Илюха родился семимесячным. И мать так намучалась с ним, что у нее навсегда отпала охота рожать. Долгое время даже у врачей не было уверенности, выживет младенчик или нет. Сразу на него навалились всякие детские и взрослые хворости, ладно, что родственников в ту пору было довольно много, а то бы ребенок и сам умер, и мать бы извел вконец. Обе бабушки нянчились с внучонком через сутки, на большее ни одного нормального человека хватить попросту не могло; а когда передавали смену — как могли, отыгрывались друг на дружке за привалившую мороку.
— Поменьше бы на аборты бегала твоя скромница в девках, дак и ребеночек бы не страдал бы с малолетства. А теперь и выправится, да все одно — не человек, — шипела одна.
— А твой-то, твой-то, сватья, кому он нужон был, твой шибздик, если бы не наша жалельщица! Производи-и-тель! Уж не брался бы, коли толку нет, лучше соседа попросить. Сделал наследничка, ни богу свечка, ни черту кочерга! — кричала другая.
Нетрудно заметить, что, несмотря на серьезные разногласия, в одном бабушки сходились: внук—не жилец. Но обе нянчились с Илюшкой, надо признать, самоотверженно и квалифицированно. Да и другие родственники, чем могли, облегчали жизнь молодых родителей.
И вот когда мальчику исполнился год, результаты героических усилий начали сказываться.
— Ну вот, — сказали врачи, — поздравляем. Теперь ваш мальчик станет расти не по дням, а по часам. Радуйтесь и будьте счастливы. Вы это заслужили.
Но родители и все остальные были так измучены продолжительными хлопотами, что сразу почувствовать себя счастливыми не смогли. Ощущение счастья пришло значительно позже и по другим, для каждого своим поводам. Да и не ко всем. Однако каждому довелось пережить благодаря мальчику хотя бы несколько трудных часов, и потому мальчик рос любимым всеми. Правда, каждый родственник выражал эту любовь по-своему: одни дарили игрушки и конфеты, другие рассказывали сказки, третьи ласково агукали, говорили: «Ах ты наш недоносочек ненаглядный!» — и смаргивали украдкой непрошенную скупую слезу. Ну, возможно, слезы и не было, это я так, чтобы красивше звучало. А четвертые шлепали ребенка по попке и любовно ставили щелбаны, от которых из его глаз летели искры. Бывает и такой способ выражения любви. Но это позже, когда Илюша окончательно повернулся к жизни.
Только после четырех лет его рискнули отдать в садик. Первый год он, как и ожидалось, почти полностью проболел, что и у нормальных детей не редкость. Может, наши садики рассчитаны на детей эскимосов, не знаю. Не занимался этим вопросом специально.
Первый год проболел Илюша, а потом ничего, притерпелся, знать. Закалился. И только малый рост остался у него — в память об однообразной и малоинтересной внутриутробной жизни.
В садике и в школе он был самым маленьким. Правда, потом все-таки подтянулся и набрал целых сто шестьдесят сантиметров, что по нынешним временам для мужчины до обидного мало, а по ранешним — ничего. И даже почти хорошо.
Но никогда Илюху всерьез не обижали. То есть обижать-то, конечно, обижали, но не больше, чем любого другого одногодка. Он хоть и был самым маленьким и самым слабосильным среди всех сверстников, но когда дело касалось его мужской чести — шел напролом. И в ситуациях, когда подавляющее большинство детей, да и взрослых, предпочитает спасаться бегством или, при отсутствии необходимых условий, начинает искать компромисс для заключения, по возможности, справедливого мира или, на худой конец, просить об унизительной пощаде, — Илюха пугал дюжего противника неукротимой храбростью и безрассудным нахрапом. Бывало, он уже лежал на полу с разбитыми губами и фингалом под глазом, а из носу текли кровавые сопли, лежал, не в силах подняться, а сам продолжал кусать, царапать и пинать обидчика. И тот удивленно отступал. Но Илюхе этого было мало. Он вставал, пошатываясь, и снова бросался в бой. И торжествовал, видя позорное бегство превосходящих сил. Хотя, конечно, потери той и другой стороны были не соизмеримы. Но разве в этом дело!
По вдохновению Илюха и сам мог напасть на любого, но это случалось довольно редко, а где-то лет с четырнадцати прекратилось совсем . Так что, в основном, рос Илья человеком мирным и отходчивым.
