Пёс дороги

Джек Кейди. Пёс дороги

Брат Джесси похоронил свой «хадсон» в шестьдесят первом, и на дорогах стало тоскливее. Тогда ночами на прорезающей Монтану трассе-2 еще выли моторы машин резервации, и фуры резали фарами темноту. Глухо вибрировали прицепы, и лихой гул раздавался над пастбищами, когда грузовики свистели мимо баров на каждом перекрестке. Власти штата ставили стальные кресты на местах аварий. Возле баров кресты образовывали заросли.

«Хадсон» звался Мисс Молли. Она отмахала 220 тысяч миль, и ни разу сцепление не полетело. С годами она приобрела почтенный вид, свойственный старым механизмам. Массивная и грузная, как тяжеловоз или каменная глыба, одно боковое стекло треснуло, во вмятинах грунт без краски. Она и вид имела бывалой гончей, взявшей след. Я был тогда намного моложе, но не настолько, чтобы не ведать страха. В похоронах крылась какая-то тайна, ведь Брат Джесси устроил их среди ночи.

Когда-то Брат Джесси приобрел восемьдесят акров пастбища, которое тогда гроша ломаного не стоило. Для выпаса на нем места не хватало, а разводить там можно было ну разве что костры. Джесси отбуксировал туда старый жилой фургончик, обложил его тюками с сеном для утепления и воды привез ровно столько, сколько хватило бы одному. К тому моменту, как сдох «хадсон», Джесси готов был взяться за дело.

— Джед, — сказал он мне в ночь похорон, — я намерен войти в историю, и плевать на проклятых демократов в правительстве.

«Хадсон» у жилого фургончика, казалось, вот-вот стартанет в гонке, но бедняга был обречен. Меж весенними облаками пробилась луна, и горные пики на западе засветились снегом. На трассе-2 какой-то лихач на старом плосконосом «форде» переключился на вторую. Прямо-таки слышалось, как стучат цилиндры.

— Кто-то основательно накрутил мальчику хвост, — хмыкнул Джесси. — Похоже, ему дорога в кювет. — Он грустно вздохнул. — Хоть ночь теплая. Зимних похорон я бы не перенес.

— Пес Дороги? — спросил я, имея в виду водителя «форда»: уже одно это говорит, как молод я был тогда.

— Это не Пес, — уверенно возразил Джесси. — Уж Пес-то не помрет в канаве.

Никто не знал, откуда Брат Джесси столько знал, и никто не ведал, был ли он кому-то братом. В тот единственный раз, когда я спросил, он ответил: «Я из такой же любящей семейки, как твоя». Чушь какая-то: мой отец умер, когда мне было двенадцать, мать снова вышла замуж, едва дождавшись моего семнадцатилетия. Она собрала вещи и укатила в Висконсин.

Никто не знал даже, как и когда Джесси попал на землю Монтаны: однажды мы проснулись, а он сидит в баре и выглядит так, словно всегда с нами, а может, так оно и было.

Его восемьдесят акров начали понемногу заполняться. Ветхие печатные станки скалились беззубо, точно болтающие старухи. В притащенной со свалки теплице хранилась собачья еда, запчасти для двигателей, хромовые сушилки из парикмахерских тридцатых годов, грошовая посуда, лезвия для кос, мотки переплетной бечевки, древняя поперечная пила, сиденья из школьного автобуса и еще уйма далеко не столь полезной всячины.

Еще в тепличке жила пара приблудных кошек, но Большой Кот стоял под открытым небом. Это был старый бульдозер Д-6 с ковшом, и время от времени Джесси его раскочегаривал. Но по большей части он стоял себе и стоял. Летом в его тени валялись собаки Джесси: Картошка был коричневым, толстым и не слишком умным, а Чипс — мелким непоседой. Иногда они ездили с Джесси, а иногда оставались дома. Тогда их кормили мы с Майком Тарбушем. Когда случалось что-то важное, собаки путались под ногами. За исключением меня, они одни и пришли на похороны.

— Если делать, — горестно сказал Джесси, — то уж делать.

Он завел Кота и, включив фары, двинул к месту будущей могилы — насыпи, выходящей на трассу. В те времена волосы Джесси еще блестели черным, а в темноте казались и того чернее. Пряди свисали ему на лицо: индейский лоб и шотландский шнобель. Почти все шесть его футов были затянуты джинсой, но он даже поджарым не казался, скорее — тощим. Ступни его были под стать росту, а руки, казалось, их даже превосходили, но гонять Кота он умел.

Я стоял и смотрел, как он работает при луне. В топке бульдозера бился язычок пламени. Огонек вспыхивал на фоне черноты далеких гор и жарко светил под холодной весенней луной. Яму Джесси вырыл быстро, оттащил в сторону кучу земли, а после взялся за тонкости. Он выводил и перевыводил могилу. Вынимал чуточку с одной стороны, сдавал назад, смотрел и решал, что линия ему не нравится. Потом вынимал еще чайную ложку, а после возился с ведущим в могилу спуском. Ясно было: ему нужен легкий уклон, чтобы носом «хадсон» смотрел на дорогу. У старого Картошки был собачий слух, но ни чуточки собачьего здравого смысла. Он залаял на луну.

Тут до меня дошло, что мне страшно. А потом — что мне почти все время страшно. Мне исполнилось девятнадцать, и поговаривали о войне за океаном. Я не хотел про нее слышать. К тому же женщины сводили меня с ума: те, кто говорил «нет», и те, кто говорил «да». Голову сломаешь, пытаясь разобрать, что хуже. Выпадали целые недели, когда я мог выдавать себя за плейбоя, а потом вдруг что-то срывалось. Меня придавливала совесть, и я начинал вести себя, как проповедник.

— Джед! — окликнул из бульдозера Джесси. — Прицепи к Мисс Молли трос.

В свете фар могила напоминала выкопанный в насыпи гараж. Брат Джесси завел в нее Кота, чтобы выровнять скат. Медленно подойдя к «хадсону», я залез под днище и завязал на раме трос. Картошка взвыл. Чипс прыгал, как лохматый демон, вцепился мне в ботинок, словно хотел вытащить меня из-под «хадсона». Лежа на спине, я отбрыкивался от Чипса и завязывал трос. И тут едва не умер от страха.

Ничто на свете не сравнится со звуком стартера «хадсона», с этим сочетанием визга, перестука и рыка. Будь я уже тысячу лет как мертв, и то меня разбудил бы стартер «хадсона». В его рыке таится угроза. А еще обещание, что в любой момент положение может обернуться очень и очень круто.

Сработал стартер. «Хадсон» задрожал. За полсекунды, пока выбирался из-под машины, я успел вспомнить все до единого дурные поступки, какие совершил в жизни. Зуб даю, я был уверен, что отправляюсь в ад. К тому времени, когда я стоял на своих двоих, во мне не было ни кровинки. Когда говорят «бел как мел», имеют в виду парня, спасшегося из-под «хадсона».

Выбравшись из бульдозера, Брат Джесси пару раз меня встряхнул.

— Она жива, — заикался я. — Мотор завелся. Мисс Молли еще даст жару.

С трассы-2 раздался вой Тарбушева «роудмастера» сорок восьмого года. Эту машину Майк любил и проклинал. На восьмидесяти у нее начинал чихать карбюратор.

— В аккумуляторе еще ток остался, — сказал Джесси про «хадсон». — Ты, наверное, его закоротил. — Он набросил трос на крюк бульдозера. — Садись за руль.

Вопреки заверениям Джесси руль казался живым. Я скорчился за ним, пока Кот тащил «хадсон» в могилу. Тормоза дважды заклинивало, но буксирный трос выдержал. Из-за тормозов машину заносило. Всякий раз Джесси чертыхался. В холодном свете весенней луны затененная могила чудилась входом в пещеру, уходящую в темноту.

«Хадсон» не спешил. Мы вывели его на нужное место, а после столкнули багажником в могилу. Из ямы торчал лишь передний бампер. Я готов был поспорить, что Мисс Молли елозит во тьме могилы, хочет выскочить на трассу. А потом она словно приняла какое-то решение и упокоилась. Джесси произнес надгробную речь.

— Эта машина ничего дурного не сделала, — начал он. — Я видел миллион дрянных тачек, но эта была не из таких. Вторая передача у нее работала как гидравлическая, и до семидесяти я разгонялся, не переходя на третью. Верха у нее не было — во всяком случае, у меня не хватило духу его разыскать. Она выжимала сто миль в час в плохую ночь и бог знает сколько — в хорошую.

С трассы-2 доносилось урчание «доджа» пятьдесят шестого Мэтта Саймонса, у «доджа» была коробка на пять скоростей плюс усиленный разгон — и Мэтт жег резину.

Картошка выл протяжно и траурно. Чипс скулил. Джесси почесал в затылке, придумывая, как бы завершить свою речь. Тут его осенило:

— Доказать я не берусь, ведь как докажешь? Но, думаю, эта машина раз сто, наверное, обгоняла Пса Дороги, а может, и двести. — Он собрался было перекреститься, потом вспомнил, что он методист. — Покойся с миром, — сказал он, и на глаза навернулись слезы. — Мало найдется таких, кто способен понять Пса.

Он снова вскарабкался в бульдозер и начал засыпать могилу.

На следующий день Джесси сложил аккуратный холмик и установил табличку, правда, она больше напоминала дорожный указатель:

1947–1961

«хадсон-купе» — Молли.

220 023 мили на восьми цилиндрах.

Скончалась от сломанного коленного вала.

Сохранится в сердце

Джесси Стилла.

Дороги Монтаны длинны и пустынны, а трасса-2 самая одинокая из всех. Выезжаешь на нее у границы с Айдахо, где нет ничего, кроме гор. Медведям и пумам там раздолье, и бобры по-прежнему строят плотины. Трасса проходит мимо нескольких красивых озер. До Канады рукой подать — когда держишь на восток, она слева.

Можно гнать к тем горам? Да. Всю дорогу двухполоска, а в предгорьях петляет. От Либби спускаешься к Калиспеллу и снова рвешь на север. Холмы тянутся до резервации Блэкфит. Оттуда — пастбища до Кат-Бэнка, потом Хавр. Он что-то вроде центра штата.

Дай только мотору реветь от городка к городку. Трасса проходит через десяток мелких и заворачивает на юг. Дальше Глазго и река. Доедешь до Вулф-пойнта, а там поля, иными словами — равнина, вплоть до Чикаго.

Мне не слишком хочется рассказывать про нашу трассу, не то с Востока понаедут чужаки. Кто-нибудь сваляет дурака, входя в слепой поворот. Штат поставит новые кресты. Тут и так народу мрет немало. Да и трасса — не место для малолитражек, жалких шведских трейлеров или расфуфыренного немецкого дерьма. Это трасса для восьмицилиндровой, а то и для двенадцати, если у вас есть такая. В старые-старые дни тут гоняла даже парочка шестнадцатицилиндровиков. На них крыша поднималась, и на слишком большой скорости трением срывало резину.

Скорость скоростью, но тормоза визжали, когда машины свистели мимо могилы Мисс Молли. Заносило прицепы, если водители резко брали вправо. С минуту они сидели на обочине, чесали в затылке, точно не верили собственным глазам. Потом вылезали из кабины, возвращались к могиле и читали надпись на табличке. Многие хватались за бока. Один даже пополам согнулся от смеха.

— Сейчас ребята ржут, — сказал Брат Джесси, — но, помяни мое слово, скоро они передумают. Эдак еще до первого снега.

Поскольку его машина сдохла, Джесси пришлось искать новые колеса. В обмен на старые вилы и комплект дисков он приобрел «шевроле» сорок девятого.

Весь процесс занял какое-то время. Зная Джесси, я решил, что он сменит полдюжины тачек, пока не найдет что-то подходящее. И был прав.

Сначала он появился на старом катафалке «паккард», принадлежавшем когда-то похоронной конторе в Биллингсе. Он получил его за «шеви», а в придачу позолоченный гроб, такой аляповатый, что подошел бы разве что радиопроповеднику. Катафалк он сбагрил Сэму Уиндеру, который собирался ездить на нем охотиться. Но собаки Сэма и близко к нему отказывались подходить. Сэм открыл все окна и заднюю дверь, потом погонял на катафалке, надеясь, что призраков выдует. Однако собаки не смилостивились. Тогда Сэм сказал: «А пошел он…» — и столкнул катафалк в овраг. Из оврага сбежали все до последнего кролики, лисы и прочая живность, и с тех пор никто больше туда не ходил.

Гроб Джесси отдал старику Джефферсону, который поставил его у себя в сарае. Все считали, что Джефферсон долго не протянет, но сам старик решил, мол, никогда не помрет, если его бедное старое тело будет знать, что покоиться ему в этом чудовище. И несколько лет получалось, пока однажды суровой зимой он не порубил гроб на растопку. Но мы до сих пор его помним.

После всех обменов у Джесси оказались «понтиак» сорок седьмого и «форд» модели «Т». «Т» он продал коллекционеру, а «понтиак» и сорок тюков сена обменял на «студебекер» пятьдесят третьего. «Студебекер» он махнул на потасканный пикап и оборудование прогоревшего ресторана. Оборудование он сбагрил какому-то бедолаге, который забрал в голову разориться на ресторанном деле, а пикап обменял на мотоцикл плюс «плимут» пятьдесят первого, едва-едва на ходу. К тому времени, когда он избавился от обоих, карманы у него были набиты деньгами, и ходил он на своих двоих.

— Джед, — сказал он мне, — мы едем в большой город.

Он казался почти счастливым, но я не забыл, как мне было страшно на похоронах. Признаюсь, я немного дергался.

Когда ты в сердце Северной Монтаны, выбирать большие города не приходится. К западу — Сиэтл, дождливый и с капризной погодой. К северу — Виннипег, город коров и ковбоев. На юге — Солт-Лейк-Сити. На востоке…

— К черту, — сказал Брат Джесси. — Едем в Миннеаполис.

То есть под тысячу миль. Часов пятнадцать, смотря какая дорога. По Монтане и Северной Дакоте пролетишь со свистом, но у миннесотских копов юмора ни на грош.

У меня тогда был старый славный «крайслер де сото» пятьдесят третьего. Под капотом у него был порядок, но от подвески взрослый бы заплакал. Однако зверюга была красивая. Как только разгонишься, передние колеса брали, как у гоночной. Обивка — с иголочки. Радио работало. Ни царапины, ни вмятины. Я ездил на машине банкира, а сколько мне было? Девятнадцать.

— Может, послоняемся там, — сказал Джесси. — Рассчитывай на пару ночевок.

