Песнь Сюзанны

1

До первого июня 1999 года Труди Дамаскус считала себя практичной женщиной, которая могла объяснить любому, что НЛО в большинстве своем – атмосферные зонды (а остальные сработаны людьми, желающими покрасоваться на экране телевизора), Туринская плащаница – подделка какого-то мошенника четырнадцатого века, а призраки, включая и Джейкоба Марли[12], – свидетельства психического нездоровья или вызваны расстройством пищеварения. Будучи практичной женщиной, она уважала себя за эту практичность, так что чему-либо суеверному и сверхъестественному не было места в ее мыслях, когда она шла по Второй авеню на работу (бухгалтерская фирма «Гаттенберг, Ферт и Патель») с холщовым пакетом для покупок и сумочкой на плече. Одним из клиентов «ГФиП» была сеть магазинов детских игрушек «КидзПлей», и сеть эта задолжала «ГФиП» приличную сумму. То обстоятельство, что они сами балансировали на грани банкротства, для Труди ровным счетом ничего не значило. Она хотела получить причитающиеся фирме 69211 долларов и 19 центов и провела большую часть отведенного на ленч часа (в одной из дальних кабинок кафе «Блины и оладьи Денниса», которое до 1994 года было рестораном «Чав-Чав»), размышляя над тем, как их заполучить. За последние несколько лет она уже предприняла определенные шаги для того, чтобы фирма «Гаттенберг, Ферт и Патель» сменила название на «Гаттенберг, Ферт, Патель и Дамаскус»; получение долга с «КидзПлей» стало бы еще одним шагом, причем довольно весомым, в этом направлении.

Так что пересекая Сорок шестую улицу и направляясь к большущему небоскребу из темного стекла, который теперь стоял на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы, обращенному к Верхнему Манхэттену[13] (раньше там находился некий магазин деликатесов, а потом некий пустырь), Труди думала отнюдь не о богах, призраках или визитерах из астрального мира. Она думала о Ричарде Голдмане, говнюке, который возглавлял некую компанию, торговавшую детскими игрушками, и о том…

Но именно в этот миг жизнь Труди переменилась. Произошло это, если быть точным, в час девятнадцать минут пополудни, по ЛВВ[14]. Она как раз добралась до бордюрного камня. Собственно, даже поставила на него ногу, когда прямо перед ней на тротуаре возникла женщина. Афроамериканка с большими глазами. Нью-Йорк не страдал недостатком черных женщин, и, видит Бог, большие глаза у них не редкость, но Труди никогда не видела, чтобы женщина материализовалась прямо из воздуха, что, собственно, эта афроамериканка и проделала. Десятью секундами раньше Труди Дамаскус рассмеялась бы и сказала, что нет ничего более невероятного, чем вот такое появление женщины, аккурат перед ней, на тротуаре в Среднем Манхэттене; однако именно так все и случилось. Определенно случилось.

И теперь она знала, что, должно быть, испытывали все эти люди, которые рассказывали о летающих тарелках (не говоря уже о гремящих цепями призраках), как они злились, сталкиваясь со стойким недоверием таких людей, как… да, таких, как Труди Дамаскус, какой она была в один час восемнадцать минут пополудни первого июня, покидая угол Второй авеню и Сорок шестой улицы со стороны Верхнего Манхэттена. Ты можешь говорить людям: «Вы ничего не понимаете, это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СЛУЧИЛОСЬ!» – и не вызывать никаких эмоций. Разве что услышать в ответ: «Ну, наверное, она просто вышла из-за автобусной остановки, а вы этого не заметили», или: «Она, вероятно, вышла из маленького магазинчика, а вы не обратили на это внимания». И сколько ни талдычь им, что нет никакой автобусной остановки ни на одной стороне Сорок шестой улицы, толку от этого не будет. И сколько ни талдычь им, что и маленьких магазинчиков поблизости нет, во всяком случае, после постройки Хаммаршельд-Плаза-2[15], – тебе не поверят. Вскорости Труди предстояло испытать все это на собственной шкуре, и практичные люди едва не довели ее до безумия. Она не привыкла к тому, чтобы к ее восприятию действительности относились как к капельке горчицы, случайно упавшей на стол, которая тут же стиралась, или к кусочку недоваренной картофелины, который небрежно отодвигался на край тарелки.

