3. Черные вихри

Мы покинули бар, сели в машину Иштвана, черную лоснящуюся «ауди». Рукопись он аккуратно завернул и взял с собой. Теперь она лежала на приборной панели, снова и снова притягивала к себе мой напряженный взгляд.

Только в машине я вспомнил, что забыл расплатиться за пиво, и честно признался в этом своему новому знакомому.

Он изобразил легкую улыбку и попросил меня не беспокоится на этот счет. У меня возникло подозрение, что заведение принадлежит ему.

Сев за руль, Иштван нацепил на ухо гарнитуру хендс-фри.

— Добрый день, — сказал он в пространство, вращая руль. — Да… Нет, я по другому поводу. У нас проблемы. С одним из моих людей… Да. У меня тут очевидец. Да… Конечно, уже везу.

Я молчал, косясь в окно.

Ехали мы довольно долго, в основном какими-то дворами и закоулками. В конце концов, я совсем потерял ориентиры. Стал смотреть на собственные сцепленные пальцы. Руки у меня дрожали.

Наконец мы миновали автоматически раскрывшиеся ворота с неразборчивой муниципальной табличкой, я рассеянно подумал, что это и есть место нашего назначения. При въезде Иштван продемонстрировал охраннику с автоматом на плече какую-то ксиву.

Иштван оставил машину на парковке, мы оказались у подножия длинного кирпичного корпуса с высокими окнами. Потом снова был пропускной пункт на входе, внимательная охрана. Я шел за Иштваном, как сомнамбула. Лишь ноги переставлял и крутил по сторонам головой. На меня вдруг накатила вязкая усталость. Нервы сдавали, должно быть. Утренних переживаний мне хватило за глаза. Поэтому теперь я шел, куда ведут, и ни о чем не думал. Иштван провел меня через шумную приемную, заполненную хором голосов, пиликанием факсов и кряхтением принтеров, в шикарный кабинет за высокими черными дверями, а сам, поздоровавшись с присутствующими, скрылся, бросив меня одного.

Только оказавшись в мягком глубоком кресле, я будто бы проснулся. Наверное, из-за солнечных лучей, которые били мне по глазам сквозь разомкнутые жалюзи. Я сощурился, пытаясь увидеть хозяина кабинета.

Жалюзи, щелкнув, сомкнулись. Я оглядел кабинет. Он был очень просторный, но производил впечатление какой-то музейной аскетичности. Это впечатление усиливалось предметами, висящими на голых стенах. С одной стороны несколько средневековых гравюр на черных паспарту, с другой — внушительных размеров диск ацтекского календаря, испещренный тонкой резьбой.

В кабинете нас осталось трое.

У стены на диванчике, под резным диском, устроился странный тип в водолазке, с глубоко запавшими глазами и лицом хронически больного.

Напротив меня, за громадным столом, на котором не было ничего, кроме телефона, стопки чистой бумаги и ручки, сидел хозяин кабинета. Он был тут, по видимости, самым главным. Худощавый тип в черном костюме и серой рубашке без галстука. У него была очень печальная улыбка, а голос такой, что впору шоколадные батончики рекламировать. «Густая карамель и толстый-толстый слой шоколада». Он был похож на актера с амплуа «героя-любовника», в силу возраста переквалифицировавшегося в директора похоронного бюро.

— Расскажите, пожалуйста, с самого начала, — сказал он сладким голосом. — Со знакомства с Никитой…

Немного подумав, я решил рассказать все, ничего не утаивая. Собственно, и утаивать-то было особенно нечего.

Тип с печальной улыбкой слушал меня очень внимательно, так и эдак вертел в узких пальцах рукопись, перелистывал ее, иногда ободряюще кивал мне, иногда задавал незначительные вопросы.

Второй тип, с запавшими глазами, сидел в углу, пристально пялился на меня. Молчал.

Наконец допрос закончился.

Главный встал из-за стола, медленно прошелся по кабинету взад-вперед, поглаживая подбородок. Вопросительно глянул на молчаливого типа, который продолжал сидеть в углу, пялясь на меня, как сыч.

— Все так, — голос у молчаливого был неприятный, скрипучий. — Слово в слово.

— Хорошо, спасибо. — сказал главный ласково. — Ты свободен.

Странный тип, никоим образом не выразив удивления, тихо удалился.

Главный сел в кресло, сложил пальцы замком.

