Перстень Люцифера

К Какашкину бросился Мышатник.

- В чем дело? Погубить все захотел?!

Он схватил его сзади за шею, больно оцарапав когтями. Какашкин взвизгнул от боли, которой не выносил:

- Я очень какать хотел!

- Почему же только хотел? - поинтересовался Всадник. - Расхотелось?

- Да нет, я... уже, - почти шепотом доложил Какашкин. - Спасибо, я больше не буду Вам мешать. Я только... Я немножко попахну...

- Что же делать? - вздохнул Всадник. - Здесь и до этого изрядно смердило. Итак, я продолжаю:...

Всадник продолжил свои Волшебные Истории, а из подвала полетели, бесшумно отделившись от потолка, две Летучие Мыши. А за ними, по незаметному знаку Мышатника, скользнула вдогонку тень, размером больше двух Летучих Мышей вместе взятых.

Летучие Мыши летели, не подозревая об опасности, которая летела за ними следом...

Глава шестнадцатая

Наследие Пупкина. Летающий Кот. "Евангелие от Иуды"

Рыжая Женька страдала от ограниченности движения. Она, конечно, полетала немножко под потолком, но разве это полеты?!

С тяжелым вздохом она села и заглянула в рукописи Пупкина:

Историческое открытие.

Первую Мировую войну начал совсем не сербский студент, и звали его совсем не Гаврило Принцип. Это был русский чиновник Гавриил Полупопкин.

Случилось все это из-за усов. Дело было так: Гаврила этот, который чиновник, все хотел усы вырастить, А они все не произрастали.

А на стенке канцелярии, в которой служил этот самый Гаврила, висел портрет императора Франца-Иосифа, который имел огромнейшие усища, пиками торчащие вверх.

Кто повесил в канцелярии портрет австрийского императора, после отыскали, а вот зачем повесил, так и не дознались. Причуды российского чиновничества логике не подвластны. Такое это загадочное сословие

Приехала как-то в это учреждение комиссия, которую возглавлял ужжжасный Патриот, да еще и чинах изрядных. Увидел он оловянные глазища Франца Иосифа и ужасно раскричался на всю канцелярию:

- Кто посмел?! Кто позволил?! Кто позволил вместо российского самодержца австрийского императора повесить?!

Привели ему виновного. А Патриот ему чуть ли не врыло кулачищем. Почему-то у всех Патриотов кулачищи здоровенные. Не замечали?

- Сгною! - орет Патриот. - В Сибирь! В кандалы!...

А провинившийся просит:

- Дозвольте с глазу на глаз иметь беседу. Про неслыханную крамолу сообщить имею.

Удалил всех Патриот, а крамольник ему и заявляет:

- Вы бы, господин хороший, сматывались поскорее отсюда, а если мне в жаловании прибавки не будет, и повышения по службе, то я доложу, что кричали Вы, господин Патриот, при свидетелях, что вместо австрийского императора надо нашего самодержца повесить...

Патриота как ветром сдуло. Про портрет, конечно, забыли, так и остался он висеть. Через три дня крамольнику повышение по службе вышло и денежная прибавка.

А получить все это должен был Полупопкин, усы-то он отращивал.

И так он от несправедливости огорчился, что даже запил люто. Да еще и заболел от нервов болезнью какой-то, от которой у него все как есть волосы тело его покинули. Бесповоротно и повсеместно.

И стал от пьянства и от нервов вытворять странности всяческие.Возненавидел, например, полтрет этот злополучный. Политикой стал интересоваться, партию даже организовал, в которую и был принят собственноручно в единственном числе. Целью этой партии было уничтожение всех, кто имел большие усы. И в первую очередь несчастного императора Франца.

И стал Полупопкин называть себя Гаврила Принципиальный. И уехал в Сараево где и соорудил из бедняги Франца Иосифа дуршлаг, как говорил Швейк.

И так вот началась война. А газеты написали, что это серб убил. А на самом деле - простой русский чиновник.

Все.

Далее шли разрозненные заметки:

...и еще один Император жил. Ага. И все. Трагедия!

...Запись воспоминаний о Вожде старого большевика Н.А.Храпова. "Однажды видел я, как Ленин писает... И какая же это была чистая, мощная и светлая струя, товарищи!"

...тема для диссертации: " Влияние междометий на междоусобицы".

Здесь Рыжей Женьке пришлось оторваться от бумаг, в историю вмешалась жизнь, а за дверям поднялась возня. Все взлетели, повскакали, все наполнилось топотом и шумом крыльев.

Женька бесстрашно открыла двери, не спрашивая, кто там. В комнату влетели испуганные Летучие Мыши, а следом за ними орел Яков, сжимавший в когтях нечто шерстисто крылатое, издающее пронзительные вопли.

- Яков? - прикрикнула Женька. - 0тпусти! Это существо не только весь подвал переполошит, но и весь город на ноги поставит.

- Правильно черт сказал: "Шерсти мало, а визгу много", - проворчал Яков, выпуская из когтей добычу.

- Когда это черт говорил и по какому поводу? - живо поинтересовался Самовольный Домовой.

- Это он сказал, ощипывая кошку, - буркнул сердито Яков, недовольный тем, что у него отняли добычу.

А добыча ползала по полу на брюхе, заметая пыль обвисшими крыльями. Это был толстенный рыжий Кот, только с крыльями. И был этот самый Кот перепуган насмерть.

- Не надо вот этого самого вот, пожалуйста... - хныкал котяра басом. - Я такой маааленький...

- За Мышами Летучими гоняться ты большой, а как ответ держать маленький, - фыркнул Яков.

- Да не люблю я Летучих Мышей этих. Мне бы тех, которые с хвостиками. А у этих только и есть, что уши есть. Да еще крылья жесткие. Тьфу на них совсем!

- Вот и ловил бы в подвале с хвостиками. Их там много, - не отступался от него непримиримый ворон.

- Я и ловил, - зашмыгал Кот носом. - Только потом они меня сами поймали. Их там множество. И сказали, что если не буду им помогать, отгрызут мне крылья. А я страсть как ходить не люблю. Толстоват я.

Потупившись закончил Кот.

- Ладно. Не вопи. Никто тебя ощипывать не будет, - сказала Женька. Только тебе прядется побыть с нами. Понял?

- Как не понять! - радостно заорал Котяра. - Я даже помочь могу. Я же полезный. Я три дня в подвале мыкался, все могу рассказать что и как.

Он принялся рассказывать, а Летучие Мыши уточняли, слушавшим их Ворону и другим.

Женька перебирала листочки в папке Реставратора Летописей.

Взгляд ее остановился на заглавии:

" ЕВАНГЕЛИЕ ОТ ИУДЫ".

Женька приподняла бровь и стала читать, по детски шевеля губами, как бы повторяя про себя прочитанные слова.

После Всего говорили, что Иуда из Кериота был ниже самого низкого.

Подлее самого подлого.

Что жаден был от рождения и еще до встречи с Христом.

И кому было дело до того, что Иуда из Кериота был - человек.

Не больше и не меньше этого.

А вся вина его, оказалось, в том состояла, что был он когда-то мытарем.

А кому дело до того, что не было другой работы для бедного Иуды? Слаб он здоровьем был. Голова у него постоянно кружилась.

Говорили же все что Иуда лодырь.

Отчаялся Иуда прокормить себя и свою старуху мать. И пошел он к дороге.

И сел он у края этой дороги. И стал он просить подаяние.

Никто не подал Иуде не только монеты, корочки хлебной.

Плевки и комья грязи летели в Иуду и его протянутую ладонь.

Только в сумерках бросил кто-то несколько монет в заплеванную ладонь Иуды. Кто-то сердобольный, кого лица было не видать.

И заплакал Иуда.

А из темноты выползали, крадучись подбираясь к нему, нищие.

И набросились они на Иуду. И били они его смертным боем.

Сами незрячие, старались они лишить его зрения. Грязными пальцами

лезли в рот ему стараясь порвать.

Били его костылями и обрубками рук и ног. И отобрали они то малое,

что дали Иуде.

И зарыдал он, и в голос завопил он, и завыл он по-звериному.

И рвал он себе грудь. И катался по земле. И грыз эту сухую, потрескавшуюся землю.

И молил Иуда в тот вечер Господа:

- Господи! Господи! Возьми мое сердце! Отдай его бездомным собакам!

Зачем сердце живущему среди тех, кто сердец вовсе не имеет?

Господи! Не о большом взываю, прошу о малости.

И всего-то: сделай меня счастливым! Убей меня!

Ничего не сказал Господь Иуде. Не отверг и не утешил.

Не услышал Господь Иуду. Разве услышишь всякого малого?

И вручил Иуда себя злобе своей. И пошел он к наместнику Рима в Иудее прокуратору Понтию Пилату.

И понес он ему свои слова. И три дня искал возможность сказать эти

слова.

И отчаявшись, бросился под копыта лошадей свиты Понтия. И чудо случилось - стали кони. Не растоптали Иуду.

Хотела стража наказать безумца, но вышел из носилок сам Понтий и так он сказал:

- Пусть этот человек скажет свои слова. Я хочу знать, что это

за слова, ради которых кладут свою жизнь под копыта лошадей.

И сказал Пилат Иуде:

- Говори свои слова. Но если они только звуки - пеняй на себя.

Я слушаю. Говори же.

И плакал Иуда. И злы были его слезы. И говорил Иуда с Пилатом.

- Цезарь - в Риме. Господь - в небе. Ты - здесь.

Дай мне власть над людьми. Не синекуры прошу себе.

Не ту власть алкаю, которая славу дает. Той власти взыскую, за которую ненавидят.

Ненависть и повиновение - вот чего я хочу. Хочу, чтобы души пополам рвались.

Хочу чтобы при виде меня одной половиной души боялись меня до ужаса, леденящего мозг, а второй половиной души ненавидели меня за страх свой.

Дай мне такую власть. Ты - можешь.

И слушал его Пилат. И так сказал:

- Редко я слова, которые хочу слышать. И ни разу - слова,

которые хотел бы сказать я сам.

Ты первый сказал мне такие слова. Я дам тебе власть, который ты взыскуешь.

Тебя будут равно бояться и ненавидеть. Я все сказал. Ты - мой должник.

Назначил Пилат Иуду мытарем - сборщиком налогов. Налогов Великой Римской Империи.

И всяк стал равен перед Иудой: крестьянин и первосвященник.

И все боялись и ненавидели Иуду.

Кто любит платить?

Кто откажется платить Риму?

