ЧАСТЬ ВТОРАЯ КОММУНА ПЛАНЕТЫ КИМ

I. На неведомой почве

Перед выходом из корабля Тер-Степанов распределил функции между всеми товарищами и условился с ними относительно простейшей сигнализации для самых неотложных сношений между собой; ведь в пространстве, лишенном воздуха, разговаривать невозможно, так как звук распространяется в виде воздушных волн. Условились также не уходить слишком далеко от корабля, чтобы не застала ночь. Если бы зажечь свет в корабле, он был бы виден в густой ночной темноте от самого горизонта. Но ведь горизонт-то слишком уж близок. Чтобы не заблудиться и днем, решили, что каждый пойдет по прямому направлению, никуда не сворачивая. Тогда, для возвращения обратно к ракете, достаточно будет повернуть обратно и снова итти прямо.

Все же, и в короткое время можно было исследовать значительную часть планеты, так как двигаться было очень легко.

Тер-Степанов пошел на север и скоро потерял из виду товарищей и ракету. Он открыл, что двигаться всего удобнее прыжками: каждый прыжок, сделанный без особого напряжения, переносил на 8 — 10 метров. При этом Семен старался не подпрыгивать высоко, чтобы вся энергия, по возможности, шла на передвижение вдоль поверхности планеты. От времени до времени он останавливался и наполнял пробами почвы маленькие стеклянные баночки с притертыми пробками. Этих банок много приготовил профессор Сергеев, рассчитывавший получить в них пробы лунной почвы. Семен грустно улыбнулся при воспоминании об учителе. Он закупоривал банки и складывал их в мешочек, висевший на поясе. Он шел неизменно к северу, и лишь однажды на ровной поверхности ему попалось незначительное понижение, приблизительно в сто квадратных метров и глубиной едва ли в метр. Он тщательно исследовал это углубление и собрал образцы почвы в различных его местах. Затем, чувствуя, что прошло уже немало времени, не спеша направился обратно. Тесный горизонт, черное небо и неяркое маленькое Солнце неизменно сопутствовали ему. Через некоторое время он увидел ракету, казавшуюся огромным холмом на фоне маленького горизонта. Ему бросилось в глаза странное явление: идя по направлению к кораблю, он не замечал, что приближается к нему. Он был лишен возможности оценивать расстояние: это происходило из-за отсутствия атмосферы.{26}

Товарищи уже сходились поодиночке и маленькими группами. Нельзя было никого узнать в безобразивших костюмах, только рост отличал людей друг от друга,

Дверь захлопнулась за последним из входивших. Тер-Степанов взглянул на часы. До конца трехчасового дня оставалось не более двадцати минут. Путешественники без особого оживления обменивались впечатлениями от первого выхода на планету. События последнего времени утомили их, все чувствовали сильную усталость. Едва наступила темнота, население ракеты погрузилось в глубокий сон.

* * *

Тер-Степанов проспал всю ночь, весь день и всю следующую ночь. Впрочем, в общей сложности это составило всего девять часов. Он сверил висевшие в общей каюте часы с точным хронометром и убедился, что часы ушли вперед на 20 минут. Переставив их, он еще раз внимательно осмотрел хронометр: кто знает, сколько времени им придется провести на планете Ким? Хронометр надо беречь.

Все товарищи были уже на ногах. В первую очередь приступили к анализу доставленных образцов почвы. Их было много: каждый добросовестно брал почву везде, где, как ему казалось, цвет, тяжесть или внешнее строение почвы отличались от других мест.

Анализ представлял значительные трудности, так как среди путешественников не было ни одного химика, если не считать Ямпольского, студента-химика первого курса. Существенную помощь оказали руководства по химии, которыми профессор Сергеев снабдил ракетную библиотеку. Он, разумеется, имел в виду необходимость производства самых неотложных анализов на Луне. С этой же целью, перед полетом, он дал несколько уроков аналитической химии Тер-Степанову, который вообще отличался крупными способностями. Теперь Семен настойчиво старался припомнить эти уроки. В приборах также не оказалось недостатка. Ближайшими помощниками Семена при анализах были Сергеев и Ямпольский.

Отсутствие необходимых навыков и недостаточная подготовка были причиной того, что работа шла медленно. Но Семен упорно не отступал перед трудностями. Часть просторной каюты, у стены, была превращена в химическую лабораторию. Здесь разложили исследуемые образцы почвы, реактивы, колбы, реторты. Все это лежало и стояло прямо на полукруглой стене каюты, служившей полом. Здесь же горело несколько спиртовок. Образцы почвы кипятились, взвешивались, подвергались химическим реакциям. Отдельно лежала кучка камней разных размеров, принесенных некоторыми товарищами из первого исследовательского путешествия по планете, вместе с образцами почв. Большую часть этих камней принес сам Семен. Это были те камни, которые с самого начала обратили на себя внимание Семена.

— Эти камни, — сказал Семен, взвешивая на маленьких весах порцию почвы, — конечно, метеоры.

— Я так и думал, — отозвался Сергеев, — но как их много!

— Это не должно тебя удивлять, — заметил Семен: — ведь метеоры, падающие на Землю, от страшной быстроты полета и сильного трения об атмосферу раскаляются и, большей частью, сгорают, не долетев до Земли.[12] А здесь атмосферы нет, и все они попадают на планету.

— Но, — воскликнула Нюра, внимательно слушавшая, — тогда ведь они должны все время падать, а пока этого незаметно.

Семен ничего не ответил, углубившись в свое занятие. Но вопросом Нюры заинтересовался Сергеев.

— Я думаю, — сказал он после небольшого размышления, — что орбита планеты Ким в одной или нескольких точках пересекается с орбитами потоков падающих звезд. И вот в это именно время они, вероятно, и бомбардируют планету и, повидимому, в большом количестве. Нам надо будет принять меры предосторожности — и как можно раньше, так как мы, ведь, не знаем, когда этот момент настанет.

Последние слова Сергеева были обращены к Семену, но тот вряд ли их слышал. Он был углублен в какое-то вычисление, которое производил в своем блокноте.

— Что это ты делаешь? — заинтересовался Сергеев.

— Вычисляю удельный вес[13] образца почвы, — ответил Тер-Степанов.

— Неужели? — Сергеев иронически улыбнулся. — И как же ты это делаешь?

Семен поднял на него недоумевающие глаза.

— Что же может быть проще? Я взвесил образец почвы и делю его на вес такого же количества воды.

— Да? — язвил Петр, — откуда же ты знаешь этот вес?

— Да ты обалдел? — воскликнул Семен, — ведь вес кубического сантиметра воды…

И осекся.

— Ты прав, — сказал он, — ведь вода-то здесь меньше весит, чем на Земле! А я было и не сообразил… Как же теперь быть?

— Это не страшно, — ответил Петр, — взвесь и воду на своих весах.

— Да ведь и гири же здесь легче!

— Так что же? Тебе и не нужен настоящий вес, а надо знать лишь, во сколько раз определенный объем почвы тяжелее такого же объема воды.

— Совершенно верно.

И Семен вновь погрузился во взвешивание и вычисление. Очень скоро он подошел к Сергееву, который возился у своего телескопа, и возбужденно заговорил:

— Какая неожиданная вещь получается! Помнишь, мы с самого же начала обратили внимание, что сила тяжести здесь не так мала, как должна бы быть. Ну, посмотри-ка в своей таблице, какой она вычислена для Цереры.

Сергеев порылся в книге.

— Вот. Четыре сотых сравнительно с силой притяжения на Земле.

— Ну, вот видишь! Это значит, если я вешу шестьдесят пять кило, сколько же я здесь должен весить?

— Шестьдесят пять килограммов… Стало-быть, — Петр на минуту задумался, — меньше двух с половиной кило.

— Ну, вот видишь. А мы чувствуем все время значительно большую тяжесть. И вот смотри: у меня получается, что плотность почвы в два с половиной раза больше средней плотности верхних слоев Земли. А если допустить, что плотность внутренности планеты еще больше — а это вполне логично, — то все становится понятно.{27}

Таким образом был выяснен очень важный теоретический вопрос. Но, как легко понять, население ракеты гораздо больше интересовалось разрешением других, практических вопросов — возможностью наладить жизнь на планете Ким и еще больше — шансами возвращения на Землю. Об этом никто не говорил только потому, что все одинаково были заняты этой мыслью, осуществление которой казалось теперь если не невозможным, то, по крайней мере, недостижимо-далеким.

Единственным средством разрешить эти вопросы был все тот же анализ почвы. В виду отсутствия на планете атмосферы, если откуда-нибудь и можно было извлечь необходимые вещества, то только из почвы, да еще, пожалуй, из метеоров, столь обильно усеивавших поверхность планеты.

Поэтому анализ продолжался. В него было вовлечено все население ракеты. Товарищи оказывали техническую помощь Тер-Степанову, Сергееву и Ямпольскому. Все внимание, все интересы обитателей планеты Ким сосредоточились на импровизированной лаборатории. Работы затянулись.

Тер-Степанов поручил Нюре и Тамаре, которых стали называть «завхозами», кроме питательных таблеток, весь имевшийся запас воды. «Завхозы» должны были выдавать ежедневно каждому точно определенную порцию. При этом запасов воды должно было хватить на год. Семен не счел нужным сокращать порцию. Он полагал, что, если в течение года им не удастся вернуться на Землю или найти способ добывать необходимые газы, то значит это вообще никогда не удастся. И лучше прожить год без мучений и потом умереть всем сразу, чем жить впроголодь.

К концу первой недели анализ дал уже ценные результаты. В почве планеты Ким обнаружены были многие вещества, входящие в состав земной почвы и атмосферы. Некоторые из них оказались прямо-таки кладом для обитателей планеты, и обнаружение каждого из них сопровождалось проявлениями бурного восторга. В больших количествах был найден углерод в виде графита и некоторых простейших соединений, из которых его легко было выделить. Эта находка была бесконечно важна, так как углерод являлся важнейшей составной частью питательных таблеток, изобретенных профессором Сергеевым. Формула их была крайне проста, и, имея нужные элементы, их быстро можно было приготовлять в любом количестве. Кислород, в виде легкоразложимых соединений, входил в состав многих пород. Оказалось, что он выделяется из них путем простейших реакций. В некоторых местах, в том числе в углублении, обратившем на себя внимание Семена, попадались породы, заключавшие в большом количестве связанный азот. В метеорах встречались в чистом виде тяжелые металлы, преимущественно— железо и никкель. Неожиданным и необыкновенно счастливым обстоятельством оказалось присутствие в них алюминия, который, как известно, на Земле не встречается в чистом виде и добывание которого весьма сложно.{28}

Результаты анализов привели в восторг большую часть путешественников. Только Степанов, Сергеев и Ямпольский, повидимому, были недовольны. Чтобы не огорчать товарищей, они пытались скрыть овладевшую ими заботу. Однако это не удалось. Тамара первая заметила их тяжелое настроение и обратилась к Семену с настойчивой просьбой объяснить, в чем дело.