— Неприятная история, Денис, — сказал он мне. — Очень неприятная. Но вы не волнуйтесь, вы пришли в нужное место. Теперь все будет хорошо.

Он говорил это таким задушевным тоном и так мягко, с легкой грустинкой, улыбался, что я почти поверил, что да. Все будет отлично.

— Стефан вам все объяснит подробнее, — добавил он.

Он сделал успокаивающий жест, ткнул в какую-то кнопку на телефоне, приложил трубку к уху.

— Да. Поговорили. Зайди ко мне.

В кабинет зашел Иштван. Вопросительно посмотрел на главного.

— Введи молодого человека в курс, — сказал тот. — Если с Никитой действительно случилась беда, понадобится замена. А он подходит вполне. Я одобряю.

Иштван кивнул, соглашаясь.

Мое мнение их совсем не интересовало.

— Вы что, типа госбезопасности? — спросил я негромко.

Они переглянулись, заливисто засмеялись, будто я очень тонко пошутил.

— Я сейчас тебе все объясню, — сказал Иштван. — Пойдем, Денис.

* * *

С того утра я стал его личным учеником.

В этом было что-то от всяких фэнтезийных фильмов про магов, рыцарей и прочее. Учитель и ученик. Горец Маклауд и Рамирес. Ну, на Кристофера Ламберта я никак не был похож, хотя в моем наставнике было что-то от Коннери.

Прошла длинная неделя. Никаких вестей о Никите не было. Зато с Иштваном мы встречались каждый день. С работы я слезно отпросился у начальника, симулировав грипп. Он поверил мне на слово, не спрашивая, конечно, никаких больничных. Черные вихри творили чудеса.

Иштван ежедневно приезжал за мной на черной лоснящейся «ауди», вез в какое-нибудь кафе, в дешевый ресторанчик или бар, или просто водил по городу. Выгуливал, короче говоря. Я задавал вопросы, он отвечал. Я пытался спорить, он объяснял. Вводил меня в курс дела, как и велел тот тип, с печальной улыбкой и сладким голосом.

Вот и теперь мы неторопливо прогуливались по набережной Москвы-реки.

Седовласый господин с благородной осанкой и изысканными манерами, и внимательно слушающий его молодой человек.

И мой последний вопрос явно озадачил седовласого господина.

Он извел меня своими проникновенными монологами, и я решил спросить напрямик «Иштван, а почему вы просто не расскажете всем остальным? Какого черта вы играете в разведчиков, а?»

Некоторое время он шел в молчании, задумчиво глядя на свои узкие начищенные туфли, ступающие по грязному тротуару.

— Видишь ли, Денис, — сказал он. — Мы, если можно так выразится, сберегаем огонь, бережно передаваемый из рук в руки с первобытных времен. Мы храним тяжесть тайного знания. Мы жрецы. Мы способны видеть то, что не видят другие. И использовать это мы вправе. Обычным людям наша сила недоступна. Это может прозвучать грубо, но они для нас — расходный материал, статисты. Ты должен свыкнуться с этой мыслью и отбросить любые сомнения в правильности своих действий. Случилось то, что случилось. Ты увидел то, что не видят другие. Никто в этом мире, кроме тебя самого, не обязан помогать тебе. Теперь ты сам должен завоевать свою свободу, счастье. Лично ты. На этом строится все функционирование нашей системы. Каждый здесь на своем месте. На этом строится принцип нашей работы. Конгломерат — то, что нас объединяет. Всех нас, «кукловодов», «черных пастырей», «минусов». Называть нас можно как угодно. Суть не в названии. Конгломерат и нерушимость его принципов гарантируют нам безопасность. Понимаешь?

Иштван указал на меня изящным жестом узкой ладони. У него были наманикюренные ногти. Почему-то сейчас это особенно бросилось мне в глаза.

С места, по которому мы шли, был виден Кремль. Я чувствовал отчетливое давление силы, накопленной за прошедшие эпохи. Пропахшие гарью, потом и кровью, тяжелые и мучительные века.

— Наш мир необычайно жесток, Денис, — продолжал Иштван. — Как бы не пытались скрывать эту извечную истину, она все равно всегда прорывается наружу. Побеждает в нашем мире, к сожалению, вовсе не добрейший и не милосерднейший. Побеждает сильнейший. Совершенно бесполезно цепляться за то, что иногда кажется стабильным, постоянным. Бесполезно. В мире царит хаос. Пытаться взять от него что-то, взять для себя по праву сильного — вот прекраснейшая из задач…

Ветер свободно гулял над рекой, налетал на нас порывами. Иштван зябко поежился.

