Паутина обмана

Вторая группировка состояла из жителей города, которые считали, что бургомистр со своим советом напирают слишком жестко. Они не сомневались в аргументах Йалит и ее правовой оценке ситуации, просто им казалось, что противостояние с Тризу в конечном счете обойдется слишком дорого. Что бы они о нем ни думали, он был самым влиятельным местным землевладельцем, и им предстояло еще много лет иметь дело с ним — и его сыновьями — независимо от решения суда. В этой группировке, однако, почти не было тех, кто решался активно противостоять Йалит. Они просто не поддерживали ее, но не забывали и о чувстве гражданской ответственности, как ни раздражала их эта мысль. Вторая группировка была значительно меньше первой.

Однако больше всего Каэриту беспокоила третья, самая малочисленная, но и самая яростная. В основном — хотя и не полностью — она состояла из молодых «дев войны», чье положение в иерархии Калатхи не позволяло им влиять на городской совет. Самой важной по должности была командир полусотни — эквивалент капитана пехоты в королевской и имперской армиях, — однако это вовсе не означало, что они не пользовались никаким влиянием. Именно они пылали яростью по отношению к Тризу, самым воинственным образом отстаивая свои права. Всякие разговоры о взвешенности и осторожности выводили их из себя. Какое может быть благоразумие, когда у «дев войны» такие неприятности, заявляли они? И, по правде говоря, Каэрита отчасти сочувствовала им.

Ей удалось выяснить и еще кое-что. Всего десять — пятнадцать женщин из этой группировки можно было назвать «заводилами», остальные просто яростно возмущались предубеждениями и фанатизмом, которые все «девы войны» ощущали на себе на протяжении долгих лет. Однако эти десять или пятнадцать явно действовали слаженно. Они не столько возмущались сами, сколько манипулировали возмущением других, используя его, чтобы очень тонко подрывать авторитет правителей Калатхи. Это было скверно само по себе, однако Лиана оказалась права и во всем остальном. Независимо от того, получали они непосредственные указания от Гласа Куайсара или нет — а на данном этапе, несмотря на все свои подозрения, Каэрита не имела возможности выяснить это, — они постоянно ссылались на высказывания Гласа о том, что Лиллинара поддерживает эгоистичный, самовлюбленный подход к жизни. Это устрашало Каэриту. И — в чем она практически не сомневалась — не меньше устрашало саму Лиллинару. Это был не просто отказ от всякой ответственности, не просто провозглашение идеи, что использовать другого для собственной выгоды или удовольствия соответствует нормам морали. Этот отказ и эти идеи оправдывались тем, что настало время «девам войны» отыграться за долгие годы притеснений и унижений.

Каэрита по собственному опыту знала разницу между местью и правосудием — и чувствовала горький привкус первого в тихих разговорах, которые сумела подслушать.

К несчастью, все это были лишь подозрения. Ей не с чем было прийти к Йалит, но даже если бы она решилась на это, бургомистр, скорее всего, не стала бы ее слушать. Кроме того, и в позиции самой Йалит кое-что тревожило Каэриту. Йалит заняла должность бургомистра примерно в то же время, когда началась нынешняя конфронтация с Тризу. Если, как подозревала Каэрита, документы в Калатхе были каким-то образом подделаны, Йалит должна знать об этом. Отсюда, логически рассуждая, следовал вывод, что если в Калатхе творится какое-то беззаконие, то в нем замешана и Йалит. Тем не менее Каэрита так не думала. Она пока не стала подвергать бургомистра такой же проверке, как Салтана. Некоторые косвенные признаки убеждали ее в том, что Йалит честна и искренне верит в свою правоту.

А это означало одно: в Калатхе, возможно, испорчены не только документы, но нечто гораздо более важное.

— Прошу прощения за задержку, госпожа Каэрита, — сказала Ланитха, вводя рыцаря в главный архивный зал. — Я знаю, как ценно ваше время и для Томанака, и для вас самой, и мне ужасно неприятно, что вам пришлось дожидаться меня почти целую неделю.

Выражение ее лица странным образом сочетало в себе беспокойство, раздражение и неловкость.

— Словно какое-то проклятие на этой неделе. — Она раздвинула тяжелые занавески, обычно закрытые, чтобы защитить ценные документы от воздействия солнечного света. — Только я решаю, что вот сейчас приду сюда и покажу вам документы, как вдруг, словно ниоткуда, накатывает какая-нибудь новая беда.

— Ничего страшного, Ланитха, — заверила ее Каэрита. — У всех выпадают такие недели. У меня-то уж точно!

— Спасибо. — Ланитха благодарно улыбнулась. — Я рада, что вы все правильно понимаете. Правда, от этого я в ваших глазах вряд ли выгляжу более собранной!

Каэрита ограничилась вежливой улыбкой, дожидаясь, пока Ланитха закончит возиться с занавесками и отопрет большой шкаф, где хранились все самые важные документы Калатхи.

— Бургомистр Йалит — или, точнее, Шаррал — не сказала мне, какие разделы интересуют вас на этот раз, — бросила Ланитха через плечо, открывая тяжелую, укрепленную железом дверь.

— Я хочу посмотреть тот раздел дарственной Келлоса, где устанавливаются границы земельного участка, занимаемого мукомольной мельницей, — как можно небрежнее ответила Каэрита.

— Понимаю.

Ланитха нашла соответствующий ящик, вытащила его из шкафа и поставила на стол у большого окна. Разговаривала она рассеянно вежливо, однако что-то в напряженности ее позы создало у незаметно, но очень внимательно наблюдавшей за ней Каэриты впечатление, что женщина не так спокойна, как хотела бы казаться. Ланитха по-прежнему выглядела честной, трудолюбивой молодой женщиной, однако было, было что-то… Как будто она испытывала ощущение внутреннего разрыва…

Открыв ящик, Ланитха положила на стол оригинал дарственного акта лорда Келлоса, осторожно развернула древний манускрипт и нашла раздел, о котором говорила Каэрита.

— Вот, — сказала она и отошла в сторону, давая рыцарю возможность изучить документ.

— Спасибо.

Каэрита подошла к столу и наклонилась над выцветшим, исписанным неразборчивыми каракулями документом. Его возраст не вызывал сомнений — так же, как и подлинность. Однако подлинность копии Тризу тоже не вызывала сомнений, напомнила она себе и положила руку на головку эфеса левого меча.

Вполне естественная поза, хотя чуть более драматичная, чем хотелось бы Каэрите. В прошлый раз она отстегнула оба меча и отложила их в сторону. Оставалось надеяться, что Ланитха не заинтересуется, почему теперь она поступила иначе. А на случай неприятного вопроса Каэрита приготовила ответ: мол, тогда провела в библиотеке несколько часов, а сегодня хотела лишь быстро перепроверить один-единственный раздел. Да и попала сюда значительно позже, чем собиралась, за что сама Ланитха только что рассыпалась перед ней в извинениях.

Каэрита наклонилась, внимательно изучая напыщенные фразы и пальцем правой руки легко проводя по соответствующим строчкам. Ланитха, конечно, была достаточно опытным хранителем, чтобы не среагировать, когда кто-то, пусть даже и доказавший уже свое уважение к находящимся на ее попечении хрупким документам, дотрагивается до них. Она подошла на полшага ближе, с напряженным вниманием следя за правой рукой Каэриты… На что та и рассчитывала.

Внимание Ланитхи было до такой степени сосредоточено на правой руке Каэриты, что библиотекарь не заметила слабого голубого мерцания, пляшущего над ее левой рукой, покоящейся на рукояти меча. Не очень яркого — при необходимости Томанак умел действовать незаметно, — но вполне достаточного для того, чего добивалась Каэрита.

— Спасибо, Ланитха. — Она сделала шаг назад, сняла руку с меча, и голубое мерцание погасло. — Я увидела все, что хотела.

— Вы уверены, миледи? — взволнованно спросила Ланитха.

— Я просто хотела оживить в памяти кое-какие слова, — ответила Каэрита.

— Могу я спросить, почему?

— Расследование еще продолжается, Ланитха, — напомнила ей рыцарь.

Библиотекарь склонила голову в знак того, что поняла скрытый в ее словах мягкий упрек.

— С другой стороны, кое-что уже начинает проясняться.

— И что же начинает проясняться? — Последние слова Каэриты придали Ланите храбрости.

— Есть определенные расхождения между оригинальными документами здесь и так называемыми копиями Тризу. Должна признаться, я была ошеломлена, впервые увидев его копии. Трудно представить себе, что можно изготовить столь совершенную фальшивку. И все же существует только одно объяснение того, что его копии отличаются от оригиналов, — сознательное искажение или подделка текста.

— Лиллинара! — воскликнула Ланитха, описав рукой круг — жест почтения к Матери. — Я знала, что Тризу ненавидит «дев войны», но даже представить себе не могла, что он способен на такое, миледи! Как можно рассчитывать, что это сойдет с рук? Он должен был понимать, что рано или поздно кто-нибудь сделает то, что только что сделали вы, — сравнит подделку с оригиналом!

— Мне уже давно стало ясно, Ланитха, — устало ответила Каэрита, глядя, как хранительница убирает дарственную на место, — что преступники всегда верят: уж они-то сумеют выйти из воды сухими. Если бы они так не считали, то и преступлений не совершали бы!

— Наверно, нет. — Ланитха вздохнула и покачала головой. — Просто это так глупо и печально, когда люди опускаются до подлога.

— Знаешь, ты не права, — сказала Каэрита таким твердым тоном, что Ланитха быстро взглянула на нее через плечо.

— Не права, миледи?

— Это не глупо и не печально, — ответила Каэрита. — Независимо от мотивов противоречие между документами здесь и в Таларе играет на руку Тризу и его единомышленникам. Это не какое-нибудь незначительное расхождение, которое может быть объяснено ошибкой переписчика. Это умышленная подделка, а ведь на свете предостаточно тех, кто плохо относится к «девам войны». Для них не имеет значения, что в ваших руках оригиналы, а у него — только копии. Для них имеет значение совсем другое: в подделке заподозрят скорее всего вас.

— Выходит, это хорошо, что рыцарь Томанака здесь, верно, миледи? Даже самые предубежденные люди поверят вам, если вы скажете, что подделка — дело рук Тризу или того, кто работает на него.

