Платформа

Восемь. Алеф

Возможно, по моим словам у вас сложилось впечатление, что Геенна почти полностью изолировалась от остальной Системы, однако у нее все-таки была регулярная связь с Верхними мирами. У нее были удалитиевые болота. Огонь в душе Геенны поддерживала вера, но тело ее питала стоимость удалития, посеянного Господом в нашем Раю.

Удалитий – это радиоактивное вещество, которое используется как усилитель ядерного топлива. Его можно синтезировать, но процесс этот не безопасен и не экономен. Во всей Системе месторождения удалития есть только на Геенне. Он нестабилен в контакте с воздухом, его добыча на болотах опасна, а строгие ограничения на использование машинерии на Геенне означают, что для его сбора приходится использовать рабочую силу.

Такую профессию никто не выберет добровольно, однако криминалы из Верхних миров часто соглашались работать на удалитиевых болотах Геенны, чтобы скостить тюремный срок. Но какими бы крепкими ни считали себя убийцы, воры и пираты, они и представить не могли, какой кошмар ожидает их на болотах. Местные же криминалы это знали и предпочитали искупление, которое, как они верили, даровала им казнь через сожжение.

Работа на болотах была невообразимо ужасна – от жары закипала кровь, кости пожирала радиация, а само болото, сверху напоминавшее жидкую грязь, в глубине было густым словно патока.

К тому же с берега к болотам было не подойти из-за клубившихся над ними ядовитых газов, так что рабочих облачали в скафандры и подвозили к топи на длинных кранах, прежде чем опустить на дно, на глубину больше сотни метров.

Внизу, с твердой почвой под ногами, они оказывались, по сути, слепыми. Единственной надеждой на возвращение была сбруя, соединявшая их с лебедкой наверху.

Поскольку законы Геенны запрещали практически все приспособления, которые помогли бы рабочим легче двигаться, или видеть, или находить выходы удалития, они были вынуждены бродить, спотыкаясь и сталкиваясь, по дну болота, отыскивая неярко светящиеся ниточки удалитиевых пузырьков, поднимающиеся сквозь тяжелую сернистую жижу. Найдя такую, рабочие останавливались и подавали сигнал через лебедку, после чего сверху опускали вытяжную трубу. Им, все еще незрячим, приходилось закреплять толстую экранированную трубу на отверстии, чтобы поймать удалитиевый поток.

Это была убийственная работа. Добытчики проводили в болотной жиже не больше часа ежедневно – если только не находили источник удалития. Если же находили – а в среднем один источник обнаруживался каждые три часа сорок восемь минут поисков – их не поднимали до тех пор, пока не начиналась подача вещества. А это могло занять до трех часов.

Многие рабочие умирали на дне, или вскоре после выхода на поверхность из-за перегрева, или обезвоживания, или отказа скафандра, или острого лучевого поражения. Рабочих с низким процентом обнаружений подозревали в намеренном сокрытии источников удалития. Такие рабочие порой не поднимались на поверхность в конце смены или срывались обратно в болото, когда их вытягивали. Подобные случаи регистрировали как самоубийства – и, возможно, так порой и было.

Средняя продолжительность заключения криминалов на болотах составляла год, средняя продолжительность жизни – пять месяцев. Не нужна была пьютерия, чтобы высчитать шансы дотянуть до конца срока. И все равно они продолжали прибывать на болота Геенны. Гибли и продолжали прибывать.

А причиной было то, что многие из рабочих, навечно канувших в болота и не объявленных самоубийцами, считались без вести пропавшими, а криминалы чтили их как беглецов. Тем временем возможность сбежать из герметичной высокоорбитальной тюрьмы, отбывая там срок в восемь десятков лет, была нулевой. Поэтому многим приговоренным болота Геенны давали своего рода безумную надежду.

Нас постоянно предупреждали, что нужно беречься беглых криминалов. Были даже сообщения о том, что их видели. Беглые криминалы были одним из самых мощных орудий Господа в борьбе с грешниками. Эти сообщения о беглецах, охотно разносимые по всей Системе, только поощряли прочих криминалов выбирать болота. А еще они очень эффективно подталкивали геенцев к соблюдению Господних заповедей. Сплошная выгода, куда ни посмотри.