— Хидег ван. Холодно…

Он, хоть и говорил по-русски почти без акцента, изредка вставлял в свою речь венгерские словечки. Видимо, мучила ностальгия по стране гуляша, чардаша и паприки.

— Что же делать, — спросил я. — Чтобы не растворится в этом хаосе?

— Очень просто. Не стоит прятаться. Не стоит залезать в теплую нору, надеясь переждать в ней трудные времена. Не надо вести себя, как все, нельзя дать облапошить себя. Посмотри, как живет большинство людей — они живут в иллюзии, в которую привыкли верить с детства. Не видят истинного положения вещей. Да им этого и не нужно. Но жестокость нашего мира, вспышки беспощадного хаоса, они достанут везде, помни об этом. Бесполезно обманываться и тонуть в невоплощенных мечтаниях. Нужно жить только своей жизнью. Не прячься! Выйди в поле, озаряемое вспышками разрывов, затянутое ядовитым дымом, продуваемое ледяными ветрами. Выйди и бейся. И побеждай. Мы «черные пастыри», мы стоим между людьми и тьмой, и видим ее, эту тьму, и она дарует нам наши силы. Никогда не забывай, этот мир — наш!

Иштван наморщил лоб.

— Знаешь, Денис, — сказал он. — надьён мегэхезтем… Я жутко голоден, давай найдем поблизости какое-нибудь кафе и выпьем по бокалу глинтвейна?

* * *

Я сделал себе бутерброд с колбасой, прожевал его, глядя в окно и вслушиваясь в бормотание купленного на днях телевизора. Подошел к окну, провел пальцами по прохладному стеклу.

За окном был тихий московский вечер. На город, отгоняя оранжевые лучи заходящего солнца, медленно опускалась тьма. Тьма звала меня, ошиваясь возле окна, шептала, приглашая выйти.

Мне вдруг остро захотелось повернуть все вспять.

Стать обыкновенным человеком. Нормальным. Пусть хоть самым последним лузером, застенчивым, неуклюжим… но таким, как все.

Что это? Внезапная слабость, фантомные боли души, которой я лишился?

Или разочарование в том мире, который я открывал для себя шаг за шагом. Хотя какой, к черту, выбор. Не об этом ли я мечтал со школьной парты — быть успешным, сильным, выделяться из толпы. Выделился, чучело гороховое.

— … обнаружена очередная жертва маньяка-убийцы, действующего на юго-западе Москвы, — бодро сообщал телевизор. — Ей стала студентка первого курса одного из вузов…

И нахрена я его купил? Слушать с утра до вечера всю эту чернуху? Смотреть на пародистов или сериальчики какие-нибудь с ток-шоу?

Вот тоже странно, с тех пор, как завелись деньги, все сильнее хочется их тратить, понакупить всякого барахла. Откуда это во мне? Жадность дорвавшегося до роскоши пигмея.

Не пришло ли это ко мне с черными вихрями? С пляшущими тенями?

Я брел по мрачным, темным коридорам своего сознания, где на поворотах шарахались от меня смутные лохматые тени, а потом впереди начал нарастать мрак, и какое-то пугающее существо громадным сгустком черноты стало приближаться ко мне. И когда я подошел к нему совсем близко, и протянул руку, чтобы остановить его, мои пальцы коснулись прохладного стекла… Я коснулся гладкой поверхности зеркала… С недавних пор мне стал очень нравиться Лавкрафт.

Я чувствовал, в том, что происходит, есть фальшь.

Сначала Никита, потом этот, старикан. Шаг за шагом они вводили меня в этот свой мрачный и злой мир, где каждый сам за себя, а людишки — стадо.

Учат меня, как щеночка. Вот мисочка, Шарик, из нее кушай. А писять на ковер нельзя, а то сделаем атата по попке!

Лабиринты вранья. Недоговорки, туманные намеки, осторожность. Все как у людей.

