Племя тьмы

1

— Это не совсем то, что я ожидала, — говорила Джулия, стоя в прихожей. За окном смеркалось, холодный августовский день подходил к концу. Не самое подходящее время осматривать дом, который так долго пустовал.

— Да, работы тут хватает, — согласился Рори. — Да и неудивительно. Здесь ничего не трогали со дня смерти бабушки. Года, наверное, три! И потом, я уверен, последние годы жизни она не очень-то следила за порядком.

— А дом твой?

— Мой и Фрэнка. Он был завещан нам обоим. Но кто последний раз видел моего старшего брата, вот что хотелось бы знать?

Она пожала плечами, притворившись, что не помнит, хотя на самом деле помнила очень хорошо. За неделю до свадьбы…

— Кто-то говорил, что он провел тут несколько дней прошлым летом. Не сомневаюсь, что в любовных играх. А потом опять куда-то исчез. Собственность его не интересует.

— Ну а что, если мы въедем, а он вернется? Он ведь имеет такие же права…

— Откуплюсь. Возьму ссуду в банке и откуплюсь от него. Ему всегда не хватало денег.

Она кивнула, но, похоже, все еще сомневалась.

— Не беспокойся, — сказал он, подходя к ней и обнимая. — Дом наш, малышка. Маленько подкрасим, подновим, и здесь будет, как в раю.

Он испытующе вгляделся в ее лицо. Порой, особенно в минуты, когда ее, как сейчас, терзали сомнения, красота этого лица становилась почти пугающей.

— Верь мне, — сказал он.

— Верю.

— Тогда все в порядке. Переезжаем в воскресенье, ладно?

2

Воскресенье.

В этой части города оно до сих пор еще являлось «днем господним». Даже если владельцы этих нарядных домиков и чистеньких наглаженных детишек больше и не верили в Бога, воскресенья они чтили свято. Несколько занавесок на окнах отдернулось, когда к дому подкатил фургон Льютона и из него начали выгружать вещи; наиболее любопытные соседи даже прошлись пару раз мимо под предлогом выгуливания собак, однако никто не заговорил с новыми жильцами и тем более не предложил помочь выгружать вещи. Воскресенье не тот день, чтоб потеть в трудах праведных.

Джулия приглядывала за распаковыванием в доме, а Рори организовал разгрузку фургона, ему помогали Льютон и Мэд Боб. Пришлось сделать четыре ездки, чтоб перевезти все с Александра Роуд, и все равно к концу дня там еще оставалось полно разных мелочей, которые было решено забрать позже.

Часа в два дня на пороге появилась Керсти.

— Вот, пришла спросить, может, понадобится моя помощь? — спросила она немного извиняющимся тоном.

— Да ты входи, чего стоишь, — ответила Джулия.

И она вошла в гостиную, которая напоминала поле битвы, где победа пока оставалась за хаосом, и тихо выругала Рори. Позвать эту заблудшую овцу на помощь — нет, это только он мог такое придумать! Да она скорее мешать будет, чем помогать. Этот постоянно сонный, унылый вид, от одного него Джулия готова была скрежетать зубами.

— Что я должна делать? — спросила Керсти. — Рори сказал, что…

— Да, — ответила Джулия. — То, что сказал, это уж точно.

— А где он? Рори, я имею в виду?

— Поехал еще за вещами, добавить мне головной боли. — О…

Джулия немного смягчилась.

— Знаешь, это вообще-то очень мили с твоей стороны, — сказала она, — что ты пришла помочь и все такое, но не думаю, что в данный момент для тебя найдется работа.

Керсти слегка покраснела. Пусть вялая и сонная, но глупой ее никак нельзя было назвать.

— Понимаю, — сказала она. — Ты в этом уверена? А я не могла бы… Я хочу сказать, может, я сварю тебе чашечку кофе?

— Кофе? — переспросила Джулия. Напоминание о кофе заставило вдруг почувствовать, как страшно пересохло в горле. — Да, — заключила она, — недурная идея.

Приготовление кофе не обошлось без травм, впрочем, незначительных. Любое дело, за которое бралась Керсти, тут же обрастало сложностями. Она стояла на кухне у плиты, кипятила воду в кастрюльке, которую до этого искала минут пятнадцать, и думала, что, возможно, ей не следовало сюда приходить. Джулия всегда так странно на нее смотрит, словно огорошенная тем фактом, что она не погибла в утробе матери. Впрочем, неважно. Ведь это Рори просил ее зайти, разве нет? И этого было достаточно. Она бы не променяла шанса хоть раз увидеть его улыбку на тысячу Джулий.

Минут через двадцать пять подъехал фургон — время, за которое женщины дважды делали попытку завести разговор, и оба раза не получалось. Слишком уж мало у них было общего: Джулия мила, красива, ей перепадали все взгляды и поцелуи, Керсти же была девушкой с вялым рукопожатием, и если глаза ее когда-нибудь и блестели, как у Джулии, то только от слез — до плача или после него. Она уже давно решила для себя, что жизнь несправедливо устроена. Но отчего, когда она уже смирилась с этой горькой правдой, жизнь непременно тычет ее носом еще и еще раз?

Она исподтишка наблюдала, как работает Джулия. Казалось, эта женщина не бывает некрасивой ни при каких обстоятельствах. Каждый жест — откинутая тыльной стороной ладони прядь волос со лба, сдувание пыли с любимой чашки — был отмечен легкостью и изяществом. Наблюдая за ней, она поняла причину собачьей привязанности Рори к этой женщине, а поняв, ощутила новый приступ отчаяния.

Наконец появился и он, щурясь и весь в поту. Полуденное солнце пекло немилосердно. Он улыбнулся ей, обнажив немного неровный ряд зубов, — улыбка, перед которой, как ей казалось еще недавно, в день первой их встречи, было невозможно устоять.

— Рад, что ты пришла, — сказал он.

— Счастлива помочь, чем могу, — ответила она, но он уже отвернулся — к Джулии.

— Ну, как дела?

— Я прямо голову теряю, — ответила она.

— Ладно, хватит тебе возиться, можно и передохнуть, — заметил он. — В этот заезд мы захватили кровать, — он заговорщицки подмигнул ей, но она, похоже, не обратила внимания.

— Может, помочь с разгрузкой? — спросила Керсти.

— Льютон и Боб уже занимаются этим, — ответил Рори.

— О…

— Но готов полжизни отдать за чашечку чая.

— Мы никак не найдем этот чай, — сказала Джулия.

— Ага… Ну тогда, может, кофе?

— Конечно! — торопливо воскликнула Керсти. — А те двое, что будут?

— Они тоже умирают от жажды.

Керсти снова отправилась на кухню, наполнила кастрюльку почти до краев и поставила на огонь. Из двери было видно, как Рори в прихожей распоряжается разгрузкой.

Они внесли кровать — настоящее брачное ложе. Она изо всех сил старалась отогнать возникшую перед глазами картину — он, лежа на этой кровати, обнимает Джулию, — но не могла. Стояла, глядя на воду в кастрюльке, следя за тем, как она закипает и над плитой поднимается пар, и все то же видение их утех, от которого болезненно ныло сердце, возвращалось к ней снова и снова.

3

Когда мужчины удалились сделать последний в этот день заход за мебелью, терпение Джулии лопнуло окончательно. Это просто какое-то несчастье, твердила она, в этих чемоданах, сундуках и коробках все уложено кое-как. Приходится раскапывать кучу ненужных вещей, прежде чем доберешься до самого необходимого.

Керсти молчала, занимаясь на кухне перемыванием запыленной посуды.

Громко чертыхаясь, Джулия решила прерваться и вышла на крыльцо выкурить сигарету. Прислонилась к дверному косяку и глубоко вдохнула горьковатый воздух. Хотя было только 21 августа, весь день в воздухе висела легкая дымка гари, напоминающая, что осень близко.

Во всех этих хлопотах день пролетел совершенно незаметно, и внезапно теперь, стоя на верхней ступеньке, она услыхала колокольный звон, сзывающий прихожан на вечернюю службу; звук накатывал ленивыми волнами. Он успокаивал и умиротворял. И она вдруг вспомнила детство. Воспоминание не было конкретно, не то, чтобы перед ней предстал какой-то определенный день или место, нет. Просто возникло ощущение, что она вновь молода, она ребенок… Ощущение имело привкус тайны.

Года четыре прошло с тех пор, как она последний раз заходила в церковь. Да, то был день свадьбы ее и Рори. Воспоминание об этом дне, вернее, о надеждах, связанных с ним, которым так и не суждено было сбыться, наполнило ее сердце горечью. Она повернулась и вошла в дом под все усиливающийся звон колоколов. После улицы, озаренной лучами заходящего солнца, ей показалось, что в доме особенно темно и мрачно. Она так страшно устала, что хотелось плакать.

Придется еще собирать эту кровать, чтоб было куда приложить голову ночью, а ведь они еще даже не решили, в какую из комнат ее ставить. Вот этим и надо заняться прямо сейчас, и немедленно, чтоб не входить в заваленную вещами гостиную и не видеть эту Керсти с вечно кислым, похоронным выражением лица.

Колокол все еще звонил, когда она распахнула дверь, ведущую на второй этаж. Первая из трех находившихся там комнат была самой просторной, казалось бы, чем не спальня? Но солнце еще не проникало в нее (а возможно, и вообще никогда не проникает), на окнах висели тяжелые шторы. Здесь было прохладней, чем в любом другом уголке дома, но воздух спертый. Она пересекла комнату по диагонали и подошла к окну поднять шторы.

И тут, стоя у подоконника, она вдруг обнаружила очень странную вещь. Оказывается, штора была прибита гвоздями к оконной раме, надежно охраняя помещение от проникновения малейших признаков жизни с улицы. Она попыталась отодрать ткань, но безуспешно. Человек, прибивший штору, потрудился на совесть.

Ладно, ничего, когда Рори вернется, она заставит его взять гвоздодер и заняться этим. Она отвернулась от окна и вдруг неожиданно отчетливо осознала, что колокол все еще сзывает прихожан. Что это, неужели они еще не пришли на службу? Неужели этого крючка с приманкой, сулящего райское блаженство, оказалось недостаточно? Мысль промелькнула в голове, не успев толком оформиться. А колокол все звонил, казалось, от звука вибрирует сама комната. Ноги ее, и без того ноющие от усталости, слабели и подгибались с каждым новым его ударом. Голова раскалывалась от боли.

Отвратительная комната, решила она, душная, а мрачные стены холодные и влажные даже на вид. Хоть места тут и много, но Рори ни за что не убедить ее использовать это помещение в качестве главной спальни. Пропади она пропадом.

Она направилась к двери, до нее оставалось всего около метра, как вдруг в углах что-то скрипнуло, а дверь со стуком захлопнулась. Нервы Джулии были на пределе. Она с трудом сдержалась, чтоб не разрыдаться.

И вместо этого просто сказала:

— Да поди ты к дьяволу! — и ухватилась за дверную ручку. Повернулась она легко (а почему бы, собственно, и нет?), но Джулия почувствовала страшное облегчение. Дверь распахнулась. Снизу из холла струились тепло и розовато-золотистый свет.

Она затворила за собой дверь и с чувством странного удовлетворения, которому, казалось, не было причин, повернула ключ в замке.

И едва успела это сделать, как колокольный звон тотчас же прекратился.

4

— Но это же самая большая из комнат…

— Она мне не нравится, Рори. Там сыро. Можно использовать крайнюю комнату.

— Если только удастся протолкнуть эту чертову кровать в дверь.

— Почему бы нет? Ты ведь знаешь, это можно.

— Зря только площадь будет пропадать, — возразил он, в глубине души прекрасно понимая, что сдаться все равно придется.

— Мамочке лучше знать, — сказала она и улыбнулась ему глазами, в похотливом выражении которых было мало материнского.

1

Времена года тянутся друг к другу, как мужчины и женщины, в стремлении избавиться, излечиться от своих крайностей и излишеств.

Весна, если она длится хотя бы на неделю дольше положенного срока, начинает тосковать по лету, чтоб покончить с днями, преисполненными томительного ожидания. Лето, в свою очередь, задыхаясь в поту, стремится отыскать кого-то, кто умерил бы его пыл, а спелая и сочная осень устает в конце концов от собственного великодушия и рада острой перемене, переходу к холодам, которые убивают ее плодовитость.

Даже зима, самое неприветливое и суровое время года, с наступлением февраля мечтает о пламени, в жаре которого истаяли бы ее наряды. Все устает от себя со временем и начинает искать противоположность, чтобы спастись от самого себя.

Итак, август уступил дорогу сентябрю, и сетовать на это было бы смешно.

2

По мере обустройства дом на Лодовико-стрит принимал все более уютный и гостеприимный вид. Последовали даже визиты от соседей, которые, присмотревшись к парочке, уже начали поговаривать о том, как хорошо, что № 55 снова занят жильцами. Лишь один из них как-то раз упомянул вскользь Фрэнка, вспомнив, что вроде бы один странный парень приезжал и прожил тут несколько недель прошлым летом. Последовало секундное замешательство, когда Рори заметил, что приезжавший — его брат, но Джулия тут же сгладила ситуацию с присущим только ей безграничным шармом.

За годы женитьбы Рори чрезвычайно редко упоминал о Фрэнке, хотя разница в возрасте между братьями составляла всего полтора года, что предполагало, что в детстве они были неразлучны. Да и то Джулия узнала об этом лишь тогда, когда он в припадке пьяного откровения вдруг заговорил с ней о брате. Случилось это примерно за месяц до свадьбы. Разговор получился грустный. Оказывается, пути двух братьев окончательно разошлись, когда они повзрослели, и Рори о том очень сожалел. И еще больше сожалел о той боли, которую причинял родителям разнузданный образ жизни Фрэнка. Всякий раз, когда Фрэнк сваливался откуда-то, словно с луны, он приносил с собой одни несчастья и огорчения. Рассказы о его приключениях всегда балансировали на грани криминала, рассказы о шлюхах и мелких кражах ужасали семью. Но были истории и похуже, так, во всяком случае, утверждал Рори, — В приступах откровенности Фрэнк иногда рассказывал о днях, которые проводил, словно в бреду, в поисках наслаждений, выходящих за все границы нравственности.

Возможно, в интонациях Рори, повествующего об этих художествах брата, Джулия угадывала не только отвращение, но и изрядную примесь зависти, что еще больше возбуждало ее любопытство. Как бы там ни было, но с тех пор она постоянно испытывала жгучий интерес к жизни этого безумца.

Затем, примерно за две недели до свадьбы, паршивая овца появилась во плоти. Похоже, последнее время дела Фрэнка шли неплохо. Во всяком случае об этом говорили золотые перстни на пальцах, свежая загорелая кожа лица. Внешне он мало походил на монстра, описанного Рори. Брат Фрэнк был обходителен и гладок, точно отполированный камень, за считанные часы он совершенно очаровал ее.

