поздно, когда страсти вокруг коронации поутихнут, я найду ее и отправлю домой в Таргос. Но я отвлекся. По-настоящему меня беспокоило и продолжает волновать то, что творит Волдхард в своем Хайлигланде. Энриге так и не разорвал помолвку своего сына с леди Рейнхильдой. Если он не сделал этого раньше, то уже не откажется от этого союза. — Карета вновь подпрыгнула на кочке, и канцлер едва не стукнулся головой о низкий потолок. — А теперь представь ситуацию: Умбердо женится на единственной сестрице Грегора, объединяя два величайших правящих Дома западной части материка. Из достоверных источников известно, что он желает превратить Гацону и Хайлигланд в единое государство. Допустим, Грегор скоропостижно умирает, не успевая оставить потомства, что вполне возможно, учитывая его безумную политику. И кто в таком случае будет наследовать? Именно дети его любимой сестры Рейнхильды, которые родятся ни от кого иного, как от Умбердо. Земли объединяются, народ ликует… Все хорошо, кабы не одна маленькая деталь.

— Умбердо — на редкость целеустремленный лжец и братоубийца, — напомнила Лахель. — Всегда себе на уме.

— Именно, моя дорогая, — подтвердил Деватон. — Что еще хуже, он непредсказуем. Кто знает, что взбредет ему в голову, ощути он вкус власти? Мы можем договориться с ним о чем угодно, и он будет поддакивать мне на голубом глазу. Но это не помешает ему воткнуть нож мне в спину при первом же удобном случае, поскольку я способен расстроить его амбициозные планы. Поэтому я рассматриваю вероятность, что от принца придется избавиться, если он окажется достаточно глуп, чтобы перейти мне дорогу. И, дабы не допустить анархии в Гацоне, мне нужно, чтобы Виттория обзавелась собственными отпрысками. В случае, если они будут рождены от меня, ее Дом окажется крепко привязанным к империи.

— Даже в этом случае Виттория от вас никуда не денется. К чему же тогда спешка?

Деватон снова вытер лоб и сунул платок за пазуху богато расшитого дублета.

— Вспомни древний договор с Латандалем, — кисло улыбнувшись, ответил он. — Мне совершенно ни к чему какая-нибудь девчонка благородных кровей, навязанная Эйсвалем. В таком браке сейчас нет выгоды для империи, в отличие от моей женитьбы на Виттории. И если я вступлю на престол холостым, поверь, латанийцы не преминут напомнить о пророчестве, многовековом союзе, пятом поколении и тому подобном… Они обязательно попытаются подсунуть кого-нибудь на замену обесчещенной леди Ириталь. Так что я просто решил лишить Эйсваля возможности для маневра.

— Конечно, — глаза Лахель прищурились в усмешке. — Они же не заставят вас развестись ради соблюдения традиций.

— Верно, — улыбнулся Демос. — Как там матушка? Кажется, леди Виттория пришлась ей по нраву.

«Что уже само по себе должно меня беспокоить».

— Вдовствующая герцогиня вовсю руководит подготовкой к свадьбе. Кажется, она счастлива.

«Еще бы! Сыночек наконец-то выполнил ее волю и будет пристроен».

— Вели остановить здесь, — попросил Демос, когда экипаж свернул с тракта на узкую дорогу, тянувшуюся меж двух усыпанных цветами лугов. Вдали на холме уже виднелось поместье, до которого оставалось несколько сотен шагов. — Дальше пойдем пешком.

«Наконец-то разомну затекшие ноги и одеревеневший зад в компании моей прекрасной и надменной невесты».

Лахель высунулась из окна и прокричала приказ. Карета остановилась. Демос выпрямился, насколько позволяло тесное пространство, и оглядел свой наряд.

— На мне еще никогда не было надето столько золота. Даже в день женитьбы на Фиере, да упокоится ее душа, я выглядел скромнее.

Телохранительница пожала плечами.

— Людям следует благоговеть перед вами, господин. По мнению вашей матушки, роскошные одеяния должны внушать им почтение.

«Да их и так пробирает ужас, стоит только взглянуть на мою милую обгорелую мордашку. Неужели кто-то еще думает, что тюки драгоценной парчи, обмотанные вокруг моего щуплого тельца, способны исправить положение и внушить в сердца подданных трепет?»

Эннийка приоткрыла дверь и, грациозно спрыгнув, помогла выбраться Демосу. Тот крякнул, едва не потеряв равновесие, и перенес вес на подаренную телохранительницей трость.

— Пожалуйста, будьте осторожны. Я видела здание приюта и опасаюсь, что не смогу защитить вас ото всех угроз, — прошептала Лахель ему на ухо. — Мы взяли слишком мало людей.

— Это же дети. Сироты. Ну чем они могут мне угрожать?

— Моя работа — видеть опасность во всем. Именно поэтому вы все еще дышите, ваша светлость.

«Кто бы спорил?»

Карета, в которой ехала леди Виттория, остановилась следом. Сопровождавшие экипаж охранники спешились. Призвав остатки галантности, Демос лично открыл дверцу и подал руку гацонке. Выход получился бы более эффектным, кабы одна деталь гардероба не причиняла обладательнице столько неудобств.

«Беру свои слова насчет шаперонов обратно. Кто же так ненавидит женщин, заставляя их носить это? И будь я проклят, если пойму, как такая штуковина держится на ее голове».

Для того, чтобы выбраться из кареты, Виттории пришлось согнуться почти вдвое — виной тому был высокий конический головной убор с перекинутой поверх него длинной полупрозрачной вуалью. Выглядело это, точно обернутый паутиной золоченый рог, выросший на женском затылке.

Деватон отметил, что Виттория стала одеваться по столичной моде. Легкие платья простого кроя из струящихся тканей, какие было принято носить в Гацоне, сменились сложными нарядами, состоявшими из нескольких платьев, надетых одно на другое — нижняя сорочка, нижнее платье, верхнее платье. Все это великолепие было выполнено в разных цветах, порой не сочетавшихся друг с другом, украшено вышивкой и драгоценными камнями.

«Пытается слиться с обществом. Похвально. Кажется, она довольно сообразительна, что дает основания надеяться, что когда-нибудь мы сможем поладить».

Демос взял Витторию под руку и повел по вымощенной брусчаткой дорожке к приюту. Дуэньи гацонки отстали на почтительные десять шагов от господ, пропустив вперед Лахель, следовавшую за Деватоном, точно тень.

— Вы прелестно выглядите, — заметил Демос, обратившись к своей спутнице. — Надеюсь, езда вас не утомила.

Виттория покосилась на канцлера и небрежно указала на свой головной убор:

— Я готова продать душу за возможность снять этот чертов эннен, ваша светлость.

«Точно поладим!»

— Сочувствую, — Демос с трудом сдержал смешок. — В таком случае давайте управимся с этой церемонией побыстрее. К тому же, я помню, что обещал вам возможность взять реванш за сокрушительное поражение в ульпу.

— Разве вас не ждет Малый совет?

Демос театрально вздохнул.

— Боюсь, советники сейчас заняты приготовлением к пирам, турнирам и прочим церемониям, присущим столь важным событиям, как коронация. Вчера они всерьез испрашивали моего мнения насчет предпочтительных цветов для убранства зала, количества смен блюд и призов для победителей турнира.

«Еще бы поинтересовались регламентами испражнений и выполнения супружеского долга».

Тон и лицо Виттории оставались серьезными, но глаза смеялись.

— Какое, должно быть, захватывающее времяпрепровождение, — глядя прямо перед собой, проговорила она. — Такая ответственность…

«Мертвые боги! Мы изволили иронизировать. Рад, что могу казаться потешным хоть кому-нибудь. Нет, правда, этого порой очень не хватает. Если она хотя бы раз спросит, как у меня дела, клянусь, я найду для нее уютное местечко в своем прогнившем сердце».

Настроение Демоса заметно приподнялось к тому моменту, как процессия приблизилась к зданию приюта. По обеим сторонам прямой аллеи стройными рядами красовались высокие вязы — наследие, доставшееся от предыдущих хозяев этого места, уличенных в измене и казненных минувшей весной. Земли предателей отошли короне, однако Деватону удалось выкупить у государства одно из имений, расположенных в ближайшем пригороде столицы. Цель канцлера была не столько благородной, сколько сулила выгоду — в отдаленной перспективе, разумеется. Дружба с новым казначеем Ильбером ду Лаваром, потомком обедневших таргосийских аристократов, натолкнула Демоса на создание приюта для одаренных сирот дворянского происхождения. Ибо дети, лишившиеся не только родителей, но и средств к существованию, оказывались либо в монастырях, либо в семьях дальних родственников, не спешивших, впрочем, заниматься должным воспитанием лишних ртов.

После смерти родителей Лавар попал под опеку двоюродного дядюшки по отцу — мелкого барона, чьи земли располагались на западе Бельтерианского герцогства. Еще юношей будущий казначей проявил блестящий талант к цифрам, однако по-настоящему реализовать свой потенциал не смог. Дядюшка, оценив способности воспитанника, оказался достаточно благодушен, чтобы не зарывать талант в землю, и отправил родственника в университет Амеллона, где впоследствии тот познакомился с Демосом.

Однако история Ильбера стала, скорее, исключением из правил. Далеко не всем одаренным сиротам удавалось проявить себя должным образом. Демос же давно отметил нехватку ценных кадров — в глазах всевозможных совещательных органов государства у недалекого, но богатого дворянина было очевидное преимущество перед талантливым, но бедным аристократом. Увы, это не лучшим образом сказывалось на работе неповоротливой бюрократической системы, что Демос считал недопустимым. И потому новому приюту полагалось стать кузницей достойных служителей короны.

При дворе в Ильбере видели выскочку, удачно подружившегося с влиятельным покровителем. Но, как бы ни злословили за спиной таргосийца, сколько бы желчи ни капало с ядовитых языков, аристократы были вынуждены признать, что он превосходно справлялся с возложенными на него обязанностями. И потому терпели.

«Смирились с одним — привыкнут и к другим. Со временем».

Кроме того, сироты, прошедшие через лишения и пренебрежение, но впоследствии столкнувшиеся с добротой, чаще всего хранили верность благодетелю до гробовой доски. Это Демос понял еще в юности на примере Ихраза и Лахель, а позже стал свидетелем блестящего обмана Вассера Дибриона, обязанного жизнью и положением леди Эльтинии. Со стороны канцлера было бы глупо не воспользоваться заманчивой возможностью воспитать верных союзников.

«Ибо верность в Миссолене считается явлением еще более редким, чем мужеложцы — в Рундкаре».

Поместье значительно изменилось и разрослось с момента последнего визита Демоса. Бывший господский дом блистал свежей краской, начищенными коваными оградами и разноцветными стеклами в мелкой паутине окон. Одно из крыльев имения заканчивалось круглой постройкой, на вершине которой сверкал серебряный диск — то было домовое Святилище. Прилегавший к дому парк также привели в порядок: зелень аккуратно подстригли, высадили цветы на клумбах, посыпали дорожки мраморной крошкой и вернули к жизни немногочисленные фонтаны. Позади главного здания Демос заметил несколько новых деревянных построек. В одной, как он помнил из плана, должны были находиться комнаты воспитанников и слуг, другая служила для трапез — там же располагалась кухня, из труб которой сейчас валил дым. Чуть поодаль сгрудись конюшни, сараи и погреба.

