Паучий дар

Глава 2 Галл

Неттл сидела сгорбившись на подоконнике крохотного окна и смотрела на небо. Она хотела, чтобы ее разум стал таким же – холодным, синим, безоблачным, но, пока Келлен нервно расхаживал рядом, это оставалось лишь мечтой.

– Когда торговец успокоится, ему придется сказать судье, чтобы нас отпустили, – доказывал он тюремным стенам и всему миру уже в девятый раз. – Я нужен ему!

Неттл набрала в грудь воздуха и задержала его в легких, прежде чем ответить.

– Он этого не сделает, – спокойно, но твердо сказала она. – Ты унизил его. Он так и будет убеждать себя, что ты мошенник.

– И очень зря! – Келлен вперил в Неттл сердитый взгляд, как будто, переубедив ее, он изменил бы ситуацию. – Я всего лишь сказал ему правду!

Келлен всегда был таким: злился на мир, который не соответствовал его ожиданиям. Его детская наивность утомляла. Келлен снова начал мерить шагами камеру, и Неттл знала: он ненавидит ее за то, что она права.

Небо поражало своей бескрайностью и безупречностью. Когда Неттл была маленькой, она считала небо лишь крышей мира, местом для хранения солнца и звезд. С тех пор она научилась понимать, как устроен этот дикий голубой простор. Она познала его холодную силу, его живую дрожь, то, как сладко и коварно оно выдерживает чей-то вес. Неттл смотрела на птиц и чувствовала, как рвется к ним ее душа. Так человек, лишившийся ноги, порой хочет вытянуть ее – отсутствующую, но не забытую.

«Ненавижу быть тяжелой. Ненавижу, что мне приходится сидеть здесь. Ненавижу, что я права».

Она ведь опять была права. Торговец ничего не сказал судье. Но через несколько часов кое-кто другой явился на помощь Келлену и Неттл.

В этом человеке было почти два метра росту. Он вошел в камеру пригнувшись. Когда он выпрямился, показалось, что он еще выше. Он был одет в ладно скроенный темно-серый плащ для верховой езды и выглядел бы лет на тридцать, если бы не сероватый цвет лица. От него слабо веяло холодом и неприступностью, словно каменный лев вдруг обернулся человеком.

У Неттл заныли зубы. Их нежданный гость носил метку, оставленную прикосновением Мари; она чувствовала это так же, как ощущала боль, служившую ей худшим напоминанием. Когда он повернулся к Неттл, она увидела на его левом глазу повязку из темно-красной кожи. Дорогая, броская, она могла означать только одно: перед ними болотный всадник.

Какое-то время он стоял и молча смотрел на них. Он словно ждал чего-то, будто это они искали с ним встречи, а не наоборот.

– Что? – в конце концов нетерпеливо спросил Келлен.

К счастью, его грубость не задела гостя.

– Вы хотите выбраться отсюда? – спросил всадник.

Выговор у него был куда менее утонченным, чем наряд. Неттл сразу признала в нем выходца из миззлпортских верфей.

Келлен открыл рот, и Неттл поспешила ответить прежде, чем он отпустит какую-нибудь колкость:

– Да, хотим.

– Хорошо, – сказал незнакомец в плаще и снова замолчал. Либо хотел заставить их понервничать, либо просто не любил зря сотрясать воздух.

– Торговец все-таки передумал? – спросил Келлен, бросая торжествующий взгляд на Неттл.

– Пока нет, – ответил гость. – Но передумает, если ему хорошо заплатить. Мое имя Галл, и меня прислали к вам с предложением.

– Кто прислал? – спросил Келлен.

Неттл и саму разбирало любопытство. Только очень богатый человек мог позволить себе нанять болотного всадника.

Болотные лошади обитали в самом сердце Мари. Люди не могли ни поймать их, ни приручить, ни вывести самостоятельно. Поговаривали, что болотных лошадей можно купить только у людей с Белых лодок на Подлунном рынке, там, где Марь встречается с морем. Платой за болотную лошадь, как правило, служил человеческий глаз – красивого цвета и с острым зрением, обязательно отданный по доброй воле. Поскольку богачи не любили расставаться с собственными глазами, они предпочитали заплатить нуждающемуся бедняку или тому, кому уже нечего терять.