Значит, если нам обычным людям врать можно, можно и друг другу. «Минусы», не «минусы»… Без разницы. Кто такие люди? Материал, стадо. Пусть рвут друг друга на части, пусть убивают, грызут, насилуют, сжигают, пусть идут по головам, исполняя свои прихоти, пусть… Мы «минусы», мы сами так делаем. Мы строим из себя кукловодов, оставаясь такими же глупыми и злыми, как остальные. Как те, кого меня учат держать за куколок.

Зачем она нам, эта сила? Эти черные вихри? Пляшущие тени? Чтобы отогнать инспектора ГИБДД, тормознувшего за переезд двойной сплошной? Неплохо.

Можно с помощью этой силы убрать морщины, к примеру? Должно быть, можно. Вон, как старикан Иштван отлично выглядит.

А может, чтобы соблазнить топ-модель, ну или богатого любовника найти? Привет, Оксана!

Для того, чтобы не быть лузерами, одеваться в красивые шмотки с глянцевых страниц и ездить на хороших машинах?

Неужели, этим все ограничивается?

— … не ограничится, как сказал нам представитель пресс-службы, — бубнил телевизор. — Напомним, что это уже не первый случай. Череда убийств, объединенных общим почерком, всколыхнула…

Попробую, решил я. Если что, терять мне все равно нечего.

И гори оно все синим пламенем. Вернее, накройся черным вихрями.

Я отвернулся от окна, решительно направился в прихожую.

* * *

Тихим воскресным вечером я шел по зеленеющему парку. Оранжевый закат окрашивал все в теплые, ласковые цвета.

Возле пруда замерли в немом ожидании рыбаки с длинными шестами удочек. Над водой медленно двигалось горлышко пивной бутылки, похожее на поднятый перископ подводной лодки. Точно такие же бутылки сжимали в руках гуляющие по дорожкам молодые пары с детьми. На усталых лицах застыли невнятные ухмылки. Немолодые мужчина и женщина катили инвалидную коляску с ребенком. Они остановились, чтобы поглядеть на уток, улыбались.

Перейдя пустую улочку, я углубился во дворы, зажатые между девятиэтажек. Обошел двух пенсионеров-автомобилистов, громко обсуждающих качество асфальтового покрытия. По обрывку их разговора я узнал, что они собираются снова скинуться на какой-то бордюр. На баскетбольной площадке возле школы плечистые старшеклассники боролись за ярко-оранжевый мяч. Пытаясь выглядеть еще более внушительно в глазах потягивающих пиво зрителей, старательно матерились ломающимися голосами.

Здесь, в этих тихих дворах, все было так же, как и пять, и десять, и пятьдесят лет назад. Люди не менялись.

Средненькая жизнь. Все как у остальных. Не зло и не добро, а так, мелочи.

Что я должен чувствовать к ним по мысли Иштвана? Идя мимо этих обшарпанных девятиэтажек и зеленеющих двориков? Презрение? Жалость?

Если прислушаться к себе самому, не врать себе самому… я не хотел быть одним из них, не хотел быть «как все».

Добро пожаловать в «минусы», приятель. Мне не нужны идеалы, навязанные другими. Не нужны лишние эмоции. Они мешают воспринимать реальность мира и воздействовать на него. Не стоит идеализировать мир, потому что надо лишь присмотреться повнимательнее, чтобы понять, что нет здесь ничего идеального. Мы все очень странные животные. Обманываем сами себя, загоняем сами себя в клетки. Ницше говаривал: «в иные дни меня охватывает чувство, мрачнее самой черной меланхолии — презрение к людям»… Впрочем, он плохо кончил.

Я шел без определенной цели. Просто шатался по улицам. Хотя цель у меня, конечно, была. Просто я не думал о ней.

Расслабить подсознание, говорил Иштван, дать ему самому все сделать за тебя.

Так и поступим.

Ночь осторожно накрывала Москву черным одеялом. Одно за другим зажигались окна домов.

Я чутко прислушивался к звукам города. Долетал лай собак, выгуливаемых владельцами перед сном. Из приоткрытых окон долетали звуки работающих телевизоров, обрывки разговоров.

Пошарив за пазухой, я отгородился от города пуговками наушников. Нашарил брелок мп3-плеера.

Музыки у меня записано навалом, от Грига и Брамса до брутального скандинавского дэт-металла, а выпал почему-то опять «Пикник». «Прячься в темном углу, досчитай до ста. Пляшут искры около рта».

Я зло усмехнулся. Как-то везет мне с этим делом, последнее время.

Над Москвой в разрывах туч висела полная луна.