На парадной лестнице, спускавшейся, точно водопад, к небольшой идеально ровной площадке, гостей уже встречала толпа. Глава приюта Этьенн ду Фабрис, переманенный Демосом из Амеллонского университета, потеряв терпение, вышел навстречу процессии.

— Ваша светлость, — ученый муж поклонился едва ли не до земли. — Добро пожаловать.

На его непропорционально большой голове красовалась черная бархатная шапочка, из-под которой торчали жидкие растрепанные волосы мышиного цвета. Вероятно, Фабрис нахлобучил свой головной убор в последний момент, не удосужившись взглянуть в зеркало, ибо тот заметно съехал к правому уху. Одет бывший профессор был в черную мантию до пят, перехваченную поясом с непримечательной круглой пряжкой. Начищенная позолоченная брошь в виде восьмиконечной звезды — символа высокого статуса ученого, крепилась прямо под высоким стоячим воротником выглядывавшей из-под одеяния рубашки.

— Достопочтенный ректор, — кивнул Деватон, призывая ученого распрямиться. — Позвольте представить мою будущую супругу — леди Витторию из Дома Аро. После моего восшествия на престол именно она будет ведать нуждами вашего учреждения.

— И мы непременно оправдаем ее доверие, — Фабрис растянул тонкие сухие губы в радушной улыбке. — Воспитанники и преподаватели крайне взволнованы вашим прибытием. Нам не терпится представить взору долгожданный гостей этот новый храм знаний.

Демос переглянулся с Витторией, и та, кивнув, взяла его под локоть.

— Так не будем же медлить, — сказал он и повел свою спутницу к лестнице.

Плоды работ, спешно проведенных в течение нескольких месяцев, можно было признать удовлетворительными. Демос внимательно ознакомился с учебной программой, составленной для воспитанников приюта с учетом возраста и способностей оных, заглянул в библиотеку, некоторые книги для которой пожертвовал из собственной коллекции, побеседовал с учителями. Виттория внимательно подмечала даже несущественные детали; играя с ней в ульпу, Демос научился распознавать по лицу гацонки, когда та вникала в суть происходящего с особой тщательностью. По окончании обхода главного здания Виттория пожелала увидеть и покои воспитанников.

— Сейчас в приюте живут только четырнадцать одаренных учеников, — без остановки вещал Фабрис, ведя за собой гостей. — Преимущественно из Бельтеры и Освендиса. Впрочем, нам уже поступают заявки из Рикенаара. Сейчас мы способны принять еще шестнадцать человек, а после того, как возведем второе здание для учеников, сможем оказать гостеприимство еще трем десяткам. Недавно мы также получили две просьбы приютить сирот из Хайлигланда. Однако новое политическое положение… — ректор виновато улыбнулся, — несколько запутало ситуацию.

Демос, спрятав улыбку в уголках губ, заговорщически подмигнул Виттории, призывая ее принять решение самостоятельно.

«Приют, безусловно, со временем, получит протекторат государства. Но пока все зависит только от тебя, дражайшая. Покажи мне, что думаешь».

— Достопочтенный ректор, — обратилась гацонка, внимательно осматривая скромно обставленную, но оснащенную всем необходимым комнату, отведенную одному из воспитанников. Милое ромбовидное окошко, главная достопримечательность этого помещения, выходило на зеленый луг. — Из всех хайлигландцев Великий наставник отлучил от церкви лишь Грегора Волдхарда. Однако от тех, кто по-прежнему помнит о Криасморском договоре, взора не отвернут. Ведь так, лорд Демос?

— Конечно.

— И посему, если до вас, господин Фабрис, дойдет просьба о помощи из Хайлигланда, удовлетворите ее. Ибо Гилленай, последний сын божий, учил нас милосердию. Я лишь прошу сообщить мне имена этих несчастных сирот, дабы разузнать, при каких обстоятельствах они лишились родни.

«Как по нотам! А ты соображаешь, дорогая, и соображаешь хорошо».

— Как пожелаете, — поклонился ректор. — А теперь, когда мы закончили осмотр, не соблаговолите ли вы почтить своим присутствием праздничную трапезу?

Большой деревянный зал для трапез не сражал наповал роскошью убранства, но, тем не менее, производил благоприятное впечатление. Из открытых нараспашку окон с резными ставнями проникал мягкий вечерний свет. Легкий ветерок доносил с лугов тонкий аромат полевых цветов. Демоса и Витторию посадили во главе длинного прямоугольного стола, рядом расположился и сам Фабрис. Ученики робко ютились по лавкам, и воспитатели, пошикивая то на одних, то на других, призывали детей производить меньше шума. Демосу это не мешало, но наводило на не самые приятные размышления.

«Проклятье. За годы, что прошли с моменты смерти Фиеры и детей, я уже и забыл, как приятно слышать этот чистый звонкий смех. Заперся в своем кабинете, нюхал паштару и поигрывал в ужасного Горелого лорда, думая, что это поможет смириться с утратой. Но черта с два это помогло. Жизнь продолжается — так все мне говорили. Я не верил, но однажды сдался. Послушался их, начал что-то делать, устраивать собственную судьбу… Но почему, почему тогда каждый раз, глядя на Витторию, заговаривая с ней и проявляя малейшую заботу о ее нуждах, я чувствую себя предателем и клятвопреступником?»

— У нас заведено принимать пищу вместе, — пояснил ректор, заметив заинтересованный взгляд гацонки. — Но с оговоркой, что учебные вопросы во время еды не обсуждаются. Иногда мы приглашаем кого-нибудь из лучших учеников читать во время трапезы — тогда его кормят заранее, а он дает нам духовную пищу — этот обычай мы переняли из монастырей. На прошлой неделе, к слову, таким образом воспитанники осилили «О гордости и гордыне» Вендебара Сизийского. И, разумеется, наши порядки не предполагают лишения детей пищи в качестве наказания за провинность.

— Как же вы их наказываете? — спросила Виттория, устало потерев глаза. Фабрис не затыкался ни на секунду, и постоянная болтовня ученого мужа успела смертельно утомить знатную гостью.

— На свете существует масса способов! Однако практика показывает, что наиболее эффективным является уборка выгребной ямы.

«Ну разумеется. Длительное пребывание возле кучи дерьма заставит задуматься о смысле жизни и месте в этом мире кого угодно, кроме, пожалуй, золотаря. Особенно если ты — выходец из аристократической семьи. Стыд-то какой! Хорошо хоть, родители сироток не увидят этого позора. Не сомневаюсь, сей метод воспитания дает прекрасные результаты».

— Мне, определенно, нравится ваш педагогический подход, — Демос обернулся к слуге, поднесшему блюдо с ароматными сырами и подцепил ножом несколько тонких ломтей. — Но, надеюсь, что вам все же редко приходится прибегать к подобным мерам.

— Да, ваша светлость, — охотно кивнул ректор, взяв немного сыра с края большой деревянной тарелки. — Обычно удается призвать сорванцов к спокойствию дополнительной учебной нагрузкой. Кроме того, мы стараемся поощрять прилежание. Воспитанники и сами стремятся соблюдать дисциплину.

«Вовремя я вытащил тебя из Амеллона. Очень вовремя и, как сейчас понимаю, не зря. В университете тебе бы точно не дали возможности проводить свои педагогические эксперименты. Но лично я не против — делай что угодно, только не поубивай мальцов».

Внесли горячие закуски. Слуги, одетые в одинаковые коричневые ливреи, держа в руках подносы, с важным видом приблизились к столу. Лахель остановила выстроившихся в шеренгу подавальщиков и продегустировала каждое блюдо.

— Пригодно, — закончив рутинную процедуру, сказала телохранительница и отступила в сторону на пару шагов.

Взглянув на содержимое первого подноса, Демос жестом отправил державшего его рябого человека дальше, но второму приказал остановиться и схватил пару длинных сыровяленых колбас.

Все произошло слишком быстро.

Как только Деватон отвернулся, чтобы водрузить добычу на тарелку, слуга резко швырнул поднос в ректора. Раздался оглушительный грохот, Фабрис по-девчачьи взвизгнул от неожиданности. Демос вздрогнул и тут же потянулся за тростью, но был схвачен первым подавальщиком и поднят на ноги. Виттория попыталась добраться до лежавшего на столе ножа, но крепкий удар по лицу заставил ее опуститься обратно на скамью. Обмотанный вуалью головной убор свалился на пол, а черные кудри женщины разметались по плечам.

Третий слуга, шедший следом, уже боролся с Лахель. Телохранительница рявкнула через плечо что-то по-эннийски и вытащила из-за пояса кинжал — толку от ятагана в такой тесноте не было. Подобраться ближе к Демосу она не могла — мешали столпившиеся люди. От охранников тоже не было бы толку — они были далеко, а все могло закончиться в любой момент, и закончиться печально. Счет шел на мгновения.

Кто-то из учеников завопил, увидев обнаженную сталь. Воспитатели повскакивали со своих мест и наперебой призывали детей бежать к выходу. В дверях возникла давка, кто-то упал, и по несчастному пробежались десятки ног.

Не видя иных способов добраться до господина, Лахель прыгнула на стол, но один из убийц предугадал ее маневр и схватив за ноги, потянул назад. Эннийка рухнула и выронила кинжал. Оружие покатилось к другому краю стола. На пол посыпались тарелки, столовые приборы, черепки, гладкая столешница стала скользкой от пролитого вина. Перекатившись на бок, Лахель изо всех сил двинула ногой в промежность противнику, но угодила выше. Тот согнулся, но, вопреки ожиданиям телохранительницы, устоял на ногах. Он замахнулся на Лахель ножом, но она успела пригнуться и толкнула на него оторопевшего ректора. Фабрис взвыл, когда клинок убийцы рассек ему руку от плеча до локтя.

— Помогите, ради всего святого! Убивают! — орал ученый муж.

Улучив момент, Лахель вывернула запястье противника и резко потянула его на себя. Нож выпал из пальцев и брякнулся на пол. Телохранительница ударила убийцу лбом в переносицу — со всей силы, на какую была способна. Убедившись, что противник более не представляет угрозы, эннийка снова прыгнула на стол и прищурилась, ища Демоса в этой мешанине из тел, рук и клинков.

— Лахель! — она подняла голову на голос и увидела Витторию. Успевшая отойти от удара гацонка швырнула телохранительнице оброненный кинжал.

Эннийка ловко поймала оружие и ощутила привычную тяжесть клинка. На благодарности времени не было. Хуже всего дела обстояли у самого Демоса — один из нападавших удерживал его крепким хватом сзади, а второй надвигался прямо на канцлера, намереваясь нанести удар ножом с коротким лезвием, длины которого, однако, должно было хватить, чтобы причинить здоровью господина непоправимый ущерб.

А она не успевала помешать. Уже в прыжке Лахель увидела, как клинок вонзился в живот Демоса.

В следующий момент в ее лицо брызнула кровь — не господина, чужая. Эта рана была выше, да и не могло так сильно хлестать из живота. Эннийка подняла глаза и увидела длинную вилку, торчавшую из шеи человека, державшего Деватона. Рядом стояла Виттория, в ошалелых глазах которой застыл ужас — от происходящего и от содеянного.

Вероятно, она убивала впервые.