— Что, в самом деле, мы не маленькие! — заявила она. — Ведь готовились мы изжариться на Солнце. Что же нам теперь страшно? Скажи, что вас беспокоит?

— Да, да! — заговорили остальные, столпившись около импровизированной лаборатории. — Нечего скрывать!

Семен печально переглянулся с Петром и с Федей. Его обычная бодрость как бы слиняла.

— Вот в чем дело, — сказал он. — Мы обнаружили много ценных и необходимых элементов. Но, исследовав всевозможные образцы почвы и метеоров, мы не нашли одного крайне необходимого вещества. Я говорю о водороде. Без воды ведь мы никак не проживем. Правда, мы имеем пока годовой ее запас. Но без водорода мы не можем вернуться на Землю…

Овладевшая им печаль передалась окружающим. Несмотря на общее молчание, он почувствовал это, и у него не было сил ободрить товарищей. Неожиданно на помощь пришла Тамара.

— Если мы не нашли сейчас водорода, — сказала она, встряхивая своими слегка распущенными и падающими на спину волосами, — то это не значит, что мы его не найдем потом. Мы все время, наряду с другими делами, будем продолжать исследования и, кто знает…

— А с какими другими делами? — перебила ее Соня.

— В самом деле, — сказал Сергеев, — необходимо выяснить, чем мы займемся в первую очередь.

II. Дом коммуны

Вопрос, — как начать устраиваться, что предпринять в первую очередь, — был поставлен на ближайшем же общем собрании.

— Объявляю общее собрание коммуны планеты Ким открытым, — звучным своим баритоном заявил Семен, и все собрались у «лаборатории».

Семен продолжал:

— Мы закончили предварительные исследования планеты и ее почвы, давшие очень ценные результаты… — он запнулся, вспомнив о водороде. Все сразу поняли его — умы работали в одном направлении, и все так легко привыкли понимать друг друга с полуслова. Но никому не хотелось задерживаться на этом печальном обстоятельстве.

— Продолжай, милый, — сказала Тамара.

Это «милый» вырвалось у нее совсем неожиданно, и она смутилась. Но, кажется, никто не заметил. Только он. Она посмотрела на него внимательно. Его черные влажные глаза — или это ей показалось? — остановились на ней с бесконечной лаской. Он продолжал, заметно волнуясь:

— Как бы то ни было, друзья, на ближайший год устраиваться необходимо. И я думаю, что в первую очередь надо заняться строительными работами.

— А что строить-то? — спросила Нюра.

— Дом! — ответил Семен.

Дом на планете Ким! Это предложение было столь же неожиданным, сколько и дерзким. Однако, правда, если приходится жить здесь, то, конечно, хорошо бы построить более вместительное жилище, чем этот междупланетный корабль, который так долго был для них камерой смертников.

Но из чего строить?

— Мы имеем лучший материал, какого только можно пожелать. Алюминий, который в таком изобилии оказался в метеорах, — превосходный строительный материал для нас. Он легко плавится, и, нагревая его на электрических печах, мы сплавим из него крупные листы. После этого мы обработаем его составом профессора Сергеева, который придаст ему теплонепроницаемость и сделает его в высшей степени тугоплавким и очень твердым, К счастью, у нас имеется с собой вполне достаточное количество этого состава. Все были поражены изумлением.

Но откуда же, — воскликнула Нюра, — профессор знал, что нам придется строить дом на планете Ким?

Семен улыбнулся.

Этого даже Вячеслав Иванович, при всей своей гениальности, не мог предвидеть. Но он все же поразительно предусмотрителен. Он говорил мне накануне полета, что, может — быть, мало ли почему, мы задержимся на Луне — замедлится доставка горючего или там еще что-нибудь — кто может за все поручиться заранее? Я помню, мы с ним даже немного поспорили. Он посоветовал взять этот состав на случай — вдруг нам придется что-нибудь построить. Я возразил ему, что вряд ли мы можем найти на Луне алюминий. Ведь на Земле он не встречается в чистом виде, и добывание его настолько сложно и трудно, что, конечно, не сможет быть налажено на Луне с нашими ничтожными средствами и неопытностью. Я как сейчас помню, что он мне ответил: «Ты знаешь, — сказал он, — что лаборатория природы ничем не хуже наших. Добывание меди из руды — тоже сравнительно сложный процесс, а ведь мы находим ее и в чистом виде. Почему же не предположить, что на Луне, в силу природных условий, отличающихся от земных, могли произойти те процессы, которые мы искусственно создаем на алюминиевых заводах для получения этого металла?» Вы видите, что он оказался прав: хотя и в несколько ином положении — нам очень пригодится его состав, который был применен при постройке ракеты. Состав этот так портативен и легок, что одной банки его, имеющейся у нас, хватит с избытком. Благодаря тому, что он так удобен для перевозки, профессор и настоял, чтобы мы его взяли на всякий случай.

— И как же он нам пригодится! — воскликнула Лиза и, секунду подумав, спросила:

— А что же это за состав? Почему он придает алюминию такую твердость?

— Я знаю это только в самых общих чертах, — ответил Семен. — Этот состав проклеивает алюминий так же, как бумажный клей проклеивает бумагу. Ты знаешь ведь, что бумага — очень пористое вещество. Поэтому непроклеенная бумага является в то же время промокательной. Она впитывает чернила и типографскую краску. На непроклеенной бумаге хорошо печатать книги и газеты, но на ней нельзя писать: чернила расплываются. Проклеенная писчая бумага плотна и не впитывает чернил. Состав профессора Сергеева заполняет поры алюминия. Металл становится во много раз плотнее и тверже. Обработанный этим составом алюминий так прочен, что, вероятно, легко выдержит удары метеоров, и наш дом и корабль, надо полагать останутся неповрежденными.

— А по-моему — плевать на метеоры! — беспечно заявила Нюра.

Семен с удивлением взглянул на нее:

— Это почему же?

— А очень просто, — торопливо заговорила Нюра, захлебываясь от восторга перед собственной логикой, — планета Ким намного меньше Земли? Меньше! Сила тяжести тоже гораздо меньше? Тоже! Значит, и метеоры падают здесь с куда меньшей силой, чем на Земле. Ага!

Нюра победоносно оглядела всех присутствующих. Семен пришел в восторг перед ее сообразительностью.

— Ну, что за молодец эта Нюрка! Здорово соображает! Ведь права девчонка!

— Права, да не совсем, — возразил Сергеев, глядя на нее с добродушной усмешкой.

— А почему, Петя? — спросила Нюра.

— В самом деле, почему? — повторил вопрос Семен.

— Дело в том, — заявил Петр, — что метеоры падают на Землю меньше всего под влиянием силы тяжести. Они, как и планеты, вращаются вокруг Солнца по своим орбитам, двигаясь нередко гораздо быстрее планет. И, когда они падают, скажем, на Землю, то это бывает потому, что они столкнулись в пространстве с Землей, как сталкиваются два поезда, или же они догоняют Землю в своем полете. Так же, вероятно, бывает и здесь. Так что метеоры имеют свою собственную, очень большую скорость, с которой они падают на планеты. Но все-таки ты — умница, — ласково обратился он к смущенной Нюре. — Семен тоже забыл об этом.{29}

— Да, — отозвался Семен. — Но все же твердость алюминия, обработанного составом профессора Сергеева, настолько велика, что может противостоять ударам этой небесной артиллерии. Итак, мы решили строить дом.

Место для постройки дома — первого здания вне земной поверхности — было выбрано в нескольких шагах от ракеты, которую решили оставить в лежачем положении. В виду легкости алюминия, да еще принимая во внимание малую силу тяжести, было решено не класть фундамента: ведь дом будет так легок, что, конечно, почва не станет оседать под ним. К тому же, плотность грунта чрезвычайно велика.

Теперь надо было собрать и принести возможно больше метеоров, содержащих алюминий. Таких, судя по уже исследованным образцам, встречалось много в окрестностях ракеты. Их легко было узнавать при собирании, благодаря их особой легкости.

Выделили группу товарищей для сбора алюминиевых метеоров. В эту группу вошли Костров, Соня, Лиза и Веткин. Надев термосные костюмы, они целые дни бродили по ближайшей местности и, набирая огромные охапки легчайших камней, доставляли их в ракету. Так как движения были очень легки, а тяжесть груза почти не ощущалась — сбор и доставка шли очень быстро. Скоро у круглой стены общей каюты высилась огромная груда тускло поблескивавших метеоров, напоминавших формой крупные булыжники. Большей частью это были куски чистого алюминия.[14]

Тер-Степанов и Ямпольский, нагревая алюминий на электрической печи, ударами молотка расплющивали его в широкие листы и разглаживали их. Как только были готовы первые листы, из них сделали довольно удобные носилки, и доставка материала стала производиться с еще большей легкостью и быстротой.

Остальное население ракеты занялось постройкой. Благодаря легкости материала и слабой силе тяжести, она шла с необыкновенной скоростью — к тому же эта работа не требовала никакого особого умения. Листы алюминия, еще не обработанные составом, легко спреплялись при помощи обыкновенных стальных гвоздей, взятых с Земли в достаточном количестве. Дом, всего в один лист толщиной, рос очень быстро и должен был быть довольно вместительным.

Сначала, в толщину одного листа, был уложен пол, а затем стали возводить стены. Нижние листы, после того, как их скрепляли, тут же на месте обрабатывались составом и становились твердыми, так что могли выдерживать тяжесть верхних.

Странное, непередаваемое впечатление производила эта постройка на поверхности планеты Ким. Под черным безоблачным дневным небом, на освещенном неярким маленьким Солнцем пространстве, близ огромной ракеты, суетились люди, которых можно было принять в их неуклюжих костюмах за какие-то неведомые существа. Благодаря маленькому горизонту, они казались великанами. Их движения были необычайно легки, быстры и размашисты. Они ударяли молотками, вколачивая гвозди; сталкивались металлические листы; беспрестанно приходили и уходили люди с нагруженными носилками и уходили с пустыми, моментально скрываясь за горизонтом. Но ни шаги, ни удары молотов, ни случайное падение камня не давали звука. Ненарушаемое безмолвие царствовало на маленькой планете. Не было и человеческих голосов: люди, как глухонемые, объяснялись знаками.