Никакой автобусной остановки. Никаких маленьких магазинчиков. Только ступени, поднимающиеся к Хаммаршельд-Плаза-2, которые несколько человек облюбовали для ленча, почему и сидели там с пакетами из коричневой бумаги. Но призрак-женщина не спускалась и со ступеней. Фактически произошло следующее: когда Труди Дамаскус поставила свою обутую в кроссовку левую ногу на бордюрный камень, тротуар непосредственно перед ней пустовал. А когда перенесла свой вес на левую ногу, перед тем как оторвать от мостовой правую, появилась женщина.

Какое-то мгновение Труди могла видеть сквозь нее Вторую авеню и что-то еще, очень похожее на вход в пещеру. Потом все исчезло, вместе с прозрачностью женщины. Процесс ее «загустевания» занял, по прикидкам Труди, секунду, может, меньше. Уже потом в голову Труди пришла старая присказка: «Если б мигнула, ничего бы и не увидела», – и она пожалела, что не мигнула. Потому что черная женщина не просто материализовалась из воздуха.

Она отрастила ноги прямо на глазах у Труди Дамаскус.

Именно так: отрастила ноги.

Труди ничего не мерещилось, ее органы чувств ясно и четко фиксировали происходящее, и потом она говорила людям (число тех, кто хотел ее слушать, уменьшалось и уменьшалось), что каждая подробность этого происшествия отпечаталась в ее памяти, как татуировка. Поначалу рост призрака чуть превышал четыре фута. Маловато, конечно, для обычной женщины, полагала Труди, но, возможно, нормально, если ноги начинаются от колен.

Призрак был в белой рубашке, запачканной темно-бордовой краской или высохшей кровью, и джинсах. До колен джинсы облегали ноги, а далее штанины распластались на тротуаре, как кожа двух невиданных синих змей. Потом внезапно штанины раздулись. Раздулись, пусть и звучит это безумно, но Труди видела, как это произошло. И в тот же самый момент рост женщины изменился, вырос с четырех футов и ничего ниже колен до пяти футов с семью или восемью дюймами. Такой трюк Труди с интересом посмотрела бы в кино, но все происходило не на экране кинотеатра, а в ее реальной жизни.

На левом плече женщины висела отделанная материей сумка, похоже, сплетенная из соломки. В ней лежали вроде бы какие-то тарелки или блюда. В правой руке женщина сжимала вылинявший красный мешок, утянутый тесемками. В мешке находился ящик или коробка с прямыми углами, упирающимися в материю. Мешок раскачивался из стороны в сторону, поэтому Труди не смогла полностью прочитать надпись на нем. Разобрала лишь НА ДОРОЖКАХ СРЕДНЕГО МАНХЭТТЕНА.

А потом женщина схватила Труди за руку.

– Что у тебя в пакете? – спросила она. – У тебя есть туфли?

Вопрос заставил Труди взглянуть на ступни черной женщины, и вновь она увидела что-то фантастическое: ступни у афроамериканки были белые. Такие же белые, как у нее самой.

Труди слышала о людях, лишающихся в определенных ситуациях дара речи; именно это произошло и с ней.

Язык присох к нёбу и отказывался опуститься. Однако к глазам никаких претензий она предъявить не могла. Они все видели. Белые ступни. Засохшие капельки на лице черной женщины. Почти наверняка капельки крови. А в нос бил запах пота, словно такая вот материализация на Второй авеню могла произойти лишь при затрате огромных усилий.

– Если у тебя есть туфли, женщина, тебе лучше отдать их мне. Я не хочу убивать тебя, но я должна добраться до людей, которые помогут мне с моим малым, и я не могу пойти к ним босиком.

Этот маленькой отрезок Второй авеню пустовал. Люди, раз, два да обчелся, сидели лишь на ступенях перед Хаммаршельд-Плаза-2, одна парочка смотрела прямо на Труди и черную женщину (в основном на черную женщину), но безо всякой тревоги, даже без интереса, так что Труди оставалось лишь задаться вопросом: что с ними такое, они что, слепые?

Ну, во-первых, за руку черная женщина схватила не их. А во-вторых, не им пригрозила смертью…

Холщовый пакет от «Бордерс» с туфлями, которые она носила на работе (средний каблук, из тисненой цветной кожи), сорвали с ее плеча. Черная женщина заглянула в него, вновь посмотрела на Труди.

– Какого они размера?

Язык Труди наконец-то отлепился от нёба, но ничем не помог: мертвым грузом упал вниз.