Гацонка дрожащими и сколькими от крови руками выдернула столовый прибор из шеи рябого убийцы и оттолкнула его от себя. Позади послышались звуки возни — охрана наконец-то смогла расчистить себе путь сквозь обезумевшую толпу воспитанников приюта. Лахель показалось, что прошла целая вечность, хотя она знала — на все ушло несколько мгновений. Бесконечно долгих мгновений.

— Бери живым, — прохрипел Демос, когда Лахель занесла кинжал, собираясь нанести удар последнему нападавшему. — Нужно узнать… кто…

Услышав это, убийца хохотнул.

— Не узнаете, — успел сказать он, прежде чем эннийка оттащила его от раненого господина. Через мгновение нападавший уже бился в судорогах, а его рот истекал белой пеной.

— Бросьте его, — неожиданно спокойно сказала Виттория. — Я знаю яд, что он принял. Его не спасти. Зато теперь понятно, кто за этим стоит.

Одним резким движением Лахель распорола ткань на дублете Демоса. Ранение в живот оптимизма не внушало. Виттория смахнула остатки столовой утвари прямо на пол и скомандовала положить герцога прямо на столешницу.

— Лекаря! — заорал пришедший в себя ректор, зажимая порез на руке. — Зулиса сюда! Быстро!

Эннийка разрезала пропитавшуюся кровью нижнюю рубашку господина и внимательно осмотрела рану. Живот пересекал косой порез длиною в половину ладони, являя публике часть внутреннего мира представителя цвета бельтерианской аристократии.

— Плохо, — заключила Лахель.

— Не настолько. Разрешите, — Виттория схватила нож и лихо разрезала длинные узкие рукава своего платья, чтобы оголить руки.

— Лучше дождаться лекаря.

— Прошу вас, Лахель, — настаивала гацонка. — Я знакома с искусством врачевания.

— Пропусти ее, — прошептал Демос. — Хуже не будет. Боги, как же хочется пить.

— Нельзя.

— Знаю.

Телохранительница нехотя отступила, пропуская Витторию вперед. Гацонка приложила ухо к груди канцлера — дыхание было поверхностным.

— Одышка, учащенное сердцебиение. Скоро его светлости станет очень холодно. Несите грелки — нельзя давать ему мерзнуть.

Виттория плеснула на руки вина и бережно, стараясь не давить на края раны, заглянула в нее и принюхалась.

— Внутренности, кажется, не задело. Кишки целы, что уже очень хорошо. Могло быть куда хуже. Его светлость нельзя никуда переносить и, уж тем более, везти в столицу.

— Я понимаю, — кивнула Лахель. — Лекарь будет работать здесь.

— Именно так, — согласилась гацонка. — Нужна чистая тряпица, и не одна. Пожалуйста, распорядитесь принести ткань.

Лахель кинула одному из охранников, и тот молча вышел.

Взглянув на рану, врач лишь покачал головой:

— Скверно. От ран, полученных в живот, не спасти. Молитесь за жизнь его светлости.

— Глупости! — Виттория нервно отбросила волосы назад. — Органы не повреждены. Шанс есть.

— Это не имеет значения! Воздух и грязь уже попали в рану. Скоро она загноится, и больной умрет в муках. Я могу порекомендовать лишь дурманящие средства, чтобы уменьшить его страдания. Больше я ничем не смогу ему помочь.

— Открой глаза, болван! — выругалась гацонка. — Чему тебя учили в проклятом университете? Кроликов резать?

— При всем почтении, но что женщина может знать о… — врач успел договорить и захлебнулся фразой, когда Виттория схватила окровавленную вилку и направила орудие недавнего убийства на него. Лахель удивленно уставилась на разъяренную невесту господина.

— Не тебе решать, что я знаю, а что — нет, — прошипела гацонка.

— Но я действительно не думаю, что его несчастной светлости можно помочь…

— Это ваше последнее слово, мастер Зулис? — спросил ректор, косясь на побелевшее лицо канцлера.

— Увы.

— Тогда проваливай отсюда, бесполезный кусок дерьма! Оставь свой саквояж здесь и выметайся, — приказала она. — Все выметайтесь! Все!

Фабрис осторожно шагнул к Виттории, полагая, что женщина помутилась рассудком от пережитого.

— Прошу вас, милостивая госпожа…

— Пошли вон! — пронзительно крикнула гацонка и выбросила вперед руку с зажатой в пальцах вилкой жестом опытного фехтовальщика. Ректор охнул и отшатнулся от выпада. — Я сама займусь лордом Демосом.

— Но вы…

— Я изучаю врачевание с восьми лет — как и каждая женщина из рода Аро, — на миг ярость на лице знатной красавицы сменилась привычным выражением надменности. — Вы уже отказались от больного, и, если он скончается, это будет не на вашей совести. Теперь убирайтесь, иначе, клянусь кровью Гилленая, трупов в этом зале прибавится.

— Как пожелаете, как пожелаете… — Фабрис потянул за собой опешившего лекаря. — Пойдемте, мастер Зулис, пойдемте. Оставим их наедине с горем. Дамам порой бывает очень трудно мириться с потерей близких людей…

Охрана, получив приказ от Лахель, вышла следом за учеными мужами.

— Никого не впускать, пока я не скажу, — напоследок приказала эннийка.

Тем временем Виттория распотрошила сумку лекаря.

— Цайказия, — она принюхалась к флакону из темного стекла. — Подойдет.

Эннийка понимающе кивнула.

— Дурман.

— Именно. Нужно положить пять кристалликов под язык его светлости, — распорядилась гацонка. — И, пожалуйста, поторопите кухню с грелками. Также мне понадобится хотя бы одно ведро воды, больше полотенец и прокипяченные бинты. А лучше — пусть принесут сюда небольшую горелку. Я видела ее на кухне — на ней как раз варили тот соус из сыра и вина.

Демос попытался улыбнуться. Вышло скверно.

— Я не знал, что вы настолько сведущи во врачевании, — кашлянув, сказал он. Лицо канцлера стремительно приобретало цвет его белоснежной сорочки. — Почему вы молчали все это время?

— Тише, — Виттория приложила палец ко рту раненого. — Берегите силы. Я сделаю все, что в моих силах, но даже если мне удастся спасти вас сейчас, позже могут проявиться осложнения.

— Я знаю. Вы и представить себе не можете, насколько мне не хочется умирать. Особенно теперь, когда я узнал вас получше.

Колючие глаза гацонки на мгновение потеплели, а щеки — вспыхнули, но она быстро справилась со смущением.

— Молчите! Дурман лишит вас сознания, но, когда вы очнетесь, если очнетесь… Вам будет очень, очень больно.

Ослабевшими пальцами канцлер схватил гацонку за руку:

— Кто это был? Виттория, вы сказали…

— Таким ядом общества убийц в Гацоне снабжают исполнителей, чтобы те не проговорились, если попадутся. Переняли эту хитрость у эннийцев.

— Так это…

Виттория печально улыбнулась.

— Так говорят факты. Большего, боюсь, нам уже все равно не узнать.

— Если я… Мать знает, что делать. Доверьтесь леди Эльтинии.

— Этой змее? Шутите? — фыркнула гацонка, вкладывая крупинки дурманящего снадобья в рот Деватону. — Нет, милейший лорд Демос. Мой единственный шанс на спасение — вы. Если вас не станет, я проживу очень недолго.

Канцлер понимающе улыбнулся и замолчал, рассасывая кристаллы цайказии. Через несколько минут он провалился в тяжелое забытье.

В дверь постучали — принесли воду и тряпки. Двое крепких парней подтащили к столу, где начиналась операция, и, стараясь не глядеть на зияющую рану, молча удалились. Кровотечение прекратилось. Виттория сняла верхнее платье и осталась в более удобном нижнем, которое также спешно лишила рукавов. Волосы она замотала вуалью на манер тюрбана, дабы они не закрывали обзор.

— Приступим, — вздохнув, проговорила гацонка и принялась возиться с водой.

Лахель отмела прочь панику. Вместо этого она дивилась сама себе — казалось, эта высокомерная стерва прекрасно знала, что делала. Впервые за недолгое знакомство с Витторией из Дома Аро эннийка была вынуждена признать, что ошиблась в суждении о человеке. Сейчас это вселяло толику надежды на благоприятный исход.

— Я хочу помочь, — сказала телохранительница, подойдя к столу. — Не могу сидеть сложа руки, пока он умирает.

Гацонка подняла глаза на Лахель и печально улыбнулась:

— Вы ведь его любите, верно?

Эннийка не ответила, лишь отвела глаза. Но Виттория все поняла и без слов.

— В первую очередь, тщательно промойте руки, — проинструктировала она. — До локтей. Затем я попрошу вас подготовить ткань для перевязки.

Телохранительница коротко кивнула и принялась снимать лишнее облачение.

— Как вы собираетесь это делать? — спросила она, покосившись на инструменты, которые Виттория раскладывала на белоснежной тряпке.

— Как всегда. Сначала требуется старательно промыть рану и убедиться, что органы внутри не повреждены, потом уложить их обратно в правильном порядке, затем зашить… И кое-что еще.

— Может, мне позвать кого-нибудь на помощь?

— Нет! — гацонка дернулась как ошпаренная, немало удивив помощницу. — Ни в коем случае. Кроме того, я хочу кое о чем вас попросить.

Лахель крепко схватила Витторию за запястье и посмотрела ей прямо в глаза:

— Если мой господин выживет, я сделаю для вас что угодно, — медленно проговорила она по-гацонски. — И буду хранить вам не меньшую верность, чем ему.

Женщина, не дрогнув, выдержала взгляд.

— Хорошо. Если он выживет… Черт! Особенно если он выживет, молчите о том, что мы сегодня сделаем.

— Даю слово. Но вы объясните, зачем?

— Увидите, — печально улыбнулась Виттория. — И, клянусь, вам самой лишний раз не захочется об этом вспоминать.

Рантай-Толл.

Пульсирующая боль разрывала затылок, отдаваясь эхом в ушах. Артанна медленно открыла один глаз и попыталась оторвать голову от склизкого каменного пола. К горлу тут же подкатила тошнота, но наемница, стараясь игнорировать рвотные позывы, уперлась руками в пол и встала на четвереньки. Получилось с третьего раза.

Уже что-то.

Осторожно она разлепила второй глаз, заплывший после крепкого тумака от одного из гвардейцев Заливара. Вся левая половина лица горела. Артанна попыталась прикоснуться к пылавшей огнем щеке, но едва успела оторвать руку, как снова рухнула и больно приложилась лбом к каменному полу.

— Твою мать.

Наемница перевернулась на спину и бережно потрогала пальцами больную часть лица — прилетело ей даже сильнее, чем она ожидала. Физиономия, умудрявшаяся сохранять привлекательность на протяжении половины века, рисковала наконец-то украситься первым заметным шрамом.

— Драные железные перчатки, — хрипло выдохнула Артанна. — Драные гвардейцы. Драный Данш.

Судя по ране, шрам должен был протянуться через скулу к середине щеки. Скрыть такой изъян она не сможет, но, справедливости ради, все могло сложиться гораздо хуже.

Однако больше всего Артанну занимало то, что она не увидела на своей руке отцовского браслета.

Где-то в паре шагов пискнула мышь. Наемница, насколько позволял скупой свет, осмотрела маленькое помещение. Много ума, чтобы понять, где она находилась, не требовалось. С трех сторон ее окружали сырые каменные стены, с четвертой была решетка. В темнице гулял сквозняк.