Работали днем, а ночью собирались в ракете, Отдыхали, беседовали, спали, читали, выполняли свои хозяйственные обязанности. Организмы стали приспособляться к новым условиям, и путешественники постепенно привыкли к короткому трехчасовому сну.

Дом рос. Через пять-шесть коротеньких дней были наполовину готовы стены, и Семен, руководивший работой, распорядился приступить к более сложной её части — вставке стекол. Несколько листов небьющегося стекла особого состава было взято с Земли, на случай непредвиденной порчи и корабля.

Но раньше, чем путешественники принялись за эту часть работы, их постигло страшное несчастье, надолго оставившее тяжелый след в памяти.

III. Первая могила

В этот день, как и в предыдущие, группа носильщиков отправилась с утра собирать алюминий.

Но какое же «утро» может быть на планете Ким? От первого до последнего мгновения внезапно наступающего и столь же внезапно исчезающего трехчасового дня — все то же бесконечное, утомительное, удручающее однообразие: черное небо, без всяких следов облаков, никогда не омрачающееся неяркое Солнце, ровный дневной свет: ни рассвета, ни сумерок, ни дождя, ни тумана. Ни малейший ветерок никогда не нарушал мертвой неподвижности, царившей на поверхности планеты. Нюра еще в первые дни обратила на это внимание и спросила Тер-Степанова:

— Сенечка! Что у нас за спокойная планета? Вот где на парусах бы ездить нельзя было, хоть бы и была вода. Неужто здесь никогда не бывает ветра?

— Я думал, что ты сообразительнее, Нюрка, — ответил Семен. — Откуда же быть ветру? Что такое ветер?

— Ай, молчи, — знаю! — закричала Нюра, — ветер — это движение воздуха.

— Ну, вот видишь, голова. А если воздуха нет…

— То и нечему двигаться, — закончила Нюра.

Было и еще одно обстоятельство, способствовавшее чувству однообразия, монотонности, неизменно сопутствовавшему жителям планеты Ким: отсутствие ощущения температуры окружающей среды. На Земле человек, не говоря уже о сырости (которой здесь, конечно, не могло быть), может чувствовать прохладу или теплоту, холод или зной. Но здесь, за пределами ракеты, в своих теплонепроницаемых костюмах, они ничего этого не испытывали. В самом же корабле неизменно поддерживалась температура в 18° Ц, регулируемая электрическими печами.

Накануне сломалась одна из двух пар носилок. Носилки приготовили из первых же алюминиевых листов, обработанных составом профессора Сергеева, и, очевидно, первый блин получился комом: вероятно, этот лист не был в каком-нибудь месте покрыт укрепляющим составом.

Неразлучные Соня и Костров отправились с уцелевшими носилками. Веткин же и Лиза, не желая терять время, пока приготовят новые носилки, отправились порознь в разные стороны, чтобы приносить прямо в руках охапки алюминиевых камней.

Веткин шел на восток, и скоро корабль исчез за горизонтом. Михаил остался один под тесным горизонтом. Маленькое косматое Солнце шло по черному небу ему навстречу. Оно только что взошло, но в нем не было и намека на сходство с тем алеющим диском, каким восходит Солнце на Земле. Очень скоро оно уже довольно высоко поднялось над горизонтом.

Конечно, это было утро. Но ни утреннего ветерка, ни той свежей утренней прохлады, которая так пленительна на Земле на восходе даже самого знойного дня. Ни пятнышка зелени, ни полоски воды вдали: только однообразная ровная, темная даль под маленьким горизонтом.

Веткин шел вперед, огромными прыжками, легко отталкиваясь от твердой почвы. Горизонт уходил от него. Солнце шло ему навстречу, близясь к зениту. Он глубоко задумался. Ему страстно захотелось на Землю. Он на минуту закрыл глаза и мучительно-ясно представил себе первую школу плавания в Москве, где он был инструктором. Синее, синее земное небо! Легкие клубы облаков проплывают в нем, порой затуманивая на мгновение такое жаркое, такое большое Солнце. Москва-река, в которую ему так захотелось погрузиться. Смуглые, коричневые, шоколадные тела в трусиках, плавках и купальных костюмах, разбросанные на плоту, на вышке, мелькающие в воде, где смутными, юркими, ускользающими тенями проносятся стайки мелкой рыбы.

Вода! Та самая вода, которая здесь с такой осторожностью приготовляется из бережно хранимых газов — с осторожностью, во избежание взрыва, легко возможного при образовании гремучего газа от соединения кислорода и водорода. Медленная реакция профессора Сергеева, посредством которой эти газы соединялись в воду, гарантировала от взрыва, но все же известные предосторожности приходилось применять. Потом эта вода так скупо хранилась и расходовалась.

А на Земле этой воды неисчерпаемые моря, океаны! Синие, светлые, голубые, всех цветов и оттенков неба — василькового земного неба! — они лежат неизмеримыми просторами под необъятным горизонтом. А сушу пересекают и обвивают реки. Сколько рек на Земле, озер, ручьев, прудов, родников, водопадов! С веселым журчаньем или нежным бульканьем струи бегут и радуют глаз, пресыщенный их обилием. Надвигаются тучи, льют дожди, оседают туманы, плавно сыплется снег, пулеметно стрекочет град. Дворники окатывают улицы из кишек, фонтаны рассыпаются радугой, чудесные краны в домах изливают щедрую струю. Скрипучий, сочащийся влагой, канат подымает тяжелое мокрое ведро из колодца, и на взволнованной поверхности воды мелькает и дробится солнечный диск.

Москва-река, которую он так презирал! В своей школе плавания, обучая начинающих движениям на пробках, он мечтал о просторах Волги, где противоположный берег тонет вдали. Ах, если б здесь эта Москва-река, такая большая, такая щедрая, неисчерпаемая! И если бы напиться ее мутной воды, хлебнуть прямо из реки, где часто плавает по поверхности струистая, радужная масляная пленка нефти! Ощутить этот утраченный, ни с чем не сравнимый вкус земной воды.

Не один Веткин — все тосковали по этому вкусу. Искусственная вода была как-то безвкусна, пресна. Ведь, хотя на Земле вода состоит преимущественно из водорода и кислорода, но на самом деле состав ее значительно более сложен. В ней растворен углекислый газ и (правда — в небольших количествах) довольно разнообразные твердые вещества. Тер-Степанов дополнил способ профессора Сергеева и, приготовляя воду, растворял в ней углекислоту, соли кальция и магния. Но все же в природе вода богаче как органическими, так и неорганическими примесями. Лабораторная вода отличалась неприятным вкусом (вернее — отсутствием вкуса) дистиллированной воды. Она давала необходимые вещества для организма — но это было не то, не то… Если бы глоток земной воды! С грязью, с илом, с песком, с бактериями — настоящей, живой, а не лабораторной воды!

Ну, однако, мечты мечтами, а дело не ждет. Веткин взглянул в небо и увидел, что Солнце уже высоко стоит над головой. Он осмотрел местность. Это была все та же однообразная неярко освещенная равнина, к которой он уже привык. Метеоров было много, и среди них он без труда набрал огромную охапку легчайших тускло-блестящих алюминиевых булыжников. Пора домой.

Только тут он заметил, что, погруженный в мечты и воспоминания, забыл направление, по которому пришел. Вокруг все та же равнина, все направления одинаковы — ничего, что помогло бы их отличить друг от друга. Выйдя из ракеты, он пошел на восток. Но, кажется, увлеченный мыслями, он менял направление в пути. Он не помнит.

Он повернул на запад и пошел ровными, легкими прыжками. Таким шагом, не затрачивая особенных усилий, можно было пройти километров 25 в час. Он шел, не останавливаясь, не уставая, ни о чем почти не думая. Смутная тревога закралась в его душу.

С обычной внезапностью наступила ночь. Веткин привык не встречать никаких препятствий на ровной поверхности планеты. В темноте он продолжал итти, не останавливаясь, не изменяя направления. Метеоры, в изобилии валявшиеся под ногами, могли бы помешать обычной земной ходьбе, но они не препятствовали этим размашистым прыжкам, как не мешают кузнечику разбросанные на его пути песчинки.

Но сколько времени он уже идет? Трудно сказать. Во всяком случае, он не мог уйти так далеко от ракеты. Он взял неправильное направление. Но как определить настоящее?

Он выпустил из рук охапку метеоров, и они беззвучно посыпались вниз. Он помедлил минутку и наугад повернул вправо. Все равно.

Он шел и шел, и ничто не менялось на его пути. Наконец, он почувствовал усталость, ноги онемели. Он опустился на землю. В этот момент блеснуло Солнце, и настал день. Кроме физической, Веткин, починавший впадать в отчаяние, почувствовал сильнейшую нервную усталость. Неожиданно для себя он уснул.

Он проснулся в темноте и не мог определить, сколько времени он проспал. В полном отчаянии, он поднялся и пошел, куда глаза глядят. Но ему трудно было итти, он почувствовал слабость. Сначала он не сообразил, в чем дело. Потом понял.

Он долго уже не принимал питательных таблеток. Желудок, отвыкший от обычной пищи, не давал ощущения голода, но организм, лишенный питания, начинал слабеть.

Он пошел в черной темноте, не зная куда, не зная зачем. Он почувствовал жажду и отхлебнул из походной фляжки. Внезапно страшная мысль мелькнула в его мозгу. Он взглянул на светящийся циферблат манометра, прикрепленного к воздушному резервуару: воздуху оставалось меньше, чем на час.

Он сел на землю в полном отчаянии. Над его головой, в зените, сиял Юпитер. Звезды усыпали небо, Млечный Путь тянулся отчетливо раздваивавшейся полосой.

Сколько времени он просидел — он не мог определить. Вдруг он вскочил и бросился бежать стремительными, огромными прыжками, напрягая последнюю силу мускулов. Так, верно, скачет заяц, настигаемый собаками. Он задыхался от бега. Но, может-быть, от недостатка воздуха? Он остановился. Он сделал глубокий вздох и почувствовал, что воздух уже не наполняет легкие. Почти теряя сознание от ужаса, он стал делать стремительные короткие дыхательные движения. Он почувствовал тошноту. Тёмнокрасный туман, пронизанный зелеными жилками, поплыл перед глазами. Голова горела, шея напрягалась. Он сделал два огромных прыжка, ничего уже не чувствуя, и плавно растянулся на Земле.

Взошло Солнце, свет залил окрестность.