Странное то было время. По мере того как приближался день свадьбы, она все меньше и меньше думала о будущем муже и все больше — о его брате. Нельзя сказать, чтоб они были так уж непохожи. Одинаковая веселая нотка в голосе, живость характера сразу указывали на то, что в жилах их течет одна и та же кровь. Но вдобавок ко всем качествам Рори Фрэнка отличало еще и то, чего в его брате никогда не было: какое-то очаровательное безрассудство.

Вероятно то, что случилось затем, неизбежно должно было случиться, несмотря на все усилия побороть инстинктивное влечение к Фрэнку, она старалась найти себе оправдание. Впрочем, пройдя через все муки угрызений совести, она сохранила в памяти их первую — и последнюю интимную встречу.

Кажется, в доме тогда как раз была Керсти, пришла по какому-то делу, связанному с подготовкой к свадьбе. Но обостренное чутье, которое приходит только с желанием и вместе с ним исчезает, подсказывало Джулии, что это должно было случиться именно сегодня. Она оставила Керсти за составлением какого-то списка и позвала Фрэнка наверх под предлогом показать ему свадебное платье. Да, теперь она точно вспомнила, это именно он попросил ее показать платье, и вот она надела фату и стояла, смеясь, вся в белом, и вдруг он оказался рядом, совсем близко. И приподнял фату, а она все смеялась, смеялась и смеялась, дразняще, словно испытывая его. Впрочем, ее веселье нисколько его не охладило, и он не стал тратить времени на прелюдию. Вся внешняя благопристойность мгновенно улетучилась, и из-под гладкой оболочки вырвался зверь. Их совокупление во всех отношениях, если не считать ее уступчивости, по агрессивности и безрадостности своей напоминало изнасилование.

Конечно, время приукрасило и сгладило подробности этого события, даже спустя четыре года и пять месяцев она часто перебирала в памяти детали этой сцены, и теперь, в воспоминаниях, синяки представлялись ей символами их страсти, а пролитые ею слезы — подтверждением искренности ее чувств к Фрэнку.

На следующий день он исчез. Улетел в Бангкок или на остров Пасхи, словом, куда-то в дальние края, скрываться от кредиторов. Она тосковала по нему, ничего не могла с собой поделать. И нельзя сказать, чтобы ее тоска осталась незамеченной. Хотя вслух это никогда не обсуждалось, но она часто задавала себе вопрос: не началось ли последующее ухудшение ее отношений с Рори именно с этого момента, с ее мыслей о Фрэнке в то время, когда она занималась любовью с его братом.

А что теперь? Теперь, несмотря на переезд и шанс начать вместе новую жизнь, ей казалось, что каждая мелочь здесь напоминает ей о Фрэнке.

Дело не только в соседских сплетнях, которые напоминали ей о случившемся. Однажды, оставшись дома одна, она занялась распаковыванием разных коробок с личными вещами и наткнулась на несколько альбомов с фотографиями. Большую часть составляли их снимки с Рори в Афинах и на Мальте. Но среди призрачных улыбок она вдруг обнаружила и другие затерявшиеся фото, хотя не припоминала, чтобы Рори когда-нибудь показывал их ей (может, специально прятал?). Семейные фотографии, сделанные на протяжении десятилетий. Снимок его родителей в день свадьбы — черно-белое изображение, потерявшее яркость за долгие годы. Фотографии крестин, на которых гордые крестные держали на руках младенцев, утопающих в фамильных кружевах.

А затем пошли снимки братьев вместе: сперва смешные карапузы с широко расставленными глазами, затем угрюмые школьники, застывшие на гимнастических снарядах и во время школьных костюмированных балов. Затем застенчивость, обусловленная юношескими прыщами, взяла верх над желанием запечатлеться на снимке, и число их уменьшилось, пока созревание делало свое дело и за лягушачьим фасадом начали проступать черты прекрасного принца.

Увидев цветной снимок Фрэнка, валяющего дурака перед объективом, она неожиданно покраснела. Он был так вызывающе молод и красив, всегда одевался по последней моде. По сравнению с ним Рори выглядел неряшливым увальнем. Ей показалось, что вся будущая жизнь братьев уже предугадана в этих ранних портретах. Фрэнк — улыбчивый хамелеон-соблазнитель, Рори — добропорядочный гражданин.

Она убрала фотографии и, встав, вдруг осознала, что глаза ее полны слез. Но не сожаления. Она была не из той породы. Это были слезы ярости. В какой-то миг, буквально один миг между вздохом и выдохом, она потеряла себя.

И она со всей беспощадной отчетливостью поняла, когда именно это произошло. Когда она лежала в их свадебной, украшенной кружевом постели, а Фрэнк покрывал ее шею поцелуями.

3

Изредка она заходила в комнату с прибитыми гвоздями шторами.

До сих пор они уделяли не слишком много внимания отделке второго этажа, решив сперва навести порядок внизу, чтоб можно было принимать гостей. Эта комната осталась нетронутой. В нее никто никогда не входил, если не считать ее редких визитов.

Она и сама толком не понимала, зачем поднималась туда, не отдавала себе отчета в странном смятении чувств, которое охватывало ее всякий раз, когда она оказывалась там. Однако было все же в этой мрачной комнате нечто, что действовало на нее успокаивающе: комната напоминала утробу, утробу мертвой женщины. Иногда, когда Рори был занят работой, она поднималась по ступенькам, входила и просто сидела там, не думая ни о чем. По крайней мере ни о чем таком, что можно было бы выразить словами.

Эти путешествия оставляли легкий привкус вины, и, когда Рори был поблизости, она старалась держаться от комнаты подальше. Но так получалось не всегда. Иногда ноги, казалось, сами несли ее наверх, вопреки собственной воле.

Она смотрела, как Рори возится с кухонной дверью, отдирая стамеской несколько слоев краски вокруг петель, как вдруг услышала, что комната снова зовет ее. Видя, что муж целиком поглощен своим занятием, она пошла наверх.

В комнате было прохладней, чем обычно, и ей это понравилось. Она прислонила ладонь к стене, а потом прижала ее, холодную, ко лбу.

Бесполезно, — прошептала она, представив себе мужа за работой. Она не любит его, как, впрочем, и он тоже не любит ее по-настоящему, если не считать ослепления ее красивым лицом. Он целиком погружен в свой собственный мир, а она вынуждена страдать здесь, одинокая, отринутая от него раз и навсегда.

Сквозняк захлопнул дверь внизу. Джулия слышала, как она со стуком закрылась.

Очевидно этот звук отвлек Рори. Стамеска дернулась и глубоко вонзилась в палец на, левой руке. Он вскрикнул, увидев, как тут же выступила кровь. Стамеска упала на пол.

— Проклятье ада!

Она прекрасно слышала все это, но не двинулась с места. И слишком поздно, пребывая в странном меланхолическом ступоре, поняла, что он поднимается к ней наверх. Нашаривая в кармане ключ и судорожно пытаясь придумать оправдание своему пребыванию в комнате, она поднялась, но он был уже у двери. Переступил порог и бросился к ней, зажимая правой рукой кровоточащую левую. Кровь лила ручьем. Она сочилась между пальцами, стекала по руке и локтю, капля за каплей падала на половицы.

— Что случилось? — спросила она.

Ты что, не видишь? — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Порезался.

Лицо и шея у него приобрели оттенок оконной замазки. Ей и прежде приходилось замечать у него такую реакцию, он не выносил вида собственной крови.

— Сделай же что-нибудь! — простонал он.

— Глубокий порез?

Откуда я знаю?! — рявкнул он. — Не могу смотреть!

Смешной все же человек, с легким оттенком презрения подумала она, но давать волю чувствам времени не было. И она взяла его окровавленную руку в свою, и, пока он отвернулся и глядел в сторону, взглянула на порез. Довольно большой и сильно кровоточит. Глубокий порез — кровь темная.

Давай-ка лучше отвезем тебя в больницу, — предложила она.

— Ты что, не можешь сама перевязать? — спросил он, голос звучал уже не так злобно.

— Конечно, могу. У меня и чистый бинт есть. Идем…

— Нет, — ответил он и покачал головой, лицо сохраняло все тот же пепельно-серый оттенок. — Мне кажется, стоит только сделать шаг — и я грохнусь в обморок.

— Тогда оставайся здесь, — успокоила она его. — Все будет хорошо!

Не найдя бинта в шкафчике ванной комнаты, она выхватила несколько чистых носовых платков из его комода и бросилась наверх. Он стоял, прислонившись к стене, лицо его блестело от пота. Наверное, он наступил в кровавый след на полу, она почувствовала, как сильно в комнате пахнет кровью.

Уговаривая и утешая его тем, что от двухдюймового пореза еще никто на свете не умирал, она перевязала ему руку платком, стянула потуже и держала какое-то время, затем свела его, дрожащего, как осиновый лист, вниз по ступенькам, потихоньку, шаг за шагом, словно ребенка, а затем вывела на улицу, к машине.

В больнице им пришлось прождать целый час в очереди таких же, как он, легкораненых, прежде чем его наконец принял хирург и рану зашили. Вспоминая позднее об этом инциденте, она никак не могла решить, что насмешило ее больше: его испуг и слабость или же поток благодарностей, которые он излил на нее, когда все закончилось. Уловив в его голосе неискренность, она сказала, что благодарности его ей не нужны, и не солгала.

Ока ничего не хотела от него, абсолютно ничего, разве только чтоб он исчез из ее жизни раз и навсегда.

4

— Это ты вымыл пол в сырой комнате? — спросила она на следующий день.

Они стали называть комнату «сырой» с того самого первого воскресенья, хотя при более внимательном рассмотрении никаких признаков сырости или гниения не удалось отыскать нигде — ни на потолке, ни на стенах, ни на досках пола.

Рори поднял глаза от журнала. Под глазами были серые мешки. Плохо спал, объяснил он ей. Порезал палец, и ему всю ночь снились разные кошмары. Она же, напротив, спала как младенец.

— Что ты сказала? — спросил он.

— Пол, — повторила она. — Там была кровь. Это ты вымыл?

— Нет, — ответил он коротко и снова уткнулся в журнал.

— Но и я тоже не мыла, — сказала она.

Он одарил ее снисходительной улыбкой.

— Ты идеальная домохозяйка, — заметил он. — Уже сама не помнишь, когда это сделала.

На этом вопрос был закрыт. Он, по всей вероятности, был удовлетворен, видя, что она постепенно теряет память.

У нее же, напротив, появилось странное ощущение, что она вот-вот обретет ее снова.

1

Керсти терпеть не могла вечеринки. Улыбки, за которыми таились неуверенность и страх, взгляды, значение которых надо было разгадывать, и, что хуже всего — беседы. Ей нечего было поведать миру, во всяком случае, ничего особенного, в этом она давно убедилась. Она в своей жизни наблюдала уже достаточно глаз, говоривших ей именно об этом; изучила все уловки мужчин, применяемые ими, чтобы избавиться от нее, такой бесцветной и скучной, под удобным предлогом от: «Извините, я, кажется, видел, там пришел мой бухгалтер», до передачи на ее попечение какого-нибудь бедолаги, упившегося вусмерть.

Но Рори настоял, чтобы она пришла на новоселье. Несколько только самых близких друзей, обещал он. Она ответила «да», прекрасно понимая, какая в случае отказа ее ждет альтернатива: хандрить в одиночестве дома, проклиная себя за трусость и нерешительность и вспоминая милое, такое бесконечно милое лицо Рори.

Но вечеринка, вопреки ее ожиданиям, оказалась вовсе не столь мучительной. Было всего девять гостей, которых она едва знала, что облегчало положение. Они вовсе не ожидали, что она станет центром внимания и будет блистать остроумием. Нет, от нее требовалось лишь кивнуть и рассмеяться в нужный момент. А Рори со своей все еще перевязанной рукой был в ударе и лучился простодушием и весельем. Ей даже показалось, что Невил — один из коллег Рори по работе — строит ей через очки глазки; подозрение подтвердилось в самый разгар вечеринки, когда он, подсев к ней, начал расспрашивать, не интересуется ли она разведением кошек.

Она ответила, что нет, но всегда интересовалась последними достижениями науки. Он, похоже, пришел в восторг и, пользуясь этим хрупким предлогом, весь остаток вечера усердно угощал ее ликерами. К половине двенадцатого голова у нее немного кружилась, но она была совершенно счастлива и на любую самую заурядную фразу отвечала громким хихиканьем.

Вскоре после двенадцати Джулия заявила присутствующим, что устала и хочет лечь спать. Заявление было воспринято гостями как намек, что всем пора по домам, но Рори окончательно разошелся. Поднялся и снова начал наполнять бокалы, прежде чем кто-либо успел запротестовать. Керсти была уверена, что заметила на лице Джулии недовольное выражение, но оно мелькнуло и тут же исчезло, уступив место обычной приветливой улыбке. Она пожелала всем спокойной ночи, с достоинством приняла поток комплиментов по поводу необыкновенно удавшейся ей телячьей печенки и отправилась в спальню.

Безупречно красивые должны быть и безупречно счастливыми, разве не так? Керсти это всегда казалось очевидным. Однако сегодня, наблюдая за Джулией и находясь под влиянием винных паров, она вдруг подумала — а не ослепляла ли ее прежде зависть? Возможно, в безупречности заключена и обратная сторона медали — грусть.

Но голова у нее кружилась, задержаться на этой мысли и как следует обдумать ее не было сил, и в следующий миг, когда Рори поднялся и начал рассказывать забавную историю о горилле и иезуите, она так громко расхохоталась, что подавилась напитком прежде, чем он успел перейти к самой сути.

Находящаяся наверху Джулия услышала новый взрыв смеха. Она действительно устала, тут не пришлось кривить душой, но утомили ее вовсе не приготовления к вечеринке. Причиной было презрение ко всем этим идиотам, собравшимся внизу, которое с трудом удавалось сдерживать. А ведь некогда она называла их друзьями, этих недоумков, с их жалкими шутками и еще более жалкими претензиями. Она играла перед ними роль гостеприимной хозяйки в течение нескольких часов, хватит. Теперь ей остро необходима была прохлада, темнота…

Не успев отворить дверь в «сырую» комнату, она сразу же почувствовала, что здесь что-то не так. Свет голой лампочки под потолком освещал пол, на который пролилась кровь Рори, доски были безупречно чистыми, словно кто-то долго скоблил их и драил. Она шагнула в нее и притворила дверь. Замок за ее спиной негромко защелкнулся.

Тьма была густой и глубокой, и это радовало ее. Тьма успокаивала глаза, приятно холодила их.

И вдруг из дальнего угла комнаты донесся звук.

Он был не громче шороха, производимого лапками таракана, бегающего где-то под плинтусом. И через секунду затих. Она затаила дыхание. Вот оно, послышалось снова. На этот раз она уловила в звуке какую-то ритмичность. Некий примитивный код.

Эти, внизу, ржали, как лошади. Шум вновь пробудил в ней отчаяние. Неужели никогда, никогда не избавится она от этой компании?

Она сглотнула нарастающий в горле ком и заговорила с темнотой.

— Я слышу тебя, — сказала она, не уверенная, откуда вообще взялись эти слова и к кому они обращены.