Несмотря на то, что при Артанне не было ни оружия, ни кольчуги, оставалось порадоваться, что ей хотя бы освободили руки. Могли и в кандалы заковать — с Заливара бы сталось после всего произошедшего.

В коридоре сиротливо горел один-единственный факел. Стражи Артанна не увидела, но расслышала отдаленное эхо чьих-то шагов — ее караулили. Сотница нашарила рукой подгнившую охапку вонючей соломы и устроила на ней свой зад, с облегчением привалившись спиной к стене. Холод камня немного успокаивал боль в затылке.

Хорошая новость — она была жива. Плохая — судя по всему, это ненадолго.

Артанна запустила пятерню в волосы — те были в запекшейся крови, но на ране уже наросла корка. Впрочем, вряд ли это уже имело какое-либо значение, если от лучшей части ее отряда остались лишь трупы, а сама она, скорее всего, должна была закончить свою жизнь на плахе — в Ваг Ране аристократов не вешали. Хотя для нее, Артанна не сомневалась, советники могли бы сделать исключение, а то и придумать казнь повеселее. Намного веселее.

Заливар нар Данш перехитрил всех. Интересно, что сделал бы Грегор, узнав об итогах этого славного похода?

Артанна повернула голову на шум — по коридору ритмично топали три пары ног. Поступь одного из визитеров была легче, двое других шаг чеканили. Значит, стража и кто-то в обуви помягче. Когда они приблизились, свет факела очертил три тени.

— Да неужто? Собственной персоной пожаловал.

Заливар нар Данш вплотную приблизился к решетке:

— Ну здравствуй, Артанна.

— Недолго мне осталось здравствовать, — она махнула рукой и тут же поморщилась от боли. — Судя по тому, как ты выполняешь уговоры.

— Я принес твой ужин.

Наемница тихо рассмеялась, игнорируя новый приступ тошноты.

— Настоящее вагранийское гостеприимство, ты посмотри! На кой ляд ты приперся? Не кормить же меня с ложечки, в самом-то деле.

Советник кивнул одному из своих людей. Тот протолкнул поднос с едой под решетку. Наемница подползла ближе и осмотрела пищу — ароматный хлеб с травами, кусок дорогого бельтерианского сыра, несколько ломтей хорошей вяленой говядины.

— Не понимаю я тебя, Заливар, — Артанна кивнула на поднос. — Чего ты со мной возишься, зачем время и дорогую снедь тратишь? Неужто на меня есть планы?

Шано присел на корточки, принял из рук гвардейца кувшин и налил два стакана вина.

— До недавних событий, признаюсь, не было, — сказал он, просовывая один сквозь решетку. — Но кое-что изменилось. Нужно поговорить.

Артанна приняла пойло и осторожно принюхалась. Не сказать, чтобы она разбиралась в винах, но это явно было не из дешевых. Заливар не стал бы расшаркиваться перед ней просто так. Так что ему могло от нее понадобиться?

Терять было нечего, продолжать вести трезвый образ жизни Артанна более смысла не видела и потому сделала несколько медленных глотков. Было странно, но вкусно. Уже почти забытое ощущение приятного тепла разлилось по нутру. От такого можно лихо подобреть. Не на это ли рассчитывал вероломный советник?

— Ну говори, раз пришел, — пожала плечами наемница и принялась за сыр. — Здесь все равно, как видишь, скучновато.

Заливару принесли табурет. Ваграниец уселся на расстоянии вытянутой руки от решетки — на всякий случай, и мягко улыбнулся.

— Вряд ли ты простишь меня за то, что я тебе солгал…

— Как аккуратно ты описал предательство. Чего я действительно тебе не прощу, так это смерти моих людей.

— Это было необходимо.

— Да провались ты со своими…

— Грегор Волдхард тебя предал, — не дав наемнице договорить, заявил советник.

Артанна недобро прищурилась.

— Совсем заврался, я посмотрю. Да как ты смеешь…

— Герцог, конечно же, не рассказал тебе о сделке, что мы заключили в Эллисдоре уже после нашего знакомства. После того, как приказал тебе выйти из зала. Могу понять его мотивы.

Сотница аккуратно поставила стакан на пол и посмотрела на советника в упор:

— Что ты несешь, мать твою?

Данш вздохнул.

— Он захотел получить право свободного прохода через Ваг Ран, а также поддержку части наших войск. Мне же нужна была ты. Волдхард посчитал, что это достойный обмен.

Артанна склонила голову на бок, прикрыв растрепавшимися лохмами покалеченную половину лица.

— Вот здесь ты, дорогой Шано, облажался. Назови ты любое другое имя, да хоть того же Веззама, я бы тебе поверила. На это мог пойти кто угодно, но не Грегор. Он просто не способен на подобное.

Заливар мрачно усмехнулся и вытащил из-за пазухи свиток.

— Знал, что ты не поверишь. Вы же, в конце концов, были так близки с Волдхардами — что с отцом, что с сыном. Можешь прочитать сама. Или даже порвать — в этой бумаге все равно больше нет смысла, ибо герцога я недооценил.

Артанна, кряхтя, подползла ближе и вырвала бумагу из руки советника.

— Посветите, — попросила она гвардейцев.

Один из охранников Заливара придвинул факел к решетке. Артанне пришлось перечитать документы трижды, чтобы информация уложилась в ее и без того опухшей голове. Шано не солгал. Возможно, он сказал правду в единственный раз.

И оттого было еще больнее. Подпись Волдхарда — такая же, как и на контракте «Сотни», не оставляла сомнений. Наемница подняла потухшие глаза на Заливара.

— Он…

Заливар кивнул.

— Он продал тебя, Артанна. За тысячу вагранийских солдат. Такова цена его дружбы после всего, что ты для него сделала. На твоем месте я бы не сильно расстраивался, потеряв такого друга.

Наемница перечитала текст еще раз, затем подчеркнуто аккуратно и медленно, словно видела в этом жесте смысл своего существования, расправила заломы на каждом краешке листа, свернула бумагу и отдала Заливару.

Внутри нее что-то оборвалось. Настолько резко, что Артанна не чувствовала ничего, кроме холодного оцепенения. А ведь она в действительности доверяла Грегору. И дело было даже не в том, что ее связывала клятва, данная его отцу. Попроси он, не упоминая о том обещании, она бы все равно нашла способ ему помочь. Ибо ее чувства к Грегору и Альдору были наиболее приближенны к тому, что связывает мать и дитя. Герцог, как выяснилось, думал иначе. Жизнь, однако, обладала весьма изощренным чувством юмора. Интересно, знал ли Альдор о затее своего закадычного друга?

— Что ж, теперь все становится на свои места, — прошептала Артанна и залпом осушила стакан. — Вот почему он так настаивал и даже обещал снести мне голову, если я не выполню приказ. Ладно, с этим разобрались. Но тебе-то я зачем?

— Это долгая история.

Артанна насмешливо посмотрела на советника, а затем обвела взглядом свою камеру:

— Я, по-твоему, куда-то тороплюсь?

— Верно, — улыбнулся Заливар. — Тогда начнем с твоего отца.

— Дай угадаю. Ты его и подставил?

Советник кивнул.

— Пришлось. Он действительно нашел тот документ о наследовании постов Шано, но не успел никому показать, кроме меня. Однако это лишь повод. Причина была совсем в ином.

Артанна поерзала на соломе в безуспешной попытке устроиться поудобнее. Вино слегка притупило боль, не принеся, впрочем, значительного облегчения.

— Ну рассказывай. Но сперва налей еще.

Советник наполнил протянутый стакан.

— Ваг Ран в упадке, Артанна. На протяжении последних столетий происходит много странного. Сила, которой обладали первые Шано и которая течет в крови их наследников, истощается, уходит неизвестно куда. Вновь холодает. Пока это заметно только на севере, но все же… Великие династии вырождаются, каждый ребенок благородных кровей — хворый доходяга и оберегается как хрустальная ваза. Даже наша внешность… — Заливар понизил голос. — Еще три сотни лет назад даже самый хилый ваграниец был ростом с рунда. А сейчас…

— Все плохо, я поняла, — нетерпеливо оборвала Сотница. — Но каким боком здесь замешан мой отец?

— В те времена, когда ты еще пешком под стол ходила, Гириштан только стал Шано, а я даже не был назван наследником своего Дома, среди вагранийской аристократии образовался круг людей, заметивших перечисленные мной изменения. Мы были обеспокоены и хотели разобраться с их причиной. Ох уж эта молодость… Все мы тогда были вдохновлены благородной миссией, которую сами на себя и возложили. Мы хотели понять, что происходит. Понять и противостоять этому. Очень наивно.

Артанна насмешливо фыркнула.

— Да вас, идеалистов, тут достаточно, я погляжу.

Заливар пропустил сарказм мимо ушей.

— Мы начали искать. Перерыли все имевшиеся в архивах документы, перечитали все трактаты и книги. И в итоге пришли к выводу, что, поскольку большинство изменений произошли именно с приходом Руфала, то и ключ к упадку должен быть как-то связан с Проклятым королем.

— Но Руфала уничтожили, а блага от его правления остались.

— Как видишь, не навсегда, — Заливар развел руки в стороны. — Все возвращается на круги своя, и это представляет угрозу для Ваг Рана. Голод, болезни, суровый климат — да те, кем мы стали, просто не вынесут возвращения в старые условия!

Наемница отхлебнула еще вина.

— Отлично, я поняла. И что же такого сделал мой отец, раз ваша кучка героев-романтиков объявила его изменником?

— Ты знаешь, что находится в подвале Валг дун Шано?

— Подземные ходы, очевидно?

— Ниже.

— Понятия не имею. Я была во дворце лишь единожды.

Заливар выглядел озадаченным.

— Он действительно ничем с тобой не делился?

— А должен был?

— Кабы его решение сделать тебя главой Дома не было бы принято в такой спешке, то, разумеется, должен был. Обязанность каждого Шано — передать ряд тайн своему преемнику.

Артанна хмыкнула.

— Как видишь, я не Шано, хоть и таскала чертов браслет. Пойми, Заливар, я уехала из Ваг Рана в семнадцать лет. Меня даже не воспитывали в духе местных традиций — смысла не было. Я учила другие языки, читала другие книги, обучалась другим манерам. Большая часть того, что ты рассказываешь, находится за пределами моего понимания.

— Я знаю, и мне печально осознавать, что твоя жизнь сложилась именно так.

Сотница подняла голову и недоверчиво уставилась на советника.

— Еще недавно ты был готов меня убить. Сейчас же кормишь хорошей едой, ведешь себя обходительно и, если бы не место, где мы с тобой разговариваем, то я бы всерьез подумала, что ты и правда набиваешься мне в друзья. Так что изменилось?

— Мы еще дойдем до этого. Не торопи события.

— Хорошо, — сдалась Артанна. — Валг дун Шано. Подвал.

— Ты же знаешь, что этот дворец построил для себя Руфал? Хоть это ты должна знать.

— Разумеется, — кивнула наемница. — Потом во время восстания Герои взяли его штурмом, сразились с Проклятым в тронном зале и там же повергли негодяя. А недвижимость, дабы добро зря не пропадало, сделали резиденцией Шано Оддэ, когда тот был образован.

— Блестящие познания! — насмешливо заключил Заливар. — Но этот срез истории знают все. Советники же располагают более обширными сведениями. На самом нижнем уровне Валг дун Шано есть огромная дверь. К этому уровню не ведет ни один подземный ход — только лестница из дворца, да и дверь та вырублена в скале. Полагаю, Руфал соорудил ее собственноручно. И никто не знает, что она скрывает.