* * *

Когда Веткин к вечеру не вернулся, всеми в ракете овладела тревога. Всю ночь не спали. Утром Тер-Степанов отрядил товарищей во все стороны, тщательно проверив исправность воздушных резервуаров. Он строго-настрого наказал всем не терять направления и вернуться до наступления ночи.

Строительные работы были прерваны. К закату Солнца все вернулись. Веткина не нашли, несмотря на то, что, каждый сделал довольно большое расстояние, идя быстро, огромными прыжками.

Следующая ночь прошла в нетерпении и страхе. С утра возобновили поиски. Напрасно. В глубоком отчаянии все собрались в каюте перед закатом.

— Завтра, товарищи, — говорил Тер-Степанов, и его спокойный голос звучал глубокой скорбью, — мы, конечно, будем продолжать поиски. Но мы будем искать только труп Веткина.

Все понимали, что к утру у Веткина уже не останется воздуха.

— Надо сейчас продолжать поиски! — закричала Нюра.

Семен поколебался. Но, в сущности, какая разница? Ведь все дело в том, чтобы итти вперед и не терять направления. Это безразлично — в темноте или при свете — видеть нечего, никаких примет, указывающих путь, нет. Подумав, он согласился с Нюрой. Предложив товарищам не уходить от ракеты дальше, чем на шесть часов (время приходилось определять приблизительно, так как часов ни у кого с собой не было), и еще раз тщательно проверив воздушные резервуары, он сам отправился на север.

Он шел, не останавливаясь, всю ночь и весь день. Несколько раз на ходу он принял питательные таблетки, отхлебывал воду из походной фляжки.

Вновь наступила ночь. Пора было возвращаться. В этот момент Семен споткнулся обо что-то после прыжка и упал. Он не ушибся, так как падение, из-за слабой силы тяжести, было легким. Он нащупал темный длинный предмет, лежащий перед ним, — по форме и размерам это было человеческое тело. Очевидно, это Веткин. Или его труп? Тело не двигалось. Семен инстинктивно хотел заговорить с ним, но ему мешала дыхательная трубка. Притом же звуки здесь не слышны. Он взвалил тело на спину и быстро зашагал обратно. Нести было легко. Он шел безостановочно, так как знал, что воздуха ему хватит до возвращения в ракету в обрез. Он шел обратно целые сутки (шесть часов) и к концу пути почувствовал усталость. Он пришел ночью.

Товарищи все были дома и встретили молчанием Семена с его печальной ношей. Когда они сняли с Веткина костюм, они увидели синее лицо удавленника, с вытаращенными глазами. Попробовали сделать искусственное дыхание, но это ни к чему не привело. О причине смерти красноречиво говорила стрелка манометра, стоявшая на нуле.

Утром, рядом с постройкой, рыли могилу заостренными алюминиевыми листами. Твердый грунт с трудом уступал жесткому алюминию.

В неглубокую продолговатую могилу опустили труп Веткина и закопали его. Получился невысокий холмик. На нем водрузили широкий лист алюминия, вырезав ножом простую надпись:

«Здесь покоится прах Михаила Веткина, одного из первых обитателей планеты Ким и первого, нашедшего на ней смерть. Мы не забудем тебя, дорогой товарищ».

Семен взглянул на этот холм. Его глаза затуманились под квадратными стеклами скафандра. Он махнул рукой и пошел в ракету. Товарищи печально смотрели ему вслед.

IV. Окончание постройки

Смерть Веткина произвела подавляющее впечатление на жителей планеты Ким. Если смерть товарища на Земле, в обычных условиях, так тяжела, то здесь эта утрата чувствовалась в тысячу раз острее. Ведь здесь весь мир — и кто знает, на сколько времени, может-быть, навсегда? — состоял из этих одиннадцати человек, — и вот одного из них они потеряли невозвратно. Они сроднились здесь в одну семью, и в лице Веткина для них погиб не просто товарищ, а брат.

Особенно горевали Тамара и Нюра. Они знали Веткина раньше всех других товарищей по школе плавания, где он был самым любимым инструкторам, благодаря своему спокойствию, веселости и неизменно доброжелательному и терпеливому отношению к многочисленным ученикам и ученицам.

Смерть человека на Земле тяжела для окружающих не только потому, что они его теряют. Она напоминает им еще о краткости и хрупкости их собственного существования. Здесь и это почувствовалось острее. Страшные и неведомые опасности, подстерегающие их в этой неведомой обстановке, уже дали себя знать. Что им еще грозит?

Семен, молчаливо и единогласно признанный председателем коммуны, отдал строжайший приказ не удаляться без его разрешения дальше расстояния, с которого виден ракетный корабль. Кроме того, он каждый вечер самым тщательным образом проверял воздушные резервуары термосных костюмов.

После похорон Веткина были возобновлены строительные работы. Оказалось, что алюминия уже собрано более, чем достаточно, так что и группа носильщиков присоединилась к строителям. После того, как вставили окна, работа пошла очень быстро. Скоро были закончены стены довольно большого здания, и пора было начинать крышу.

Тут возникло затруднение. Можно было скрепить листы алюминия так, чтобы получилась крыша нужной длины и ширины. Но расстояние между стенами было так велико, что, ничем не поддержанная, крыша должна была дать сильнейший прогиб.

Пришлось прервать работы и созвать общее собрание, чтобы детальнее разработать план постройки. После недолгого обсуждения он был выработан окончательно. Центр квадратного сруба было решено обнести, внутри здания, круглой стеной. Таким образом, посредине здания получалось, нечто вроде небольшого круглого зала. Эту комнату Сергеев предложил так и назвать — «залом общих собраний».

— Пусть лучше будет «клуб»! — воскликнула Нюра.

Эта идея понравилась. Ее приняли без возражений.

— Я дополню твою мысль, Нюрка, — сказала Тамара, — клуб должен иметь название.

— Как назвать клуб?

Все задумались, и уже готовы был родиться различные предложения.

Тер-Степанов предупредил их:

— Я думаю, товарищи, — сказал он, — лучше всего назвать наш клуб в честь покойного Миши Веткина.

На том и порешили.

— Однако эта Нюрка, — заметил Ямпольский, — ну, и неугомонная девчонка! Всегда отвлечет в сторону.

— Товарищи, продолжаем, — заявил Тер-Степанов.

Он стоял, держа в руках лист бумаги, на котором чертил схему постройки. Товарищи, также стоя, окружали его.

Обсуждение продолжалось. От круглой стены к внешней четырехугольной решено было провести четыре диагональные стенки. Но это должны были быть неполные диагонали, так как внутри круглой стенки они не будут иметь продолжения. Вернее, должны были получиться диагонали с перерывами. Так как посреди каждой наружной стены было по одному довольно большому окну, то вся постройка, с ее столь своеобразной архитектурой, должна была приобрести строго симметричную форму. Семен зафиксировал ее на плоскости бумаги и поднял лист, показывая его товарищам.

Схема представляла квадрат с кругом в центре. До круга доходили диагональные стенки.



При этом устройстве за каждой из четырех комнат обеспечивалось достаточное количество дневного света, и только клуб оставался неосвещенным. С этим приходилось примириться. Решили установить там сильную электрическую лампу.

После того, как был разработан план, возобновили постройку. Работы затянулись. В первую очередь была возведена круглая стенка клуба. На нее ушло около трех кимовских суток. Диагональные стены отняли почти вчетверо больше времени. Затем принялись за крышу. Здесь пришлось встретиться со сравнительно большими препятствиями, так как надо было спаивать очень широкие листы алюминия. Постройка крыши заняла около двух земных недель. Каждая построенная стена и часть крыши немедленно обрабатывались составом профессора Сергеева. Закончив крышу, пристроили сбоку кладовую. Потом, рядом с одной из диагональных стен, построили параллельную стену. Получился коридор, ведший снаружи в клуб. Клуб был проходной и имел двери во все жилые комнаты. Таким образом, снаружи через коридор и клуб можно было проникнуть в любую комнату. Наружную дверь сделали герметической, как в ракете.

В общем, вся постройка продолжалась немного более трех недель по земному времени. Законченный дом представлял оригинальное зрелище. Это был большой куб (впрочем, он был значительно меньше стоявшего рядом ракетного корабля), имевший по одному большому окну в каждой из боковых граней и крышу, столь же гладкую, как и стены. На крыше не было ни труб, ни каких бы то ни было других надстроек. Зато на ней водрузили алюминиевый шест с красным флагом наверху.

Теперь получилось уже нечто в роде городка: дом, казавшийся огромным на фоне узенького горизонта, с неподвижно висящим красным знаменем на крыше; рядом с ним — лежащая на боку paкeтa; и еще — могильный холмик Веткина с листом-памятником на нем. Издали все это производило впечатление группы строений. За все время истории человечества — первый внеземной поселок!

V. Кимовцы устраиваются

С внутренним оборудованием дома также пришлось повозиться немало. Семен долго ломал голову, где и как установить воздушную машину, чтобы все комнаты могли ею пользоваться одновременно. Он обсуждал этот вопрос с Ямпольским и Сергеевым — и, наконец, придумали.

Машину решено было установить в клубе. Вместо одного улавливателя углекислоты, сделали четыре. Трубы их были удлинены и продолжены, сквозь нижнюю часть круглой стены, в каждую из четырех круглых комнат. Трубы и воронки газоулавливателей (напоминавшие своим видом короткие и широкие граммофонные рупоры) делались все из того же, тем же способом обрабатываемого, алюминия.

Пока все продолжали жить в ракете. Там плавили, ковали и спаивали алюминий, делали из него трубы, воронки и прочее. Все население ракеты принимало участие в этой работе.

Сквозь верхнюю часть круглой стены от воздушной машины в жилые комнаты провели также четыре трубки — воздухопроводы. Через них поступал воздух в комнаты.

Затем занялись приготовлением мебели из алюминия. Сделали столы, стулья, шкаф для одежды, большой и вместительный. Так как он предназначался для общего пользования, то его поставили в клубе.

Сделали для каждого по кровати. Кровати эти имели весьма простое устройство. Каждая из них состояла из широкого и достаточно длинного листа алюминия, поддерживаемого ножками из того же металла. Вряд ли кто-нибудь на Земле охотно согласился бы спать на такой кровати — без матраца, тюфяка или сетки. Но здесь это не имело никакого значения: на Земле жесткое ложе потому и жестко, что сила тяжести нашего тела придавливает нас к ложу (или стулу, креслу, скамье, на которых мы сидим — потому и они могут быть жесткими для нас). Сетка кровати, пружины матраца и кресла, вследствие своей упругости, оказывают противодействие нашему телу, давящему на них под влиянием силы тяжести. Они толкают нас в направлении, противоположном этой силе, и тем отчасти уравновешивают ее. По той же причине нам не кажется жесткой упругая резиновая подушка. Воздух также упруг. Поэтому наполненная им подушка с успехом заменяет обычную пуховую.