У меня была работа, но я сказал себе, что мне давно пора в отпуск, а потому пошла она… Брат Джесси насыпал еды кошкам и свистнул собак. Картошка, большой и глупый, сразу прыгнул на заднее сиденье. Вид у него был выжидательный. А Чипс уперся. Он сперва запрыгнул, но потом сполз назад и залаял. Схватив пса в охапку, Джесси запихнул его к старику Картошке.

— Обивка! — взвился я. Это был первый раз, когда я воспротивился Джесси.

Джесси разыскал кусок старого брезента подстелить собакам.

— Только сделай лужу — и тебе конец, — сказал он Картошке.

И мы неспешно покатили через утро начала лета. «Де сото» держал восемьдесят — многовато, учитывая подвеску. Пастбища уступили место полям. Радио курлыкало что-то из вестернов, потом про цены на говядину и временами какой-нибудь проповедник бормотал про «милость Господню» и про «подайте». Трасса-2 лежала прямая как стрела, иногда плавно поднималась, так что машины бешеными скунсами выскакивали навстречу: сначала вспыхивал солнечный зайчик от лобового стекла, потом из-за переката поднималась сама машина, обычно завывая мотором.

Сразу за Хавром мы наткнулись на чертовскую аварию. Новый микроавтобус «меркьюри» раз пятнадцать перекувыркнулся по полю — с двумя прилично одетыми взрослыми и двумя детьми внутри. Ни у одного не было ни шанса. Их растрясло, как шары в лотерейном барабане. Мне не хотелось на это смотреть.

От серьезных аварий мне всегда нехорошо, но не настолько, чтобы стошнило. Это было бы не по-мужски. Я помолился про себя за этих людей, меня немного трясло. Мы остановились в придорожном баре на пиво и сэндвичи. Собаки выпрыгнули. Стену бара украшали несколько рядов колпаков от колес. Сняв парочку, мы налили в них воды из колонки. Собаки напились.

— Я сам в парочку попадал, — сказал про аварию Брат Джесси. — Съехал на «терраплейне» с моста в пятьдесят третьем. Едва не утонул, черт бы меня побрал. — Джесси не собирался признаваться, что ему тоже не по себе, просто стал задумчив. — Территория у них тут немаленькая, — сказал он в пустоту, — но если пошевелиться, пересечь можно. «Мерк», наверное, нагрузили неправильно, или у него колесо спустило.

Под окнами бара выстроились вдоль трассы восемь крестов из нержавейки. К одному кто-то привязал пластмассовые розы. На другом красовались пластмассовые фиалки и незабудки.

Уходить мы не спешили. Джесси поболтал с парнем за стойкой, я погонял шары на бильярде. Потом Джесси купил упаковку пива, а я пошел в клозет. Поскольку час был еще ранний, там оказалось чисто. Стены недавно покрасили. На них еще ничего не накарябали, только Пес Дороги отметился:

Пес Дороги.

Как дела в Глокка-Море?^{8}

Почерк у него был размашистый и элегантный. Я потрогал краску: еще липнет. Мы разминулись с Псом лишь на несколько минут.

Пес Дороги в чем-то походил на Джесси. Никто не мог сказать в точности, когда он появился впервые, просто возник однажды. Мы начали наталкиваться на прозвище «Пес Дороги» округлым «спенсоровским», как его прозвал Мэтт Саймонс, курсивом. К имени всегда прилагалось какое-нибудь изречение, которые Мэтт считал «загадочными». Роспись и изречения мелькали на стенах клозетов баров, заправочных станций и придорожных кафе во всех четырех штатах.

Поначалу мы не знали маршрута Пса Дороги. Большинство парней связаны работой, домом или ленью, но не он. Впрочем, года через два «хвост» Пса проследили. Его почерк встречался вдоль всей трассы-2, на востоке терялся в Северной Дакоте, исчезал на юге в Дакоте Южной, а после давал кругаля назад через Вайоминг. Севернее он появлялся до самой Миссулы и дальше, пока снова не выходил на трассу-2. Кем бы ни был Пес Дороги, он гонял по одному и тому же квадрату приблизительно в две тысячи миль.

Сэм Уиндер утверждал, что Пес Дороги — коммунист, который преподает социологию в Монтанском университете.

— Прикиньте, — заявлял Сэм, — только в Европе пишут, как он. В США так не пишут.

Майк Тарбуш считал, что Пес — газетный карикатурист на пенсии. Ведь как еще Пес мог проскочить мимо нас, если не в «нэше» или еще в какой-нибудь стариковской таратайке.

Брат Джесси предполагал, что Пес Дороги — водитель грузовика или, может, цыган, но похоже было, что он так не думает.

Мэтт Саймонс утверждал, что Пес Дороги — коммивояжер с тягой к саморекламе. Свою гипотезу Мэтт основывал на одном «загадочном» послании:

Пес Дороги.

«Братья Ринглинг» перекупили «Шапито братьев Барнум» и партию зубной пасты.

Я особого мнения не имел. По мне, Пес Дороги воплощал душу и сердце трассы-2.

Глубокой ночью, когда ревели моторы, я мог сжимать руль и лететь по двухполоске в темноту. Шоссе ночью ни с чем не сравнить. Над стальными крестами встают призраки, и привидения голосуют на широкой обочине. В ночи все тайны мира кажутся естественными. Если воображение подбрасывает тебе призраков, стопорящих машины, — значит, мертвецы лишь доказывают, что жизнь сладко хороша. Я обгоняю чьи-то фары, выезжаю на встречку и сношу дверцы какому-нибудь гуляке, старавшемуся не попасть в кювет. Можно петь, ругаться, молиться. Миля за милей заполняется мечтами о лошадиных силах, и женщинах, и счастливых-счастливых временах. Пес Дороги был частью этой романтики. Он был самой душой тайны: малый заглянул в темное сердце дороги, а летал свободно, отпускал шуточки и делал подписи спенсоровским курсивом.

Но при свете дня все виделось иначе. Отметка на стене клозета показалась очень и очень дурным знаком.

Владелец бара никого не заметил. Он утверждал, что находился в задней комнате, ставил бутылки на ледник. Пес появился и исчез, как призрак.

Мы с Джесси постояли на площадке у бара. Жаркий солнечный свет лежал на поднимающихся хлебах. По боковому проселку катилось облачко пыли. Оно двигалось так медленно, что без труда можно было догадаться: ползет трактор какого-то фермера. Повсюду заливались луговые жаворонки.

— Скорее всего, мы его обгоним, — сказал Джесси, — если поднажмем.

Мы погрузили собак и даже диски повесили на место, потому что так поступают джентльмены. «Де сото» рвался в путь, как рвется любой «де сото». Мы выжали на всю катушку, около восьмидесяти девяти, а под горку, может, и девяносто две. На такой скорости тормоза мало что дают, поэтому лучше уж доверять своему мастерству и резине.

Не знаю, обогнали ли мы Пса. Он, возможно, припарковался в каком-нибудь городке, а проезжая через городки, мы, разумеется, скорость сбрасывали, как и положено добрым соседям. С остановками поесть, отлить и размять ноги в Миннеаполис попали только после полуночи. Когда мы брали ключи от номера в мотеле, Картошка сонно бурчал, Чипс глядел с облегчением.

— Только не влюбись в кровать, — посоветовал Джесси. — Никакой чертов коммивояжер нас под дверью ждать не будет. Кто рано встает, ну и так далее.

Покупать машину с Джесси оказалось упоительнее некуда. В семь утра мы начали объезжать стоянки. Машины выстроились безмолвными рядами, будто рекламщики на групповом снимке. Поскольку это был Миннеаполис, дорогущего железа мы повидали уйму. «Кадиллаки», «паккарды» и «линкольны» пристроились возле «бьюиков» с откидным верхом, «крайслеров» с автоматической коробкой передач и «корветов». «Отличные машины, — сказал про «корветы» Джесси, — но тесноваты. Больше одного мешка собачьей кормежки не увезешь». В задних рядах прикорнули «хадсоны» и «студебекеры». На одной стоянке имелось нечто под названием «классик лейн». «Форд» модели «А» стоял рядом с «пикапом Интернэшнл» тридцать седьмого года. «Корд» двадцать девятого громоздился, как памятник, коим и являлся, ведь мотора-то у него не было. Но, черт меня побери, возле «корда» примостилась «ла салль-купе» тридцать восьмого, так и излучавшая угрозу. Джесси, возможно, купился бы на эту «ла салль», вот только за ней притаилось нечто исключительное.

Последний из быстрых и элегантных «линкольнов», купе пятьдесят четвертого года, такого, как у нее, рыка больше не услышишь. Модель пятьдесят третьего взяла мексиканскую гонку «Каррера Панамерикана», не какое-то там, а настоящее высокогорное ралли. Модель пятьдесят четвертого была улучшенной. А после марка покатилась под откос: компания начала строить машины для бизнесменов и богатых старушек.

Джесси все ходил и ходил вокруг «линкольна», который выглядел так, словно все эти годы его холили и лелеяли. Бесподобный, без единой царапинки, он был красным, почти как пожарная машина, с белым верхом и такой решеткой радиатора, которая и корову бы с пути спихнула. Великолепные колеса. У Джесси сияли глаза. Это была не Мисс Молли, но это была чья-то «мисс». Кругом шастает полно дрянных тачек, но «линк» был не из таких.

— К этой штуковине и запчастей-то, наверное, не сыщешь, — пробормотал Джесси, но ясно было, что мысленно он уже сцепился с продавцом. Он повернулся к «линкольну» спиной. — Пойдем перекусим, — сказал он. — На это может уйти пара дней.

Я словно парил.

— Псу это не понравится, — сказал я Джесси.

— Пес без ума будет, — отозвался тот. — Мы с Псом в одни игры играем.

В девять утра пришел продавец, а в глазах Джесси уже горел огонек менялы. Достаточно будет сказать, что ни до, ни после я не видел, чтобы торговец подержанными машинами плакал.

У бедняги не было ни шанса. Он торчал на своей стоянке целый день, пока мы с Джесси дотошно объезжали всех торговцев в радиусе пяти миль. Мы помахали ему из милашки «кадиллака» пятьдесят седьмого и прокатили мимо в отлаженном «империале» пятьдесят шестого. У него на глазах мы попинали шины всего сколько-нибудь крепкого, а на его стоянку пришли не раньше, чем за четверть часа до закрытия. Мы с Джесси вылезли из «де сото», Картошка и Чипс потянулись следом.

— Приезжаю в Миннеаполис, и всегда одно и то же, — сказал Джесси мне, но достаточно громко, чтобы расслышал торговец. — Моя баба так и норовит подцепить фермера, а мои собаки начинают блевать. — Когда мы подошли поближе, голос у Джесси стал просительный. — Будем надеяться, этот малый поможет ковбою в беде.

Оставалось только восхищаться. Всего две фразы, а Джесси уже сбил бедолагу с толку.

Картошка был такой дурак, что потрусил прямо к «линкольну». Чип, разыгрывая безразличие, сел, свесив язык. Потом он побежал к потрепанному «понтиаку» и помочился на колесо.

— Наверное, я чего-то недопонял, — сказал Джесси продавцу, — ведь у пса отличный нюх. — Он посмотрел на «понтиак». — У этой штуки есть мотор?

Мы проговорили добрый час. Джесси отказывался даже смотреть в сторону «линка». Он всерьез обсуждал «ла салль», даже вывел ее прокатиться пару кварталов. Она была просто душка. У нее имелись форсунки с керамическим покрытием для защиты от жара и ржавчины. У нее был восьмицилиндровый двигатель с таким длинным ходом поршня, что шины плющило уже на второй передаче. Мой «де сото» был хорош, но до той «ла салль» я даже не подозревал, что моя машина, если и зверь, то беззубый. Когда мы уходили со стоянки, вид у продавца был несчастный. Он опоздал к ужину.

— Держись того, что имеешь, — сказал мне Джесси, когда мы забирались в мою «де сото». — Время «ла салль» вышло. Пусть отправляется к коллекционеру. Терпеть не могу, когда хорошая машина сдыхает от отсутствия запчастей.

Мне подумалось, не вспомнил ли он Мисс Молли.

— Потому что, — продолжал Джесси, пиная шину дурацкого «фольксвагена», — великие машины умирают. Я виню в этом немцев.

На следующий день мы сговорились с продавцом на тысячу долларов.

Мы взяли «линк» прокатиться, но сперва и Джесси, и я залезли под днище. На левом заднем крыле скопился свинец, но перед держался надежно. Никто не забил опилками дифференциал. Мы не нашли ни масла в воде, ни воды в масле. Продавец стоял рядом, любуясь блеском своих ботинок. Он был одним из тех людишек с Востока, которые не могут не говорить снисходительно, особенно когда хотят казаться любезными. Клянусь, на нем был белый галстук с красными утятами. Под солнцем Миннесоты его рыжие волосы казались блондинистыми, а на лице высыпали веснушки.

Джесси вел медленно-медленно, пока не нашел интересный отрезок шоссе. Продавец сидел рядом на переднем. Мы с Картошкой и Чипсом устроились на заднем. Чипса как будто подташнивало, но Картошка глядел счастливо.

— Боюсь, — с сожалением сказал Джесси, — мотор чертовски будет реветь. С годами, знаете ли, тишины хочется.

Брату Джесси было чуть больше тридцати, но он дергал себя за нос и за уши, как дряхлый старик.

— Очень-очень надеюсь, — сказал он совсем горестно, — что никто не запихнул в покрышку ботинок.

И тут он дал газу.

Визг вышел на редкость удовлетворительный. «Линк» рванул как ужаленный, голова продавца дернулась назад, его плечи вдавило в спинку сиденья. Картошка издал счастливый-пресчастливый «гав» и высунул морду в открытое окно. Мне хотелось заорать: «Осанна!», но у меня хватило ума держать рот на замке. «Линк» растолкал несколько машин, пролетел мимо грузовика с сеном. Когда за окнами заревел воздух, веснушки на лице продавца выступили бородавками. Старик Картошка так и сидел, высунув нос наружу, и от ветра нос пересыхал. Картошка был так туп, что пытался его облизать, — язык ему тут же сдуло на сторону.

— Да тут одна скорость, — пожаловался Джесси. — Только поглядите.

Он дернул руль, что на скорости девяносто миль чувствовалось основательно. Галстук продавца улетел тому за плечо. Красные утята стали точь-в-точь цвета веснушек.

— И-и-су-се, — выдавил он. — Восемьсот — и сбросьте скорость. И для верности уперся руками в бардачок.

Перескочив за сотню, «линк» начал задирать нос. Полагаю, все мы подумали про резину.

Сразу было видно, что Джесси ликовал: под педалью газа еще оставалось место.

— Старею, — заорал он, перекрикивая ветер. — Такая машина не для старика.

— Семьсот, — сказал продавец. — И, матерь божья, притормозите.