— Да, Ланитха, — мрачно ответила Каэрита. — Поверят.

Два дня спустя верхом на Тучке она отправилась в путь. Дорога на Куайсар тянулась почти точно на восток, и утреннее солнце светило прямо в лицо Каэрите. На фоне яркого голубого неба над головой парили птицы, перекликаясь друг с другом и ловя сильный северо-западный ветер, под порывами которого бесконечное море молодой травы с легким шелестом клонилось из стороны в сторону. Утро было еще прохладное, но ветер и высокие, прекрасные крики птиц приносили такое острое ощущение жизни, что Каэрита с наслаждением вдыхала насыщенный энергией свежий воздух.

Возникло искушение полностью погрузиться в чувственную радость нового дня, однако тягостное подозрение, впервые зародившееся в библиотеке Тризу, переросло в нечто столь мрачное, что отбрасывало собственную тень на сияющее утро.

У нее все еще слишком много вопросов и слишком мало ответов, напомнила она себе. Однако старательно перебирая их в уме, она видела, в какой точке сходятся все факты, которые поддаются проверке. Но вот чего она никак не могла понять, это как такое вообще могло случиться. И почему Лиллинара и Томанак, похоже, пришли к обоюдному согласию насчет именно ее участия в этом деле.

Нет, даже на мгновенье она не позволяла себе думать, что эта работа не по ней. Именно такая задача когда-то привлекла ее к служению Томанаку. Кроме того, она от всего сердца жалела, что ее мать — да и она сама — в свое время не встретились с «девами войны», и это лишь укрепляло ее решимость идти до конца. Она не совсем отчетливо представляла себе, с чем столкнется в Куайсаре, но от всего этого клубка просто несло Тьмой. Вероятность того, что она скачет прямо в пасть Тьмы, была очень велика, однако таков долг избранников Томанака — нести Свет даже в самые глубины Мрака.

Правда, иногда и Свет терпит неудачу.

Рыцарь Каэрита, дочь Селдана, знала это — как и то, что очень немногие избранники Томанака умирают в своей постели. Однако если такова цена за то, чтобы не дать Тьме захватить Контовар, Каэрита была готова заплатить. На случай, если дело обернется совсем плохо, она отправила Базелу запечатанное Печатью Меча письмо, в котором изложила все свои подозрения, открытия и выводы. Если ей суждено потерпеть неудачу, она умрет с абсолютной уверенностью, что брат по мечу отомстит за нее и выполнит ее задачу — точно так же, как она сделала бы это для него.

Улыбнувшись, она отбросила мрачные мысли, вскинула голову и подставила лицо солнцу, наслаждаясь его теплом.

Куайсар производил сильное впечатление.

Создатели храма подыскали для него один из немногих на Равнине Ветров природных холмов. По мере приближения Каэрите становилось все яснее, что возвышение, на котором стоят и храм, и город, покоится на гранитном основании в форме купола, и не таком высоком, как показалось на первый взгляд. Это было вполне естественно для лишь слегка холмистой Равнины Ветров, раскинувшейся во всех направлениях насколько хватало глаз. И даже сравнительно невысокое расположение Куайсара обеспечивало ему господство над окружающей местностью.

Старинный городок, большей частью поглощенный храмом, окружала низкая защитная стена. Вдоль дорог, сходящихся к маленькому озеру у гранитного подножия храма, тянулись сравнительно недавно построенные дома и крестьянские хутора; проезжая мимо, Каэрита видела работающих на полях людей.

Сам храм тоже окружала стена, и повыше городской. У аксейцев храмы Лиллинары не имели такой дополнительной защиты, однако Империя Топора была древнейшим государством Норфрессы, с давно устоявшимися порядками. Когда строили Куайсар, покоя на Равнине Ветров было гораздо меньше. Как, впрочем, и сейчас, если уж на то пошло. В любом случае Каэрита понимала строителей, добивавшихся, чтобы их храм не только занимал удобную оборонительную позицию, но и был хорошо укреплен.

Стена не позволяла как следует разглядеть храмовые строения, однако три высокие башни, традиционные для храма Лиллинары, были видны хорошо, выделяясь на фоне голубого неба и снежно-белых кучевых облаков. В центре — Башня Матери, с ее круглой алебастровой луной, а по бокам — более низкие, увенчанные полумесяцами из обсидиана Башня Девушки и Башня Старухи. Каэрита живо представила себе, как они должны выглядеть под ночным небом, когда серебристо-белое мерцание Лиллинары заливает каменную кладку. Куайсар был далеко не самым большим храмом Лиллинары, когда-либо виденным Каэритой, но его расположение и какая-то особая выразительность придавали ему величавость и создавали ощущение божественного присутствия, которое редко признавала избранница Томанака.

Тем не менее с приближением к храму образ башен, мерцающих спокойным, лучезарным светом под усыпанными звездами небесами, угас, и сердце Каэриты стиснула ледяная рука. Нет, свет Серебряной Леди по-прежнему окутывал эти башни и эти стены под теплыми лучами солнца. Однако глаза Каэриты отличались от глаз других смертных. Она видела то, что было скрыто от всех, и губы ее плотно сжались, когда уголком глаза она уловила зловещий отблеск ядовито-зеленого мерцания.

Она узнала эту зелень, от вида которой все внутри переворачивалось. Она уже видела ее. Ей вспомнился дождливый день в библиотеке барона Телиана, когда она рассказывала ему, насколько хорошо, к несчастью, избранники Томанака знакомы с присутствием избранников Тьмы.

Рыцарь сделала глубокий вдох и устремила пристальный взгляд на замок, стараясь более четко выделить эти ускользающие зеленые блики. И, раздосадованная, крепко стиснула зубы — ничего у нее не получилось. Каждый избранник Томанака воспринимает зло и творения Тьмы на свой собственный, уникальный лад. Каэрита знала, что у Базела возникает то, что он называет «ощущением» — вещь не воспринималась целиком, хотя каким-то образом становилась узнаваемой. Другой избранник из числа ее знакомых слышал музыку, которая вела его. Однако Каэрита, наподобие некоторых магов, о которых ей рассказывали, видела. Для нее это была игра света и тени — или Света и Тьмы. Не было случая, чтобы это внутреннее восприятие не сработало или обмануло ее, и все же сегодня смысл увиденного каким-то образом… ускользал от нее. Она не могла точно определить его, не могла даже сказать, откуда исходит дьявольское зеленое свечение, которое улавливала периферийным зрением — от храма или от теснившегося под ним города.

Это было невозможно. В особенности учитывая уже проведенное ею расследование и возникшие подозрения. Под ее взглядом зло должно было разоблачить себя, если только… кто-то — или даже что-то, — обладающий невероятной мощью, сознательно не маскировал его.

Она сделала выдох, встряхнулась. И напомнила себе, что эта маскировка вряд ли направлена лично против нее. Что бы ни происходило в Куайсаре, оно было результатом многолетних усилий.

Так что же сделало Куайсар таким ценным в глазах Тьмы? Ясное дело, его важность для Лиллинары и в особенности для «дев войны». Куайсар пользовался большей славой, притягивал к себе пилигримов и посетителей сильнее, чем большинство таких вот не слишком больших храмов. И некоторые пилигримы могли, как и Каэрита, видеть то, что Тьма предпочитала скрывать.

Логично — и все же требуется просто невероятная сила, чтобы затуманить внутреннее зрение избранника Томанака. На самом деле такая сила должна полностью затемнить восприятие — и зрение, и слух, и прочие чувства — любого, кто не связан узами непосредственного служения богу.

А это означает, что где-то на вершине древних гранитных зубцов ждет слуга Темного Бога.

«Да, — мрачно сказала она себе. — И, скорее всего, это сама Глас. Почти наверняка. Сколь ни могущественна Тьма, она не сумела бы укрыться от незатронутой порчей Гласа. Но кто бы это ни был, его воздействие несовершенно. Даже сам Бог Тьмы не сумел бы помешать видящему. Замечательно! Чудесно! — Она насмешливо фыркнула. — Не весь же Куайсар „заражен“. И все же придется исходить из того, что всякий, кого я здесь встречу, служит Тьме — пока он не докажет обратного».

Она закрыла глаза и снова сделала глубокий вдох.

«Ну что ж, Томанак. Ты никогда не обещал, что мне будет легко. Думаю, я не полезла бы сюда в одиночку, а во всю прыть уже скакала за подкреплением — если бы не мой медный лоб, почти как у Базела. Но, увы… Итак, если Ты не слишком занят сегодня, почему бы нам с Тобой не навестить Глас?»

— О, конечно, госпожа Каэрита! Прошу, прошу! Мы ждали вас.

Офицер гвардии у больших церемониальных врат храма низко поклонился и сделал приглашающий жест в сторону широко раскрытых створок. Выпрямившись и убедившись, что Каэрита пристально смотрит на него с высоты седла, он слегка нахмурился, явно удивленный тем, что она не воспользовалась его приглашением.

— Ждали меня?

Внезапно почувствовав сухость в горле, офицер откашлялся.

— Уф… Ну, да, миледи. — Он встряхнулся. — Глас за несколько дней предупредила нас о вашем визите, — взволнованно ответил он.

— Понимаю.

Каэрита занесла в память его слова, как и заметный акцент Сотойи и теплоту, с которой он говорил о Гласе. В Империи Топора не принято, чтобы охраной у входа в храм Лиллинары командовал мужчина. Однако иногда такое случается даже там, ведь аксейские женщины редко проявляют склонность к военным профессиям. Еще больше оправдано это здесь, в королевстве Сотойя, где женщины-воины встречались даже реже. Однако позади офицера Каэрита заметила двух «дев войны» в чари и йатху, с мечами на бедрах, с перекрещивающимися на груди лентами с запасом метательных «звездочек» и традиционными у «дев войны» кожаными головными повязками. Учитывая исключительную важность Куайсара для «дев войны», Каэрите показалось… интересным, что не вся гвардия Куайсара состоит из них.