Но — возразит читатель — ведь пух и перья, морская трава, сено, конский волос и т. п. не упруги. Однако набитые ими подушки, диваны, матрацы, тюфяки, перины, кресла — также не кажутся нам жесткими.

В этом случае две противоположные причины дают одинаковый результат. Мягкие вещества не только не отталкивают нашего тела, а, наоборот, уступают ему, до известной степени принимая форму опущенной на них части тела, создавая для нее как бы временный футляр, идеально подогнанный. Поэтому нам удобно сидеть и лежать на этих веществах. Нейтральные же предметы, не уступающие напору тела и не противодействующие ему, оказываются самыми неудобными: тело придавливается к ним, но не везде встречает точки опоры. Эти точки распределены неравномерно, и часть мускулов устает поддерживать тяжесть тела. Эти мускулы перегружены, испытывают трение, и от сильного трения в мышцах и коже могут развиться даже болезненные явления (боль, пролежни). Поэтому в деревянных стульях, которые, конечно, не упруги и не мягки, часто делается выгиб, соответствующий форме седалища. Такие стулья не кажутся жесткими, так как плотнее прилегают к телу.

Алюминий не упруг и не мягок. Но, при силе тяжести, ослабленной впятеро против земной, мышцы не уставали, и совершенно плоские алюминиевые листы были ничем не хуже лучших матрацов.

Сделали и подушки. Это были алюминиевые бруски, в форме параллелепипедов, полые внутри. Если бы кому-нибудь из наших путешественников предложили на Земле такую подушку, он, конечно, с негодованием отказался бы от нее и справедливо счел бы такое предложение за издевательство. Но здесь такая подушка была вполне удобна, и голова покоилась на ней, как на подушке из нежнейшего пуха.

Закончив постройку мебели, взялись за электромонтаж. Этой работой заведывал Сеня Петров. Под его руководством товарищи перенесли из ракеты в дом динамо, соединенную в своих функциях с воздушной и водяной машинами. Ее установили рядом с ними в клубе. В ракете было пять электрических печей. Это число в точности соответствовало числу помещений дома. По одной печи установили в каждой из жилых комнат и одну — в клубе, который должен был одновременно служить и лабораторией. Разумеется, проводов, электрических ламп и всякого установочного и изоляционного материала в ракете был вполне достаточный запас. Печи соединили проводами с динамо, от нее же провели провода для электрического освещения, и скоро полуваттные лампы уже были ввинчены в патроны.

Затем перенесли из ракеты библиотечный шкаф, несколько ящиков и еще кое-что из вещей. Сергеев перенес также свой телескоп и установил его в клубе, для чего в крыше было проделано круглое отверстие, края которого герметически-плотно прилегали к трубе.

Настала пора распределять комнаты. В одной из них поселились Тамара и Нюра. В другой — Лиза и Надя. В третьей — Петров и Сергеев, Тер-Степанов и Ямпольский. В четвертой поселили Соню и Кострова, чья близость зародилась в ужасные дни полета и ожидания неминуемой гибели и к которым товарищи с тех пор привыкли относиться с нежной заботливостью. В их комнату старались поставить лучшее из неуклюжей самодельной обстановки. Они стыдливой благодарностью отвечали на трогательное внимание товарищей. Больше всего их беспокоило то, что из-за них четверым товарищам приходится жить в одной тесной комнате. Если бы Костров с Соней не жили вместе, то комнаты можно было бы распределить гораздо более равномерно. Они пробовали настаивать, чтобы их поселили врозь. Но друзья и слышать об этом не хотели. В каждой комнате поставили соответствующее число кроватей — две, три, или четыре — и столько же алюминиевых табуретов. Сделали также простые столики и шкафы из алюминия. Внутреннее оборудование дома и приготовление мебели отняли еще больше времени, чем его постройка, — около месяца по земному времени. Теперь жилые комнаты дома с их более чем скромной обстановкой напоминали вузовское общежитие. Молодежь заняла свои помещения.


Дом после окончания внутренной отделки

а — воздушая машина

б — водяная машина

в — динамо

г — головки газоуловителей

д — трубки воздухопровода

е — двери

ж — кровати

з — столы

и — стулья

к — окна

Тер-Степанов, надев термосный костюм, отправился в ракету за некоторыми приборами, которые он решил перенести в дом. Он немного задержался в корабле. Возвращаясь, он, к своему удивлению, увидел на двери дома какой — то лист бумаги, белизна которого ярко выделялась в солнечном свете. Подойдя к нему, он разразился неудержимым хохотом. Это был плакат, написанный размашистым почерком Нюры, следующего содержания:



От смеха дыхательная трубка выскочила изо рта Семена. Он стал задыхаться. Хорошо, что это случилось у самой двери. Он схватил плакат и стремительно вбежал в дом, пробежал узкий коридор и ворвался в клуб. Он наскоро сбросил с себя термосный костюм и, упав на табурет, залился диким хохотом. Товарищи смотрели на него с недоумением. Только Нюра, увидев у него в руках знакомый листок, лукаво улыбнулась. Когда жители планеты прочитали листок, весь дом огласился взрывами молодого смеха. Перечисление жильцов дома с указанием числа звонков, как на какой-нибудь людной улице Москвы, казалось всем весьма забавным. Оно исходило из абсурдного предположения, что кто-нибудь может притти в гости или письмоносец принесет почту. Все представили себе человека, подошедшего к дому и читающего надпись.

Но такого человека нет и не может быть. Ни знакомый, ни незнакомый, ни письмоносец, ни разносчик телеграмм — кроме жильцов этого странного дома, никто и никогда не подойдет к нему и не постучится в его легкую дверь.

Все одновременно подумали об этом. И веселый смех сразу сменился грустным молчанием.

VI. Новая жизнь

Наконец, дом заселен. Закончены постройка и оборудование жилища, теперь жизнь должна войти в какую-то прочную колею.

Путешественниками овладело уныние. Прошло уже три месяца с того незабываемого вечера, когда ракета поднялась с поляны Парка Культуры и Отдыха. Впервые с того времени их быт входит в спокойное русло. Сначала им пришлось пережить уверенность в близкой гибели. В это время они, естественно, не думали о будущем. Затем неожиданно они очутились на новой планете. Их захватило исследование планеты, небывалая новизна обстановки. Постройка и оборудование дома увлекли их на некоторое время.

Но вот все готово. Так или иначе, надо приноровиться к жизни здесь на какой то неопределенный срок. Впереди — ряд однообразных дней, месяцев, быть-может — лет на этой бесплодной, безлюдной планете, этом безжизненном шаре, затерянном в необозримых просторах солнечной системы. Здесь тоскливо. Ни одного, самого маленького, живого существа, ни одного листка зелени, ни капли естественной воды. Однообразная ясность и сухость атмосферы, утомительная смена коротких суток. Вечное безмолвие, вечная неподвижность. Здесь хуже, чем на самом безлюдном острове, куда могло бы забросить кораблекрушение. Как бы ни был остров удален от морских путей — всегда можно расчитывать на какую-нибудь, пусть маловероятную, случайность: кто-нибудь будет разыскивать путешественников и найдет, — быть может, близкие, не пожалев последних сил и средств, добьются этого. Корабль, случайно сбитый бурей с пути, наткнется на них. Наконец, еще кто-нибудь потерпит крушение, и таким же образом, как и они, на остров попадут новые люди.

Но здесь на все это нет никаких надежд. Если и рискнут отравиться на Луну новые ракетные путешественники, то, конечно, нелепо было бы предполагать, что с ними может повториться та неожиданная и почти невероятная комбинация случайностей, которая занесла сюда кимовцев. Еще нелепее было бы думать, что их станут разыскивать. Конечно, все на Земле твердо убеждены, что они погибли в жару Солнца. Но если бы даже допустили мысль, что они могут спастись? Где их искать?

Словом, не было никакого сомнения, что они навсегда остались здесь. Навсегда? Но у них всего годовой запас водорода. Что ж? Пожалуй, лучше умереть через год, чем влачить здесь тоскливое существование, более мрачное, чем пожизненное заключение в тюрьме. В тюрьме можно рассчитывать на пересмотр дела, на амнистию, на переворот, который освободит заключенных. Пусть всего этого не случится, пусть они кончат жизнь за неприступными стенами, отгораживающими их от человеческого мира: до последнего часа их будет поддерживать надежда.

В тюрьме можно надеяться хотя бы на получение вести от близких — если это не разрешено администрацией, то, быть-может, удастся подкупить надзирателя.

А побег, о котором мечтает каждый заключенный, иногда не решаясь самому себе признаться в этой сладостной и большей частью обманчивой надежде!

Здесь надежде нет места.

В таком приблизительно духе высказался Семен Петров на ближайшем собрании коммуны. Он стоял, прислонившись к библиотечному шкафу, на голову выше всех товарищей (собрание происходило в клубе). Яркая полуваттная лампа, висевшая над его головой, бросала резкий свет на его худощавое лицо, которое нервно подергивалось во время этой длинной речи. Все население дома, стоя, толпилось здесь же. Тер-Степанов внимательно осмотрел товарищей. На их лицах была написана грусть. Все они, повидимому, безмолвно соглашались с Петровым. Такое настроение было очень опасно. Недоставало только, чтобы всеми овладело отчаяние, чтобы они опустили руки. Если и можно спастись, найти какой-нибудь выход из того, действительно, тягостного положения, в каком они очутились, то только путем максимального напряжения воли и энергии, путем упорной, настойчивой борьбы со сложившимися обстоятельствами.

Тер-Степанов хорошо понимал это. Он решил во что бы то ни стало ободрить товарищей. Однако он дал Петрову высказаться до конца. По выражению лиц слушателей он видел, что все они находятся в том же настроении, которое владеет Петровым.

