Площадь Ильича

День 30 апреля заканчивался в бурных производственных баталиях. Две бригады согласились остаться со второй смены в третью, ещё одна воспротивились окончательно и бесповоротно, не вдохновлённая обещанной в получку премией и двумя наличными червонцами, мотивировав это тем, что магазины давно закрыты, в «Журавли» такой порой вечно не пробиться, а ж/д им совсем не по пути…

Домой заторопились.

Ладно, идите, можно подумать, что только вас дома ждут… Мне тоже пора. Хотелось бы выспаться перед демонстрацией.

Заскочил в кабинет, открыл сейф. Плеснул в стакан граммов 150 из початой бутылки. Хватит, а то развезёт ещё с устатку. Завтра праздник, завтра и погуляем.

Уходя, пробежался по центральному пролёту, дал последние ц/у бригадирам.

Через проходные промчался без пяти двенадцать. Вахтёр уже задрёмывал на своём стульчике, вяло махнул рукой на предъявленный пропуск.

В парке, как назло, фонари не горели. Ну и чёрт с ними. Не споткнуться бы только. Или на патруль не налететь, в предпраздничную ночь наверняка на улицах ментов полно, особенно в парке. Загребут ещё в мойку, телегу на завод пришлют, объясняй потом что к чему… Выговор, премии лишат, на партком вызовут…

Ладно, парк проскочили, теперь через площадь, в подворотню — и прямо по Комсомольской, тут уже недалеко до дома.

Что это они перед праздником электричество экономить вздумали? Обычно всё огнями горит и сияет, а теперь вот и площадь в каком-то полумраке… Туман, что ли какой? Ага, похоже на то… Клочьями какими-то… Пьедестал в центре площади виден хорошо, а вот фигуры Ильича на нём не разглядеть. Возле ДК трибуны поставили к завтрашнему дню, их видно, а самого ДК — нет… Да вообще ничего не видно кроме постамента без Ленина, да ещё трибун…

Интересно, памятник что, на реставрацию сняли? Перед самым праздником? Я ж на работу шёл — он ещё стоял. И когда его теперь на место поставят, что там можно за ночь отреставрировать?

Я чуток притормозил. Вон мужики какие-то стоят возле трибун. Поджидают кого? Или может — менты? Да нет, вроде без формы…

Ладно, чего мне к ним подходить, мне левее, можно даже и не через подворотню, а через сквер. Сейчас мы…

Чёрт, чёрт! Что за ерунда? Хотел же ещё левее, через сквер — а ноги сами несут к трибунам!

Стоп. Постоим минутку.

Назад вернёмся. Не нравятся мне мужики эти. Не такие они какие-то. Прицепятся ещё… Их-то трое, а я один…

А, хрен с ним, вернусь чуток назад, музыкальную школу обогну — и вперёд, по Комсомольской, до самого дома, да побыстрее! А они пусть себе возле трибун стоят, дураков ждут!

Не вышло.

Я так и не понял, почему ноги меня опять вынесли прямиком к трибунам. Только что вроде бы заворачивал за музыкалку, а вот опять — трибуны и троица мужиков, уже перед самым носом.

Вот те, бабушка и ночь на первое мая…

Вальпургиева, кстати, ночь.[1]

Стоп. А видок-то у мужиков ошарашенный… Похоже, мнутся в замешательстве, оглядываются… Смотрят на меня, как на чудо заморское…

На вид — вроде свои, заводские. Ага, вон у рыжего — даже рожа знакома. Не иначе, где-то у вагонников работает. А тот лысоватый, длинный — не у дизелистов ли случаем? Третьего что-то не припомню…

Похоже, не только мне не по себе, им тоже…

Ну что ж. Попробуем разобраться. Подойду спокойненько. Главное — не показать, что волнуюсь. И расспросить, что тут, мол, мужики, да как. Поздороваться, не забыть…

Не успел.

Где-то неподалёку огромные башенные часы начали отбивать полночь.

Какие часы? В городе нет часов с боем!

Наверху что-то зашевелилось. Я поднял голову.