— Пятьсот пятьдесят, — отозвался Джесси и вдавил еще чуток.

— Идет, — взвыл продавец.

Лицо у него сморщилось, казалось, он вот-вот заплачет. Тут Картошка расчувствовался и в благодарность стал лизать ему сзади шею.

Поэтому Джесси сбросил скорость и купил «линк». Он повел себя дипломатично, прикинувшись, будто ему жаль, что назвал такую цифру. Добрый он человек. В конце концов, тип-то был лишь торговцем подержанными машинами.

Мы еще ночь провели в мотеле. «Линк» и «де сото» остались в круглосуточной ремонтной: смазка, замена масла, мойка — все по высшему разряду. У Джесси осталась еще куча денег. Утром мы обзавелись новыми джинсами и рубахами, чтобы ехать, как джентльмены.

— Назад двинем через Южную Дакоту, — заявил Джесси. — Есть там одно местечко.

— Что мы ищем?

— Посмотрим, как там Пес, — сказал Джесси, но в чем дело, уточнять отказался.

Мы покатили на запад к Боумену, городку у самой границы с Северной Дакотой. Джесси шел быстро, но не гнал, наслаждаясь поездкой. Я следовал, насколько позволял «де сото». Картошка ехал вместе с Джесси, Чипс сидел у меня на переднем сиденье. Ему как будто стало спокойнее.

Придорожное кафе пряталось среди высоких деревьев. У него даже вывески неоновой не было. Старомоднее некуда.

— Всю мою жизнь про это место слышу, — сказал, вылезая из «линка», Джесси. — Единственный на свете сортир с книгой записи посетителей.

Он направился к задам кафе.

Я потащился следом, и, разумеется, Джесси был прав. Там оказался просто дворец среди клозетов, построенный как коттедж. На мужской половине — три кабинки, хватило места даже для конторки. На конторке лежал старомодный гроссбух, какие когда-то встречались в банках.

— Говорят, в кафе таких целый склад, — сказал про гроссбух Джесси, листая страницы. — С самого основания заведения.

Фолиант, похоже, облагораживал всех, кто бы к нему ни прикасался. На страницах его не встретилось ни одного ругательства. Я прочел несколько записей:

На сем месте 16 мая 1961 Джеймс Джон Джонсон (Джон-Джон) проклинал свой окаянный грузовик.

Был, видел, понравилось, — Билл Самуэльс, Тулса.

Ничегошеньки тут не секут, — Поли Смит, Огден.

Эта ваша Южная Дакота недурна,

но нагоняет тоску.

Вкалываю в Такоме,

потому что мальцам нужны ботинки, — Грустный Джордж.

Брат Джесси перелистнул страницы.

— Мне даже говорили, — сказал он, — что тут Тедди Рузвельт опорожнялся. Отличное место и со своей историей. — Листая, он напевал под нос. — Ага, Пес и здесь отметился. — Он указал на страницу:

Пес Дороги.

Беги, беги, не бросай зря словечек.

Меня не поймать, я — Пряничный человечек.

Джесси только усмехнулся:

— Взвинчивает ставки, а? Как по-твоему, дело принимает крутой оборот?

Джесси вел себя так, будто знал, о чем говорит, но за себя я бы не поручился.

Направляясь домой, мы не знали, что кладбищенский бизнес Джесси вот-вот расцветет. Впрочем, Брата Джесси это не слишком изменит. У него и без того всегда водилась сотка в кармане, и человеком он был обычно жизнерадостным. А изменят его Пес Дороги и Мисс Молли.

Проблемы начались вскоре после того, как мы пересекли границу Монтаны. Джесси гнал на «линкольне», а я, как мог, поспевал на «де сото». Мы ехали по трассе-2 навстречу красному закату. Случается, выпадает такое волшебное лето, когда из Британской Колумбии регулярно приносит дожди и все растет как на дрожжах. Вот и нынче кролики толстели и глупели и лисы становились крупнее. Гремучки выползали из канав погреться на раскаленном шоссе, — неспортивно переезжать их пополам, надо суметь попасть по голове. На заграждениях сидели белобровые дрозды, и вдоль обочины мелькали выискивающие падаль черно-белые сороки.

Сразу за Уолф-пойнтом мы уперлись в чертовскую аварию. Выезжая из-под горки, парень на стареньком «кайзере» влетел в бензовоз, и тот загорелся. Дым поднимался черный как вороново крыло, и мы за пять миль его увидели, а к тому времени, когда добрались до места самой аварии, водитель бензовоза стоял посреди шоссе: весь белый и трясся. Тип в «кайзере» так и остался в кабине. Страшно было смотреть, как быстро делает свое дело огонь, а еще страшнее — на скелет за рулем. Помню, как я подумал, что парень, наверное, умер еще до пожара и что мы чувствуем больше, чем он.

Но и такие мысли не помогали. Я пробормотал молитву. Виноват был «кайзер», но водитель грузовика, как истинный пресвитерианин, винил и себя тоже. Джесси пытался его утешить, но безуспешно. Асфальт плавился, вонял и кое-где возгорался. Никто не пил, но уж точно мы были трезвее, чем когда-либо в жизни. Объявились два помощника шерифа, из-за дыма прямо-таки подползли на малой скорости. Через пару часов по обе стороны аварии выстроится, видимо, не один десяток машин.

— Он, наверное, заснул за рулем или пьян был, — сказал про водителя «кайзера» Джесси. — Как, черт побери, можно въехать в бензовоз?

Когда копы открыли шоссе, на равнину уже спустилась ночь. Никому не хотелось ехать больше шестидесяти, даже при яркой луне. Такая ночь словно бы создана для суеверий, в такую ночь того и гляди тебе под колеса выпрыгнет олень или вилорог. Не подходящая ночь для выпивки, бильярда или потасовок в незнакомых барах. В такую ночь полагается быть дома со своей женщиной, если она у тебя есть.

В большинство ночей призраки у стальных крестов не показываются, и уж тем более при луне. Их видно только, когда тьма кромешная, и лишь тогда, когда бары закрыты и перед тобой — одна дорога.

Ни о чем таком я не думал, просто шел за огоньками задних фар Джесси, которые казались широкими мазками в темноте. Чипс сидел рядом серьезный и грустный. Я почесал его за ухом, чтобы подбодрить, но он только лег и шмыгнул носом. Чипс — чувствительный пес. Он знал, что мне не по себе из-за той аварии.

Первый призрак замерцал на левой обочине. Это была дамочка, при том, судя по длинным белым волосам и длинному белому платью, довольно старая. Она то возникала, то пропадала, может, была и не призраком вовсе, а дорожной фата-морганой. Чипс был так угнетен, что ее даже не заметил. И Джесси не заметил тоже, раз не помигал мне фарами.

Еще десять миль все шло как обычно, а потом вдруг справа возникла целая орава. В свете фар рощица крестов сияла серебристо-белым. Призраки перетекали один в другой. Непонятно, сколько их было, но все они, очевидно, чего-то ждали. Они напоминали людей, выстроившихся ради групповой фотографии. Джесси никак не дал понять, что тоже их видел. Я сказал себе: мол, соберись. Последние две ночи мы мало спали, вечером до того крепко выпили. Мы отмотали почти две тысячи миль.

Увещевание как будто подействовало. Еще двадцать миль, может, тридцать — ничего. Ветер залетал в открытые окна «де сото», из радио неслась в основном статика. Я сбросил ботинки, потому что так легче не заснуть: пятки-то у всех чувствительные. Потом по правой обочине показался одинокий призрак — и началось.

Как можно смеяться, если ты мертв, для меня загадка. Этот призрак был высоким, с индейскими волосами, как у Джесси, и, клянусь, выглядел он, как Джесси, ну прямо вылитый. И к тому же развеселый. Он хлопал в ладоши и приплясывал. А после подал мне старый знак водил: «Гони!» Он танцевал, и его руки выписывали в воздухе круги. Свет фар прошел сквозь него: за ним на обочине встала высокая трава, а его ноги превратились в колонны тумана. Но он все равно плясал.

Это не был обман зрения. Это была самая настоящая галлюцинация. Ночное шоссе заполнялось фантомами. Когда случаются такие страшные штуки, пора съезжать на обочину.

Только вот я не мог. Что если я съеду, а это не галлюцинация? Помню, как думал, что мало кто любит проповедников — пока не прижмет. Мне казалось, мы с Джесси несемся через «Книгу откровений». Сбросив скорость, я поморгал фарами. Джесси не среагировал, потом с Чипсом стало твориться что-то странное.

Он не лаял, нет, он пищал. Встал на переднем сиденье, глядя в заднее окно, и лапы у него дрожали. Он трясся, пищал, трясся и… «Ииии… Иииии…ииии…» Фары за нами быстро приближались.

Меня сотню раз нагоняли среди ночи лихачи, которые смерти в кювете ищут. Свет фар разрезал туман, дымку или темноту, когда никому не следовало бы идти больше сорока. Случалось, меня обходили пьяницы и самоубийцы. Но ни одни фары ни разу не приближались так быстро, как те, что начали сейчас подмигивать в зеркальце заднего вида. Трасса-2 скоростная, но это же не солончаки Юты. Сумасшедший за мной пытался установить новый рекорд в гонках по шоссе.

Никогда не связывайся с идиотом. Я дал по тормозам и покатил по инерции, мигая — мол, ухожу на обочину. Пусть себе гонщик едет. К чему мне его неприятности? А вот Джесси все гнал. Казалось, он вообще фар не видит. Чипс пищал, потом скатился с сиденья на пол и по-собачьи заплакал.

Минуты полторы я боялся смерти. На секунду мне показалось, что я уже умер. Ветер бил «де сото» в бок. Ветер завывал, как это бывает только зимой. Фары пронеслись мимо… И в свете собственных фар я увидел… изгиб «хадсонова» крыла! Да будь ты миллион лет мертв, такой изгиб все равно узнаешь. Увидел наклонные маленькие, прищуренные задние фары «хадсона», его наклонную дверную стойку. Увидел раздробленное отражение «де сото» в треснувшем стекле со стороны водителя. Услышал рев восьмицилиндрового и грохот вихляющего коленчатого вала. Мимо меня пронесся покатый силуэт Мисс Молли. Из выхлопной трубы летели искры, Мисс Молли выла, как ракета.

Чипс был не единственный, кто завопил. Мой собственный голос вторил вою Мисс Молли, — но Джесси гнал в трех-четырех милях впереди. Не прошло и двух минут, как Мисс Молли обошла «линкольн» с легкостью, словно колеса ему залили в бетон. Искры летели, как фейерверк четвертого июля, и рядом с ними поблекли фары Джесси. «Линк» покачнулся, когда Джесси взял к обочине. Ветер кувалдой бил в мой «де сото».

Прищуренные фары танцевали вдали на шоссе, а после мигнули и исчезли, когда Мисс Молли перевалила за холм или пропала. Ночь стала чернее черного. Из ниоткуда налетело облако и скрыло луну.

В свете моих передних фар танцевал призрак. Готов поклясться, это был Джесси. Он смеялся, точно хорошей шутке, но подал старый дорожный знак, мол, «притормози» — ладонью вниз, точно поглаживал невидимого щенка. Совет я счел здравым: черт меня побери, этот тип мне почти нравился. После Мисс Молли веселый призрак казался прямо-таки приятной компанией.

— Хрень адова, — сказал Джесси, когда я, остановившись за «линком», подошел к дверце, но в следующие пять минут ни слова больше не промолвил.

Старый пес Картошка распростерся на сиденье, а Джесси растирал ему уши, стараясь привести в чувство. Вид у Джесси был, как у человека, только что встретившего Иисуса. Его рука нежно гладила уши Картошки, в голосе звучало благоговение. Просветление Брата Джесси долго не продлилось, но в тот момент было прекрасным. В его глазах сиял огонь спасения, и худые плечи даже не вздрагивали.

— Сейчас бы сигару, — наконец пробормотал он и моргнул. Он никогда не плакал, если был другой выход. — Она что-то пытается мне сказать, — прошептал он. — Давай найдем бар. Мисс Молли — на небесах для машин, уж ты мне поверь.

Мы тронулись, нашли бар и припарковались. Выпили пива и поспали на задних сиденьях. Ни одному из нас не хотелось возвращаться на трассу.

Проснувшись жарким и ясным утром, мы обнаружили, что Картошка поседел. Пса это как будто не беспокоило, но до конца жизни он оставался каким-то задумчивым.

— Прямо-таки картофельное пюре, — скупо прокомментировал Джесси.

Домой мы тащились, будто две клячи. Мимо свистели «настоящие мужики», ругались на нашу старушечью скорость. Мы решили, что пусть себе злятся, позлятся и охолонут. К двум пополудни мы добрались до фургончика Джесси.

Тут все разворачивались очень быстро. Стоило Джесси припарковаться возле фургончика, как из «линкольна» выпала ходовая. Правая сторона с грохотом рухнула, правая шина села. Джесси побелел еще сильнее меня, а во мне не было ни кровинки. Он гнал на скорости больше ста миль. Каким-то образом, лазая под днищем, мы что-то пропустили. Плечи и ноги у меня так тряслись, что я не сразу выполз из «де сото». Чипс повел себя вежливо. Просто тявкал от счастья, что вернулся домой, но не прошелся по моим коленям, когда мы вылезали.

Ни один из нас не держался на ногах. Джесси выбрался из «линка» и привалился к нему. Было видно, как он прокручивает в уме все варианты и приходит к единственно разумному выводу. Какой-то жестянщик свинтил ходовую без контргаек, без шплинтов, пружинящих шайб, вообще без какого-либо крепежа. Он просто накрутил старую добрую гайку, и та разболталась.

— Мисс Молли знала, — прошептал Джесси. — Вот что она пыталась сказать.

Стоило это произнести, как ему сразу полегчало. Его лицо обрело краски. Он заглянул за угол фургончика посмотреть на могилу Мисс Молли.

Там торчал со своим «бьюик-роудмастером» сорок восьмого Майк Тарбуш. Рядом с ним стоял Мэтт Саймонс, а бок о бок с «роудмастером» — «додж» пятьдесят шестого, вид у него был самодовольный, что, впрочем, свойственно «доджам» этой модели.

— Пожалуй, — прошептал Брат Джесси, — надо помалкивать о прошлой ночи. Не то пойдут слухи, что мы мозги пропили.

Он взял себя в руки, лицо сделал такое, как лошадь, когда хочет улыбнуться, и направился к «роудмастеру».

Вид Майк Тарбуш имел похоронный. Он сидел на выпуклом багажнике «бьюика» и смотрел на далекие горы. Майк носил одежду самых больших размеров и все равно выглядел грузным. Он отпустил густые рыжие усы, чтобы восполнить отсутствие волос на голове. Время от времени он похвалялся криминальной карьерой, которая сводилась к трем дням тюрьмы за увечья, причиненные бильярдному столу: он выбросил его в окно бара.