Не менее интересным были и интонации, с которыми офицер говорил о Гласе, в особенности учитывая, что этот человек принадлежал к всадникам Сотойи. Казалось, он не испытывает никакого неудобства, служа в храме, не просто посвященном Богине Женщин, но самым тесным образом связанном со всеми этими «противоестественными» «девами войны». Без сомнения, человек, согласившийся занять такой пост, должен быть значительно просвещеннее большинства мужчин Сотойи, однако в его тоне ощущалось не просто приятие или даже одобрение. Скорее, тут звучало… почтение. Для того чтобы убедиться в этом, Каэрите не требовалось даже заглядывать ему в глаза, хотя она не сомневалась, что увидит там и нечто связанное с предметом ее беспокойства.

— Да, миледи, — продолжал офицер. — Она знала, что вы посещали Калатху и лорда Тризу, и еще почти неделю назад сказала, что вы непременно нанесете визит и нам. — Он улыбнулся. — И, конечно, она наказала, чтобы мы приветствовали вас со всей учтивостью, достойной рыцаря Бога Войны.

Каэрита бросила взгляд на остальных гвардейцев: две «девы войны», которых она заметила раньше, и еще трое мужчин в традиционных для Сотойи нагрудниках и кожаных доспехах. Как люди, прошедшие хорошее обучение, все они сохраняли профессиональный нейтралитет, однако в их лицах угадывалась та же теплота, что и в тоне командира.

— Очень любезно со стороны Гласа, — ответила Каэрита. — Я высоко ценю это. Она совершенно права; я здесь, чтобы встретиться с ней. И раз уж она предупредила вас о моем появлении, может быть, вы знаете, согласится ли она дать мне аудиенцию?

— Мне было приказано пропустить вас внутрь. Уверен, что майор Паратха, командир личной гвардии Гласа, уже дожидается, чтобы проводить вас.

— Похоже, Глас не только любезна, но и предусмотрительна. — Каэрита улыбнулась. — Как и все, кто служит ей и богине здесь, в Куайсаре.

— Спасибо за добрые слова, миледи. — Офицер поклонился, на этот раз еще ниже, и снова сделал приглашающий жест в сторону открытых ворот. — Однако все мы понимаем, что только очень серьезные проблемы могли увести вас так далеко от Империи, и Глас ждет не дождется, когда майор Паратха приведет вас к ней.

— Конечно. — Каэрита слегка наклонила голову в ответном поклоне. — Надеюсь, мы еще встретимся, прежде чем я покину Куайсар.

Она мягко сжала ногами бока Тучки, и кобыла пересекла линию ворот. Туннель, начинавшийся за ними, был длиннее, чем ожидала Каэрита, и, значит, защитная стена храма толще, чем казалось издали; пятно солнечного света по ту сторону туннеля выглядело совсем крошечным и далеким. Все тело Каэриты напряглось, она остро ощущала молчаливую угрозу, исходящую из смертоносных отверстий на потолке. Уже не первый раз в жизни ей приходилось лезть, что называется, в пасть льва, и она знала, что внешне выглядит совершенно спокойной. Другое дело — что творилось у нее внутри.

Майор Паратха ожидала ее. Каэрита удивилась — хотя и не подала виду, — обнаружив, что ее сопровождал лишь конюх, которому, по-видимому, предстояло позаботиться о Тучке. Что бы ни было на уме у Гласа, такие грубые действия, как пустить в ход мечи во дворе храма, в ее планы явно не входили.

— Миледи рыцарь.

Паратха в знак приветствия наклонила голову. В ее речи тоже ощущался акцент Сотойи, она была лишь чуть выше Каэриты, одета примерно в такую же кольчугу и вооружена кавалерийской саблей. Если она и относилась к числу «дев войны», то, по-видимому, к числу немногих, обученных обращению со «стандартным» оружием.

Все это становилось ясно при одном взгляде на нее, но любой, кроме Каэриты, ничего больше не увидел бы. Рыцарь же внутренне напряглась — как кошка при виде кобры, — увидев тошнотворное желто-зеленое свечение, очерчивающее фигуру Паратхи. Ощущение испускаемого ею зла для Каэриты было сродни удару в живот и несло в себе такой мерзкий, подлый привкус, что она на мгновенье утратила дар речи. Как могут другие не чувствовать этого столь же ясно, как она?

— Ваш визит — честь для Куайсара, — продолжала женщина с улыбкой.

Ее голос звучал совершенно нормально, и это было так странно после увиденного Каэритой, что ей потребовалось все умение владеть собой, чтобы не выдать удивления.

— Майор Паратха, надо понимать. — Каэрита спешилась и мило улыбнулась, словно ничего не заметив.

— Она самая, — подтвердила Паратха. — По просьбе и от имени нашего Гласа я приветствую вас и заверяю, что она сама и весь храм готовы оказать вам любую помощь, какую пожелаете.

— Другого отношения я от Гласа Матери и не ждала, — ответила Каэрита. — И благодарна за любезность и великодушие.

— И все же это самое меньшее, что служительницы Матери могут предложить служительнице Томанака, прибывшей к нам в поисках справедливости, — сказала Паратха. — И раз уж вы здесь по делам, могу ли я проводить вас прямо к Гласу? Или предпочитаете освежиться после долгой скачки?

— Как вы верно заметили, майор, я прибыла сюда в поисках справедливости. Если Глас готова принять меня немедленно, я предпочла бы пройти прямо к ней.

— Конечно, миледи. — Паратха снова любезно улыбнулась. — Следуйте за мной.

«Ну, — думала Каэрита, вслед за Паратхой шагая по коридорам комплекса храма, — по крайней мере, одного своего врага я уже обнаружила».

Каэрите понадобилось прямо-таки физическое усилие, чтобы не вцепиться в рукояти своих мечей. В благоговейной тишине и полумраке храма исходящее от Паратхи мерзкое мерцание как будто усилилось; излучаемые ею щупальца тянулись ко всем, мимо кого они проходили. Было что-то тошнотворное в медленных, почти сладострастных движениях, которыми сотканные из тусклого мерцания «змеи» ласкали и поглаживали людей. Каэрита видела на коже встречных крошечные, безобразные пятнышки, похожие на проказу. Они были такие маленькие, эти пятнышки, — едва видимые, лишь чуть более интенсивные по окраске, чем родинки. Однако у большинства служительниц, мимо которых они проходили, проступали оставшиеся от этих пятен шрамы. Они коротко вспыхивали, становились ярче и отвратительней, когда свечение Паратхи дотягивалось до них. Потом они снова тускнели и уходили вглубь, так что даже Каэрита не могла видеть оставшегося следа.

Еще хуже были те, кто ощущал что-то, когда отвратительная паутина Паратхи касалась их кожи. Они воспринимали ласку окутывающей Паратху Тьмы, и на их лицах — как они ни старались это скрыть — мелькал проблеск удовольствия, почти экстаза, пусть и извращенного.

Чем дальше гостья и ее провожатая углублялись в храм, тем сильнее и быстрее колотилось у Каэриты сердце. Они прошли через Часовню Старухи, чего на месте Паратхи Каэрита делать не стала бы. Да, зло расползлось по всему Куайсару, и все же он по-прежнему оставался храмом Лиллинары. Осквернить сам храм и, даже более того, его обитателей и слуг — это было величайшее достижение Тьмы, но сами камни наверняка помнили, в честь кого и с уважением к кому были воздвигнуты. Триумф Тьмы не мог оставаться незамеченным вечно, и из всех ликов Лиллинары именно Старуха, или иначе Мстительница, была знаменита своей яростью.

С другой стороны, в том, что Паратха избрала именно этот путь, присутствовала своя логика: именно Старуха — как Мстительница — вся пропиталась кровью и насилием. Это был Третий Лик Лиллинары, больше всех остальных тяготеющий к безжалостному разрушению. Некоторые люди, и среди них Каэрита, ощущали, что Старуха сама нередко едва удерживается на грани Тьмы, а потому между Ее Часовней и мрачной паутиной, опутавшей душу Паратхи, возникал определенный резонанс.

— Скажите, майор, — как можно небрежнее спросила Каэрита, — давно вы служите Лиллинаре?

— Почти двенадцать лет, миледи, — ответила Паратха.

— А гвардию этого Гласа давно возглавляете?

— С тех пор как она прибыла сюда, — с улыбкой бросила Паратха, оглянувшись через плечо. — В гвардию Куайсара меня назначили почти восемь лет назад, я командовала охраной предыдущего Гласа последние полтора года ее жизни.

— Понятно, — пробормотала Каэрита.

Они миновали часовню. Чем дальше углублялись они в отравленные миазмами зла недра храма, тем сильнее Каэрита ощущала чисто физическое давление, как будто Тьма буквально кралась за ней по пятам. Ей стало страшно, ужасно страшно; когда она впервые поняла, что Куайсар является центром всей этой паутины, она и представить себе не могла, что можно испытывать такой страх. Властвующее тут зло было очень искусным, ужасающе мощным и явно плело свои сети дольше, чем она предполагала. Причем те, кто жил на прилегающей к храму территории или находился не в непосредственной близости к центру этой силы — вроде гвардейцев, приветствовавших ее у ворот, — в меньшей степени подверглись пагубному воздействию. Каэрита задумалась, было ли это сделано сознательно. Может, оставаясь в стороне и не замечая того, что происходит в Куайсаре, они являлись частью маскировки? Или Тьма просто приберегала их на потом, когда полностью подчинит себе всех внутри храма?

Впрочем, в данный момент все это не имело значения. А имело значение то, что — Каэрита чувствовала — у нее за спиной вырастали барьеры. Пряди, или нити, или скорее жгуты силы взлетали вверх, сплетались в собственную паутину, непробиваемые в своей самоуверенности, и теперь ни о каком бегстве не могло быть и речи.

Оглянувшись через плечо, она увидела, что за ними следует более дюжины женщин, из числа тех, кто сильнее других реагировал на прикосновение окутывающей Паратху Тьмы. Они делали вид, будто просто идут по своим делам, но Каэрита понимала, что это не так. Она видела, что паутина отвратительного излучения удерживает их вместе и становится все сильнее, как будто Паратху все меньше и меньше волнует, удастся ли скрыть ее воздействие.