Тараканье шуршание на миг прекратилось, затем послышалось снова, настойчивее и громче. Она отошла от двери и двинулась на звук. Он не умолкал, словно подбадривая ее.

В темноте легко ошибиться, и она дошла до стены раньше, чем рассчитывала. Подняв руки, принялась шарить ладонями по крашеной штукатурке. Поверхность была неравномерно прохладной. Было одно место, примерно на полпути от двери к окну, где холод чувствовался настолько интенсивно, что она испуганно отдернула руки. Тараканий шорох прекратился.

Был момент, когда, совершенно потеряв ориентацию, она словно плыла, наугад, во тьме и молчании. И затем вдруг заметила впереди какое-то движение. Показалось, решила она. Всего лишь игра воображения, там совершенно нечему двигаться… Но представшее в следующую секунду перед ней зрелище доказало, что она заблуждалась.

Стена светилась или была освещена чем-то, находившимся за ней. Светилась холодным голубоватым светом, отчего твердый кирпич вдруг стал, казалось, проницаемым для зрения. Мало того — стена еще и расступилась, разлетаясь на куски и фрагменты, сыпавшиеся, словно карты из рук фокусника. Крашеные панели открывали спрятанные за ними коробки, а те в свою очередь исчезали, уступая место пустотам и нишам. Она не сводила с этого чуда глаз, боясь даже моргнуть, чтоб не упустить деталей и подробностей этого необыкновенного жонглирования, во время которого, казалось, весь мир распадается у нее на глазах.

Затем вдруг в этом хаосе, нет, не хаосе, напротив, вполне определенной и очень искусно организованной системе фрагментов, она уловила (или ей так показалось) новое движение. Только теперь она осознала, что наблюдала за этим необыкновенным явлением затаив дыхание, и голова у нее начала кружиться.

Она попыталась вытолкнуть из легких отработанный воздух и набрать глоток свежего, но тело не подчинялось, было не в силах.

Где-то в самой глубине подсознания она ощутила нарастающую панику. Игры «фокусника» прекратились, а сама она словно раздвоилась: одна ее половина наслаждалась тихим звоном музыки, исходившим от стены, другая пыталась побороть страх, шаг за шагом подступающий к сердцу.

Она снова попыталась сделать вдох, но все тело, казалось, окаменело. Словно умерло, и теперь она просто выглядывала из него, не в состоянии вздохнуть, моргнуть, сделать хотя бы малейшее движение.

Но вот распад стены прекратился, и она заметила среди ее кирпичей мерцание, слишком сильное, чтобы быть просто игрой тени и света, и в то же время какое-то неопределенное и бесформенное.

Это человек, наконец поняла она, или то, что некогда было человеком. Тело его было разорвано на куски, а затем снова соединено или сшито, да так, что некоторых фрагментов не хватало вовсе, другие были перекручены и соединены Бог знает как, а третьи потемнели, словно от огня. Там был глаз, горящий глаз, он смотрел прямо на нее, и кусок позвоночника, лишенный мышц; какие-то плохо узнаваемые части плоти. Вот оно… То, что такое существо могло жить, крайне сомнительно, даже та малая часть плоти, которой оно владело, была безнадежно изуродована. И тем не менее оно жило… Глаз, несмотря на то, что коренился в гнили и тлении, глядел на нее пристально, обшаривая всю фигуру дюйм за дюймом.

Странно, но она совершенно не испугалась. Очевидно, это существо куда слабее ее. Оно слегка ерзало в своей нише, словно пытаясь устроиться поудобнее. Но это было невозможно, во всяком случае для такого создания, с обнаженными нервами и кровоточащими обрубками вместо конечностей. Любое перемещение приносило ему боль, это она знала наверняка. И пожалела его. А с чувством жалости пришло и облегчение. Ее тело выдохнуло наконец отработанный воздух и задышало, стремясь жить. Голова тут же перестала болеть.

И не успела она это сделать, как в гниющем шаре, представлявшем собой, видимо, голову монстра, открылось отверстие, и оно произнесло единственное еле слышное слово.

Слово было:

— Джулия…

2

Керсти поставила бокал на стол и попыталась встать.

— Ты куда? — спросил ее Невил.

— А ты как думаешь? — игриво ответила она вопросом на вопрос, стараясь выговаривать слова как можно отчетливее.

— Помощь нужна? — осведомился Рори. От спиртного веки у него набрякли, губы раздвинулись в ленивой усмешке.

— Я тут… тренированная…

Ответ вызвал со стороны гостей взрыв смеха. Она была довольна собой, ведь остроумием она прежде не славилась. И, пошатываясь, побрела к двери.

— Последняя дверь справа, у лестницы! — крикнул ей вслед Рори.

— Знаю, — ответила она и выкатилась в холл.

Ей никогда не нравилось быть навеселе, но сегодня алкоголь придавал бодрости и уверенности. Она ощущала себя свободной и легкомысленной и упивалась этим ощущением. Возможно, завтра она будет сожалеть об этом, но завтра — это завтра. А сегодня она испытывала ощущение полета.

Она нашла ванную и облегчила там свой ноющий от выпитого желудок, потом стала плескать холодную воду в лицо. Покончив с этим, решила, что теперь можно и возвращаться.

Пройдя шага три мимо лестницы, она вдруг обнаружила, что кто-то зажег на площадке свет, пока она находилась в ванной. И теперь этот кто-то стоял в нескольких метрах от нее. Она тоже остановилась.

— Эй?.. — вопросительно произнесла она.

Может, это любитель разведения котов отправился следом за ней доказать серьезность своих намерений?

— Это ты, что ли? — спросила она, смутно осознавая бессмысленность своего вопроса.

Ответа не последовало, и тут ей стало немного не по себе.

— Ладно, я серьезно, — она попыталась придать голосу игривость, чтоб скрыть тревогу. — Кто это?

— Я, — ответила Джулия. Голос ее звучал как-то странно. Хрипло. Может, она плакала?

— С тобой все в порядке? — спросила Керсти. Ей захотелось увидеть лицо Джулии.

— Да, — последовал ответ. — А почему бы нет? — Похоже, что, произнеся эти пять слов, Джулия снова обрела уверенность. Голос прояснился, стал четче и звонче. — Я просто устала, — продолжила она. — Похоже, вы там здорово веселитесь?

— Мы что, мешаем тебе уснуть?

— О, Бог ты мой, конечно, нет! — ответил голос. — Я просто шла в ванную.

Пауза, а затем:

— Иди к ним. Развлекайся.

Услышав это, Керсти двинулась к ней через лестничную площадку. В последний момент Джулия отшатнулась, избегая даже малейшего прикосновения.

— Приятных сновидений, — пожелала ей Керсти со ступенек.

Но никакого ответа от тени на площадке не последовало.

3

Джулия спала плохо. И в ту ночь, и в последующую.

Того, что она видела, слышала и наконец чувствовала в «сырой» комнате, было достаточно, чтоб раз и навсегда лишить ее счастливых сновидений, так ей во всяком случае казалось.

Это он был там. Он, Фрэнк, брат Рори, был все это время в доме, запертый от мира, в котором она жила и дышала, страшно далеко от нее и в то же время достаточно близко, чтобы осуществить этот призрачный, вызывающий лишь сострадание контакт. К причинам и истокам его появления там ключа у нее не было. Этот обломок человека, замурованный в стене, не имел достаточно сил и времени объяснить ей это.

Все, что он успел сказать перед тем, как стена начала твердеть снова и фигуру калеки начали затемнять кирпич и штукатурка, было: «Джулия»… А потом просто: «Это я, Фрэнк», а в конце еще одно последнее слово: «Кровь…»

Затем он исчез окончательно. Ноги у нее подкосились. Она, почти падая, стояла прислонившись к противоположной стене. К тому времени, как она немного пришла в себя, таинственное свечение исчезло, не было больше видно жалкой изнуренной фигуры, втиснутой в нишу. Она снова целиком и полностью вернулась в реальность.

Возможно, все же не полностью.

Фрэнк все еще находился здесь, в «сырой» комнате. В этом она нисколько не сомневалась. Его не видели глаза, но чувствовало ее сердце. Он заточен где-то в промежутке между той сферой, которую занимала она, и неким другим миром, миром, где звенели колокола и царила тревожная тьма… Умер ли он, вот что самое главное? Погиб в одиночестве в этой пустой комнате прошлым летом, а душа его осталась здесь и мается в ожидании изгнания нечистой силы? Если так, то что тогда произошло с его земной оболочкой? Только дальнейшее общение с самим Фрэнком, вернее тем, что от него осталось, может прояснить ситуацию.

В том, какими средствами она может помочь потерянной душе вновь обрести силу, сомнений больше не было. Он подсказал ей очень простое решение.

«Кровь», сказал он. Этот один-единственный слог прозвучал не как обвинение, но как приказ.

Рори пролил кровь на пол «сырой» комнаты, пятно почти тут же исчезло. Каким-то образом дух Фрэнка — если только действительно это был он — смог воспользоваться кровью брата, получив при этом приток энергии или питания, достаточный для того, чтобы высунуться из клетки и осуществить этот контакт с ней. Насколько же можно преуспеть, если источник этот увеличится?..

Она вспомнила объятия Фрэнка, их грубость, их звериную жестокость, настойчивость, с которой он овладевал ею. Что только не сделает она, чтобы снова испытать это. Ведь это вполне возможно. А если возможно, если она окажет ему необходимую поддержку, разве не ответит он благодарностью? Разве не станет ее рабом, ее игрушкой, жестокой или покорной ее воле? От этих размышлений спать окончательно расхотелось. Они унесли с собой рассудок и печаль. Она поняла, что была влюблена в него все это время и все это время оплакивала его. Если нужна кровь, чтоб вернуть его к жизни, она достанет эту кровь. И не будет слишком задумываться о последствиях.

В последующие за этим событием дни улыбка снова не сходила с ее губ. Рори воспринимал эту перемену в ее настроении как знак того, что она окончательно освоилась и счастлива в своем новом доме. Видя это, и он воспрянул духом. И с новым рвением принялся за отделку комнат.

Скоро, сказал он, можно будет перейти к работам на втором этаже. Они найдут источник сырости в большой комнате, и он превратит ее в спальню, достойную принцессы.

Услышав эти слова, она поцеловала его в щеку и посоветовала не спешить: комната, где они спят сейчас, ее вполне устраивает. Разговор о спальне привел к тому, что он начал поглаживать ее по шее, затем притянул к себе и принялся нашептывать на ухо разные инфантильные непристойности. Она не отказала ему, напротив, покорно пошла наверх и позволила раздеть себя (он очень любил этим заниматься), расстегивая ее блузку запачканными краской пальцами. Она притворилась, что эта игра возбуждает ее, хотя это было далеко от истины. Единственное, что пробуждало в ней искру желания, когда она лежала на скрипевшей постели с Рори, сопящим между ее ног, был образ Фрэнка. Она закрывала глаза и отчетливо видела его таким, каким он некогда был…

Снова его имя было готово сорваться с ее губ, в который раз она подавляла, заталкивала обратно этот заветный слог. Наконец пришлось опять открыть глаза, и реальность предстала перед ней во всей своей разочаровывающей неприглядности. Рори покрывал ее лицо поцелуями. Щека ее нервно задергалась при этом прикосновении.

Она не в силах выносить этого, по крайней мере часто, осознала Джулия. Слишком уж большие требуются усилия — играть роль уступчивой жены. Сердце разорвется.

И вот именно тогда, впервые, лежа с Рори и чувствуя на лице прохладное дуновение сентябрьского ветра, струящегося из окна, она начала придумывать, как раздобыть кровь.

1

— Керсти? Это ты?

— Да. Кто это?

— Рори…

Линия работала плохо, из трубки доносились шорох и всхлипы, словно ливень, хлеставший за окном, проник в телефон. И все же она была так счастлива слышать его голос. Он звонил ей крайне редко, а если и звонил, то говорил не только от своего имени, но и от Джулии тоже. Правда, на этот раз было по-другому. На этот раз Джулия служила предметом разговора.

— С ней творится что-то неладное, Керсти, — сказал он. — А в чем дело, не пойму.

— Ты хочешь сказать, она заболела?

— Возможно… Она ведет себя со мной так странно… И еще она ужасно выглядит.

— Ну а ты ее спрашивал?

— Она твердит, что все прекрасно. Но я чувствую, на самом деле это не так. Может, она тебе что говорила?

— Нет. Мы же не виделись с того самого дня, с новоселья.

— Да, и вот еще что. Она совершенно не хочет выходить из дома. Это так на нее не похоже!

— Может, ты хочешь, чтоб я… ну, поговорила с ней, что ли?

— А ты сможешь?

— Не знаю, будет ли от этого толк. Но почему не попробовать?

— Только не говори, что я тебя просил…

— Конечно не скажу, не беспокойся. Загляну к ней ну, скажем, завтра, как бы между прочим…

(«Завтра, это должно быть завтра».

«Да, знаю…»

«Я боюсь. Мне кажется, я теряю силы… Начал снова ускользать туда… назад».)

— Тогда я позвоню тебе в четверг, с работы, ладно? И ты расскажешь, что удалось выяснить.

(«Ускользаешь?»

«Они уже знают, что я собрался бежать».

«Кто знает?»

«Те, из Ордена Гэйла. Мерзавцы, которые взяли меня и теперь…»

«Они тебя ждут?»

«Да. За стеной».)

Рори рассыпался перед ней в благодарностях, она в свою очередь отвечала, что это ее долг как друга. Затем он повесил трубку, предоставив ей слушать шум дождя на линии.

Теперь Джулия принадлежала им обоим. Они стали союзниками, объединенными тревогой о ее благополучии, озабоченными, как бы, не дай Бог, ей не привиделись дурные сны.

Пусть так, но это давало ощущение близости.

2

Мужчина в белом галстуке не стал терять времени даром. Едва успев положить глаз на Джулию, он тут же подошел к ней. За те секунды, пока он направлялся к ней через зал, она решила, что это — неподходящий объект. Слишком крупный, слишком самоуверенный. Столкнувшись с сопротивлением той, первой жертвы, она отныне намеревалась действовать более осмотрительно.

И поэтому, когда Белый Галстук спросил, что она будет пить, она в ответ попросила оставить ее в покое.

Очевидно, он не впервые получал отпор, так как, не медля ни секунды, развернулся и двинул к бару. Она принялась за свой коктейль.

Сегодня опять льет как из ведра, дождь продолжается вот уже почти трое суток, и в баре было гораздо меньше посетителей, чем на прошлой неделе. Вот с улицы заскочили какие-то вымокшие до нитки крысята, но ни один не удостоил ее сколько-нибудь пристального взгляда.

Пора уходить. Шел уже третий час. Все равно уже поздно и нельзя рисковать — а вдруг Рори придет с работы чуть раньше и застигнет ее, как тогда?

Она залпом допила коктейль, поставила бокал на стол и решила, что сегодня день для Фрэнка невезучий. Однако, когда она вышла из бара под дождь и, раскрыв зонтик, направилась к машине, сзади послышались шаги. И вот Белый Галстук уже поравнялся с ней и, слегка склонив голову к ее уху, шепчет:

— Моя гостиница тут, неподалеку.