Жил Иуда, тешась отмщением. Но встретил он на пути своем одного из

многих прочих.

Такого не похожего на многих прочих....

В углу что загремело и Женька отложила страницы...

Глава семнадцатая

Домовой. Воспоминания о сверчке

Оказалось, что это Самовольный Домовой, задремал, и упал с табуретки. Он тут же вскочил, собрал листки с пола и сел писать.

-Вот. Наконец событие. Упал с табуретки. Ждешь случая - не случается. Мало стало. Случаев. В детстве у меня был. Случай.

Я маленький все вертелся. И дедушка мне говорит:

- Что ты вертишься, словно у тебя в заду сверчок?

А я засмеялся так. Весело. Басом. Как дитя. И слышу: " тыррррь Тыррррь... тырррррь..." Трещит кто-то. И тут. Мне стало щекотно. Прямо в попке. И тырррь-тырррррь... А мы сидим вкусно. Обедаем. Боюсь я выйти из-за стола. Съедят все. У них ложки. По полкотла сразу в каждую. Входит. Сжался весь. Терплю. Так щекотно! Так щекотно! Давай я скорее. Мясо хватать из котла. А самого смех. Разбирает. И мясо у меня не лезет. А из глаз и изо рта слезы. А оттуда, на чем сижу, что прижимаю: тыррррь-тыррррь! Да заливисто так. Дед мой кааак рассердится!

- Срамник! Из него наружу трещит все, а он мясо в рот пихает!

А тут как растырькалось! Я аж подпрыгнул. А ложка прямо. В живот мне запрыгнула. Только булькнуло. Дед совсем разбушевался:

- И так в доме ложек не хватает! Мало ему мяса! Он еще и ложки глотает! И еще свиристит неприличным местом и образом!

Чего он в этом месте неприличного нашел, когда оно у всех имеется? И у него. Тоже. А я как ложку проглотил, стал хохотать сильно. Не от радости. От невыносимой щекотки. Двумя рукам попку зажимаю, по всей лавке. Прыгаю. Словно гвозди забиваю. А все: тыррррь-тыррррь-тыррррь

Дед говорит:

- Много видел нахалов, но такого, чтобы он сам из себя непотребности всяческие выколачивал, такого не видывал.

И пошел во двор. И принес вожжи. И почему-то ко мне подходит. И тут я его почему-то любить меньше стал. Значительно. Вскочил я на скамейку, а сверчок такую тырррьку выдал, что даже дед рот открыл. А сверчка тут выдуло и дедушке прямо в pот.

И у него из уха: тыррррь-тырррь-тырррь...

Тут дедуля мой как врезал по избе! Певец такой есть Газманов называется. Мне его припев очень нравится. Там два раза через голову надо перевернуться, потом ножками растянуться и еще чего-то. Дед мой в тот раз круче выдавал. Он даже на уши. Встал. Потом притомился. По полу стал. Ползать.

Папаня домой приходит. Дед сидит и по уху себя - хлоп! А из уха: Тырррь-тыррррь-тыррррь

Папаня ко мне:

-Ты дедулю тырькать заставил?

Потом уже я объяснил. Папане. Когда он выпорол. Горяч папаня. Но отходчив. Бывало выпорет - и отойдет. Потом опять подойдет и опять выпорет. Отходил он часто. И всегда возвращался.

А дед так и ходил со сверчком. Идет бывало по деревне. Потихонечку. Так. Кааак вдруг. Припустит. Это значит - сверчок. Событие!

Мысли бывают. Редко....

Домовой так увлекся своими записями, что задумался и задремал. Тихонечко подошла к нему бабушка Горемыкина, накрыла своим платком, аккуратно из спящих рук перо вынула. Погладила по голове и пошла к столу. Села напротив Женьки и стала писать свои неспешные мемуары...

Глаза восемнадцатая

Мемуары бабушки Горемыкиной

Вот что выводила ее рука:

... не знаю даже, почему, но перед революцией что-то упасть должно. Во время первой революции я с печки упала. Во вторую - рояль. Но это после. А сначала я царя встретила. И было эта так:

Сижу я ночью на ведре. Это я так за хлебом ходила. И не только я. С хлебом плохо было. Очереди занимали с ночи. Зима - холодно. Вот и приносили с собой ведра и угли. В днище ведра дырочки просверлены. Насыпаешь угли, ставишь на него кверху дном ведро, сам на него садишься. Тепло, у костра так не согреешься.

Сидела я так на ведре. Под утро заснула. А тут кричат:

- Царь поехал! Царь поехал!

Я пока глаз продрала, только задок саней, да конвой казачий увидала. Вот так я царя видела. А потом все некогда было. После революции и вовсе его увезли куда-то и совсем расстреляли. Я, хотя и видела царя раз всего, все одно жалела.

Но это тоже после. А сначала был февраль. И барыня рояль продала, стали его выносить. А дворник очень пьяный был. И упал рояль с лестницы. И денег за него барыне не отдали. И плакала барыня, потому что - голод.

И началась революция. Ночью чуток постреляли, а утром везде музыка играла. Все ходят с красными бантами, обнимаются, целуются! "Свобода!" кричат.

А во дворе нашего дома лежал на снегу убитый ночью Вася-юродивый, который всю зиму босиком бегал. Он конечно дурачок был, но только совсем безобидный. Вынесла я из дома простынку, мне барыня велела, н накрыла его. А он смотрел в небо голубыми глазами и улыбался чему-то.

Снег ложился ему на лицо и не таял.

А я вдруг вспомнила, как он прибегал к нам накануне Покрова, и я поила его чаем на кухне. И пришла барыня. А Вася пил чай из блюдечка и говорил, сияя голубыми глазами, что накануне праздника надо на ночь загадать желание, и просить Покрова, чтобы желание это исполнилось.

Барыня смеялась очень, и спрашивала Васю, что он сам просил у Покрова?

Вася размачивал в чае баранку, и смущался.

- Я, барыня, - говорил он, - сказал Покрову: Покров, Покров, покрой землю снежком, а меня сделай женишком.

Тут он совсем засмущался и убежал, схватив шапку. А барыня смотрела ему задумчиво вслед, и сказала:

- А ты заметила, какой он красивый, этот Вася? И за что его Бог наказал? - и, помолчав, добавила. - А, может, наоборот, полюбил он его, потому и отметил?

Вот, про революцию, значит. Ходили все веселые. Митинги разные, все что-то говорят, о чем-то спорят. А я все слушаю и ничего не понимаю.

И спросила я у барыни: почему так, люди что-то объясняют, глотки рвут, а я - дура - дурой, ничего понять не могу?

Барыня мне и говорит:

- Когда человека обмануть хотят, прямо об этом никто не скажет, говорят совсем наоборот, что хотят сделать лучше ему. А на самом деле хотят сделать лучше себе. Вот поэтому ты и не можешь ничего понять. Как же можно понять неправду?

- Да больно слова они красивые говорят. Прямо за душу слова берут эти самые.

Барыня моя совсем с лица загрустила.

- Господь судья им, - говорит. - Только за то, что народ обманывают, не простит он им. А слова-то, конечно, красивые. Только было уже все это. И слова эти были.

- Когда же? - удивилась я, - Почему я ничего не заметила?

- Давно это было. Во Франции, - рассмеялась барыня. -И слова были, может, самые красивые слова в жизни: "Свобода", "Равенство", " Братство". Великие слова. Но кричали их, не понимая сути этих слов. Свобода - от чего? От нравственности? От моральных норм? Равенство - кого? Нищих? Не может же быть равенства богатых. Не могут все быть одинаково богатыми. Одинаково можно быть только бедными. Но кто вникает в суть в такие минуты роковые истории человеческой? Опьяненный музыкой слов, народ пошел на эту музыку, музыку прекрасных, но лишенных смысла слов, как на звуки дудочки гамельнского крысолова. И во имя этих прекрасных, но все-таки, всего лишь слов, люди стали убивать друг друга. А впереди были, как всегда - лучшие.

Если Достоевский говорил, что ничто в мире не может стоить слезы ребенка, то разве могут стоить большего слова? Слова, которые были, возможно, самыми великими в мире словами, стали ложью. Не может правда стоять на крови.

Стали люди судить других людей за то, что они думали по другому. Уничтожив врагов, принялись уничтожать друг друга. А потом пришли враги их врагов и уничтожили тех, кто остался. Не может революция быть справедливой. Революция - это кровь. И пожирает она лучших детей своих...

Я сказала барыне, что сейчас-то почти никого не убивают. А она усмехнулась и ответила, что каждая жизнь человеческая неповторима и единственна, и нет ни у кого права на эту жизнь, кроме как у Господа. И тот, кто присваивает себе такое право, тот вступает в войско антихристово.

И потом она сказала:

- Большая кровь, еще впереди. А малая уже у нас во дворе.

И я стояла у окна и смотрела на тело Васи-юродивого. Я не все поняла, что мне тогда барыня говорила, Многое мне позже только открылось. А голод все не проходил. И война не кончалась. На улицах по ночам стреляли. Костры горели, патрули ходили по ночам. Осень совсем ранняя пришла. С Невы снежные заряды приносило, холод.

Бегу я как-то по Литейному, припозднилась у подружки, замерзла. Смотрю костерок горит. Солдатики около него греются. Подбежала я к ним, погреться. Смотрю, вместе с солдатами, патруль рабочий. Курят, балагурят.

И подходит из темноты мужчина: высокий такой, только одет странно: в тулупе, а из-под тулупа ноги в кальсонах, и галоши на босу ногу. Это в такой-то холод! Ступни тряпками какими-то замотаны, вокруг шеи - полотенце. Солдатики у него сразу документы проверили, спросили его кто таков будет? Он и отвечает:

- Я - Председатель Земного Шара Велимир Хлебников.

Посмеялись солдатики, махоркой его угостили, картоху горячую из углей выковыряли для него. Глянулся он им сразу. Он рассказывал, как ехал в Питер в вагоне с тифозными и эпилептиками, боялся революцию пропустить.

Тут еще один на огонек подошел. Тоже высокий, красивый. Папаха на нем солдатская, а шинелка - вольноопределяющегося. А по виду - барин. Лицо благородное такое, на Пушкина похож, как в книжке. И кудрявый такой же.

Солдаты стали у него документы требовать. Тот, что Председателем Земного Шара назывался, говорит, что этого человека он знает. Это очень известный поэт. А солдаты ему говорят, что им он очень даже неизвестная личность. И проверить его требуется.

Председатель говорит:

- Вы не волнуйтесь, Александр Сергеевич, сейчас все уладим...

