Петербург, 1895 год

Глава 14 ВТОРОЙ СОН ГОСПОДИНА УЛЬЯНОВА

У входа в Петропавловский собор Ульянова поджидала прекрасная женщина в красном платье и с черным шарфом, обмотанным вокруг талии. Еще издали Ульянов узнал Мнемозину. Богиня взяла Ульянова под руку, и они вместе вошли под своды собора.

Собор святого Петра и Павла, место вечного упокоения русских царей, бессмертное творение архитектора Трезини, словно обрызган эликсиром вечной молодости. Достроенный в 1733 году, одноглавый собор по сей день поражает величием и богатым внутренним убранством, а его золотой шпиль давно стал визитной карточкой прекрасного города на Неве.

Оказавшись под сводами собора, Ульянов был неприятно поражен. Внутри Петропавловского собора приятно находиться в одиночестве, в тихой, торжественной обстановке. Но сейчас здесь была несметная толпа, а в центре зала на высоком постаменте стоял гроб.

— Зачем здесь все эти люди? — невольно вырвалось у Ульянова.

— Сегодня в Петропавловском соборе происходит перезахоронение останков полковника Бздилевича и его канонизация! — ответила Мнемозина.

— Как!? Эти люди хотят причислить полковника Бздилевича к лику святых? — переспросил ошеломленный Ульянов.

— Вот именно! — подтвердила Мнемозина.

— Но за что?

— За нанесенные ему вами оскорбления.

— Но как можно канонизировать полковника Бздилевича? — не унимался Ульянов. — Ведь его невозможно даже считать порядочным человеком!

— В глазах людей, которых вы сейчас здесь видите, порядочность отнюдь не является добродетелью. Скорее они считают ее глупостью. Эти люди всегда ведут себя так, как им выгодно. У них нет принципов. Они всегда держат нос по ветру.

— А в каком году мы с вами сейчас находимся? — полюбопытствовал Ульянов.

— В 1995-м.

— Я слышал, что четверть века назад в основанном мною государстве с большой помпезностью отметили мой столетний юбилей…

— Совершенно верно, Владимир Ильич, — подтвердила Мнемозина. — И большинство из тех, кого вы сейчас здесь видите, активно участвовали в тех торжествах.

— А были эти люди членами созданной мною партии?

— Конечно! — ответила богиня. — Еще какими активными!

— А если им это сейчас напомнить?

— Они будут глупо улыбаться и нести чепуху типа: «Вы же понимаете, какое тогда было время!» или «Вы же прекрасно понимаете, что иначе было нельзя!»

— Но ведь это неправда! — возмущенно воскликнул Ульянов.

— Разумеется, неправда, но эти люди порой сами верят в то, что они говорят. Взгляните хотя бы на того дедушку, замершего сейчас в псевдорелигиозном экстазе. Как вы думаете, кто это?

— Бывший адъютант покойного полковника Бздилевича? — высказал предположение Ульянов.

— Нет, это автор текста к гимну основанного вами государства, — ответила Мнемозина.

— Серьезно!?

— Вполне. Вас это сильно удивляет?

— А чем ныне занимается сей достойный муж? — полюбопытствовал Ульянов.

— Теперь он доказывает свое аристократическое происхождение и связанное с ним право на владение некой собственностью.

— И он действительно аристократ? — осведомился Ульянов.

— Кто его знает!? — брезгливо поморщилась Мнемозина. — У подобных типов под матрацем припрятаны документы на все случаи жизни. Смотрите: кажется, ему предоставили слово.

— А кто это помогает ему взобраться на кафедру? — спросил Ульянов. — Его холоп?

— Нет, это его сын. Но, слушайте!