Они прошли через множество помещений, о назначении которых Каэрита могла лишь догадываться, и оказались в части храма, производившей впечатление жилой. Смутными картинками мелькали прекрасные произведения искусства, религиозные артефакты, изумительные ткани. Нежно звенели фонтаны, вода журчала в богато украшенных каналах, где лениво плавали большие золотые рыбки, во всем ощущалось холодное, молчаливое великолепие.

Каэрита замечала все это… и не замечала ничего. Это было неважно, второстепенно и отступало под натиском сгущающейся вокруг Тьмы, со всех сторон стягивающейся к Каэрите. Тьмы гораздо более искусной, менее варварской, чем та, с которой она, Базел и Вайджон схлестнулись в Навахканском храме Шарны, но, однако, не менее сильной. А может, даже более сильной; во всяком случае, не знающая границ злоба и терпеливое коварство выходили далеко за рамки того, что ощущалось вокруг Шарны и его орудий.

И сейчас Каэрита была здесь одна.

В конце концов Паратха распахнула дверь полированного черного дерева, инкрустированную алебастровыми изображениями луны, и низко поклонилась Каэрите. Ее улыбка выглядела такой же искренней, как и вначале, однако прикрывавшая лицо маска уже заметно выдохлась. Увидев в глубине глаз Паратхи то же желто-зеленое мерцание, Каэрита спросила себя: а что та видит, глядя на нее?

— Глас ждет вас, миледи рыцарь, — любезно сказала Паратха, и Каэрита вошла в распахнутую дверь.

Просторное помещение, в котором она оказалась, явно предназначалось для официальных аудиенций, но в то же время столь же очевидно являлось частью жилого помещения. Произведения искусства, статуи, мебель — все роскошное, самого высшего качества — были расположены таким образом, чтобы привлекать внимание к стоящему в центре, похожему на трон креслу.

В нем сидела женщина в белых одеждах Гласа Лиллинары. Молодая, изумительно красивая, с овальным лицом, длинными, почти такими же черными, как у Каэриты, волосами и большими карими глазами. Во всяком случае, Каэрите так показалось, хотя она не могла быть уверена ни в чем, потому что исходящее от Гласа ядовито-зеленое излучение буквально ослепляло.

— Приветствую вас, рыцарь Томанака. — У нее было серебряное сопрано, нежное и мелодичное. — Вы не представляете, как я жажду встречи с избранником одного из братьев Лиллинары.

— В самом деле, миледи? — Никто на свете не догадался бы, каких усилий Каэрите стоило, чтобы ее голос звучал нейтрально и даже любезно. — Приятно слышать. Ведь и я сама не менее горячо желала встретиться с вами.

— Будем считать это удачей — что оба наши желания исполнились в один и тот же день, — произнесла Глас.

Каэрита слегка наклонила голову, выпрямилась, положив руку на рукоять меча, открыла рот, чтобы ответить, но…

Она не успела произнести ни слова. Ее вдруг будто захлестнула с головой мощная приливная волна, сокрушительная, как землетрясение, текучая, хотя и более густая, чем строительный раствор или цемент. Она создала вокруг Каэриты плотный кокон и полностью лишила ее способности двигаться.

— Не знаю, что ты собиралась сказать, рыцарь, — снова зазвучало сопрано, но на этот раз оно было холоднее льда, в глубине которого таилось угрожающее шипенье, — но это не имеет никакого значения.

Глас рассмеялась — словно осколки стекла рассыпались по каменному полу — и покачала головой.

— До чего же вы, рыцари, самонадеянны! Никогда не сомневаетесь в том, что вас приведут куда надо и защитят от всякого вреда! Пока, конечно, рано или поздно не наступит время, когда хозяин, вот как тебя сейчас, выбрасывает вас за ненадобностью.

Каэрита почувствовала, что Глас оказывает давление на ее голосовые связки, заставляя молчать. Она стояла неподвижно, стянутая паутиной Зла, и, не пытаясь заговорить, смотрела на Глас, а та снова рассмеялась и встала.

— Допускаю, что ты действительно нашла способ расстроить мои планы здесь, маленький рыцарь. И не просто причинить мне небольшое беспокойство. Видишь? Я признаю это. Однако я предусмотрела такую возможность и тоже не сидела сложа руки. Ясное дело, должно было прийти время, когда кто-нибудь догадался бы, что моя Госпожа играет в Куайсаре в свои маленькие игры. Но — о миледи Каэрита — все же мне уже удалось причинить немалый вред твоим драгоценным «девам войны» и их королевству! Может быть, желаешь обсудить это со мной? — Она сделала жест рукой, и давление на голосовые связки Каэриты исчезло. — Ну, так что, хочешь поговорить со мной? — насмешливо спросила Глас.

— Они не «мои драгоценные девы войны», — ответила Каэрита, удивившись тому, как спокойно и ровно звучит ее голос. — И ты не первая, кто пытается причинить им зло. Да, несомненно, некоторый вред ты им причинила. Я признаю это. Однако любой вред можно исправить, и Томанак, — (ей показалось, что Глас слегка вздрогнула, услышав это имя), — Бог не только Войны и Справедливости, но и Истины. А Истина — яд для Тьмы, не так ли, Глас?

— Ты что, действительно веришь, будто тупоголовые Сотойя поверят в это? Или что даже сами «девы войны» поверят в это? — Глас снова рассмеялась. — Вряд ли, маленький рыцарь. Мои планы простираются слишком далеко, а паутина охватывает слишком многих. Одно мое прикосновение и… любой поверит мне — совсем как эта жалкая марионетка Ланитха. Она убеждена, что сама Лиллинара велела ей охранять мои маленькие исправления в документах, чтобы «девам войны» было за что зацепиться для начала. Или твоя дорогая Йалит и ее совет, которые даже не помнят, что когда-то говорили совсем другое. Как ты сама сказала этой дурочке хранительнице, те, кто уже ненавидит и презирает «дев войны» — вроде Тризу, — будут убеждены, что именно девы подделали «оригиналы» в Калатхе. А «девы войны» будут убеждены, что не делали этого — под воздействием моей кропотливой работы. И рыцарь Томанака не сможет подтвердить подлинность копий Тризу… и объяснить, как документы в Калатхе могли быть изменены без участия Йалит и ее совета. Боюсь, тебя не окажется поблизости, когда придет время рассказать им об этом.

— Может, и нет, — спокойно сказала Каэрита. — Существуют, однако, и другие избранники Томанака, и один из них очень скоро узнает все, что известно мне, а также к каким выводам я пришла. Думаю, я могу полностью положиться на него. Если понадобится, он завершит начатое мною.

На мгновенье брови Гласа сошлись к переносице, но потом лицо ее снова разгладилось. Она пожала плечами.

— Может, и так, маленький рыцарь, — сказала она. — Однако лично я полагаю, что нанесенный мной вред неустраним. Я нашла такую благодатную почву по обе стороны — и лордов, ненавидящих все, что отстаивают «девы войны», и «дев войны», возмущенных оскорблениями и несправедливостью, которые им и их сестрам приходилось терпеть на протяжении долгих лет. О да, все они прислушаются ко мне, а не к твоему другу-рыцарю. Они поверят тому, что больше соответствует их предубеждениям и ненависти, а я разошлю своих служанок, чтобы они распространяли мое слово дальше. Моих служанок, маленький рыцарь, а не тех тупых, бесхарактерных сучек, ради которых был воздвигнут этот храм! — Она злобно вперила взгляд в Каэриту, и та почувствовала, как ненависть сочится из Гласа, словно дымящаяся кислота. — А чтобы раздуть пламя пожарче, — внезапно в сопрано фальшивого Гласа зазвучали мягкие, подлые и какие-то… голодные нотки, — Тризу вот-вот начнет решать проблему своими руками.

Увидев вопрос в глазах Каэриты, она холодно рассмеялась.

— Есть те, кто убежден, будто с его молчаливого согласия — или даже по его приказу — убиты две служительницы Лиллинары. Он, конечно, не делал этого. При всем своем фанатизме он упорно сопротивляется подсказкам, которые могли бы подтолкнуть его к прямому воздействию. Однако «девы войны» думают иначе. И, уж конечно, они не изменят своего мнения, когда солдаты в мундирах его цветов нападут на Куайсар, под его знаменами ворвутся в город и храм, а потом расправятся со всеми жителями Куайсара и всеми служительницами храма, которых сумеют захватить.

Против воли перед внутренним взором Каэриты возникли картины одна ужаснее другой. «Глас», казалось, почувствовала это — в ее ответной улыбке отразились глубины разверзшегося в душе Каэриты ада.

— Погибнут не все, конечно. Так всегда бывает, не правда ли? И я уж позабочусь, чтобы среди уцелевших не осталось тех, кто не попался в мою паутину. Самая тщательная проверка любым из ваших непогрешимых избранников Томанака подтвердит: выжившие говорят правду о том, что они видели, и о том, кто это сделал. И среди увиденного ими, маленький рыцарь, будет вот что. Я сама, моя личная гвардия и старшие жрицы — мы все забаррикадируемся в Часовне Старухи и будем стоять до конца. Конечно, солдаты Тризу попытаются прорваться внутрь, но я призову Леди Гнева, и она уничтожит всех нападающих… а также тех, кто внутри. Этим объяснится тот факт, что тел не найдут. Или, по крайней мере, не найдут наших тел.

Она в притворной печали склонила голову.

— Несомненно, некоторые собратья Тризу придут от содеянного им в ужас. Другие, более милосердные, решат, что он просто сошел с ума. Однако найдутся и такие, кто сочтет справедливым, что он выжег это гнездо извращенности, в особенности когда выяснится, что документы подделаны. И что бы Телиан и даже сам король ни предпринимали, маленький рыцарь, причиненный вред будет неустраним. Тризу станет доказывать свою невиновность, размахивать подлинными документами, и все же его наверняка накажут. Тогда найдутся лорды, которые обвинят его сеньора и короля в судебной ошибке. Если же Тризу оставят без наказания — к примеру, какой-нибудь любитель совать нос в чужие дела из числа избранников Томанака своими методами установит, что он говорит правду и не имеет никакого отношения к нападению, — тогда «девы войны» будут считать, что его оправдание — не более чем дымовая завеса, позволившая ему избежать наказания. И того же мнения будут придерживаться многие прихожане церкви Лиллинары.