Я так и обмерла, как услышала.

- Да это же Александр Сергеевич Пушкин! - кричу.

Тут все стали надо мной смеяться. Солдатики и говорят:

- У тебя, сестренка, совсем на морозе мозги обледенели. Пушкин когда как помер...

Документы в порядке оказались. Он в какой-то комиссии временного правительства у Керенского служил.

Этот, в тулупчике, с хлебной фамилией, завозмущался:

- Как вы можете сотрудничать с этим подонком Керенским! С этим главнонасекомствующим на солдатской шинели!

Солдатики очень смеялись. В самую точку, говорили. Стали жаловаться, что опять их обманули, революцию сделали, столько всего обещали, а простому человеку только хуже.

Вспомнила я тут барыню и ее слова.

Засобирались вскоре патрули, построились и пошли в метель.

Высокий, Александр Сергеевич, который, говорит:

- Смотрите: их ровно двенадцать, как и апостолов.

- Только Христа с ними нет. - говорит Хлебников.

- Он непременно с ними, где-то впереди, в этой вьюге, непременно он с ними. Надо слушать революцию...

- Не знаю. Я тоже ехал революцию встречать. А тут все страшно. Революция должна быть веселой. Страшно. Апокалипсис какой-то. Нет с ними Христа. Нет. Я очень Вас ценю, и стихи Ваши. Но, знаете, землей должны управлять поэты. Тогда все будет хорошо. A Keренскому я позвонил и сообщил ему, что смещаю его. Но это все - так. Не всерьез. А вообще - страшно. Вы бывали на Горячем Поле? Дымящиеся Горы отходов, выше человеческого роста, прямо в них прорыты улицы и переулки. Гниение. Тлен. Разложение. Но -тепло. И повсюду среди этих отбросов там копошатся, живут люди. Человеческие отбросы. Нищие, бездомные, калеки. Жуть. Поэт должен видеть это. Нет, это не революция. Это - ночь. Надо всем ночь, передо всем. Может, ночь перед советами? А что после? Ночь советов? Вчера в соседнем доме обыск был. Там старая женщина. Генеральша. И служанка старуха. Служанка та совсем из ума выжила. Приходит по ночам к постели генеральши, та уже встать не может, болеет. А эта пугает ее: ты, говорит, меня заставляла щенят грудью выкармливать. Ты спи барыня. Барыня, а барыня, я тебя все равно убью. Ну и все такое прочее. А вчера - обыск. Пьяные матросы. А что там искать? Порылись, нашли спиртное, тут же пить устроились. А служанка возьми и подпали квартиру. А двери заперла. Так все и сгорели... Жуть. На улицах городовых убивают. А за что? Городовой - не жандарм. Городовые порядок соблюдают, шпану приструнивали. Боевым офицерам тыловая солдатня и студентики-мальчишки морды бьют. Погоны срывают, награды боевые...

Он говорил много еще чего, я все не запомнила. Горячился он очень. Руками размахивал, переживал. Кашлял. Тулупчик распахивался и видно было нательное белье, даже рубашки верхней не было, только белье солдатское.

Тот, второй, на Пушкина похожий, слушал, только тулупчик ему заботливо запахивал. А потом сказал:

- Возможно, Вы и правы. Только нам нельзя противиться происходящему. Это - возмездие. И нам, интеллигенции, другим, кто мало пекся о своем народе.

Тот, в тулупчике, начал было спорить, а потом осекся:

- Вы совесть наша. С Вами спорить нельзя. Вам - верю. В чем-то и не согласен с Вами, но в честность Вашу верю безоговорочно. И в одном Вы несомненно правы: на свой народ мы руку поднять не имеем никакого права. Что бы не случилось. Боюсь только, что другие это сделают. А про русский бунт еще Пушкин сказал, что нет ничего страшнее по всей своей бессмысленности и безжалостности. Брат брата убивать будет, сын отца предаст. А такие, как мы с Вами, они сами себя на таких кострах сжигают. Их и убивать никому не надо. Они сами умрут, от боли за свой народ...

И он ушел в темноту, бормоча что-то, заметая по улицам тяжелыми крыльями распахнутого навстречу ветру тулупа...

Второй долго смотрел ему вслед, потом повернулся ко мне и спросил, что я так поздно на улице делаю и как же я до дома добираться буду? Стреляют же повсюду.

Я ему объяснила, что бегала к знакомым за лекарством, да припозднилась. И еще сказала, что вспомнила его, он у нашей барыни на стенке висит, на фотографии, только там он в рубашке белой, с воротничком-стоечкой, уголки загнуты, и бант красивый вместо галстука.

Он тогда рассмеялся и сказал, что раз мы такие хорошие знакомые, то он просто обязан проводить меня домой.

И мы шли по ночному Питеру, и где-то слышны были выстрелы. Mы по дороге почти не разговаривали. Да и о чем ему со мной было разговаривать?

Проводил он меня до самого порога, барыне велел кланяться. Попрощался

вежливо и ушел...

Бабушка остановилась, подошла к Женьке.

- Что пригорюнилась, ласточка-касаточка? Давай, может, я чего присоветую? Тяжко все самой-то решать. Смотри, сколько у тебя помощников. Может, все вместе подумаем?

Глава девятнадцатая

Волшебные Истории Всадника /продолжение/

Между тем, обмахиваясь беретом, Всадник продолжал рассказывать Волшебные Истории:

- Видишь ли, Князь, - неторопливо начал Серый. - Есть у тебя дочка-красавица...

- Hет! - вскричал, даже не выслушав, Черный Князь. - Не смей даже упоминать о ней!

А дочка у Князя была действительно красоты неповторимой. Родилась она от красавицы-наложницы и еще в младенчестве ее разлучили с матерью, которая вскоре после этого умерла от горя в изгнании и нищете. Других детей у Черного Князя не было. И никого он на этой земле не любил, только дочку-красавицу. И пока она росла, никого к ней не допускал. Сам ей косы заплетал, сам сказки рассказывал.

Но если мать-покойница наградила дочь красотой неслыханной, то сам Князь одарил ее черным сердцем. Таким же черным, как у него самого. И была его дочь так же коварна, зла и лжива, сколь прекрасна лицом. Кроме отца своего никому не верила, никого не любила.

И вскричал Князь:

- Нет! Никогда не будет она в моих Черных делах участвовать! Не будет она за дела мои ответчицей!

- Как знаешь, - притворно смирился Серый. - Ты - Князь, тебе и решать. Воля, конечно, твоя но без дочки своей не сможешь ты победить народ гор никогда!

И собрался он якобы уходить.

- Постой! - вскричал Князь вслед Серому. - Постой! Я... Я подумаю.

- Не о чем думать, отец, - раздался голос нежный, как дуновение весеннего ветерка. - Я все слышала и хочу знать, что я должна сделать, чтобы покорился этот противный народ?!

И в зал вошла дочь Князя.

- Говори! - повелела она Серому.

И тот, склонив голову, ответил:

- Сила горного народа в единстве. Им чуждо стяжательство, они равнодушны к богатству, их не купить призраком славы, не поссорить наговорами и завистью. Но есть одно, против чего не смогут устоять даже они - это красота. Только ты - дочь Князя, можешь поссорить этот народ.

- Не нравится мне все это, - нахмурился Князь.

- Нет, отчего же, - задумчиво произнесла Дочь. - Я думаю, что он говорит дело.

Отпустил Князь Дочь в горы. И пришла она к братьям-пастухам, было их пятеро. И любили они друг друга, а их любили все жителя гор за веселый и добрый нрав.

И поссорила братьев Дочь Князя, пообещав каждому свою любовь, и каждому нажаловалась, что ее домогается другой. Ослепила сердца братьев красота ее. И пошел брат на брата. И пролилась в горах кровь. И стали воевать все против всех. И не помнили даже кто против кого воюет, каждый за себя, и все против всех.

Ликовал Черный Князь, и собирал кровавую дань с народа гор. И Серый направился в горы, чтобы овладеть душами народа, который невозможно было победить в открытом бою, но который так легко можно было обмануть.

Но увидал Господь, что творится в горах, которым даровал он Закон Единства. И разгневался Он. Разверзлись скалы под копытами лошадей Черного Князя. И пропасть поглотила и его, и его свиту и Дочь-красавицу, и Серого.

И сказал Господь народу гор так:

- Не хотели вы жить по Закону Единства - живите по праву сильного. Я разделяю вас. Теперь у каждого будет свой народ. Каждый будет сам по себе, а чтобы бесправие совсем не истребило вас - будет следить за порядком Орел с Золотыми Перьями. И будет он соблюдать, чтобы никто не встал выше другого. Никто и никогда...!

Я так велел! Я - Орел с Золотыми Перьями выполняя волю Его. Не у невинного я отнял жизнь, а у виноватого перед Законом. Но у меня случилась беда. И если ты, Дэв, поможешь мне, то я спасу твоего Дэвчика. Но я могу это сделать только в обмен. Пролетал я через узкое ущелье и поломал свои Золотые крылья. На хватает теперь моим крыльям размаха и плохо держат они меня.

- Чем же я могу помочь тебе?

- Это твоя забота.

И дал мне Орел срок три дня. Два прошли, идет третий. Хочешь получить своего сына, которого мне отдал добровольно, помоги мне вернуть моего Дэвчика.

- Как же я помогу тебе? Что я могу сделать для Орла?

- Не знаю. Думай. Ты - Горный Дух, может что и сумеешь. Я не смог.

Вот такую историю рассказал Горный Дух Субтилию. И тут же исчез.

Король быстро спустился с гор и, загоняя коней, бросился во весь опор в Город. И как только миновал он ворота городские, велел палить изо всех пушек и собирать народ на площадь. И когда площадь наполнилась народом так плотно, как кошелек у скупердяя, Субтилий обратился к подданным:

- Я больше никуда не успею. Я обращаюсь к вам сегодня не как Король, а как отец. И прошу вас: помогите мне ради ваших детей! Я богат, но все золото мира не может помочь мне. У меня сильная армия, но и она бессильна. Одна надежда на мастеровые ваши руки и умные головы. Если вы мне не поможете - никто мне не поможет. Если вы сумеете помочь - просите, что хотите, - все исполню.

И ответили ему Старейшины, посовещавшись:

- Мы сделаем все, что сумеем. И что не сумеем, мы тоже сделаем, раз речь идет о жизни ребенка.

До утра горел свет в мастерских златоткаческих, гремели молоты в кузницах, стучали челноки ткачей. Все работали - не покладая рук. Не было в городе человека, который не участвовал бы в этой работе...