Старик, наконец, взобрался на кафедру, и кругом воцарилась мертвая тишина. Он открыл было рот, но снова задумался. Вероятно он вспоминал, где он находится и что следует говорить. Наконец, ему это удалось, и под сводами собора зазвучал его старческий дребезжащий голос:

— Товарищи! В 1943 году Коммунистическая партия и Советское правительство приняли решение о создании Гимна Советского Союза. К выполнению этого ответственнейшего задания были привлечены десятки поэтов и композиторов. Авторитетная комиссия во главе с Климентом Ефремовичем Ворошиловым в течение ряда месяцев знакомилась и прослушивала предлагаемые варианты. Требуется ли объяснять, как я был счастлив, узнав, что именно мой текст одобрен комиссией. Со временем возникла необходимость внести в текст гимна изменения. Мне, как автору первого гимна СССР, была предоставлена возможность создать новую редакцию текста. И я, конечно, счастлив, что эта работа оказалась успешной. Не могу не выразить своей благодарности Центральному Комитету нашей ленинской партии и лично Леониду Ильичу Брежневу за высокое доверие.

В этот момент старый маразматик взглянул на своего сына, давно подававшего ему весьма недвусмысленные знаки, и замолк. Все кругом шептались, но никто не решался подать голос. После минутного замешательства старик заговорил вновь:

— Простите, товарищи! Я хотел сказать совсем другое. Я хотел сказать, что у нас сейчас перестройка, и мы должны говорить про товарища Сталина совсем не то, что мы говорили про него раньше. Но это, товарищи, отнюдь не означает, что раньше мы врали. Просто раньше мы не знали всей правды, а теперь товарищ Горбачев нам все рассказал. Но, несмотря на это, мы должны сохранять революционную бдительность. Товарищи! Совершенно необходимо одергивать таких товарищей, которые, прикрываясь гласностью, позволяют себе критику в адрес отдельных особо высоко стоящих товарищей. Совершенно недопустима критика в адрес Владимира Ильича Ленина, так много сделавшего для нашей страны, для всего человечества!..

Взглянув на сына, старик снова умолк. Вглядевшись в старика повнимательнее, Ульянов с содроганием обнаружил, что у того свиные уши. Ропот вокруг усиливался и постепенно перерастал в хрюканье.

— Неужели все русские стали такими? — ужаснулся Ульянов.

— Нет, конечно! — успокоила его Мнемозина. — Все «такие» собрались сегодня здесь. Но даже здесь сейчас не все такие. Среди присутствующих и истинно религиозные люди, и искренние поклонники покойного полковника, и почитатели старинных русских традиций. Все же в основном здесь сейчас такие, как этот старик. Подавляющее же большинство русских вне стен этого собора — нормальные люди.

— А где они сейчас? — с надеждой спросил Ульянов. — Можно мне их увидеть?

— Они повсюду: в библиотеках и на рок-концертах, в барах и в ресторанах, на спортплощадках и на улицах города. Но вы не можете их видеть, Владимир Ильич. Вы давно умерли и можете видеть только то, что я вам хочу показать. Вам здесь разве не интересно?

Хрюканье кругом становилось нестерпимым.

— Это же свиньи! — в ужасе закричал Ульянов.

— Не все здесь свиньи, — спокойно ответила Мнемозина. — Кроме того, ваше сравнение неоригинально. Этих людей уже неоднократно сравнивали со свиньями.

— И как они на это реагировали?

— Долгие десятилетия они делали вид, что не слышат этого.

— А когда услышали?

— А когда услышали, то решили, что это не про них. Подлинный боров в человеческом обличье никогда не признает себя свиньей.

Внезапно хрюканье прекратилось, с треском откинулась крышка гроба, и оттуда выскочил полковник Бздилевич. Указывая пальцем на Ульянова, он злобно закричал:

— А, проклятый воришка! Господа, держите его! Он украл мой бумажник! Это вор, господа!

