Письмо Муреля

Е. ЗОЗУЛЯ

ПИСЬМО МУРЕЛЯ

Глава из сатирического романа

"Мастерская Человеков"

Дорогой Капелов, я исполнил вашу просьбу. Я наблюдал прохожих в центре города Москвы в трудовой полдень, многих из них записал и подробный доклад отправил к вам. Не знаю, получили ли вы? Я писал вам о том, что нервность проглядывает у многих. За двадцать минут наблюдения на Петровке прошли три человека, которые разговаривали сами с собой. Один из них был высокий, с портфелем. Он говорил самому себе речь и при этом энергично жестикулировал свободной рукой. Трудно сказать, что его обуревало: грандиозный план, реорганизация, борьба с кем-нибудь, или это был обиженный - из типа тех малонаходчивых людей, которые ответы на выдвинутые против них упреки или обвинения блестяще произносят через несколько часов или через несколько дней, но зато уже очень остроумно и убедительно? Жаль только, что произносить их приходится самому себе, так как слушать их больше некому. Кстати сказать, в Москве это обычное явление: люди очень загружены, "держать ответ" . приходится очень часто, и люди часто лопочут всякую чепуху, но уже зато потом, оставаясь наедине или шагая по улице, придумывают удивительно остроумные и правильные ответы. Вот почему разговаривающих с собою можно часто видеть на улицах Москвы.

Затем я писал вам о том, как небрежно ходят в Москве, как часто толкаются и, вместо извинений, обжигают друг друга уничтожающими взглядами. Я писал вам об огромном количестве людей с уязвленными самолюбиями, о раздражительности, происходящей от спешки и тесноты, о нетипичности московских фигур, одежд и лиц, о том, например, что скуластый человек с большим ртом и вздернутым носом может оказаться очень знающим, интересно и глубоко мыслящим, подлинно интеллектуальным и передовым человеком - в то время как человек с "породистым" лицом, большими глазами, длинными ногтями и десятками других признаков "высокого" происхождения может оказаться насквозь невежественным и "побитым" по элементарному знанию жизни любым пионером.

О многом другом писал я вам, но особенно я остановился на нескольких отрицательных фигурах. Первую из них я назвал шакалом. Я его легко узнал на улице. Это был коротковатый чистенький человек. Все на нем было приятно пригнано: все на месте и все вполне соответствовало "эпохе": ботинки почищены, но не так, чтобы это отдавало снобизмом, - чуть-чуть они все-таки были запачканы, чтобы видно было, что человек не очень думает о блеске на них. Его френчик точно в таком же "стиле": очень пригнан, перешит не без щегольства, но пуговица у воротника отстегнута (маленькая лихость, допустимая для ответственного работника). Волосы были у него причесаны, но один клок молодо и "буйно" свисал на лоб. Это тоже допустимо и даже до известной степени "полагается". Лицо молодое. Глаза голубые, открытые, как будто смелые и как будто честные. И кому придет в голову, что это самая неуловимая гнуснейшая разновидность самых безжалостных паразитов, с которыми жестоко борются советская власть и коммунистичеcкая партия. Он не растратчик, не преступник, даже не особенный бюрократ. Он - типичный представитель другой породы шакалов, Он - духовный вор, похититель чужих мыслей, идей, планов. Он живет соками чужого мозга. Он "заведует". Как скромно, потупясь, он принимает похвалы за то, что ему не принадлежит, за то, что выдумали и сделали его секретарь, помощник, заместитель! Какое у него умение подбирать таких помощников, которых можно грабить! Как ловко он умеет высасывать чужую инициативу! Как он умеет безжалостно пить цвет чужой мысли! Слизывать пенку с чужого духовного кипения! И с теми же голубыми и немигающими глазами, с той же внешностью, скромной, средней, порядочной внешностью советского работника выдавать это за свое. Вряд ли ему даже приходит в голову, что он держится на чужой крови. Впрочем, он это прекрасно понимает. Так или иначе, высосав помощника, он его выбрасывает. Совершенно бездумно: по сокращению штатов, по рационализации - как угодно. По улицам он ходит спокойно. Он жизнерадостен. Он улыбается. У него белые молодые зубы. У него, мерзавца, вид хорошего парня, и он нравится людям. В Мастерской Человеков нам нужно его исследовать обязательно. Это ужасный тип. Правда, с ним серьезно борется советская общественность, но все-таки он еще гнездится в достаточном количестве. Будьте добры ответить мне: получили ли вы мое письмо? Я писал там еще о многом.