Я укрылся от ее света в тени исписанной матерной руганью трансформаторной будки. Стал ждать, внимательно наблюдая за пустой улицей.

Человек, которого я ждал, приближался.

В дальнем конце двора, где в лунном свете поблескивали ребра гаражей-ракушек, послышался негромкий перестук каблучков по асфальту.

В свете фонарей показался силуэт девушки, торопливо идущей к подъездам.

Задержалась на вечеринке? Или на свидании? Вот только почему ухажер не провожает тебя, девочка? Я читаю тебя, как книгу. Ты спешишь домой, к родителям, которые не могут уснуть, изводясь, нервничают. Опять скандал будет, думаешь ты. Но, поверь, их опасения, к несчастью, оправданы как никогда.

Затаив дыхание, я ждал, когда девушка поравняется с моим укрытием.

Было очень тихо. Только стук каблуков. Только изредка долетающий из-за домов шум проносящихся автомобилей.

И еще негромкие шаги по вытоптанной земле на детской площадке. С противоположной стороны двора.

Он медленно шел наперерез девушке. Шел уверенно, не сомневаясь в успехе. Я беззвучно улыбнулся. Она должна была стать четвертой за месяц. Вот только охотник не мог предусмотреть, что сам превратился в добычу.

Сила, говорите, господин Иштван? Посмотрим, что это за сила. И как она работает, если использовать ее всерьез.

Девушка ускорила шаг. Наверное, даже не зрением, а каким-то шестым чувством ощутила исходящую из темноты двора угрозу.

Та самая девушка, которая через несколько мгновений должна стать жертвой маньяка. Она, конечно, не успела бы добежать до подъезда. И на ее крики, если бы она успела закричать, вряд ли кто-нибудь выбежал бы из старой пятиэтажки. Такой у нас жестокий мир, ребятки. Каждый сам за себя.

— Ждешь кого? — я вышел из тени.

Он резко обернулся. Испуганно, как дошкольник, которого застали за разглядыванием собственных причиндалов. Оторопело уставился на меня.

Глаза его поблескивали тускло, как у снулой рыбины, в уголках губ пузырилась слюна.

— Кто… кто ты такой?!

Надо же, у него хватило смелости задавать вопросы.

Я не стал ничего говорить.

Черные вихри, чернее ночи, послушно заплясали перед моими глазами. Как тогда, сплетаясь в черную крупу из ярости. Роящиеся вихри цвета ржавчины, цвета моего гнева.

Пора проверить, как далеко я могу зайти.

Торопливо набрав код домофона, девушка вошла в дом.

За лязгом закрывающейся железной двери она не услышала отрывистый вскрик, донесший из темноты двора.

* * *

Я быстро шел прочь, через темные пустые дворы, мимо погруженных в глубокий тяжелый сон домов и одиноких фонарей. Прочь от места преступления. Шел, не разбирая дороги, упиваясь новыми ощущениями.

Вокруг меня была лишь тьма и притихший город. Но еще больше тьмы было во мне.

Я сделал это. Получилось. И никаких угрызений, вообще ничего. Просто прикончил гада. Высушил его, выпил. Взял себе его силу.

Все удалось мне легко и играючи. Интерфейс интуитивный. Просто дай подсознанию сделать все самому. Так и получилось.

Вот как, оказывается, это работает. Нет, мы не вампиры. Хотя Никита был прав, что-то общее с этими сказочными персонажами у нас есть. Мы тоже можем выпить человека до дна. Мы, «минусы».

Начинало светать. Я вышел на какую-то пустынную улицу. Не было ни машин, ни пешеходов.

Только одно напоминало о том, что я находился в городе-миллионере. С утробным ворчанием приближался, сверкая глазами-фарами, одинокий троллейбус.

Я пошел вдоль по улице. Троллейбус плелся за спиной, поскрипывая разношенными деталями, по-стариковски покряхтывая. Возле покосившейся штанги с желтой табличкой, обозначающей остановку, меня нагнало, наконец, его утробное ворчание.

Троллейбус остановился. С шумным вздохом распахнул двери.

Я схватился за поручень, запрыгнул в салон через среднюю дверь. Пассажирские кресла и проход между ними были погружены в полумрак. Свет горел лишь в кабине водителя.

В троллейбусе кроме меня находился лишь один пассажир. Статный седой мужчина в светлом пальто.