И вновь поднялся шум. Ульянов вдруг увидел, как немногочисленные Люди, осторожно, боясь задеть свиней, покидают собор. Он инстинктивно протянул руки в сторону Мнемозины, словно прося у нее защиты, и с ужасом обнаружил, что богини рядом с ним больше нет. Домашние, по-человечески одетые свиньи превратились в диких зверей и, угрожающе рыча, начали приближаться к Ульянову. Только старый кабан на кафедре вопил человеческим голосом:

— Господа, что вы делаете!? Это же Владимир Ильич Ленин… Товарищи, это ведь Владимир Ильич Ленин… Владимир Ильич Ленин… Владимир Ильич Ленин… Владимир Ильич Ленин…

В понедельник утром Ульянов предстал перед следователем охранки, ротмистром Жмудой. Чувствовал себя Ульянов отвратительно, поскольку еще не пришел в себя после ночного кошмара. Он настороженно посматривал на щеголеватого ротмистра, словно опасаясь, что тот превратится в свинью. Однако ротмистр был сама любезность, и подобные превращения явно не входили в его намерения. Повторив для проформы те же самые вопросы, которые накануне предлагал Ульянову писарь, Жмуда вежливо сказал:

— Г-н Ульянов, вы были арестованы за драку с неким полковником в пивном баре «Пушкарь», расположенном на Большой Пушкарской улице. Полковник, имя которого нам неизвестно, скрылся с места происшествия, и никакого заявления от него не поступило. Кроме того, согласно некоторым свидетельским показаниям полковник первым нанес вам оскорбление. Таким образом, мы не видим оснований задерживать вас здесь. Сейчас вам вернут вашу шубу, и вы можете быть свободны.

Российская охранка — и это признавали не только ее друзья — хорошо знала свое дело. К концу 1895 года она уже имела досье на г-на Ульянова. В понедельник, 4 декабря, эта папка пополнилась еще одним документом.

Неожиданно легко обретя свободу, г-н Ульянов первым делом отправился в баню. Там он вдоволь насладился русской парилочкой и слегка закрепил успех пивком. Попутно он размышлял на предмет, чем бы ему нынче заняться. Ему следовало бы отправиться к Князю, ведь тот хотел сообщить нечто важное. Но как раз к Князю Ульянову, почему-то, ехать не хотелось. И вообще никого ему не хотелось в этот день видеть. Хотелось побыть одному. В бане Ульянов побрился, переоделся и вышел оттуда совсем другим человеком. Глядя на него, никому и в голову бы не пришло предположить, что он провел ночь в общей полицейской камере.

По пути домой он заглянул к своему любимому пирожнику и купил шесть аппетитных разноцветных кремовых корзиночек и пачку дорогого индийского чая. Ульянов решил посвятить остаток дня работе. Нужно было подготовить материалы для первого выпуска газеты «Рабочее дело», а занимаясь такими делами, он всегда поглощал много сладостей.

Придя домой, Ульянов проветрил свой кабинет, заварил чай в большом серебряном самоваре и засел за работу. Помимо самовара и пирожных на письменном столе лежали экономические справочники России и ведущих европейских держав, а на стене, прямо перед Ульяновым, висела огромная карта Российской империи.

Ульянов поминутно заглядывал то в один, то в другой справочник, делал в них какие-то пометки и размашистым почерком выстраивал бесконечные столбцы цифр на чистых листах бумаги. Время от времени он поднимался из-за стола и устремлял долгий пристальный взгляд на карту. В такие минуты он видел перед собой будущую Россию — государство нового типа, где впервые в истории человечества каждый крестьянин будет наконец иметь по воскресеньям курицу в своем горшке. Ульянов любил мечтать. Именно мечтательность сделала его одним из самых замечательных людей своего времени. Его мечтательность носила сугубо научный характер. Ульянов никогда не задумывался над тем, какие потрясения поджидают человечество на пути в страну его грез. Так и великий генуэзец, всю жизнь упорно стремившийся заглянуть за горизонт, чтобы достичь новых берегов, естественно не предполагал, что побочным результатом его великих открытий станет возрождение самой страшной из форм эксплуатации человека человеком.