Разбудили Короля на рассвете. Дали ему коней самых быстрых, и послали с ним провожатыми самых умелых ремесленников.

Прокричал Король-отец в горах Горного Духа и велел звать Дэва. Явился сердитый Дэв:

- Не должен я встречаться с человеком, не причиняя ему зла.

Отвечал ему Горный Дух:

- Не кричи так, нет у нас времени. Мы нашли то, что нужно Орлу. Король хочет сам вручить это Орлу. Он - прав. Не нам с ним спорить.

Задумался Дэв, но повел всех к Орлу. И спустился Орел с вершины, тяжело махая крыльями.

- Почему столько много всех? Я что - звал гостей?!

Вышел вперед Субтилий и сказал:

- Великий Орел! Мы все в твоей власти. Ты вправе наказать нас. Но сначала разреши нам сделать то, для чего мы пришли к тебе.

- Делайте ваше дело, - сказал Орел.

Хлопнул в ладоши Король-отец, выехали его слуги с ремесленниками, раскатали ковры, которые привезли с собой, и в которые оказались завернуты Золотые Перья, которые были златотканые и крепились легчайшим каркасом. И были вытканы они из крепчайших нитей, не уступающих прочностью граниту скал.

Помогли почтительно приладить эти перья Орлу. И взмахнул Орел крыльями, и потекли две величавые златотканые реки. Взлетел Орел в небо, сделав пару кругов, вернулся обратно.

Сказал, взмахнув крылами:

- Я дарю жизнь всем детям, попавшим в беду: и сыну Дэва, и сыну Горного Духа, и сыну Короля Субтилия. Вы помогли мне. И за это я дарую жизнь и здоровье детям Города, которые болеют. Это мой подарок чудесным Мастерам. Что подарит Король - это его дело. Идите все с миром. Да будут ваши дети счастливы. Мир вам всем! И моя благодарность да пребудет с вами!

Сказал так Орел и улетел. И расступились скалы, и все дети вернулись живые и здоровые. И все распрощались друг с другом.

Вернулся Король-отец с сыном в Город, жители которого помогли им.

Опять стреляли пушки, звонили колокола, и в каждый дом заходили королевские глашатаи, чтобы никого не пропустить. Вышел Король к народу, и вынес своего сына. И впервые народ кланялся Королю, а Король - народу. Сказал Король-отец так:

- Кланяюсь я рукам вашим умным, разуму вашему крепкому, сердцам вашим добрым. Вы спасли мне сына, просите все, что угодно. Мне ничто не покажется много для вас.

Ответили горожане так:

- Если бы мы помогли Королю - мы запросили бы награду. Ибо за труды просить вознаграждение не зазорно. Но мы помогли отцу. И нам, самим детей имеющим, награду просить за помощь не к лицу. Да и нет большей награды, чем здоровье наших детей, которое вернулось к ним. Подари ты нам память. Подари Городу - Герб.

Растрогался Король Субтилий:

- Вы не только великие мастера, но еще и скромные, благородные люди. Злато и богатство - тлен. Память - бессмертна. Я, получив от вас жизнь сына моего, хочу подарить вам, кроме Герба, самое дорогое для каждого человека волю. Я объявляю ваш Город - Вольным Городом. Нет отныне над вами никакой власти, даже королевской. Нет никаких на вас налогов. Это подарок от имени моего сына. Чтобы помнил он, когда вырастет, кому жизнью обязан. А на Гербе вашем будет парить Орел с Золотыми Перьями. А под ним будет щит, разделенный на четыре части. В каждой из частей: игла, молот, циркуль, и книга. А на самом щите пускай сидит сова - символ мудрости, держащая корону, как символ того, что не мудрость сильна властью, а власть сильна мудростью.

Вот так получил волю Город, в котором сидел на базаре продавец копилок.

Шли по торговым рядам цеховые Старшины, выискивали таланты незамеченные. Да и просто мастерству радовались, заодно и присмотреть, не пренебрегает ли кто трудом своим, не позорит ли звание Мастера, и цеховые знамена плохим товаром.

Радовались Старшины отсутствием такого. Значит, хорошо учили с малолетства мастерству, крепко в память заложили, что лучше ничего не делать, чем делать что-то плохо.

Собрались они уходить, когда Старейшина ремесленников заметил в самом углу базара злополучного Горбуна, торговавшего своими кошками-уродами...

Глава двадцатая

"Наше время - Полночь!"

Пока Всадник продолжал, в бывшей квартире Пупкина полным ходом шел военный совет.

Бабушка Горемыкина уговаривала Рыжую Женьку, впавшую в несвойственную ей нерешительность:

- Ты, голуба, об нас не печалуйся. Ты все об дружках-приятелях своих печалуешься, которые погибли, когда вы за островами коралловыми, да за пальмами ездили, а через это и нас погубить боишься. В том, что тогда случилось, твоей вины нет. Судьбу каждый сам себе выбирает. Это только кажется, что судьба-злодейка сослепу на человека кидается. Не бывает слепой судьбы. Если что и случается, человек к этому сам шел. Хотел, не хотел, а шел. И ты за нас не решай. Мы все сами сюда пришли. Каждый сам за себя решил. А как оно все дальше будет - не нам решать. Хуже всего будет то, если мы ничего не сделаем.

Женька что-то решила и хлопнула в ладоши. При этом опять сверзился с табуретки задремавший Самовольный Домовой. Он ползал по полу, собирал свои бумажки и бормотал:

- Она кааак хлопнет! А я кааак хлопнусь? Ух ты! Событие! Даже два события сразу. Ух ты! А она...

Он заметил, наконец, что все собрались около Женьки и проскользнул под ногами у всех в первый ряд. Женька отдавала распоряжения:

- Времени у нас почти нет. Ровно в Полночь - начинаем. Пока Всадник рассказывает Истории, мы должны попробовать хотя бы уравнять силы. Они в трансе. Будем таскать их сюда, при дневном и электрическом свете они бессильны. Каждый будет действовать самостоятельно, обязательно в полнейшей тишине. Остаются: бабушка Горемыкина, Королева Летучая Мышь, Клопулина. С ними самые сильные Летучие Мыши, будете принимать и охранять пленных. В чулан пихайте, там лампочка сильная. Не хватит места - в комнате по клеткам распихивайте, мы тут собрали клетки где могли. Все остальные - за одной. Наше время - Полночь!

Женька скользнула за двери. За ней, обгоняя ее, заскользили в бесшумном полете Летучие Мыши. Черной тенью промелькнули воронята с мудрым вороном Яковом во главе. Прокатился, отдуваясь, Гадкий Мальчик, на которого нечаянно наступил Домовой, бежавший, не глядя под ноги. Он только чуть слышно произнес: " Умпся!" - это Гадкий Мальчик укусил его за попку, и помчался дальше, потирая укушенное место.

У входа в подвод Женька сказала:

- Вперед! Но осторожно и тихо. Делать что-то не быстрее, чем думает голова. Пошли!

Летучие Мыши, на мгновение зависнув над серой толпой, тщательно выбирали жертву, стремительно и бесшумно падали вниз и так же бесшумно взмывали вверх, унося с собой добычу. Откуда-то из самой гущи серых, выкатился Гадкий Мальчик. Глаза у него выпучены, сам он еле передвигался, а изо рта торчало около дюжины крысиных хвостов. Он с трудом катился к выходу - разгружаться.

Самовольный Домовой ходил, приладив на спину большой короб, с лукошком через руку. Он ходил среди толпы, словно по лесу, собирая грибы. Наклонялся, подносил аккуратно к глазам, и бормотал при этом:

- Так, Хромулек мы берем, Хромульки - это изрядная гадость, а это что у нас такое? Это у нас крыса. Крыс пускай Летучие Мыши таскают... А вот Темнулек мы очень даже берем. 0оочень. Пожалте в лукошко...

Когда лукошко у него наполнялось, а происходило это довольно быстро, он пересыпал его в большущий короб, висевший за спиной.

Снулик набивал мышей в карманы, а Хромулек складывал за пазуху Локтем он прижимал к себе Темнульку, потом запихивал кого-то под другой локоть, потом брал в обе руки еще по какой-либо твари, и нес их на выход. Ходил он совершенно бесшумно, по самым темным углам. Все бы хорошо, но только он постоянно засыпал в самых неподходящих местах: то прислонясь плечом к косяку, то к стенке в подъезде. Хорошо еще, что в обе стороны шло непрерывное движение и Снулика периодически толкали, из него сыпалась добыча, он собирал ее и нес дальше...

Воронята брали мышей и крыс в когти, подхватывали клювами, и неустанно сновали туда-сюда. Даже Летучий Кот заявил, что он раскаивается, и занимает по отношению к серым крайне непримиримую позицию. И теперь из углов, в которые залетал Кот, раздавалось тихое и вдумчивое чавканье. Летать он вскоре уже не мог. И не пытался. А вскоре и вовсе передвигался исключительно ползком, по причине перегруженности желудка.

Рыжая Женька, принесла с собой большущее ведро, веник и совок. Теперь она быстро и привычно заметила серых существ в совок, и вытряхивала в ведро, которое по мере заполнения относила на первый этаж. Возвращаясь с очередным опустошенным ведром в подвал, она увидела на пороге Самовольного Домового. Он сидел, обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, повторяя одно и тоже:

- Нет, это невыносимо! Нет, это невыносимо!

Женька остановилась, чтобы успокоить Домового:

- Не переживай. В конце концов, ты же не убиваешь серых, а обходишься с ними вполне гуманно.

Домовой поднял голову и схватил Женьку за руку:

- Ты должна! Ты просто обязана мне помочь! - горячо забормотал он. Это невыносимо. Одному совершенно невыносимо. Надо хотя бы вдвоем. Помоги мне! Помоги!

И он указал на здоровенный короб, который стоял рядам с ним, доверху набитый Хромульками и Темнульками.

- Видишь, сколько напхал?! Одному это никак невыносимо. Надо выносить это вдвоем. Помоги, а?

Женька не удержалась, и звонко щелкнула Домового по стриженой башке. Звон получился неожиданно приятный, но очень уж звонкий. Домовой собрался обидеться, но Женька подхватила короб с одной стороны, и ему не осталось ничего другого, как взяться с другой. Когда они внесли короб в комнату, то Домовой даже присвистнул.