Но еще в садике стала замечаться за ним одна любопытная особенность, которая с годами не исчезла, а переросла, можно сказать, в самое главное и примечательное качество взрослого Ильи.
Прекрасный, правда, я не считаю это определение очень удачным, но моим мнением, когда его придумывали, никто не поинтересовался, так вот, прекрасный пол относился к Илюхе с самого раннего детства с неизбывным, болезненным интересом. Да-да, я не оговорился, именно весь пол, а не его отдельные представители! В смысле, представительницы.
— Дай, — говорил маленький Илюша девочке, у которой в руках была игрушка, только что отбитая ею у лучшей подружки.
И девочка безропотно подчинялась. Больше того, она начинала отнимать самые лучшие игрушки у других детей и приносить их к ногам своего повелителя. Но обычно оказывалось, что она ошиблась в самых лучших чувствах
— Уйди, — говорил ей через некоторое время Илюша хмуро, — надоела.
И девочка уходила в слезах. И плакала, пока за ней не приходили родители, а случалось, что продолжала плакать и дома. А Илья одаривал кратким счастьем следующую поклонницу, потом также быстро охладевал и к ней. Трагедия повторялась. Еще одно разбитое сердце. Но никто и представить не мог, сколько их будет еще на жизненном пути маленького Илюши.
— Тут дело, главным образом, в жалости, — авторитетно утешали родительский состав детсадовские педагоги. — Все-таки самый маленький, самый слабенький.
Матери девочек охотно соглашались и успокаивались, отцы тоже соглашались, но еще долго их мучила обида за своих любимых дочек. Жгучая обида.
Мальчики, конечно, сердились на друга, но в большинстве своем понимали, что физической расправой над соперником любви не завоюешь. Да и побаивались илюшкиных зубов и ногтей. Они даже стремились дружить с малышом, очевидно, интуитивно надеясь, что это позволит им проникнуть в тайну илюшкиных чар и даже, кто знает, возможно, и перенять что-нибудь. Но из этого ничего не выходило.
Мальчики видели перед собой маленького ушастого человечка с глазками навыкат, с редкими рыжеватыми волосиками, тонкого и чуть кривоногого, с вечно недовольным выражением лица, которое получалось от постоянно оттопыренных губ. А больше не видели ничего.
Что видели в Илье девочки, а потом девушки, а потом женщины и даже старушки, сказать не берусь, поскольку к их до сих пор во многом загадочному племени, как вы понимаете, не принадлежу. И выдавать себя за тонкого знатока женских душ тоже поостерегусь. Может, и было в нем что-то, для грубого мужицкого глаза невидимое, а для женского, нежного и ищущего, вполне приметное и зовущее.
А родители Ильи были счастливы. Всяк по-своему.
«В меня пошел сыночек, мал да удал, такой своего счастья не упустит», —самодовольно думала мать. Правда, была еще мысль, что уж коли ее сыночек пользуется такой неслыханной популярностью, то и она могла найти бы в свое время другую, более выгодную партию. Но женщина только вздыхала, думая об этом. Несмотря на то, что ее ум не был чрезмерно отягощен, она хорошо понимала, что в ее возрасте и при ее положении любовные эксперименты вряд ли приведут к душевному покою и радости. Эх, ушло времечко!
«Пусть, так им и надо, — мстительно думал отец, — пусть хоть он отыграется за мои унижения и муки перед бабским сословием! Давай, сынок, давай!»
Да и остальные родственники не могли нарадоваться на своего внука и племянника. У каждого из них, конечно же, были свои счеты с жизнью, и каждый думал, что это его персональный вклад оказался решающим при становлении личности необыкновенного мальчика.
В школе Илья учился довольно средне. На троечки. А по старым меркам, пожалуй, и вообще плохо. Вероятно, это тоже было следствием его неудачного рождения. Хотя и не обязательно. Он бы, может, и не дотянул до аттестата. Но склонные к самопожертвованию девочки сумели умерить свои эгоистические устремления и общими силами, как могли, выручали своего туповатого возлюбленного. А он был чрезвычайно разборчив, и любая отличница посчитала бы за честь дать Илюшеньке списать домашнее задание. Она бы, конечно, с радостью избавила его и от этой черной работы, если бы умела повторить корявый лоботрясовский почерк.