— Вот к чему сводится твой план? — спросила Каэрита. — Сеять распри, ненависть и разрушение?

— Ну, это да, конечно, а еще удовольствие видеть, как пылают дома и гибнут люди, — ответила «Глас», с недовольной гримасой разглядывая свои полированные ногти.

— Понимаю… Полагаю, это было не слишком трудно — убить прежнюю Глас, как только Паратха возглавила ее гвардейцев? Не знаю, использовала ты яд или заклинание, да это, в конечном счете, и неважно. Однако мне хотелось бы знать, что ты сделала с Гласом, которая должна была заменить ее.

«Глас» нахмурилась, пристально глядя на Каэриту. Это длилось совсем недолго. Спустя мгновенье она уже улыбалась.

— С чего ты взяла, что кто-то сделал что-то со мной? В этом не было необходимости. Я, знаешь ли, с самого начала не была, как говорится, идеалом совершенства — то бишь фанатичной узколобой жрицей, — и понимание истины далось мне без труда. Я и отдала свою преданность другой богине, более достойной моего преклонения. Будешь делать вид, что я одна оказалась такой?

— Нет, — не стала спорить Каэрита. — Однако подобное случается не так уж часто. И никогда это не происходит с подлинным Гласом. Ты в жизни не была жрицей Матери — или ты и впрямь думаешь, что можешь обмануть рыцаря Томанака? — Она скорчила гримасу. — В то же мгновенье, как я тебя увидела, мне стало ясно, что ты никогда не была жрицей Лиллинары. Более того, я вообще не уверена, что ты человек. Но одно меня утешает: кто бы или что бы ты ни была, ты не Глас этой церкви.

— Очень умна, — прошипела «Глас», свирепо глядя на Каэриту. — С этой бедняжкой случилась беда, прежде чем она смогла приступить к своим обязанностям, — с ханжеской грустью объявила она, взяв себя в руки. — Знаешь ли, все происходящее ужасно огорчило ее — собственно, она призналась мне в этом сама, прямо перед тем, как я вырезала сердце у нее из груди и мы с Паратхой тут же съели его. — «Глас» злобно ухмыльнулась. — И раз это так беспокоило ее, а я в какой-то степени была в ответе за ее неудачу, я подумала, что просто обязана возложить ее долг на себя. И по-моему, я неплохо справлялась.

— А-а… И какое же место в твоих планах отведено для меня? — спросила Каэрита.

— Ну, ты умрешь, конечно, — ответила «Глас». — О, не сразу — физически, я хочу сказать. Боюсь, нам придется сначала уничтожить твою душу. Потом я заменю ее маленьким демоном, случайно оказавшимся у меня под рукой. Он сохранит твою плоть живой до нападения «Тризу». Кто знает? — Ее улыбка вселяла ужас. — Может, поселившись в твоем теле, он успеет позабавиться кое с кем из моих охранников. Жаль, конечно, что сама ты не сможешь почувствовать, насколько он обогатит твои сексуальные переживания, но, уверена, он скучать не будет. А потом, после нападения «Тризу», ты храбро погибнешь, защищая храм от осквернения. Думаю, это добавит милый такой художественный штрих в общую картину, согласна? Да и сама возможность рассчитаться с одной из маленьких любимиц Томанака, как она того заслуживает, оправдывает все предпринятые ради этого усилия.

— Понимаю, — в который раз сказала Каэрита. — И ты веришь, что сможешь проделать все это со мной?

— Вера тут ни при чем, — ответила «Глас». — Ты моя, и я могу делать с тобой все, что пожелаю, глупая сука, с того самого мгновенья, как ты вошла в эту комнату. Как думаешь, почему ты не способна двинуть ни головой, ни ногой?

— Хороший вопрос, — сказала Каэрита. — Но есть получше.

— Что за «получше»? — пренебрежительно фыркнула «Глас».

— Почему ты думаешь, что я не способна сделать это? — хладнокровно спросила Каэрита.

Мечи со свистом выскочили из ножен, и она бросилась на своего врага.

Внезапность нападения застала «Глас» врасплох. Ей даже в голову не приходило, что Каэрита сама решила не двигаться и не говорить, осознав, какая мощь ей противостоит. Кем бы — или чем бы — ни была «Глас», никогда прежде она не пыталась подчинить себе избранника Томанака. Если бы у нее был такой опыт, она знала бы, что никакое насилие, никакое заклинание принуждения, даже опирающееся на мощь живого воплощения другого бога, не могут сковать разум и волю той, что поклялась служить Богу Войны и соприкоснулась с ним душой. И поскольку «Глас» не знала этого, она все еще недоверчиво таращилась на Каэриту, когда испускающие яркое голубое сияние мечи пронзили ее грудь.

Вопль боли и ярости пронесся по залу, когда создание, выдававшее себя за Глас Лиллинары, рухнуло на пол, истекая едкой кровью. Прежде чем вытащить из тела мечи, Каэрита несколько раз провернула клинки, одновременно выбросив назад правую ногу и каблуком тяжелого сапога с размаху ударив в лицо женщины, которая подкрадывалась со спины. Удар получился хуже, чем она рассчитывала, но его хватило, чтобы отшвырнуть нападающую на пол, и она рухнула с криком боли.

Сила удара развернула Каэриту — она оказалась лицом к лицу с майором Паратхой и другими слугами «Гласа». Словно выброшенная огнедышащим вулканом, вверх взметнулась потрескивающая голубая аура избранника Бога Света и пронеслась по залу подобно урагану. Она окружила Каэриту, отгородив от остальных тонкой стеной света. Видеть эта стена не мешала, и взгляд Каэриты безошибочно и молниеносно нашел Паратху. Майор еще только вытаскивала саблю из ножен, и, по крайней мере, половина ее подчиненных застыли, словно парализованные. Однако Каэрита понимала: надолго это их не задержит.

У каждого избранника Томанака свой стиль борьбы. У Каэриты и Базела стили отличались всем — кроме одного: оба предпочитали нападать, а не защищаться. И поскольку некому было прикрывать ей спину и не с кем было координировать свои действия, Каэрита, дочь Селдана, решила использовать все преимущества того, что могла рассчитывать только на себя.

И бросилась в атаку.

Никаких сомнений, теперь самым опасным ее противником была Паратха. К несчастью, Паратха, судя по всему, не желала сражения один на один. Быстро увернувшись, она спряталась за спину жрицы, сверкая на Каэриту яростным огнем глаз.

С молниеносной скоростью и изяществом мясницкого ножа правый меч Каэриты пошел вниз, зацепил руку Паратхи и срезал ее, точно серпом. Женщина завопила, когда кровь хлынула из обрубка, но тут Каэрита рубанула перед собой левым мечом, вызвав новый фонтан крови. Брызги попали ей на лицо, «разукрасив» его, подобно варварам Вакуо.

— Томанак! Томанак!!!

Боевой клич Каэриты эхом прокатился по залу. Чей-то кинжал со скрипом скользнул по ее нагруднику, и быстрый, чудовищный по силе удар тут же раскроил живот нападающей. Смертельно раненная жрица упала на спину, извиваясь и вопя. В Каэрите встрепенулась ее исцеляющая ипостась, но тут же спряталась, ибо Каэрита поняла, что все кинжалы нападающих покрыты смертоносным ядом.

Отбив мечом в левой руке удар еще одного кинжала, правой она пригвоздила к полу третью жрицу. Проскользнула между двумя противницами, убив одну и ранив другую, круто развернулась и снова бросилась в атаку.

— Томанак!!!

Пыла у ее врагов явно поубавилось. Она ощерилась, словно дикая кошка, — белые зубы сверкнули на забрызганном кровью лице — и ринулась вперед. Упали две жрицы, потом еще одна, и тут Каэрита услышала, что по всему храму разносится тревожный звон колоколов.

Желваки заиграли у нее на скулах. Без сомнения, «Глас» и Паратха использовали всю мощь своей владычицы, чтобы обеспечить себе преданность гвардейцев Куайсара, независимо от того, знали эти гвардейцы, кому служат, или нет. И даже те, кого не затронула никакая порча, вбежав в зал для аудиенций и увидев, что «Глас» и ее жрицы лежат мертвыми, вряд ли рискнут предположить, что их убийца — лишь жертва засады, устроенной Тьмой. У Каэриты оставалось всего несколько секунд, прежде чем зал заполонят настоящие гвардейцы и «девы войны», и ее мечи засверкали, пожиная смерть. Сквозь толпу размахивающих кинжалами жриц она пробивала себе путь к майору Паратхе.

Разделяющие их тела разлетались в стороны, с криками или уже мертвые, но Паратха больше не пыталась увернуться. Выражая при виде гибели своих союзниц не больше эмоций, чем змея, она не сводила взгляда с рыцаря Томанака. Не пыталась она и сбежать, и, взглянув на нее, Каэрита увидела то, чего никогда не видела прежде.

Жгут отвратительной желто-зеленой энергии связывал Паратху с трупом «Гласа». Прямо на глазах у Каэриты по этому жгуту что-то заструилось, перетекая из мертвого «Гласа» в живую Паратху. Были и другие канаты, поменьше, протянувшиеся к павшим жрицам. Центром всей этой тошнотворно поблескивающей паутины была Паратха, жадно впитывающая текущую к ней энергию. Каэрита не знала, что это, однако свечение, исходившее от Паратхи с самого начала, внезапно вспыхнуло с небывалой яркостью. И как только это произошло, Каэрита наконец поняла, кому из Богов Тьмы она противостоит. Потому что внутри пламени, взметнувшегося над Паратхой, она увидела огромного, отвратительного паука.

Вернее, паучиху. Шигу, Королева Ада, Мать Безумия — так ее называли. Супруга Фробуса, Господина Обмана, и мать его жутких детей. Несравненно более могущественная, чем ее сын Шарна, исходящая такой подлой, низкой злобой, которой не обладал ни один из ее отпрысков, она была злейшим врагом Лиллинары, поскольку ее пародия на женское начало извращала и поганила все, отстаиваемое Лиллинарой.