– Не важно, Сюзанна говорит, что у тебя, похоже, седьмой размер. Значит, туфли по…

Внезапно лицо призрака словно затуманилось. Женщина с трудом подняла руку, словно плохо ее контролировала, кисть висела, как парализованная, потом ударила себя по лбу, промеж глаз. И разом ее лицо переменилось. В базовом пакете кабельных каналов, на который подписывалась Труди, был и «Комедийный», так что она не раз и не два видела комиков, которые точно так же меняли выражение лица.

Когда черная женщина снова заговорила, голос ее изменился. Теперь к Труди обращалась образованная женщина. И (Труди могла в этом поклясться) испуганная.

– Помогите мне. Меня зовут Сюзанна Дин, и я… я… о… о Боже…

На этот раз боль перекосила лицо женщины, и она схватилась за низ живота. Опустила голову. А когда подняла, вернулась первая женщина, та, что грозила убить за пару туфель. Отступила на шаг, по-прежнему босоногая, с пакетом, в котором лежали элегантные туфли на среднем каблуке фирмы «Феррагамо» и сегодняшний номер «Нью-Йорк таймс».

– О Боже, – повторила она. – Ну почему так больно! Мама! Ты должна заставить его подождать. Он не может появиться сейчас, прямо здесь, на улице, ты должна заставить его немного подождать.

Труди попыталась возвысить голос и позвать полицейского. Ничего не вышло, с губ сорвался едва слышный вздох.

Женщина-призрак наставила на нее палец.

– Теперь можешь убираться отсюда. А если позовешь констебля или поднимешь шум, я тебя найду и отрежу тебе груди. – Она достала тарелку из плетеной сумки. Труди заметила, что кромка тарелки металлическая, острая, как мясницкий нож, и внезапно ей пришлось бороться с мочевым пузырем, у которого вдруг возникло желание опорожниться прямо в штаны.

«Я тебя найду и отрежу тебе груди». – Кромка «тарелки», на которую смотрела Труди, определенно бы с этим справилась. Жик-жик, мгновенная мастэктомия[16]. О Господи.

– Доброго вам дня, мадам, – услышала Труди слова, сорвавшиеся с собственных губ. Голос звучал, как у пациента, пытающегося заговорить с дантистом до того, как закончилось действие новокаина. – Наслаждайтесь этими туфлями, носите на здоровье.

Правда, добрым здравием призрак явно похвалиться не мог. Пусть даже и обзавелся белыми ступнями.

Труди пошла. Зашагала по Второй авеню. Пыталась внушить себе (без всякого успеха), что не видела женщину, которая появилась из воздуха перед ней рядом с Хаммаршельд-Плаза-2, здания, которое работающие там люди в шутку называли «Черная башня». Пыталась сказать себе (и тоже безуспешно), что во всем виноваты ростбиф и жареный картофель. Ей следовало, как всегда, заказать американский блин[17] с яйцом, она пошла в «Деннис» за американским блином, а не за ростбифом с жареным картофелем, и, если вы в это не поверили, посмотрите, что с ней случилось несколькими минутами раньше. Она увидела афроамериканского призрака и…

И ее пакет! Ее холщовый пакет от «Бордерс»! Должно быть, она уронила его!

Какое там уронила. Каждую секунду она ожидала, что эта женщина-призрак бросится за ней, вопя, как какой-нибудь охотник за головами из самых непроходимых джунглей Папуа. Она почувствовала онекалывающее покамение (точнее, покалывающее онемение, но она воспринимала его именно так, а сама спина вдруг стала холодной, чужой, явно ей не принадлежащей) в том самом месте, куда, она знала, вонзится тарелка этой безумной женщины, пустит кровь, разрубит одну почку и, подрагивая, застрянет в позвоночнике. Труди не сомневалась, что вот-вот услышит, как летит тарелка, знала, какой она будет издавать посвист до того, как вонзится ей в спину, и теплая кровь польется по ягодицам, по ногам…

Она ничего не смогла с собой поделать. Мочевой пузырь «сдулся», и на ее слаксах – а она была в дорогом брючном костюме-тройке от Нормы Камали – появилось и начало расширяться темное пятно. К этому моменту она практически добралась до угла Второй авеню и Сорок пятой улицы. И только тут, уже не та практичная женщина, которой она себя считала ранее и какой больше никогда не стала, Труди сумела собраться с духом и оглянуться. Онемения в спине в тот момент она не чувствовала. Лишь тепло в промежности.

А женщина, безумный призрак, исчезла.

2

Труди держала одежду, в которой играла в софтбол[18] – футболки и пару старых джинсов, в стенном шкафу своего кабинета. Вернувшись на работу в офис «Гаттенберг, Ферт и Патель», она первым делом переоделась. Потом сразу позвонила в полицейский участок. Рассказала о случившемся с ней патрульному Полу Антасси, с которым ее соединил дежурный.