Сейчас его усы обвисли, и Майк словно съежился в огромной куртке. Капот «роудмастера» раззявился, выставив напоказ целый букет хворей. Тяга у бедняги полетела ко всем чертям.

Заглянув под капот, Джесси поцокал.

— Знаю, каково тебе, — сказал он Майку и даже погладил «роудмастер». — Я-то считал, что Бетти Лу сто лет протянет. Что стряслось?

Не стоит рассказывать, как взрослый мужик ревет белугой, особенно если он способен оторвать от пола бильярдный стол. Наконец Майк собрался настолько, чтобы поведать, как было дело.

— Мы гонялись за Псом, — начал он. — По крайней мере, мне казалось, что это был Пес. Три ночи назад у Калиспелла. «Голден хоук» просвистел ястребом, словно я на месте стоял. — Майк глядел на дальние горы, словно стал свидетелем чуда или ждал, что оно вот-вот случится. — Уж как этот сукин сын водит, — изумленно прошептал он. — Меня обогнал гребаный «студебекер».

— Очень быстрый «студебекер», — вставил Мэтт Саймонс. Мэтт — настолько же щуплый, как Майк тучный, и у Мэтта есть образование. Впрочем, оно не помешало ему с десяток раз поцеловать ограждения. Выглядит он, примерно как учитель алгебры.

— У Бетти Лу уже карбюратор чихал, а она все тянула, — шептал Майк. — Она так старалась! Спидометр показывал девяносто, а Пес нас уделал. — Он похлопал «роудмастер» по багажнику. — Думаю, она умерла от разбитого сердца.

— У нас три вида похорон. — Голос Джесси звучал сочувственно. — Без излишеств, по обычному разряду и по особому. По особому — с цветами.

Он произнес это совершенно серьезно, и Майк так его слова и воспринял. Он заплатил за «особый разряд», что обошлось ему в шестьдесят пять долларов.

Майк поставил табличку с трогательной надписью:

1948–1961

Двухдверный «роудмастер» — Бетти Лу.

Ушла на небеса, когда гналась за Псом.

Была лучшим другом Майка Тарбуша.

Брат Джесси возился с «линкольном» пока не закрепил ходовую намертво. Он назвал тачку Сью-Эллен, но не Мисс Сью-Эллен, ведь никак нельзя было знать, не приревнует ли Мисс Молли. Когда мы осматривали могилу Мисс Молли, земля на ней была как будто потревожена. В середине лета расцвели полевые цветы, которые Джесси посадил на могиле. Я никак не мог выбросить из головы мысль, что Мисс Молли еще жива и, наверное, Джесси тоже. Про имя «линкольна» Джесси объяснил:

— Я знал одну дамочку в Покателло, ее звали Сью-Эллен. Она, думаю, по мне скучает, — но сказал с надеждой, будто сам не верил.

Похоже, Джесси одолевали мрачные мысли. Вечерами он обычно околачивался в городе, но иногда исчезал. У нас он водил очень и очень спокойно и всегда возвращался домой до полуночи. Лихости у Джесси не поубавилось, но он держал себя в узде. Он утверждал, что ему снится Мисс Молли. Джесси что-то обдумывал.

И я тоже. Мысли о Псе Дороги заполняли мои ночи, а еще не давал покоя пляшущий призрак. К середине лета тревога выгнала меня на трассу под луной. Шоссе разворачивалось в свете фар, как волшебная лента, указывающая путь в города под теплым солнцем, где девушки влюбляются и смеются. А в реальной жизни что-то сломалось.

В следующую переделку с Мисс Молли попал Майк Тарбуш.

Майк возвращался из Биллингса, куда ездил за новой машиной. Однажды воскресным днем он объявился у фургончика Джесси. Монтана нежилась на солнышке. Птицы устраивались отдохнуть на проводах или перекликались в высокой траве. Трасса-2, пустая и долгая, каким только бывает шоссе, словно шла рябью от яркого света. Когда «меркьюри» пятьдесят шестого встал рядом с «линком», смотрелись они, как выставка «Неделя ветеранов» в представительстве «Форда».

— Надо кое-что проверить, — сказал Майк, выбравшись из «мерка».

Тяжело протопав к могиле Мисс Молли, он остановился, что-то рассматривая. Легкий ветерок слегка шевелил цветы. Майк смахивал на медведя, трясущего головой от растерянности. Он перешел к могиле «роудмастера», где вылезла молодая травка.

— Я был трезвый, — сказал он вдруг. — Может, по субботам я и пью, но вчера был трезв, как шериф.

Некоторое время все молчали. Картошка сверкал на солнце седой шкурой и был задумчив. Чипс спал на солнышке рядом с одной из кошек, но вдруг проснулся и, трижды крутанувшись вокруг себя, сиганул под бульдозер.

— А теперь скажите, что я не свихнулся, — попросил Майк, присаживаясь на капот «мерка», такого голубого с белым, зовущего к приключениям. — Тачку зовут Джудит, — продолжал он. — Истинная леди. — Он стер пот с лысой головы. — Меня обогнали Бетти Лу и Мисс Молли. Как по-вашему, нормально? — Он еще промокнул пот и посмотрел на могильные холмики. — Ничуть, — ответил он самому себе. — Ни на грош.

— Что-то не в порядке с твоим «меркьюри», — очень тихо отозвался Джесси. — У тебя шина проколота, или гидравлика вот-вот полетит, или что-то с рулем.

Взяв с Майка слово держать рот на замке, он рассказал про Мисс Молли и ходовую «линкольна». Когда он закончил, вид у Майка был, как у полузащитника, в которого врезалась вся команда разом.

— Даже не думай за руль садиться, пока не найдем поломку, — посоветовал Джесси.

— Машина же за сотню шла, — прошептал Майк. — Я купил ее специально погоняться за одним сукиным сыном на «студебекере». — Он перевел взгляд на могилу Бетти Лу. — Это все Пес.

Поломку мы обнаружили сразу. Фильтр топлива терся днищем о крышку клапана. Едва Джесси к нему притронулся, он отвалился. Бензин плеснул на двигатель и свечи. «Мерк» в любой момент мог загореться.

— Напрашивается вопрос, — сказал про Бетти Лу Джесси, когда Майк уехал, — не Пес ли это. Интересно, может, у Пса Дороги зуд на «студебекеры».

Ночи темнели и густели, но любое одиночество на том шоссе — лишь в воображении водителя. Лето перевалило за самые длинные свои дни, и закаты начали загораться раньше, а призраки вставали у крестов, едва успевал погаснуть дневной свет. Мы мотались на работу и назад, в город. Моя работа на заправке была постоянной, но до оскомины рутинной. Серьезных дел нам не доверяли — никакого там восстановления мотора или трансмиссии, только регулировка да замена шин. Мне ужасно хотелось познакомиться с милой девушкой, но ни одна девушка в здравом уме не станет иметь дело с заправщиком.

Однако ночи были иными. Я решил, что схожу с ума, а Джесси с Майком и того хуже. Джесси, похоже, разобрался, что у него к чему. Он утверждал, что Мисс Молли его оберегает. Джесси и Майк гоняли на дальние расстояния, просто чтобы моторы у «линка» и «мерка» поревели. Выпадали ночи, когда они проносились мимо меня на скорости, какую ни один нормальный человек не рискнет выжать в темноте. Джесси никогда много не пил, а Майк вообще завязал. Они были слишком заняты играми на трассе. Постепенно копы перестали к ним привязываться, просто заезжали на следующий день к Джесси и оставляли штрафные квитанции.

Призрак танцевал в моих снах по ночам и в снах наяву — за рулем. Когда дневной свет мерк, я проезжал мимо крестов и вспоминал разные аварии.

Три креста стояли по одну сторону железнодорожного переезда, и еще четыре по другую. Три — с тех пор как трое ковбоев из Канады проиграли гонку с поездом. Страшно было так, что даже вспоминать не хочется.

И еще четыре… В пятьдесят девятом четверо вчерашних школьников вылетели на насыпь в ночь после выпускного вечера. А ведь был-то у них старенький «шевроле». Теперь у переезда стояли две девушки в длинных платьях, на лицах — сожаление. Двое ребят делали вид, будто им все нипочем.

Те, что дальше по трассе, — еще до меня. Призрак индейца чаще всего стоял рядом с призраком оленя. Через пару миль упитанный старый фермер смотрел строго, даже сердито.

Все прочие призраки маячили у своих крестов, а пляшущий появлялся, где хотел и когда хотел. Когда он возникал в фарах «де сото», я притормаживал: выглядел он вылитым Иисусом.

— Не хочу про это слушать, — заявил Джесси, когда я попытался ему рассказать. — У меня все на мази. Я даже становлюсь знаменитым.

Тут он был прав. Шутки про Джесси и его похоронный бизнес ходили по обе стороны границы штата.

— Это лучшая реклама, — объяснял он. — Еще до первого снега народ потянется.

— Ты снега не увидишь, — сказал я ему, и это был второй раз, когда я ему возразил, — если не охолонешь.

— Не учи ученого, — отозвался он. — А что до видений, то ночью всякого насмотришься. Ночью трасса другая.

— Теперь они уже и на закате появляются.

— Никаких призраков я не вижу, — отрезал он. — Может, разок-другой Мисс Молли. — Объяснить, что он имеет в виду, Джесси отказался.

К концу лета рядом с могилой Мисс Молли появились новые. Мужик по фамилии Макгвайр привез на буксире «кадиллак» сорок первого года.

1941–1961

«Флитвуд-купе» — Энни.

304 018 миль на плоскоклапанном восьмицилиндровом.

Была светом в окошке ирландца

Пэта Макгвайра.

Сэм Уиндер похоронил свой «паккард» сорок седьмого.

1947–1961

Двухдверный «паккард» — Лоис Лейн,

закадычная подруга Сэма Уиндера,

да обретет покой в железном раю.

А Пит Джонесен — свой пикап.

«Форд-пикап» — Гертруда.

211 000 миль плюс-минус.

Не рычалка, не ворчалка,

Но добрая тягловая лошадка.

Пит Джонесен с ней не один день отработал.

Дороги Монтаны длинны и одиноки, а у границы штата — самые одинокие из всех. От Саскачевана до Техаса — ничего, способного остановить ветер, который поднимается под конец октября, принося живительную прохладу. Дожди уходят плакать на Средний Запад, и трава становится золотисто-янтарной. Гремучки выбирают места повыше для зимовки. Каждая тварь на равнинах начинает запасать жирок на зиму. Вскоре ударит минус тридцать и задуют ветра.

Погода для полноприводных машин. В предгорьях — «интернешнлы» и «форды» с россыпью паршивых микроавтобусов «додж»; настоящие машины и грузовики выстроятся у домов, гаражей и сараев; электропровода потянутся от запальных свечей к батареям отопления и титанам, делая их похожими на свору кормящихся щенят. Работы поубавится, потом не станет совсем. Дальше — по погоде. Бензин, аварийные генераторы, утепление тюками прессованного сена. Лошади, скот и олени смотрятся косматыми под зимними шкурами. Перепроверь аккумулятор. Если твоя тачка не заводится, а до дома две мили, она не умрет, но ты можешь. Школьные автобусы поползут от остановки к остановке, и закутанные ребятишки превратятся в пестрых медвежат, трусящих в гаснущем свете. С севера прилетят на бреющем снежные совы, и по воскресеньям люди потянутся в церковь в ожидании лучших времен, когда появятся развлечения поинтереснее. Мужчины околачиваются в городе, потому что дома или слишком пусто, или слишком тесно, смотря по тому, женат ли ты. Люди сидят перед телевизором, смотрят на дурацкий нереальный мир, где каждый старается быть сексуальным и остроумным, пусть получается у них плохо.

И в девятнадцать лет одиноко. И на работе одиноко, если никто не ждет тебя дома.

До того как вступила в свои права зима, мне втемяшилось повторить маршрут Пса. Сентябрь подходил к концу, скоро снега закроют дороги. Путешествие станет роскошью. Денег у меня, учитывая плату за комнату, бензин и кормежку, хватало от зарплаты до зарплаты. Впрочем, одной получки достало бы на бензин и сэндвичи. Спать я решил в машине. Под охотничью винтовку «Марлин» я одолжил двадцать баксов у Джесси. Ему, кажется, моя идея понравилась. Он даже принес мне утепленный спальник.

— На случай, если шибко похолодает, — усмехнулся он. — А теперь валяй, накрути хвост Псу.

Счастливое было время. Мечты о девушках сами собой отодвинулись на второй план, я катил по вечной земле. Той осенью я научился любить землю, как, наверное, любят ее фермеры. Земля перестала быть подложкой для шоссе. С севера летели клином канадские гуси. Огромное небо Монтаны казалось бездонным. Когда, съехав на обочину, я заглушил мотор, стрекотание кузнечиков смешалось с криками птиц. Позже дикая индейка, умная настолько же, насколько глупа индюшка домашняя, болтала сама с собой, а на меня не обращала ни малейшего внимания.

Пес объявился почти сразу же. В кафе в Мальте:

Пес Дороги.

Простите, это была ужасная ошибка.

Христофор Колумб.

В баре в Тэмпико:

Пес Дороги.

Кто боится большого злого Волка?

В баре в Калбертсоне:

Пес Дороги.

Иди на восток, молодой человек, иди на восток^{9}.

Я миновал Уиллистон и двинул на юг через Северную Дакоту. Пес не показывался до Уотфорд-Сити, а там отметился в клозете на заправке:

Пес Дороги.

Он не исчезнет, будет он

Лишь в дивной форме воплощен^{10}.

И в туалете в Бьютте:

Пес Дороги.

Держусь паинькой^{11}.

Тем утром в Бьютте я проснулся на рассвете: земля лежала, омытая розовым и голубым. В утренней дымке олени паслись бок о бок с коровами. Они сбились в одно стадо, мирное, как сон о том, что у тебя есть свой дом, своя женщина, которая рада тебе, когда ты возвращаешься с работы.

В Боумене Пес отметился в приличном ресторане:

Пес Дороги.

«Невыносимые детишки»^{12} минус один.

Призраки вдоль шоссе не показывались, но трасса есть трасса. Под Спирфишем в Южной Дакоте я сел на хвост массивному «хадсону» модели пятьдесят третьего года. Я не отставал от него до Вайоминга, словно меня к нему привязали. Миль двадцать парень со мной играл, потом ему надоело. Он вдавил педаль и прямо-таки улетел, скрывшись с глаз.