Артанна насмешливо посмотрела на советника:

— Даже Шано?

— Даже мы.

— Выходит, кто-то из наших предков потерял ключик?

— Ключ как раз есть, — возразил Заливар. — В своем роде. Но первые Шано настрого запретили своим преемникам открывать ту дверь. На ней, собственно, и вырезано соответствующее предупреждение.

— И когда такие мелочи останавливали целеустремленных людей?

— Знаешь, там весьма убедительный текст, — Заливар отправил в рот тонкий ломоть сыра. — К тому же вагранийцы трепетно чтут традиции и волю предков.

— Так ты считаешь, что разгадка всего происходящего в Ваг Ране таится за этой дверью? — спросила Артанна и требовательно просунула пустой стакан сквозь прутья решетки. — Еще, пожалуйста. Мне больно.

Советник кивнул гвардейцу, и тот вытащил из принесенного мешка новую бутыль.

— Не исключаю. Сведений об этой двери и том, что она скрывает, почти нет. В одном документе сказано, что, в подвалах дворца Руфала был его тайный храм, посвященный Арзимат. Быть может, это он. Проклятый король поклонялся Проклятой богине… Вполне логично.

Наемница пожала плечами и взяла наполненный стакан. Все же опьянение сейчас было на пользу — вряд ли бы она смогла спокойно выслушивать заливаровы бредни.

— Мы долго взвешивали информацию, крупицы которой получали из разных источников, — продолжил советник. — К слову, именно во время тех экспедиций и был найден документ с завещанием первых Шано. Но в тот момент нас занимали совершенно другие вещи. Самой ценной находкой было описание ключа. Доподлинно неизвестно, как именно работает механизм двери, но было ясно одно — он был сделан с помощью колдовства.

— Не удивительно. В те времена, как я понимаю, в мире его было на несколько порядков больше.

— И оно было сильнее. Все, что мы можем сейчас — лишь смехотворные отголоски прошлого.

— Так что с ключом? — теряла терпение Артанна.

— Браслеты. Те самые, что носят Шано. Мне трудно тебе объяснить, не показывая это наглядно, но в дверном замке, назовем это так, есть углубления для одиннадцати камней — тех самых, что инкрустированы в наши камни. Насколько мы поняли, будучи собранными вместе, они могут открыть ту дверь.

— Звучит логично. Насколько все это вообще может звучать здраво.

Советник сделал несколько жадных глотков и вытер подбородок.

— Вот мы и подошли к самому интересному. В тот момент, когда мы поняли, что существует шанс открыть эту дверь, наш круг раскололся. Одни, в числе которых был я, хотели во что бы то ни стало узнать, что она скрывает. Другие, в том числе твой отец и Альзар нар Шугиррун, воспротивились этому. В конечном итоге мне удалось переубедить Альзара, но Гириштан был непреклонен. Хуже того, он грозился предать огласке наши планы.

— И ты состряпал то дело о заговоре и завещании с порядком наследования мест в Шано Оддэ и уничтожил мой Дом…

— Но я не учел одной мелочи.

— Меня, — криво улыбнулась Артанна.

— Точнее, того, что Гириштан успел передать браслет тебе и спешно отослал в Хайлигланд. Мне он даже под пытками говорил, что намеренно спрятал его, дабы я не мог открыть дверь Валг дун Шано. Отдаю должное его самообладанию — тайны он так и не раскрыл.

Наемница по привычке поглаживала голое запястье.

— Вынуждена признать, мой отец кое в чем тебя обыграл.

— Он был глупцом! — воскликнул Заливар. — Мы так близко подошли к разгадке, а Гириштан задержал нас на целых тридцать лет.

Артанна молча допила вино. Наконец-то перестал гудеть затылок, поутихла щека, а ледяные щипцы, сжимавшие грудь, немного ослабили хватку.

— Вероятно, вы все идиоты, — наконец заключила она. — Столько народу положили — и ради чего? Мифа? Легенды? Слепой догадки? Мертвые боги, Заливар, ну зачем нужно было резать моих людей? Если бы ты предложил достаточно денег, кто знает, может я бы просто продала тебе тот проклятый браслет. Ты бы получил искомое, не гробя моих парней.

— Если бы я знал раньше то, что открылось мне только во время побоища… — Заливар укоризненно покачал головой. — Мой изначальный план заключался в том, чтобы одним махом разрубить сразу несколько узлов: избавиться от Шано, которые ни за что бы не согласились на мои условия, изъять их браслеты, сформировать лояльный совет… И получить последний кусок ключа — твой. После я намеревался тебя убить, поскольку оставлять одержимого местью человека в живых… Ты и сама бы поступила точно так же.

— Не спорю. Что тебя переубедило?

Заливар ласково коснулся камня на своем браслете.

— Ты же в курсе, что потомкам Героев передалась часть их силы?

— Знаю. Затем кровь начала слабеть, а затем и вовсе покинула нас. Отец упоминал об этом.

— Покинула. Но не полностью.

— Да, я заметила, — Артанна многозначительно посмотрела на Заливара. — Ты прикончил Малыша колдовством. Придушил, как скотину.

— Он убил бы меня.

— И вряд ли я бы его за это осудила.

— Я понимаю, — кивнул Данш. — В этом поколении силы проявились у меня и еще у пары представителей Старших Домов. Что забавно, периодически даром блистают и Младшие — именно по этой причине они и попали в Шано Оддэ.

Сотница усмехнулась.

— Но Дом Толл, насколько мне известно, никогда не колдовал. И все же наши задницы всегда протирали каменные лавки залов Валг дун Шано.

— Верно. Ибо первому Толлу достался дар иного рода. — Заливар подался вперед и посмотрел на Артанну в упор. — За время нашей беседы я пытался убить тебя шесть раз — так же, как и того здоровяка. Ты хоть что-нибудь почувствовала?

Сотница пожала плечами:

— Боль, ярость, отчаяние, безысходность, опустошение… Мне продолжать?

— Не паясничай. Ты поняла, о чем я. Пока ты была без сознания, я привел сюда еще одного колдуна — произошло то же самое. То есть ничего.

Наемница задумалась. На ум сразу пришел лекарь Рианос: у эннийца тоже ничего не выходило, хотя он пытался подколдовывать во время лечения. А она-то в свое время подтрунивала над ним, что Ри, дескать, плохо старался. В кои то веки кусочки мозаики начали складываться в понятную картину.

Но то, что показывала эта картинка, Артанне совсем не нравилось.

— Ладно, — задумчиво кивнула она. — Были случаи, когда происходило нечто подобное. Видать, и правда дар. Но тебе-то что с того?

Заливар переменился в лице.

— Разве ты не понимаешь? Как я могу убить тебя, если положил полжизни на то, чтобы защищать тех, в чьей крови все еще сохранилось наследие предков?

Артанна ошарашенно смотрела на советника, мгновенно позабыв и о боли, и о ранах.

— Без обид, Заливар, но ты, сдается мне, немного тронулся умом. Ты в действительности полагаешь, что я буду тебе помогать после всего этого дерьма?

— А что еще тебе остается? Войска и денег у тебя нет. Поместье в Гивое перешло в руки других людей, и отвоевать ты его не сможешь. Правитель Хайлигланда продал тебя за услугу, которую, впрочем, я не собираюсь ему оказывать — ворота в Луброке закрыты до момента, пока не будет выбран новый Шано Оддэ. Да и союзничать с человеком, так легко отказавшимся почти что от родственника, у меня желания мало. Кто знает, как скоро он предаст и меня?

— С последним не могу не согласиться. Разумная предосторожность.

— Подумай, Артанна, тебе некуда идти. Я бы милосердно окончил твои страдания, не имей ты дара. Но судьба — та еще шутница. Поэтому я предлагаю тебе помощь, пусть мне и самому это кажется неправильным. Давай откроем дверь и увидим, что она нам покажет.

Наемница, тихо хохотнув, сползла по стене, но ничего не ответила.

— Подумай хорошенько, Артанна. Боги, живые они или мертвые, судя по всему, очень тебя любят, раз вытащили из такой переделки.

— Полагаю, им просто нравится смотреть, как я барахтаюсь, — ответила Сотница.

Впрочем, самой наемнице начинало казаться, что она просто неслась по течению, не имея возможности влиять на направление этого сокрушительного потока. В последнее время думать приходилось лишь о том, как сохранить свою шкуру в относительной целостности, да не сойти с ума от крутых и внезапных поворотов судьбы.

— Тем лучше, — кивнул Заливар. — Доставь им еще немного удовольствия.

— И где гарантия, что ты не убьешь меня после того, как откроешь гребаную дверь?

— Нет никаких гарантий, тебе просто придется мне поверить. Зато теперь ты знаешь, зачем я взялся за все это, и что мною движет. Я хочу остановить угрозу, не дать нам сгинуть под натиском врагов, которых всегда щедро предоставляет история. И для этого я готов рассмотреть любых союзников. Даже вчерашних противников.

Артанна задумчиво покачала головой.

— Ну что от этого получу я?

— О, так ты начала торговаться? — усмехнулся Данш. — Прими к сведению, что указ о восстановлении прав Дома Толл все еще у меня. Я в любой момент могу сделать тебя Шано, благо ты имеешь все основания носить этот титул. Пока что поразмысли над перспективой, а завтра я приду за ответом. Если согласишься, пришлю лекарей — мои гвардейцы явно переусердствовали, призывая тебя к смирению.

Поднявшись с табурета, Шано просунул между прутьями бутылку с остатками вина.

— Возможно, это поможет тебе принять верное решение. — Он с кривой улыбкой наблюдал за тем, как Сотница, выхватив сосуд из его рук, жадно припала к горлышку. — Мог ли благородный Гириштан нар Толл предположить, в кого превратится последний потомок его рода? И все же этот сукин сын снова рассчитал все правильно.

Ульцфельд.

За долгие годы дружбы с Грегором Альдор привык к непредсказуемости герцога. Однако то, чему он стал свидетелем в Ульцфельде, удивило даже его.

Барон Хальвенд ден Зулль оказался единственным вассалом Грегора, открыто принявшим сторону Эклузума. Альдор ожидал роптания от собственного отца, полагая, что тот подчинится с неохотой и постарается выбить побольше выгод для Граувера, прежде чем окончательно согласится на условия герцога. Так и случилось. Впрочем, компромисс был достигнут довольно быстро и, разумеется, не без хлопот со стороны эрцканцлера. Согласились даже вечно склочные Эккехарды. Но барон Ульцфельд по-настоящему удивил Грегора, и удивил неприятно.

Зулльский замок, фамильное убежище лорда Хальвенда, где укрылось мятежное семейство, пришлось брать штурмом. Альдор догадывался, по какой причине барон покинул хорошо укрепленный Ульцфельд и спешно переместился в переживающее не лучшие времена родовое гнездо, но запланированному побегу в империю не было суждено осуществиться.

К тому моменту, как Грегор подошел к стенам замка, осада была уже в разгаре. Силы графов Урста и Эккехарда общей численностью в три сотни копий оцепили территорию столь надежно, что и мышь не смогла бы проскочить. Волдхарду, удовлетворенному работой вассалов, осталось лишь дать команду идти на приступ.