Подобные сделки не обходились без последствий. Богатый покупатель мог воображать, что теперь лошадь принадлежит ему, но сама лошадь всегда знала, кто отдал глаз в обмен на ее верность. Большинство владельцев философски относились к этой нерушимой связи и попросту нанимали одноглазого беднягу, чтобы тот управлял созданием из глубин Мари. К таким кучерам, будь то мужчина или женщина, относились с большим уважением – во всяком случае, те, кто не хотел навлечь на себя беду.

– Есть вопросы, отвечать на которые я не вправе, – просто ответил всадник. – И это был один из них. Если вас это смущает, я сэкономлю ваше время и уйду.

– Ты же не думаешь, что…

– Келлен! – зашипела Неттл.

Келлен сердито вздохнул, потом пожал плечами. Помолчав, Галл продолжил:

– Ты обладаешь редким даром, мальчик. Не исключено, что уникальным. Многие утверждают, что могут за деньги снять проклятие, но все они лгут. А ты действительно на это способен. И должен быть богат. Но ты беден. Перебираешься из города в город, ведомый надеждой и пустым желудком.

Неттл с Келленом переглянулись. Очевидно, всадник знал, о чем говорит. Рэддиш и в самом деле кишел мошенниками, которые наживались на жертвах проклятий. Пятнадцатилетнему пареньку в обносках нелегко было убедить людей, что он не очередной шарлатан. А благодаря несносному характеру Келлен нажил немало врагов. Слава о его успехах потихоньку начала распространяться, но хватало и тех, кто сыпал грязными ругательствами при одном упоминании его имени.

– Ты нуждаешься в защите, – продолжал всадник, – и в человеке, который бы за тебя поручился. В человеке, способном привести богатых клиентов. Он заставил бы людей подумать дважды, прежде чем бросать тебя в камеру.

– То есть в покровителе? – Слова всадника определенно не понравились Келлену, но он был слишком честным, чтобы отрицать их правоту. – Таинственном покровителе, желающем остаться неизвестным?

– Пусть будет так, – ответил Галл. – Мы будем говорить, какие проклятия необходимо расплести, и проследим за тем, чтобы плата была щедрой. Ты будешь сыт, будешь спать в тепле. И поверь мне, никто не отважится игнорировать тебя, если ты приедешь к клиенту в карете, запряженной болотной лошадью.

– Значит, ты будешь нас сопровождать, – резко подытожила Неттл. Своенравные болотные лошади никогда не путешествовали без своих всадников, и наоборот.

– Если ты согласишься принять мою защиту и перейти под мое руководство, – любезно ответил Галл.

– Руководство? – В устах Келлена слово прозвучало как ругательство, и Неттл не могла его в этом винить. – То есть ты будешь отдавать нам приказы.

– Давать советы, – поправил его Галл. – И присматривать за тобой.

– Мы прекрасно обойдемся без поводка! – огрызнулся Келлен.

– Боюсь, не все с тобой согласятся, – сказал Галл, и в камере снова повисло молчание.

Неттл знала, как использовать тишину, и без труда могла заполнить эту. Людей нервирует твой необычный дар и способность распутывать чужие секреты. Ты не можешь и не хочешь укротить свой нрав. От тебя одни неприятности.

– Зачем мы тебе нужны? – спросила Неттл.

Галл посмотрел на нее, и его лицо чуть заметно дернулось, словно в него ударил порыв сырого ветра. Единственный глаз Галла был серым, как его плащ, и почти таким же тусклым.

– Моя нанимательница ищет человека, способного расплетать проклятия, – сказал он. – А также есть дело, которое нуждается в расследовании. И вам будет интересно о нем услышать.

– О чем это ты? – спросил Келлен.

– Вы двое отправили за решетку с дюжину проклинателей, не так ли?

– Шестнадцать, – поправил его Келлен. Для того чтобы расплести проклятие, почти всегда сперва нужно было найти того, кто его наложил. А потом передать виновного властям для заключения под стражу.

– Вам известно, что случается с ними после?

– Их отправляют в Красную лечебницу, – зябко поежился Келлен.

– А после этого? – с нажимом спросил Галл. – Знаете ли вы, как складывается их жизнь потом? Вы когда-нибудь навещали их в лечебнице?

– Нет! – резко ответил Келлен, помрачнев. – Я последний, кого они хотят видеть!

Неттл прекрасно понимала, почему Келлен избегал встречи с обозленными проклинателями, которые искренне его ненавидели, но как же это было на него похоже! Он всегда предпочитал оставить неприятности позади и попросту забыть о них.