— Вздор, вздор, вздор! — вскричал он, когда тот кончил, и его черные миндалевидные глаза влажно засверкали, отразив блеск лампы. — Что за глупое упадочничество! Мы только что устроились, нам теперь только надо по-настоящему начинать работать — что же это будет, если мы начнем ныть! Да и ужасная ерунда все, что говорил Сеня. В чем дело? Что за безнадежность? Кто сказал, что мы должны навсегда здесь остаться? Вагон, в котором мы приехали, — цел, он лежит в пяти шагах от дома. Горючее? Кислород мы нашли. Найдем и водород. Наладим производство. И постараемся вернуться. Во всяком случае, на это есть шансы, если мы будем шевелить мозгами и руками. А уж если закиснем, как простокваша, — тогда, конечно, толку не будет. Так или иначе, сложа руки сидеть не приходится. Работать, работать и работать! — Он замолчал, возбужденным взглядом окинув собрание.

— Хорошо, Сенечка, — тихо, с ударением на шипящих звуках, проговорила Тамара, — я тоже думаю, что Сеня номер второй неправ. Если наше положение тяжелое — что ж, это конечно, — так из этого следует, что мы должны бороться, чтобы выйти из него.

Семен благодарно взглянул на нее. Она встряхнула головой, вынула из каштановых волос простенькую белую выгнутую гребеночку и, проведя ее от темени до затылка, воткнула ее, нажав ладонью у корней пальцев. Потом, чувствуя на себе внимательный взгляд Семена, смущенно улыбнулась.

Семен, окинув взглядом по очереди всех собравшихся, заметил, что, хотя ему не удалось окончательно сломить их уныние, все же он до известной степени овладел их настроением. Ведь это была молодежь, и не столь уж случайная: мало-энергичные люди вряд ли решились бы отправиться в такое путешествие.

В эту ночь спать не ложились. Распределили обязанности и взялись за дело. Сеня Петров, грустный и молчаливый, хлопотал около машин. Кроме динамо, отопления и освещения, в его ведение, после смерти Веткина, перешли также и воздушная и водяная машины. Все это требовало неусыпного внимания и заботливости, и Сеня с головой ушел в дело, так что тосковать ему стало просто некогда.

Тер-Степанов, Ямпольский и Сергеев перетащили из ракеты свою лабораторию в клуб. Половину его они загромоздили колбами, ретортами, стеклянными и резиновыми трубками, банками, пузырьками, спиртовками. Спирту еще оставался огромный баллон, но его тщательно берегли, расходуя осторожно и экономно. Здесь же валялись груды камней, образцы почвы.

У этих троих работы было также хоть отбавляй. Они готовили, прежде всего, для текущих надобностей воду и питательные таблетки. Воды приготовлялся суточный запас (считая по земному времени).

Вода хранилась в огромном, плотно закрывающемся алюминиевом сосуде, взятом с Земли, — он, конечно, предназначался для жизни на Луне. Такие же сосуды, только поменьше, были выданы каждому члену коммуны для хранения его суточной порции. Запас газов для воды сначала считали годовым, но скоро выяснилось, что его хватит на гораздо больший срок. Не говоря уж о том, что воду не приходилось расходовать для варки пищи, каждый организм потреблял ее гораздо меньше, чем на Земле. Испарение было значительно меньшим, так как из дому всегда выходили в теплонепроницаемых костюмах. Конечно, теплонепроницаемость их была относительна. Но, во всяком случае, в течение двенадцати часов, на которые в резервуарах хватало воздуха, костюм не давал сколько-нибудь заметного охлаждения.

О теплонепроницаемости зашел однажды оживленный разговор среди членов коммуны. Вообще, необычные условия жизни заставляли их здесь интересоваться многими такими вещами, о которых на Земле им не приходилось задумываться. Нюра однажды задала Тер-Степанову вопрос:

— Слушай, Сеня, если наш дом теплонепроницаем, то зачем работают электрические печи? Ведь дверь у нас герметическая, она не открывается. Стало — быть, раз навсегда вытопить, и все. Всегда должно быть тепло.

— А ты помнишь, — ответил Семен, — как было в ракете перед тем, как включили печи?

— Помню. Стало холодно, и потому мы поняли, что удаляемся от Солнца. Ну, да, стены дома из этого же материала. Так в чем же дело?

— А вот в чем: абсолютной теплонепроницаемости не бывает — есть большая или меньшая. В самом лучшем термосе суп или кофе остывают, но только гораздо медленнее, чем обычно. И наш дом, если его не топить, остынет, хотя и много медленнее, чем обыкновенный. Поняла?

— Поняла!

Нюра хлопнула его по плечу, закружилась по комнате (разговор происходил в клубе), не рассчитав движения, больно ушиблась о библиотечный шкаф и при этом чуть не опрокинула его.

Не только из-за костюмов испарение было меньшим, чем на Земле, но еще и потому, что на движения и работу приходилось тратить меньше мускульной энергии.

Воды для питья каждый получал вдоволь. Но для умывания ее выдавалось в обрез, с требованием расходовать по возможности экономно и не проливать. Было также постановлено, что если кто-нибудь по неосторожности прольет свою порцию, то она не будет ему возмещена.

Раз в неделю на электрическую печь, находившуюся в клубе, ставили круглый алюминиевый бак с плотно прилегавшей крышкой, и в нем кипятилась вода — кипяток предназначался для стирки и для мытья. Ванны» принимали у себя в комнатах, в алюминиевых тазах, довольно неуклюжих по виду, так как они были сделаны уже здесь.

Женщины — Тамара, Нюра, Лиза, Соня и Надя — стирали на всех, на их же обязанности лежала починка одежды и белья для всех членов коммуны. С бельем и платьем также приходилось обращаться очень бережно: хотя их был взят с Земли порядочный запас (на случай непредвиденной задержки на Луне), — но кто же мог знать, сколько времени придется прожить здесь? Женская часть коммуны заведывала также кладовой и раздачей воды и питательных таблеток.

Костров и Петя были назначены постоянными разведчиками. Они надолго уходили блуждать по планете (насколько позволял запас воздуха), собирали образцы почвы и метеоритов. Тер-Степанов нередко отправлялся с ними. Его мечтой было найти водород. На обязанности разведчиков лежала также регулярная доставка пород, содержавших азот и углерод, и вообще всего необходимого для приготовления питательных таблеток.

Тер-Степанов и здесь был занят больше всех. В свободное же время он, вместе с Петровым и Сергеевым, работал над конструкцией термосного костюма. Он стремился усовершенствовать воздушный резервуар так, чтобы можно было брать, выходя из дому, больший запас воздуха. Гибель Веткина была у всех в памяти и заставляла постоянно беспокоиться о Кострове и Петрове, хотя они, исполняя последнее распоряжение Тер-Степанова, никогда не удалялись от ракеты дальше, чем на пять часов.

Сергееву было поручено наблюдение за часами, хронометром, термометрами и другими приборами. Кроме того, он продолжал свои астрономические наблюдения. Обстановка для них была очень неудобная, так как труба стояла неподвижно, и, вследствие быстрого вращения планеты, наблюдаемые светила то и дело скрывались из поля зрения, и их все время приходилось «ловить», беспрестанно двигая трубу. Устроить же для нее, как делается в земных обсерваториях, вращающийся посредством часового механизма купол было, конечно, немыслимо.[15]

В общем, дела у всех было много, и жизнь их совсем не походила на тюремную, как сначала думал Петров: ведь тюремная жизнь тем и тяжела, что она томит вынужденным бездельем. Правда, членов коммуны мучило отсутствие связи с людьми, возможность получения вестей с Земли. Зато в их жизни происходили разные события и перемены, и не только печальные, а, например, такие, как та, о которой будет, между прочим, рассказано в следующей главе.

VII. Перераспределение жилплощади

Сергеев так углубился в свои астрономические занятия, что отдавал им все время, свободное от лабораторных обязанностей. Он спал днем, урывками, по ночам же неизменно возился с телескопом, наблюдая небо и беспрестанно передвигая трубу соответственно видимому вращению небесного свода. Отсутствие подвижного купола было для него огромным неудобством. Зато в другом отношении его положение было неизмеримо благоприятнее, чем у земных астрономов: ему не приходилось, подобно им, ловить ясную погоду. Полное отсутствие облаков делало все ночи на планете Ким неизменно ясными и звездными. Толща земной атмосферы также сильно мешает наблюдениям. Здесь же глаз свободно проникал в пространство, и края дисков планет были отчетливы, не расплывались. Сергеев ужасно жалел, что у него нет более сильной трубы. На Земле чем сильнее увеличение, тем менее отчетлива видимость, все из-за той же густой атмосферы. Земная атмосфера ставит предел возможному увеличению силы астрономических приборов. Чтобы хоть сколько-нибудь парализовать ее влияние, обсерватории нередко устраиваются на высоких горах, где воздух более разрежен. Их ставят на таких вершинах, куда зачастую и пробраться нельзя без опасности для жизни, и астрономы живут там отшельниками, как на неприступных маяках. На планете Ким в этом отношении было не в пример лучше.{30}

В свой небольшой телескоп Сергеев видел такие вещи, которые были недоступны, при земных условиях, даже самым сильным инструментам Земли. Когда, привинтив специальное темное стекло, он направлял трубу на солнечный диск, окруженный серебристым сиянием короны словно седыми растрепавшимися волосами, ему нередко случалось замечать алые взрывы в солнечной атмосфере, так называемые протуберанцы, видимые с Земли во всей их красоте лишь во время полных затмений Солнца. Он гораздо отчетливее, чем с Земли, видел солнечные пятна и легко мог наблюдать за их движением по яркому диску дневного светила. Он явственно видел плывущие и бесконечно изменяющиеся облачные полосы на диске Юпитера и множество темнозеленоватых пятен на Марсе, разбросанных в беспорядке. Эти беспорядочные группы пятен и пятнышек иногда, когда Петр особенно долго и упорно вглядывался в телескоп, сливались в непрерывные линии. Он вспоминал тогда, что и с Земли некоторые астрономы разглядели на диске Марса целую сеть каналов.[16]

Кроме наблюдений, Сергеев штудировал небольшое количество имевшихся книг по астрономии, делал много зарисовок дисков планет и рисунков созвездий.

В последние дни он, повидимому, разрешал какую-то определенную задачу: сравнивал свои зарисовки друг с другом, делал вычисления, шарил телескопом по небу.

Вот уже несколько дней, как при своих вычислениях и наблюдениях Петр обнаруживал сильное волнение. Однако он ничего не хотел говорить товарищам, пока не будет окончательно уверен в своих выводах.

Однажды ночью, через полчаса после заката, все собрались в клубе, беседуя. Кое-кто уже собирался пойти спать. Сергеев, не отходя от телескопа (рядом на небольшом алюминиевом столике, сделанном на днях, лежали его карты, таблицы и снимки), громко позвал:

— Друзья, ко мне!