В мой последний день, когда мы завтракали, из кухонного комма донеслось предупреждение о беглых рабочих. Родители обменялись взглядами, когда новостной проповедник сообщил: «Группа из пяти вооруженных и крайне опасных криминалов сбежала с удалитиевых болот и, предположительно, направляется к ИерСалему. До сих пор попытки их задержать не увенчались успехом. Всем иерсалемцам рекомендуется быть бдительными и испытывать свою совесть до тех пор, пока криминалы не будут пойманы».

Что-то в голосе новостника было более резким, чем обычно, и особенно странным казалось то, что он четко обозначил место происшествия. Я не понимал, зачем криминалам направляться сюда. Космодром, с которого они могли покинуть Геенну, был далеко от ИерСалема и в совершенно другом направлении. Неужели кто-то из нашей общины согрешил так страшно, что Господу пришлось обрушить на нас такое возмездие?

Я отмел эту мысль, поскольку в ней не было логики: если это были орудия Господа, почему нас предупреждали, а не говорили отдаться на их волю?

Учитывая минимальнейшую статистическую вероятность нашего столкновения с беглецами, мои родители были несообразно возбуждены. Отец включил мониторию, которую держал в большой комнате, и сгорбился перед ней. Выругался, что было для него нехарактерно, снова ее выключил и посмотрел на маму, качая головой.

Мама заметно дрожала. Она сказала:

– Что, Савл?

Я помню ее интонации. Это было не смятение, не удивление, даже не шок. Это было чистое отчаяние. Она немедленно поняла, что случилось и что произойдет дальше, как будто была грешницей, ожидавшей Божьего воздаяния. От ее беспомощности меня затошнило. Я никогда ее такой не видел.

Отец ответил:

– Нас нашли. Я иду в офис.

– Может, обойдется.

Он помедлил, потом сказал: «Прости меня», – вскочил и ушел.

Мама поцеловала меня, прижала к себе – тесно и надолго. Мы притворились, что она не плачет. Я не знал, что делать, поэтому помахал ей рукой на прощание и отправился в школу. Перед глазами у меня был образ распахивающейся под оркрестом ямы и выражения лиц музыкантов, из-под ног которых уходила земля.

Учебный день начался, как обычно, с молитв и исповедей. О криминалах не заговаривали. Вскоре после утренней перемены в наш класс проскользнул Гаррел и прошептал что-то учителю, который раздраженно взглянул на Пеллонхорка. Гаррел поманил Пеллонхорка, а потом, к моему удивлению, и меня. Пеллонхорк сразу пошел на выход, а я принялся выключать мониторию. Гаррел сказал:

– Это неважно, Алеф. Брось и пошевеливайся.

Я хотел что-то ответить, но его спокойный тон меня остановил. Мы втроем ушли из школы. Нам с Пеллонхорком пришлось бежать, чтобы поспевать за широкими шагами Гаррела.

Помнить такое тяжело. С того дня мне довелось быть свидетелем ужасных событий. Я был к ним причастен. Вот одна из вещей, которые я заметил с тех пор, как покинул Геенну: ухаживая за тем, кто, несомненно, вскоре умрет, и поделать с этим ничего нельзя, мы всегда говорим одно и то же. Мы уверенно произносим: «С тобой все будет в порядке», и просим не беспокоиться.

И в тот день, когда мы с Пеллонхорком и Гаррелом уходили из школы, я понимал умом и сердцем, что происходит что-то невообразимо страшное. Выйдя из школьных дверей, я переломил хрупкое молчание и спросил у Гаррела:

– А где мои мама и папа?

Гаррел посмотрел на меня, отвел взгляд и ответил:

– Не беспокойся, Алеф. С ними все будет в порядке.

Больше я ничего не говорил, а Пеллонхорк не спросил его о своей матери. Гаррел оставил у школьных ворот циклолет, которого я раньше не видел. Он был изящный, и темный, и гладкий, не похожий ни на что гееннское. Ясное утреннее небо, отражаясь в нем, походило на грозовое. Я напомнил себе, что Гаррел не такой, как жители Геенны, и Трейл тоже, и Пеллонхорк. Мне вспомнились взгляды, которыми обменялись утром мои родители, и я попытался сложить все это воедино, но у меня не получилось. Я решил о них не думать.

Гаррел затолкнул нас в циклолет и поднял его в воздух. Как только мы взлетели, он немного расслабился.