В те дни Шеридан был приятным городком, симпатичным и дружелюбным, к тому же мне опротивел собственный запах. Вскоре после полудня я нашел пятидолларовый мотель с душем. Я привел себя в порядок, надел чистую рубашку, пригладил волосы и почувствовал себя лучше некуда.

Улицы лежали ленивые и пыльные. Перед барами стояли фермерские грузовики, все во вмятинах и натруженные. На тюках сена в кузове одного из них сидел индеец. На нем была шляпа с обвисшими полями, и казался он глазами и сердцем прерий. Он поглядел на меня, как на справного щенка, из которого однажды, возможно, что-то вырастет. Я был не в обиде.

Я проболтался вокруг киоска с содовой в универмаге, потому что девушка там мне улыбнулась. Она была просто красавица. Лицо бледновато, зато солнечно-золотистые волосы и руки нежные. Шанса поговорить не представилось, потому что она стояла за прилавком женского нижнего белья. Я решил, что она погрустнела, когда я ушел.

День клонился к вечеру. Солнечный свет отступал в проулки, тени ложились на противоположную сторону улиц. Все было нормальным, а потом вдруг стало страшным.

Я гулял себе, рассматривал витрины, читал афиши, как вдруг… К «голден хоуку» шел Джесси. Он был в квартале или около того впереди меня, но это точно был он, так же верно, как то, что Бог сотворил солнце. И направлялся он прямехонько к «голден хоуку». Такую машину ни с чем не перепутаешь. «Хоуки» — дорогущие тачки, и компания «Студебекер» не так много сумела их продать.

С криком я бросился к нему. Джесси стоял у машины, вид у него был озадаченный. Когда я добежал, он усмехнулся.

— Ну вот опять, — сказал он, тон у него был насмешливый, но без издевки. Солнце окрашивало его лицо красным, но на джинсы и ботинки легли тени. — Вы считаете меня джентльменом по имени Джесси Стилл.

Тени за его спиной убеждали, что приближается ночь. Закат в прериях короток. А я сказал:

— Что, черт побери, ты делаешь в Шеридане, Джесси? А он:

— Перед вами, молодой человек, не Джесси Стилл.

Произнес он это тихо и вежливо, очевидно, считая, что тема исчерпана. Фразы у него выходили плавные, округлые, да и любезный тон не подходил моему Джесси. Волосы были причесанные, пиджак — явно на заказ, а джинсы — мягкие с виду и дорогие. Сапоги из тисненой кожи почти светились в сумерках. На «голден хоуке» — ни пылинки, обивка такая, что сразу ясно: внутри никогда не возили ни одной запчасти, ни одного инструмента или мешка собачьего корма. Машина сияла. Я почти ему поверил, а потом вдруг — нет.

— Да ты со мной играешь!

— Напротив, — очень тихо отозвался он. — Это Джесси Стилл со мной играет, хотя и не по своей воле. Мы никогда не встречались. — Вид у парня был не то чтобы нервный, а несколько раздраженный. Сев в «хоук», он завел мотор. Тот замурлыкал гоночную мелодию. — Мы живем в большом и ужасно сложном мире, — произнес он, — и мистер Стилл, вероятно, скажет вам то же самое. Мне говорили: мы похожи, как братья.

Мне хотелось сказать что-то еще, но он помахал — очень дружески-и тронулся. Плоский зад гоночного «хоука» бросил мне солнечный зайчик и исчез в тенях. Будь у меня серьезная машина, я помчался бы следом. Ни черта бы мне это не дало, но все-таки лучше, чем ничего.

А так я только изумленно застыл. Меня трясло. Жизнь изменилась и прежней не станет. Ничегошеньки я поделать не мог, а потому пошел искать, где поужинать.

Пес отметился в кафе:

Пес Дороги.

Близнецы Боббси^{13} ходят на гонки.

И… я сидел, жевал жареную говядину с пюре.

И… я понял, что тип в «хоуке» солгал; может, Джесси его брат-близнец?

И… до меня наконец дошло, в каком случайном, в каком рисковом мире мы живем, потому что, даже о том не помышляя, даже не зная, что это происходит, я встретился с Псом Дороги.

Это была ночь снов. Сны не оставляли меня в покое. Пляшущий призрак пытался сказать, что Джесси — один из тройняшек. Призраки среди крестов умоляли подбросить их в никуда, прокатить по длинному туннелю ночи, который вел мимо волшебных стран, но никогда туда не сворачивал. Мне вспомнилось все: сумасшедшее лето, гонка, гонка, гонка под вой моторов. Пес Дороги чуть гнусавил голосом Джесси, а потом вдруг говорил совершенно ясно. Девушка из универмага протягивала мне нежную руку, затем отдергивала. Мне снились сотни придорожных клозетов, баров, кафе, старомодных заправок с ремонтными ямами. Мне снились ледяной ветер и темные-темные дни и ночи долгой зимы, когда ежишься у себя в комнате, потому что слишком тяжело закутываться и выходить.

Я проснулся на заре и спешно залил в себя кофе в кафетерии при пекарне, которая была открыта, так как надо было печь утренние пончики. Я сосчитал деньги и рассчитал мили.

Садясь в «де сото», я подумал, что так и не дал машине имя. Дорога разворачивалась на запад. Она закончилась в Сиэтле, где я продал свою тачку. Все говорили, что будет война, а мне все равно нечем было заняться. Я пошел во флот.

Хороня машины и гоняя по дорогам, Джесси тем летом мне не писал. Но зимой он уж точно был добр. Он кропал длинные послания неуклюжими печатными буквами. Он пытался меня развеселить, и Мэтт Саймонс тоже старался.

Меня определили в лагерь для новобранцев и на курсы механиков, а потом на верфи в Сан-Диего. Я работал там три с половиной года, иногда на кораблях, если они никуда не собирались. Кругом была солнечная земля и улыбающиеся девушки, но, как правило, они влюблялись к десяти вечера и приходили в себя с рассветом. Женщины в барах были моложе и красивее, чем дома. Заразы хватало на всех.

«Бизнес растет, как дурман вонючий, — писал Джесси под Рождество шестьдесят второго. — Этим летом я похоронил четырнадцать машин, одна была фрицевская».

Он целую страницу занял изложением своих принципов. Неправильно закапывать дрянную тачку рядом со стоящими машинами. Но иначе плохо для бизнеса. Он расчистил отдельный участок и делал вид, что это кладбище исключительно для иностранного железа.

«А Майк Тарбуш запил, — сообщал он. — Печальная весть: мы похоронили Джудит».

С «мерком» у Майка никаких забот не возникало. Джудит вела себя, как истинная леди, пока Майк не перевернулся. Однажды ночью он чересчур резко сдал и въехал задом в растяжку вышки электропередач. Это была единственная авария с кувырком, которая произошла на скорости двадцать миль в час.

«Майк никак не уймется, все об этом говорит, — докладывал Джесси. — И Пса он тоже не поймал, но постоянно пытается. Он купил усиленный «олдс» пятьдесят седьмого, который назвал Салли. Вони от нее хоть отбавляй, и выглядит она, как корова».

Дом казался очень далеким, хотя до него было не больше тридцати шести часов — для того, кому не лень покрутить баранку. Я мог взять увольнительную и махнуть домой, но знал, что лучше не надо. Вернувшись, я, скорее всего, там и останусь.

«Джордж Пирсон из магазина собачьего корма заявил, что подаст в суд на Картошку. Хочет установить отцовство, — писал Джесси. — Щенки забавные и как выплюнутые — Картошка».

Тут до меня дошло, почему я тоскую по дому. Конечно, я скучал по родным краям, но еще больше я скучал по людям. Дома все друг другу важны и всех знаешь по именам. Когда кто-то разбился или убился, тебе жаль. В Калифорнии никто никого не знает. Просто сметают битое стекло и живут дальше. Я надеялся, что приживусь. Я получил чин и обзавелся машиной богачей — «крайслером» пятьдесят седьмого с гидравликой, но не мог к нему привыкнуть.

«Не бери в голову, — посоветовал Джесси, когда я написал про встречу с Псом Дороги. — Я уже слышал: есть малый, который выглядит, как я. Иногда такое случается».

Больше он об этой встрече не упоминал.

Шестьдесят третий заканчивался вполне счастливо. Мэтт Саймоне прислал письмо. Сэм Уиндер купил большую рождественскую открытку, и все подписались с пожеланиями. Даже мой старый босс с заправки: «Счастливого Рождества, Джед! Держись подальше от заграждений». Мой босс был не в обиде, что я уехал. В Монтане парню дают свободу выбирать, чего он хочет.

На Рождество шестьдесят третьего Джесси был счастлив необыкновенно. К нему переехала девушка по имени Сара. Она работала официанткой в кафе, и письмо у Джесси вышло довольно короткое. В этом году он похоронил двадцать три машины и прикупил соседний участок. Он заказал настоящий гранитный памятник для Мисс Молли.

«Сью-Эллен — просто душка, — писал он про «линк». — Этот памятник весил, наверное, тонну. Мы едва не погнули заднюю ось, пока везли его со станции».

С Рождества шестьдесят третьего до января шестьдесят четвертого прошло лишь несколько дней, но за это время удача от Джесси отвернулась. Его письмо было для меня реальнее всех дизелей Сан-Диего.

Каждую страницу он обвел черной рамкой. Письмо начиналось неплохо, но катилось под уклон.

«Сара уехала, переселилась в съемную комнату, — писал он. — Наверное, просто со мной не справилась». Он не объяснил, в чем дело, но я своим умом дошел: надо думать, Сара «не справилась» не только с Джесси, ее достала жизнь с ним, двумя его кошками и двумя собаками в фургончике десять на пятьдесят футов. «Думаю, она по мне скучает, — продолжал он, — но, полагаю, ей придется смириться».

А дальше письмо стало совсем ужасным: «Из Канады объявилась стая волков. Старика Картошку они утащили, и глазом не моргнув. Мы с Майком нашли следы и немного крови на снегу».

Я сидел в солнечной комнате отдыха. Кругом матросы играли на бильярде или в пинг-понг. Я воображал снег и лед. Я воображал, как старый Картошка вынюхивает что-то на обычный свой тупой и счастливый манер, ищет кроликов или задирает лапу. Возможно, он даже повилял хвостом, когда показался первый волк. Я сидел, сдерживая слезы, готовый разреветься из-за собаки, а потом и разревелся: пошли они все к черту.

Мир менялся, и назад ничего не вернуть. Я еще раз подал рапорт, чтобы меня отправили в море, а босс в ремонтной развел волокиту и добился, чтобы мне отказали. Он утверждал: мы оберегаем весь мир, заворачивая гайки в моторах.

«На первое место у любителей скоростных машин выходит «додж» шестьдесят второго, — писал в феврале шестьдесят четвертого Мэтт Саймонс, зная, что я пойму: никто не может сказать, какая машина обернется сокровищем, пока модели не исполнится пара лет. — Зима лютая и сказывается на многих из нас. Майк уже научился не давать в рожу полицейскому. Сейчас отсиживает десять дней. Сэм Уиндер умудрился перевернуть «джип», и ни он, ни я не возьмем в толк, как можно перевернуть такую тачку. У Сэма сломана рука, он потерял два пальца на ноге из-за обморожения, так как застрял под кузовом. Потребовалось время, чтобы его вытащить. Брат Джесси ходит черный как туча. Он то исчезает, то снова объявляется, но большинство дней «линк» стоит перед бильярдной. Что до меня, то, думаю, настанет лето, и я немного сбавлю обороты. Полихачил — и хорош! Преподавать в местной школе приехала девушка по имени Нэнси. А ведь когда-то я считал себя законченным холостяком».

В конце февраля пришла открытка. На штемпеле значилось: «Шайенна, Вайоминг» — в самой южной оконечности штата. Написана она была затейливо. Ни с чьим не перепутаешь этот четкий паучий почерк. На ней значилось:

Пес Дороги.

Ручки, ножки, огуречик -

Тебе не отгадать, кто Пряничный человечек.

На лицевой стороне — фотография, сделанная с аэроплана. На ней — овальный автодром, по которому друг за другом гоняются машины. Я не сумел понять, зачем Джесси послал такое, но это ведь мог быть только Джесси. Потом мне пришло в голову, что Джесси и есть Пес Дороги. Потом я прикинул, что это маловероятно. Пес Дороги слишком уж ухоженный и образованный. Он писал элегантно, а Джесси — корявыми печатными буквами. С другой стороны, Пес Дороги понятия не имел, кто я такой. Так или иначе — это Джесси.

«Снега у нас — как до кокоса на высокой пальме, — писал приблизительно в то же время Джесси. — И Чипс сдает. Не притрагивается к кормежке. Даже кошек не гоняет. Чипс как будто никак не перестанет горевать».

В груди у меня екнуло. Чипс всегда был чувствительным. Я боялся, что, вернувшись домой, его не застану, и мои страхи сбылись. Чипс продержался до первого весеннего солнышка и умер, задремав в тени бульдозера. Когда Джесси прислал открытку, мне стало очень больно, но я того ожидал. У Чипса сердце было в правильном месте. Я решил, он сейчас с Картошкой: наверное, носится где-нибудь среди холмов. Я знал, что это полная чушь, но стало немного легче.

Говорят, люди к любому привыкают, но, наверное, кое-кто не может. День за днем, неделя за неделей калифорнийская погода изводила. Иногда с Тихого океана приползало крошечное облачко, и местные поднимали вой: мол, шторм. Иногда температура падала, и местные надевали толстые свитера и куртки. Последнее даже радовало, потому что все спешили прикрыться. За три года я женских тел навидался больше, чем нормальный мужик за целую жизнь. И татуировок на мужчинах тоже. У старшего сержанта в автопарке была единственная на весь свет татуировка с названием «Вид из свиной задницы на лунный свет».

Осенью шестьдесят четвертого, когда отмотать оставалось год, я получил две недели увольнительной и отправился на север, просто гонясь за погодой. Она побаловала сначала в Орегоне дождем, потом в Вашингтоне ливнем. На канадской границе ко мне привязался многострадальный таможенник, решивший, что, учитывая войну, мне нужно политическое убежище.

Я просвистел до Калгари, который встретил меня здоровым холодком. Ветер прочесывал горы, словно гнал меня на юг, домой. Лоси и дикобразы жили своей жизнью. В вышине кружили краснохвостые ястребы. Я не спеша добрался до Эдмонтона, взял на восток до Саскатуна, потом спустился на юг через две Дакоты. В Уиллистоне мне ужасно захотелось сорваться домой, но я не решился.

Пес Дороги истоптал обе Дакоты, но послания становились все более странными. В баре в Эмайдоне:

Пес Дороги.

В Кентукки возьми поправку на ветер.

В забегаловке в Бель-Фурш:

Пес Дороги.