К нему подошел Тер-Степанов, за Семеном потянулись остальные. Все почувствовали, что Петру удалось сделать какое-то интересное открытие.

Он вышел из клуба в дверь, ведущую в ту комнату, где жил, и подошел к окну. Все последовали за ним. Они сгрудились у черного оконного ктарата, в который глядело ночное небо, усыпанное множеством звезд. Виднелась часть Млечного Пути. Юпитера не было видно — он в этот час находился на другой стороне неба. Сергеев протянул дрожащую от волнения руку, указывая на довольно яркую звезду, сиявшую над правым верхним углом окна. Все молча смотрели на эту звезду: она светила мягким голубым светом.

— Какая милая звездочка, голубенькая! — звонко сказала Нюра и почему — то вздохнула.

Петр ответил голосом, в котором звучали нежность и грусть:

— Да, она мила для нас, эта звездочка, это — Земля.

— Земля!

Теснясь, все приникли к окну и внимательно, молча, смотрели на родную планету, далекой звездой сиявшую в углу черного небесного четырехугольника, очерченного окном. Затем, по предложению Сергеева, снова перешли в клуб, и каждый по очереди смотрел на Землю в трубу, которую Петр передвигал, следуя за вращением небосвода. В телескоп Земля казалась небольшим диском, на нем явственно можно было различить облачные полосы. Еще ярче, еще прекраснее сияла Земля в трубу синевато-голубым светом, подобно крупному аметисту, заброшенному в неизмеримые глубины пространства. Рядом с ней виднелась совсем маленькая звездочка. Сначала никто не обратил внимания на это крошечное светило, но Петр сказал:

— Эта маленькая звездочка возле Земли — Луна!{31}

С тех пор, как Галилей впервые направил в небо зрительную трубу, вряд ли хоть один астроном, с таким напряженным вниманием наблюдал какую — нибудь звезду. Еще бы! Ни одному из них не приходилось из необозримых пространств вселенной высматривать Землю, на которой он родился и вырос и с которой он разлучен — кто знает, может-быть, навсегда.

Так думал Петр, снова глядя в трубу, после того как насмотрелись все товарищи. Он то и дело передвигал треножник телескопа, менял угол наклонения трубы и снова приникал глазом к окуляру. Ему стало казаться, что в разрывах атмосферных полос он различает смутный очерк Европы.

Сзади него кто-то глубоко вздохнул. Он оглянулся. Это была Нюра. Остальные товарищи разошлись они были в клубе вдвоем. Было очень тихо, ритмично постукивала динамо.

— Петечка, — спросила Нюра, — я и не знала, что Земля светит таким красивым голубым светом. Отчего это?

— Ученые, — ответил Петр, — уже давно пришли к выводу, что Земля именно такой и должна казаться из пространства. Они выяснили это путем некоторых соображений, а объясняют голубой цвет Земли влиянием атмосферы. Вот теперь мы имеем практическое подтверждение их теоретического вывода.

Он подумал о том, что и это его наблюдение, как и многие другие, могло бы обогатить сведения земных астрономов, но вряд ли когда-нибудь попадет в их руки. Однако, — странно — эта мысль, к которой, волей-неволей, ему неоднократно приходилось возвращаться, на этот раз скользнула мимо его сознания и не привела в печальное настроение. Совсем наоборот, он, кажется, никогда не чувствовал себя таким жизнерадостным, никогда с такой полнотой не ощущал жизни и себя в ней.

Ему не пришлось долго думать, чтобы догадаться, что причиной такого его настроения была Нюра, в этот момент пристально глядевшая на него. Эта девушка, обычно веселая и суматошная, сейчас была странно серьезна. Казалось, она чувствовала столь стремительно определившееся влечение к ней Петра. Это влечение зародилось уже давно, и Петру сначала казалось, что он делает просто объективную оценку милой девушки. Она была некрасива, но все ее юное, немного угловатое тело было пронизано заражающей, увлекающей жизнью. Рядовая работница-текстильщица, — их пути на Земле вряд ли когда-нибудь скрестились бы, — она нравилась ему бесконечной живостью ума. На его глазах, попав в обстановку, будящую мысль, заставляющую напряженно разбираться в явлениях окружающей жизни, она быстро развивалась, нередко поражая его правильностью и меткостью суждений. Ее неугомонная неисчерпаемая веселость, как яркое земное Солнце, освещала тюремную жизнь друзей, и, хотя они иногда добродушно ворчали на нее, в глубине души все были бесконечно благодарны ей. Ее сумасшедшие выходки, неожиданные выдумки, звонкий смех и неизменная бодрость так часто выводили кимовцев из уныния.

Сергеев не мог бы установить того момента, с которого его стало тянуть к Нюре. Занятый своей астрономией, он не думал об этом и только чувствовал в ее отсутствие, что ему чего то недостает, как-будто какого-то физического равновесия. Когда она была около него, ему казалось, что он ходит по более твердой почве, увереннее ступает. Каждый по-своему переживает любовь, но для всех равно она остается волнующей, непонятной и тревожной. И никто не знает наперед того момента, когда она, закравшись незаметно, заполняет целиком.

Для Петра этот момент настал теперь, в безмолвный и торжественный час, когда родная Земля голубой звездочкой смотрела в окно неземного дома.

Но этот час настал не для него одного. Как взрыв по детонации вызывает ответный, как звук струны передается другой, настроенной в унисон, так Нюра почувствовала сейчас его настроение и струной отозвалась на него.

Петр, не отрываясь, глядел в ее потемневшие, ушедшие вглубь глаза. Она подошла к нему и совсем просто положила голову на его плечо. Тогда он обернул к ней пылающее лицо, его губы коснулись прохладного чистого лба. Потом они скользнули по ее лицу и встретили ее горячие взволнованные губы.

* * *

Не даром Тамару и Нюру прозвали Сиамскими близнецами. Их судьбы всегда шли параллельно, как рельсы одного пути. И в тот самый момент, когда Нюра безмолвно объяснилась с Петром, в одной из диагональных комнат произошло объяснение Тер-Степанова с Тамарой.

Тамара также не отличалась красотой, но была неуловимо-привлекательна. Семена особенно волновал всегда ее голос, чуть шепчущий и такой глубокий, как-будто он исходил из самых сокровенных тайников ее существа. Она была, в противоположность Нюре, большей частью тиха и сдержана, но в ней чувствовался живой и сильный темперамент. Она не могла бы отдать себе отчет, когда в ней зародилось влечение к Семену и в какой степени ее тянуло к нему. Он же, со своим математическим складом ума, привык определять и оформлять свои поступки и настроения. Он уже давно отметил про себя, что ни к одной девушке его не влекло так неудержимо. Он был слишком занят в последнее время, чтобы остановиться на этом влечении и сделать логический вывод из возникшего в нем чувства. Но тот лирический момент, когда все они, столпившись у окна, смотрели на недостижимую, быть-может навсегда потерянную, голубую родину, приблизил развязку. Этот момент, властно бросивший Нюру в объятия Сергеева, заставил Семена, путаясь и сбиваясь (что так не шло к его обычной четкой выдержке) сказать Тамаре о своей любви. В комнате было темно. Четко вырезался звездный квадрат окна. Они стояли, прислонившись к стене, плечо к плечу. Когда он заговорил, она молча обернулась к нему. Его миндалевидные черные, как здешнее небо, глаза мерцали на теряющемся в темноте лице. Она ответила ему одним старым, как мир, и новым, как любовь, словом:

— Милый!

* * *

Одни и те же причины рождают одинаковые следствия. Население планеты Ким жило в одинаковых условиях. Отсутствие других людей на планете властно способствовало их сближению. Ничего нет удивительного, что через короткое время сблизились еще две пары: Надя с Ямпольским и Лиза с Петровым.

Тогда созвали общее собрание и решили перераспределить жилплощадь.

Для каждой пары надо было отвести комнату. Таким образом, одной комнаты не хватало. Пришлось возобновить строительные работы и перегородить одну комнату пополам.

Теперь не хватало одной электрической печи. Но это было не страшно, устройство печей накаливания было очень простым. Под руководством Феди печь сделали все из того же универсального материала — алюминия, обработанного составом профессора Сергеева. Самодельная печь была неуклюжа на вид, но грела не хуже остальных. Сделали еще по одному газоулавливателю и воздухопроводу, и, так как вместе с наружной стеной было разделено и окно, то обе новые комнаты, заменившие одну прежнюю, были снабжены всем необходимым.


Дом после распределения жилплощади

Правда, каждая из них была вдвое меньше остальных. Но из-за этого ссориться не стали. Наоборот, каждая пара, не желая обидеть товарищей, настаивала на том, чтобы ей отдали одну из меньших комнат. В конце концов, решили поселить в них «близнецов» — Тамару и Нюру — с мужьями.

Зато уже теперь не приходилось никому жить вчетвером в одной комнате.

Так жизнь наших путешественников вступила в новый фазис. Коммуна диференцировалась, разбилась на семьи. Теперь это была уже не просто группа друзей, а государство в миниатюре, общество, разделенное на основные ячейки — семейства. И, как цемент сплачивает кирпичи здания, так общая дружба скрепляла эти ячейки в одно неразрывное целое.

VIII. Университет

Вот уж и пятый месяц прошел с тех пор, как стремительная ракета с одиннадцатью путешественниками покинула землю и унеслась в межпланетное пространство. Почти три месяца с тех пор, как человеческая нога впервые ступила на почву планеты Ким. Жизнь как-будто стала входить в норму — если можно назвать нормой этот до предела суженный круг жизни, замкнутой в шести комнатах (считая клуб) алюминиевого дома, ограниченной миром из десяти человек. В сущности, это был образец коммунистического общества в миниатюре. Обитатели малой планеты вели трудовой образ жизни. Обязанностей у каждого было достаточно. Ограниченные количеством жизненные блага (они были так немногочисленны: вода и питательные таблетки) распределялись строго по потребностям.

Тер-Степанов, в своем неустанном стремлении разнообразить жизнь невольных изгнанников, придумал новый план. Повелось так, что раз в неделю, по субботам, происходили общие собрания (календарное время строго наблюдалось по земному). Собирались в клубе и, большей частью, занимались болтовней. Но в последнее время получалось так, что говорили гораздо больше о прошлом и будущем, чем о настоящем. Здесь перемен было теперь мало. А о земной жизни беседовали охотно и много. От этих бесед всегда оставался осадок горечи. Говорили много и о будущем: о том, что могут дать поиски водорода, о возможности попасть на Землю (об этом говорили с какой-то робкой надеждой).