На трибуне стоят люди. Один впереди, остальные — чуть сзади и по сторонам, как бы окружая переднего почтительным полукольцом. Лиц не разобрать, ясно только, что у первого бородка клинышком и на голове кепка, а у кого-то из свиты блещет пенсне, у кого-то топорщатся усы…

Остальное сливается в вяло шевелящуюся тёмную безликую массу.

Звук: шорох? шёпот? слов не разобрать.

Фигура в кепке знакомым жестом вскидывает руку — вперёд и вверх…

Свита застывает. Теперь движение начинается здесь, внизу. Ноги сами относят меня в сторону, рядом — рыжий вагонник… Лысоватый дизелист с незнакомцем остаются неподалёку от трибуны.

С этого момента я начал воспринимать происходящее отстранённо. Как будто бы наблюдал за своими действиями со стороны, не покидая впрочем, тела… Меня уже ничего не удивляет, а если и удивляет, то опять же, как бы — со стороны…

Перед трибунами — круг, образованный горящими факелами.

Мы с Рыжим — снаружи, Длинный с незнакомцем — внутри него.

В огненном круге начинается медленное движение.

Два хищника выжидают момент…

Кто первый?

Ноги расставлены и чуть согнуты…

Фламберг[2] в вытянутых руках змеится холодным пламенем над головой…

Это Длинный.

Левый бок повёрнут к противнику, правая нога позади…

Поясной меч прячется за щитом, остриём вперёд…

Это Незнакомец.

Кружатся, кружатся…

Нет.

Это Незнакомец кружится вокруг Длинного, выжидая…

Длинный только поворачивается, следя за Незнакомцем…

Незнакомец делает несколько движений своим мечом навстречу фламбергу…

Прощупывает противника.

Длинный как бы просыпается.

С перехватом, обеими руками, крутит фламберг перед Незнакомцем.

Правая рука на рукояти, левая — за перекрестьем, перед «клыками».

Фламберг превращается в копьё. Уколы наносятся легко и часто — Длинный тоже прощупывает, выжидает…

Незнакомец парирует уколы щитом, пуская фламберг вскользь по его поверхности.

Полуторный меч выжидает, выжидает, выжидает…

Танец продолжается…

Кружатся, кружатся, кружатся…

Незнакомец танцует на расстоянии, пытаясь зайти с фланга или в тыл.

Длинный разворачивается на месте, держась всё время лицом к Незнакомцу.

Незнакомец ловит момент: бросается вперёд, промахивается: вскользь по фламбергу, разворачивается — нет, пусто…

Фламберг — вертикально, остриём вниз: выжидает…

Незнакомец — кружится, кружится, кружится…

Небольшой круглый щит делает своё дело…

Фламберг держит Незнакомца на расстоянии…

Тот пытается сократить дистанцию…

Удар.

Удар.

Ещё удар.

Незнакомец, кажется, начинает уставать…

Длинный замечает это, наносит несколько ударов наклонно по сторонам головы…

Незнакомец парирует щитом, затем подставляет меч, уходя под удар, отводя фламберг чуть в сторону и выходя во фланг…

Длинный разворачивается вполоборота к Незнакомцу, бросив фламберг вертикально за спину, остриём вниз…

Удар.

Фламберг содрогается.

Раз-з-зворот.

Отступ.

Ещё раз-з-ворот.

Удар — в ответ.

Отступ…

Удар.

Протяг — на себя…

Доспех на спине разрублен и разрезан волной фламберга вместе с телом…

Всё.

Трибуны ревут, головные уборы летят ввысь…

Рука вновь вскидывается знакомым жестом…

Жёсткая холодная ладонь с силой толкает в спину.

Я понимаю.

Я делаю шаг вперёд.

Вхожу в огненный круг.

Нет ничего — абсолютно.

Ни мыслей, ни чувств…

Напротив — Рыжий…

Я не знаю, что надо делать — но словно кто-то делает всё за меня.

Нет, не так.

Он — это я.

Или — я просто делаю то, что он умеет.

