Планета для контакта

10

Это не было городом. Это не было ничем привычным.

Геометрические конструкции, выглядевшие сверху не очень большими, оказались до тридцати метров в высоту.

— Может, это минеральная жила? Скопище гигантских кристаллов? — спросил Физик.

— А что? Очень похоже. Вон те полосатые, отливающие золотом кубы похожи на кристаллы пирита. Странно, что здесь совсем нет пыли и никаких обломков. — Кибернетик недовольно пожал плечами.

— Очень чистое место, — согласился Доктор.

Они обогнули очередную гигантскую пирамиду, загородившую и без того узкий проход.

— Это плохо, что нет пыли, — пробурчал Кибернетик.

— А зачем тебе пыль? — не понял Доктор.

— Нет следов робота, как мы его найдём?

— Мне кажется, он уже выполнил свою роль… — тихо сказал Практикант.

— Ты думаешь, у него специально сменили программу?

— По-моему, они решили, что нам уже можно показать это место.

— Но зачем, и что это такое?

— Я не знаю, — удручённо сказал Практикант. — Но в переданной мне информации было упоминание о каком-то месте на планете, которое мы должны найти. Наверное, оно имеет отношение к эксперименту…

Стену пирамиды, вдоль которой они шли, пересекала широкая неровная трещина. Они увидели её не сразу, слишком маленькое пространство выхватывали из мрака их тусклые фонари. Зато теперь, остановившись около пролома, они обнаружили, что толщина стен пирамиды не превышает полуметра.

— Пустые… Значит, внутри они пустые. Но тогда это не кристаллы.

В желтоватых конусах света аккумуляторных фонарей внутренности расколотой пирамиды казались мозаикой тёмных и светлых пятен.

— Похоже на здание со снятой передней стенкой.

— Мне это напоминает срез живой ткани под микроскопом, — неожиданно твёрдо сказал Доктор. — Видите, это стенки клеток, а вон там — сосуды.

— В такой клетке свободно поместятся два слона.

— Думаешь, это окаменелости? — спросил Физик.

— Если бы не размеры, я бы в это поверил.

Нижний ряд ячеек, разорванных трещиной, напоминал небольшие комнаты правильной геометрической формы.

— Восьмигранные призмы. Не очень смахивает на клетку, а?

— Да… — задумчиво сказал Доктор. — Живая клетка не в ладах с геометрией, а эти ячейки слишком похожи друг на друга.

— Не совсем, — мрачно сказал Кибернетик. — Во второй от края есть ход.

— Где?

— Да вон там, левее.

— Может быть, на сегодня хватит? — спросил Физик. — Давайте отложим на завтра дальнейшие исследования.

Все валились с ног от усталости, и предложение Физика не вызвало возражений.

Поздно ночью Райкова разбудил Доктор.

— Не могу я спать, Дима, — пожаловался он. — Всё время перед глазами этот «улей». Что-то в нём есть очень знакомое, а что — не могу понять. Давай ещё раз посмотрим, ты не возражаешь?

— Может быть… лучше завтра?

— Ну, какая тебе разница! Конечно, если не хочешь, я пойду один. Мне очень важно посмотреть на него именно сейчас. Мне кажется, я вспомню нечто важное, а до утра всё забудется; вначале я думал, что это новый лабиринт для крыс. Но там нет лабиринта. Кто знает, может быть, стоит попробовать ещё раз, прежде чем мы сядем в ту капсулу… — Больше он ничего не добавил и не сомневался, что после этой фразы Райков не сможет ему отказать.

— Небось Физика ты не стал будить, знал, что с ним этот номер не пройдёт!

Поворчав ещё немного, Практикант вылез из мешка. Ночь здесь была очень светлой, гораздо светлее, чем в ущелье. Фиолетовое свечение атмосферы пропитало все предметы призрачным светом. Не было даже теней.

До пирамиды они добрались без всяких приключений. Ватная тишина подземелья действовала угнетающе, и Практикант пожалел, что поддался на уговоры Доктора.

Доктор отрешённо разглядывал каменные ячейки.