Галл кивнул: ответ Келлена его ничуть не удивил. Затем всадник достал из кармана грязный мятый листок и передал его Келлену. Неттл наклонилась, чтобы заглянуть Келлену через плечо.

Подписи не было.

– Откуда это? – спросил Келлен. – Кто это написал? Кто эта «она»?

– Мы не знаем, – ответил Галл. – Записку нашли среди вещей мертвого преступника, и мы не смогли определить, чей это почерк. Но мы уверены, что упомянутый расплетатель – ты.

«Ну разумеется», – подумала Неттл, чувствуя, как кровь стынет в жилах. Келлен всегда называл снятие проклятий расплетением, потому что именно так он его воспринимал – как клубок ниток, который требуется распутать.

– И что это значит? – спросила Неттл. – Ты намекаешь, что какие-то преступники хотят заставить проклинательницу отомстить Келлену? И как же она это сделает, сидя в Красной лечебнице?

– Хороший вопрос. – Выражение, появившееся на лице Галла, при желании можно было счесть улыбкой. – Насколько нам известно, узники находятся под надежной охраной. У них нет никакой возможности повлиять на происходящее в мире или причинить кому-либо вред. Но моя нанимательница считает, что мы что-то упускаем. У вас двоих нюх на проклинателей и талант вытаскивать на свет чужие секреты. Мы хотим, чтобы вы осмотрели Красную лечебницу и убедились, что она действительно неприступна.

– А если мы не примем твое предложение? – спросил Келлен. – Если мы откажемся?

– Я уйду, – без раздумий ответил Галл.

Ни угроз, ни напоминаний о том, в сколь отчаянном положении они находятся. Келлен снова посмотрел на Неттл.

– Нам нужно обсудить это наедине, – сказал он.

Когда Галл вышел из камеры, Келлен опустился на корточки, привалившись спиной к стене, и нахмурился.

– Он вполне мог и сам написать эту записку, – встревоженно пробормотал парень. – Что ты о нем думаешь?

«Что он холодный и странный», – подумала Неттл, но не стала произносить очевидное. Общение с болотной лошадью меняет человека. Но никогда не делает розовощеким и жизнерадостным.

– Его не волнует, согласимся мы или нет, – сказала она вместо этого. – Если мы откажемся, он не станет нас уговаривать, а просто уйдет.

– Это и так понятно, – кивнул Келлен. – Тогда, может, лучше отказаться?

Неттл ничего не ответила.

– То есть ты со мной не согласна? – спросил Келлен.

– Зачем тебе мое мнение? Все равно сделаешь наоборот!

– Какой прок вообще с тобой разговаривать? – Келлен хмуро посмотрел на свои кулаки и вздохнул. – Он предлагает вытащить нас отсюда, а нам бы это не помешало. Я знаю, видишь? Ты это хотела сказать?

– Нет, – очень тихо ответила Неттл.

– А что?

– Он мне не нравится. И его предложение тоже.

– Но ты же сама предложила его выслушать! – воскликнул Келлен.

Неттл замешкалась, не зная, как объяснить, что ее тревожит. «Дело пахнет фенхелем» – так сказала бы ее мама. И это действительно было похоже на запах – густой, вкрадчивый аромат соли и сладкой гнили, который нашептывает, что ты свернул не туда и от невидимой голодной пасти болотной топи тебя отделяет всего один неосторожный шаг.

– Просто… – Она все-таки попыталась подобрать слова. – Предложение выглядит слишком заманчивым. А цена – подозрительно низкой. Значит, на самом деле она будет непомерно высокой, только мы пока об этом не знаем.

– Но как иначе мы выберемся из тюрьмы? И что насчет записки?

Как Неттл и предполагала, Келлен стал с ней спорить. Сам того не осознавая, он вечно поступал ей наперекор. Невероятно.

– Если у нас завелся тайный враг, я хочу выяснить, кто это, – заявил Келлен, словно заранее заготовил этот аргумент. – А ты не хочешь? И если в Красной лечебнице творятся мутные дела, разве нам не стоит разобраться, что происходит? Если мы заключим сделку с Галлом и что-то пойдет не так, мы всегда можем сбежать.

Неттл отвернулась, втягивая рвущееся наружу недовольство, как улитка – рожки. Она обратила взгляд к небу в надежде, что оно поделится своей спокойной синевой.

– Поступай, как считаешь нужным, – холодно ответила она.