– Куда мы теперь летим? – спросил его Пеллонхорк. По его тону я предположил, что такое – чем бы это такое ни было – с ним раньше случалось. Я добавил эту вероятность к своим данным, в скобочках.

Посмотрев вниз, я увидел школу, и церковь, и ряды улиц. Я никогда не смотрел на ИерСалем с высоты, но мне было легко сопоставить свои знания о нем с этой новой точкой обзора, и я немедленно нашел свой дом. Он горел, и дом Пеллонхорка напротив – тоже. Гаррел резко развернул циклолет. Мы были на высоте церковного шпиля.

На пожар начали собираться люди, и я видел, как стоявший на улице мужчина поднял на плечо что-то длинное и тяжелое. Оно не было похоже на баллон огнедушителя и к тому же целилось в нас, а не в огонь, и мужчина смотрел поверх мощного ствола прямо на циклолет. Глаза у него были как черные овалы. Я задумался, где сейчас Трейл.

Из задней части устройства вырвался завиток дыма, и сразу же на мониторе перед Гаррелом вспыхнул красный огонек; Гаррел выругался и заложил головокружительный вираж, в то время как ракета (я сделал вывод, что это была именно она) выпрямила траекторию полета и приближалась к нам. Когда она пронеслась мимо, я услышал свист и визг, а циклолет завилял в воздухе и пугающе ускорился. Мы уже были далеко от того места, где я прожил всю свою жизнь.

– Моя мама умерла? – спросил Пеллонхорк странным ровным тоном, как будто говорил о чем-то случившемся очень давно.

– Если мне не сообщат обратного – да, – ответил Гаррел.

– Куда мы летим? – спросил я, хотя неожиданно понял куда. Вычислить это было несложно. Циклолет нырнул вниз, словно следуя за направлением моих мысли и взгляда, и тихо замер на земле неподалеку от офиса моего отца.

Гаррел заблокировал движок циклолета и притушил огни, оставив ярко светиться одну лишь консоль. Он вывел на монитор тридэ-сетку и склонился над ней, пока контуры сетки принимали вид папиного офиса. Я смотрел из-за его плеча. Я видел такое в играх – поиск уязвимых мест, перебор вариантов для быстрого или тайного нападения. Гаррел последовательно и быстро отобразил и отмел множество видов. Бо́льшую часть данных я мог сообщить ему и так. Входы/выходы – только две двери, и еще одна внутренняя, окон нет. Гаррел проверил толщину стен, их состав, и я увидел, как он заметил и отбросил слабый участок на плоской крыше в передней части здания. Она протекала во время ливня. Он проверил источники тепла и нашел два неподвижных; один был приглушенного цвета, скорее оранжевого, чем красного. Оба человека, подумал я, скорее всего, сидят. Были и другие, они двигались, сливались и расходились, сбивая с толку. Гаррел какое-то время смотрел на это, пытаясь сосчитать людей, не смог и сдался. Все они были в маленьком помещении в задней части офиса, там, где мы с Пеллонхорком исследовали Песнь и где я познакомился с его отцом.

Смотреть, как Гаррел собирает информацию, было захватывающе. Я как будто разделял ход его мысли, хотя тому, что для него было автоматической привычкой, я научился из игр, обрабатывая информацию и перескакивая от факта к факту. Я знал, что будет дальше, знал, что все это значило. Я знал все, кроме самого финала. Однако мне было известно, чем всегда заканчиваются игры.

– Алеф, вылезай, – сказал Гаррел, решительно выключая монитор. – Ты мне нужен. Пеллонхорк, оставайся здесь.

– Я пойду с вами, – сказал Пеллонхорк.

Но я уже вылез наружу, и Гаррел тоже, и Пеллонхорк тщетно толкал дверь, а его рот беззвучно открывался и закрывался по ту сторону черного неба, отраженного в стекле кокпита циклолета.

У двери офиса Гаррел меня остановил.

– Жди здесь. Когда нужно будет, я за тобой вернусь. Понимаешь? Жди. От этого зависят жизни твоих родителей. Все наши жизни. Ты должен мне довериться.

Я кивнул.

Подойдя к двери, он взглянул на меня и отключил замок.