Двери захлопнулись, и троллейбус тронулся вперед, быстро набирая скорость. Седой пристально смотрел на меня.

Голубые отсветы рекламы на миг озарили его лицо.

У меня сердце сжалось. Опираясь на поручень, я подошел к нему.

— Йо реггельт! — сказал я негромко. Это у меня получилось разучить.

— Кёсёнём, Денис. И тебе доброго утра. — Иштван изобразил необычайно дружелюбную улыбку. — Ты тоже любишь ранние прогулки? Ночь еще властвует над миром, но ее власть вот-вот падет под ударами света.

Он кивнул на сиденье напротив. Я сел.

— Знаешь, Денис, я обожаю ночь. Эйсака… Мир погружен во тьму, его уродство и грязь не режут глаза. Ночь — прекрасное время. Наше время, время охоты…

Я оглянулся на ярко освещенную кабину водителя. Она была пуста.

— Круто, — сказал я вполголоса.

Он весело кивнул.

— Вот, решил под утро покататься. Тем более, час назад прошла оперативная информация. На юго-западе случилось кое-что интересное.

Я кивнул, демонстрируя легкую заинтересованность.

— Я уже просмотрел присланные материалы, — продолжал он, насмешливо разглядывая меня. — Следы были превосходно заметены. Чистая работа. Контора, должно быть, рвет и мечет…

Я молча кивал, рассеянно слушая.

Наивный дурак, вот я кто.

Я закрутил вокруг него черные вихри, а потом он вскрикнул, глаза его полезли на лоб, пена запузырилась в уголках обкусанных губ, и он упал, суча ногами. А я стоял и смотрел сверху вниз. Пялился на роящуюся черную крупу, которая облепляет его, как мириады жадных москитов, и беспощадно жалит, высасывая его жизнь.

Жизнь его перешла в меня, подарив ощущение силы, дикую эйфорию, сумасшедшее ощущение пьянящей свободы.

И он остался валяться там, возле трансформаторной будки.

А они вон как, оказывается, работают. Быстро пронюхали. И эти уже все знают, и Контора…

Про Контору, а никак иначе это загадочное учреждение Иштван при мне не называл, я, в сущности, ничего не знал. Знал, что они что-то вроде закрытой спецслужбы, занимающейся паранормальными делами, «минусов» недолюбливают, хотя тоже знают, как правильно надо смотреть на мир. Знают о черных вихрях, пляшущих тенях и всяком таком прочем.

Но как они могли установить все так быстро? Черт, я ведь ничего про них не знаю.

А Иштван? Неужели, он догадывается? То-то он речь про охоту завел, старый лицемер.

Иштван продолжал, как ни в чем не бывало:

— … и убраны следы вмешательства. Таким образом определить направление уходящего «кукловода» практически невозможно. «Индикаторы» наших конкурентов сбились, не смогли ничего обнаружить. Пожалуй, Денис, нам стоит подробнее разобрать этот, в своем роде, замечательный случай. Пора уже натаскивать тебя на практике…

Я слушал его с максимально спокойным видом. И старался даже не думать о своей вчерашней охоте. Черт его знает, может, он и мысли читать может? У меня же получилось что-то вроде этого? Вчера, на пике, когда я поймал след этого ублюдка? Я же смог найти это гада… выследил его, сам не зная, как. Просто шлялся по городу, музычку слушал на плеере. И вышел именно в то место, где он должен был напасть на девицу.

На смену эйфории с каждой минутой приходила апатия, усталость. Веки мои наливались тяжестью, язык заплетался. Я находился на хрупкой грани реальности и сна.

— Отпираться бесполезно, Денис, — сказал вдруг Иштван. — Ты прикончил его, верно?

Голос у него был угрожающе равнодушным. Он уверенно смотрел на меня.

Я почувствовал досаду от своего прокола. И какую-то обреченную злобу. Честно говоря, после вчерашнего мне уже было на все наплевать.

— Ну, я.

Мы смотрели друг другу в глаза.