В одну из суббот Семен и предложил свой план. Он вошел в клуб, когда все уже были в сборе, и его звучный баритон наполнил комнату, требуя внимания.

— Товарищи! — сказал он, став у книжного шкафа, — я предлагаю организовать университет. Выслушайте меня внимательно, — добавил он в ответ на недоумевающие взгляды товарищей. — Каждый из нас обладает какими-нибудь знаниями. И вот — назначим определенный день недели, в который мы будем делиться этими знаниями. Я знаю кое-что по математике, физике, химии. Федя-то же самое. Петя — вон как насобачился по астрономии, даже открыл такую неизвестную планету, как Земля, ее до него ни один астроном не наблюдал.

Все рассмеялись.

Сеня номер второй, — продолжал Тер-Степанов, — обладает кое-какими знаниями по физике, в частности — великий спец по электричеству. Гриша — тот сообщит нам много интересного по биологии. Насчет гуманитарных наук тоже можно что-нибудь состряпать: Петя — филолог, расскажет нам что-нибудь из языковедения, о возникновении и развитии человеческой речи. Это очень интересно. Надя, как учительница, поделится теорией и практикой педагогики и воспитания. Кто знает, быть-может, нам придется применить их на деле?

При этом он выразительно посмотрел на Соню, которая вспыхнула и отвернулась.

— Я продолжаю, — ораторствовал Семен, — Соня (она стояла с разгоревшимися щеками) работала секретарем в одном из отделов треста. Нам и это годится. Я надеюсь, что она сможет ознакомить нас с организацией управления производственными предприятиями…

— Я много читала об организации трестов и синдикатов у нас и в буржуазных странах, — вставила Соня.

— Ну, вот видишь, — обрадовался Семен, — а это очень важно для выработки миросозерцания, для изучения вопроса о коммунистическом обществе. К тому же, у меня и Пети есть кой-какие сведения по общественным наукам, пожалуй, наладим обществоведение. Теперь — Лиза. Ну, это прямо клад для нас. Она знает четыре языка.

Только немецкий и английский как следует, — медленно ответила Лиза.

— Ну, — возразил Семен, — если ты передашь нам свое знание французского и польского — даже том объеме, в каком оно есть у тебя, — и это будет для нас колоссальная польза. Ведь, кроме тебя и Пети — у нас никто не знает ни одного иностранного языка. А тут, при желании, каждый из нас сможет изучить четыре иностранных языка — во всяком случае, хоть ознакомиться с ними. И, поймав взгляд Петрова, Семен заметил:

— Ну, ты чего-то опять бузишь, тезка?

— Да, — мрачно ответил тот, — хорошо, мы в совершенстве изучим языки, а говорить на них с кем будем? Если между собой, так мы и по-русски сговоримся.

Семен не на шутку рассердился.

— Не валяй-ка дурака! Уже решено ведь: будем готовиться к возвращению на Землю. Пригодятся очень языки!

— А вот от нас с Тамарой пользы не будет, — грустно сказала Нюра, — мы необразованные.

— Ты глупая, — ответил Семен, — от вас очень большая польза будет в нашем университете.

— Какая же? — изумленно и недоверчиво спросила Нюра.

— Да ведь вы у нас единственные представительницы производства! Вы нам будете рассказывать о работе машин, о состоянии и качестве сырья, о постепенном превращении его в фабрикат. Да разве только об этом? Вы можете дополнять наши уроки обществоведения рассказами о профсоюзных организациях, поскольку вам приходилось иметь с ними дело, о работе месткома…

— Ячейки! — перебила Нюра.

— Ну, да, — обрадовался Семен, — ведь ты и в ячейке работала. А о быте рабочих вы обе гораздо лучше расскажете нам, чем многие книги.

— А знаешь, — сказала Тамара, — недавно я прочла интересную книгу о разведении и обработке хлопка.

А я, — подала голос Нюра, — о новых машинах и усовершенствованиях в заграничной текстильной промышленности. Правда, это была только популярная брошюра, и я ее поверхностно просмотрела.

— Но мы ее и вовсе не видали, — возразил Семен, — так что все, что ты расскажешь, будет для нас ново.

Все внимательно слушали: идея Семена, повидимому, понравилась. Ободренный сочувствием товарищей, он продолжал:

— Дело не только в научных знаниях. Каждому из нас приходилось вращаться в различной обстановке, бывать в разных городах, видеть всяких людей. Если каждый из нас будет делиться своим жизненным опытом, рассказывать о том, что он видел и слышал, передавать содержание прочитанных книг (насколько они сохранились в памяти), свои наблюдения над жизнью, — то это всем нам даст много полезного и интересного. Ведь книг у нас страшно мало!

Нельзя было не признать, что Семен прав, и тут же решили непременно организовать такой университет, посвятив ему вторую половину каждой субботы, вне зависимости от того, на какое время кимовских суток это выпадает каждый раз. Забегая вперед, необходимо заметить, что во все время, которое было проведено нашими путешественниками на планете Ким (а это время, как мы увидим из дальнейшего, было очень велико), постановление относительно «университетской» субботы выполнялось неизменно регулярно. Даже после того, как был утерян земной счет времени, занятия продолжались через определенное число кимовских дней и назывались по старой памяти «субботами». Идея Семена оказалась бесконечно плодотворной, и материала — знаний, жизненных наблюдений, выводов, размышлений о пережитом, увиденном и услышанном — у каждого хватило с избытком на все время.

В отношении общего развития всем этот «университет» дал очень много, только точных знаний, конечно, почти нельзя было приобрести таким путем, а другого пути не было. Зато занятия языками дали блестящие результаты.

Мы ограничимся краткой информацией об «университете» и подробнее остановимся лишь на вступительной лекции, коллективно подготовленной Тер-Степановым, Ямпольским и Сергеевым и прочитанной первым из них в день открытия «университетских занятий». Они целую неделю готовили эту лекцию. Темой ее они взяли общее строение мира. Эта тема как нельзя более подходила для вступительной лекции и должна была дать стройную картину мироздания, которая послужила бы фундаментом для усвоения всех знаний. Надо отдать справедливость нашим «профессорам» — им удалось развернуть художественно-законченную картину макро— и микрокосма,{32} объединенную общей идеей, и эта картина навсегда врезалась в память слушателей, произведя на них неизгладимое впечатление.

Надо вообразить мельчайшую пылинку, которая может уместиться на кончике острия тоненькой иголки — такую пылинку, которая видима лишь в сильную лупу. Этот еле уловимый зрением кусочек материи, оказывается, состоит из неисчислимого множества молекул, разделенных между собой грандиозными (сравнительно с их величиной) расстояниями. Но каждая молекула состоит из одного или многих (если речь идет о сложном веществе) атомов, размеры которых недоступны человеческому воображению и, однако, точно вычислены. Расстояния между атомами, по сравнению с их величинами, огромны. Каждый из них состоит из атомного ядра и одного или нескольких электронов, вращающихся вокруг ядра подобно тому, как планеты вращаются вокруг Солнца. Расстояния между ядром и электронами, сравнительно с их величинами, не менее велики, чем расстояния между Солнцем и планетами.

В общей картине видимой вселенной нашу солнечную систему можно уподобить атому. Солнце — ядро, Земля — один из электронов. Солнечная система исчезающе-мала по сравнению со всей вселенной, но внутри этой системы встречаются расстояния, которые кажутся для нас колоссальными.

Свет, движущийся со скоростью 300.000 километров в секунду, проходит расстояние от Земли до Луны за 1½ секунды, от Солнца до Земли в 8⅓ минуты, а от Солнца до Нептуна — уже в 4½ часа.

Молекулой, в состав которой входит, среди десятков миллионов других, наша солнечная система, является Млечный Путь. Лишь ближайшие его светила видны нам в качестве отдельных звезд, расстояния до которых измеряются от 4¼ до сотен и тысяч световых лет.[17] Остальные сливаются в сплошную массу из-за огромного расстояния от нас, несмотря на то, что они разделены между собой столь же колоссальными расстояниями. Таков закон перспективы.

Молекула вселенной — Млечный Путь — имеет такой же вид, как спиральные туманности, и форму чечевицы. Поперечник его — около 300.000 световых лет. Толщина этой чечевицы, по выражению одного ученого, «незначительна»: 5.000 — 6.000 световых лет.

В неизмеримых безднах вселенной разбросаны и другие подобные молекулы, расстояние их между собой измеряется миллионами световых лет.

Вся же наша вселенная, со всеми «малыми» вселенными, входящими в ее состав, — спиральными туманностями, согласно учению Эйнштейна{33}, считается как бы огромным «шаром» с радиусом около 90.000.000.000 световых лет.

Как незаметно-мал Млечный Путь по сравнению со всем миром!

И весь этой столь разнообразный мир, равно непостижимый для воображения и в своих величайших и в самых мельчайших формах, находится в вечном стремительном движении. Электроны вращаются вокруг атомных ядер, как планеты вокруг солнца. Атомы с головокружительной быстротой пробегают разделяющие их, огромные в сравнении их размерами, расстояния. И атомы звездной вселенной — планетные системы — мчатся с невероятной быстротой в пространствах мировых пустынь. Их быстрота втрое и вчетверо превышает скорость межпланетной ракеты. А молекулы вселенной — спиральные туманности, отдаленнейшие Млечные Пути, в состав которых входит множество планетных систем, несутся еще в двадцать пять раз быстрее. И каждая молекула, со стремительно движущимися в ней атомами, мчится среди подобных себе. Весь мир — движение, усложненное безмерно, многократно-повторенное, ни на секунду не прекращающееся. Каждая мельчайшая частица движется, как часть атома и как составная часть молекулы, и как доля планеты, и как деталь солнечной системы, и как часть звездной системы, и как часть Эйнштейновской системы, и как часть всего мира…

Такова величественная, прекрасная картина мира, которая строится на данных и гипотезах современной науки.

Человек занимает в этой картине особое место: насколько он незаметно мал в сравнении со звездными мирами, настолько же он безгранично велик по сравнению с миром атомов и молекул. Чудесное же свойство его мозговых клеток — способность мышления — резко выделяет его из огромных масс косной материи.

Слушатели были сначала подавлены величием этой картины. А затем ими овладело странное состояние: они почувствовали себя почти дома — так мало было расстояние их планеты от Земли сравнительно с неизмеримыми расстояниями вселенной.

Первое впечатление от вступительной лекции, конечно, со временем ослабело, среди множества приключений и испытаний, которые были суждены нашим путешественникам. Но великолепный образ строения мира, добытый творческой мыслью человечества, навсегда сохранился в их памяти.

Загрузка...