Я Труди Дамаскус, – сообщила она, – и меня только что ограбили на Второй авеню.

По телефону голос Антасси звучал очень сочувственно, и воображение Труди незамедлительно нарисовало итальянского Джорджа Клуни. Не такая уж большая натяжка, учитывая имя Антасси и черные волосы и глаза Клуни. Наяву Антасси, конечно же, не имел ничего общего с Клуни, но, черт побери, кто ждет чудес и встреч с кинозвездами! Простые люди живут в реальном мире. Хотя… учитывая, что произошло с ней на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы в час девятнадцать минут пополудни, ЛВВ…

Патрульный Антасси прибыл примерно в половине четвертого, и она начала рассказывать ему все, что произошло, с мельчайшими подробностями, включая онекалывающее покамение спины вместо покалывающего онемения и странную уверенность в том, что женщина готовится метнуть в нее тарелку…

– Так вы говорите, тарелка с заостренной кромкой? – переспросил патрульный Антасси, что-то записывая в блокнот, а после ее ответа: «Да», – сочувственно кивнул. Что-то в этом кивке показалось ей знакомым, но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом, чтобы вспомнить откуда. Потом, конечно, она никак не могла объяснить собственной тупости. Ведь точно такие же кивки она многократно видела в фильмах про рехнувшихся женщин, начиная со «Змеиной ямы» с Оливией де Хевилленд и заканчивая «Прерванной жизнью» с Вайноной Райдер.

Но в тот момент она слишком увлеклась своим рассказом. Расписывала патрульному Антасси, как штанины джинсов призрака ниже колен распластались на асфальте. А когда закончила, впервые услышала предположение, что черная женщина, возможно, появилась из-за автобусной остановки. А потом, вы будете смеяться до слез, другое, что черная женщина, вероятно, вышла из одного из маленьких магазинчиков, каких там тьма тьмущая. Что же касается Труди, то она тогда в первый раз заявила, что на углу нет никаких автобусных остановок, ни на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Верхнему Манхэттену, ни на той, что ближе в Нижнему. А также резонно заметила, что после возведения Хаммаршельд-Плаза-2 на той стороне Сорок шестой улицы, что ближе к Нижнему Манхэттену, не осталось ни одного маленького магазинчика. Впоследствии она чаще всего сначала указывала на отсутствие автобусных остановок, а уж потом – маленьких магазинчиков, и вполне возможно, что со временем ей удастся рассказать все это в одной из программ в Радио-Сити[19].

Труди в первый раз спросили, что она ела на ленч перед тем, как увидела эту женщину, и она впервые осознала: ее ленч практически ничем не отличался, разве что приготовили его в другом, двадцатом веке, от съеденного Эбенезером Скруджем перед тем, как он увидел своего давнего (и давно умершего) делового партнера: картофель и ростбиф. Не говоря уже про горчицу.

Она напрочь забыла спросить патрульного Антасси, не хочет ли тот пообедать с ней.

Более того, просто вышвырнула его из кабинета.

Вскоре Митч Гаттенберг сунулся в дверь.

– Они надеются вернуть тебе пакет, Тру?..

– Отвали, – обрезала его Труди, не поднимая головы. – Быстро.

Гаттенберг глянул на бледные щеки, закаменевшую челюсть. И ретировался без единого слова.

3

Труди ушла с работы без четверти пять, гораздо раньше обычного. Вернулась на угол Второй авеню и Сорок шестой улицы, и хотя онекалывающее покамение вернулось, едва она приблизилась к Хаммаршельд-Плаза-2, не сбавила шага. Постояла на углу, не обращая внимания на поочередно загорающиеся прямоугольные таблички, белый ИДИТЕ и красный СТОЙТЕ. Повернулась на триста шестьдесят градусов, не сходя с места, прямо как балерина, полностью игнорируя тех, кто шел по Второй авеню. Впрочем, и прохожие в той же мере игнорировали ее.

– Прямо здесь, – вырвалось у нее. – Это произошло прямо здесь. Я помню, что произошло. Она спросила, какой у меня размер ноги, и, прежде чем я успела ответить… Я бы ответила, сказала бы и какого цвета у меня нижнее белье, если б она спросила, я была в шоке… прежде чем я успела ответить, она сказала…

Не важно, Сюзанна говорит, что у тебя, похоже, седьмой размер. Значит, они подойдут.