— О… — неопределенно ответила она и ускорила шаг. Но от него оказалось не так-то просто отвязаться.

— Я здесь всего два дня, — сказал он.

Не смей поддаваться искушению, приказала она себе.

— Просто умираю от скуки, ищу, с кем бы поболтать… — продолжал он. — Два дня, наверное, ни с одной живой душой не говорил.

— Правда?

Он придержал ее за руку. Сжал так сильно, что она едва не вскрикнула. И в тот же миг поняла — решено. Сегодня она убьет его. Похоже, он заметил промелькнувшую в ее глазах искорку, но истолковал ее превратно.

— Так что, в гостиницу? — спросил он.

— Терпеть не могу гостиниц. Они такие… безликие.

— Есть вариант получше? — спросил он.

Ну разумеется, у нее был вариант.

В холле он повесил промокший плащ на вешалку. Она предложила выпить, и он не отказался. Звали его Патрик, родом он был из Ньюкасла.

— Я здесь по делам. Впрочем, идут они из рук вон плохо.

— Отчего же?

Он пожал плечами.

— Наверное, оттого, что я просто плохой коммерсант. Вот и вся причина.

— А чем вы торгуете? — спросила она.

— А что вам надо? — молниеносно парировал он.

Она усмехнулась. Да, следует как можно быстрее вести его наверх, он начинает ей нравиться, этот коммерсант.

— Почему бы не продолжить столь занимательную беседу наверху? — спросила она. Вопрос звучал слишком прямолинейно, но ничего другого в голову не пришло. Он одним глотком осушил стакан и последовал за ней.

На этот раз она не оставила дверь открытой. Она была заперта, и это явно заинтриговало его.

— После вас, — сказал он, когда она распахнула дверь в «сырую» комнату.

Она вошла первой. Он — следом за ней. На этот раз никаких раздеваний, решила она. Нельзя давать ему даже малейшего шанса заподозрить, что они в комнате не одни.

— Ну что, будем трахаться прямо на полу? — осведомился он.

— А что, есть возражения?

— Да нет, если это тебя устраивает, — ответил он и впился в ее рот долгим поцелуем, она чувствовала, как горячий и острый язык щекочет ей десны. Да, в нем была страсть, это несомненно, его рука уже скользнула к молнии на брюках.

Но ей прежде всего надо думать о деле. Пролить кровь и накормить голодного.

Она с трудом оторвалась от его губ и попыталась выскользнуть из объятий. Нож находился там же, в кармане пиджака у двери. Пока он вне досягаемости, ей вряд ли хватит сил сопротивляться ему.

— В чем дело? — спросил он.

— Ни в чем… — пробормотала она. — Куда торопиться… У нас полно времени, — и она прикоснулась к молнии на брюках и погладила его. Он закрыл глаза, словно статуя, которую ласкают.

— Странная ты какая-то… — заметил он.

— Не смотри! — приказала она.

— Почему?

— Не открывай глаз.

Он слегка нахмурился, но повиновался. Она тихонько отошла к двери и начала шарить в кармане пиджака, осторожно косясь в его сторону — а вдруг подглядывает?

Но он не подглядывал, а начал раздеваться. Не успели ее пальцы сомкнуться на рукоятке, как тени в комнате издали, казалось, тихое рычание.

Он услыхал этот звук и тут же открыл глаза.

— Что это? — спросил он и начал озираться, всматриваясь во тьму.

— Да ничего, — пробормотала она, вытягивая нож из кармана. А он уже отходил от нее в другой конец комнаты.

— Там кто-то есть…

— Никого там нет!

— Вон…

Последний слог буквально замер у него на губах, когда он различил легкое движение в углу, у окна.

— Что, черт побери… — начал он, но не успел закончить фразу.

Она уже была рядом и полоснула его по шее, точно заправский мясник. Кровь так и хлынула из раны, толстой густой струей ударив в стену.

Она слышала, как Фрэнк застонал от удовольствия, слышала, как жалобно застонал мужчина — низким глухим голосом. Рука его поднялась к горлу, видимо, он намеревался зажать рану, но она снова занесла нож и полоснула его по руке, потом — по лицу. Он зашатался, испустил не то стон, не то рыдание и, наконец, рухнул на пол и забился в агонии.

Она отошла, ей не хотелось, чтобы он задел ее ногами. В углу комнаты возникла раскачивающаяся, точно маятник, фигура Фрэнка.

— Умница… Молодец, — сказал он.

Было ли это игрой воображения, или она действительно слышала его голос, сильно окрепший? Куда более похожий на голос, звучавший в ее памяти все эти напрасно прошедшие для нее годы.

В дверь позвонили. Она замерла.

— О, Господи, — пробормотали ее губы, казалось, против собственной ее воли.

— Все в порядке, — произнесла тень. — Он умер…

Она перевела взгляд на человека в белом галстуке и убедилась, что Фрэнк прав. Агония прекратилась.

— Он такой большой… — заметил Фрэнк. — И здоровый…

Он выдвинулся из темного угла, настолько сильной была, видимо, жажда насытиться, что даже ее взгляд уже не смущал его. Впервые за все время она разглядела его довольно отчетливо. Это была пародия на человека. Даже не на человека, на жизнь вообще. Она отвернулась.

В дверь позвонили снова, на этот раз еще настойчивей.

— Иди открой, — коротко бросил Фрэнк.

Она не ответила.

— Иди, — повторил он, повернув к ней свою ужасную голову: среди сплошной гнойной раны ярко горели глаза.

Звонок прозвенел в третий раз.

— Твой посетитель очень настойчив, — заметил он, пытаясь действовать методом убеждения. — Я считаю, ты все же должна открыть.

Она отшатнулась от него, и он снова сосредоточил все свое внимание на теле, распростертом на полу.

Снова звонок.

Пожалуй, лучше действительно открыть. Она уже торопливо выходила из комнаты, стараясь, не слушать звуки, которые издавал Фрэнк. Да, открыть эту проклятую дверь. Наверное, какой-нибудь страховой агент или проповедник из иеговистов, пекущийся о спасении ее души. Самое время его послушать. В дверь позвонили опять.

— Иду! — крикнула она и заторопилась, вдруг испугавшись, что он уйдет. Затем изобразила на лице приветливую улыбку, готовясь встретить посетителя. Но улыбка тут же исчезла.

— Керсти?

— А я уж собралась уходить…

— Я… я просто заснула и…

— А-а…

Керсти смотрела на нее через щель в приоткрытой двери. По уверениям Рори она ожидала увидеть измученное больное создание. Но увиденное никак не соответствовало этому описанию. Лицо Джулии раскраснелось, растрепанная прядь волос прилипла к вспотевшему лбу. Она вовсе не походила на женщину, только что поднявшуюся с постели. Вернее, поднявшуюся, но только не после сна.

— Я просто шла мимо, — сказала Керсти. — И решила заглянуть, проведать тебя, поболтать.

Джулия пожала плечами.

— Э-э… видишь ли, мне сейчас не совсем удобно, — сказала она.

— Понимаю…

— Может, как-нибудь потом, на неделе?

Взгляд Керсти устремился за спину Джулии, к вешалке в холле. Там висел все еще сырой мужской габардиновый плащ.

— А что, разве Рори дома? — спросила она.

— Нет, — ответила Джулия. — Конечно, нет. Он на работе.

Лицо ее потемнело.

— Так ты за этим пришла? — спросила она. — Повидаться с Рори?

— Нет, я…

— Ты же знаешь, в этом случае вовсе не стоит спрашивать моего разрешения! Он взрослый человек, ты тоже. Вы вольны делать все, что вам, черт бы вас побрал, заблагорассудится!

Керсти не стала оправдываться и спорить. От такого поворота событий у нее просто голова пошла кругом.

— Отправляйся домой, — жестко сказала Джулия. — Не желаю с тобой разговаривать.

И она захлопнула дверь.

С полминуты Керсти стояла на пороге, вся дрожа. Да, теперь ей все стало ясно. Этот промокший плащ в прихожей, замешательство Джулии, раскрасневшееся ее лицо, внезапный приступ гнева. Да у нее в доме любовник! Бедный Рори, как же он заблуждался!

Она сошла с крыльца и двинулась по тропинке к калитке. Ее обуревали самые противоречивые мысли и чувства. Теперь, когда предательство Джулии стало очевидным, что она скажет Рори? Да новость просто разобьет его сердце, это несомненно. И именно на нее, сплетницу, носительницу дурных вестей, обрушится в первую очередь его гнев и ляжет пятно позора. Она чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.

Но слезам так и не суждено было пролиться. Они были подавлены другим, более сильным ощущением, охватившим ее, как только она вышла на улицу.

За ней наблюдают. Она физически ощущала чей-то взгляд на затылке. Может, Джулия? Но ей почему-то казалось, что это не она. Тогда, ее любовник… Да, любовник!

Выйдя из тени, отбрасываемой домом, она собралась с духом и обернулась.

Фрэнк, стоя у окна в «сырой» комнате, следил за ней через дырочку, проделанную в шторе. Посетительница, чье лицо показалось ему отдаленно знакомым, смотрела на дом. Да, прямо на его окно. Уверенный, что она ничего не заметит, он продолжал разглядывать ее. Что ж, ему доводилось встречать в жизни куда более соблазнительных женщин, но именно это отсутствие внешнего блеска казалось сейчас привлекательным. Богатый опыт подсказывал, что такие женщины куда более занятны, нежели красотки типа Джулии. Их довольно просто лестью или силой склонить к действиям, на которые красавицы не пойдут никогда, они еще и благодарны будут за то, что на них обратили внимание.

Может, она появится здесь еще раз, эта девица? Во всяком случае, он на это надеялся.

Керсти внимательно оглядела фасад дома, но ничего подозрительного не заметила. Окна были пусты или зашторены. И все же ощущение, что за ней наблюдают, на оставляло ее, напротив, даже усилилось, и еще вдруг она почему-то смутилась.

Пока она шла по Лодовико-стрит, дождь припустил с новой силой. Она была рада ему. Капли охлаждали разгоряченное лицо и помогали скрыть слезы, которые теперь она уже не сдерживала.

3

Джулия, вся дрожа, поднялась наверх и у самой двери обнаружила… Белый Галстук. Вернее, его голову. На сей раз то ли от жадности, то ли по злобе Фрэнк разорвал труп на части. По всей комнате были разбросаны осколки костей и куски высохшего мяса.

Однако самого гурмана видно не было.

Она повернулась к двери — он стоял там, преграждая ей путь. Считанные минуты прошли с тех пор, как она оставила его, склонившегося над трупом, высасывать энергию. И он неузнаваемо изменился за этот короткий промежуток времени. Там, где прежде виднелись иссохшие хрящи, появились набирающие силу мышцы, начали прорисовываться вены и артерии, они пульсировали, наполнялись украденной у мертвеца жизнью. На голом шаре головы даже начали пробиваться волосы, что казалось несколько преждевременным, так как кожа еще не наросла.

Впрочем, все эти изменения нисколько не улучшили его внешности. Даже напротив, только во многих отношениях ухудшили. Если прежде он был практически неузнаваем, то теперь на фоне возникших проблесков человекообразия лишь отчетливее выявилось его уродство.

Но дальше стало еще страшней. Он заговорил, и голос его был уже несомненно голосом Фрэнка. Ни хрипоты, ни заикания…

— Мне больно… — сказал он.

Бровей на лице не было, полуприкрытые веками глаза следили за каждым ее движением. Она попыталась подавить отвращение, но чувствовала, что усилия ее напрасны.

— Мои нервы… они снова ожили, — сказало чудовище. — И это страшно больно.

— Чем я могу помочь? — спросила она.

— Может… может, какая-нибудь повязка?

— Повязка?

— Ну да. Может, ты меня перевяжешь, и станет лучше.

— Хорошо. Как скажешь.

— Но этого мало, Джулия. Мне нужно еще одно тело.

— Еще? — воскликнула она. Господи, когда же настанет конец этому кошмару!

— А что нам терять? — ответил он и пододвинулся поближе. Нервы ее напряглись до предела. Прочитав на ее лице страх, он снова замер.

— Скоро я буду в порядке, — прошептал он. — Целым, как раньше. И тогда…

— Давай я лучше приберу здесь, — предложила она, отвернув от него взор.

— Когда это произойдет, милая Джулия?

— Рори скоро придет.

— Рори! — он яростно выплюнул это имя. — Мой милейший братец! Как только тебя угораздило выйти замуж за такого тупицу?

Она вдруг разозлилась на Фрэнка.

— Я люблю его, — сказала она, но через секунду поправилась: — Думала, что люблю.

Хохот, раздавшийся в ответ, казалось, только усугубил безобразие.

— Просто не верится! — воскликнул он. — Ведь он же слизняк, больше никто! Всегда им был. И всегда будет. Никогда не испытывал тяги и вкуса к приключениям.

— В отличие от тебя.

— В отличие от меня.

Она взглянула на пол. Между ними лежала рука мертвеца. На секунду показалось, что ее сейчас вырвет от отвращения к себе. Все, что она совершила за последние дни и еще планировала совершить, предстало перед ее глазами во всей своей чудовищной беспощадной неприглядности: этот парад совращений, который всякий раз заканчивался убийством, убийством, за которым, как она лихорадочно надеялась, последует новое совращение. Да, она проклята, как и он, это несомненно; нет такой подлой и грязной мысли, угнездившейся в его голове, которая бы рано или поздно не стала бы ее навязчивой идеей.

Но… сделанного не поправить.

— Вылечи меня, — прошептал он. Настойчивость и грубость больше не звучали в его голосе. Он говорил просительно и нежно, как любовник. — Вылечи… Пожалуйста.

— Да, — ответила она. — Вылечу. Обещаю тебе.

— И тогда мы снова будем вместе.

Она нахмурилась.

— А как же Рори?

— Все мы в душе своей братья, — ответил Фрэнк. — Я уговорю его. Заставлю понять, что это единственный выход. Что это разумно и неизбежно. Ты больше не принадлежишь ему, Джулия. Больше нет.

— Нет, — ответила она. И это было правдой.

— Мы принадлежим друг другу. Ты же этого хотела, ведь верно?

— Да, хотела.

— И знаешь, будь я на твоем месте, я бы не отчаивался, — сказал он. — И не стал бы продавать свою душу и тело так дешево.

— Дешево?

— Ну, ради удовольствия. Ради каких-то новых ощущений. В тебе… — он снова приблизился к ней. На этот раз она, завороженная его словами, не отстранилась. — В тебе я б обрел… ну, новый смысл жизни, что ли…

— Я с тобой, — ответила она без каких-либо колебаний. Потом протянула руку и дотронулась до него. Тело было горячим и влажным на ощупь. Пульсировал, казалось, каждый его миллиметр. Каждый, даже самый маленький, нервный узелок, каждая нарастающая мышца.