Значит, он знал, что я внесен в список. Я заметил, что его грудь и бедра несколько раздуты. Гаррел закрыл за собой дверь, но я остановил ее ногой как раз перед тем, как она захлопнулась. Я думал, что он заметит, но Гаррел был полностью сосредоточен на том, что находилось впереди. Было слышно, как он быстро идет мимо полок с пьютерией к двери в дальнюю комнату, туда, где находились все источники тепла. По пути он не замедлялся, а я ничего не слышал и сделал вывод, что в главном помещении действительно пусто, как и подсказал ему монитор. Гаррел просто постучался в дальнюю дверь, словно приглашенный гость. Я затаил дыхание. В следующее мгновение дверь открылась и закрылась. Странно, подумал я.

Я мог убежать. Нет, это неверно. Я хотел, но не мог. Как будто стоял на высокой, как утес, вышке для прыжков в воду и не способен был выбрать между длинной и хлипкой лестницей позади и стремительным и неостановимым падением впереди.

Я не мог ждать. Только не когда передо мной стоял такой выбор. Неясно было, можно ли доверять Гаррелу. Я набрал в грудь воздуха. Значит – вперед.

Я проскользнул в офис как можно тише, оставив дверь чуть приоткрытой. Меня била странная дрожь и немного подташнивало.

В дальней комнате у отца, конечно же, были камеры, и к ним можно было получить доступ из офиса. Я спрятался за столом и включил небольшой монитор, чтобы видеть, что происходит.

От того, что я увидел в дальней комнате сквозь рыбий глаз камеры, у меня остановилось дыхание. В двух креслах напротив друг друга сидели мои родители. Мама уронила голову, уткнулась подбородком в грудь и не шевелилась. Значит, это она была тем более слабым источником тепла. Ее уже серьезно ранили.

Исходя из этого, я начал производить расчеты – точнее, попытался. Не знаю, как далеко я в них зашел, прежде чем внутри у меня все развалилось и я попросту бросился с воплями в дальнюю комнату, с грохотом распахнул дверь и подбежал к маме. Может, если бы я был больше похож на отца, то не стал бы этого делать.

Кто-то, вероятно Гаррел, выкрикнул: «Стой!» – и все замерли. Я стоял на коленях и обнимал маму. Ее щека, к которой я прижался, была теплой, и я подумал, что она плачет, но слезы были липкими и совсем не слезами, а кровью.

– Он ребенок, – хрипло сказал мой отец из другого кресла. Я услышал скрип древесины.

Кто-то взял меня за плечи и поставил на ноги. Я огляделся. Кроме Гаррела и моих родителей, в комнате было еще трое мужчин. Один был ранен, рука у него висела на груди, на покрасневшей марлевой паутине. Трейла не было, и матери Пеллонхорка тоже.

– Ну, – сказал кто-то, – вот и мальчишка.

Я узнал голос и, обернувшись, увидел на одном из мониторов отца Пеллонхорка. Сначала он склонялся вперед, но потом откинулся обратно. Лицо у него было немного усталое, как будто он плохо выспался, но не более того. Говорил он непринужденно.

– Плевать на мальчишку, – медленно сказал раненый. – Как мы всё это разрешим? Ты отдашь мне Савла?

– Мне кажется, он и так уже у тебя.

– Ты знаешь, о чем я, Дрейм. Мне нужно то, что он знает. То, что он может сделать.

– Не думаю, что это мне решать, Лигат, – спокойно ответил отец Пеллонхорка. – Почему ты не спросишь у самого Савла?

Названный Лигатом мужчина повернулся. Говорил он трудно, и я предположил, что рана мешает ему сосредоточиться. Двигался он тоже медленно.

– У Савла? – переспросил он. – Савл знает, что ты с ним сделаешь, если он тебя кинет. Нет, Дрейм, ты должен на это согласиться. Я получу Савла, а к тебе вернутся жена и сын.

Мой отец взглянул на меня. Я видел, как напрягались мускулы его шеи. Мне показалось, что ему хочется что-то сказать, но отец промолчал. Я хотел, чтобы он меня обнял, хотел расплакаться у него на груди. Он выглядел таким беспомощным, с руками, связанными за спиной. Но ран у него не было, и это сказало мне, насколько он важен. Я снова посмотрел на маму. От падения на пол ее удерживали только заведенные назад руки. Голова у нее свешивалась на грудь. Она была без сознания.

Отец Пеллонхорка сказал:

– Наших семей это не касается, Лигат. Соглашение было таким.