— Хм, надо же, — он довольно оскалился. — Иген, эртем. Да-да, теперь понимаю. Это же просто потрясающе! Выследил маньяка, которого ищет милиция уже несколько месяцев и… — Угрожающие интонации в его голосе неожиданно сменились неподдельным восхищением. — И, разумеется, ты сделал это из сочувствия к его будущей жертве?! Из сочувствия! Какой ты все же наивный! Но мне следует отметить — какая чистая работа. Почти никаких следов! Если бы не пара деталей, они бы даже причину смерти установить не могли. Я сам виноват, что не предупредил тебя об «индикаторах». Иногда они устраивают прогулки по городу. Так случилось и в этот раз… Да, а теперь я все же добавлю небольшую ложку дегтя…

Я напряженно смотрел на него. Не мог понять, что за игру он затеял.

Иштван положил руку мне на плечо.

— Скажи мне, пожалуйста, — зрачки Иштвана вытянулись узкими вертикальными черточками. Он впился в мое плечо скрюченными пальцами, в бешенстве зашипел. — ТЫ ЧТО ЖЕ ДЕЛАЕШЬ, МАЛЬЧИШКА?! Хочешь нас подвести под удар? Весь Конгломерат?!

Я молчал, стиснув зубы.

— Они же все время ищут, как до нас докопаться! Все время роют землю вокруг нас, сжимают кольцо. Они не спят по ночам, не думай… Они следят за нами! Если еще раз подобное повторится, я лично сдам тебя Конторе! А уж они придумают, как с тобой разобраться…

Слегка успокоившись, он отпустил меня, ободряюще похлопав по плечу.

— Никогда! Никогда больше не делай так. Я ценю твой выбор. Но не тогда, когда он ставит под угрозу дело. Наше дело. Тегнап, Денис, вчера… Вчера ночью ты шел по грани!

Троллейбус замер, двери его распахнулись.

Я перевел дыхание. А затем сказал, то, о чем думал все то время, что прошло после завершения моей охоты:

— Я почувствовал…

Иштван, уже собираясь уйти, остановился, и внимательно посмотрел на меня, ожидая продолжения.

— Почувствовал свободу. Безграничную. Черные вихри… И я понял, что это. Свобода от самого себя. От рамок и запретов, которые есть в тебе самом, а не во внешнем мире… Свобода от того, чтобы быть человеком. Вести себя, как человек. Запредельное, черное… Оно захватило меня, когда я пил его. Пил этого урода, его жизненную силу. Нарушить все, все запреты, и переступить даже через самого себя. Выследить жертву — сволочь, подонка, пропитанного злом. Напугать его, увидеть в его больных глазках страх… А затем убить зло! Выпить его жизнь до дна. И бежать прочь, долго бежать по ночному городу, чувствуя, что тебя переполняет чужая сила, чувствуя, что зло постигло возмездие, чувствуя, что ты перестал быть человеком…

Иштван задумчиво кивнул.

Таким я его еще не видел — слишком серьезным, без привычного налета холодной аристократичной иронии. Слишком старым.

— Значит, это того стоило, — сказал он, отворачиваясь.

— Я не закончил, — сказал я тихо.

Он помедлил, прислушался.

— Еще я почувствовал боль…

Иштван молчал.

— Эта боль, она поселилась во мне. Вы никогда не говорили про нее. Ее совсем нельзя заглушить. Ни лекарствами, ни выпивкой, не наркотиками, ничем… Ее не извлечь из себя, не выковырять ножом. То, что эта боль терзает, нельзя потрогать руками. И ведь она теперь всегда будет со мной, да? Разъедать изнутри, сводить с ума… Иштван, это ведь страшно.

— Самое страшное не это, — сказал Иштван глухо. — Страшно, это когда совсем перестаешь чувствовать боль.

Запахнув пальто, не оборачиваясь, он спустился на тротуар. Пошел прочь по улице.

Я смотрел ему вслед. Старому и жестокому «минусу», который не разучился чувствовать боль.

А ведь я мог сразу открыться ему. Он бы не выдал меня.

Мы с ним поняли друг друга.

* * *

Я ворочался на постели, кушетка скрипела подо мной пружинами, одеяло свалилось на пол. Я пребывал на грани сна и яви, и черные тени одолевали меня, плясали по стенам. И роилась ржавая труха, сплетаясь в уродливые узоры, стараясь забраться в глаза. Расцарапать их, войти в меня, завладеть мной от макушки до пяток.

Меня била нервная дрожь, озноб, я грезил, сознание заполняли размытые образы, застилала пестрая мерцающая пелена бреда.

Я вскочил, судорожно шаря ладонью по стене.