Нет, второе предложение она не закончила, но Труди не сомневалась, что именно это она собиралась сказать. Только ее лицо вдруг изменилось. Как у комика, собравшегося имитировать Билла Клинтона, или Майкла Джексона, или даже Джорджа Клуни. И она попросила о помощи. Попросила о помощи и добавила, что ее зовут… как?

– Сюзанна Дин, – произнесла Труди вслух. – Вот как ее зовут. А патрульному Антасси я этого не сказала.

Нет, не сказала, но кому нужен этот патрульный Антасси? Патрульный Антасси с его автобусными остановками и маленькими магазинчиками. Да пошел он…

Эта женщина… Сюзанна Дин, Вупи Голдберг, Коретта Скотт-Кинг, кем бы они ни были, думала, что она беременна. Думала, что у нее родовые схватки. Я в этом практически уверена. Она показалась тебе беременной, Труди?

– Нет, – ответила она сама себе.

На ближней к Верхнему Манхэттену стороне Сорок шестой улицы вновь засветилась красная табличка с надписью СТОЙТЕ. И Труди вдруг осознала, что к ней возвращается спокойствие. Она успокаивалась лишь потому, что стояла здесь, на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы, рядом с высящейся по правую руку громадой Хаммаршельд-Плаза-2. Словно почувствовала холодную руку, легшую на горячий лоб, словно услышала доброе слово, заверившее ее, что нет причины, нет абсолютно никакой причины ощущать онекалывающее покамение.

Она слышит гудение, вдруг осознала Труди. Сладостный гудящий звук.

– Это не гудение, – уточнила она, когда красная табличка СТОЙТЕ погасла и вновь зажглась белая ИДИТЕ (она вспомнила, как один из ухажеров в колледже сказал ей, что для кармы просто беда, если человек уподобляется световому указателю на пешеходном переходе). – Это не гудение, это пение.

И тут же у нее за спиной – она вздрогнула от неожиданности, но не испугалась – раздался мужской голос:

– Совершенно верно. – Повернувшись, она увидела джентльмена лет сорока с небольшим. – Я постоянно прихожу сюда, только для того, чтобы его послушать. И вот что я вам скажу, раз уж мы, как говорится, всего лишь корабли, встретившиеся в ночи, в молодости у меня все лицо было в жутких угрях. И я думаю, это пение, уж не знаю каким образом, меня излечило.

– Вы думаете, что избавились от угрей, потому что время от времени стояли на углу Второй авеню и Сорок шестой улицы.

Его улыбка, легкая, но приятная, поблекла.

– Я понимаю, звучит безумно…

– Я видела женщину, которая появилась из ниоткуда прямо здесь, – перебила его Труди. – Я видела это три с половиной часа назад. Когда она появилась, у нее не было ног ниже колен. Потом она их отрастила. Так кто безумец, друг мой?

Он смотрел на нее, широко раскрыв глаза, незнакомый ей служащий в хорошем костюме и с чуть ослабленным (рабочий день закончился) узлом галстука, и да, она видела едва заметные рытвины и полосы от давнишних угрей на щеках и лбу.

– Это правда?

Она подняла правую руку.

– Пусть я умру, если лгу. Эта сука украла мои туфли. – Она запнулась. – Нет, она не сука. Я не верю, что она сука. Она была испуганная, босая и думала, что у нее родовые схватки. Жаль только, что я не успела отдать ей мои кроссовки вместо дорогих гребаных туфель.

Мужчина с тревогой смотрел на нее, и внезапно Труди Дамаскус почувствовала жуткую усталость. Она вдруг поняла, что теперь ей придется привыкать к таким вот взглядам. Засветилась белая табличка ИДИТЕ, и мужчина, заговоривший с ней, зашагал через Сорок шестую улицу, помахивая дипломатом.

– Мистер!

Он не остановился, но обернулся.

– Что здесь было в прошлом, когда вы останавливались, чтобы вылечить угри?

– Ничего, – ответил он. – Пустырь за забором. Я думал, он исчезнет, этот прекрасный звук, когда началось строительство, но он никуда не делся.

Он пересек мостовую, ступил на тротуар. И продолжил путь по Второй авеню. Труди осталась на месте, погруженная в свои мысли. «Я думал, он исчезнет, но он никуда не делся».

– Как такое могло быть? – спросила она и повернулась лицом к Хаммаршельд-Плаза-2. «Черной башне». Теперь, когда она сосредоточилась на гудении, оно только усилилось. И стало еще сладостней. Она слышала не один голос – много. Будто пел целый хор. А потом все пропало. Исчезло так же внезапно, как появилась черная женщина.