Нынче замок, веками восхищавший гостей роскошным убранством, представлял собой жалкое зрелище. Древние стены давно не ремонтировались и местами были разрушены, хотя хранили следы былой мощи. Насыпной холм начал проседать, ров зарастал и чистился сервами спустя рукава, а владельцы-бароны уже в котором поколении не предпринимали попыток исправить положение. И лишь обиженно насупившийся старый донжон, сохранившийся в первозданном виде, неприветливо взирал на осаждавших, словно был недоволен шумом, нарушившим его многолетний покой.

Мятежники явно не ожидали, что их застанут врасплох графские войска, и не успели толком подготовиться. Более того, о готовящейся осаде не знал даже Альдор — Грегор до последнего хранил план захвата замка в секрете. Эрцканцлер начал подозревать неладное лишь когда праведное воинство Грегора, оказавшись на развилке тракта, свернуло не в сторону Ульцфельда, а направилось прямиком на Зулль.

Как выяснилось позже, авантюрой руководили Эккехарды, и в кои то веки из их суеты вышел толк. Лазутчики графа Урста донесли, что лорд Хальвенд спешно ретировался из Ульцфельда, едва на земли баронства ступила нога Грегора. Вряд ли он намеревался давать бой — даже при самом хорошем раскладе мятежному барону удалось бы лишь отсрочить сражение. Альдор полагал, что Зулль собирался бежать в Миссолен, когда осознал, что оказался без поддержки соседей. Затея непременно увенчалась бы успехом, не случись Урсту захлопнуть ловушку, как только мятежник добрался до своего родового замка.

Хальвенд отсиживался за стенами два дня. На третий он был вынужден сдаться после того, как Грегор пообещал оставить в живых всех обитателей замка, причем герцог проявил немыслимое великодушие, поклявшись сохранить жизнь и членам семьи мятежника. Окончательное решение Зулль принял, когда кусок древней замковой стены внезапно обвалился, гостеприимно открыв войскам Волдхарда проход к цели.

Альдору подумалось, что таким своеобразным образом замок отомстил хозяевам, запустившим его ради более нового и богатого Ульцфельда. Иные увидели в этом чудо и знак свыше. Барон Хальвенд настолько впечатлился, что пал на колени и, произнеся краткую молитву, тут же велел защитникам сложить оружие.

Грегор, следовало отдать ему должное, слово сдержал. Однако это не помешало ему объявить семью барона изменниками и заковать всех мужчин в кандалы. Женщин пощадили и предоставили возможность собрать необходимые для путешествия вещи.

Альдор ожидал, что после сдачи Хальвенда войско продолжит путь в Эллисдор, и был не на шутку взволнован, когда Волдхард велел выдвигаться к Ульцфельду. Однако события, последовавшие за этим волеизъявлением, окончательно вывели его из равновесия.

Ульцфельд встретил гостей ливнем, какого Альдор давно не мог припомнить. Тяжелые струи воды хлестали его по щекам и отчаянно лупили по промокшему до нитки плащу. Кастеляну хватило одного взгляда на клетку, в которой стучали зубами барон Хальвенд с сыновьями, чтобы оценить ситуацию. Старик, облаченный в расшитую серебром темно-синюю ливрею, молча отдал герцогу ключи от замка и преклонил колени, повинуясь приказу своего господина. То же проделали и слуги, что высыпали во двор, повинуясь зову любопытства. Грегор распорядился разместить узников, дал указания позаботиться о сопровождавших его войсках и, пригласив Альдора последовать за собой, вошел в главный зал.

Разумеется, Зулль не шел ни в какое сравнение с Ульцфельдом. Эрцканцлер восхищенно вздохнул, увидев галерею витражных окон из знаменитого гацонского стекла, изображавших наиболее прославленных правителей Хайлигланда. Рядом с каждым портретом, выполненным в натуральную величину с невиданным мастерством, располагались стеклянные же свитки, на которых перечислялись великие деяния многочисленных владык. Альдор пожалел, что из-за непогоды и надвигавшейся темноты у него не было возможности детально рассмотреть каждое окно.

Сервы торопливо зажигали свечи. В зал втащили больше столов и скамей, дабы не обделить свиту столь высоких гостей. На кухне, как и ожидалось, царило паническое столпотворение, но кастелян, казалось, вполне справлялся.

Грегор и Альдор поднялись на верхнюю галерею, помышляя ненадолго укрыться от всеобщего внимания. Стоя на балконе в тени, отбрасываемой уже развешенными знаменами с гербом Волдхардов, герцог положил локти на перила.

— Нравится замок? — скользнув глазами по противоположной стене зала, спросил он.

Альдор свесился вниз, внимательно вглядываясь в цветастые окна.

— Мы ведь уже были здесь, — ответил он. — Два года назад, я хорошо помню ту поездку. В солнечную погоду Ульцфельд выглядит уютнее. Насколько вообще может быть уютной такая громадина.

— Да, тебе всегда нравились строения поменьше.

— Но здесь тоже хорошо. Особенно зал, — Альдор кивнул на тускло поблескивавшие витражи. — Барон Арнульф, когда строил этот замок, так лизнул Волдхардам задницу, что переплюнуть его, пожалуй, уже не выйдет ни у одного вассала.

Грегор раскатисто засмеялся и потрепал друга по плечу.

— Арнульф был известным жополизом. Что не помешало ему предать моего пра-пра-прадеда на поле битвы. В пекло это показное почтение. Лучший способ лизнуть мне задницу — хранить верность.

— Я всегда был верен тебе, Грегор Волдхард.

— Знаю, — посерьезнел герцог. — И ценю это. Гораздо выше, чем тебе порой может казаться.

Эрцканцлер задумчиво перебирал звенья цепи, начинавшей неприятно давить на плечи — к грузу возложенной ответственности он уже давно привык, но щеголять, выставляя напоказ символы власти, соглашался лишь в исключительных случаях. В этот день ему пришлось терпеть тяжесть с самого утра.

— С другой стороны, легко сохранять верность одному человеку, когда у тебя больше никого нет, — тихо сказал Альдор. — Семья не в счет. Тебе ведь известно, что мой отец все локти искусал, когда узнал, что ты меня возвысил. Меня, а не старших братьев. Ему остается тешить себя тем, что я лишен права на наследство и, занимая столь важную должность, не имею за душой ровным счетом ничего.

Почему отец так его ненавидел? За какие грехи, черт возьми? Альдор часто задавался этим вопросом, копался в прошлом, раздумывал над воспоминаниями — и не мог придумать ни одной причины, по которой мог заслужить эту неприязнь. Отправив его в Орден, отец явно вздохнул с облегчением. Но после того, как Альдор отказался от послушания и вошел в свиту Грегора, отношения с бароном Граувером испортились окончательно. Сколько было гневных писем, угроз, приказов вернуться под опеку монастыря… Лишь став эрцканцлером, Альдор почувствовал в себе уверенность и способность сопротивляться отцовскому давлению.

Но что было тому причиной? С какой стати этот сварливый старик так на него взъелся?

— Боюсь, у меня плохие новости для твоего отца, — прервал размышления Альдора Грегор.

— В смысле?

— Так тебе нравится Ульцфельд?

— Грегор… — эрцканцлер замялся. — Я понял, к чему ты клонишь. Не стоит.

— Ты действительно пожертвовал всем ради дружбы со мной. У тебя больше нет семьи и состояния, только служба. Полагаю, именно поэтому ты не торопишься создавать и собственную семью. А ведь тебе уже перевалило за тридцать, — Волдхард мрачно посмотрел на осунувшееся лицо друга. — Тебя называют бароном, насмехаясь за спиной.

— Я знаю, как меня величают, пока думают, что я не слышу. Я привык, но не нужно лишний раз напоминать.

— И меня это бесит. Ты заслуживаешь большего.

— Ну, отец держал меня в черном теле, да и в Ордене не баловали… Вряд ли мне нужно много для счастья, — усмехнулся Альдор.

— Ты примешь замок, — резко оборвал его Грегор. — Это приказ, а мои приказы не обсуждаются.

Эрцканцлер коротко поклонился. Спорить смысла не было.

— Как пожелаешь. Твоя воля для меня — закон. Впрочем, я слукавлю, если скажу, что мне не пришлась по душе эта каменная громадина.

— Тем лучше, — деловито кивнул герцог. — Но я вынужден попросить тебя выполнить еще одно условие.

— Что я должен сделать?

Волдхард отошел от перил и принялся расхаживать по узкому проходу галереи, то и дело норовя зацепить головой один из прикрепленных к стене канделябров.

— Ты станешь настоящим бароном, — сказал он. — Этот титул я дарую тебе со всеми полагающимися почестями, чтобы ни у кого не возникло и мысли оспаривать мое решение отдать тебе Ульцфельд.

— Вопросов возникнуть не должно. Хальвенд — изменник…

Герцог жестом попросил его замолчать.

— Однако я хочу, чтобы аристократы тебя приняли. Не просто смирились с возвышением, как это сделал твой отец, но чтобы относились к Альдору из Граувера как к равному. И для этого я требую, чтобы ты женился на дочери Хальвенда. Титул и состояние я передам через брак с юной леди Батильдой. Это наименее болезненный способ. Для всех.

Этого Альдор не ожидал и удивленно вытаращился на друга.

— Грегор, я не хочу…

— Мне плевать, хочешь ты этого или нет! — круто развернувшись, герцог схватил эрцканцлера за грудки и рявкнул так, что слуги внизу подпрыгнули и задрали головы на звук. Заметив это, Грегор осекся, толкнул барона обратно в густую тень и перешел на шепот. — Думаешь, я хочу жениться на Ириталь? Думаешь, я хотел связать свою судьбу с женщиной, которая годами клялась мне в любви, но решила оставить меня ради императорского венца, едва ей представилась возможность? Нет, Альдор. Все, что я делаю, я делаю из чувства долга — перед своим народом, перед людьми, что мне доверились, и перед богом. Не имеет значения, чего мы хотим, важен только наш долг. Женись на Батильде ден Зулль ради благополучия Хайлигланда. Этим ты по-настоящему мне поможешь. — Герцог умолк, ослабив хватку. — Не противься, если действительно верен мне.

Альдор ощутил озноб. Поправив съехавшую на спину цепь, он припал к балконным перилам и вцепился в них пальцами изо всех сил. Ему срочно был нужен свежий воздух и, возможно, чаша густого крепкого вина. Слишком много событий за один день.

Откровение Волдхарда относительно брака с леди Ириталь добило его окончательно. Логики в действиях друга Альдор не видел, но задавать вопросы поостерегся. Положа руку на сердце, эрцканцлеру было совершенно наплевать, что Грегор сделает с латанийкой: женится ли на ней, сошлет ли в монастырь или выдаст за кого-нибудь из мелких вассалов. До тех пор, пока эта смутьянка сидела тихо и не совала носа в государственные дела, Альдор соглашался ее терпеть. В конце концов, она более не обладала влиянием, способным спутать кому-либо карты. Ни влиянием, ни титулом, ни именем — лишь клеймом позора, которое хайлигландцы отказывались признавать. И все же слепая преданность Грегора долгу, порядочность, граничащая с безумием — все это беспокоило эрцканцлера.

Но более всего его волновало то, почему его друг не рассказал о плане осады Зулля. Эрцканцлер подавил эмоции и с трудом заставил себя говорить.