Никита забежал в комнату и закричал: «Помоги мне! Помоги мне, братан! Спрячь меня, за мной гонятся вампиры!»

Я сказал ему: «Вампиров не бывает, ты же сам мне сказал».

Тогда он рассмеялся, стер Никитино лицо, и я увидел морду маньяка с хлопьями пены в уголках рта.

Он спросил: «Зачем ты убил меня? Я хотел подарить этой девочке радость! Радость! Радость! А ты убийца! Убийца! Убийца!»

Тогда я проткнул его насквозь ржавой железной трубой из нашего школьного туалета, и он запричитал ломающимся голосом десятиклассника Штыря: «Пацаны, что это, пацаны, как он сделал это, мне больно, пацаны!»

Он пополз, цепляясь за разбитую кафельную плитку. Но никуда уползти он не смог. В комнату зашли люди в темных куртках и бейсболках, и с хлесткими хлопками расстреляли его в упор из пистолетов с длинными глушителями.

В меня они тоже выстрелили, и я выронил сверток с рукописью, написанной по-французски. Сверток покатился по полу, как шар для боулинга, гулко громыхая по расшатанному паркету. Ударился о стену, развернулся, и из него показалась белозубо ухмыляющаяся загорелая голова Иштвана с безупречной прической.

«Я все видел», сказал он. «Я сообщу о тебе в Контору, и они там с тобой такое сделают, что ты в самом страшном сне представить не мог…». Он стал скалиться и ругаться по-венгерски, и мне пришлось схватить его, я решил выкинуть голову в форточку. Но запор форточки никак не поддавался, а Иштван продолжал ругаться и пытался укусить меня за пальцы. Но я держал его крепко, и только форточка никак не поддавалась, никак не хотел поворачиваться шпингалет, который я толкал ржавой трубой, страшно скрежеща, а ржавчина сыпалась и сыпалась сверху, мне в глаза мелкой бурой крошкой, черной трухой, облаками жадных москитов, которые хотят прогрызть глаза…

Я заорал в голос, вскакивая и сбрасывая одеяло на пол.

Бессильно рухнул на кровать, раскинув руки. Кушетка сдавленно скрипнула.

Я зажмурился, стиснул зубы, застонал от ноющей боли.

Тело ли болит? Или душа, навсегда лишенная человеческого света, человеческого счастья? Тону в черноте, она затягивает меня все глубже и глубже. Как трясина. Чем сильнее дергаешься, тем глубже затягивает.

Я провел ладонями по лицу. Громко выдохнул.

Спать больше не хотелось. Шлепая босыми ногами, я поплелся на кухню. Раскрыл холодильник, щурясь на яркий свет. Вытащил банку энергетика. Поболтал ей, открыл, громко чпокнув кольцом. Стал жадно пить ледяную шипучую жидкость.

Слишком много впечатлений за такой короткий срок, подумал я, устало прислоняясь лбом к прохладному боку холодильника.

Никита, «минусы», Иштван, Оксана…

Сколько я ее не видел? Вот пойдем в сентябре в универ, увидимся. А пойду ли я? Зачем мне теперь это — когда передо мной такая бездна возможностей. Черная клубящаяся бездна.

Какое-то безумие. Любовь-морковь, ну надо же. Какая-то злая и яркая искра, которая вспыхивая, обжигает изнутри. Но я не хочу сгорать ради нее. Я не хочу быть ее рабом. Погасить бы эту искру, затоптать. Не хочу превращаться в ее жертву.

Черная тропинка ведет меня в ядовитый туман, в серую хмарь, все дальше и дальше. Но темнота эта никак не согревает, от нее мертвецки холодно. А свет обжигает меня, загоняет обратно, в нору. Без света можно замерзнуть. Стать льдом, стать трупом. И может тогда пройдет боль.

Ведь так всегда, подумал я. Если ты слаб, твоя любовь будет мучительным добровольным рабством. А если силен — твоя любовь будет милостью.

Мне нужно было что-то делать с этим. Иначе я рисковал сойти с ума.

Решение пришло само, окончательно сформировавшись.

На часах было пять утра, но Иштван разрешил мне звонить в любое время. Я набрал его номер.

— Иген, — сказал он. — Я тебя слушаю, Денис.

Будто ждал моего звонка.

Может, и ждал.

— Я хочу поступить к вам на службу, — сказал я. — Конгломерат… Мне кажется, я готов.

Загрузка...