Теперь вы просите меня продолжать наблюдения над московскими прохожими. Охотно это сделаю. Москва стала неузнаваема. Асфальтированные улицы и площади вытягивают москвичей из домов. Улицы стали более людными. Теперь не только бегут на работу и с работы, а ходят с явным удовольствием, совершенно не спеша. Мне нужно ловить на ходу людей, нужных нам для переделки и изучения в нашей Мастерской. Я могу более спокойно наблюдать их и в дополнение к прежним, отрицательным и положительным типам, могу вам добавить следующих.

Во-первых, склочника. Его нам надо изучить особенно основательно. Сколько у него разновидностей! Сколько оттенков! Как он разнообразен в своей технике! Многие из разновидностей этого типа я узнаю на улице. Вот идет один. По-моему, один из самых опасных видов склочника. Несет портфель под мышкой, смотрит по сторонам невинно-созерцательными и средне-лукавыми глазами. Говорливый, неопрятный склочный рот его будничной скучной скобой висит под носом. Уши, большие склочные уши, свисают из-под фуражки в тревожной настороженности. Ноги и руки у него тоже склочные: не прямые, не ясные. Чего он хочет, склочник? Он приходит утром в учреждение, и сразу же начинает излучаться его отравленная энергия. Кто-то выдвинулся, что-то сделал интересное и нужное, сказал, написал, - надо немедленно опошлить, написать какую-нибудь бумажечку, сделать пакость, донести кому-нибудь, натравить кого-нибудь, устроить запрос по телефону, вызвать, смутить. Что это? Зависть? В некоторой степени, конечно, и зависть, но склочник не совсем завистник. Ему просто скучно. Он твердо сознает свое ничтожество. У него периодические припадки глухой злобной тоски. Его раздражает всякая инициатива, его беспокоит блеск, радость, великолепие, пышность и сложность жизни. Он не понимает, зачем, для чего так быстро, бурно, ликующе действуют вокруг, говорят, двигаются, работают, строят.

Но он знает, твердо, знает, что нельзя выказывать прямо свою тоску, неумелость, вялость, пустоту, отсутствие интереса, отсутствие аппетита к жизни. Этого нельзя проявлять. Поэтому он корректно возражает, иногда даже с улыбочкой и всегда с "деловыми" интонациями.

- Нет, товарищ, это не конкретно, - то, что вы предлагаете. Составьте план.

Он подхватывает все последние требования. Он воспринимает все лозунги, все директивы и все пускает на замедление жизни, на торможение, на пакости, на трудности. Как клоун в цирке, он мечется среди раскладывающих ковер, мешает всем, толкает всех, но отличается от клоуна тем, что никого не смешит, а наводит на всех уныние, тоску и раздражение. Он "борется" со всеми, "блокируется" с одним против другого, но, в сущности, ему все равно, с кем "бороться".

Дорогой товарищ Капелов, склочника нам особенно придется изучать в Мастерской Человеков. Для того, чтобы его переделать, надо его знать. Основа склочничества - это учрежденческая недогрузка, это подмена подлинного дела заседательской суетней, чиновничьим бездельем, писанием идиотских бумажек и телефонной трепней (конечно, на фоне какой-нибудь недостачи, ибо где ее нет - там склочников меньше).

На улице я узнаю их безошибочно. Вот один садится в автомобиль. Он приятно улыбается, прощаясь. Это ласковый, улыбающийся склочник. У него приятная внешность. Он улыбается, преувеличенно радостно хохочет, всех "устраивает", всем обещает и всем за спиной портит, вредит, останавливает дело, искажает его, тормозит его. Вот другой, с вывороченными глазами, узкогрудый, осторожный, медлительный. Он сам никогда ничего не делает. Он только натравливает. Но как он умеет это делать! С невинным видом он "информирует". Какое у него умение правдоподобно оболгать все что угодно! В его отравленных устах любой факт мгновенно получает совершенно ииое, зловещее освещение.

Когда я вернусь в Мастерскую Человеков, мы обязательно разберем на самые мелкие части основные разновидности склочника и до конца разберемся в том, что их питает.

