Пересвет

Пересвет, ныне скромный монах Троицкой обители, расправил широкие плечи. Мирская, телесная сила еще давила силу духовную, но отец Сергий никогда не порицал за это Пересвета.

Пересвет вышел из кельи, торопясь на заутреннею. В монастыре давно уже скрывается князь московский Дмитрий. Зело грузный и трусливый. Недавно послы Мамая, крепко взявшего бразды правления в свои руки после многих усобиц в Орде, требовали дани по Джанибековому окончанию.

Это было давно, еще не было у Москвы великокняжеского ярлыка, а Дмитрий был мальчиком. За него правил княжеством митрополит Алексий. Ради Руси взял он мирскую скверну, и сделал то, о чем мечтал дед Дмитрия, Иван Калита. Он принес Москве ярлык на великое княжение.

В то время раздор был великий в Орде. Бардибек убил отца своего Джанибека и всех братьев. Но скоро и он сам пал жертвой убийц. В Орде началась смута, и князья русские принялись не платить ханам, а покупать их. Ярлык, фирман на великое княжение, давал многое, ибо чтят русичи закон и верность слову. Великие князья всегда были, и не беда, что их недолго назначала Орда.

Алексий часто говорил о Мамае, темнике Джанибека, отделившимся от свары, но поддержал Мурата, его врага. Разбитый Мамай понял лишь одно — русское серебро! Самая тяжелая гиря на весах ордынской судьбы.

Посол Мамая прибыл к митрополиту. Неведомо сколь уменьшил дань владыка. Но ярлык на великое княжение остался у Москвы. А теперь укрепившийся Мамай грозиться пойти во всех силах, если не будет платить Русь полную дань.

— О мирском мыслишь Пересвет, — ладонь, от которой веяло силой и теплом, легла на плечо монаха. — Кончилась уже служба.

— Да отче, — поднялся во весь свой немалый рост Пересвет, но на Сергия, живого святого Руси смотрел, словно снизу вверх. — О митрополите Алексии, и Орде.

— Кровь воинская, — прощающе обронил Сергий, но в его словах не было укора, лишь грусть. — Я глаголил с князем. Он поведет воинов супротив Мамая. Алексий, мир его праху, видел этого зверя еще давно.

Пересвет шел рядом с Сергием, слушая каждое слово.

— Было еще мне видение. Не будет ныне бог помогать нам и слугам своим запретит. Ибо устал он от бессмысленной крови.

— Но мы же дети его? — поразился Пересвет.

— И там дети его пойдут, верующие в него. Подчиниться надо нам, но… Слишком много сделано, если не остановим Мамая, то Руси не будет. А поведет он с собой рать великую.

— Но что делать тогда? Мы утопим Мамая в своей крови, но придут другие. А если он победит, то будет, слаб настолько, что его любой бек татарский разгромит.

— Не разгромит, ибо за ним серебро наше будет. А если мы победим, то другие… Они слепы и не видят Русь. Да будем платить, но жить будем по новому, без их ярлыков. Если Дмитрий победит, то Москва столицей станет для народа. Московский князь татар побил! Единение истинное начнется.

— Я понимаю отче, — поклонился Пересвет. — Но что можем сделать мы?

— Я хочу, что бы ты поехал с князем. На сечу.

— Я не воин ныне, — глухо ответствовал Пересвет, стиснув зубы.

— Мы все воины Руси, — все тем же тихим голосом продолжил Сергий. — И каждый из нас сражается за Русь. Ступай брат мой и решай сам, а я помолюсь и надо забор поправить, а то покосился.

Пересвет, без оружия, в одеянии инока тихо ехал средь отборной дружины князя. От разговоров уклонялся, оставаясь в думах в монастыре, рядом с отцом Сергием. И думал о том, что будет, на поле. Воин проснувшийся в нем привычно сравнивал шансы, и лоб Пересвета все больше и больше бороздили морщины угрюмых дум.

— Пересвет, ты куда?

— На реке освежусь, — ответил воин-монах. — К вечеру вас догоню.