Этот контакт возбудил ее. Словно до сих пор, до этого момента она до конца не верила в его реальность. Теперь же его присутствие в ее жизни неоспоримо. Она создала этого человека, сделала, вернее, переделала его, употребив всю свою волю, разум и изворотливость, чтобы добывать ему питание. И возбуждение, которое испытывала она, дотрагиваясь до этого беззащитного тела, было сродни чувству собственности.

— Сейчас самое опасное время, — сказал он ей. — До сих пор я мог как-то скрываться. Ведь я был практически ничто. Теперь же совсем другое дело.

— Да, я уже думала об этом.

— И мы должны поторопиться. Мне надо стать сильным и целым любой ценой. Ты согласна?

— Конечно.

— И после этого конец всем ожиданиям, Джулия.

Казалось, даже пульс у него участился от этой мысли.

И вот он уже опускается перед ней на колени. Вот его изуродованные пальцы коснулись ее бедер, затем он прижался к ним ртом.

Борясь с приступом отвращения, она положила руку ему на голову и дотронулась до волос. Тонкие, шелковистые, как у младенца, под ними отчетливо прощупывался череп. За время, прошедшее со дня их первой, столь памятной для нее, встречи, он так и не научился деликатности. Но отчаяние научило ее выжимать кровь из камня. Со временем она добьется любви от этого чудовища, она была в этом твердо уверена, сама не понимая почему.

1

Ночью гремел гром. Разразилась гроза без дождя, отчего в воздухе остро пахло сталью.

Керсти всегда спала плохо. Даже ребенком, несмотря на то, что мать ее знала колыбельные, способные успокоить и усыпить целую нацию, девочка засыпала с трудом. И не то, чтобы ей до рассвета снились какие-то особенно дурные сны, нет. Дело было в самом процессе закрывания глаз, ослаблении контроля над сознанием. Она постоянно сопротивлялась именно этому.

Сегодня, когда гром грохотал так раскатисто и громко, а молнии блистали так ярко, она была счастлива. У нее появился предлог не спать, покинуть смятую постель, сесть пить чай и наблюдать за грандиозным спектаклем природы, разворачивающимся за окном.

Появилось и время подумать, поразмыслить над загадкой, мучившей ее с момента посещения дома на Лодовико-стрит. Впрочем, эти размышления нисколько не приблизили ее к разгадке.

Мучило одно сомнение. А что, если она просто ошиблась, что, если ей показалось? Что, если она неверно истолковала виденное, и у Джулии имеются вполне убедительные объяснения. Тогда она может разом потерять Рори, рассориться с ним раз и навсегда.

И все же, можно ли в данной ситуации молчать?

Ей была невыносима сама мысль о том, что эта женщина станет смеяться у нее за спиной, издеваться над ее благородством и наивностью. От одной мысли об этом кровь вскипала в жилах.

Наверное, оставался один-единственный выход: набраться терпения, ждать и следить. Возможно, тогда удастся получить более веские доказательства. И если худшие ее предположения подтвердятся, у нее не будет другого выхода, как сообщить Рори обо всем, что она видела.

Да, это единственно верное решение — ждать и следить.

Гром грохотал вот уже несколько часов, не давая ей уснуть до четырех утра. Когда же наконец она все-таки задремала, сны были наполнены тревогой и дурными предчувствиями. Она то и дело просыпалась и тяжко и беспокойно вздыхала.

2

Казалось, гроза превратила дом в обиталище злых духов — он весь стонал и вздрагивал. Джулия сидела внизу и считала секунды между вспышками молний и накатывающими за ними грозовыми раскатами. Она боялась грозы. Она, убийца, связавшаяся с живым мертвецом и предавшая мужа. Еще один парадокс в целой коллекции парадоксов, который она только что обнаружила, занимаясь самокопанием. В какой-то миг ей даже захотелось подняться наверх и попытаться найти утешение у своего возлюбленного, но она тут же отвергла эту идею. Каждую минуту Рори может вернуться с вечеринки, которую они устраивали на работе. Наверняка придет пьяный, как в прошлый раз, и будет назойливо приставать к ней.

Гроза надвигалась все ближе. Она включила телевизор, чтоб хоть немного заглушить разбушевавшуюся на дворе стихию, но помогало мало.

В одиннадцать, лучась пьяной улыбкой, вернулся Рори. У него были хорошие новости. В самый разгар вечеринки начальник отвел его в сторону и начал рассказывать о том, какие блестящие перспективы ожидают его в ближайшем будущем. Джулия терпеливо слушала эти излияния, надеясь, что в состоянии опьянения и упоения своим успехом он не заметит ее равнодушия. Наконец, выложив эти новости, он сбросил пиджак и плюхнулся на диван рядом с ней.

— Бедняжка, — сказал он. — Боишься грозы?

— Я в порядке, — сказала она.

— Ты уверена?

— Да. Все прекрасно.

Он придвинулся поближе и уткнулся носом в ее ухо.

— Ты весь потный, — заметила она.

Однако, уже начав заигрывать, он не только не оставил своих поползновений, напротив, стал даже настойчивее.

— Ну, пожалуйста, Рори, — взмолилась она. — Я не хочу. Не надо.

— Почему нет? Что я такого сделал?

— Ничего, — ответила она, притворяясь, что ее вдруг страшно заинтересовало происходящее на экране телевизора. — Ты у меня прелесть.

— Ах, вот как? — воскликнул он. — Ты прелесть, я прелесть. Все, черт бы их подрал, прелесть!

Она уставилась в мерцающий экран. Начался выпуск вечерних новостей, обычный перечень тревог и неурядиц.

Рори продолжал болтать, заглушая голос диктора. Впрочем, она не возражала. Что хорошего может сообщить ей этот мир? Почти ничего. В то время, как у нее, о, у нее есть о чем поведать миру, рассказать ему такое, от чего голова пойдет кругом. О том, что случается с проклятыми, о потерянной и вновь обретенной любви, о том, что роднит отчаяние и желание и переплавляет их в страсть.

— Ну, пожалуйста, Джулия, — канючил Рори. — Ну хоть поговори со мной!

Эти мольбы на миг отвлекли ее от размышлений. Он выглядит, подумала она, точь-в-точь как мальчик на фотографиях, мальчик с волосами и обрюзгшим телом, во взрослой одежде, но все равно по сути своей ребенок с растерянным взглядом и мокрыми губами. Она вспомнила слова Фрэнка: «Как только тебя угораздило выйти замуж за этого тупицу!» Вспомнила, и горькая усмешка искривила ее губы. Он смотрел на нее, и все большее недоумение отражалось на его лице.

— Что смешного, черт бы тебя побрал?!

— Ничего.

Она покачала головой, неудовольствие сменилось раздражением. Сверкнула молния, следом за ней через секунду ударил гром. И одновременно на втором этаже послышался какой-то шум. Она снова повернулась к телевизору, пытаясь отвлечь внимание Рори. Но напрасно, он тоже слышал этот звук.

— Что это было, дьявольщина?

— Гром.

Он встал.

— Нет, — сказал он. — Что-то другое. — Он уже был у двери.

Мысль ее судорожно работала в поисках выхода, за какую-то долю секунды был принят и тут же отвергнут целый десяток решений. Он уже пьяно нашаривал ручку двери.

— Может, это я забыла там закрыть окно? — сказала она и встала. — Пойду взгляну.

— Я и сам могу это сделать, — рявкнул он. — Не такой уж я ни на что непригодный, как тебе кажется.

— Никто не говорил… — начала она, но он не слушал. И не успел выйти в коридор, как снова сверкнула молния и грянул гром, на этот раз еще раскатистей. Она бросилась ему вдогонку, и в этот миг небо за окном пронзила новая ослепительная вспышка и последовал такой раскат грома, что, казалось, пол заходил под ногами. А Рори уже был на лестнице.

— Тебе, показалось! — крикнула она ему вслед. Но он не ответил, продолжая пыхтя взбираться по ступенькам. Она устремилась за ним.

— Не надо… — начала она в перерыве между раскатами. И, взобравшись на второй этаж, обнаружила, что он стоит там и ждет.

— Что-то не так? — спросил он.

Она пожала плечами, стараясь не выдавать волнения.

— Ты ведешь себя просто глупо, — заметила она мягко.

— Разве?

— Это всего лишь гром…

Лицо его, освещенное светом, струившимся снизу из холла, неожиданно смягчилось.

— Почему ты обращаешься со мной как с каким-нибудь дерьмом? — спросил он.

— Ты просто устал, — ответила она.

— Нет, все-таки, почему? — настойчиво, словно ребенок, повторил он. — Что я тебе плохого сделал?

— Ничего, все в порядке, — ответила она. — Правда, Рори, все в порядке, все хорошо. — Вновь все те же, гипнотизирующие слух и мысль, банальности.

Снова гром. А следом за ним — еще один звук. В душе она проклинала Фрэнка за неосторожность.

Рори повернулся и стал всматриваться в царившую на площадке тьму.

— Слыхала? — спросил он.

— Нет.

На заплетающихся от выпитого ногах он нетвердой походкой отошел от нее и двинулся по коридору. Молния, сверкнувшая в раскрытой двери спальни, на миг озарила его, затем все вокруг снова погрузилось во мрак. Он шел к «сырой» комнате, к Фрэнку…

— Погоди! — крикнула она и бросилась за ним.

Но он не остановился, напротив, одним прыжком преодолел несколько ярдов, оставшихся до двери. И когда она оказалась рядом, он уже открывал эту дверь.

В смятении и страхе она протянула руку и коснулась его щеки.

— Я боюсь, — прошептала она.

Он недоуменно покосился на нее.

— Чего?

Она приложила пальцы к его губам, словно предлагая на вкус ощутить ее страх.

— Грозы…

В темноте она смутно различала, как влажно блестят его глаза. Интересно, заглотнет ли он эту наживку или выплюнет?

Вот оно, сработало!..

— Бедная малышка, — пробормотал он.

Она нервно сглотнула и испустила вздох облегчения, затем, обняв его за плечи, начала отводить его от двери. Если Фрэнк сейчас снова даст о себе знать, все пропало…

Бедняжка, — повторил он и обнял ее. Он нетвердо держался на ногах, и пошатываясь, давил на нее всей своей тяжестью.

— Идем, — сказала она, оттаскивая его все дальше от двери.

Он, спотыкаясь, прошел с ней несколько шагов, а затем вдруг потерял равновесие. Она отпустила его и прислонилась к стене, чтоб не упасть. Снова блеснула молния, и она отчетливо разглядела обращенный на нее взор мужа, глаза его влажно блестели.

— Я люблю тебя, — пробормотал он и шагнул через коридор к тому месту, где она стояла.

В следующую же секунду он навалился на нее всей своей тяжестью, не оставляя возможности к сопротивлению. Голова уткнулась в изгиб шеи и он забормотал какие-то дурацкие нежности; вот он уже целует ее… Ей безумно захотелось отшвырнуть его от себя. Более того, хотелось взять за потную руку, втащить в комнату и немедленно, сейчас же, показать отрицающего смерть монстра, рядом с которым он только что находился.

Нет, Фрэнк еще не готов к этой встрече, пока еще не готов. Все, что оставалось делать, это терпеливо сносить постылые ласки Рори с одной-единственной надеждой: что он скоро устанет и отпустит ее.

— Почему бы нам не сойти вниз? — предложила она.

Он пробормотал что-то невнятное ей в шею и не сдвинулся с места. Левая ладонь уже лежала на ее груди, правой он обнимал ее за талию. Она позволила потным пальцам проникнуть за вырез блузки. Любое сопротивление только еще больше распалит его.

— Я хочу тебя… — сказал он, прижавшись губами к ее уху.

Некогда, целую вечность назад, сердце ее непременно бы радостно подпрыгнуло от такого признания. Теперь же она знала: сердце ее не акробат. Она не ощутила ни легкого замирания, ни радостного подъема. Ничего, кроме ощущения нормально функционировавшего организма. Вдох и выдох, кровь бежит по жилам, пища продвигается по кишечнику. Лишенные какой бы то ни было романтики, эти банальные размышления о собственном организме, как о сосредоточении естественных потребностей, помогали переносить атаку Рори, особенно когда он сорвал с нее блузку и прижался лицом к груди. Ее нервные окончания добросовестно реагировали на движения его языка, но опять-таки беспристрастно, словно на уроке анатомии. Сама она заперлась в себе, отгородилась собственными мыслями и воспоминаниями и была недосягаема за стенами этой крепости.

Он уже скидывал одежду, торопливо расстегивая пуговицы и молнии; вот она увидела хвастливо раздувшийся член, которым он погладил ее по бедру. Вот он уже раздвигает ей ноги, стягивает с нее белье, чтобы дать ему доступ. Она не возражала и не сопротивлялась, не издала ни звука, когда он, наконец, вошел в нее.

Даже занимаясь любовью, он зачастую впадал в болтливость, вот и сейчас забормотал какие-то глупости, в которых причудливо сочетались признания в любви и похотливые непристойные шуточки. Она слушала вполуха и не мешала ему заниматься своим делом.

Закрыв глаза, она пыталась представить себе более радостные картины, лучшие времена, но гроза не давала сосредоточиться. Внезапно за очередной вспышкой последовал какой-то новый звук, и она открыла глаза. Дверь в «сырую» комнату была приотворена дюйма на два-три. В образовавшейся узкой щели можно было отчетливо различить отливающую влажным блеском фигуру Фрэнка, наблюдавшего за ними.

Она не видела глаз Фрэнка, но физически ощущала на себе их колючий от зависти и злобы взгляд. Но и отвернуться была почему-то не в силах и все продолжала смотреть на Фрэнка, не замечая участившихся стонов Рори. А в самом конце возникло еще одно видение: она лежит на кровати в измятом и задранном свадебном платье, а черно-красный зверь скользит между ее раздвинутыми ногами, доказывая ей свою любовь.

— Бедная моя малышка… — это было последнее, что пробормотал Рори, прежде чем его окончательно одолел сон. Он лежал на постели все еще одетый, впрочем, она и не пыталась раздеть его. Когда храп зазвучал мерно, с характерным для мужа присвистом, она встала и вернулась в комнату.

Фрэнк стоял у окна, наблюдая за тем, как грозовой фронт смещается к юго-востоку. Оказывается, он сорвал шторы. Стены заливал свет голой лампочки.

— Он тебя слышал, — сказала она.

— Я хотел видеть грозу, — просто ответил он. — Мне обязательно надо было ее видеть.

— Он едва не обнаружил тебя, черт возьми!

Фрэнк покачал головой.

— Нет на свете такой вещи, «едва», — ответил он, продолжая смотреть в окно. Затем после паузы добавил: — Мне надо выйти отсюда на волю! Я хочу иметь это все снова, мне надо!

— Знаю.

— Нет, не знаешь, — сказал он. — Ты не имеешь ни малейшего понятия о том, что значит голод. Как можно изголодаться по всему.

— Тогда завтра, — сказала она. — Завтра я достану еще одно тело.

— Да. Ты это сделаешь. И мне нужно кое-что еще. Во-первых, радио. Я должен знать, что происходит в мире. И еда, нормальная еда. Свежий хлеб…

— Все что угодно!

— И еще имбирь. В консервированном виде, знаешь? В виде сиропа.