— Это разумное решение, — сухо сказал он, проводив взглядом целую вереницу слуг, несших столовую утварь для пира. — Я, конечно же, выполню твой приказ. Но что ждет Хальвенда и сыновей?

— Они изменники, — пожал плечами герцог. — Их ждет наказание.

— Ты поклялся сохранить им жизнь.

Волдхард снял с пальца перстень, украшенный большим аметистом, подышал на камень и протер его куском все еще влажной туники.

— И я не стану нарушать обещания. Самого Хальвенда ждут каменоломни в Преце. Его сыновья, разумеется, лишатся титулов и наследства, однако я предоставлю им возможность очистить свое имя, поступив на службу в мою армию. Я позабочусь о том, чтобы они получили достойное вооружение и содержание. На севере часто идут бои, и братья Зулль еще смогут отличиться на службе, заработав мое прощение, или же снискать героическую смерть на поле боя. Я справедлив и дам им один шанс, но лишь один. Будущее в их руках.

— Оставь им хотя бы родовой замок.

— Он отойдет их матери. Я же не изверг, — фыркнул Грегор. — Пусть приезжают погостить, когда выдастся время.

— Мудрое решение, — согласился Граувер. — Леди Эсидер будет тебе благодарна.

Герцог оторвался от созерцания своего перстня и внимательно посмотрел на друга.

— Я не хочу обходиться с ними жестоко, Альдор. Брат Аристид прав — если мы будем убивать каждого оступившегося, очень скоро Хайлигланд опустеет. Я хочу, чтобы люди не просто приняли новые порядки, но поняли, почему я это делаю. Именно поэтому я буду поступать с ними по-человечески, по справедливости. Впрочем, если мои подданные не оценят этой милости, я всегда смогу действовать жестко. Хальвенд ден Зулль — изменник, и простить его я не могу, но сделаю его примером для других. Пример этот должен быть справедливым, показательным, но лишенным неоправданной жестокости.

Альдор окончательно перестал его понимать.

— Почему ты не рассказал мне об осаде Зулля?

— А что бы ты сделал? — усмехнулся герцог. — Вытащил меч из ножен и понесся крошить мятежников? Прости, дружище, но вояка из тебя скверный.

— Я — чертов эрцканцлер! Твой милостью, Грегор! Моя обязанность — следить за всем, что происходит на твоей земле. Осада — не спонтанный бугурт. Хороший из меня помощничек, если я ничего не знаю о твоих планах. Почему ты не сказал? Если я подорвал доверие, тогда на кой черт ты даруешь мне титул? — Альдор распалялся все сильнее и даже принял подобие угрожающей позы. — Я совсем перестал понимать твои мотивы, Грегор Волдхард, а это грозит тем, что однажды я не смогу тебе помочь. Просто потому, что не увижу опасности.

Правитель Хайлигланда выглядел смущенным, но нападки барона его не уязвили.

— Успокойся. Мне было нужно, чтобы и ты, и все мои советники поняли, что я способен принимать верные решения самостоятельно. Дело сделано, вопросы отпали. Если это тебя обидело, я сожалею. Однако это было необходимой мерой. Тебя устроит такое объяснение?

— Более чем, — отозвался Адьдор. — Но меня беспокоит еще одна вещь. Ворота в Луброке закрылись. Артанна провалила дело.

Грегор посмурнел и стиснул огромные кулачищи.

— Нет. Думаю, не провалила. Просто Заливар нар Данш обманул и меня.

Эрцканцлер с недоумением покосился на герцога:

— Так-так… Чего еще я не знаю?

— Мы изменили условия договора. В последний момент, когда Артанна уже дала согласие. Заливару зачем-то понадобилось, чтобы она осталась в Ваг Ране. Не знаю, для чего, но советник был очень настойчив. Утверждал, что это касается государственной политики — она ведь глава Дома. В обмен на Артанну Шано пообещал не только свободный проход для войск, но также выделить армию в тысячу лучших воинов.

— Стой, — Альдор прервал герцога, силясь уложить в голову полученные сведения. — Выходит, она и ее воины останутся в Ваг Ране?

— Да.

— И она об этом не знала?

— Нет, — тихо прорычал Волдхард. — Ей должны были сообщить уже после того, как она пересечет границу.

Эрцканцлер встретился глазами с герцогом. Впервые за долгое время Грегор стыдливо отвел взгляд.

— Или же ей просто не оставили выбора, — заключил Альдор. — Ваг Ран не закрывает тоннели просто так.

— Вот именно. Заливар о чем-то умолчал. Возможно, соглашение и вовсе расторгнуто — я не знаю, что и думать. Проклятье, почему нам никогда не удается с ними договориться?

Но Альдора ден Граувера заботило не это.

— Ты обманул ее, Грегор, — едва слышно сказал он. — Вот что важно.

— Я заключил более выгодную сделку. Вернее, думал, что заключил. Но теперь у нас нет ни «Сотни», ни вагранийцев. Я ошибся. Поход на империю придется отложить.

Альдор ощутил, как внутри него нарастал гнев. Он смотрел на друга — человека, которого, казалось, знал лучше всех, и не узнавал его.

— Да как ты можешь рассуждать о выгоде? Это же Артанна, чтоб тебя! — он с силой толкнул Грегора в стену, даже не заботясь о том, насколько смехотворно выглядел — невысокий щуплый слабак, надвигавшийся на здоровенного мужика, превосходившего его размерами чуть ли не вдвое. — Она была верна тебе, даже после смерти лорда Рольфа. Она откликнулась по первой же просьбе, привела людей. Она потеряла все, согласившись помочь тебе!

Волдхард тряхнул разъяренного товарища за плечи. Жалобно брякнула цепь.

— Она была наемницей и хранила мне верность за золото, — отчеканил Грегор.

— Но она была тебе верна. Черт тебя дери, Грегор Волдхард! Ты хоть понимаешь, что натворил?

— Это было необходимо.

— Нет, — покачал головой барон. — Ты мог сказать ей правду. Мог предупредить, но знал, что тогда она точно не согласится. Ты предал ее, Грегор, и оправдания тебе нет.

Герцог с силой оттолкнул барона, и Альдор едва успел ухватиться за перила, чтобы не сверзнуться с лестницы. Ярость ослепила его.

— Данш получил свое и не выполнил обещаний, — прорычал Грегор. — Возможно, ворота еще откроются, и он вспомнит об уговоре. В любом случае, пока я не планирую никаких походов через Ваг Ран. Однако вагранийские войска могут понадобиться на севере: рунды не могут жить мирно, ковыряясь в мерзлой земле. Кто знает, когда они прекратят грызню друг с другом и снова кинутся на нас?

Альдор молча развернулся и шагнул к ступенькам. Слуги уже вносили закуски, и эрцканцлер нервно сглотнул, увидев выкаченные бочки с гацонским вином. Больше всего на свете он сейчас желал лишь напиться до беспамятства и хотя бы на один вечер забыть о кошмаре, в который влип.

— Я не закончил, — гаркнул Грегор ему вслед.

Барон медленно обернулся.

— Ты и так сказал больше, чем требовалось, — с холодной любезностью проговорил он. — Что до меня, то я приму титул, женюсь на дочери Хальвенда и буду продолжать служить Хайлигланду в качестве эрцканцлера. Но больше никогда, слышишь, никогда не пытайся убеждать меня в том, что черное — это белое. Я — маленький человек, и все что у меня есть — только твои подарки, которые ты с легкостью можешь вернуть назад. Единственное, что остается моим и только моим — порядочность, верность и вера в бога. Грегор ты… — Альдор запнулся. — Ты использовал друга и выбросил его. Этого нельзя оправдать, и не стоит обманываться. Зло остается злом, как его ни назови. Спускайся в зал и подними чарку за свою хитрость. Хитрость, что обернулась против тебя.

Грегор не ответил.

Батильда ден Зулль не считалась ни красавицей, ни уродиной. Восемнадцати лет отроду, невысокая, чуть полноватая, с вьющимися золотисто-русыми волосами и непримечательным миловидным овальным лицом, каких в Хайлигланде множество — встретишь и тут же забудешь. Наследница Хальвенда не вызывала у Альдора никаких эмоций — ни трепета, ни страсти, ни неприязни. Вряд ли он вообще был способен относиться к ней как к будущей супруге.

Выкинуть из головы разговор с Грегором никак не удавалось. Слова герцога гремели в ушах, заставляли трястись руки, не тонули в вине, не растворялись в трубочном дыму. С каких пор Грегор начал видеть в людях лишь инструменты? Как Альдор, раньше замечавший малейшие перемены в настроении своего товарища, не увидел, к чему шло дело? Ведь за Волдхардом подобного прежде не водилось. Впрочем, раньше на нем и не лежала ответственность за целую страну.

Пировали скромно. К чести кастеляна, стол все же был хорош — несколько блюд из рыбы, дичь, целый хряк, запеченный на вертеле, множество пирогов и караваев, похлебки и бульоны — давно его так не потчевали. Музицировали менестрели, звучали песни, слышался веселый смех графов Урста и Эккехарда, обсуждавших взятие замка. Даже брат Аристид нарушил пост и позволил себе съесть немного мяса, отчего заметно повеселел. Грегор все так же постился, зато не отказывал себе в разбавленном эле и с удовольствием наворачивал кашу с кореньями.

Альдору кусок в горло не лез. Он жестом подозвал слугу и велел налить вина. Он пил уже четвертую чашу и успел изрядно захмелеть. Набивать брюхо совершенно не хотелось — казалось, нутро было готово в любой момент отправить съеденные яства обратно, и эрцканцлер лишь пробовал блюда из уважения к работе напуганных переменами слуг. Благо вина было в избытке. Но, несмотря на обилие выпитого, согреться у Альдора все никак не получалось: по позвоночнику то и дело пробегал холодок, под ложечкой сосало.

Он бросил взгляд на сидевшую напротив Батильду — та, как ей и было положено, держалась прямо, ела с изяществом и производила впечатление благовоспитанной леди. Эрцканцлер отметил болезненную бледность и слабый аппетит будущей супруги, ставшие, вероятно, следствием недавних переживаний.

Грегор оказался прав хотя бы в одном. Их чувства и желания в действительности ничего не значили, а обстоятельства диктовали свои условия. Он женится на этой Батильде ден Зулль, станет бароном Ульцфельдом и постарается оправдать доверие друга. Батильда или еще кто-то — какая к черту разница? В жизни Альдора было только три женщины, к которым он испытывал привязанность. Мать, чей прах ныне покоился в фамильном склепе в Граувере. Обещанная другому человеку Рейнхильда Волдхард, о которой эрцканцлер старался и не вспоминать лишний раз, дабы не погружаться в уныние и жалость к самому себе. И сгинувшая в Ваг Ране Артанна нар Толл — чужачка, отчего-то относившаяся к нему с неизменным теплом и добротой, — чью разрушенную судьбу Альдор был вынужден оплакивать молча.

Миссолен.

Голос вырывал его из тьмы, тащил против воли на свет прямиком к всепоглощающей боли. Каждый раз это происходило все быстрее. Демос цеплялся за остатки уютного забытья — там не было мучений, не звучали голоса, не гремели удары собственного сердца. Но голос не знал пощады. Речь принадлежала женщине, но какой — Демос не понимал. Тонкие пальцы, темные глаза, черные волосы. Фиера? Лахель? Виттория? Все смешалось и померкло за густой пеленой тумана, упавшего на глаза. Вдали смеялись дети, лязгало оружие, пели птицы и монахи, шипело масло, скребли перья писарей…

Что из этого было явью? И кто вытаскивал его? Неужели…

— Матушка? — его губы шевелились, но не издавали звуков.