Река была тихой, словно озеро. Вечернее солнце ярко отражалось в прохладных водах. И напоминало зарево пожаров и кровь. Усобицы, богом проклятые усобицы, раздирающие Русь. От Мономаха, и доныне. И пока ими раздираема Русь, она слаба. И Мамай понимает это. Понимает он и то, что князь московский единый, кто может Русь объединить. Остальным ордынцам это лучше, кажется, проще дань собирать. Но Мамай зрит в корень, и видит силу Руси. И будущее Орды, ежели Русь единой станет, под одной рукой.

— Поздорову тебе, враг мой, которому я победы жажду.

Пересвет развернулся и посмотрел на крепкого старца в белых одеждах, чем-то неуловимо напоминающего Сергия.

— Я никому не враг. Все люди братия в этом мире.

— В твоем мире, под твоим богом, — грустно прервал его старец. — А мне враг ты. Сжигающий капища, и убивавший волхвов. Ибо я служитель Перуна.

— Язычник! — больше удивился, чем возмутился Пересвет. — Но почему ты победы мне желаешь?

— Ты за Русь идешь сражаться. Хоть твой бог и против этого.

— Бог един, — привычно отозвался Пересвет, сам не понимая зачем разговаривает с волхвом.

— Да един, — согласился волхв. — Но это Бог. А есть другие. Перун, Таран, ваш Иисус. Который отказался помогать вам.

— Он любит всех детей своих. Чем же твой безжалостный Перун лучше?

— Он русич, и за Русь жизнь положит. Когда Русь крестили, нам было тяжело! — голос старого волхва поднялся. — Но мы не призывали народ ополчаться супротив князя! Мы уходили, терпели! Ибо зло великое смута и братоубийство!

Мир вокруг изменился, словно подернулся дымкой. Пересвет оказался на поле. С одной стороны стояли стяги киевского князя, с другого виднелась огромная орда.

— Мара, — пробормотал, крестясь, Пересвет.

— То была страшная сеча, — подошел волхв. — Это самая страшная битва. Тогда силы были неравны.

Пересвет сам видел, что на каждого русича приходилось по трое-четверо кочевников. Но это же была победа! Победа, которую одержали еще давно. О которой уже начали забывать. Но почему?

— Зри!

Пересвет увидел троих молодых воинов, русоволосых, в простых рубахах и при мечах. Вокруг ходили волхвы, и их песни возносились с дымом к безоблачному небу. Один из волхвов поднял медный нож, старый, уже покрывшийся зеленью, с источенной временем рукоятью.

— Язычники! Жертва вам нужна!

— Зри! — прервал волхв Пересвета.

Воин принял нож из рук волхва. Коротким взмахом он вскрыл себе горло, и темно-рубиновая кровь хлынула на алтарь Перуна. Затем нож взял второй, и его кровь окропила алтарь. Третий не вскрыл себе горла, а вонзил нож в сердце.

— Язычники! — вновь выдохнул ругательство Пересвет, пытаясь отвернуться.

— Зри! — вновь воскликнул волхв.

Пересвет спокойно читал молитву. Но видение сатанское не желало отступать из памяти. Да, исчез волх, словно его и не было, и он стоял на прежнем месте у реки. Но было нечто, нечто важное, что он получил за эти странные мгновения.

Поле Куликово. И мосты, горящие за спиной. Теперь русским полкам некуда отступать. Как и литовским полкам братьев Ягайло, который торопиться помочь Мамаю в битве. Как двум татарским полкам, что сражаются за Русь, не против соплеменников и единоверцев, а против захватчиков, что пришли на землю успевшую стать их родиной.

Пересвет словно видел поле с высоты. Зрел и засадный полк, что стоял в дубраве. Узрел он и сторожевой полк, которому принять на себя всю тяжесть атаки Мамая. Над воинами уже витал призрак смерти, но они грозно усмехались, споря, кто больше утащит на тот свет врагов.

В шатре Мамая уже царило радостное оживление. Русские, можно считать, проиграли, и Мамай заранее слушал хвалебные речи. Сам он не был Чингизидом, а даже их врагом. Но и ханом себя не называл. Был у него хан… Дальше юрт своих жен носа не казал, да пыжился при народе, тамгу прикладывал.

— А это ты, — узнал Мамай вошедшего в шатер воина. — Садись, выпей. Готовы ли твои воины?