1

Она пробудилась и обнаружила, что попала в снежный буран, таковым, во всяком случае, было первое впечатление. Над ней — абсолютная белизна, снег на снегу. Кругам снег: она лежала на нем, голова тоже утопала в белом. От этой пустоты и чистоты затошнило. Казалось, снег лезет в горло и глаза.

Она подняла руки и поднесла их к лицу: они пахли незнакомым мылом, резкий, грубый запах. Наконец удалось немного сфокусировать зрение: стены, белоснежные простыни, лекарства на тумбочке у постели. Больница…

Она позвала на помощь. Часы или минуты спустя — она так и не поняла, сколько прошло времени, — помощь явилась. В лице медсестры, которая сказала просто:

— A-а, вы проснулись.

И тут же ушла, видимо, за врачом.

Когда они пришли, она не сказала им ничего. За то время, пока сестра ходила за врачами, она решила, что это история не из тех, которую можно им поведать. Возможно, завтра она отыщет слова, которые смогут убедить их в том, что все случившееся с ней — правда. Но сегодня?.. Стоит ей только попробовать, и они тут же начнут гладить ее по головке и убеждать, что все это ерунда, что все это ей просто приснилось или же то были галлюцинации. А если она будет упорствовать и стоять на своем, они, чего доброго, еще усыпят ее, что только осложнит ситуацию. Ей необходимо время подумать.

Все это она взвесила и прокрутила в голове до их прихода, так что когда ее спросили, что же произошло, ответ уже был готов. Я вся, словно в тумане, сказала она им, с трудом удалось вспомнить даже собственное имя. Они успокоили ее, уверив, что все войдет в норму и память вернется, на что она коротко ответила, что так оно, наверное, и будет. А теперь спать, сказали они, и она ответила, что будет просто счастлива уснуть и даже притворно зевнула. С этим они и удалились.

— Ах, да, — сказал один из них, уже стоя у двери, — совсем забыл. — Он достал из кармана шкатулку Фрэнка. — Это вы держали в руках, когда вас подобрали. Вы даже представить себе не можете, с каким трудом удалось вырвать эту вещицу у вас из пальцев. Она что, очень вам дорога?

Она ответила, что нет.

— Полиция уже осмотрела ее. На шкатулке была кровь, понимаете? Возможно, ваша. А может, и нет.

Он подошел к постели.

— Хотите взять? — спросил он ее. А потом добавил: — Не бойтесь, она теперь чистая.

— Да, — ответила она. — Да, пожалуйста.

— Возможно, эта вещь поможет восстановить память, — заметил он и поставил шкатулку на тумбочку рядом с постелью.

2

— Что нам теперь делать? — спрашивала Джулия, наверное, в сотый раз.

Человек, забившийся в угол, молчал, на его изуродованном лице тоже нельзя было прочесть ответа.

— Ну что тебе от нее понадобилось? — спросила она. — Ты только испортил все.

— Испортил? — удивился монстр. — Тебе, видно, неизвестно значение этого слова. Испортил…

Ей с трудом удалось подавить гнев. Мрак, в котором он пребывал, действовал на нервы.

— Нам надо уехать, Фрэнк, — сказала она уже более мягким тоном.

Он метнул в ее сторону взгляд — холодный, как лед.

— Сюда придут и будут искать, — объяснила она. — Керсти расскажет им все.

— Возможно…

— Тебе что, все равно, что ли? — спросила она.

Забинтованный обрубок человека пожал плечами.

— Да, — ответил он, — конечно. Но мы можем уехать, дорогая. — «Дорогая»… Слово звучало насмешкой, отголоском сентиментальности в комнате, которая видела только кровь и боль. — Я не могу появиться на людях в таком виде, — он указал на свое лицо. — Неужели неясно? Ты только взгляни!

Она взглянула.

— Ну, скажи, разве могу?

— Нет.

— Нет, — он снова опустил глаза и начал пристально рассматривать половицы. — Мне нужна кожа, Джулия.

— Кожа?.

— Да. Тогда наверняка… мы сможем пойти с тобой потанцевать. Ты ведь этого хочешь, верно?

Он говорил о танцах и смерти с одинаковой небрежной простотой, словно для него оба эти понятия были равны и малозначимы. Однако этот тон успокоил ее.

— Как? — спросила она после паузы, имея в виду, каким именно образом можно раздобыть кожу. Впрочем, не только это: в «как» крылось еще и сомнение — удастся ли ей сохранить рассудок.

— Ну, способ всегда можно придумать, было бы желание, — ответило существо, а изуродованное лицо послало ей воздушный поцелуй.

3

Если бы не белые стены, она ни за что не взяла бы в руки эту шкатулку. Если бы в палате была картина, на которой мог остановиться взор, скажем, изображение вазы с цветами или пейзаж с египетскими пирамидами, любое пятно, разбивающее монотонность комнаты, она могла бы часами смотреть на него и думать. Но пустота и белизна были просто невыносимы, не за что было зацепиться не только глазу, но и рассудку, и вот она потянулась к тумбочке у постели и взяла шкатулку.

Она оказалась тяжелей, чем предполагала Керсти. Пришлось сесть в постели, чтобы как следует рассмотреть ее. Но рассматривать было особенно нечего. Крышки обнаружить не удалось. Скважины для ключа — тоже. Отсутствовали и петли. Ее можно было с равным успехом перевернуть хоть сотню раз, но так и не найти доступа внутрь. Однако внутри шкатулка была полой, в этом она была твердо уверена. Логика подсказывала, что внутрь имеется доступ. Вот только какой?

Она стучала по ней, встряхивала, вертела и нажимала на стенки, но все напрасно. И только когда перевернувшись в постели, Керсти поднесла ее к свету настольной лампы, удалось обнаружить пусть еле заметную, но все же подсказку к конструкции этой загадочной вещицы. На одной из граней она увидела крошечные трещинки, там, где одна из сторон прилегала к другой. Они бы тоже остались незамеченными, если б внутри не сохранились следы затекшей туда крови. Прослеживая путь жидкости, можно было выявить сложное соединение частей.

И вот, действуя терпеливо и целенаправленно, она начала нащупывать этот путь внутрь, проверяя каждую гипотезу толчками и нажатиями. Трещины подсказали общую географию игрушки, без них она могла бы блуждать по всем шести сторонам до бесконечности. Теперь же число вероятных вариантов значительно сократилось, оттого что она угадала главное, осталось только подыскать наиболее подходящий способ проникновения в шкатулку.

Через некоторое время ее терпение было вознаграждено. Послышался легкий щелчок, и внезапно одна из сторон выдвинулась, блестя лакированными боками. Внутри была потрясающая красота. Полированная поверхность мерцала загадочным блеском, словно жемчужина, разноцветные тени пробегали по ней.

И еще там была музыка. Из шкатулки донеслась простенькая мелодия, исполняемая неким механизмом, которого видно не было. Совершенно очарованная, она с удвоенным рвением продолжила свои изыскания. Хотя один сегмент выдвинуть удалось, другие никак не желали поддаваться. Каждый представлял собой новую загадку, бросая вызов ловкости пальцев и разуму, причем каждая очередная победа вознаграждалась новым оттенком, привнесенным в мелодию.

Она трудилась уже над четвертой секцией, используя серию медленных, осторожных поворотов в одну и другую сторону, как вдруг услышала, что зазвонил колокол. Она прервала свое занятие и подняла глаза от шкатулки.

Что-то не так. Или ее утомленное зрение играет с ней какую-то злую шутку, или же действительно снежно-белые стены приобрели нереальный расплывчатый вид. Оставив шкатулку, она выскользнула из постели и подошла к окну. Колокол все звонил — печальный и мрачный звук. Она отодвинула занавеску на несколько дюймов. За окном стояла темная ветреная ночь. Листья неслись по больничной лужайке, словно бабочки, влекомые светом лампы. Как ни странно, но колокольный звон доносился вовсе не снаружи. Он шел откуда-то сзади, из-за ее спины. Она опустила занавеску и отошла от окна.

Не успела она этого сделать, как настольная лампа вдруг вспыхнула неестественно ярким светом. Инстинктивно она потянулась к фрагментам расчлененной шкатулки: они были наверняка как-то связаны со всеми этими странными явлениями, она это чувствовала. Но не успела рука ее коснуться головоломки, как свет погас.

Однако она оказалась вовсе не в темноте, как можно было бы предположить. И не одна. У изножья кровати было заметно какое-то мягкое мерцание, и в его бликах различалась фигура. Состояние, в котором находилось тело этого существа, не поддавалось описанию — крючки, шрамы. Однако голос, которым оно заговорило, не выдавал боли.

— Это называется головоломкой Лемаршана, — сказало оно, указывая на шкатулку. Она проследила за его жестом: фрагменты шкатулки вовсе не покоились на ладони, как можно было бы предположить, но плавали в воздухе в нескольких дюймах над ней. Каким-то таинственным образом шкатулка начала собираться сама без чьей-либо видимой помощи, фрагменты и детали вставали на свои места, в то время как сама она при этом вращалась и вращалась. Она успела разглядеть частицу сверкающего отполированного нутра, а в нем, как показалось, — лица духов, искаженные то ли мукой, то ли просто плохим отражением, все они корчили рожи и страшно выли. Затем все сегменты, кроме одного, стали на свои места, а посетитель снова потребовал ее внимания.

— Шкатулка — это средство разбить преграду, отделяющую от нереального, — сказало существо. — Некое заклинание, с помощью которого можно вызвать сенобитов.

— Кого? — спросила она.

— Вы сделали это случайно, — заметил посетитель. — Ведь правда?

— Да.

— Это случалось и прежде, — сказал он. — Но теперь уже ничего не исправить. Что сделано, то сделано. Не существует способа отогнать то, что пришло, пока мы в полной мере не…

— Но это просто ошибка!

— Не пытайтесь сопротивляться. Все уже вышло за пределы вашего контроля, любого человеческого контроля. Вам придется последовать за мной.

Она отчаянно замотала головой. На ее долю выпало уже достаточно кошмаров, хватит на целую жизнь.

— Никуда я с вами не пойду! — заявила она. — Черт бы вас побрал! Я не собираюсь…

В это время отворилась дверь. На пороге стояла медсестра, лицо ее показалось незнакомым, видимо, из ночной смены.

— Вы звали? — спросила она.

Керсти взглянула на сенобита, затем на сестру. Их разделяло не более ярда.

— Она меня не видит, — заметил он. — И не слышит. Я принадлежу только вам, Керсти. А вы — мне.

— Нет, — сказала она.

— Вы уверены? — спросила медсестра. — Мне показалось, я слышала…

Керсти покачала головой. Все это — безумие, полное безумие!

— Вам следует быть в постели, — укорила ее сестра. — Это опасно для жизни и здоровья.

Сенобит хихикнул.

— Я зайду еще, минут через пять, — сказала сестра. — Извольте лечь спать.

И она ушла.

— Нам тоже пора, — заметило существо. — А она пусть себе продолжает латать дыры в людях. Вообще больница — удручающее место, вы не находите?

— Вы не посмеете! — продолжала сопротивляться она.

Однако существо двинулось к ней. Связка колокольчиков, свисающих с тощей шеи, издавала легкий звон. От вони, исходившей от чудища, ее едва не вырвало.

— Пощадите! — воскликнула она.

— Давайте без слез, прошу вас. Только пустая трата. Они вам скоро ох как пригодятся!

— Шкатулка! — крикнула она в полном отчаянии. — Вы не хотите знать, откуда у меня эта шкатулка?

— Не очень.

— Фрэнк Коттон, — сказала она. — Вам это имя ничего не говорит? Фрэнк Коттон.

Сенобит улыбнулся.

— Ах, да. Мы знаем Фрэнка.

— Он тоже разгадал секрет этой шкатулки, я права?

— Он хотел наслаждений. И мы их ему предоставили. А потом он просто удрал.

— Хотите, я отведу вас к нему?

— Так он жив?

— Очень даже жив. Живее не бывает.

— Так вот что вы мне предлагаете… Чтобы я забрал его обратно к нам вместо вас?

— Да, да. Почему бы нет. Да!

Сенобит отошел от нее. Комната испустила легкий вздох.

— Что ж, соблазнительное предложение, — сказало существо. Затем, после паузы, добавило: — А вы меня не обманываете? Может, это ложь с целью выиграть время?

— Боже, я же знаю, где он! — воскликнула она. — Он сделал со мной это. — И она протянула сенобиту изуродованные шрамами руки.

— Но смотрите… Если вы лжете, если вы просто хотите таким образом выкрутиться…

— Да нет, нет!

— Тогда доставьте нам его живым…

Ей захотелось зарыдать от облегчения.

— Пусть признается во всех своих провинностях. И возможно, тогда мы не станем раздирать на куски вашу душу…

1

Рори стоял в прихожей и смотрел на Джулию, его Джулию, женщину, которой он однажды поклялся идти по жизни рука об руку, пока смерть не разлучит их. В то время казалось, что сдержать эту клятву совсем просто. Насколько он помнил, он все время идеализировал ее, возводил на пьедестал, грезил о ней ночами, а дни проводил за сочинением любовных стихотворений, совершенно диких и неумелых, посвященных ей. Но все изменилось, и он, наблюдая за этими изменениями, пришел к выводу, что худшие мучения доставляют именно малозначимые, почти неуловимые мелочи. Все чаще наступали моменты, когда он предпочел бы смерть под копытами диких лошадей бесконечным терзаниям из-за подозрений, совершенно отравивших его существование в последнее время.

Теперь, когда он глядел на нее, стоявшую у лестницы, ему невообразимо сложно было представить, как счастливо и хорошо все некогда складывалось. Все было похоронено под грудой сомнений и грязи.

Лишь одно немного утешало его сейчас — то, что она выглядит такой встревоженной. Возможно, это означает, что сейчас, сию минуту она признается ему во всех своих прегрешениях, и он, конечно же, простит ее, и, конечно же, эта сцена будет сопровождаться морем слез, бурным раскаянием с ее и пониманием с его стороны.

— Ты что-то кислая сегодня, — осторожно заметил он.

Она собралась было что-то сказать, но не решилась, потом, набравшись духу, произнесла:

— Мне очень трудно, Рори…

— Что трудно?

Она, похоже, вообще передумала говорить.

— Что именно трудно? — настаивал он.

— Мне так много надо тебе объяснить…

Рука ее, заметил он, так крепко вцепилась в перила, что побелели костяшки пальцев.

— Я слушаю, — сказал он. Он все равно будет любить ее, в чем бы она ни призналась. Если, конечно, она будет искренней до конца… — Говори.

— Я думаю, может… может, будет лучше, если я покажу тебе кое что… — и с этими словами она начала подниматься по лестнице. Он последовал за ней.

2

Ветер, подметавший улицу, теплым назвать было никак нельзя, судя по тому, как прохожие поднимали воротники и отворачивали от него лица. Но Керсти не чувствовала холода. Возможно, дело было в невидимом спутнике, защищавшем ее от холода, окутывая ее жаром, на котором издавна поджаривали грешников? Или это, или же причина крылась в том, что она была слишком напугана и возбуждена, чтоб вообще чувствовать что-либо.