И разумеется, так он и сделал.

Черная карета стояла перед городской тюрьмой, перегородив половину улицы, но никто не выказывал недовольства. Прохожие лишь старались как можно дальше обходить холеную черную лошадь. Она была крупнее обычной, гораздо красивее, и шкура ее блестела, будто смазанная маслом. Она не переступала беспокойно с ноги на ногу, как водится у прочих лошадей, и даже не дернула ушами, когда подошли Неттл и Келлен. Дыхание вырывалось у нее из ноздрей облачками пара, хотя день стоял теплый. И пахла она не как лошадь. Она пахла дождем.

Галл подошел к лошади и принялся ласково и методично расчесывать ей гриву. Это не было похоже на то, как человек успокаивает зверя. Неттл пришло на ум сравнение со встречей влюбленных или молчаливым рукопожатием боевых товарищей. Всадник обернулся и кивнул, приглашая Неттл сесть в карету. Она устроилась на сиденье и положила рядом сверток со своими пожитками.

– Твой друг сперва должен выслушать нотации мирового судьи, – сказал Галл, отвечая на ее вопросительный взгляд. – Это не займет много времени.

Верится с трудом. Неттл имела все основания предполагать, что ссора с криками затянется надолго.

– Если поедешь с нами, тебе понадобится другая одежда, – сказала она Галлу. – Плащ у тебя из валяной шерсти, так что сгодится. Но рубашка из хлопковых нитей… – Она покачала головой. – Никаких оторочек. И забудь про шнурки: только пряжки и пуговицы.

Они с Келленом носили одежду из войлока, кожи и валяного болотного шелка. Тканое полотно рядом с Келленом рано или поздно распадалось на нити.

– Значит, ты Неттл, – помолчав, сказал Галл. – Я думал, ты будешь… худее. И угловатее.

– А еще с длинным носом и коленками как у кузнечика? – предположила Неттл. Все ожидали чего-то подобного. – Прости, что разочаровала.

– Вас ведь было четверо, верно? – спросил всадник.

– Да, – коротко ответила Неттл и умолкла. Если Галлу нравится играть в молчанку, что ж, она станет достойным соперником.

Их и в самом деле было четверо – два брата и две сестры: Коул, Янник, Айрис и Неттл. Больше всех Неттл любила старшую сестру, Айрис. Добрая, порой нетерпеливая, Айрис знала, что Неттл во всем ее поддержит. В ссорах они выступали заодно – и когда Коул строил из себя напыщенного всезнайку, и когда Янник пытался увильнуть от домашних дел.

Их мать не была слишком ласковой или красивой, как заря, но после смерти ее образ приобрел светлое очарование недосягаемости, словно подернутый сизой дымкой холм вдали. Теперь, вспоминая мать, Неттл возвращалась в мирные времена, дорожить которыми она научилась лишь после того, как они закончились.

Пожалуй, все было не так уж плохо. Несмотря даже на то, что семья Неттл жила в болотистых краях Мари. Их деревня располагалась в так называемом Мелководье – на пограничных землях. Людям позволялось там селиться, существа иной природы тоже могли заглядывать туда. Но, как правило, не делали этого.

Жизнь в деревне не казалась Неттл опасной, напротив, скорее скучной. У ее родителей было достаточно денег, чтобы построить крепкий кирпичный дом на одном из скалистых выступов, а не деревянный дом на сваях. Рядом шелестела рощица медовых груш, у берега небольшого протока покачивалась на ветру голубая лодка. Братья с сестрой все были старше, и громче, и напористее Неттл, а заняться было почти нечем: ни тебе ярмарок, ни новостей, ни шумных улиц, ни сюрпризов. А потом все закончилось. Лихорадка одним махом отняла у них мать – и детство.

Отец женился на другой, и Неттл до сих пор становилось не по себе, когда она думала об этой женщине. Волна поднимающегося гнева вперемешку со страхом пугала ее. Ослепляла ей ум, будто она смотрела на солнце. Хотя Неттл было всего девять, она быстро поняла, что мачеха ее ненавидит. Она ненавидела всех своих четырех приемных детей. Неттл не знала почему, и до сих пор это оставалось для нее загадкой. Возможно, и не было никакой причины, просто порой случаются необъяснимые вещи, в особенности когда рядом Марь. И дикие твари приходят в обличье ненависти. Вы же не ждете, что волк будет поступать разумно и справедливо. Два года они терпели теплые улыбки и ненависть мачехи. Никто не догадывался, что в ее душе зреет проклятие, пока не стало слишком поздно.