– Я тоже так думал. – Лицо Лигата оставалось непроницаемым. – Ты нарушил правила.

– Правда, Лигат? Ты действительно в это веришь? У тебя есть доказательства?

– Тогда скажи мне, почему ты их сюда отослал.

– Я знал, что ты поторопишься с выводами. Я хотел, чтобы у тебя было время подумать, прежде чем совершать глупые поступки.

– Время у меня было. Я подумал. Я предлагаю тебе твою семью. Мне нужен только Савл. По-моему, это щедрое предложение. Моей семьи, – он резко втянул воздух, – больше нет.

– Оставим это за скобками, – сказал Дрейм. – Могу ли я тебе верить, Лигат?

– Верить мне? – Лигат вяло повернулся к Савлу и спросил его: – Ты веришь своему боссу? Если он скажет тебе пойти со мной, ты пойдешь? Он не отправит за тобой своих бойцов, чтобы убить тебя?

Его голос и движения производили странное впечатление. Слова были резки и точны, но сам Лигат, казалось, находился под воздействием наркотиков. Возможно, рана была хуже, чем выглядела.

Мой отец не ответил. Он не мог дать никакого ответа, кроме неверного. Теперь я это понимаю. В этом разговоре не было логики, лишь угрозы и увертки. Грядущего было не избежать, и мне ясно, что Дрейм и Лигат уже понимали, чем все закончится. В тот момент все это казалось притчей из Балаболии, с роковым, неизбежным финалом.

Гаррел молчал. Еще двое мужчин стояли по бокам от него, словно боевые товарищи.

– Отдай мне Савла, Итан, – заговорил Лигат. – Отдай мне Савла, и можешь забирать жену и сына.

– Савлу известно все, Лигат. Если я отдам его, тебе достанется все.

– Значит, нужно было лучше о нем заботиться.

Отец Пеллонхорка ничего не ответил.

– Ты знаешь, Итан, – продолжал Лигат, – если бы ты не убил мою семью, я никогда бы не нашел Савла. Я искал и искал. А он, оказывается, был на Геенне, из всех-то возможных мест. На Геенне! Как можно по своей воле поселиться на этом куске говна? Да еще и такому человеку, как Савл, который мог столького добиться. – Лигат медленно покачал головой, но выражение его лица не совпадало со словами. – И я бы никогда, никогда и не подумал искать здесь твоих жену и ребенка. Как ты мог отправить их в такое место?

Гаррел был агентом Лигата. Иначе все это не сходилось. У Лигата был шпион в организации Дрейма, и этот шпион обнаружил Савла. Дрейм, отослав жену и сына на Геенну, выдал местоположение моего отца. Единственными кандидатами были Гаррел и Трейл.

Это совпадало с данными. Один из них все это время работал на Лигата. Он рассказал Лигату, что семья Дрейма здесь, и обнаружил, что и Савл тоже здесь. Гаррел и Трейл схлестнулись, и один из них погиб. Тот, кто был агентом Лигата, обладал преимуществом. И агент Лигата привел бы к нему Пеллонхорка. Человек, стрелявший в циклолет, просто не понимал, кто находится внутри.

Гаррел затоптался на месте и посмотрел на меня с открытым презрением. Этой реакции мне хватило, чтобы отбросить вероятность того, что предателем был Трейл.

– Савлу известно все, – повторил Дрейм.

– Разумеется, – сказал Лигат, потирая раненое предплечье. – Савл – твоя правая рука.

– Откуда мне знать, что мои жена и сын еще живы?

– Да, – кивнул Лигат. – Давай установим доверие.

Он приложил к уху ладонь, что-то прошептал, и открылась задняя дверь. Я увидел на фоне света дрожащую мать Пеллонхорка, которую ухватил за плечо еще один незнакомый мужчина, вынуждая склониться и сделать несколько неверных шагов вперед. Она держала руки за спиной, а лицо ее было абсолютно пустым; на светлых волосах толстой коркой запеклась кровь.

– Она жива, – сказал Лигат. – Видишь ее?

– Если ты ей навредил… – начал Дрейм.

– Я сказал, она жива. Жива. Не стоит угрожать, ты не в том положении. – Лигат кивнул Гаррелу, который бросил на монитор короткий взгляд, прежде чем сообщить:

– Пеллонхорк заперт в циклолете снаружи.