Все, буквально все пространство было заполнено и забито подвальными обитателями. Повсюду пищали мыши и крысы, фрякали и фрюкали Хромульки и Темнульки. Серые были распиханы повсюду: в клетки, в коробки, в сетки, в авоськи, на антресоли, в ванную, даже в унитаз.

- Надо их куда-то девать, - пожаловалась бабушка Горемыкина. - Здесь уже совершенно некуда. Не рассчитали мы. Их больше и намного, чем мы думали. А вы, голубчики, все тащите и тащите...

Женька нахмурилась, задумалась. Конечно, что-то надо делать. Но куда девать еще этих тварей? Не таскать же на пятый этаж? Тем более, что сейчас они дрожали и пищали от ужаса, но отпускать их нельзя было ни в коем случае, по крайней мере до тех пор, пока не разобрались с Мышатником и не спасли Всадника и Перстень.

Выручила бабушка Горемыкина!

- Женечка, а давай мы их в мусорные контейнера, которые во дворе стоят, складывать будем. Подкатим их поближе к подъезду, и прямо из подвала - в контейнер. Мало если будет для этой нечисти, мы из соседних дворов ради такого дела прикатим. Позаимствуем ради такого дела-то...

- Ради какого дела? - вывернулся откуда-то любопытный Домовой.

- А тебе-то что, шиш старый? - добродушно огрызнулась бабушка Горемыкина. - Мало того, что старый, так он еще и любопытный.

- Это кто старый?! - возмутился Домовой. - Кто старый-то?! Я?! Да я по нашим мерками, по домовым, совсем еще молоденький! Я еще, можно сказать, совсем юноша. Во!

- Клопулина, голубушка моя, подь-ка сюда, милая, - позвала бабушка. Подь скорее, родимая, я тебя с вьюношей познакомлю. Может, утащишь ты его к себе под обои?

- Ну вот. Зачем так сразу? Я сам к ней пойти могу, так бы и сказала сразу... А то под обои...

Домовой засуетился и боком проскользнул в прихожую, где и столкнулся с Клопулиной. До Женьки и Бабушки донесся разговор следующего содержания:

- Там меня звали, кажется?

- Хе-хе-хе, нет, дорогая. Это мы с девочками пошутили малость.

- С какими девочками?!

- Так с ентими, это...

- Не такай, а отвечай, когда тебя спрашивает жертва твоего рокового обмана? С кем ты изменял мне в комнате, уединившись с девочками, вместо того, чтобы всеми фибрами и жабрами своей черной души, зачерствевшей от твоего коварства, спешить к единственно любящей тебя по-настоящему трепетно девушке?! С кем ты находился в комнате?! Сколько их было?! Ты - плотоядное животное! Тебе мало одного, нежно влюбленного в тебя существа? Ты был с двумя женщинами?! О горе!

- Клопулиночка, это...

Слова прервал знакомый Женьке приятный звон.

- Ой, я же того...

- Ты уже не просто того, а совсем того! - бушевало нежное, трепетное существо.

- Тык это же...

Приятный звон.

- Ой, но я же...

Приятный звон.

- Ой! Да погоди же ты! Что я, колокол, что ли?!

Звон - переходящий в гудение.

Бабушка и Женька выглянули в коридор. Перед ними стояла тонюсенькая Клолулина, напротив которой подпирал спиной стену, глупо улыбаясь, Самовольный Домовой, с совершенно вылезшими из орбит глазами.

- Ну, я пойду... Это... Крыс пойду пасти... Это... Мышей... Это... Мышей пойду выращивать... - забормотал он бессвязно, собирая по полу лукошко и короб, одновременно пятясь к выходу.

Сделав всем ручкой, он вышел на заплетающихся ногах, неуверенной походкой. Женька покачала головой и вышла следом. Она спешила в подвал.

Глава двадцать первая

Волшебные Истории Всадника /продолжение/

Войдя в подвал, она озабоченно посмотрела на часы, и покачала головой. Направилась было к Всаднику, но тот остановил ее движением руки, давая понять, что видит происходящее вокруг, но подходить к нему не надо.

Мышатник на мгновение очнувшись, тоже что-то заметил. Он открыл уже рот, но Всадник свободной рукой прихватил его за полу и притянул к себе, потом наступил на край длинного серого плаща Мышатника, и приставил к его животу кинжал.

Теперь Всаднику стало совсем тяжко: шпагой он щекотал горло Какашкину, а кинжалом удерживал на месте Мышатника. При этом он должен был не прерываясь рассказывать свои бесконечные Волшебные Истории:

- Собрался уже суровый Старейшина ремесленников отчитать нерадивого мастера, наплодившего таких уродов, да еще и поощряющего своими игрушками стяжательство, но заметил, что мастер горбат.

Смутился Старшина, и пожалел уродца. Слукавил он перед собой. Подумал он при этом так: вот сидит человек, который не может делать какой-либо другой работы по причине своего увечья, с трудом научился бедняга лепить этих уродцев. Господь не дал ему таланта, и не дал возможности работать так, чтобы прокормить семью, а просить милостыню это человек, наверное, стесняется.

Поразмыслив так, Старейшина купил у Горбуна самую уродливую кошку-копилку, заплатив за нее большую золотую монету.

Весь базар ахнул. Bсe знали, что Старейшина может пожурить мастера, может похвалить его, но что Старейшина покупает очень-очень редко, и только изделия Великих Мастеров.

Базар зашумел, закипел, зашептался, задумался, заволновался...

А поскольку Старейшина никому не пояснил свой поступок, то правильно поняли почему он купил это страшилище, только совсем немногие. Все остальные пришли к выводу, что они сами чего-то не поняли в мастерстве Горбуна, просмотрели то, что смог увидеть только такой Великий Maстер, как Старшина ремесленников.

Что поделать -замечательные мастера и искусные ремесленники, они были все-таки людьми мастеровыми, неискушенными во всех тонкостях всех ремесел. Прекрасно зная свое дело, все тонкости в нем, они доверяли мнению других, когда речь шла об изделиях другого цеxa.

Решив, что они не сумели разглядеть нечто, действительно достойное внимания, стали наперебой покупать изделия Горбуна. По базару пополз, а потом и просто полетел слух, что появился в Городе чудо Мастер за изделиями которого приходил на базар сам Старейшина. И не просто купил, а отдал за глиняную безделицу целую большую золотую монету!

Слух переполнил базар и выплеснулся из него, как вода из кипящей кастрюли, на улицы Города. Валом повалил народ посмотреть на этого чудо-Мастера и его изделия.

И заморские купцы, и просто досужие и праздные гости бросились на базар, скупать эти чудесные изделия, чтобы потом развести их по всему миру, славя Горбуна.

За то, за что с утра никто не давал и медной монеты, платили серебром, а к обеду - только золотом!

В мгновение ока раскупили товар Горбуна. А народ все подходил и подходил. И все спрашивали только одно: будет ли еще товар?

Шумела толпа вокруг Горбуна. А он молча сложил мешок, так же молча и не считая, ссыпал золотые и серебряные монеты в большой кошель у пояса так небрежно, словно это было не серебро и золото, а простая мелкая медь.

Перекинул он мешок через плечо, и пошел прямо на толпу, низко наклонив голову, укрыв лицо капюшоном. Толпа разом притихла и расступилась, пропуская его, не зная сама, почему она это делает. Горбун побрел, загребая ногами базарную пыль, через Городские ворота...

Когда самые любопытные выскочили следом за ним, чтобы посмотреть, куда же он пойдет, того и след простыл. Только здоровенная крыса, горбатая, с розовым голым хвостом, косясь на людей красным, налитым кровавой злобой глазом, перебежала дорогу прямо по ногам любопытных, изрядно их напугав, и скрылась в какой-то щели, так и не обратив на людей никакого внимания.

Любопытные потолкались около ворот, посудачили между собой и разошлись. Но в Городе до самого позднего вечера, до самого-самого позднего вечера, только и говорили в каждом доме, что о Горбуне и о его кошках-копилках.

Рано утром, как всегда, люди заспешили в цеха и на базар.

И самые ранние покупатели и торговцы увидели сидевшего на коврике, в углу, расставив перед собой прямо на земле кошек, Горбуна.

Сыпались золотые в базарную пыль к ногам Горбуна. Не наступил еще полдень, а весь товар у него был раскуплен.

И опять стояла напротив него толпа и спрашивали люди, когда будет еще товар.

Опять не отвечал Горбун, молча, как и накануне, собрался, и ушел через те же ворота, загребая пыль ногами, унося на плече пустой мешок, и тугой кошель у пояса. Помчались вслед за ним мальчишки, но только опять большущую горбатую крысу увидали они.

Тогда многие удивились и вспомнили, что в Городе уже много десятилетий не было ни одной крысы. Но тут же о ней и позабыли, заспорив о том, куда же мог подеваться Горбун.

Так и не придя к единому мнению, они разошлись, поскольку дел у каждого имелось превеликое множество.

Но в Городе стали происходить престранные дела: по ночам тех, кто купил у Горбуна кошек-копилок, начинало будить мяуканье. Они просыпались, зажигали свечку, обходили весь дом, в поисках кошки, но никого не находили. Полусонные горожане возвращались в постели, но стоило им задуть свечу в изголовье, как тут же снова возникало протяжное мяуканье.

Наконец один горожанин, ошалев от ночных воплей, обходил в сотый раз свой дом в поисках невидимой кошки, и наткнулся на стоявшее на подоконнике глиняное изваяние горбатого уродца. Он взял кошку в руки, повертел ее, и заметил сзади щель для монет. И вспомнил, что это - копилка. Не очень понимая спросонок зачем он это делает, бросил туда несколько монет. Потом он побрел спать, и - о чудо! - мяуканье прекратилось. Довольный и радостный избавлением от мучений, он рассказал утром об этом своим соседям. Те рассказали своим соседям, и так далее...

Так горожане стали спать, не опасаясь, что их разбудит кошачье мяуканье.

Но теперь им приходилось помнить не только о своих делах, но и о том, что надо отложить несколько мелких монет, чтобы было что бросить вечером в утробу глиняным кошкам-копилкам. Горожане быстро привыкли к этому. Многим даже нравилось, как весело звенят монеты в утробах уродцев. Многим даже стало казаться, что на брезгливо-унылых мордочках стали появляться улыбки. Вернее, подобия улыбок. А другим понравилось уже не то, что прекратилось мяуканье, а то, как наполняются утробы уродцев.

А кто-то подумал о том, что так можно скопить много-много денег и разбогатеть. И этот кто-то стал ограничивать себя во всем, чтобы сэкономить монету-другую для глиняного уродца.