Окутанная пламенем тварь возносилась вверх, ее фасеточные глаза сверкали ненавистью и безумием. Мандибулы клацали, с них, шипя, капал тут же воспламеняющийся яд, выжигал дыры в полированном каменном полу. Скребли когтистые лапы, зал наполнился непередаваемой мерзкой вонью. Вокруг твари маячила призрачная тень, она тянула к Каэрите что-то несравненно более страшное, чем просто когти и клешни, гоня перед собой волну черного ужаса.

Прямо на глазах у Каэриты Паратха, казалось, становилась все выше. И только тут Каэрита поняла: нет, не фальшивый Глас была истинным орудием Шигу, а Паратха. Может, «Глас» и верила, что Шигу избрала ее, но на самом деле это всегда была Паратха, а «Глас» служила лишь для отвода глаз. И теперь Паратха больше не нуждалась в этой маскировке. Она впитывала жизненную энергию — и, скорее всего, даже сами души — павших, преобразуя их в нечто большее, чем просто суммарный объем. Могущественная сама по себе, эта энергия служила лишь фокусом, зажигательным стеклом, дающим возможность притянуть существо несравненно более мерзкое и сильное.

По мере того как Шигу вливала энергию в свою избранницу, лицо Паратхи преображалось, все ее тело дрожало и вибрировало. Базел рассказывал Каэрите о той ночи, когда ему пришлось противостоять реальному воплощению Шарны, но то, что Каэрита видела сейчас, было гораздо хуже. Проклятый клинок Навахканского принца Харнака служил Шарне ключом ко вселенной смертных. У Паратхи не было никакого ключа; она сама служила ключом, и Каэрита просто не могла понять, как Шигу решилась на столь безумный риск.

Неудивительно, что она оказалась способна проникнуть в церковь Лиллинары, убить ее жриц, Глас и подменить их своими собственными орудиями! Ведь с тех самых пор, как Фробус перешел на сторону зла, ни один Бог Тьмы или Света не осмеливался открыто сражаться ни с кем из своих божественных врагов на смертном уровне существования. Они были просто чересчур могущественны. Сцепившись напрямую, они слишком легко могли уничтожить вселенную, за власть над которой сражались. Они сами положили себе пределы, ограничили свое могущество и способы вмешательства в мир смертных. Именно поэтому существовали избранники Света и Тьмы.

И тем не менее Шигу решилась на прямое вмешательство, переступила согласованные пределы и сама проникла в мир смертных. Паратха не была рыцарем. Она была якорем Шигу в этой вселенной. Неправильно думать, что ее коснулась сила Шигу — в данный момент она сама стала силой Шигу. И Каэрита почувствовала ужасающий прилив ответной силы, хлынувшей в нее от Томанака.

— Ну, маленький рыцарь, — прошипела Паратха. — Ты желаешь сразиться со мной?

Она засмеялась, и паутина могущества потянулась к ее приспешницам, и живым, и мертвым. Каэрита слышала, как они вскрикивают от боли — боли, смешанной с ужасным, извращенным экстазом, — присоединяясь к воплощению Шигу. Они не умирали, по крайней мере мгновенно, но в этом не было милосердия. Они становились мелкими узелками паутины, в центре которой находилась Паратха. Каэрита видела, как они вспыхивают, словно живые факелы, когда ужасающая сила обрушивается на них, и воля, оживленная Паратхой — воля, которая больше не принадлежала смертной, — охватывает их, словно клешнями. Все девять уцелевших жриц двигались теперь как одна, сближаясь и образуя вокруг Каэриты и Паратхи смертоносный круг.

— Думаю, твоя душа очень вкусна, — вполголоса проговорила Паратха. — Как самое лучшее бренди.

— А я думаю, нет, — ответила Каэрита.

Глаза Паратхи вспыхнули, когда она услышала новый тембр сопрано Каэриты. Более глубокий, басовый, похожий на рокот кавалерии, наращивающей скорость для атаки. Голубое свечение вокруг Каэриты поднялось выше, запылало жарче, возвышаясь над ней в виде полупрозрачной фигуры Томанака Орфро, Бога Войны и Справедливости, Полководца Богов Света. Жрицы, захваченные паутиной Шигу, замерли, словно под воздействием волшебного заклинания. Однако Паратха хотя и отпрянула, но лишь на мгновенье, и тут же с рычанием оскалила рот, словно бешеный зверь.

— На этот раз нет, Хранитель Равновесия, — злобно прошипела она — или кто-то другой, использовавший ее голос. — Она моя!

На последнем слове ее тело напряглось и выбросило смертоносный заряд энергии, который с воем пронесся по залу, словно разрушительный желто-зеленый таран, и, заставив содрогнуться весь храм, врезался в Каэриту. Или, точнее, в сверкающую голубую стену вокруг нее. И эта стена отразила смертоносную силу, разбив на множество сверкающих, потрескивающих осколков. Некоторые из них попали в стены, рассыпались фонтанами и испепелили двух еще живых жриц прямо на месте. Все косточки Каэриты содрогнулись от мощного удара, но ничего худшего не произошло. Она улыбнулась своему врагу.

— Я твоя? — спросила она, испытывая странное чувство двойственности от присутствия Томанака. — Думаю, нет, — повторила она, и лицо Паратхи исказилось от ярости и неверия.

Каэрита улыбнулась — уверенно, холодно, — ощутив призыв к битве, от которого по всем жилам пробежал трепет. Как всегда, она готова была сражаться в одиночку. Воля и мужество, позволившие ей держаться перед лицом ужасающей угрозы, которую представляла собой Шигу, были ее собственные. Однако, словно многоопытный и надежный боевой командир, эту волю подкреплял и вдохновлял сам Томанак. Его присутствие наполняло Каэриту, как присутствие Шигу — Паратху, но не вытесняло ее собственные волю и разум. Она была та же, что и всегда, — Каэрита, дочь Селдана, избранница Томанака, — и она рассмеялась прямо в лицо извращенному, зловонному Злу, которое воплощала собой Шигу.

Когда Паратха услышала звуки этого свободного, почти радостного смеха, ее лицо исказилось, а паучиха за ее спиной зарычала. Однако у Каэриты это вызвало лишь новый взрыв смеха.

— Ты хочешь больше, чем можешь ухватить, Паратха. Или мне следовало сказать, Шигу? — Она покачала головой. — Тебе нужна я? Что ж, приди и возьми меня!

— Может, ты и в состоянии запугать и убить мои орудия, — прошипел тот же голос, — но Я — совсем другое дело, маленький рыцарь. Ни один смертный не выстоит против моей мощи!

— Но она тут не одна, — раздался глубокий, звучный голос, рокочущий, словно горный обвал.

И при звуках этого голоса лицо Паратхи утратило всякое выражение; сила, использующая ее плоть, тоже услышала его.

— Если мы сойдемся в открытую, сила против силы, этот мир будет уничтожен, и ты вместе с ним! — прорычала Паратха, но ответом ей был мрачный, грохочущий смех.

— Этот мир, возможно, и погибнет, — согласился Томанак, — но ты, Шигу, не хуже меня знаешь, кто из нас будет уничтожен вместе с ним.

Паратха оскалилась, словно волчица, но Томанак не дал ей произнести ни слова.

— Однако до этого не дойдет. Я не допущу.

— И как же ты можешь помешать этому, глупец? — презрительно усмехнулась Паратха. — Сейчас Я тут владыка, Моя сила заполняет все!

— Однако больше силы ты призвать сюда не сможешь, — спокойно возразил Томанак. — Только ту, которой накачаны твои орудия; все остальное блокировано. Если сомневаешься, убедись сама!

Глаза Паратхи вспыхнули безумным огнем, а сердце Каэриты подпрыгнуло, когда она поняла, что это правда. Никогда в жизни она не сталкивалась с такой концентрацией зла, однако эта концентрация больше не увеличивалась.

— Если моя сила заблокирована, то и твоя тоже, — рявкнула Паратха. — И твое орудие тоже не получит больше ничего!

— Мои Мечи — не мои орудия, — ответил Томанак. — Они — избранники, мои боевые товарищи. И тебе некого противопоставить любому моему рыцарю.

— Неужели? — Паратха дико расхохоталась. — Я так не думаю.

С ее саблей что-то происходило. Лезвие корчилось, извивалось, становясь длиннее, шире и испуская то же тошнотворное зеленое излучение, что и гигантская паучиха с ее паутиной.

— Выходи против меня, рыцарь, — негромко сказала она. — Выходи и умри!

С этими словами она прыгнула вперед, и все уцелевшие жрицы вместе с ней. Они наступали на Каэриту со всех сторон — волна смертоносных клинков; всех их оживила, а теперь управляла ими одна и та же злобная сила.

В отличие от жриц Каэрита носила броню. И все же нельзя было допустить, чтобы они одновременно накинулись на нее со своими отравленными кинжалами. Пока они оставались у нее за спиной, она не могла сражаться против сверхъестественной силы, источаемой саблей Паратхи. Поэтому она увернулась от Паратхи, и ее мечи, словно змеи голубого огня, поразили двух ближайших жриц в живот и горло. Перепрыгнув через тела, Каэрита рубанула мечом в правой руке, перерезав подколенные сухожилия у третьей жрицы, и та рухнула на пол.

Паратха — или Шигу, если между ними еще было какое-то различие — закричала, охваченная безумной яростью. Ее уцелевшие орудия преследовали Каэриту, набрасывались на нее, как безумные, но та лишь смеялась, сознательно выводя из себя Паратху звуком своего голоса.

Может, какие-нибудь молодые дурачки, придающие слишком большое значение песням скверных бардов, и решили бы, что это трусость и не по-рыцарски — сосредоточиться на незащищенных броней и вооруженных лишь кинжалами врагах, а не на главном противнике, который тоже носил броню и был достаточно хорошо вооружен. Однако родом Каэрита была из крестьян, а все крестьяне прагматики, и в Ордене Томанака уважали честь и справедливость, но не глупость. Она снова развернулась, две жрицы Паратхи бросились на нее… и погибли.

Паратха завизжала еще безумнее, чем прежде, но две оставшиеся в живых жрицы отступили. Та, что была даже не ранена, схватила свою покалеченную соратницу за руку и оттащила в сторону. И тогда Каэрита наконец развернулась — медленно, спокойно, с хищной грацией дикой кошки — лицом к Паратхе и пылающей призрачной фигуре Шигу.