– Так давайте с ним поговорим, – сказал Лигат.

Гаррел медленно извлек из кармана комм для связи с циклолетом. Другие люди Лигата внимательно за ним наблюдали, как будто Дрейм мог не догадаться, что шпион – это Гаррел. Но, может быть, он и не догадался. Лигат неловко выхватил комм у Гаррела и перекинул мне. Он упал на пол, и я поднял его.

– Ты с ним говори, парень, – велел Лигат.

Я поднес комм к губам и сказал, заметив, что у меня дрожит голос:

– Пеллонхорк?

– Что происходит? – немедленно ответил он.

– Мы говорим с твоим отцом, по монитору, как раньше. Он хочет убедиться, что ты в порядке.

– Алеф? – голос Пеллонхорка сорвался. – Что с моей мамой?

– Быстрее, парень, – невнятно сказал Лигат. – Скажи, чтобы подтвердил, что с ним все в порядке. Больше ничего.

Я стискивал комм так, что кнопки впивались мне в ладонь.

– Связь доступна только ненадолго, – сказал я как можно четче. – Ты должен рассказать ему, что с тобой все в порядке. Понимаешь? Она сейчас снова оборвется. – Я сдавил комм, проговаривая слова так спокойно, как мог. – А пока она открыта. У тебя есть совсем немного времени, прежде чем я ее закрою. Ты понимаешь меня? Ты должен подтвердить то, что я прошу.

Наступила тишина, и я не был уверен, что он меня понял. Но потом Пеллонхорк твердо сказал:

– Да, Алеф, я понял. Я в порядке.

– Достаточно. – Лигат подал мне знак. – Отключай.

Я закрыл комм и перекинул Лигату. Тот даже не попытался его поймать, и комм отскочил от его руки на пол. Лигат поднял ногу, едва не утратив равновесие, и с силой обрушил на передатчик, разнеся его на куски.

– Алеф, – пробормотал папа. Он поднял голову. Я видел, как тяжело это ему далось.

– Ты же понимаешь, Лигат, что, если я скажу «да», – начал Дрейм неожиданно напряженным тоном, – Савл никогда не поверит, что я честен. Ты никогда не сможешь ему довериться. Он не такой, как ты и я. Это не я отправил его на Геенну. Это он хочет там быть. Увези его в любое другое место – и он будет потерян для меня и бесполезен для тебя. Ты это знаешь. – Он понизил голос: – И настанет день, Лигат, когда я до тебя дотянусь.

Лигат только улыбнулся.

Мой отец неотрывно смотрел на меня. Он едва мог держать голову прямо.

– Алеф, я… – начал он, и я отвернулся.

Я отвернулся.

Даже сейчас у меня перехватывает горло при мысли о том, что я отобрал у него этот последний шанс поговорить со мной и в то же время отбросил последнюю возможность услышать его.

Итак, я в последний раз отвернулся от своего отца. Вместо этого я посмотрел на Дрейма, который продолжал говорить:

– …А если я откажу тебе, ты всех их убьешь. – Дрейм на мониторе посуровел. – Но если ты это сделаешь, Лигат, меня ничто не сможет остановить. – Он заговорил медленнее: – Выбора не будет. Ты понимаешь? Ты полностью осознаешь последствия, Лигат? У меня не останется ничего.

Потом, неожиданно, впервые за все это время, голос Дрейма дрогнул, и лицо его лишилось всякого выражения. Наконец-то он понял то, что понимал я и понимал мой отец. Для Лигата это никогда не было переговорами. Все должно было закончиться здесь и сейчас, и Дрейму предстояло увидеть, как все они умрут. Лигат всего лишь хотел посмотреть, как в его глазах загорится и погаснет надежда.

Дрейм снова выпрямился, хотя было ясно, что он прилагает огромные усилия, чтобы просто заговорить. Голос его был слаб.

– Я приду за тобой, Лигат, – сказал он. Сглотнул и добавил: – Я до тебя дотянусь.

Лигат пожал плечами. И ответил медленно и отчетливо, словно был утомлен:

– У меня уже ничего не осталось. Все прочее для меня не важно. Видишь наконец, что ты натворил? Мы могли бы сосуществовать, но ты положил этому конец. Убив мою семью, ты положил конец всему. Ты внимательно смотришь? Всему…