— Ну что, — нетерпеливо спросил Практикант, — может быть, хватит? Пойдём обратно?

— Ты заметил, от периферии к центру площади геометрия тел усложняется, с каждым рядом сингония на порядок выше. Сначала это пирамиды и конусы, потом гексаэдры, октаэдры и так далее…

— Ну и что?

— Я никогда не любил математику. А здесь на меня это действует, неужели ты не чувствуешь? Тут что-то грандиозное, какая-то застывшая мелодия. В этих фигурах, линиях есть стройность, логическая завершённость, словно кто-то решал неизвестное уравнение, а вместо графиков чертил пространственные объёмные фигуры. Ошибался. Начинал сначала. Всё ближе и ближе подходил к решению, но так и не смог довести до конца свою титаническую работу. Намечено, логично развито — и не закончено… Почти понятно, и всё же невозможно ухватить суть. Словно гонишься за собственным хвостом, всё время увеличивая скорость, кажется, что решение близко, совсем рядом…

Геометрический лабиринт чем-то походит на живую материю, и в то же время он страшно чужой, даже враждебный ей… Живая материя хаотична и непоследовательна в своём развитии. Она эмпирична. Здесь всё иначе… А если это оттого, что наш опыт не в состоянии подвести математический фундамент под биологию? Может быть, поэтому мы не можем понять? А, как ты думаешь?

— Не знаю. Кроме каменных стен, я ничего здесь не вижу. Никакого смысла.

— Жаль… Мне казалось, ты должен понимать лучше…

— Думаешь, после контакта я стал другим? Что-то во мне изменилось?

— Такое сильное воздействие не могло пройти бесследно. Их логика и разум должны были стать тебе понятней. Но, наверно, я ошибся. Ничего. Всё равно мы в этом разберёмся. Должны разобраться. Слишком это нужно Земле.

— А ты всё ещё веришь, что мы сможем вернуться?

— Ничего я не знаю, кроме того, что мы не остановимся. Будем до конца бороться за то, чтобы передать Земле всё, что мы уже знаем и что ещё узнаем на этой планете. Подожди меня здесь. Я хочу посмотреть, как выглядят эти ячейки изнутри.

— Пойдём вместе.

— У меня такое ощущение, что человек должен входить туда один.

Доктор шагнул к пролому и почти сразу пропал в темноте.

Практикант опустился на камень. В абсолютной неподвижности и тишине подземелья, казалось, остановилось даже время.

Доктор уверенно свернул направо, словно кто-то позвал его. Прошёл через длинную галерею одинаковых цилиндрических ячеек и ещё раз повернул направо. Небольшая восьмигранная ячейка, в которую он вошёл, почти ничем не отличалась от предыдущих. Но в центре стояло странное сооружение. Доктор направил на него луч фонаря.

— Похоже на каменное кресло… А сидеть в нём должно быть удобно, только холодновато, наверное…

Он приподнял фонарь и увидел, что потолок ячейки напоминает сферическое зеркало. Зеркало было совершенно черным и блестящим. Прикинув фокус сферической поверхности потолка, Доктор решил, что он должен оказаться как раз на уровне головы сидящего в кресле человека, если только там должен был сидеть человек… Ну что же, собственно, только это ему и осталось проверить, за этим он и пришёл…

Какой-то очень знакомый звук послышался Доктору. Звук из далёкого детства. Он не сразу понял, не сразу узнал его, но, почему-то улыбнувшись, сел в кресло и, уже сидя, словно в тумане, вспомнил, что звук был похож на школьный звонок. Потом звук стал нотой выше, перешёл в надоедливый комариный писк, будто в затылок человеку входило противно визжащее сверло.

Доктор задвигался, усаживаясь поудобнее. Звук стал гораздо громче, пониже тоном. Теперь он больше всего походил на сердитое гудение большого шмеля, запутавшегося в траве… Одновременно Доктору показалось, что на потолке движется какая-то тень. Нет, не тень. Скорее, туманное светлое пятнышко, более светлое, чем общий фон потолка. И не одно. Вот ещё, и следующее. Все бегут от периферии к центру, там гаснут, на смену им бегут новые. Контуры неясны, размыты, и ничтожен контраст, на пороге его зрения едва уловимая тень. Доктор повернул голову и сразу обнаружил, что тон непонятного звука связан с местоположением его головы, а ещё через минуту установил, что звук становится наиболее громким, если голова находится точно в фокусе каменного зеркала потолка.