Одним чудесным утром мачеха взяла детей покататься на лодке. Посреди бархатно-зеленого болотного озера и сверкающих, как драгоценные камни, стрекоз она выпустила проклятие на волю. Когда кости внутри Неттл начали меняться, она не почувствовала боли. Точнее, не подумала, что это боль, но теперь, когда само слово обрело для нее столько значений, она уже не была так уверена. И она не назвала бы смертью то, что испытала в тот миг, когда ее разум сжался, словно кулак, а сама ее суть рассыпалась, будто просочившись сквозь крепко сжатые пальцы, подобно песку.

Неттл не помнила, как преобразились остальные, хотя часто видела во сне, как Айрис покрывается белыми перьями, превращаясь в голубку, на лице Коула прорастает ястребиный клюв, а крики Янника оборачиваются воплями чайки. Но Неттл знала, что случилось с Айрис, когда все закончилось. Даже цапля с разумом холодным и плоским, как кремень, смогла запомнить, как в прибрежной траве дрожал и дергался белый птичий силуэт, пока ястреб жадно рвал тельце на части.

Следующие три года растянулись на целую вечность и промелькнули мгновенно, как сон. Неттл существовала в вечном «сейчас», где время не имело значения. Ищи еду. Лети. Спасайся. Звериные инстинкты взяли верх и управляли телом, тугой пружиной подстегивая его, как кукловод управляет марионеткой. И только мысли о Яннике иногда пробивали ее оцепенение.

Случалось, цапля поднимала голову, внимательные черные глаза находили высоко в небе другую птицу – и узнавали ее. В такие мгновения она словно обретала песчинки прежней себя. Она ведь потеряла что-то очень важное. И та чайка, парящая среди облаков, на самом деле… на самом деле…

Неттл до сих пор не забыла, какой мукой было вспоминать, что она не птица. «Это неправильно. Этого не может быть. Почему я не могу думать? Почему не могу вспомнить? Я ведь раньше умела, так почему разучилась?» На мгновение ей удавалось вспомнить о том, кто она и что с ней случилось. Неттл цеплялась за это знание, но с таким же успехом можно пытаться мыслить здраво, когда бредишь в лихорадке. Воспоминания о себе ускользали от нее, таяли, исчезали. Снова и снова. Она никогда не видела своего брата-ястреба и не думала о сестре-голубке. Но чайка всегда возвращалась, и вместе с ней возвращалась прежняя Неттл. Она собирала себя по крупицам.

А потом проклятие пало. В тот серый день на зеленом болотном озере ее крылья превратились обратно в руки, а длинные птичьи лапы – в ноги. Дрожа от боли, она повалилась в грязь, совершенно голая. Неттл слышала, как рядом кто-то кричит, не замолкая. Это был мальчик старше нее, с огромными испуганными глазами. Он царапал свое лицо. Коул, ее давно забытый брат Коул. Он снова стал человеком и наконец понял, что́ его ястребиные когти сотворили с голубкой Айрис.

Высоко в небе парила знакомая чайка. Янник – теперь она вспомнила имя. Неттл протянула к нему руку, безмолвно умоляя не покидать ее, не бросать одну в этом новом, болезненно ярком мире. Нет. Она отчетливо услышала в голове его голос. Чайка поймала ветер и скрылась из виду. Через несколько минут Неттл заметила на берегу еще одного мальчишку, который с ужасом наблюдал за ней и Коулом. На нем были толстые перчатки с железными заклепками, в руках он держал четыре медальона и моток бечевки.

«Что с ним? – Он уставился на корчившегося в грязи Коула, который продолжал скулить. – И где остальные? Вас ведь было четверо!»

Неттл сидела в карете Галла и ждала Келлена – ждала своего спасителя и, как обычно, пыталась отыскать в душе толику благодарности за свою судьбу.

«Это все реально. Это я, это мое нескладное тело выше того, что у меня было четыре года назад. Почему это тело ощущается таким чужим? Эта девушка, раз в месяц истекающая кровью, лишь наполовину знакома мне. Лицо, которым я забыла как пользоваться. Почему так тяжело ходить по земле на этих ногах? Почему так трудно жить среди людей и притворяться одной из них? Я когда-то умела летать. А теперь не могу».