По следу идешь, за своим хвостом гоняясь.

В ресторане в Редберде:

Пес Дороги.

Беги, беги за тысячу речек,

Мы скоро узнаем, кто Пряничный человечек.

В бильярдной в Форт-Коллинзе и того хуже:

Пес Дороги.

Домой, домой, когда разор в голове и моторе.

Пес Дороги, или Джесси, забрался далеко на юг. Раньше он в Колорадо не показывался. По крайней мере, никто о таком не слышал.

Моя увольнительная заканчивалась. Оставалось только сидеть за баранкой. Доехав до Альбукерке, я взял вправо и двинул к большому городу. Всю дорогу меня мучил ужасный страх за Джесси. Дома творилось что-то неладное, и я чувствовал себя виноватым, ведь нечто прекрасное зарождалось между мной и «крайслером». Мы достигли взаимопонимания. «Крайслер» ожил и загудел напевно. Бедолаге всего-то и надо было, что понюхать дорогу. Его воспитали среди уличных пробок и пуделей, но нуждался он в дальних горизонтах и медведях.

После возвращения на базу от письма Мэтту было не отвертеться, даже если я напрашивался на неприятности. Вечер за вечером проходили за жеванием кончика карандаша, мне не хотелось рассказывать ни про Мисс Молли, ни про пляшущего призрака, ни про мои страхи за Джесси. Мужчине полагается помалкивать о своих проблемах.

С другой стороны, Мэтт — человек образованный. Может, он сумеет помочь Джесси, если узнает все. Письмо получилось довольно объемистое. Я отправил его, считая, что скорого ответа ждать не стоит. Дома осень сменилась зимой, и у всех наверняка дел по горло.

Потому я работал и ждал. В автопарке при ремонтной прозябал белый «мустанг» с пятым колесом, оставшийся с прошлой войны. Это была поджарая и голодная с виду зверюга и по-своему чудесная. Я капитально ее отремонтировал, выковырял трансмиссию и приспособил десятискоростной «роудрэнджер». Когда движок у меня заработал гладко, как язык баптиста, флот осмотрел зверюгу и продал ее на лом.

«Машины-призраки — это традиция, — написал под конец октября Мэтт, — и я не рискну утверждать, что они не реальны. Помню, как в три часа летним днем меня обогнал «оберн боуттейл»^{14}. Это случилось десять лет назад. Мне было приблизительно столько, сколько тебе сейчас, а значит, никакого «оберна» во всей Монтане не нашлось бы. Марка ведь вымерла в начале тридцатых.

И все слышали истории про огромные фары, которые налетают из темноты, истории о «мерсерах», о «дьюзенбергах» и «бугатти». Я стараюсь верить, что они настоящие, — жаль было бы, окажись это брехней.

То же верно и для придорожных призраков. Я никогда не видел призрака, похожего на Джесси. Те, которых я встречал, и призраками-то, возможно, не были. Перефразируя эксперта, они могли быть запоздалой отрыжкой от пива, не переварившимся гамбургером или налетевшим туманом. Но опять же, возможно, и нет. В тот момент они казались еще какими реальными.

А с Джесси проблема. В каком-то смысле она не вчера возникла, но лишь с прошлой зимы дела приняли серьезный оборот. Потом появилось твое письмо, и все совсем запуталось. У Джесси есть — или был — брат-близнец. Однажды ночью, когда мы гоняли, он мне про него рассказал, а еще признался, что брат мертв. Потом заставил меня поклясться молчать, и теперь я должен нарушить клятву».

Мэтт увещевал никогда, ни при каком случае ничего не говорить. Он полагал, что между братьями что-то происходит. Он считал, что корни проблемы в прошлом.

«Что-то жутковатое есть в близнецах, — писал Мэтт. — Кто знает, какая магия творится в материнской утробе? Когда близнецы появляются на свет, они растут и учатся, как обычные люди; но какое-то общение (или единение) неминуемо существует и до рождения. Разрыв между братьями — ужасная штука. Разрыв между близнецами предвещает трагедию».

Дальше Мэтт писал, как Джесси совсем сбрендил на дорожных играх, только они теперь ближе к дому. На протяжении всего лета Джесси отъезжал на пятьдесят-сорок миль и несся домой как ошпаренный. Мэтт считал, что открытка, которую я получил от Джесси в феврале, — часть этой игры, и это был последний раз, когда Джесси далеко уезжал от дома. Мэтт предположил, что Джесси использовал кальку, чтобы имитировать почерк Пса Дороги. А еще он полагал, что Пес Дороги — скорее всего, брат Джесси.

«Вполне очевидно, — писал Мэтт, — что брат Джесси жив, а мертв только в переносном смысле, для Джесси. Двойники на свете встречаются, но ты-то описывал совершенно идентичных близнецов».

Мэтт рассказал: Джесси гонял настолько безумно, что даже Майк отказался с ним ездить. Это само по себе было скверно, но, похоже, больше всего Джесси занимает кладбище. Это теперь не просто бизнес. Джесси менялся и менялся, пока не обзавелся трактором и газонокосилкой. Три раза за лето он выкашивал кладбище и подправлял холмики и надписи на табличках. Он полировал памятник Мисс Молли, смахивал с него пыль.

«Это уже не шутка, — писал Мэтт, — и не сентиментальная прихоть. Джесси бросил пить и в городке больше не буянит. Он или гоняет, или ухаживает за кладбищем. Я видел людей, которые кювет себе ищут, но не на такой же странный манер».

Видели, как Джесси, стоя на коленях, молился у могилы Мисс Молли.

«Может, он молился за себя или за Чипса, — писал Мэтт. — Чипс похоронен рядом с Мисс Молли. Никакими словами кладбище не описать, надо видеть собственными глазами. Кто бы подумал, что стольким людям так дороги их машины?»

Далее Мэтт пообещал «справиться в разных местах». «Есть способы разыскать брата Джесси, а по этой части я дока». Он считал это единственным, что еще можно сделать для Джесси.

«Потому что, сдается, я влюбился в романтичную барышню. Нэнси хочет июньскую свадьбу. Мне предстоит еще одна одинокая зима, но ждать будет нетрудно. Нэнси довольно старомодна, и, кажется, я тоже. Я никогда не пожалею о годах гонок по трассам, но рад, что теперь они в прошлом».

А дома зима лютовала. На Рождество пришло длинное письмо от Джесси, кое-что в нем даже казалось вполне здравым.

«Этим летом я похоронил восемнадцать машин. Дела пошли на спад, потому что я утратил хватку. Надо побольше гонять по округе, иначе нужных людей не встретишь. Наверное, прибегну к рекламе.

И кошки сбежали. Я перестал регулярно засыпать им еду, теперь они мышкуют в амбаре на ферме Джимми-Зайди-Попозже. Майк говорит, мне нужно завести собаку, но ни к одной у меня сердце не лежит».

Далее следовали идеи относительно кладбища. Джесси вынашивал грандиозные планы. Он считал, что хорошие кованые ворота произведут нужный эффект и привлекут клиентов. Он подумывал найти тягач, который притаскивал бы «покойные» машины. «С другой стороны, — писал он, — если мужику наплевать, и он не найдет, кто бы отбуксировал тачку, я, пожалуй, не захочу хоронить его железо». Он довольно долго распространялся о принципах, но тут и юрист ногу бы сломал. Он писал что-то про уважение к Мисс Молли, Бетти Лу и Джудит. «Сью-Эллен просто молодчина, — писал он про «линк». — Она прошла двести тысяч миль, за которые я ручаюсь, плюс еще сколько-то до меня».

То есть Джесси наматывал около семидесяти тысяч в год, а это не так плохо. Водители грузовиков делают под сотню. Конечно, они на жизнь зарабатывают.

Потом письмо стало таким сумасбродным, что ему трудно было верить.

«Я разобрался, в чем дело с Псом Дороги. Есть два маленьких мальчика. Мама читала им сказку, и теперь они играют в догонялки. Тот, кого не удается осадить, становится Пряничным человечком. Все сошлось, когда на границе с Колорадо я наткнулся на детишек. Я заехал туда навестить леди, которую знал когда-то, но она переехала, и я решил: какого черта, и поболтался немного по округе, — вот это и навело меня на Пса. Дети были на пикнике воскресной школы, а я дремал на заднем сиденье. Потом подошла жена пастора и увидела, что я не пьян, но пастор тоже там был, и они меня пригласили. Я подъехал к пикнику, и все меня приняли как своего. Так вот, детишки играли, я услышал про пряники и догадался, что Пес из Колорадо».

Последняя страница письма пугала не меньше. Взяв детские мелки, Джесси нарисовал передки «линка» и Мисс Молли. Из-за «портрета» Мисс Молли выглядывал хвост, вероятно, Картошки, а в центре картинки красовалось надгробие с надписью: «ПОКОЙСЯ С МИРОМ ПЕС ДОРОГИ».

Но никаких детишек не было. Джесси не ездил в Колорадо. Джесси ухаживал за своим кладбищем и держался поближе к дому. Джесси играл в притворяшки, или Мэтт Саймонс солгал, а у Мэтта не было причин лгать. Что-то очень, очень нехорошее творилось с Джесси.

Помочь было нечем. Я тянул лямку и писал по письму раз в месяц или полтора, делая вид, будто все в порядке. Я писал про то, что мы будем делать, когда я вернусь, и про «крайслер». Может, смысла тут особого не было, но Джесси многое для меня значил.

В конце апреля пришла открытка, на сей раз из Хавра.

Пес у меня на хвосте. Я это чувствую.

Самая обычная почтовая открытка. Без картинки.

В мае написал Мэтт. В основном о собственных планах. Он с головой ушел в расширение дома, пристраивал еще пару комнат. «Мы с Нэнси не хотим заводить детей прямо сейчас, — писал он, — но когда-нибудь попробуем». Письмо у него получилось бодрое, с дыханием весны.

«Я едва не забыл о главном, — говорилось в нем. — Джесси родом из-под Боулдера в Колорадо. Его родители давно умерли, — по иронии судьбы погибли в аварии. Мать была школьной учительницей, отец — библиотекарем. Эти люди, жившие такой тихой жизнью, каким-то образом произвели на свет буянов, вроде Джесси и его брата. Таковы сухие факты.

Эмоциональная сторона настолько сложна, что ее не изложишь на бумаге. По сути, я сам не доверяю тому, что знаю. Когда приедешь следующей весной, обговорим».

Письмо настроило меня на грустный лад и вывело из себя. На грустный лад, потому что женился не я, а из себя я вышел, оттого что Мэтт сомневался, будто я сумею держать рот на замке. Потом я передумал. Мэтт себе не доверял. Я поступил, как джентльмен, и послал ему и Нэнси симпатичный соусник на свадьбу.

В конце июля пришла еще одна открытка от Джесси.

Он гонится за мной. Я гоняюсь за ним. Если меня не будет, когда вернешься, не переживай. Разное случается. Главное — гнать по дороге.

Тянулось лето. Невзирая на войну, флот распустил «несущественный личный состав». Я отдал ему четыре года, и меня назвали «несущественным». Дни дросселировали, как мотор тяжеловоза с забитыми инжекторами. Случилось одно хорошее. Мой бывший босс передислоцировался на окраину города и открыл свое дело, стал торговать комбайнами и запчастями к ним. И тут же написал, как ему нужен механик по дизелям. Меня переполняли надежды и темные мысли.

В сентябре я стал ветераном, которому полагалась заморская ленточка, потому что работал на кораблях, которые потом куда-то уходили. Теперь я мог вступить в клуб «Легиона»^{15}, что, вероятно, следует считать наградой, ведь у них лучший бильярдный стол в округе.

— Господа, — сказал я ребятам в ремонтной, — Богом клянусь, ваше общество — отрада для души, и никогда не заявляйтесь в Монтану, потому что она разбивает сердца.

Мы с «крайслером» рванули, как щенки.

Проще было доехать до Солт-Лейк, потом подняться к Хавру, но меня гнали смутные идеи. Я свернул на восток на Лас-Крусес, потом дернул на север в Боулдер с мыслью проследить путь Джесси. «Крайслер» гудел и жрал дорогу. Когда я добрался в Боулдер, затея показалась безнадежной. Слишком много народу. Я даже не знал, где начинать спрашивать.

Самого себя дурачить нетрудно. За Боулдером меня осенило, что все это время я держал курс на Шеридан, и даже не на Шеридан, я держал курс на девушку, которая улыбнулась мне четыре года назад. Я нашел ее в скобяной лавке, и никаких колец у нее на руках не было. Я немного покраснел, потом вышел на улицу перевести дух. Я вспомнил, как Джесси тянул сколько требовалось, когда покупал «линк». Похоже, и тут уйдет сколько-то.

Мои карманы были полны денег за расчет и неиспользованные увольнительные. Я поселился в десятидолларовом мотеле. Три дня улетели на знакомство, а потом мы пошли в кино и ужинать. Ее звали Линда. Ее отец был мормоном. Это означало год ухаживания, но от Монтаны до Шеридана не так уж далеко.

Надо было вернуться домой и найти работу, что осчастливило бы мормона. В субботу вечером мы с Линдой сходили на старый фильм, который уже однажды смотрели, но на сей раз держались за руки. Перед домом она меня поцеловала, один раз и очень нежно. Это возместило все тяготы в Сан-Диего. Это дало мне знать, что я снова среди своих.

Через центр я ехал, распаленный всякими мыслями. Спать было слишком рано, а пива мне не хотелось. На окраине притулилось захудалое кафе. Я решил перекусить пирогом и кофе.

Пес тут побывал. Но надпись едва читалась, словно стену оттерли. Сверху красовалась еще одна:

Пес Дороги.

Твидлдум и Твидлди.

Куда им идти? Куда им идти?

Друг друга ждут годище.

У входа на кладбище.

Кафе было сонное. У стойки дремали несколько стариков. Четверо молодых механиков за столиком обсуждали нагнетание топлива. Старики зевали и мирились с их болтовней. По стенам висели выцветшие снимки старых гоночных машин. Парни сидели под фотографией «блюберда». Эта машина установила рекорд скорости по проселку — 301,29 мили в час. Я понял, что попал в кафе гонщиков, и, похоже, они собирались тут очень и очень давно.

Официантка была седеющей и степенной. Над стариками она квохтала так же, как над молодыми. Глаза у нее были, как у человека, знающего, что такое дальние горизонты, что такое ветра, и пожары, и тяжкие времена, знание всего, что или ломает людей, или наделяет мудростью. Лет через двадцать такое выражение, наверное, будет у Мэтта Саймонса. Я попытался представить себе, какой будет Линда, когда ей стукнет столько же, сколько официантке, и картинка мне понравилась.