Впрочем, первое не совсем точно. Она не боялась. Ее обуревали куда более сложные чувства. Она отворила дверь — ту самую дверь, которую некогда открыл брат Рори — и теперь находилась в обществе демонов. А в конце пути она сможет отомстить. Она найдет то, что мучило и разрывало ее душу на части, и заставит его испытать то же ощущение полного отчаяния и беспомощности, которое совсем недавно испытывала сама. Она будет наблюдать за тем, как он корчится в муках. Мало того — она будет наслаждаться этим зрелищем. Боль и страдания превратили ее в садистку.

Выйдя на Лодовико-стрит, она обернулась — посмотреть, где же сенобит. Но его не было видно. Несмотря на это, она решительно двинулась к дому. Определенного плана у нее не было; слишком уж много различных вариантов, чтобы как-то рассчитать. Взять хотя бы один нюанс: будет ли там Джулия, и если да, то каким образом вовлечена она во все это? Маловероятно, что она лишь невинный наблюдатель. Но возможно и другое: что, если ее поступками руководил страх? Что, если она просто испугалась Фрэнка? Что ж, через несколько минут она получит ответы на все эти вопросы. Она позвонила в дверь и приготовилась ждать.

Дверь открыла Джулия. В руках у нее был кусочек белого кружева.

— Керсти, — сказала она, с виду нисколько не удивленная появлением девушки. — Уже поздно…

Первыми словами Керсти были:

— Где Рори? — не совсем то, что она собиралась сказать, но это вырвалось непроизвольно.

— Дома, — спокойно ответила Джулия, словно утешая капризного ребенка. — А что случилось?

— Я бы хотела его видеть, — ответила Керсти.

— Рори?

— Да.

И она переступила порог, не дожидаясь приглашения. Джулия не возражала, лишь затворила за ней дверь.

Только теперь Керсти ощутила холод. Она стояла в прихожей и вся дрожала.

— Ты выглядишь просто ужасно, — заметила Джулия.

— Я была здесь днем, — выпалила Керсти. — Я видела, что произошло, Джулия. Видела!

— А что, собственно, произошло? — последовал вопрос. Джулия и бровью не повела.

— Сама знаешь.

— Честное слово, нет.

— Мне надо поговорить с Рори.

— Ну, конечно, почему нет? — ответила Джулия. — Только смотри, будь с ним поосторожнее. Он что-то неважно себя чувствует.

Она провела Керсти в столовую. Рори сидел за столом, в руке бокал с выпивкой, на столе бутылка. Рядом на стуле лежало перекинутое через спинку свадебное платье Джулии. Только тут она догадалась, что за кружево держала Джулия в руке — свадебную фату.

Рори выглядел куда хуже, чем она ожидала. На лице и у корней волос запеклась кровь. Он приветствовал ее теплой, но несколько усталой улыбкой.

— Что случилось? — спросила она его.

— Сейчас уже все в порядке, Керсти, все нормально, — ответил он шепотом. — Джулия мне все рассказала… И теперь все о’кей.

— Нет, — мотнула она головой, подозревая, что рассказали ему далеко не все.

— Ты ведь приходила сюда сегодня?

— Да.

— Очень неудачное было выбрано время…

— Но ты… ты же сам просил меня… — она покосилась на Джулию, стоявшую у дверей, затем снова перевела взгляд на Рори. — Я сделала так, как ты хотел.

— Да, я знаю, знаю. Мне очень жаль, что ты влипла в такую жуткую историю.

— А ты знаешь, что сделал твой братец? — спросила она. — Знаешь, что он сотворил?

— Я знаю достаточно, — коротко ответил Рори. — Но главное это то, что теперь все кончено.

— Что ты имеешь в виду?

— Я постарался исправить все, что он сделал, и…

— Что значит кончено?

— Он умер, Керсти.

(«…доставьте его нам живым… и, возможно, тогда мы не станем раздирать на куски вашу душу…»)

— Умер?

— Мы уничтожили его, я и Джулия. Это было несложно. Он считал, что мне можно доверять, полагая, что кровь — не водица. Так вот, на деле оказалось иначе. Я подумал, что наилучший вариант — избавить человека от мучений и…

Внутри у Керсти все похолодело, желудок болезненно заныл. Наверное, сенобиты уже вонзили в нее свои крючки и скоро начнут вытаскивать из нее внутренности.

— Ты была так добра, Керсти. Так рисковала, придя сюда…

Она почувствовала чье-то невидимое присутствие у своего плеча. «Давай сюда свою душу», — пробормотало существо.

— Я, конечно, пойду в участок и сделаю соответствующее заявление, как только почувствую себя лучше. Постараюсь найти способ объяснить им…

— Ты убил его? — спросила она.

— Да.

— Не верю… — пробормотала Керсти.

— Отведи ее наверх, — сказал Рори Джулии. — И покажи.

— Ты действительно хочешь видеть? — спросила Джулия.

Кивнув, Керсти последовала за ней.

На площадке оказалось теплее, чем внизу, а воздух был серым и жирным, словно вода от мытья посуды. Дверь в комнату Фрэнка была распахнута настежь. Тело, лежавшее на голых досках пола в обрывках бинтов, казалось, еще дымилось.

Шея была свернута, голова безжизненно свисала на плечо. Кожа была содрана со всего тела — с головы до ног.

Керсти отвернулась, ее затошнило.

— Ну, довольна? — спросила Джулия.

Не ответив, Керсти вышла из комнаты и направилась к лестнице. Воздух вокруг нее обрел подвижность.

(«Ты проиграла», — шепнул ей кто-то на ухо.

«Знаю», — пробормотала она.)

Тут же зазвонил колокол, оплакивая ее, и совсем рядом послышался шорох крыльев, словно промчалась невидимая стая птиц. Она побежала вниз по ступенькам, моля Бога о том, чтоб ее не успели схватить прежде, чем она достигнет двери. Если они собираются вырвать у нее сердце, пусть хотя бы Рори не будет свидетелем этого ужасного зрелища. Пусть запомнит ее такой, какой она была: сильной, с улыбкой на устах, а не мольбами и жалобами.

Позади раздался голос Джулии:

— Куда ты? — Поскольку ответа не последовало, она продолжила:

— Ты ведь никому не расскажешь, да, Керсти? — настойчиво спрашивала она. — Мы сами разберемся с этим делом, Рори и я…

Видимо, ее голос отвлек Рори от выпивки. Он появился в прихожей. Раны, которые нанес ему Фрэнк, оказались куда более серьезными, чем показалось Керсти на первый взгляд. Все лицо было в синяках, кожа на шее оборвана. Подойдя к ней, он придержал ее за руку.

— Джулия права, — сказал он. — Мы сами сообщим обо всем в полицию, договорились?

Ей хотелось сказать ему так много, но времени уже не осталось. В голове все более громким эхом отдавался звон колокола. Казалось, некая ужасная невидимая сила обмотала ей горло ее же внутренностями и все туже затягивает узел.

— Слишком поздно, — пробормотала она и отстранила его руку.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил он. Она уже шла к двери. — Не надо, не ходи, Керсти. Еще не время. Скажи, что ты собираешься делать?

Тут она не удержалась и обернулась — взглянуть на него еще один, последний раз, надеясь, что он сумеет прочитать на ее лице все.

— Все в порядке, — сказал он мягко, все еще пытаясь остановить ее. — Все хорошо, правда. — И он раскрыл объятия. — Ну, иди же к папочке!

Сама эта фраза, казалось, никак не могла принадлежать Рори. Некоторые мальчики, повзрослев, так никогда и не становятся «папочками», вне зависимости от того, сколько произвели на свет детей.

Керсти прислонилась к стенё, чтоб немного успокоиться. С ней говорил вовсе не Рори. Это был Фрэнк. Каким-то образом это оказался Фрэнк…

Она пыталась сосредоточиться на этой мысли, борясь со все усиливающимся звоном колоколов. Таким громким, что от него, похоже, вот-вот лопнет голова. Рори все еще улыбался, глядя на нее, руки его были распахнуты для объятий. Он продолжал говорить что-то, но она не слышала слов. Расплывчатые движения губ, что формировали эти слова, выталкивали их наружу, но все заглушал звон. И она была благодарна ему — глаза говорили правдивей слов.

— Я знаю, кто ты, — неожиданно заявила она, не уверенная, слышит он ее или нет, но абсолютно уверенная в истинности сказанного. Тело Рори там, наверху, забросанное сорванными с Фрэнка бинтами. Содранная с него кожа переставлена на тело брата, брак скрепила пролитая кровь. Да, именно так оно и было.

Удавка на ее горле стягивалась все туже. Через несколько секунд они выволокут ее отсюда. В отчаянии она обернулась, пытаясь разглядеть в царившем в коридоре полумраке лицо Рори.

— Это ты… — сказала она.

Лицо улыбнулось, сохраняя по-прежнему невозмутимое выражение.

Она развернулась и бросилась на него. Он отступил на шаг, застигнутый врасплох, стараясь увернуться от ее броска, движения его были преисполнены ленивой звериной грации. Звон колоколов стал невыносимым, он разрывал ее душу, вонзался в мозг, превращая его в прах.

Уже находясь на грани безумия, она снова протянула к нему руку, на этот раз он увернуться не успел. Ее ногти царапнули щеку, кожа, лишь недавно пересаженная на лицо, сползла, точно кусок шелка. Кровавое мясо под ней являло собой ужасное зрелище.

Джулия вскрикнула.

И внезапно звон колоколов в голове Керсти прекратился. Теперь они звучали в доме, во всем мире.

Лампочки в прихожей вдруг вспыхнули неестественно ярко, а затем, видимо, от перегрузки, перегорели. На какое-то мгновение воцарилась полная тьма. И тишина. Единственное, что, ей казалось, она слышала — это невнятное бормотание собственных губ. Затем вдруг языки пламени начали лизать стены и пол. Воздух в прихожей затанцевал от их бликов. В одну секунду помещение превратилось в скотобойню (стены окрасились пурпурно-красным); в следующую — в будуар (голубовато-пепельный, канареечно-желтый); затем — в узкий туннель, по которому мчался поезд с духами — сплошная скорость, вихрь и пламя.

Во время одной особенно сильной вспышки она увидела, что Фрэнк движется к ней, искаженное лицо Рори сползало у него с подбородка. Она увернулась от вытянутой руки и, поднырнув под нее, бросилась в комнату. Дышать стало легче, и она поняла, что сенобиты, очевидно, осознали свою ошибку. Скоро они вмешаются, это несомненно, и положат конец этому фарсу и путанице. Но она не станет ждать, пока они схватят Фрэнка, с нее хватит. Вместо этого она убежит из проклятого дома через заднюю дверь и предоставит действовать им.

Впрочем, ее оптимизму суждена была недолгая жизнь. Пламя в прихожей, отбрасывая свет в столовую, разгоралось. В его отблеске можно было различить, что в комнате творится что-то неладное.

По полу что-то двигалось, похожее на пепел, сметаемый ветром, стулья подпрыгивали и зависали в воздухе. Пусть она — невинная и чистая душа, но силам, вселившимся в нее, наплевать на эти подробности: она чувствовала, что стоит сделать хотя бы один шаг — и произойдет нечто ужасное.

Минутная растерянность, в которой она пребывала, позволила Фрэнку настичь ее; он уже протянул руку, но тут пламя в прихожей погасло и под покровом тьмы ей удалось выскользнуть. Впрочем, передышка оказалась недолгой. Новые оранжево-красные язычки начали лизать стены, и он кинулся к ней с удвоенной яростью, преграждая путь к задней двери.

Что же они медлят, не забирают его, о, Господи?! Разве не привела она их к нему, как обещала, и разве не помогла разоблачить его?

Фрэнк распахнул пиджак. За поясом был заткнут окровавленный нож, настоящее орудие убийства. Несомненно, он сдирал им кожу. Он выхватил его и замахнулся на Керсти.

— Отныне и навсегда, — начал он, подходя к ней, — чтоб ты запомнила: я — Рори!

У нее не было другого выхода, как отступить; дверь, а вместе с ней и надежда обрести свободу и сохранить разум, удалялась с каждым шагом.

— Поняла? Теперь я — Рори. И никто не должен ничего знать!

Она задела каблуком о ступеньку и в тот же момент внезапно почувствовала, как чьи-то руки, просунувшись через перила, схватили ее и вцепились в волосы. Она извернулась и посмотрела назад. Конечно же Джулия, измятое, лишенное какого-либо выражения лицо. Сильно дернув за волосы, она заставила Керсти откинуть голову, подставляя ее шею сверкавшему в руке Фрэнка ножу.

В последний момент Керсти удалось схватить Джулию за руку и дернуть изо всех сил. Потеряв равновесие и моментально отпустив свою жертву Джулия слетела с третьей или четвертой ступеньки и, испустив вопль, упала между Фрэнком и Керсти. Нож был занесен для удара и избежать его не удалось — он вошел Джулии в бок по самую рукоятку. Она застонала и покатилась по полу с застрявшим в ее теле кинжалом.

Фрэнк, похоже, вовсе этого не заметил. Он не спускал с Керсти глаз, они горели омерзительной алчностью. Отступать было некуда, кроме как наверх. Языки пламени продолжали лизать стены и пол, колокола звенели, она стала подниматься по ступеням.

Затем увидела: ее мучитель не сразу последовал за ней. Крики Джулии о помощи отвлекли его и заставили подойти к распростертому на полу возле двери телу. Он наклонился и выдернул из бока Джулии нож. Несчастная пронзительно вскрикнула от боли, он же, словно намереваясь помочь, опустился рядом с ней на колени. Она протянула к нему руки, надеясь отыскать утешение. Вместо этого он приподнял ее голову и притянул к себе. Когда их разделяло всего несколько дюймов, Джулия, похоже, догадалась, что намерения ее возлюбленного совсем иные. Она приоткрыла рот, собираясь крикнуть, но он впился в ее губы ртом и начал высасывать из нее кровь. Она билась, стараясь вырваться. Напрасно…

Не в силах более выносить этого ужасного зрелища, Керсти отвела глаза и поднялась выше.

На втором этаже спрятаться было негде. Да и бежать некуда, разве что выпрыгнуть в одно из окон. Впрочем, увидев, как обошелся Фрэнк со своей любовницей, даже прыжок с высоты Керсти считала приемлемым выходом. Пусть при падении она переломает все кости, зато лишит монстра возможности пить из нее кровь.

Пожар, по-видимому, разгорался все сильней, лестница окуталась вонючим дымом. Она, спотыкаясь, брела по коридору почти вслепую, цепляясь за стену пальцами. Снизу послышались какие-то звуки. Похоже, Фрэнк, расправился с Джулией.

Да, вот он приблизился к лестнице и, подняв голову, повторил бесстыдный призыв:

— Иди к папочке!..

Ей пришло в голову, что сенобиты, вероятно, наслаждаются созерцанием этой погони и не вступят в дело до тех пор, пока на арене не останется лишь один игрок — Фрэнк. Она же всего лишь фант в этой игре.