Вошедший не был монголом или иным кочевником. Да и одет больше, как пеший воин, чем легкий, подвижный всадник-кочевник. Он был посланником Европы. Далекая Генуя послала воинов. Торговля давала большую прибыль, а война сулила еще больше.

— Мои солдаты готовы, — резко ответил европеец. — Но это не то, что обещано. Это не толпа мужиков, а войско!

Мамай прищурил и без того узкие глаза:

— Нас больше самое меньшее на три тумена! И князь у них трус, что у монахов прятался, когда мои послы обнажили сабли!

— Но два года назад он разбил Бегича, — подал кто-то голос. — Может сам князь и… Но воеводы у него знающие.

— Не в воеводах дело, — нахмурился один из темников. — Я сражался с русскими рядом и против них. Дело в простых воинах. Мне дед рассказывал, а ему его дед, о битве на льду. Далеко на севере. Тогда у их князя Александра, служили наши всадники. Рассказывал, как тонули закованные в железо воины, а русские сами хватали их, стараясь быстрее на дно утащить.

— Наши воины не менее храбры! — горда прервал его другой бек.

Утро было туманное, и долго полки простояли, прежде чем увидели друг друга. Теперь, пред битвой, пришел час поединка богатырского. На него выехал Пересвет, обуреваемый самыми противоречивыми чувствами.

Для русских поединок был обязательным началом боя, давней традицией. Кочевники почитали его за схватку меж войсками, и часто целое войско уходило без боя, видя, как повержен сильнейший из них. Но те времена давно прошли. И теперь бой богатырский не более чем дань традиции. Но традиции крепкой.

Из монгольских полков выехал Тимур-мурза. Прозванный у своих Челубаем, а русскими Челубеем, он впрямь отличался огромной силой, и воинской сноровкой. Придерживая горячего коня, кочевник чуть поднял копье, целя в сердце Пересвета.

Они помчали навстречу судьбе и смерти. Двое неумолимых воинов. И Пересвет УВИДЕЛ.

Вот прорываются Мамаевы полки сквозь сторожевой полк, и падают воины Руси. Разбит и передовой полк, никто в нем не выжил. Сломан левый фланг и даже засадный полк оказался бессилен. Но не побежали воины русской земли. Стояли до последнего. Как греки-спартанцы в Фермопилах. А позади шел резерв Мамая, торопились из-за реки полки литовские. И стяг Сатаны поднимался над горящей Русью. Отныне не будет такой страны.

Хрипящие кони неслись быстрей и быстрей. Булатное копье жаждет теплой крови. Пересвет вспомнил и старого волхва, и свое видение у реки.

— Перун!!! Прими же мою жертву!!! Живи Русь!!!

Копье Челубея с хрустом проломило грудь Пересвета. Но в последний момент, словно чья-то сильная рука сжала его пальцы на древке. И рядом на траву рухнул Челубей, пронзенный копьем Пересвета.

Оба войска на миг смолки, взирая на двоих погибших.

— Уходи! Тебе больше нет места в этом мире!

Перун повернулся к небесам, откуда прогремел голос. Его синие глаза сверкали, а рыжая борода воинственно топорщилась.

— Мне да! А таким как он всегда есть место на Руси. Сколь бы ты не пытался превратить русичей в стадо покорных агнцев-баранов! Отныне в них вечен, будет этот дух. И никто… Ты слышишь меня?! Никто пришедший сюда с мечем, не уйдет.

— Ничто не вечно.

— Кроме Чести и Мужества!!!

Воины смотрели на текущую, подобно полноводной реке, толпу из лошадей и людей. Они ждали, и рядом с каждым стояло тень Пересвета, и тех, кто был до него. И они знали, что так будет всегда.

ИЛ-2 падал к земле. Безжизненно висел на ремнях стрелок-радист. Корчась от боли в спине пилот с ужасом видел стремительно растущие ромбы и квадраты, что превращались в танки и солдат. И увидел рядом с самолетом призрачную фигуру могучего всадника. Он скакал рядом, целя копьем во врага, что топтал родную землю.

— Не может быть, — прошептал летчик. Он знал! Он уже видел этого всадника!

Оставляя за собой дымный шельф, горящий штурмовик, мчался к земле. Летчик сжал штурвал, направляя самолет в ненавистную коробку железа с намалеванным на борту крестом.

— Живи Россия!!!