Теперь дальше. Улучшившиеся условия жизни реконструктивного периода создали своеобразный тип "милого" человека. Его тоже можно часто видеть на улицах Москвы. Он хорошо одет, благополучен, приветлив. Он очень хорошо выглядит на свежем фоне заново покрашенных домов и гладких мостовых. Однако вред от него весьма значителен. Он очень "милый" человек. Он готов никому ни в чем не мешать при одном только условии: лишь бы его не трогали. Он подает руку швейцару и трясет ее, как руку старого друга. Он приезжает на заседание подведомственного ему учреждения и по глазам местных работников узнает, какой вопрос надо положительно разрешить, какой отрицательно. Ему это глубоко безразлично. Способность возражать или отстаивать атрофирована в нем. Он мгновенно выясняет, кто сильнее и кого надо "поддержать". Чтобы застраховать себя, он принимает положительное предположение с рядом отрицательных поправок, а отрицательное предположение с рядом положительных поправок. Якорек заброшен на всякий случай, спасательный круг у него всегда под мышками и он всегда на поверхности воды. Схема разговоров с ним примитивна, как шекспировский разговорчик о дождике:

- Видите ли, товарищ Иванов, смета у нас восемьдесят тысяч, и мы настаиваем...

- Совершенно верно, восемьдесят тысяч. Да, да.

- ...Но мы настаиваем, чтобы довести ее до двадцати тысяч.

- Ну да, совершенно верно, до двадцати тысяч.

- Но рабочие настаивают, чтобы восемьдесят тысяч.

- Ну, конечно, я же говорил, что надо восемьдесят тысяч.

- ...Но в комитете согласны только на двадцать тысяч.

А иногда он просто говорит:

- Слушайте, товарищи, делайте что хотите, но чтобы было благополучно и тихо. Главное - тихо. Пожалуйста, только без историй.

Он испытывает томление, беспокойство, раздражение, когда нужно что-то решить. Он сыплет излюбленной фразой: "Не в этом дело, товарищи. Не в этом дело". Повторяет он сочно и убежденно: "Не в этом дело! Надо конкретизировать вопрос!- Уточнить надо!"

Теперь в советских учреждениях введено единоначалие. Тип "возглавляющего" бездельника, который не в состоянии "один" решить что бы то ни было, будет отброшен самой жизнью, но пока он все-таки еще существует, и нам надо будет подробно в нем разобраться, чтобы узнать его корни и, по возможности, подрезать их.

В прошлый раз я вам писал, еще о советском дураке. Повторяю: очень жаль, если письмо затерялось. Настоящим сообщаю вам, что советский дурак еще существует. На московских улицах можно еще видеть и пышного советского дурака и другие его разновидности. Дурь у советского дурака не скрыта. Она свисает с его носа, с его самодовольных губ и бровей. Она раскачивается в его глупом ритме рук и ног. Но все это если пристально вглядеться. Вообще же говоря, он горд. Можно считать незыблемым положение, что подлинному советскому человеку и подлинному коммунисту не свойственно чванство. По самой природе не свойственно. Но чванство дурака не знает пределов. Он говорит плоско, штампованными фразами, чрезмерно серединно и с большим трудом приближается к норме, но спесь его буквально неиссякаема. Творцы, герои, ударники, вожди, бригадиры, инициаторы, энтузиасты ходят озабоченные, - они часто седеют раньше времени от грандиозных задач, стоящих перед ними, и трудностей в их разрешении. А этот ходит по новеньким мостовым и сияет глупым носом на всю улицу. В учреждении он говорит людям: "Короче! Выражайтесь яснее". По улицам он ходит как хозяин жизни. Он расставляет в стороны короткие глупые ноги.

Не малое количество можно видеть подхалимов, но о них уже много писалось, и в Мастерской Человеков мы разбирались в них достаточно. Новее других является разновидность гордого подхалима, т. е. сохраняющего видимость независимости. Он выступает как будто против начальства, говорит решительным тоном, но с тем же гордым и неприступным видом он в конце речи делает неожиданный вольт и бурно повторяет в точности положение начальства.

Из мелких типов бросается в глаза стяжатель, неусыпный приобретатель, проникающий в "закрытые распределители", впивающийся во все витрины. Виртуозно добывающий бумажки и карточки, запасающийся бесконечным количеством ботинок и всего, что видит. в вечной боязни, что ему не хватит.