За стойкой висели фотографии гоночных машин, а по обе стороны двери — обычных моделей. Переиначенные для ралли автомобили пятидесятых ревели подле тачек с форсированным мотором. Стену украшали снимки очень и очень серьезного железа. Среди них я увидел «голден хоук». Подойдя поближе, я разглядел в уголке фамилию «Стилл» — почерком Пса. Что тут такого страшного, но…

Когда я вернулся к стойке, меня трясло. Прямо передо мной симпатичный старикан попивал кофе. Костяшки пальцев у него были ободраны тысячами соскользнувших гаечных ключей. Смазка глубоко въелась вокруг глаз: так бывает, если годы и годы кожи не касалось мыло. Сразу видно, он был надежным малым. Глаза у него были ясные, как у ребенка.

— Простите, что беспокою вас, мистер, — сказал я. — Но вам известно что-нибудь про тот «студебекер»? — Я указал на стену.

— Ты меня не беспокоишь, — ответил он. — А когда начнешь, скажу.

Он постучал себя по виску, словно ставя на место шестерню, затем стал перечислять характеристики мотора в «студе».

— Я говорил про его владельца.

Старику, наверное, понравилась моя стрижка, короткая. Ему понравилось, что меня правильно воспитали. Молодежь редко обращает внимание на стариков.

— Ты все еще меня не беспокоишь. — Он повернулся к официантке. — Сью, — позвал он. — Джонни Стилл заезжал?

Она повернулась от противня, который чистила.

— Почти год прошел, может, больше, — она оглядела стариков у стойки. — Я только вчера из-за него дергалась… — Она не закончила фразу. Все молчали. — Он так незаметно приходит и уходит, что за ним не уследишь.

— А я по нему не скучаю, — встрял один из молодых. — Выглядел он, как утка, но голос у него был, как у воробья. И ногти у него слишком чистые, а это кое-что да значит.

— Потому что Джонни тебя обогнал, — сказал второй молодой. — Джонни всегда тебя обставляет.

— Потому что он чокнутый, — сказал первый. — Есть буйные чокнутые и тихие чокнутые. Этот тип лихач.

— Он через многое прошел, — одернула его официантка. — Джонни многое потерял. Он из тех, кто горюет.

Она посмотрела на меня, точно ждала объяснений.

— Я дружу с его братом, — сказал я. Может, Джонни с братом не ладят? Старик поглядел на меня довольно странно.

— А ты старше, чем выглядишь, — пояснил он. — Джесси давно помер.

Мне подумалось, я сейчас грохнусь в обморок. Руки у меня задрожали, ноги так ослабели, что не встать. За окном кафе витрина загорелась красным, а внутри все притихли, выжидая, может, я тоже чокнутый. Я ковырял пирог. Один из молодых, тревожно поерзав, встал и побрел к двери, размышляя, наверное, не пора ли сходить за обрезом. Остальные трое глядели растерянно.

— Не хочу вас обидеть, — сказал я старику, — но Джесси Стилл жив. Живет в предгорьях. Мы вместе гоняем.

— Джесси Стилл свалился на чертовом «хадсоне терраплейне» в реку Саут Плэтт весной пятьдесят второго, может, пятьдесят третьего. — Старик произнес это очень тихо. — Шину проколол, когда был навеселе.

— Вот почему Джонни не пьет, — добавила официантка. — По крайней мере, я считаю, что причина в этом.

— И теперь ты меня беспокоишь.

Старик посмотрел на официантку, вопросов у нее было не меньше, чем у него.

Меня охватили бесконечные безысходность и страх. У местных нет и не было причин выдумывать подобные небылицы.

— Джесси — сорвиголова. — У меня вышел только шепот. Даже голосу не хватало звука. — Джесси имя себе сделал, раскатывая по дорогам.

— Тут ты все понял правильно, — сказал мне старик. — Но заруби себе на носу, сынок: Джесси Стилл мертв, и плевать, веришь ты мне или нет.

Я понимал, что он не лжет, но понять не значит поверить.

— Спасибо, мистер, — прошептал я старику, — и спасибо, мэм, — официантке.

А после дал деру: им будет теперь о чем поговорить.

Жуткий страх катил вместе со мной — из-за последней открытки Джесси. Он писал, что его, возможно, не будет дома, а теперь это могло означать больше, чем просто отлучка. «Крайслер» превзошел самого себя, и мы просто летели. От границы Монтаны до Шелби — восемь часов в ясный день. Можно просвистеть за семь или даже шесть с половиной, если под колеса тебе не бросится олень. Я был напуган, растерян и медленно закипал. Мы с Линдой только-только начали строить надежды на будущее, а я вот-вот убьюсь, переехав дикобраза или нетель. «Крайслер» ярился как пес, идущий по горячему следу. На восьмидесяти педали газа все хотелось уйти вниз, чтобы мотор по-настоящему взвыл.

Ночная трасса даже не сулит опасность, нет, кричит о ней. По обочинам елозят тени. То, что встает перед тобой в свете фар, возможно, реально, а возможно, и нет. Стальные кресты держат в руках-перекладинах букетики темных цветов. Крутые холмы встают гигантскими кораблями, бросившими якорь среди равнин, а пересохшие русла змеятся чернильными дорожками. С наступлением весны по ним потечет вода, но в сентябре поток лишь на шоссе.

Пляшущий призрак объявился на трассе-3 за Команчем, но на сей раз не выделывал коленца. Он стоял на обочине, и никакой туман его к месту не привязывал. Он подал мне старый знак водил — мол, «поднажми». Снова он возник за Колумбией. Губы у него шевелились, словно он погонял меня криком, лицо перекосилось от страха не меньше моего.

Это давало основание надеяться. На моей памяти Джесси никогда не был так напуган, поэтому тут все же ошибка. Может, пляшущий призрак вовсе не призрак Джесси. Я гнал машину и заставлял себя думать о Линде. Когда я думал о ней, то не так дергался, не сходил с ума. Трасса-3 — шоссе так себе, ну да не страшно. Я способен вести что угодно по любой дороге. Пляшущий призрак появлялся снова и снова, манил, требуя поддать газу. Я говорил себе: чертов призрак, наверное, хреновый был водила, иначе вообще бы призраком не стал.

Я послушно давил на газ, но и этого было мало: они вставали из тумана или выбирались из кюветов; толпы и кучки призраков белели под тусклой луной. Одни судачили друг с другом, другие кричали: поспеши! Может, они пытались мне что-то втолковать, но мне было не до них. Если они хотели помочь, то ни черта у них не получалось. Их вмешательство заставило меня расслабиться и подумать: а не сбросить ли скорость?

Пляшущий призрак объявился на трассе-12 и поднял большие пальцы: мол, «все чисто». Я ни на йоту ему не поверил, а потом не поверил увиденному в заднем зеркальце. Сзади, со скоростью, словно я стоял на месте, надвигались фары. Все чувства подсказывали мне: подобное уже происходило раньше, разве что в прошлый раз фары были только от одной машины.

Мисс Молли и Бетти Лу провожали меня домой. Серьезная и обтекаемая, как речь адвентиста, Мисс Молли, круто сменив полосу, пошла на обгон. Ее высокий корпус деловито гудел. Она не высекала искр, не выделывалась. Она не играла ни в Пряничного человечка, ни в салочки.

Бетти Лу поравнялась со мной, давая себя разглядеть, чтобы я понял, кто пойдет за мной, потом, притормозив, пошла в полумиле сзади. Ее фары маячили у меня в зеркальце заднего вида, как два ангела-хранителя.

Мисс Молли держала дистанцию в миле впереди «крайслера», не давая себя нагнать, сколь бы я ни прибавлял газу. Дважды перед Грейт-Фоллс она заметила неприятности и морганьем задних фонарей заставила меня притормозить. Один раз это было животное, второй — рытвина в асфальте. Мисс Молли и Бетти Лу исчезли перед Грейт-Фоллс и подобрали меня, едва я миновал город.

Мы летели в ночи, как ракеты. Вокруг ни души. Пляшущий призрак не путался под ногами, и остальные тоже. Это позволило мне сосредоточиться, — спасибо и на этом. На таких скоростях не до серьезных раздумий. Шоссе катится, часы катятся, но у тебя мозг гонщика. И усталость куда-то девается: ты не замечаешь ее, пока гонка не кончится.

Я несся за призрачной машиной на север, а по небу мчался лунный серп, точь-в-точь обрезок ногтя. За полночь земля оделась серебром. На скорости нет времени думать, зато есть время чувствовать. Чем дальше на север, тем больше меня одолевало отчаяние. Вероятно, Мисс Молли испытывала то же самое, но все мы делали, что могли.

«Крайслер» словно с цепи сорвался и, один бог знает, сколько мог выдать. Стрелку спидометра давно зашкалило. Даже учитывая ошибку спидометра… сто двадцать, сто тридцать? Около трех утра мы вылетели на трассу-2 возле Шелби, а оттуда уже рукой подать до дома.

Бетти Лу отстала и рассеялась. Мисс Молли выбросила сноп искр и просто улетела вперед. Искры что-то да значили. Возможно, у Мисс Молли оставалась надежда. А может, она знала, что мы опоздали.

Под тем узеньким серпом горбики могил казались бурунчиками среди темного прибоя пастбища. В фургончике темно, и «линка» нигде не видно. Даже слабый свет позволял разглядеть смутные белые шапки гор и словно вытянувшиеся по струнке столбики в изголовье каждой могилы. Неподалеку от фургончика стоял шатер, достаточно просторный, чтобы вместить собрание методистов. Свет моих фар выхватил вывеску «Часовня». Я достал из бардачка фонарик.

В часовне стоял десяток стульев, алтарем служило возвышение из ящиков. Джесси расставил двумя рядами свечи, поэтому я зажег несколько. Мэтт Саймонс писал, что, не увидев кладбище своими глазами, не поверишь. На одной стене шатра висела табличка «Рака», а еще — различные карты, фотографии машин и каких-то мужчин рядом со своими любимицами. Была тут и выставка одометров с подписями: «330 938 миль», «407 ООО миль», «500 ООО миль — более-менее». Это были машины-победители, лучшие среди гоночных, а от этих одометров даже женатый почувствовал бы себя одиноким. При виде их на ум невольно приходили пустые ночи и пустынные трассы.

Пусть по кладбищу расползалась чернота, но там было все же лучше, чем в шатре. Предположим, Джесси принимал кладбище всерьез и старался облагородить, но как кто-то еще мог на это купиться?

Еще не поздно было для сов, и, когда я выходил из шатра, мимо меня пронеслись бесшумные крылья. Я подошел к могиле Мисс Молли, почти надеясь увидеть свет призрачных фар. Возле очень и очень недурного мраморного памятника стояли два столбика.

Картошка.

Счастливый добряк-распустеха.

Покойся с миром, где бы ты ни был.

И на другом:

Чипс.

Курчавый закадычный друг.

Носится с Картошкой.

Даже издали видны были горы земли там, где бульдозером вырыли новые ямы. Я осторожно подошел к Большому Коту, — не зная, зачем, но зная, что это необходимо.

Две ямы раззявились, как гаражи, и из них глядели носы «линка» и «хоука». Передний бампер «линка» светился чистотой, но в остальном он выглядел заскорузлым и бывалым. Бока испещрили вмятины и царапины, стекла затянуло звездами трещин.

«Голден хоук» сиял чистотой, он был готов с ревом вырваться из могилы. На надраенных стеклах вспыхивали блики от моего фонаря. Мне вспомнилось то, что я слышал в Шеридане, и то, как я впервые увидел «хоук». Джесси или Джонни, — если это был он, — наверное, где-то рядом. Ему очень нужна помощь. В «хоуке» никого. Луч моего фонарика пошарил по переднему стеклу «линка». Внутри лежал Джесси — словно задремал в последний раз на сиденье. Его длинные черные волосы поседели. Он всегда был худым, но теперь от него остались кожа да кости. Слишком много миль, и нет времени поесть. Морщинки вокруг глаз у него возникли давно — слишком часто он щурился на дорогу, — но теперь они залегли глубоко, по-стариковски. Что он мертв, мне сказали его глаза: веки не подняты, но и не сомкнуты.

Мне невыносимо было оставаться наедине с ним и машинами, поэтому не прошло и четверти часа, как я барабанил в дверь Мэтта Саймонса. Мэтт наконец открыл, за спиной у него маячила Нэнси. Она была в халате. Она оказалась выше мужа и выглядела более сонной. Блондинка, лицо скандинавское. Мэтт не знал, злиться ему или радоваться моему появлению. Потом я выдавил несколько фраз, и он окончательно проснулся.

— Доктор Джекилл наконец покончил с мистером Хайдом, — вполголоса сказал он Нэнси. — Или, может, наоборот. — А мне: — Возможно, шутка дурная, но я не со зла. — Он пошел одеваться. — Позвони Майку, — попросил он. — Пьян он или нет, я хочу, чтобы он там был.

Нэнси показала, где у них телефон, потом ушла в спальню поговорить с Мэттом. Я слышал, как он ее успокаивает. Когда Майк взял трубку, голос у него был сонный и трезвый.

Глубокая ночь и серп луны — лучший фон для призраков, но они не показывались, пока мы с Мэттом возвращались на кладбище. «Крайслер» шел с прохладцей. Куда теперь спешить?

Я пересказал Мэтту услышанное в Шеридане.

— Сходится, — отозвался он. — И у нас две загадки. Первая любопытная, но уже не имеет значения. Выдавал ли себя Джонни Стилл за Джесси Стилла или Джесси делал вид, что он Джонни?

— Если Джесси съехал в реку в пятьдесят третьем, то, наверное, мы знали Джонни.

Сказанное мне самому не понравилось, ведь Джесси был таким настоящим, таким реальным. Лучший актер на свете так бы не сыграл. Горе душило меня, но я не стыдился.

Мэтта угнетали сходные мысли.

— Мы не знаем, сколько тянулась игра, — очень тихо сказал он. — И никогда не узнаем. Джонни мог играть в Джесси еще в пятьдесят третьем.

Это еще больше запутало ситуацию, и я слегка обиделся. И без его домыслов все было непросто. Мы только что потеряли друга, а Мэтт говорит так, будто это не самое важное.

— Какая разница, Джонни это был или Джесси, — сказал я Мэтту. — Сегодня умер Джесси. Он лежит поперек сиденья машины Джесси, а не Джонни. Считай, как хочешь, но говорим мы про Джесси.