Мерцающая паутина все еще связывала тело Паратхи с «Гласом» и всеми остальными, живыми и мертвыми, за исключением самой Каэриты. Однако сейчас все было по-другому. Нити, протянувшиеся к мертвым женщинам, разгорались ярче и ярче, а потом тускнели и гасли. И когда это происходило с очередным трупом, свечение вокруг Паратхи становилось еще ослепительней. Сами тела тоже изменялись — от них оставалась лишь высохшая, сморщенная оболочка. «Словно мухи в паутине, — подумала Каэрита, — из которых высосали все жизненные соки».

Томанак лишил Шигу возможности вливать новую силу в свое живое воплощение, и той ничего не оставалось, как вытянуть все что можно из погибших служительниц, даже их бессмертные души, и сконцентрировать всю эту силу в Паратхе.

— Давай, «майор Паратха», — сказала Каэрита. — Выходи, станцуем.

Та взвыла и бросилась в атаку.

Кем бы теперь ни стала Паратха, изначально она была опытным воином. Сабля у нее была длиннее, чем у Каэриты, а броня ничуть не хуже. С другой стороны, она понимала, что у Каэриты два клинка, а у нее только один, и, несмотря на ярость, Паратха не поддалась ослеплению битвы.

Каэрита сообразила это слишком поздно. Когда противница в нападении неожиданно свернула влево, испустив совершенно безумный крик, рыцарь в первое мгновение решила, что та помешалась. Однако Паратха была далека от безумия. Резко развернувшись, она оказалась вне пределов досягаемости избранницы Томанака, и ее длинная сверкающая сабля устремилась прямо к лицу Каэриты.

Широким движением правой руки Каэрита парировала удар, и клинки скрестились, извергая фонтан огненных брызг. Голубые и зеленые огни, потрескивая и шипя, обрушивались на потолок, стены и мраморный пол зала, бомбардируя их будто гравием. Сталь на сталь; лезвия прижимались друг к другу, словно в жарком поцелуе, и Каэрита тяжело задышала, вкладывая всю свою силу в это противостояние. Несомненно, Паратхе тоже приходилось нелегко, но тем не менее она тут же опомнилась и отпрянула, не дав Каэрите возможности нанести ответный удар.

Вся правая рука Каэриты дрожала от напряжения и боли, пот заливал лицо. С мечами наготове она молниеносно развернулась лицом к Паратхе. По всему храму продолжали звонить тревожные колокола.

— И что ты станешь делать, когда придут гвардейцы, маленький рыцарь? — насмешливо спросила Паратха. — Они увидят нас с тобой, окруженных мертвыми телами их драгоценных жриц. Я, конечно, обвиню тебя в этой кровавой расправе и прикажу схватить. Что, ты убьешь и их тоже?

Не отвечая, Каэрита потихоньку продвигалась вперед, балансируя на носках. Паратха отступала. Ее глаза, в которых метался адский огонь, неотступно, настороженно следили за противницей, ища любую возможность напасть.

Каэрита ни на мгновенье не отводила взгляда от Паратхи, однако хорошо помнила урок, преподанный ей еще первым военным инструктором, о необходимости постоянно отслеживать ситуацию в целом. Она годами оттачивала это умение. И поэтому уголком глаза заметила, что единственная даже не раненая жрица осторожно подбирается сзади.

Паратха притворялась, что не видит никого, кроме своей противницы, но на этот раз Каэрита не позволила обмануть себя. И еще она понимала, что существует лишь одна возможность покончить с Паратхой до того, как сюда ворвется охрана.

Паратха замедлила движение, позволяя Каэрите постепенно приблизиться. Она безостановочно размахивала перед собой саблей, чертившей в воздухе мерцающий желто-зеленый след. Каэрита напряглась. Жрица со своим отравленным кинжалом была уже прямо позади нее, Паратха прищурила горящие неземным огнем глаза.

«Если этому суждено случиться, — подумала Каэрита, — то пусть это случится… сейчас!»

Жрица прыгнула вперед, в безмолвном рычании обнажив зубы и целясь кинжалом в незащищенную спину Каэриты. И в то же самое мгновенье — поскольку оба тела контролировались из одного центра — Паратха сделала выпад.

Они почти победили. Они должны были победить. Однако Томанак был прав, говоря, что в распоряжении Шигу нет равных его рыцарю. Каэрита знала, что ее ожидает, и потратила половину жизни, оттачивая мастерство, которое потребовалось ей сегодня. Атака Паратхи — или Шигу — была совершенной, но не менее совершенной оказалась реакция Каэриты… и действовать она начала на крошечную долю секунды раньше Паратхи.

Она развернулась боком, делая выпад в сторону Паратхи. Меч в левой руке встретился с длинной саблей, отвел удар в сторону — последовал новый ужасающий взрыв огненного «дождя», — скользнул вниз по всей длине лезвия и пробил стальной нагрудник Паратхи с такой легкостью, словно тот был соткан из паутины. Одновременно правая рука Каэриты метнулась за спину, и нападавшая сзади жрица вскрикнула, напоровшись на смертоносный меч.

На одно бесконечно долгое мгновенье Каэрита замерла между своими противницами, широко раскинув руки. Ее сапфировые глаза встретились с карими Паратхи, в которых метался дьявольский огонь. Рот Паратхи открылся в безмолвном крике неверия, ее сабля дрогнула, упала на пол и взорвалась. Левая рука зашарила по груди, отыскивая вонзившийся в нее меч, изо рта хлынула кровь.

И потом это мгновенье закончилось. Обе руки Каэриты в унисон изогнулись в запястьях, она выпрямилась и одним молниеносным движением вытащила мечи из тел распростершихся у ее ног противниц.

Тревожные колокола продолжали звонить. Каэрита повернулась к двери зала аудиенций. В воздухе плыл, создавая небольшие вихри, мерзко пахнущий дым, кое-где занялись огнем мебель и драпировки, в которые попали огненные заряды. Стены, потолок, полированный пол покрывали отметины и шрамы, окна в восточной стене были разбиты, остались лишь пустые рамы. Трупы — некоторые из них тоже загорелись, как и мебель, — валялись повсюду, в лужах крови, издавая зловонный запах вывалившихся внутренностей.

Голубое свечение Томанака продолжало окутывать ее, и Каэрита знала, что любая увидевшая его жрица поймет, что это такое. К несчастью, вряд ли гвардейцы храма обладали той же способностью. Хуже того, Каэрита понимала, что, хотя живое воплощение Шигу уничтожено, остатки ее зла еще живы. У нее наверняка хватило предусмотрительности сконцентрировать большинство своих самых могущественных слуг в зале аудиенций, для нападения на Каэриту. Однако она собрала их здесь не всех, и даже если ее уцелевшие слуги не жаждут мести, они прекрасно понимают, что могут избежать гибели одним-единственным способом — убив Каэриту или, по крайней мере, сумев отвлечь ее внимание.

Она стиснула зубы. Она знала, что делала бы, если бы была одним из орудий Шигу и лицом к лицу встретилась с избранником Томанака. Послала бы тех гвардейцев Куайсара, кого не затронула порча, прямо на мечи избранника, и хаос, смятение, непонимание невинными людьми сути происходящего — все это заставило бы их броситься в атаку. Любой избранник сделает все возможное, чтобы избежать убийства людей, всего лишь исполняющих свой долг, но не затронутых порчей. И если тем не менее в целях самозащиты Каэрите придется убивать их, Тьма одержит немалую победу.

Однако у Каэриты были свои планы. Сапфировые глаза вспыхнули беспощадным огнем, когда она ногой распахнула двери и вышла из зала, сжимая в руках сверкающие голубые мечи.

В коридоре звон колоколов слышался громче, до Каэриты донеслись выкрики команд, топот обутых в сапоги ног. Из-за поворота выбежала первая группа гвардейцев — дюжина «дев войны» и примерно вдвое меньше мужчин с символами Лиллинары на мундирах. Каэрита собрала всю свою волю в кулак. Потянулась к Томанаку — описать, как именно это делается, она не смогла бы никому, кроме другого избранника, — вобрала в себя часть его силы и швырнула перед собой.

Послышались крики смятения. Умноженная Богом, воля Каэриты мчалась по коридору, словно огромная невидимая метла. Тех, кто искренне полагал, будто произошло ничем не спровоцированное нападение на храм и Глас, как ветром сдуло. При других обстоятельствах Каэриту позабавило бы это зрелище — их ноги скользили по полу, словно по льду. Некоторые колотили кулаками в невидимую стену, отталкивающую их от Каэриты. Другие пытались прорубиться сквозь нее с помощью оружия. Однако все усилия были тщетны. Их убрали с пути, достаточно грубо, чтобы кое у кого остались синяки и ссадины, но на самом деле удивительно мягко — с учетом всех обстоятельств.

Однако были и такие, кого не отнесло с пути Каэриты. Они не сразу сообразили, что оказались в особом положении, и, потеряв драгоценное время, не успели сбежать. Каэрита была слишком близко, ее глаза вспыхнули ослепительной голубизной. Была особая причина, по которой посланная ею волна силы не отшвырнула этих людей назад. В отличие от других гвардейцев эти не были невинными жертвами обмана; их задела порча, отравившая и осквернившая храм. Они знали, кому — или чему — служили на самом деле, и их лица исказились от ужаса, когда стало ясно, что они отделены от тех, кто не виновен… и сейчас к ним приближается избранник Томанака со своими ужасными смертоносными мечами.

— Томанак! — издала Каэрита боевой клич и бросилась вперед.

В замкнутом пространстве коридоров у них не было возможности укрыться от нее и не было времени, чтобы прибегнуть к какой-нибудь хитрости. Каэрита пробивала себе путь вперед безжалостно точными ударами сверкающих мечей, точно машина для убийства, сделанная из проволоки и колесиков.

Передние из тех, кто оказался в ловушке, видя надвигающуюся на них смерть, с яростью отчаяния пытались сопротивляться, но никакой пользы им это не принесло. Одновременно на нее могли наброситься двое, ну, трое, но даже и вместе они были не в силах противостоять ей.

Задние, быстро поняв это, пытались сбежать, однако та же самая сила, которая оттеснила прочь невинных, буквально приклеила виновных к полу. Они не могли убежать; им оставалось одно — встретить свою смерть.