— Тише, тише…

Чьи-то пальцы приоткрыли его рот и положили под язык что-то твердое и горькое.

Больно. Было очень больно. Живот горел. Хотелось кричать, но не было сил даже скулить. Он пытался шевелить губами, как вытащенная из воды рыба, но даже дышать мог с трудом.

— Спи. Тебе еще рано возвращаться, — голос снова отдалялся, звук стихал, оставляя Демоса в одиночестве.

А затем его снова накрыла плотная тьма.

Его трясло, кидало из жара в холод и обратно тысячи раз. По спине стекали потоки ледяного пота, но в животе пылало пламя.

— Воды, — умолял он.

— Нельзя, — снова прошелестел голос, близкий и далекий одновременно, скрытый мокрой белой мглой. — Пока нельзя.

Те же тонкие пальцы — он их помнил, — снова открыли его рот и положили под язык горький песок.

— Больно…

— Знаю, — ответили ему. — Потерпи еще немного. Совсем немного.

Губы смочила какая-то вязкая жидкость.

И тьма вернулась.

Первым делом он застонал.

«Гореть мне вечно, как же больно!»

Демос осторожно открыл глаза. Хвала мертвым богам, ставни были плотно закрыты, и комната освещалась лишь несколькими свечами.

— Наконец-то, — вздохнул кто-то поблизости. — Давно пора.

Канцлер медленно повернул голову и увидел Витторию. Женщина сидела в кресле, устало привалившись к стенке шкафа. Под ее большими глазами залегли тени, тонкие черты изможденного лица обострились, а руки сотрясала мелкая дрожь. С тяжелым вздохом гацонка покинула свой наблюдательный пост и присела у изголовья кровати Демоса. Не задавая вопросов, она налила в чашу немного воды и поднесла к губам больного.

Напившись, он откинулся на подушку, стараясь не шевелиться, ибо болью отзывалось даже малейшее движение.

— Я дома? — удивленно спросил он, оглядев комнату.

— Да. Вчера мы перевезли вас в имение.

— Ну хоть что-то. Умру в своей постели, в окружении членов семьи — можно ли желать лучшего конца?

— Не умрете, — устало отмахнулась Виттория. — Помучаетесь с избытком, но будете жить. Теперь будете.

— Сколько времени прошло с…

— Четыре дня, — предвосхитив вопрос, ответила женщина. — Вам повезло с раной — все могло оказаться гораздо хуже. Как вы себя чувствуете, лорд Демос?

«Помнится, я обещал себе, что если она хотя бы однажды задаст подобный вопрос…»

Демос прислушался к своим ощущениям.

— Рана болит, — лаконично ответил он.

«Да, дражайшая, выглядишь ты немногим лучше меня. Как тебя угораздило так похудеть за каких-то четыре дня?»

— Так и должно быть, когда коварный маленький нож рассекает вам брюхо. Что еще вы чувствуете?

«Ярость, неутолимую жажду мести и желание сделать чашу из черепа твоего братца. Если, конечно, это была его работа».

— Пожалуй, я бы что-нибудь съел.

Виттория кивнула и подошла к столу, уставленному склянками всех цветов и размеров. В центре располагалась небольшая жаровня, на которой ворчал и бурлил котелок, распространяя аромат вареного мяса.

— У меня для вас плохие новости, — потушив огонь, возвестила гацонка. — Вы не сможете принимать твердую пищу на протяжении некоторого времени. Придется довольствоваться нежирными бульонами и рисовым отваром.

«Надо же! Еще не женаты, а уже такая забота о моей персоне. Ставлю полсотни аурэ, что сейчас она сама примется кормить меня с ложечки. Интересно, а дерьмо из-под меня тоже она выносила?»

— Полагаю, раз я смог пережить такое ранение, то и с диетой справлюсь.

Тем временем Виттория налила немного бульона в миску, остудила и аккуратно, стараясь не расплескать обед Демоса, опустилась подле него.

— Я могу поесть самостоятельно.

— Едва ли, — она зачерпнула ложку полупрозрачного месива и поднесла ее ко рту канцлера. — Но я никому не расскажу о вашем маленьком унижении. По крайней мере, именно поэтому я не подняла всех на уши, как только вы очнулись. Едва об этом станет известно, покоя вам не дадут.

— Не сомневаюсь.

— И вы больше не получите цайказии. Боль отныне придется терпеть.

«Жаль. Ибо когда я говорил, что у меня болит рана, я сильно преуменьшил. Она горит, съедает своим адским пламенем все мое тело, мешает думать… А подумать нужно».

— Переживу, это не первое мое ранение, — Демос попытался улыбнуться, проглотив очередную порцию бульона. — Где мои эннийцы?

— Ихраз во дворце. Как он сам выразился, старается не дать рухнуть плодам ваших стараний. Лахель — за дверью. Предпочитает караулить снаружи. Пригласить ее?

— Чуть позже, — Деватон попытался принять сидячее положение. Вышло скверно. Он махнул рукой, указывая на рану. — То, что мои внутренности не стали наружностями — ваша заслуга?

Виттория молча поднялась, чтобы убрать грязную посуду. Отвечать она, судя по всему, не собиралась.

— Я помню, что это были вы, — не отступал Демос. — Ведь лекарь отказался мне помогать.

— У вас хорошая память, — сухо ответила гацонка.

— Где вы учились искусству врачевания?

— Если это имеет какое-то значение — дома.

«С каких пор в обязательную программу образования женщин из высшего общества входит еще и медицина?»

Демос не сводил глаз с Виттории, нарочито внимательно переставлявшей склянки. Он понимал, что говорить об этом она не хотела.

«Но выбора у тебя уже нет».

— И вы тщательно скрывали свой талант — в противном случае я бы знал о нем раньше. Но зачем?

Женщина резко повернулась к канцлеру:

— А зачем мне было его афишировать? — раздраженно спросила она.

— Нет, милейшая леди Виттория. Вы прятали, а не просто не афишировали его. И я хочу знать, почему. Помните, мы договаривались о том, что тайн у вас от меня не будет. Я благодарен за спасение, но это еще не дает вам права меня обманывать.

Виттория проворчала себе под нос что-то по-гацонски.

— Меня предупреждали о вашем неуемном любопытстве, лорд Демос, но я не предполагала, что вы станете вести допрос самостоятельно.

«Вот же упрямая баба! Конечно, я сам допрашиваю! Как иначе докопаться до истины?»

— Расскажи мне, — прорычал канцлер, отбросив этикет. — Я, черт возьми, требую этого. С тех пор, как ты появилась в Миссолене, все пошло кувырком. Ты просила о помощи — я тебе ее предоставил. Хотела политической защиты — ты ее получила. Твой отец желал породниться — я, чтоб меня, выполнил и это условие! Меня чуть не убили, и, судя по всему, по заказу твоего брата. И все из-за тебя. Да, ты вытащила меня почти что с того света, но меня уже тошнит от этих гацонских игр, Виттория! Сколько еще крови я должен пролить за тебя, чтобы ты наконец начала мне доверять?

По лицу женщины пробежала судорога.

— Глупый, глупый и упертый бельтерианец! — прошипела она, приблизившись к кровати Демоса.

— Я всего лишь пытаюсь тебя защитить, — холодно ответил он. — Кстати, бульон был ужасен.

— Защитить он меня пытается, — передразнила его Виттория. — А тебе, великий и ужасный Горелый лорд, не приходило в голову, что порой и тебя самого лучше было бы ограждать от иного знания?

«Тогда я бы уже давным-давно был мертв».

— Это не тот случай. Я жду.

Вместо ответа Виттория схватила короткий и острый, словно бритва, ножик — такими лекари проводили операции, — и от всей души полоснула Деватона по руке.

— Проклятье! — выругался он и ошарашенно посмотрел на гацонку. — Что ты…

— Замолчи! Просто молчи и смотри.

«Что, черт возьми, происходит? Цайказия, говорите? Говорят, она вызывает ложные видения. Уж не застрял ли я в одном из них?»

Виттория села подле канцлера, стерла выступившую на месте пореза кровь полотенцем, плеснула на рану какую-то прозрачную жидкость и положила раненую руку себе на колени. Ее ладони были сухими и очень теплыми, почти горячими. Чем дольше она прижимала пальцы к ране, тем сильнее, как казалось Демосу, нагревалась рука.

— И что это?

— Помолчи, будь любезен, — шикнула Виттория.

Сердце Демоса ударило немногим более сотни раз, прежде чем женщина отпустила его руку.

— Ну а теперь смотри, — спокойно сказала она. — Только, пожалуйста, не кричи.

Деватон спешно ощупал место пореза.

«Не может быть…»

— Ничего не понимаю, — он удивленно уставился на гацонку. — Здесь только что была рана.

— Была.

— Как ты…

Виттория взглянула на него, как на идиота.

«Мертвые боги! Да она же… Дерьмо!»

— Так вот каким образом… — Демос замолчал, не решаясь даже произнести вслух предположение о колдовстве.

Виттория молча кивнула. Он видел, что сил говорить у нее не осталось — молодая женщина едва держалась на ногах. Усилие, приложенное для демонстрации ее возможностей, казалось, окончательно ее опустошило.

— Кто еще знает?

— Твоя эннийка, Лахель. Она мне помогала.

— Мы тебя не выдадим.

— Надеюсь. Ты хотел знать мою последнюю тайну — ты ее узнал, лорд Демос, — устало сказала Виттория и тяжело опустилась в кресло. — Больше у меня нет секретов.

«Все веселее и веселее. Нет, я знал, что она та еще стервозная ведьма, но не предполагал, что обзывательство окажется пророческим. И все же жаловаться грешно».

Деватон сдержанно кивнул:

— Спасибо.

Виттория торопливо выпила воды и снова оказалась на ногах, постаравшись принять бодрый вид. На ее лицо вернулась маска отрешенного высокомерия.

— И еще. Я вылечила не все — намеренно, чтобы не навлечь на себя подозрений. Когда в поместье узнали о случившемся, прислали лучших лекарей в приют. К этому моменту моя работа уже была закончена, и я могла бы сделать для вас больше, лорд Демос, но не хотела подвергать себя риску. Поэтому вашей светлости придется провести в постели неделю-другую.

«В этом даже есть определенное преимущество — хоть отдохну».

— Я хочу встать на ноги к свадьбе.

— Шанс есть. Только не перенапрягайтесь — рана может вскрыться в любой момент. Также я буду осматривать вас несколько раз в день.

— Как скажете, леди Виттория. Когда вы в последний раз спали?

— Нормально — в ночь накануне поездки в тот злосчастный приют. С тех пор я коротала время возле вашей постели, и прикорнуть мне удавалось редко. Но сейчас, когда итоги моей работы очевидны, я мечтаю о перине и подушке.

— Не смею задерживать. Вас не затруднит пригласить сюда Лахель?

Гацонка прикрыла глаза в знак согласия и поспешила оставить Демоса.

Отчет о событиях, произошедших во время его отсутствия, канцлер слушал в вполуха. Ослабевшего Деватона в этот момент занимали совершенно другие мысли.

«Как же забавно устроен мир… Интересно, что бы сказали напыщенные болваны из Малого совета, узнай они, что возводят на трон чету колдунов?»