Несколько сократился шептун, распространитель слухов. По крайней мере, на улице реже встречается его испуганная рожа с круглыми глазами и губами, вытянутыми по направлению к ушам собеседника. За его счет развился анекдотист. Он хихикает на каждом перекрестке. Иногда бывает, что двое останавливаются и после краткого скомканного приветствия немедленно начинается: "Рабинович приходит к доктору"... Даже шоферы уже знают, что если на мостовой стоят двое и хохочут с визгом и скрипом, то надо браться за тормоза: никакие сигналы не помогут. Но это открытые, простодушные, примитивные анекдотисты. Есть более усложненный тип. Бывает, что проходят двое или трое, на вид очень серьезные, с портфелями, лица нахмуренные, сумрачные, головы наклонены одна к другой, а послушать, так то же самое: "Однажды приходит Рабинович"...

Вообще, бездельник еще занимает достаточное место в нашей жизни. Есть большие мастера по умению не работать и, тем не менее, изображать из себя занятого человека. Есть даже "теоретики" на этот счет: "Если работать, говорят они, то всегда будут ошибки. Нет работы без ошибок". И они специализируются на том, чтобы заставлять работать других, приезжать в учреждение на несколько минут, под всеми предлогами уходить, уезжать, делать занятой вид, распекать кого-нибудь, подтягивать и т. д., но только не работать самому.

Есть еще много отрицательных типов, которых можно наблюдать на улицах Москвы. Исполняя ваше поручение, я насчитал их немалое количество. Обо всех я напишу вам еще в следующих письмах, а сейчас я, согласно вашему заданию, остановлюсь и на положительных. Они менее бросаются в глаза, порою они и вовсе незаметны - таково уж свойство положительного типа.

Вот идет по улице человек. Собственно, это - лучший человек нашего времени. Это - человек, которого никто не может описать. Это - герой пятилетки. Вот посмотрите на него. У него простое, рабочее лицо.. Он одет просто. На нем обычный френч, пальто, сапоги. На его голове обычный советский картуз. Ничего особенного он собой не представляет. Вы можете видеть его всюду тысячами, на улицах, на собраниях, в трамваях, в театрах. Тем не менее, повторяю, его никто не может описать. Все писатели стараются дать образ героя пятилетки, но пока еще немного удачных попыток. Почему? Много есть причин для этого. Но главная - это скромность подлинного героя. В чем его героизм? В том, что он незаметно делает великое дело. В самом деле, в первый раз за всю историю человечества рабочий может планомерно и по-настоящему улучшать жизнь своего класса, осуществляя социализм. Он имеет возможность делать свое родное дело. А как же в родном деле проявляется героизм? Он сам не понимает, в чем его героизм. Когда мать спасает ребенка, то будет ли она потом описывать свои усилия? Помнит ли она их? А если помнит, то будет ли она много останавливаться на том, что ей пришлось проделать?

Вот идет передовой рабочий. Для того, чтобы выполнить грандиозный план, сколько ему приходится делать усилий - незаметных, невидных? Он думает, не спит, бережет станок, придумывает что-то, чтобы меньше уходило масла, чтобы рациональнее работал каждый винтик, чтобы увеличивалась продукция, чтобы улучшалось качество. Потом приходят к нему и говорят: "Ты герой. Опиши свой героизм или мы тебя опишем". В большинстве случаев он не понимает, в чем его героизм. Ну, конечно, он старается и сам писать и рассказать. Это нужно. Нужно передавать опыт. Нужно показывать пример. Он понимает. Но все-таки очень трудно сказать, почему, если дело родное, оно делается по-родному. Опять-таки: трудно матери хвастать тем, что она сделала, чтобы, ребенку было лучше. Это тысячи усилий, о которых трудно рассказать. Многие рабочие даже сниматься не хотят: завидев фоторепортера, они машут рукой и уходят.

Вот он ходит по улице, герой пятилетки. Что можно сказать о нем? Он не эффективен. Он очень скромен. О нем трудно писать.

Согласно нашему плану, мы в Мастерской Человеков обстоятельно исследуем нескольких людей пятилетки, из чего они состоят. Я знаю, они не механизм, а живые люди. Они меняются и растут.