Каэрита рубящими ударами убивала одного за другим и, переступая через тела, продолжала медленно, но верно продвигаться к Часовне Старухи. Пот заливал лицо. Из-за поворота у пересечения коридоров показался еще один отряд гвардейцев, и снова пришлось пустить в ход «метлу». Большинство — те, кого отбрасывало назад, — были в полной растерянности, а те немногие, кто застывал на месте, даже не пытались сопротивляться и безропотно принимали приговор Томанака в сверкании голубых мечей и брызгах крови.

Продолжая двигаться в сторону Часовни, Каэрита чувствовала, как внутри нарастает усталость, далеко выходящая за рамки просто физического истощения. Способ, которым она пробивала себе путь, требовал не меньше сил, чем исцеление больных и раненых. Он требовал также огромной сосредоточенности и невероятного расхода энергии. Долго так продолжаться не могло, и каждый новый невинный, которого она отбрасывала со своего пути, увеличивал ее изнеможение. Однако и остановиться она тоже не могла — по крайней мере, до тех пор, пока не прикончит всех, кого затронула порча.

По мере нарастания усталости Каэрита продвигалась вперед все медленнее, полностью сосредотачиваясь исключительно на очередном отрезке коридора, который открывался взгляду. Она смутно сознавала, что колокола звонят как-то иначе — громче, настойчивей, чем когда они сзывали охрану на защиту «Гласа», — но ей некогда было задумываться о том, что бы это значило. Она могло лишь двигаться вперед, как машина, продолжая кажущуюся бесконечной расправу с теми гвардейцами Куайсара, которых Зло успело подчинить своей воле.

И потом, внезапно, она оказалась в Часовне Старухи, и врагов больше не осталось. Даже те невинные солдаты, которых она убирала со своего пути, куда-то исчезли, и звон тревожных колоколов смолк, словно звук срезали ножом. Бой кончился, и неожиданно наступившая тишина воспринималась как потрясение.

Она остановилась, тяжело дыша и чувствуя, что вся взмокла от пота. Медленно опустила мечи, спрашивая себя, что произошло, куда подевались враги. Настороженно оглядываясь, зашагала по центральному проходу храма. Звук собственных шагов оглушал ее. И вдруг, совершенно неожиданно, огромные двери Часовни широко распахнулись — как раз в тот момент, когда она оказалась перед ними.

После полумрака коридоров, по которым Каэрита прокладывала свой путь, яркий утренний свет ослепил ее. А когда зрение восстановилось, она широко распахнула глаза, пораженная представшим ее взору совершенно невероятным зрелищем.

Могучий всадник слезал с чалого рысака. На нем была такая же темно-зеленая туника, как на ней, и в правой руке таким же голубым огнем мерцал меч. Она пристально следила за ним, пытаясь отупевшим от бесконечного сражения разумом осознать смысл этого внезапного, совершенно неожиданного появления. И тут он снял шлем. Остроконечные уши дрогнули, наклонились в сторону Каэриты, и, словно долгожданный гром, загремел звучный голос:

— Ну, Керри, нужно официальное приглашение или можно просто войти?

Она покачала головой, не веря своим глазам, и вышла наружу сквозь широко распахнутые двумя «девами войны» двери. За спиной Базела весь двор храма был запружен скакунами и их всадниками. Почти все всадники все еще сидели на конях, спешились только двое — барон Телиан из Бальтара и его брат Хатан стояли за спиной Базела.

— Базел, — даже для самой Каэриты голос ее прозвучал слишком спокойно, словно не было всей этой ужасной резни позади, — что ты делаешь здесь? И, ради Томанака, что ты — или вообще какой-нибудь градани — делаешь со скакуном?

— Ну, — ответил он, весело мерцая темными глазами, — всему виной письмо.

— Письмо? — Она снова недоуменно покачала головой. — Чепуха какая-то. Мое письмо прибудет в Бальтар не раньше чем через день-два.

— А кто, — добродушно спросил он, — вообще говорит о твоем письме? — Он в свою очередь покачал головой, с вызовом наклонив уши. — Оно было не от тебя, потому что, ясное дело, с чего бы ты стала просить о помощи, еще не нуждаясь в ней? Нет, письмо прислала Лиана.

— Лиана? — как попугай повторила Каэрита.

— Ну, да, — уже серьезнее продолжал Базел. — У нее возникли подозрения, еще когда ты только вернулась в Калатху из Талара. Она написала о них своей матери, однако после вашего разговора с ней, обеспокоившись еще больше, она написала Телиану и мне. Едва прочитав ее письмо, я сразу же понял, что должен как можно быстрее добраться до Куайсара. Не пойми меня неправильно, Керри, но соваться сюда в одиночку, без того, чтоб хотя бы мы с Брандарком прикрывали тебе спину, чертовски глупо по меркам градани.

— Это была моя работа. — Она оглянулась в поисках чего-то, обо что можно вытереть мечи.

Телиан без единого слова протянул ей тряпку — по-видимому, часть мундира гвардейца храма. Она не стала спрашивать, что произошло с его владельцем. Вместо этого просто с благодарностью кивнула и принялась вытирать клинки, продолжая во все глаза глядеть на Базела.

— Я и не спорю, — ответил он. — И все же думаю, что ты изрядно попортила бы мне шкуру, если бы я влез в такое дело, не спросив сначала тебя, не хочешь ли ты пойти со мной. Что, я не прав?

— Это другое… — начала она и оборвала сама себя, почувствовав как неубедительно звучит ее голос.

Базел и Телиан рассмеялись.

— В чем другое, а, Керри? — спросил новый, гораздо более звучный голос у Каэриты за спиной, и она резко обернулась.

Во дворе стоял сам Томанак. Все люди вокруг опустились на колени. Даже скакуны — их всадники уже спрыгнули на землю и присоединились к остальным — склонили гордые головы. Только Каэрита и Базел остались стоять, повернувшись к своему Богу, и он улыбнулся им.

— Я все еще жду ответа, в чем другое, — напомнил он своему рыцарю поддразнивающим тоном.

Она сделала глубокий вдох, почувствовав, как его сила покидает ее. Это произошло быстро и в то же время мягко, вызвав ощущение ласки или дружеского похлопывания по плечу, которым боевой капитан мог бы наградить воина, сделавшего все, что от него ожидалось. На мгновенье ее пронзило чувство сожаления и даже потери, когда чудесный поток схлынул обратно к тому, от кого пришел, однако на этом контакт с Богом не прервался. Он сохранился в виде яркого свечения между ними, и когда сила, которую он даровал Каэрите на время, покинула ее, она почувствовала себя освеженной, полной энергии и жизни, как будто позади была не смертельная битва, в которой она рисковала жизнью и душой, а целая ночь долгого сна.

— Ну, может, и нет, — ответила она, искоса сверкнув взглядом на Базела. — Однако не дело Лианы — сообщать тебе, что я нуждаюсь в помощи!

— Она этого и не делала, — сказал Базел. — Она просто написала о своих подозрениях, а дальше уже не требовалось быть гением, чтобы сообразить, что ты сделаешь, если события начнут развиваться так, как она предполагала.

— Ну, ладно, — ответила Каэрита после многозначительной паузы. — Но все равно у меня остался еще один вопрос.

— И что же это за вопрос? — спросил Томанак.

— Этот вопрос о нем и о нем. — Она ткнула указательным пальцем сначала в Базела, а потом в огромного жеребца, который стоял, глядя на ее друга-рыцаря с выражением… как бы это лучше выразиться… умеренного интереса. — Каким образом градани — любой градани, но в особенности Конокрад — оказался верхом на скакуне? Я думала, они… м-м-м… недолюбливают друг друга.

— Полагаю, не мое дело объяснять тебе это, — с медленной улыбкой ответил Томанак, засмеялся, заметив ее возмущенный взгляд, и посмотрел на двор храма.

Там лежали тела затронутых порчей гвардейцев Куайсара, которые, по-видимому, пытались помешать Базелу и остальным прийти Каэрите на помощь. Окинув их взглядом, Томанак испустил грустный вздох.

— Ты потрудилась на славу, Каэрита. Как и Базел. Верю, что этот храм очистится от воздействия Шигу, однако твоя работа в Калатхе еще не закончена. Моя сестра пошлет двух-трех своих служительниц, чтобы помочь тебе, однако это все еще проблема Справедливости — и, значит, ты несешь ответственность за ее разрешение.

— Понимаю, — ответила она. Он кивнул:

— Знаю, ты справишься. И знаю, что могу во всем рассчитывать на тебя и Базела. Однако сегодня, мои Мечи, празднуйте свой триумф и победу Света. А пока это будет происходить, — его образ начал таять, и только улыбка ярко выделялась на лице, — может, ты и заставишь Базела рассказать тебе, как случилось, что Конокрад стал всадником. Стоит послушать, поверь мне!

С этими словами Бог исчез.

— Ну? — Сложив на груди руки, Каэрита повернулась к своему могучему брату по мечу.

— Что «ну»? — с невинным видом спросил он.

— Ты и сам знаешь, что «ну»!

— А-а… — сказал Базел. — Ты про это. — На его лице заиграла белозубая улыбка. — Видишь ли, это лишь малая часть очень долгой истории. А сейчас просто удовлетворись тем, что, пока ты наслаждалась своими маленькими каникулами в Калатхе и Таларе, кое-кто из нас честно работал неподалеку от дома.

— Работал? — повторила Каэрита. — Работал? Ах ты, скудоумный переросток с волосатыми ушами, жалкое подобие рыцаря! Ну, подожди, я задам тебе работу, милорд рыцарь! И когда я разделаюсь с тобой, ты пожалеешь, что…

Говоря все это, Каэрита энергично наступала на него, и Базел Бахнаксон в который раз продемонстрировал практичность и тактическую мудрость, которые были отличительными признаками всех избранников Томанака.

Он молниеносно развернулся и бросился наутек. Несмотря на следы кровавой бойни вокруг, барон Телиан и остальные разразились смехом. Каэрита остановилась — всего на мгновенье, только чтобы подхватить с земли горстку речных голышей, которыми так удобно швыряться, — и кинулась догонять Базела.