— Ты прав, — отозвался он. — Но и не прав. Мы говорим о человеке, который был обоими. — Некоторое время он молчал, соображая. — Предположим, что Джонни выдавал себя за Джесси в пятьдесят третьем. Джонни свалился в реку, а местные решили, что хоронят Джесси. Но можно предположить, что в пятьдесят третьем погиб Джесси. В таком случае игра началась с горя Джонни. И так, и так она тянулась многие годы. — Мэтт к чему-то клонил, но, как всегда, окольным путем. — Прошли годы, Джонни или Джесси исчез. Остался лишь один человек, который был Джонни и Джесси разом. Вот почему нет разницы, кто умер в пятьдесят третьем.

Мэтт посмотрел в темноту за стеклом, словно надеялся увидеть там что-то важное.

— Край у нас пустынный и одинокий, — сказал он. — Самая большая загадка тут — «почему?». Ответ может крыться в мистике двойников, а может быть простым: человек обращался к прошлому за счастливыми воспоминаниями. По всякому выходит, что один брат умер, а второй продлял его жизнь, живя не только за себя, но и за него. Только подумай, сколько надо было спланировать, какие финты проворачивать, обманывать самого себя. Вспомни, как часто менялись роли. Наверное, настал момент, когда этот одинокий человек уже не помнил в точности, кто он.

Ответ был прост, и вдруг я понял… Джесси или Джонни гоняли по дорогам, чтобы найти то, что на них потеряли. Они потеряли родителей и друг друга. Но я ни слова, черт побери, не обронил. Я злился на Мэтта, но старался его простить. Он, как мог, справлялся с горем и, наверное, не знал лучшего способа.

— Поэтому он выдумал Пса Дороги, — говорил тем временем Мэтт. — Чтобы разделить две личности. Пес Дороги — метафора, которой он мог бы гордиться. Возможно, дамочек это сбило бы с толку, но не родился еще мужик, который не понял бы.

Я вспомнил длинные ночи и длинные шоссе. Изъяна в его логике не было.

— В то же время, — продолжал Мэтт, — метафора была на руку близнецам. Они могли играть в дорожные игры с невинностью детей, возможно, даже воспроизводить воспоминания о том времени, когда их родители были живы и мир казался счастливым. Джонни был Псом Дороги, а Джесси за ним гонялся, и, помоги нам бог, мы тоже. Это была потрясающая метафора.

— Если она была так чертовски хороша, то почему обернулась скверно? — спросил я. — Весь прошлый год Джесси как будто бегал от Пса.

— Метафора стала захватывать реальность. Близнецы ополчились друг на друга. Я наблюдал, что происходит, но не мог понять сути. Джонни Стилл старался захватить Джесси, а Джесси старался захватить Джонни.

— Но ведь у них долго получалось жить в мире, — возразил я, — а потом вдруг нет. Что разрушило это равновесие?

— Наша собственная вера, — отозвался Мэтт. — Мы все поверили в Пса Дороги. Поверив, мы придали сил Джонни.

— И Джесси ему сопротивлялся?

— С успехом. Весь год, когда Джесси вылетал с ревом из города, катался по окрестностям и с ревом же возвращался, я считал, что это проблема Джесси. А теперь мне кажется, что Джонни старался вырваться, вернуться на дорогу, а Джесси тащил его назад. Это была борьба межу реальными людьми, возможно, титанами в самом старом смысле слова, и уж конечно, ни один из них суррогатным не был.

— Ну, решал мужик свои проблемы.

— Это самый простой ответ. Мы не знаем, что творилось с Джонни, — сказал Мэтт. — Но мы знаем кое-что о том, что творилось с Джесси. Он старался любить женщину, Сару, и потерпел поражение. Он потерял собак — как будто пустяк, если забыть, что, кроме них, у него никого не было. С поражением Джесси боролся при помощи другой метафоры, символа, которым стало это чертово кладбище.

Голос Мэтта охрип. Он удерживал горе в себе, но оно прорывалось. Мне удалось его простить.

— Думаю, кладбище было своего рода ответом Джонни или отпором собственной уязвимости. Джесси нужен был символ. Он старался защитить тех, кого любил, и не смог. Он не смог даже защитить любовь к своему брату. Кладбище было последним оплотом этой любви. — Мэтт, казалось, вот-вот расплачется, и я сам был к этому близок. — Машины вреда не причинят. Только неумелое вождение. Кладбище — символ защиты того немногого, что можно защитить. Ничего дурного это о Джесси не говорит, зато много печального о всех нас.

Я притормозил, чтобы свернуть на участок Джесси. У фургончика стоял «олдс» Майка. Внутри горел свет, но кругом была кромешная тьма.

— Чтобы побороть одиночество и страх, люди создают себе самые разные миры, — сказал Мэтт. — Придумывая их, мы что-то берем и что-то отдаем. Невольно спрашиваешь себя, сколько отдали Джесси и Джонни, чтобы взять ту малость, какую имели.

Когда мы вышли из «крайслера», задул северный ветер и пробрал меня до костей. Луна освещала таблички и надгробия, но не давала прочесть надписи. Майк раскочегаривал бульдозер. Он чихал и бормотал, в темноте чувствовал себя лучше всего, и Майк это знал. Фары он не включил. Где-то далеко на трассе-2 взревел мотор, завизжали шины, и шепотки моторов среди гробниц словно вторили им эхом. Майк стоял огромный, как гризли.

— Я лошадей пристреливал, которые выглядели здоровее вас, ребята, — сказал он хрипловато.

— Это противозаконно, — Мэтт махнул на бульдозер.

— А никто иного и не говорил. — Майк готов был к схватке, если потребуется. — Кому не нравится, может повернуться и уйти.

— Мне нравится, — отозвался Мэтт. — Это уместно и правильно. Но если нас поймают, нам несдобровать.

— Мне нравится почти все и вся, — сказал Майк, — кроме правительства. Обдирает тебя, пока ты жив, потом обирает твой труп. Избавим Джесси хотя бы от этой напасти.

— Власти захотят знать, от чего он умер.

— От печали, — сказал Майк. — На том и оставим.

Джесси прикончил себя, точно подгадав усталость и истощение, но я готов был оставить все как есть. И Мэтт тоже.

— Мы с тобой, — сказал Мэтт. — Но ведь участок продадут за неуплату налогов. Рано или поздно кто-то начнет копать.

— Много лет пройдет. Он мне завещан, Джесси уладил бумаги. Они на кухонном столе. — Майк повернулся к фургончику. — Нужно сделать все как надо, а времени немного.

В фургончике мы нашли одеяло и покрывало. Покопавшись в ящиках буфета, Мэтт обнаружил снимки. Одни были сравнительно новые, другие выцвели: мужчина и женщина в старомодном платье, два маленьких мальчика в воскресных костюмчиках, фотографии машин, и дорожных указателей, и женщин, которые могли быть Сью-Элен и Сарой. Сложив их как колоду, Майк перетянул ее резинкой и, оглядевшись напоследок, взял с кровати тускло-желтые очки, какие гонщики надевают на ночные ралли.

— Ничего не забыли?

— Его собаки, — сказал Мэтт. — У него были фотографии собак. Мы нашли их под подушкой, — даже думать не хотелось, почему они там лежали. Потом мы вернулись к «линку» и очень бережно завернули Джесси в одеяло. Накрыли покрывалом, а его скарб положили на пол рядом с педалью газа. Потом Майк кое-что вспомнил. Развернув Джесси, он проверил его карманы и снова завернул. Тут я понял: ему нужны были ключи, которые он сейчас вставлял в замок зажигания.

Мы втроем стояли у «линка», Мэтт прокашлялся.

— Мой черед говорить, — остановил его Майк. — Это был мой лучший друг. — Майк снял шапку. Лунный свет блекло лег на лысину. — Уйма святош обрадуется, что этого человека больше нет, а это уже кое-что в его пользу. Он выводил из себя приличных людей. Этот человек был сорвиголова чистейшей воды. Но одного люди не понимают: и у сорвиголов есть свое слабое место. Они рискуют всем ради пустяка. Многие люди так боятся умереть, что и не живут вовсе. А Джесси был стократно живым, о смерти даже не думал. Этот человек девяносто выжимал, лишь бы попасть в бар до закрытия. — Тут Майк поперхнулся и прислушался.

С кладбища неслось эхо моторов, а с трассы-2 — грохот коленчатого вала, болтающегося по поддону. Кладбище заливал тусклый свет, точно не от луны, а от сотен парковочных фар.

— Этот человек вдыхал жизнь в приключения, когда повсюду, куда ни глянь, их дух умирает. В нем не было ни самодовольства, ни бахвальства. Когда ему было страшно, он смеялся. Он никогда не ударил женщину и не обидел друга. Однажды он привязал к Бетти Лу консервную банку, но его нельзя за это винить. Это ведь Пес сделал. У Джесси никогда не было проблем, пока он не сел в этот «студебекер».

Выходит, Майк с самого начала знал. Хоть Майк что-то знал…

— Я частенько мог идти вровень с Джесси, — продолжал Майк, — но никогда не мог побить Пса. Пес ото всех уходил. В треклятом «студебекере»… В очень быстром «студебекере», — пробормотал Майк, словно помощник пастора на собрании. — Скучал, заводился, лихачил — это все про Джесси, — сказал Майк. — На том и закончим. Аминь.

Крошечный язычок пламени мигал в топке бульдозера, и белые шапки на дальних горах предвещали скорую зиму. Майк быстро засыпал могилы. Мэтт принес лопату и грабли. В свете одной лишь луны я помог ему сложить холмики, а Майк пошел в фургончик готовить кофе.

— Пейте и валите, — сказал он, разливая. — У Джесси есть друзья, которым надо попрощаться, а скоро рассветёт.

— Пусть приезжают, — откликнулся Мэтт. — Мы никому не помеха.

— Когда стареешь, перестаешь их видеть. Тогда хочешь перестать их видеть, — сказал Майк. — Начинаешь бояться за свою шкуру.

— Перестаешь воображать?

— Видеть, мать твою. Воображение нужно, когда глаз нет. — Достав из кармана рубашки сигару, он пожевал ее, прежде чем раскурить. — Призраки вообще все потеряли. Возможно, они — те, кого Господь мало любит. Если ты их видишь, пока живой, пожалуй, ты что-то значишь.

Мэтт задумался, и я тоже. Ведь не без причины же мы оба гоняли по дорогам.

— Тяжелый они народ, — сказал Майк про призраков. — Голосуют, но не хотят, чтобы их подвозили. Я ради них останавливался, а они хохотали. Они себя дурачат, а может, и нет.

— Это игра для молодых, — протянул Мэтт.

— Это игра, в которую нельзя не играть. Джесси играл на всю катушку. Джонни ли, Джесси ли, он был тем, кем был. В этом ключ. Может показаться, что Джесси умер старым, но молодым он прожил дольше многих. Вот в чем настоящая загадка. Что нами движет?

— Пока мы не уехали, — встрял я, — как давно ты знал, что Пес — это Джесси?

— Года полтора, наверное. Приблизительно с того момента, как он стал гонять по-сумасшедшему.

— И ты молчал?

Майк посмотрел на меня и скривился.

— За собой последи, — рявкнул он. — Это было дело Джесси. — Тут он пожалел о своей грубости. — К тому же мы на славу повеселились. Теперь это в прошлом.

Мэтт пошел за мной к «крайслеру». Усталые и печальные, мы выехали с кладбища. На трассе-2 я свернул к дому Мэтта.

— Рванем в память о старых временах?

— Скорее, потащимся, — отозвался Мэтт. — Я как раз в той поре, когда тащатся помаленьку. Почему бы не попрактиковаться.

В зеркальце заднего вида тек огонь фар, а после исчез, когда одна за другой машины свернули на кладбище. Луна ушла за облака. Небо над Южной Дакотой посветлело намеком на зарю. Могильные холмики тянулись у меня за локтем, и Канада тоже. Справа шоссе на юг бежало прямое и быстрое, насколько куража хватит. Из придорожных канав поднимался туман, и, возможно, в нем что-то двигалось, а может, и нет.

Больше и рассказывать почти нечего. Осень, зиму, весну и лето я ездил в Шеридан. Мормон оказался очень даже ничего — для мормона. Я упорствовал и ездил еще одну осень и еще зиму. Линда поверила. Весной мы поженились, и я ждал неприятностей. Женатым людям положено ссориться, но ничего такого не произошло. Мы много работали, через несколько лет обзавелись собственным домом, и Линда родила двух дочек. Это разочаровало мормона, но принесло облегчение мне.

Осенью и зимой, летом и весной, когда дороги были хороши лишь для двадцати миль в час под вязким снегом или восьмидесяти под палящим солнцем, шоссе лежало пустое — кроме нескольких случаев. Мисс Молли появилась как-то раз предупредить, что мост рухнул. Потом, возможно, еще раз: однажды ночью прищуренные огоньки фар мигнули, когда было поздно и я перебрал. Какой-то тип укокошил «фрейтлайнер», его трейлер лежал поперек шоссе.

Но других призраков я не видел. Хотелось бы сказать, что я видел близнецов, Джонни и Джесси, которые стояли у трассы, подавали знаки или плясали, но нет, ни разу.

Однако о Джесси я думал, и еще кое о чем… Если верить Мэтту, что Джесси суждено было умереть, я должен был понять это еще до возвращения домой. Джесси был обречен, потому что я верил в Пса Дороги. Моя вера вытолкнула Джонни наверх, стала последней каплей. Если один из них, неважно какой, становился слишком силен — обоим конец. Вот почему у Джесси не осталось выбора.

Кладбище оседало от непогоды. Некоторое время Майк за ним ухаживал, но вскоре охладел. Ветрами и дождями расплющило холмики. Оплетенные вьюнками столбики упали, и у трассы теперь стоит лишь мраморный памятник. Он не подвластен ветрам, как и маленькая плита, которую положили мы с Майком и Мэттом. Она лежит вровень с землей. Нужно знать, куда посмотреть, чтобы ее найти:

Пес Дороги

1931–1965

2 миллиона миль, более или менее.

Какую бы скорость нам не выжимать,

Человечка из пряника нам не догнать.

А теперь даже великие скоростные машины мертвы — или большая их часть. С ценами на бензин, войнами и слухами о войнах все машины в наши дни — сплошная подвеска. В поворот вписываются, как кошки, но ни когтей, ни ярости у них нет, а может, оно и к лучшему. Штат ставит меньше крестов.

Но кое-какие ревуны еще остались, и кое-кто до сих пор гоняет. Ночами, лежа в постели, слушаю бешеный рев моторов на трассе-2. Я слышу, как они режут темноту, одиноко тянутся к небу, проносятся по вечной земле. Молодые ездят, как положено молодым: колесят друг за другом или за мечтой, попадая на земли призраков и надеясь, что их нет. Молодые несутся в темноту, гоняясь друг за другом или за чем-то еще… Гоняясь за дорогой.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

© Jack Cady. The Night We Buried Road Dog. 1994. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy Science Fiction».