У них бывают падения и взлеты, срывы и подъемы. У всех есть недостатки. Они растут на труде - вместе с временем. Они растут вместе с эпохой, вместе с исторической миссией класса, и мы должны в Мастерской Человеков подробно исследовать, как меняются люди восходящего класса, как складывается тип нового человека.

Пока черты нового человека проявляются отдельно. Они редко бывают собраны.

Вот идет молодой парень. На нем значок ударника. Он спорит о чем то с товарищем. Его ясные мужественные глаза, гордые и решительные складки у губ - черты нового человека. Какие же это черты? Прежде всего - вера в жизнь, спокойная уверенность в победе. Но тут же из уст исходят, наряду с живыми, мертвые, использованные, изжитые, банальные слова. Вылетает грубейшая бессмысленная ругань. Что это? Это - от старого.

Очень многое новое еще не освободилось от липких притязаний старого. Однако на улицах Москвы можно видеть много новых людей.

Часто можно видеть, например, уверенного человека, не самодовольного, а уверенного. Его шаги упруги, движения спокойны я властны. Взгляд его зорок. Он смотрит на все как хозяин. Он морщится от грязи, сора, беспорядка, лишней толкотни, лишних людей. Он не огрызается во время мелких неудобств, тесноты и происходящих из-за нее мелких столкновений. Он хозяин. Он думает о том, как устранить непорядок, трудность, отсталость. Он стыдит пьяного и убеждает его идти домой, не обращаясь к помощи милиционера. Часто он сам отводит его. Он терпеливо объясняет нищему, что есть возможность получить работу и прекратить нищенство, он говорит ему, где получить ее.

Он внешне почти совершенно незаметен и пока еще ничем не отличен, этот спокойный, уверенный, сдержанный, вежливый и сильный хозяин. Но он уже занимает большое место в жизни. Кто он? Иногда это парень, вузовец с голой грудью, виднеющейся из широко расстегнутого ворота рубашки. Он занят беседой с товарищем. Он говорит о своих делах. В руках у него книга. Но в любую секунду он готов на гражданский акт. Он не замкнулся в себе. Он чувствует себя хозяином, и все, что происходит вокруг, непосредственно его касается.

Иногда это румяная круглая женщина. Она в платке или в косынке. Она тоже ничего "особенного" собой не представляет. Но вдруг оказывается, что она ударница. Она просто, ясно и четко говорит. У нее есть опыт по разрешению общественных вопросов. Она спокойно объясняет озлобленному гражданину, который недоволен очередью, теснотой, каким-нибудь видом нашей отсталости или неналаженности, - причины неналаженности и говорит о том, как к-а надо устранить. Она чувствует себя хозяйкой улиц, домов, заводов.

Иногда это пожилой человек в рабочей куртке. У него большой стаж. Он бригадир. У него больший опыт, чем у других. Он привык распоряжаться на заводе. Он чувствует себя хозяином. Но и тут, на улице, на другом конце города, он тоже чувствует уверенность в себе. Эти улицы и дома так же принадлежат ему, как и станки его завода. Ему есть дело до всего. Вот он взял беспризорного ребенка и отводит в приемник. Беспризорный плачет и отбивается, но крепкая рабочая рука не отпустит его, а простые и ясные слова в конце концов убедят беспризорного, что пора кончать уличное бродяжничество.

Еще бросается в глаза на улицах Москвы - занятой человек.

Не рассеянный и не озабоченный, не встревоженный и не говорящий сам с собой (о котором я упоминал в начале этого письма), а именно занятой. Он серьезен. Он озабочен делом.

Вот он входит в магазин. Он держит в руках список. Ему нужно купить много вещей. Ясно, не для себя. Слишком длинный список. На нем парусиновый плащ. По-видимому, он приехал из колхоза, совхоза, с участка далекого строительства.

Вот еще занятой человек. Интеллигент. Молодой инженер, архитектор, ученый, cпециалист. По всему его облику видно, что он занят, он занят серьезным делом. Ответственным и важным. Он думает, соображает, но он нисколько не растерян. Он знает дело, которому посвятил себя.

Пожалуй, ни в одном городе нельзя видеть такого большого количества занятых людей, как в Москве.