И глядя на него, стал копить деньги другой, а потом - третий, четвертый...

Скоро весь Город погряз в жадном накопительстве. Кошки-копилки раскупали нарасхват, но зато отказывали себе в другом, даже самом необходимом, думая о том, что вот накопится огромная сумма денег и вот тогда...

А пока все ходил грязные, оборванные и голодные. Мастерские закрывались одна за другой, никто ничего не покупал. Все копили. Скоро у каждого горожанина стояло дома по несколько битком набитых кошек-копилок.

Но разбивать их жалели. Хотели накопить еще и еще. И покупали все новые и новые копилки, а сами попрошайничали на улицах.

Но никто никому ничего не подавал и не давал. Все стали воровать и грабить, обирать друг друга. Копилки стояли набитые деньгами, а сами люди жили в беспросветной нужде, грязные, дрожащие от холода, голодные. Все стали подозрительны, жадны и лживы по отношению к другим.

Весь Город был подчинен одной страсти: копить, копить, копить...

Когда же, совсем оголодав, один горожанин попробовал разбить копилку, то она зашипела на него ужасным шипением. Испугался горожанин, и отдернул руку. А поздно вечером он шел, прижимаясь к стенам, оберегая на груди кошку-копилку. Он искал Горбуна. На улицах было темно и страшно. Вдоль пустынных тротуаров свистел ветер. Горожанин шел туда, куда его гнал, подталкивая в спину, мусорный ветер.

И привел он его к воротам Города. Он остановился, огляделся по сторонам, и в стене, возле самых городских Ворот, он разглядел крохотную дверцу. И очень удивился, что бывая здесь почти ежедневно, он не замечал этой странной дверцы на протяжении многих лет, прожитых им в Городе. Почему-то, он сам не знал почему, он точно знал, что ему нужна именно эта крохотная дверца.

Он сел на корточки и с трудом приоткрыл дверку, поддев пальцем.

- Эй! Есть там кто за дверями?! Выйди! У меня к тебе дело!

Прокричал горожанин в темноту.

К его удивлению из-за двери, из темноты, раздался голос:

- Если пришел, проходи. Я не люблю разговаривать на улице.

Горожанин огляделся, и с удивлением заметил, что дверца стала совершенно нормального размера, и он спокойно может пройти в нее, даже не пригибаясь. Но уже заходя в дверь, он поднял голову и с ужасом понял, что это не дверь увеличилась, а его кто-то уменьшил.

Но что оставалось делать? Он вошел в двери, и спустился по ступенькам. Пройдя по узкому, длинному коридору, он оказался в огромном зале, где по стенам горели воткнутые в специальные держатели, факелы, освещая мрачную роскошь зала. На стенах висело дорогое оружие, осыпанное драгоценными камнями. Тяжелыми волнами спускалась со стен парча, отсвечивая черным золотом. В центре зала стоял большой стол, возле которого горел огонь в чаше, покоившейся на треножнике. Вокруг не было ни одного стула, скамейки, или хотя бы табуретки. Крышка стола сделана была из цельного куска черного полированного мрамора.

- Что скажешь, горожанин? Какое у тебя ко мне дело? - Раздался за его спиной тихий голос.

Это заговорил Горбун, вышедший из тени. Капюшон плаща скрывал в тени его лицо, только высверкивали из-под капюшона красноватыми бликами глаза. Горбун подошел к горожанину неслышными шагами. Заглянул ему прямо в лицо, как иголками уколол, и выдернул, ни слова не говоря, у него из-под локтя кошку-копилку.

Горбун захихикал, поставил ее на стол, ласково погладил по горбатой спине. При этом горожанин готов был поклясться, что услышал как кошка выгнула спину и замурлыкала.

Горбун спросил, не оборачиваясь:

- Что надо? Только быстро! Мне некогда.

Горожанин стал путано и длинно объяснять, но Горбун, не дав ему даже закончить, резко перебил:

- Половина моя.

- Чего половина? - не сразу понял горожанин, но тут же сообразил, и возмутился. - За что - половина? За то, чтобы разбить какую-то копилку?! Где такое видано?! Это же мои деньги! Я их накопил!

- Твои деньги - ты и доставай, - резко ответил Горбун, отодвинув копилку на край стола.

Горожанин схватил ее трясущимися от жадности руками, и засунул поскорее за пазуху. Оттуда немедленно раздалось сердитое, злобное шипение, и не на шутку перепуганный горожанин, вздохнув, вынул копилку обратно, и обреченно поставил ее на стол.

- Согласен! Разбивай, - вздохнул он еще раз.

- Еще бы ты не согласился! - зло усмехнулся Горбун. - Куда бы ты от меня делся?!

Он пододвинул по столу копилку к себе поближе, пробежал по ее спине пальцами, словно успокаивая, и - взмахнув рукой, с неизвестно откуда взявшимся в ней молотком, опустил его прямо на горб кошке...

Раздалось, как показалось горожанину, резкое мяуканье, потом его тут же заглушил звон, посыпались на стол и на пол черепки и монеты.

Горбун молча позволил горожанину ползать по полу и собирать эти монеты, потом он все также, жестом, предложил ему ссыпать все найденное на стол и сам, пересчитав, разделил монеты пополам.

Одну половину он небрежно подвинул горожанину, а вторую ссыпал в известный всему Городу кошель у пояса. Брезгливо дождавшись, когда горожанин соберет и распихает свою долю по карманам, Горбун молчаливым жестом отправил его домой.

Тот, согнув спину, вышел на улицу. Оглянулся. Дверца за его спиной стала опять совсем крохотной. В нее могла протиснуться, ну разве что, большая крыса.

С этой ночи у маленькой дверцы в стене каждую ночь выстраивались молчаливые очереди, в которых стояли люди, прятавшие что-то на груди под одеждами. Никто из горожан не мог самостоятельно разбить свою копилку. Кошки шипели, скалились, а иногда, говорят, даже жестоко кусались. Вот и шли горожане к Горбуну, который один только имел власть над своими уродцами.

А он забирал у них ровно половину с таким трудом накопленного, только за то, что разбивал копилку. И ладно бы еще так. Но люди, заболевшие стяжательством, потратив немного денег, утолив голод тут же шли и покупали новую копилку, и складывали опять туда гроши, чтобы опять отнести Горбуну половину.

Скоро Горбун не вылезал из своей норы даже для того, чтобы продать новые копилки, взамен разбитых. Копить стало нечего. Теперь он разбивал самые последние копилки в Городе, чтобы вытрясти оттуда последние гроши...

Настала, наконец, ночь когда никто не пришел к нему.

Тогда он, брюзжа и ругаясь, выполз в Город.

То, что он увидел, было ужасно. Люди Города, обнищав до предела, оголодав, бросались один на другого, чтобы отнять последнее. И перебили они друг друга в жестоких схватках. Не было больше в Городе живых. Повсюду лежали трупы. Черный дым стелился по земле. Догорали прекрасные дома, чернели дырами выбитые яркие витражи. Пнями торчали вырубленные прекрасные сады, которые радовали всех.

Смерть и запустение воцарились в Городе.

Вышел Горбун на середину некогда веселого и шумного базара, и встал он посередине базарной площади, еще недавно такой шумной, веселой, красочной и яркой. Откинул он капюшон, закинул высоко голову и засвистел, прижав двумя длинными и острыми передними зубами нижнюю губу. Свистел он долгим, протяжным свистом.

А в городские ворота робко, по одной и парами, заскользили тенью неуверенные мыши и крысы.

Вскоре их стало больше. Потом - еще больше. И они все прибывали и прибывали. И скоро вливались в Город сплошным потоком, заполняя улицы и переулки, дворы и подвалы, дома и площади. Казалось, что никто и ничто не остановят эту реку, серым потоком затопившую Город...

Глава двадцать вторая

Битва

Рассказ Всадника прервал дикий вопль. Вопил, поджимая хвост, Летучий Кот, вокруг которого бегал Самовольный Домовой, не зная, как заткнуть ему пасть. Одной рукой он удерживал Кота за шкирку, а второй пытался захлопнуть вопящую пасть.

Кот, понимая, что ему угрожает, наоборот, старался не закрывать свою глотку, продолжая орать, разевая ее все шире... В темноте Домовой наступил ему на хвост, он заорал, Домовой схватив его за шкирку попытался заткнуть ему пасть, и вот что получилось.

Этот душераздирающий вой всполошил весь подвал, сведя на нет все усилия продержать в полудреме серое воинство.

Какой тут начался переполох!

Из коридора, не разобрав что к чему, бросая добычу, неслись Летучие Мыши, воронята, и все, кто относил добычу. Не понимая, что произошло, они сходу и слету вступали в бой, бросаясь на мышей, крыс, Хромулек и Темнулек.

Те, в свою очередь, очнувшись от чар рассказов, понимали, что на них нападают, и бросались на врагов.

По всему подвалу кипела беспорядочная, жестокая битва. Все били того, кто попадался под руку. Чаще всего под руку, а точнее, под ноги, попадался Гадкий Мальчик. Его не пинал только ленивый, а он летал от одного к другому, а поскольку разбираться и оглядываться, кто на тебя нападает, было всем некогда, ему доставалось и от чужих, и от своих. А в темноте ему, бедолаге, даже увернутся было некуда. Какое-то мгновение сражение стало напоминать футбольный матч.

Гадкий Мальчик с трудом сумел извернуться, изловчился, подпрыгнул, и вцепился зубами в чьи-то штаны. Как выяснилась позже, не только в штаны. Чтобы его не начали снова пинать, он намертво сцепил зубы. Как оказалось, штаны принадлежали Мышатнику. И то, что прикусил Гадкий Мальчик, тоже принадлежало ему, вместе со штанами. И судя по воплю, который издал Мышатник, он одинаково дорожил и тем, и другим.

Бедняга Мышатник! От укуса он дернулся, а Всадник, решив, что он решился напасть, сделал взмах кинжалом, Мышатник в это время подпрыгнул от ужаса и боли от укуса, кинжал соскользнул и разрезал только ремень на штанах Мышатника. Тот попытался отпрянуть, но запутался в упавших штанах, лишившихся поддержки ремня, и рухнул на пол.

Когда же он попытался подняться и потянулся для того, чтобы надеть штаны, Гадкий Мальчик, на которого эти штаны упали, укусил Мышатника за палец.

И вот тут-то Мышатник и потерял остатки разума. Он, конечно, был большой подлец, но еще в большей степени он был трусом, а кусающиеся штаны повергли в ужас его трусливое воображение. Он посчитал это проявлением какого-то колдовства, которому ему, Мышатнику, нечего было противопоставить.