Постепенно звук усиливался. Теперь он напоминал рёв морской сирены. Светлые пятна на потолке обрели чёткие реальные контуры, но не стали от этого понятнее. По-прежнему в их рисунке Доктор не мог уловить ни одной знакомой черты. Сейчас они шли ровными, ритмичными волнами от края к центру и обратно. Согласно с их движением то затихал, то поднимался во всю мощь рёв корабельной сирены. Краешком сознания Доктор понимал, что никакого рёва на самом деле нет, что это просто слуховая галлюцинация. Он слышал звук не ушами, а как будто всем черепом, но это не имело никакого значения, он словно попал в шторм в крошечной лодке, и огромные валы швыряют его то вверх, то вниз, то затихают, то нарастают вновь. Ритм постепенно ускорялся, меняя амплитуду своих колебаний, первая серия становилась длиннее, вторая — короче. Сознание затягивала пелена. Доктор ещё не совсем потерял контроль над собой и, наверное, мог бы усилием воли вернуть чёткость мысли, но тогда он ничего не поймёт и не узнает… Надо сидеть спокойно, не шевелиться, вслушиваться в могучий пульсирующий звук, всматриваться в картину бегущих теней на потолке и ни о чём постороннем не думать… Наверное, их альфа-ритм не совсем совпадает с нашим, и ему ещё повезло… Это была его последняя мысль.

Мир изменился, словно кто-то тронул наводку на резкость. Так бывает, если долго смотреть в одну точку на какой-нибудь рисунок в книге: сначала он расплывается, потом двоится. Так двоилось сейчас его сознание. Одной его частью он видел себя так, словно наблюдал за посторонним человеком в безжалостном ослепительном свете прожекторов. Человек, сидящий в каменном кресле, смертельно устал и потерял надежду вернуться домой. Он маскировал от товарищей свою усталость за ежедневными шутками. Маленький, слабый человек. Рядом с ним были тайны громадной планеты, но ему не было до неё никакого дела. Что ему чужая планета? Равнодушен сидящий неподвижно человек. В его одежде запутались каменные крошки. Он видел картины из своей жизни, далёкие картины, о которых хотел когда-то забыть, чтобы простить себе невольные ошибки; но оказалось, что на самом деле он их не забывал, и именно эта скрытая память делала его сильнее.

Картины вставали в памяти и тут же материализовались в зрительные чёткие образы. Забавно… Прийти в кино просмотреть свою память… Нет, не всю память он просматривает. Только то, что нужно. Нужно? Но для чего? Вот этого пока не понять. Рано ещё понимать. Сначала надо вспомнить раскалённый песок чужой планеты, чуть накренившуюся шлюпку, двух человек, страшно одиноких здесь… Он говорил Кибернетику разные правильные, нужные слова, а сам весь внутренне сжимался от страха за свою драгоценную жизнь. Ничего в этом не было плохого, а плохо было то, что простое желание жить он замаскировал очень серьёзными и красивыми доводами о борьбе с планетой, о праве доказать свою способность выжить и ещё многое… Сейчас он выметал из памяти весь этот сор, чтобы сделать её яснее и чище, чтобы знать, что именно делало его сильным, а что унижало и угнетало его человеческое достоинство.

Он обязан быть сильнее своих товарищей, поддерживать в них мужество. Нелегко? Конечно, нелегко, но раз уж он стал космическим врачом, значит, должен стоять свою вахту до конца. Не очень хорошо он это делал, и не нравился ему сейчас неподвижно сидящий человек, неуживчивый и колючий, ничего не умеющий толком, вот даже разобраться в том, для чего сделаны эти сооружения… Вместо того чтобы искать разгадку, он валяется в психическом трансе в этом классе… Почему класс? Ну да, на Земле это бы назвали классом или тренировочным стендом. Название не имеет значения.