— Сволочи… — пробормотала она, от всей души надеясь, что они услышат.

Она дошла уже почти до конца коридора. Перед ней была дверь в кладовку. Интересно, есть ли там окно, достаточно большое, чтоб протиснуться в него? Если да, тогда она выпрыгнет, и будь они все прокляты, все — и Бог, и дьявол, и те, что болтаются между ними! Чтоб им всем пусто было, и даже если она упадет и разобьется, по крайней мере смерть будет легкой и быстрой.

Фрэнк снова окликнул ее, уже с лестницы. Она повернула ключ в замке, открыла дверь и скользнула в кладовку.

Да, там было окно, не завешенное, через него в комнату струился волшебно прекрасный лунный свет, озаряя собранный в комнате хлам: старую мебель, какие-то коробки… Она пробралась через это нагромождение к окну. Оно оказалось приоткрытым дюйма на два.

Керсти вцепилась пальцами в раму и попыталась приподнять ее, но оконный переплет давно прогнил, и руки ее оказались недостаточно сильными, чтобы справиться с этой задачей.

Она стала торопливо озираться в поисках какого-нибудь рычага, в то время как ее мозг хладнокровно отсчитывал число ступеней, по которым поднимался ее преследователь, и время, необходимое ему, чтоб преодолеть разделяющее их расстояние. Секунд двадцать, не больше, решила она и, сорвав крышку с одной из коробок, обнаружила за ней… мертвеца — остановившимися, дико расширенными глазами он смотрел прямо на нее. Все тело у него было изломано, руки буквально расплющены и перекручены, ноги подогнуты к подбородку. Она уже было открыла рот, чтоб завопить от страха, как вдруг услышала за дверью голос Фрэнка.

— Где ты? — окликнул он.

Она зажала ладонью рот, не давая вырваться крику. Ручка двери слегка повернулась. Она метнулась в сторону и спряталась за спинку сломанного кресла, продолжая сдерживать крик.

Дверь отворилась. Она слышала дыхание Фрэнка, слегка учащенное, слышала скрип половиц под его шагами. Затем скрип отворяемой двери. Замок защелкнулся. Тишина.

Она досчитала до тринадцати, затем высунулась из своего укрытия, подозревая, что он все еще может быть в комнате и ждет, пока она не покажется. Но нет, он ушел.

Задержав дыхание, чтоб подавить крик, она добилась нежелательного побочного эффекта — началась сильная икота. Первые ее звуки заглушить не удалось, Керсти показалось, они прозвучали громко, точно ружейные выстрелы. Но в коридоре и на лестнице было тихо — похоже, Фрэнк отошел достаточно далеко и не слышит. Возвращаясь к окну, она осторожно обошла картонный гроб, где покоилось тело, и тут икнула во второй раз. Она грубо выругалась, проклиная себя, но не помогло. Икота продолжалась, когда она возобновила свои попытки открыть окно. Напрасный труд, рама не собиралась поддаваться.

На секунду она подумала, почему бы не разбить стекло и начать звать на помощь, но тут же отвергла эту идею. Да Фрэнк успеет ей глаза выесть, прежде чем соседи очнутся от сна. Вместо этого она на цыпочках подкралась к двери и тихонько приоткрыла ее. Насколько позволял разглядеть сгустившийся в коридоре мрак, Фрэнка там не было. Она осторожно приотворила дверь пошире и вышла в коридор.

Темнота казалась ожившей, она гладила темным бархатом ее лицо. Шага три удалось пройти без всяких инцидентов, затем четвертый. Она уже занесла ногу для пятого — ее счастливое число, — как вдруг тело ее совершило недопустимую самоубийственную ошибку. Она икнула, рука не успела вовремя подняться ко рту и заглушить звук.

На сей раз он не остался неуслышанным.

— A-а, вот ты где! — сказала тень, и Фрэнк выскользнул из спальни, преграждая ей путь. Он был огромен, казалось, он заполнил собой всю площадку, и от него воняло мясом.

Терять было нечего, и не успел он сделать и шага, она завопила, как резаная. Однако это нисколько его не смутило. Между ней и сверкающим лезвием ножа оставались считанные дюймы, и, метнувшись в сторону, она оказалась у двери в комнату Фрэнка. Она влетела в нее. Он бросился за ней, испуская радостные вопли.

Она знала — в этой комнате есть окно, разбитое ею же всего несколько часов тому назад. Но темнота, царившая там, оказалась столь непроницаемо глубокой, что она на секунду ослепла, не было видно даже мерцания луны, подсказавшего бы ей путь к окну. Похоже, что Фрэнк тоже на какое-то время потерял ориентацию. Он окликнул ее, свист ножа, которым он рассекал воздух, сопровождал этот зов. Вперед-назад, вперед-назад. Стараясь увернуться от этого звука, она отскочила в сторону, нога ее зацепилась за бинты разбросанные по полу. В следующий миг она, потеряв равновесие, упала. Однако не ударилась о голые доски, а попала на что-то мягкое. Труп Рори… Керсти издала вопль ужаса.

— Ага, вот ты где! — воскликнул Фрэнк.

Свист ножа стал ближе, вот он уже рассекает воздух в нескольких дюймах от ее головы. Но она была глуха к нему. Обеими руками обхватила она лежавшее на полу тело, угроза смерти была ничто по сравнению с той болью, которую она испытывала, оплакивая Рори.

— Рори… — простонала она и в глубине души порадовалась, что умирает с его именем на устах.

— Да, верно, — произнес Фрэнк. — Рори…

Внезапно присвоение им имени Рори показалось ей не менее чудовищным и непростительным грехом, чем кража его кожи. В конце концов, что такое кожа? Свиньи имеют кожу, змеи тоже. Она состоит из клеток, которые нарастают и умирают, затем нарастают снова. Но имя?.. Оно сродни заклинанию, оно пробуждает воспоминания. Она не позволит Фрэнку использовать это имя!

— Рори мертв, — сказала она. Слова обожгли губы, пробудили от оцепенения. Мысль опять работала четко и напряженно.

— Тс-с, детка… — шепнул он ей.

А что, если сенобиты просто выжидают, когда Фрэнк проговорится, назовет свое собственное имя? Разве тот, посетивший ее в больнице, не говорил, что от Фрэнка требуется признание?

— Ты не Рори, — сказала она.

— Мы знаем это, только мы с тобой, — последовал ответ. — Никто больше.

— Кто же ты тогда?

— Бедняжка… Совсем потеряла разум. Что ж, это даже неплохо…

— Так кто же?

— Так даже безопаснее.

— Кто?!

— Тихо, малышка, — сказал он. Он склонился над ней в темноте, лицо его находилось всего в нескольких дюймах от ее лица. — Все будет хорошо, все будет просто прекрасно…

— Да?

— Да. Фрэнк с тобой, маленькая.

— Фрэнк?

— Да. Я Фрэнк.

С этими словами он занес руку для смертельного удара, но она услышала в темноте свист ножа и увернулась. Секунду спустя вновь послышался звон колоколов и лампочка под потолком ожила и начала разгораться. В ее неверном мерцающем свете она различила фигуру Фрэнка, стоящего на коленях рядом с телом брата, из ягодицы мертвого торчала рукоятка ножа. Он выдернул нож и перевел взгляд на нее.

Еще один звучный удар колокола, и он поднялся и уже был готов наброситься на нее, как вдруг его остановил голос.

Он окликнул его по имени, мягко, но настойчиво, как отзывают ребенка от игры.

— Фрэнк…

Лицо его вытянулось, на нем отразилось замешательство, а во всей позе угадывался страх.

Медленно он повернул голову — взглянуть на того, кто его звал. Это был сенобит, крючки, впившиеся в его тело, сверкали. За ним Керсти различила еще три фигуры с изуродованными до полного абсурда лицами.

Фрэнк обернулся к Керсти.

— Твоя работа! — взвизгнул он.

Она кивнула.

— Уходите отсюда, — произнес один из пришельцев. — Теперь это не ваше дело.

— Сука! — крикнул Фрэнк. — Ведьма! Проклятая, лживая, подлая тварь!

Яростные вопли преследовали ее на всем пути к двери. Вот пальцы уже коснулись ручки — и тут она почувствовала, что он догоняет ее и, обернувшись, увидела, что их разделяет меньше фута, а лезвие ножа находится в каком-то волоске от ее тела. Но он застыл, словно окаменевший, не в силах вонзить в нее этот нож.

Тут в его руки, ноги, лицо впились крючки. Он словно завис в воздухе, удерживаемый этими крючками и цепями. Он рвался, но с мягким чмокающим звуком зазубренные крючки все глубже впивались в плоть. Рот его исказился в беззвучном крике, шея и грудь разрывались.

Нож выпал из пальцев. Он испустил последнее невнятное проклятие в ее адрес, тело его содрогнулось и забилось в конвульсиях, не в силах сопротивляться. Дюйм за дюймом его подтаскивали все ближе к середине комнаты.

— Иди, — сказал ей один из сенобитов. Она не видела их больше, они словно растворились в испятнанном кровью воздухе. Последовав совету, она отворила дверь, сзади доносились отчаянные крики Фрэнка.

Не успела она шагнуть к лестнице, как с потолка стала сыпаться штукатурка; казалось, что надо спешить — демоны, захватившие дом, вот-вот разнесут его на куски.

Однако она не удержалась и обернулась, чтоб бросить еще один, последний, взгляд на Фрэнка — убедиться, что он не преследует ее больше.

С ним, похоже, все было кончено: десятки новых крючков впивались в тело, раны расширялись прямо на глазах. Распластанный в беспощадном свете лампы, он дошел до предела, и, не в силах выносить это более, испускал отчаянный, звериный визг, который непременно вызвал бы у нее сострадание, не знай она, кому он принадлежит.

Внезапно крики оборвались. Настала тишина. Из последних сил приподнял он свисавшую на одно плечо голову и взглянул ей прямо в лицо; злоба, сверкавшая в его взоре, не поддавалась описанию. Глаза сверкали, точно драгоценные камни, вплавленные в гниль и прах.

В ответ на это цепи стянулись еще туже, однако сенобитам не удалось выдавить из него крика. Вместо этого он высунул язык и, не сводя глаз с Керсти, начал водить им по зубам в гримасе откровенной и наглой похотливости.

А затем вдруг его разорвало на части.

Ноги отделились от тела, голова — от плеч, кости и жилы трещали, кругом клубился красноватый пар. И едва она успела захлопнуть за собой дверь, как о нее изнутри ударился какой-то предмет. Его голова, догадалась она.

Она летела вниз по ступеням, а из стен исходил волчий вой, наполняя воздух дымом, слетались тени раненых птиц с оторванными крыльями, они трепыхались и бились, не в силах взлететь.

Оказавшись внизу, она побежала к входной двери и уже находилась совсем рядом с ней, в ярде от желанной свободы, как вдруг услышала: кто-то окликнул ее по имени.

Это была Джулия. По полу тянулся широкий кровавый след — от того места, где Фрэнк бросил ее, и дальше, в столовую.

— Керсти… — позвала она снова. Голос звучал так жалобно, что девушка оказалась не в силах не откликнуться на этот зов. И шагнула в столовую.

Мебель почернела и дымилась, ковер превратился в вонючую кучу пепла. И там, в центре всего этого распада, сидела… невеста. Каким-то непостижимым усилием воли Джулии удалось надеть свадебное платье и укрепить на голове фату. И она восседала на кучке праха в испачканном платье. Но, казалось, не замечала этого. Она выглядела как никогда прекрасной, особенно на фоне окружавшего ее распада.

— Помоги мне, — простонала она, и только тут Керсти поняла, что голос исходит вовсе не из-под кружева фаты, но с колен невесты.

Складки пышного платья раздвинулись, и из них показалась голова Джулии. Она покоилась на подушечке из алого шелка, обрамленная волной золотисто-каштановых волос. Но как же она могла говорить, она, лишенная легких? И все же она говорила…

— Керсти… — сказала она умоляюще и стала перекатываться слева направо, по-прежнему лежа на коленях невесты, словно сокрушаясь о чем-то.

Керсти могла бы ей помочь прекратить мучения, могла схватить голову с подушки и вытрясти из нее мозги, но тут фата дрогнула и начала подниматься, словно управляемая невидимыми пальцами. Под ней замерцал свет, он разгорался все ярче и ярче, а затем раздался голос.

— Я — Инженер… — выдохнул он. И замолк. Ни слова больше.

Затем складки фаты поднялись еще выше и находившаяся за ними голова превратилась в сплошной сверкающий шар, яркий, как солнце.

Керсти не стала ждать, пока его лучи ослепят ее. Она бросилась обратно в прихожую — тени птиц уже почти обрели реальность, волчий вой сводил с ума — и вылетела из двери в тот момент, когда потолок в прихожей уже начал рушиться.

Ее встретила ночь — ясная, чистая тьма. Она вдыхала ее жадными глотками, и, постояв секунду, бросилась прочь от дома. Второй раз она убегает от него, не дай Бог, чтобы привелось в третий, тогда ее рассудок наверняка не выдержит.

На углу Лодовико-стрит она обернулась. Дом не сдался под напором сил, раздирающих его изнутри. Он высился неподвижный и тихий, словно могила. Нет, даже тише, чем могила.

Она отвернулась и в тот же момент столкнулась с кем-то. Вскрикнула от неожиданности, но прохожий, испуганно съежившись, уже спешил куда-то в сероватый туман, предвещавший наступление утра. Он уже мелькал вдалеке, дрожащая тень, слитая с туманом, как вдруг обернулся и голова его вспыхнула белым конусом пламени, озаряя царивший кругом мрак. Это был Инженер. Больше оборачиваться она не стала — он в ту же секунду исчез, оставив на сетчатке ее глаза сверкающий отпечаток.

Лишь теперь цель этого столкновения стала для нее ясной. Он передал ей шкатулку Лемаршана, она покоилась у нее в руке.

Поверхность снова выглядела неприступно цельной и гладкой, отполированной до зеркального блеска. И хоть она не стала слишком тщательно ее рассматривать, но почему-то была уверена, что ключа к разгадке там не осталось. Очередному исследователю придется путешествовать по ее граням без карты. А до того, как он появится, она, очевидно, назначена быть хранителем шкатулки. Да, несомненно.

Она повернула ее в руке. В какую-то долю секунду показалось, что в зеркально отполированной поверхности отражаются духи: лицо Джулии, затем Фрэнка. Она перевернула еще раз в надежде увидеть Рори. Но его видно не было. Где бы он ни находился теперь, только не там. Возможно, существуют другие головоломки, готовые при разгадке подсказать место его пребывания. Возможно, это некий кроссворд, чье решение поможет отпереть калитку ведущую в райский сад, или же составная картинка-загадка, решение которой откроет доступ в Страну Чудес.

Что ж, она будет ждать и наблюдать, как всегда, как всю свою жизнь ждала и наблюдала в надежде, что разгадка однажды придет к ней. Но если и не придет, она не станет слишком огорчаться, подозревая, что ни разум, ни время вообще не способны раскрыть секрет исцеления разбитых сердец.