«Нет, все не так, – подумала Труди. – Я просто потеряла способность слышать его, больше ничего. Если я простою здесь достаточно долго, готова спорить, оно вернется. Господи, бред какой-то. Я рехнулась».

Она в это верила? По правде говоря, нет. Как-то сразу мир для нее истончился, от его реальности осталось совсем ничего, в значительной мере она превратилась в эфемерность. Но никогда в жизни Труди не ощущала себя более практичной, более здравомыслящей. А еще она чувствовала слабость в коленях, жжение в животе и понимала, что вот-вот может грохнуться в обморок.

4

На другой стороне Второй авеню находился маленький скверик. Его украшал фонтан и скульптура черепахи, панцирь которой влажно блестел от брызг. Фонтаны и скульптуры Труди совершенно не волновали, но в скверике она увидела скамью.

Когда опять загорелась белая табличка ИДИТЕ, Труди поплелась через Вторую авеню – прямо-таки восьмидесятитрехлетняя старуха, а не тридцативосьмилетняя женщина в расцвете сил – добралась до скамьи, села. Начала медленно, глубоко дышать, и где-то минуты через три ее самочувствие определенно улучшилось.

Рядом со скамьей стояла урна с надписью печатными буквами ДЕРЖИТЕ МУСОР В ПОЛОЖЕННОМ ЕМУ МЕСТЕ. Ниже кто-то напылил из баллончика розовой краской: Смотри – ЧЕРЕПАХА, панцирь горой. Труди, конечно, обратила внимание на черепаху, но размерами последняя не поражала: скульптура была скромненькой. Заметила она и кое-что еще: экземпляр «Нью-Йорк таймс», скрученный так, как она всегда скручивала свой, если не хотела сразу выбрасывать и имела при себе пакет, куда могла положить. Разумеется, вечером как этого, так и любого другого дня по Манхэттену мог валяться как минимум миллион экземпляров «Нью-Йорк таймс», но этот покупала она. Труди знала об этом до того, как выудила его из мусорной урны, и сразу же нашла доказательство своей правоты: практически решенный кроссворд, она заполняла его за ленчем, записывая буквы в пустые клеточки своими любимыми лиловыми чернилами.

Она бросила газету обратно в урну и через Вторую авеню посмотрела на то место, где изменилось ее представление о мироустройстве. Возможно, навсегда.

«Взяла мои туфли. Пересекла Вторую авеню, присела у черепахи, надела их. Оставила при себе мой холщовый пакет и выбросила „Таймс“. Зачем ей понадобился пакет? У нее не было своей обувки, чтобы положить в него».

Труди подумала, что может ответить на этот вопрос. Женщина положила в пакет свои тарелки. Коп, если б заметил острую кромку, мог бы полюбопытствовать, а для чего нужны тарелки, о которые можно порезаться, схватившись не там, где следует.

«Ладно, но куда она пошла потом?»

Совсем недалеко, на углу Первой авеню и Сорок шестой улицы, находился отель, который когда-то назывался «ООН Плаза». Труди не знала, как он называется теперь, да ее это и не волновало. Не хотела она идти туда и спрашивать, не появлялась ли здесь несколько часов назад черная женщина в джинсах и запачканной белой рубашке. Интуиция подсказывала, что ее версия призрака Джейкоба Марли именно туда и направилась, но как раз в данном случае следовать интуиции и не хотелось. Лучше забыть об этом. Туфель в городе хватало, а вот рассудок, рассудок у человека…

Лучше поехать домой, принять душ и просто… забыть об этом. Да только…

– Что-то не так, – вырвалось у Труди, и мужчина, проходящий мимо скверика, с любопытством посмотрел на нее. Она ответила воинственным взглядом. – Что-то очень даже не так. Что-то…

На ум пришло слово «наклоняется», но она не решилась его произнести. Словно боялась, что слово это, произнесенное, разом превратится в другое: опрокидывается.

Для Труди Дамаскус это лето стало летом кошмарных снов. В некоторых она видела женщину, которая сначала появилась перед ней, а потом отрастила ноги. Это были ужасные сны, но не самые жуткие. В последних она оказывалась в кромешной тьме, звенели какие-то рвущие барабанные перепонки и душу колокольца, она чувствовала, как что-то наклоняется, и наклоняется к точке, пройдя которую остановить падение и вернуться в вертикальное положение уже невозможно.