Важно лишь то, для чего всё это сделано и сумеет ли он понять, а потом сохранить рассудок и память… Впрочем, его сейчас мало трогала судьба Доктора, она стала для него просто символом в сложном уравнении, которое он решал и от решения которого зависело нечто большее, чем его судьба. В это уравнение каким-то образом входили и его теперешние раздумья, и вторая, внешняя сторона его раздвоившегося мира.

Мысли получались выпуклыми и чёткими, словно их гравировали на чёрном камне. При этом они оставались подконтрольны его сознанию. Похожее чувство возникает, вспомнил он, если надеть шлем машины, стимулирующей творческие процессы, только там это не доставляет радости и не порождает ощущения огромной ответственности, которое возникло здесь. Словно он строил наяву все эти воображаемые конструкции и отвечал за всё, что происходило внутри их, и за конечный результат. Контакт с машиной не мог оставить после себя такого ощущения зрелости, приобретённого эмоционального опыта.

Когда перед глазами рассеялись последние остатки смутных теней, его аккумуляторный фонарь почти совсем погас. Тлел только маленький красный огонёк нити… Совсем разрядилась батарея, значит, всё это продолжалось несколько часов… Это была первая его сознательная мысль. От пола тянуло пронзительным холодом. Странно, что он вообще ещё может что-то ощущать, просидев неподвижно так долго на холодном камне.

Ничто уже не двигалось на потолке ячейки, и не было никакого звука. С удивлением он понял, что, пока он был без сознания, кресло приподнялось, ушло из фокуса потолка вместе с полом, если только всё это не приснилось ему. Небольшая галлюцинация, маленький психический транс…

Он знал, что это не так. И убедился в этом ещё раз, когда обнаружил, что приподнявшийся пол закрывал теперь выход из ячейки. Почему-то это его нисколько не обеспокоило. Будет у него выход, раз он ему нужен. И действительно, как только он так подумал, пол очень медленно, плавно и совершенно беззвучно пошёл вниз.

Маленькую рощицу на берегу моря заметно потрепали ветры планеты. Она казалась взъерошенной и совсем ненастоящей. По-прежнему нельзя было купаться и ловить рыбу в этом чужом море, и всё же именно сюда они всегда прилетали, когда хотели обсудить что-то особенно важное.

Доктор лепил из песка странные геометрические фигуры и неторопливо по порядку рассказывал. Только в самом конце он поднялся, чтобы швырнуть в море острый каменный осколок, на котором до этого лежал, но так и не успел, потому что вопрос Кибернетика заставил его задуматься.

— Что же, под полом был какой-нибудь механизм, обеспечивающий его движение, или ты не заметил? — спросил Кибернетик.

— Не было там никакого механизма. Во всяком случае, так кажется, — тут же поправился Доктор. Почему-то теперь он избегал резких категорических суждений. — Не думаю, чтобы там был какой-нибудь механизм. Им, видимо, незнакомо само понятие механизма. Механизм — это только передатчик между нашим желанием и природой, в которой он помогает нам произвести нужное изменение, но требует за это слишком дорогую цену.

— А с них природа, по-твоему, не требует никакой цены?

— Они сумели обойтись без передатчиков. Проникли в самую сущность материи, научились управлять её полями и преобразованиями без всяких механизмов.

— Но ведь это ОНИ проникли. ОНИ умеют управлять, — тихо возразил Физик. — А пол опустился по ТВОЕМУ желанию.

Несколько секунд Доктор не мигая смотрел на Физика. И даже под загаром было видно, как побледнело его лицо. Вдруг он осторожно разжал руки, до сих пор сжимавшие острый тяжёлый камень. Камень неподвижно повис в метре над землёй, потом приподнялся, и Доктор взял его снова.

— Вот это я и хотел сказать, — всё так же тихо проговорил Физик. — Значит, и ты тоже. Значит, это вообще может каждый… каждый человек…

Табак у них кончился давно, и Доктор курил сушёную хлореллу. Запах горелого сена заставлял его морщиться.