Довольно характерен для Москвы человек, которому интересно жить. Тут требуется оговорка. Многие, очень многие жалуются, что советская жизнь серьезна, чересчур серьезна, что очень мало развлечений и т. д. И все же это несомненно: всмотритесь в прохожих на улицах Москвы и увидите, что многим, очень многим интересно и радостно жить. Не может быть скучно вот этому парню с книгами. Он учится, растет, свободно развивается и крепнет. Молодость и жизнерадостность излучается от каждого его движения. Не может быть скучно и вот этой девушке, и вот этой или вот этим двум красноармейцам, весело шагающим, несомненно, по каким-нибудь веселым делам. Слишком размашисты их шаги, слишком оживленно размахивают руки. Это даже немного легкомысленно для военных.

Не может быть скучно вот этой ватаге комсомольцев, которые со смехом и почти криком, толкая друг друга, занимая тротуар и часть мостовой, проходят по улице - очевидно, с собрания.

- Не о том идет речь, не о том, - кричит один из них, в синей рубашке, высокий и настойчивый, - речь идет о демократической централизации. Понимаешь, о демократической централизации.

Даже вот этому немолодому человеку, задумчиво шагающему по тротуару, тоже интересно жить,-несмотря на озабоченность и задумчивость. Он у себя на работе или службе что-то изобрел, придумал, рационализировал. Ему трудно, но интересно.

Скучающих лиц на улицах Москвы очень мало. Преобладает одухотворенное, обеспокоенное лицо - занятое, целеустремленное. Молодежь, когда ходит даже небольшими группами, почти всегда поет. Энтузиазм, бодрость, интерес к окружающему чувствуется в очень многих.

Все более и более становится распространенным и тип любопытствующего прохожего, не только рааглядывателя витрин с целью приобрести что-нибудь для своей квартиры. Углубленное хозяйское ощущение вызывает интерес-и любопытство к своим владениям.

Никогда еще не было столько туристов, экскурсантов, как в советской стране. Дети, юноши, взрослые маленькими и большими группами, индивидуально и целыми отрядами, с руководителями и справочниками бродят по всей стране и очень много по улицам Москвы. Им до всего есть дело: до музеев, бесчисленных выставок, очагов культуры, общественных учреждений, домов, площадей, достопримечательностей, до истории, до текущей действительности и до самых отдаленных будущих планов...

Однако любопытство и интерес не только у них, но и у тех, кто не является туристом, а долго живет в Москве. "Старожилы" еле поспевают следить за ростом города.

Огромная и разнообразная работа идет на улицах Москвы.

Строятся дома, устанавливают леса для ремонта, для окраски, обновляют. мостовые, укладывают брусчатку, клейнпфлястер, льют асфальт, гудронируют.

В переулках, на пустырях приготовляют бетонную смесь.

Грузовые автомобили задним ходом приближаются к бетономешалкам, механически нагружаются. Они увозят смесь для того, чтобы немедленно опять вернуться за новой дозой.

Меняются облики улиц, площадей. Разрушаются старые здания.

С высоких и ветхих колоколен по деревянным желобам, кирпич за кирпичом, - рушится старое. На многих улицах прокладывают трамвайные пути, водопроводные трубы, и всюду, насколько позволяет всеобщая московская занятость, стоят любопытные, стоят интересующиеся и смотрят на процессы работы, смотрят с радостью, с гордостью.

Но есть, конечно, и такие, которые смотрят хмуро, с плохо скрываемой ненавистью...

Часто работы бывают очень эффектны. Большая площадь покрывается гудроном в полтора суток.

Идет работа днем и ночью, при свете прожекторов. Огромные тяжелые машины утаптывают гудрон.

Грохочут автомобили, пылают котлы, черные фигуры людей мечутся между механизмами и горячим материалом. Синеватый туман, прорезаемый лучами прожекторов, стоит над площадью...

Дома обновляются. На многих улицах моют асфальтированные мостовые. Разве это виданное зрелище для Москвы? Многие, очень многие стоят и долго-долго смотрят... Многие со службы идут не домой, а сначала на разные участки городского строительства, чтобы посмотреть, что сделано за рабочий день, за очередную смену.

Дорогой Капелов, вы сами понимаете, что всего сразу не опишешь богата Москва и бесконечно разнообразны ее люди. В Мастерской Человеков предстоит уйма работы - многих, очень многих нам нужно будет еще понаблюдать и изучить прежде, чем их переделать и по их образцам делать новых.