Он тихо и покорно лег на пол. Голову ему удалось засунуть в штаны, тыльная часть его высвечивала во всей своей безобразной наготе, а сам он в покорном ожидании и ужасе, смиренно отдался на волю провидения. Он вздрагивал, всхлипывал, и обмирая слушал звуки боя. Он умел безжалостно отправлять на смерть других, но когда дело касалось его самого...

Битва, несмотря на это, принимала для Женьки и ее друзей не лучший ход. Хорошо еще, что во время рассказа Всадником Волшебных Историй удалось значительно сократить ряды серых, но все равно их оставалось значительно больше, чем Женькиных друзей, к тому же не очень привыкших к потасовкам. И как ни пытались они возместить беззаветной храбростью отсутствие воинского искусства, их повсеместно теснили опытные в сражениях крысы, к тому же разделяя их и заставляя сражаться поодиночке и вдали друг от друга.

Огромное количество тварей собралось вокруг Всадника, который не мог вступить в битву, поскольку не спускал глаз с Какашкина, не смея причинить ему вред до тех пор, пока он не повернет на пальце Перстень. Сам Какашкин находился в полуобморочном состоянии.

Всадник отбрасывал ногой самых наглых тварей, но те решились:

- Считаем до трех, и бросаемся все разом! - командовал ими кто-то из-за спин. - Даже если мы не сможем ничего ему сделать, Какашкин успеет повернуть Перстень дважды. Приготовились! Считаю! И - pppaз!

Женька и ее друзья услышав это, попытались отчаянно прорваться на помощь Всаднику, им удалось потеснить врага, но большего сделать они не смогли.

В воздухе зависли крупные Хромульки и Темнульки, не давая взлетать Летучим Мышам, либо загнав их в угол...

- Двааа!

Крысы и мыши в нетерпении застучали хвостами по полу.

И еще раз грудью бросились Женька и ее друзья вперед, в отчаянную атаку! Весь пол подвала был усеян телами мышей, крыс, Хромулек, Темнулек. И еще горы добавились к ним.

Но и эта яростная атака не принесла успеха. Под вопли отчаяния, вырвавшиеся из глоток героев, раздалась торжествующая команда:

- Tppppи!

Бросились на Всадника твари сбивая и топча друг друга. Отвел на мгновение кончик шпаги Всадник.

Повернул Какашкин Перстень. Повернул он его дрожащей рукой раз, а второй не успел. Выпрыгнув из самой круговерти боя, который разгорелся с новой силой и отчаянием, в невероятнейшем прыжке бросился на него Гадкий Мальчик, и вцепился зубами в пальцы на руке Какашкина.

Той руке, которая поворачивала Перстень.

Какашкин завопил от испуга, затряс в воздухе рукой, но стряхнуть Гадкого Мальчика не смог, тот вцепился мертвой хваткой.

Рванулись Женька и друзья ее с новой силой, замешкалось, смутившись, серое войско.

А тут еще распахнулись подвальные двери, и в них ворвались все те, кто оставался сторожить пленных. Впереди всех семенила бабушка Горемыкина, вздымая над головой скалку.

За ней следом ворвались самые сильные Летучие Мыши, сразу потеснив Хромулек и Темнулек, дав возможность вступить в бой Летучим Мышам.

Но самое невероятное совершила эфемерная Клопулина. Она сделала то, что не удалось ни ее друзьям, ни Всаднику, на протяжении всего тяжелого сражения. Прозрачной, почти невидимой тенью, проскользнула она над отчаянно дерущимися противниками, подлетела к Какашкину, и шепнула ему ласково на ухо:

- Устал, милый, давай подержу...

И безо всяких усилий, он отдал ей Перстень.

Но тут взвыл, приподнявшийся с пола Мышатник, и схватил проплывавшую в воздухе Клопулину за ноги. Она задергалась, но быстро поняв, что ее воздушных сил недостаточно для того, чтобы бороться на равных с Мышатником, бросила Перстень в сторону Женьки. Сил у нее оказалось совсем мало, и Перстень упал в самую гущу дерущихся.

В то же мгновение все бросились туда - в середину зала. Все свечи были погашены и затоптаны, подвал погрузился в полный мрак. Дрались со всей яростью. Все понимали, что наступает развязка, и дрались с утроенной и удесятеренной силой и яростью.

В бой вступил Всадник. Клубок дерущихся прокатился по полу, перевернул последний, остававшийся еще на ножках, стол с горевшими свечами. Наступила тьма. Подвал освещали только вспышки молний - это шпага Всадника металась, выкашивая целые ряды врагов.

Это и решило исход битвы, войско Мышатника, быстро сообразив, что с таким противником сражаться бесполезно - долго не навоюешься, начали просить о пощаде, загнанные в угол, дрожащие и испуганные.

- Свет! Зажгите свет! - кричал кто-то в темноте.

Свечи зажгли и все увидели жуткую картину безжалостной битвы: подвал был завален телами погибших. Оставшиеся в живых с трудом приводили себя в порядок, и выглядели несколько безумно после такой жестокой битвы.

Женька велела всем, кто мог, разбирать тела, чтобы отыскать тех, кому требовалась помощь. И отыскать заваленный Перстень, чтобы вручить его законному представителю владельца - Всаднику.

Слишком большая цена была заплачена за этот Перстень, чтобы не отыскать его немедленно...

Не было бурной радости на лицах победителей: одна безмерная усталость. Усталость и печаль о потерянных друзьях. Быстро и молча разбирали они тела, отправляя наверх тех, кому еще можно было хоть как-то помочь. Там вокруг них: своих и чужих, суетилась бабушка Задрипина. Это было куда как привычнее для нее - жалеть и помогать кому-то...

Скоро был обыскан и осмотрен каждый уголок, но Перстня НЕ БЫЛО!!!

Bсe еще раз обыскивали зал, а посередине стоял одинокий Какашкин, широко расставив руки и ноги, и разинув рот. После боя кто-то спросил неосторожно, как будут наказывать этого негодяя? И на него сразу же напала жесточайшая медвежья болезнь.

Всадник посмотрел в его сторону, поморщился, и сказал:

- Пшел вон, мерзавец. Не порти нам воздух. У него Перстня нет, остановил Всадник рванувшихся Домового и Снулика. - К тому же он больше не опасен. Не может человек, в руках которого был Перстень, взять его второй раз. Отпустите его - он жалок, мелок и подл.

Кто-то хватился, что нигде не нашли Мышатника. Ни среди погибших, ни среди пленных.

- Вот кто унес Перстень, - сказал Всадник. - После того, как человек повернул Перстень однажды, его может взять в руки только тот, кто повелевал этим человеком. Сам он ничего не сможет сделать, но будет опять искать человека, который пойдет к нему в слуги.

- Зачем же кто-то добровольно пойдет в рабство к Мышатнику? усомнился Домовой.

- Затем же, зачем и Какашкин. Власть, - ответил Всадник. - Не забывайте, что Перстень дает невероятную власть. Практически неограниченную. Даже за обладание власти намного меньшей, люди часто шли на преступления значительно большие.

- Чем мы теперь можем помочь? - тихо спросила Женька.

- Право слово, не знаю. - Пожал плечом Всадник. - Надо бы, конечно, найти Мышатника. Хотя, с одной стороны вас это не касается, но с другой стороны - попадет Перстень в плохие руки, сумеет Мышатник найти себе раба среди людей, всем кто живет на земле плохо будет. И не только людям, между прочим. Вам самим решать, что делать. Честь вам и слава за отвагу вашу, но теперь вы знаете всю опасность не понаслышке, а во всей ее жестокой истине. Это - война. А на войне, увы, убивают...

- Мы сами это знаем, Всадник, - остановила его Женька. - Мы сами сделали выбор. Скажи нам лучше, что в наших силах, и где искать Мышатника?

Всадник улыбнулся странной улыбкой. Он улыбался только уголками губ, глаза его никогда при этом не смеялись и не улыбались.

- Сложные вопросы, - ответил он устало. - Нет у меня готовых ответов. Что в ваших силах? Этого никто не знает, даже вы сами. Откуда же мне знать это? А вот где искать Мышатника - надо подумать. Среди людей - вряд ли, среди бытовой нечисти? После сегодняшнего - бесполезно. Зная, на что он замахнулся, кто будет его покрывать? Боюсь, что искать его придется в мире Духов. В мире Теней и Призраков. Само по себе это уже серьезнее, чем серые твари. Он уйдет в мир магии и потусторонней жизни. В мир Волшебства и Магии, а не полукустарного колдовства, извините. Скорее всего, он именно там, больше ему просто некуда деться. А это мир, где затылком ощущаешь дыхание Смерти, а в лицо тебе - мрак и ледяное безмолвие Вечного Космоса. Это мир, где Смерть и Бессмертие сплелись в нерасторжимые объятия, и нет в мире силы, чтобы разнять их.

- Что же будет делать в том мире Мышатник? Маг и колдун низшего разряда?

- Ты ошибаешься. Он маг и волшебник среднего разряда. И он когда-то вышел из того мира, куда он скорее всего и отправился. В мире серых - он был повелителем. Он хочет быть им везде.

- Кто же осмелится пойти теперь к нему в рабство?

- Ты права, скорее всего - никто. Но могут пойти к более могущественному, чем он. А сам он пойдет в рабство к нему. Для чего? Опять - власть. Ее хватит на всех. В общем, Мышатник либо где-то рядом, либо в мире Духов. Мое время истекает. Я и так нарушил кое-какие правила, но они для того и существуют, чтобы их нарушали. Я хочу подарить вам на прощание перстень. Не тот, что мы ищем. Мой перстень. Он не обладает такой силой, как Перстень Хозяина, но в мире Духов он кое-что значит. Стоит повернуть его слева направо, и либо я, либо кто-то другой из слуг Хозяина придет вам на помощь...

Всадник с галантным поклоном надел перстень на палец Женьке.

- А что будет, если повернуть его справа налево? - не выдержав спросила Женька.

- А если повернуть перстень так... - Всадник что-то пошептал на ушко Женьке.

- Ну, все, Прощайте! - попрощался Всадник. - Будьте отважными!

Он исчез, только ветром дунуло. На улице, у входа, раздалось звонкое ржание, и быстро удаляющийся звон подкованных копыт. Все стихло. Сразу же все почувствовали, что безмерно устали...

- Что делать с серыми? - спросил Снулик, перед тем, как они разошлись.