А что касается уроков труда, рисования, черчения и некоторых других предметов, так Илья и вообще не знал никаких забот. От физкультуры он был освобожден по состоянию здоровья, и единственным предметом, которым он овладевал сам, было пение. Петь Илюша любил. Правда, не сказать, чтобы у него был какой-то особенный голос или слух, но пел он смело, громко и с чувством, не отказывался от участия в школьной самодеятельности, между делами мало-мальски освоил несколько аккордов на гитаре. Играл и пел. Он выучил десятка три маловразумительных песенок и регулярно выжимал обильную слезу из поклонниц и поклонников своего таланта. Появились и такие. Правда, они толклись возле маленького барда скорей от зависти, чем от преклонения. Но вслух же про такое не скажешь. Они с радостью подвывали гитаристу и надеялись стать столь же неотразимыми, как недосягаемый кумир. И надо признать, кой-кому удалось обратить на себя внимание не заинтересовавших кумира страдалиц. Жизнь берет свое, и жить хочется всем. Хоть и не совсем так, как мечталось когда-то.
А в старших классах в Илюшу уже вовсю влюблялись молодые и не очень молодые учительницы. Так что школу он закончил вообще довольно прилично.
Трудовая жизнь пошла у Ильи спервоначалу не так удачно, как предыдущая. Работать он не умел, да и слабость здоровья сказывалась. А главное, не любил и не хотел. А начальство у нас — не знаю, к счастью ли, к несчастью ли, а скорей, для кого как — начальство у нас, в основном, мужского типа. Без лишней лирики.
А жить хотелось красиво.
И стал Илюша оказывать честь то одной, то другой. Одна ему за это штаны импортные достала в «Детском мире», другая — курточку кожаную. Третья даже мотороллер в кредит хотела взять, но Илюша великодушно отказался.
— Тяжелый, да и колес мало, еще упаду где-нибудь, — сказал он.
Женщина бы и на что-нибудь более солидное расстаралась, чтобы колес было побольше, если бы Илья согласился подождать. Но он не согласился, потому что уже знал, что в другом месте и ждать не придется.
Надо сказать, что честь свою он оказывал весьма аккуратно, с разбором, детей нигде не оставлял, замужних и пока незамужних обходил стороной, за них и прихлопнуть могли нечаянно на почве ревности. И закатилась бы тогда его яркая бесстыжая звездочка и исчезла бы без следа. Этого он не хотел, и потому пользовал, в основном, вдовушек да разведенок. Правда, и из-за них порой случались неприятности, но до смертоубийства дело, слава богу, так и не дошло.
И хотя влюбленных в Илюшу замужних женщин и девушек в округе было страсть сказать как много, никакой демографической катастрофы не случилось. Девушки рано или поздно выходили замуж, пусть и без особой любви, рожали детей, и показатель рождаемости был на обычном уровне.
Мужчины не чурались Илюшиной компании, случалось, выпивали с ним, они ценили хотя бы то, что вел он себя по отношению к ним по-джентльменски, семей не разбивал, на предложения замужних дам не отзывался, а сам факт предложений не разглашал. Мужчины это здорово ценили, хотя уважения к Илье все-таки испытывать не могли. Наиболее мудрые пытались даже оправдывать его: «Бабы — дуры, а он разве виноват?» Но всех, всех без исключения мучил страшной мукой неразрешимый вопрос: «За что? За что они его так любят, что они видят в нем?»
— Вам не понять, — отвечали свободные женщины. А несвободные ничего не отвечали. Они красноречиво молчали. И я подозреваю, что ни те, ни другие не знали вразумительного ответа на вполне логический вопрос. Потому что у них, как принято считать, другая логика.
Да, мужчины не чурались илюшкиной компании, случалось, выпивали с ним. И все, мне кажется, ради того, чтобы спросить: «Когда же ты, наконец, женишься, Илюха? Мы очень беспокоимся за тебя». Чтобы спросить и получить приятный определенный ответ.
Илюша пожимал плечами.
— Молодой еще, успею, — тихо и, казалось, виновато отвечал он.
— Кого же ты ждешь, какую принцессу?
— Бери выше, не принцессу, а инопланетянку! — грустно улыбался Илья, и было заметно, что он рад бы сделать приятное своим собутыльникам, но в данный момент не может. Никак.
И каждый вновь уходил домой с тяжелым сердцем.