Практикант отыскал его среди камней по запаху жжёной хлореллы. Увидев Практиканта, Доктор внутренне сжался, потому что знал, что больше не удастся отложить предстоящий разговор. Практикант начал не сразу. С минуту он молча стоял рядом и разглядывал вершины далёких холмов, едва заметных с того места, где теперь был их лагерь.

— Как ты думаешь, почему они прятались?

— Куда прятались? — не сразу понял Доктор.

— Почему они прятались под землю?

— Может быть, они стремились сохранить естественность на этой планете. Красота — это прежде всего естественность. Наверное, она была важна для тех, кто здесь обучался. Вовсе они не прятались. Берегли планету. Берегли её зелёное небо и синее море в шершавых каменных берегах… Берегли все таким, какое оно есть, потому что любили…

— Наверное, ты прав. — С минуту Практикант молчал, словно собирался с силами, он даже смотрел сейчас не на Доктора, так ему было легче спросить:

— Помнишь, там, в пустыне, ты говорил о старте… Ты не передумал?

— Я не полечу. — Доктор ответил сразу одной фразой и невольно проглотил застрявший в горле комок.

— Не полетишь?.. — Райкову показалось, что мир вокруг него потемнел и сомкнулся. — Ты сказал, не полетишь, да?

— Я не могу.

— Но ты же… ты же сам спрашивал, когда наконец будет старт, ты же так этого хотел!

— Видишь ли, теперь это решение уже не принадлежит мне. Ты меня прости…

— Кому же принадлежит твоё решение? — одними губами спросил Практикант, и Доктор невольно отметил, какие у него сейчас мёртвые губы.

— Тем, кто там, на Земле. Я не могу рисковать.

— Объясни, — тихо попросил Практикант.

— Я попробую… Люди ещё ничего не знают. Продолжают создавать миллионы ненужных вещей… О том, что можно по-другому, сегодня знаем только мы. Собственно, по-настоящему только я, потому что мне посчастливилось познакомиться не с результатом, не с подарком, как это было с тобой, а с процессом, с дорогой, по которой может пройти каждый. Человечество не может рассчитывать на подарки… Земля должна получить это знание, и поэтому я не могу рисковать.

— Но оттого, что ты сидишь здесь!.. — закричал Практикант, и Доктор остановил его, попросил подождать, потому что почувствовал, что именно сейчас, сию минуту он найдёт решение.

Оно было совсем близко, рядом. Практикант что-то продолжал кричать, но Доктор не слышал его, потому что уже знал, что надо делать. Не до конца, не совсем ясно, но главное знал. И даже понимал, что именно отчаяние, оттого что он причинял этому мальчишке такую боль, помогло ему понять…

— Да погоди ты минутку! — закричал Доктор, и Практикант наконец замолчал. — Погоди… — уже тихо попросил Доктор. — Мы прошибаем лбом стену, всё время куда-то ломимся и почти забыли о Земле… Десяток световых лет изолировал наше сознание, создал иллюзию одиночества во Вселенной, но ведь это не так. У нас нет звездолётов, способных преодолеть бездну пространства, зато они есть на Земле…

— Ты что, издеваешься надо мной?!

— У нас есть выход! Совсем простой выход. Вместо того чтобы лететь к Земле почти на верную гибель, надо позвать её…

— Позвать Землю?!

— Вот именно — позвать Землю. А для этого послать сигнал. Всего лишь послать сигнал. Это проще, а главное — надёжнее, потому что сигнал можно посылать многократно, а лететь самим лишь однажды!

— Но какой сигнал ты собираешься посылать и как?!

— Этого я не знаю. Это вам с Физиком виднее. Но если ты уверен, что сможешь доставить в Солнечную систему целый корабль, то постарайся туда отправить сигнал. Это всё-таки легче, хотя бы по весу.

— Но у нас ведь нет передатчика!

— А зачем тебе передатчик? Зачем тебе передатчик, если ты сумел сделать поле без генератора? Кто нам мешает превратить материю непосредственно в поток радиоволн или модулированное рентгеновское излучение, если оно надёжнее?