- Потом... - устало отмахнулась Женька. - Все потом. А, впрочем, пускай катятся, только подальше отсюда... Спать... Как я хочу спать.

Она пошла домой, и там погрузилась в тихий и ласковый сон.

И снился ей коралловый остров, а по нему, навстречу Женьке, идет самый верный и преданный ее поклонник - Фуняев. Несет он, протягивая навстречу ей, маленькую кокосовую пальму в обыкновенном цветочном горшочке...

Глава двадцать третья

Конец Волшебных Историй

...Вряд ли когда праздновали серые твари более легкую победу в своей жизни. Взяли они немногих мастеров, кто чудом остался живым, в рабство. Te немногие, кто выжил после голода и жестокой резни, превратились в рабов, и выбивались из сил, чтобы прокормить эту вечно визжащую, пищащую, орущую и вечно голодную и жадную ораву.

Одному горожанину удалось чудом бежать из груды развалин некогда цветущего Города. И добрался он до короля Субтилия. И бросился ему в ноги, прося о заступничестве.

И сказал Король:

- Я обязан вашему Городу жизнью. Мой отец наказал мне не оставлять милостью Город ваш. Долг мой помочь вам.

Отправил он войско к Городу. Когда же подошли войска к стенам, вернее, к их остаткам, то даже самые бывалые и закаленные в битвах воины ужаснулись: не было неприступных еще недавно стен, не было и самого Города, его прекрасных домов и фонтанов. Пни чернели на месте веселых парков...

Вошли в Город молчаливые воины. Никто не встречал их: ни враги, ни друзья. Каждый закоулочек осмотрели воины, каждый камень перевернули, но нигде ни души не нашли. Только у руин ворот нашли маленькую, совсем крошечную дверцу, которую, как ни старались, открыть не смогли...

А на Город опустилась ночь. Легли привычные воины спать прямо на площади, укрывшись плащами, решив с рассветом еще раз заняться этой дверцей, потому как некуда больше было подеваться серому воинству.

Решив так, укрылись воины плащами, которые и стали им саванами, потому что ночью открылась дверца, и вышли из подземелий бесчисленные армии серых тварей и загрызли все королевское войско. Ни один воин даже проснуться не успел. И до самого утра шло у серых кровавое пиршество...

Утром въехал отставший в дороге всадник. Ужаснулся он тому, что увидел, хотя и был солдат опытный, бывалый. С коня слезать он не стал, в бой тоже не вступил, хотя и хотел отомстить, но понимал, что с такой оравой не справиться. Он пришпорил коня и проскакал из конца в конец площади, давя и топча копытами, безжалостно полосуя мечом всех, кто попадал ему под руку.

Ускакал всадник, усеяв площадь серыми трупами.

Вздрогнули от ужаса и омерзения жители столицы, когда воин принес им страшную весть о том, что произошло с Городом и с войском. Стали требовать жители, чтобы Король отомстил за жителей Города, спасших когда-то жизнь Королю, и за своих воинов, так подло и безжалостно убитых.

Пока собирали войско, серые твари сами пришли под стены столицы. Сам Король вышел на стены посмотреть, кто осмелился выступить против него. И стало ему не по себе: все пространство до самого горизонта было заполнено серой, шевелящейся, стелющейся массой. Казалась, что все вокруг стало серого цвета...

Ночь опустилась на столицу. В темноте горели злобные огни красных крысиных глазок под стенами.

На стенах всю ночь горели факелы, и не смыкали глаз часовые, наученные вероломством серых. Лежали всю ночь на земле самые чуткие на ухо горожане и слушали: не шуршат ли лапками крысы, прорывая тайные ходы. И если слышали хотя бы малейший шорох, то рыли сверху яму, добирались до тайного хода и заливали безжалостно кипятком...

На рассвете серое воинство пошло на штурм. Полезли они на стены, отчаянно визжа от страха и ужаса, но не могли отступить, потому что сзади напирали так же визжащие и орущие от страха, но идущие вперед, потому, что за ними ползли и лезли такие же...

Иногда, очень редко, но все же, ужас и страх заменяют отвагу и мужество. Серое воинство, первые шеренги которого подвергались страху быть растоптанными задними, шли на штурм с безумием отчаяния, с такой яростью, что казалась не только люди не выдержат, но и стены рухнут от такого свирепого натиска.

Выдержали и люди, и стены. Потерявшие близких люди вставали на месте павших, и дрогнули крысы. В открытом бою так и должно было случиться. Не выдержав, передние бросились назад, видя, что впереди нет для них победы. Задние ряды бросились спасаться, давя и кусая следующих за ними.

Скоро вся долина перед крепостными стенами была усеяна тысячами серых трупов. И решили горожане, что это победа и отмщение.

Но это была не победа. Серое воинство не ушло. Горбуну удалось удержать его на высотах, и еще раз погнать утром на приступ. Опять, потеряв множество серых, покатились они от стен, уступая горожанам в мужестве.

А те собрали по городу всех собак и кошек, и выпустили их впереди себя, а сами пошли на вылазку. Впереди - кошки и собаки, а сзади - конница.

Но серые так оголодали за это время, что бросались на кошек и собак по пять-шесть, десять и двадцать. И рвали кошек и собак. И хотя те тоже в долгу не оставались, но всех их уничтожили серые. А потом бросились под копыта коней, перегрызая сухожилия, и падали кони, и валились из седел всадники. И потеряли воины почти всех лошадей, и много людей.

Вернулись в город оставшиеся, стали думать, как победить, наконец, этих тварей. И придумали.

Изловили они крыс и мышей, привязали к хвостам выловленным тварям пучки пакли, смоченные в смоле, подожгли ее, и выпустили обезумевших от страха пленников за ворота.

И бежали они, объятые ужасом, прямо к своим, врываясь в серые толпы, поджигая тех, кто оказывался рядом.

Воздух наполнился визгом насмерть перепуганных серых тварей. Бросились они, поджигая друг друга, прочь.

Прибежали они в Город, руины которого недавно покинули.

Следом за ними прибежал Горбун, страшно ругаясь. И стали оголодавшие серые уничтожать сами себя, потому что в Городе не оставалось еды.

Когда их совсем почти не осталось, собрал Горбун серое воинство и привел его к дверце в стене, чтобы вывести их в другие места тайными ходами, потому что войско Короля уже подошло к Городу, чтобы уничтожить окончательно серых.

Но только он открыл дверцу, как тут же вырвались оттуда, дико вопя, и набрасываясь на все живое, стая котов и кошек, которые были ни на что не похожи: ужасно уродливые, больших размеров, необычайно сильные, правда, с горбами на загривках, но это компенсировалось злобой, и ничуть не мешало им в кровавой охоте на серых.

Загнали они остатки серых в подвал бывшего дворца, и пока эти твари уничтожали друг друга. Горбун сумел ускользнуть по тайным, самым тайным ходам.

Правда, на лице у него навсегда остались царапины от кошачьих когтей. Но могло быть и хуже. С тех пор не показывался Горбун на поверхности земли, так и жил в подвалах и подземельях, окруженный остатками серой свиты.

Стали его называть старыми прозвищем - Мышатник.

Когда-то он был крысой но за то, что воровал мышат, бил изгнан. Но это со временем забылось. Позже, в подземельях, он свел дружбу с подземными мелкими духами, которые помогли ему войти в мир Духов.

И стал он магом и чародеем средней руки. Большего ему не дали достигнуть - он был завистлив, жаден и злобен.

Пробавлялся он обычным колдовством и злобой в мире земных, не так уж и сильно отличающихся от людей, нетопырей, домовых, словом, среди той части огромной Империи Духов, которая находится на земле, но не властвует над землей.

Среди этих мелких духов, маг и чародей средней руки - Мышатник несомненно, выделялся своей непомерной алчностью, жаждой власти. Он без труда захватил лидерство среди той части мелких духов и жителей Полуночи, которые по разным причинам недолюбливали людей. Но таких была ничтожная часть, большинство же прижилось около людей, и не желало им зла.

И вы думаете, ухватившийся за кончик плаща Удачи, он остановится на этом? Ради власти он готов на все. И значит надо найти его любой ценой.

Искать же придется в мире Духов: там нет солнца, но и тьмы тоже нет. Там - Вечная Мгла, в которой носятся тени. Там - жутко...

Так закончила Женька, досказавшая по просьбе друзей, Волшебные Истории Всадника.

- A как мы сумеем попасть в мир Духов? - спросил Снулик.

- Попросим Проводников, - почему-то улыбнулась Женька.

- А где мы найдем, Проводников? - поинтересовался практичный Домовой.

- А зачем искать тех, кто всегда рядом? - вопросом на вопрос ответила Женька.

- Как это - рядом?! - воскликнули хором ее слушатели, оглядываясь по сторонам.

- Да очень даже просто, - засмеялась Женька. - Мы часто не замечаем того, что происходит почти что под нашим носом, а потом удивляемся событиям, которые происходят, и не находим объяснений простому и объяснимому. Мир Духов, конечно, существует очень обособленно. Но все же откуда-то приходят Духи и Призраки. Кто-то постоянно ходит туда и обратно? Есть пути, и Проводники тоже есть. И самые активные среди них - это кошки. Да-да, самые обыкновенные, самые привычные кошки. Все замечали, что они умудряются пропадать даже в запертых квартирах. Ищет, ищет ее хозяин, все закоулки обшарит, нет как нет. А потом появляется как ни в чем ни бывало. Только глаза светятся загадочно и жутковато таинственно.

Потом змеи - которые снуют туда-сюда. И в воду, и под землю, и в болото, и в горы, и в пустыни. Куда-то все время исчезают, и откуда-то появляются.

Наконец, наши добрые знакомые - Летучие Мыши. Их вообще редко кто видит. Они вроде как есть, а вроде как и нет их. Вылетают из ночи, чтобы в ночи исчезнуть. Вот мы и попросим их заняться поисками хода, через который Мышатник ушел в мир Духов, если ушел. А мы сами займемся поисками его Сокровищницы. Она где-то здесь. Если мы найдем ее в подвале, то будем знать место, куда он рано или поздно, но обязательно придет...

И они занялись поисками тайного хода и Сокровищницы Мышатника.

Но это уже другая история. Совсем, можно сказать, другая. Возможно, когда-нибудь, если успею, я расскажу ее. А вообще-то с Рыжей Женькой и ее друзьями происходило столько замечательных историй, что их можно рассказывать бес-ко-неч-но...

Так что - все.

Пока - все...