Почему многие думали, что, как только Илья женится, весь этот кошмар разом прекратится? А наверное, потому, что людям всегда свойственно надеяться на лучшее.
И тут прилетели инопланетяне с дружественным визитом. И забрезжила перед мужиками заря надежды. Слабая, едва заметная полоска зари. Пока инопланетяне ездили по Земле, знакомясь с бытом и обычаями аборигенов, мужики прямо извелись все. Если население других мест интересовалось, в основном, достижениями инопланетян в науках, то наших мужиков волновало наличие любви в дальних мирах. А вдруг ее там нет? Вдруг они ее искоренили, как, скажем, мы оспу?
Так и оказалось. Оказалось, что инопланетяне уже давно все это дело поставили на плановую основу. Чтобы не было никаких лишних переживаний, чтобы не падала ритмичность производства. «Хана!» — подумали тогда мужчины и, уже всерьез решив принять крутые крайние меры, в очередной раз пригласили Илью сообразить. Он, видно, что-то почувствовал, хотел отказаться, но его уговорили.
И тут как раз рядом проходили пришельцы. Женщины и мужчины. И одна, совсем юная, была так прекрасна, что, как говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. И даже лучше. Куда нашим местным до нее.
— А спорим, эту уговорю! — вдруг решительно заявил Илюха.
Мужиков аж подбросило. Хотя и не верилось, все-таки плановая основа, но поспешно ударили по рукам. Уж очень хотелось проиграть.
Илюша как вышел, как глянул, так все. Сомлела инопланетяночка. Хоть и была выше нашего молодца на полголовы и внешностью царица.
Словом, когда инопланетяне собрались улетать, она заявила, что остается. Наблюдать и изучать. Спорили, спорили с ней соплеменники. Да как в таком разе переспоришь бабу! Оставили они ее полномочным представителем и улетели, пообещав через сколько-то годов вернуться.
Илюха, как и уговаривались, вскоре женился на инопланетянке. И ничего не изменилось. Только эта любовная зараза постепенно захватила всю Землю.
— Все, ребята, — сказал Илья приятелям, — остальное от меня не зависит. Хоть убейте. Так что идите, налаживайте свою жизнь, а мое дело сторона.
И они пошли. Кто в длительный запой, а кто и стреляться насовсем. Из чего-нибудь. Еще бы — хоть до кого довелись: разве это жизнь?!
Илюха в ту пору служил в ВОХРе стрелком. А жена его устроилась в библиотеку. Ей же потом отчет надо было писать для соплеменников. Ей там, дома, и зарплата хорошая шла, и суточные, и квартирные. Но переводы с других планет еще пока не ходили. И Илюхе это дело сразу не понравилось, он же привык к красивой жизни, а сам эту жизнь по состоянию здоровья обеспечить не мог. Так что скоро инопланетянке пришлось идти на стройку, искать большие заработки.
Словом, через несколько годков от ее прежней красоты мало что осталось. А Илюша стал поколачивать свою законную супругу да погуливать по старой памяти. Она, бедная, даже руки на себя хотела наложить. Едва откачали.
И тут, наконец, за ней прилетели. А она уперлась: только с ним, дескать, родненьким. И он не прочь, надоели, видно, одни и те же рожи.Разнообразия захотелось.
Пришельцы поинтересовались у наших ученых: может, мол, другого кого хотите полномочным представителем? Но у нас, к счастью, в ученых кругах в основном мужчины трудятся.
— Пусть летит, подходящая кандидатура, — сказали пришельцам в Академии наук.
Но земные девушки, женщины и даже старухи продолжали сохнуть по своему Илье еще очень долго, пока корабль пришельцев не отошел от земли на несколько парсеков. Илюхе в те дни сравнялось сорок годиков, и был он интересен всем дамам, независимо от их возраста.
Прошло несколько спокойных лет, и на Земле стала налаживаться прежняя счастливая жизнь. И когда настало время лететь за Ильей на дружественную планету, космонавты, тоже в большинстве мужчины, наотрез отказались. Да и женщины не очень сильно настаивали, потому что успели поотвыкнуть от своего ненаглядного.
Есть, правда, опасность, что пришельцы сами попытаются вернуть нашего феномена на Землю. На этот случай пришлось установить несколько специальных боевых ракет. Пусть только сунутся.