Память предков? Игра Богов?

Или — нами играют, как куклами?

Рыжий танцует напротив.

Сабля. Щит. Маленький. Круглый.

Щас, щас, щас…

Сабля — не фламберг.

Крутится пропеллером перед носом…

А у меня-то — что?

Блин…

Пустые руки?!!

БЛИН…БЛИН!!!

О!

Сабля вылетела прямо в лицо, уход влево, сабля чиркает по щеке, и — из рукава (МОЕГО!!! рукава) вылетает гирька…

Ладненько, ладненько-то…

Вот теперь — и поиграем на равных. Надеюсь.

Не с пустыми руками ведь теперь.

А Рыжий — то не промах…Цеплянул ведь щеку-то!

Ладно. Это всё мелочи. Пустяки. Дело житейское.

Главное — не торопиться…

Не торопись, говорю!

Попрыгай, повертись…

ПОДОЖДИ!!!

Присмотрись… Приценись…

Что у него, а что у меня…

Понял, что к чему???

А???

Ну — поехали!

Я не понимал, что к чему, просто — делал, и всё.

Или кто-то, кто ведает моей судьбой, делал всё за меня…

Сабля мельтешит перед носом.

Крутись, крутись, это в твоих интересах…

Он машет — ты крутишься…

Теперь — вот где твоё…

Гирьки вылетели обоеруч. Только свист пошёл…

Чак Норрис со своими нунчаками отдыхает в тени акаций…

Не-а, не-а…

Не подходи…

А, перерубить задумал —

Попробуй.

А.

А мы вот тебе попробуем по другому…

Ап…

Оп…

Эх…

Эй…

Вот!

Одна цепочка закрутилась вокруг сабли, рывок вверх и влево, сабля вылетает из руки, другая — переметнулась через щит, перевалилась, ударом проламывая лобную кость…

— Вставай, да вставай же! — Жена, казалась, готова была меня растерзать. — Половина десятого, на демонстрацию опоздаем, полчаса тебя бужу!

Я с трудом разлепил глаза. Голова раскалывалась, всё тело болело, как побитое… Чёрт, неужели такое может быть после ста пятидесяти вчерашних граммов? Ничего не понимаю: ну, устал, немного выпил… Так не литру же!

Кряхтя, встал, торопливо умылся, побрился, чай пить не стал, только махнул рукой на зов жены. Надел выглаженную накануне рубашку, пиджак, галстук повязывать не стал, сунул в карман поллитру…

— Всё, поплыли!

Жена что-то недовольно буркнула в ответ, покосившись на оттопырившийся карман…

Хорошо, что идти недалеко.

Народ уже бурлил вовсю. Собирались по производствам, по цехам, группируясь вокруг начальства. Некоторые челноками сновали от одной группы к другой, общаясь со знакомыми. Мы с женой протолкались к своим, народ обрадовано загудел, обступил со всех сторон. Я тупо пожимал протянутые руки, улыбался, кивал в ответ на поздравления. Голова трещала как спелый арбуз, затисканный руками придирчивого покупателя… Ничего, сейчас по маленькой с ребятами для разгону выпьем — полегчает.

— Что, что ты сказал?

До меня только что дошло, о чём толкует мне мастер второго участка.

— Да вы что, не слушаете что ли? Помер, говорю, ночью. Да вы помнить его должны, он у вагонников работал, а у меня на участке в командировке был. Рыжий такой.

— Как так помер?

— Да никто не знает, как, от чего… Помер, да и всё. А может, убили. Ночью. Утром нашли вон там, в парке, видно с работы шёл. Вроде — лоб разбит… Может, как падал — ударился… Подходил я сейчас к вагонникам поздороваться, они и сказали… А там, в парке ещё кого-то…

Внутри что-то ухнуло, и я оглох.

Когда, наконец, понял, что меня тормошат и спрашивают, не плохо ли мне…

Покачал головой, сделал отстраняющий жест.

Достал из кармана бутылку.

Сорвал зубами безъязычковую новомодную крышку и выпил не отрываясь…