Пасть

Глава I

В летний солнечный полдень:

– Ленка, Ленка! Давай сюда скорее! Во прикол, а? Прямо как настоящая… Я такую у Славки Шеркунова видел, так та еще отпаднее была – волосатая, с ногтищами окровавленными…

– Фу-у-у, грязная… – Леночка смотрела на находку старшего брата с брезгливым любопытством, не решаясь притронуться.

– Выбросили, факт! – уверенно заявил Павлик с высоты своего восьмилетнего жизненного опыта. – Славка тоже все девчонок пугал на переменах, а потом взял и мамане своей подложил в холодильник… Выпорола и на помойку кинула – так и не нашел потом… Заначим, а?

Но Леночка уже бежала к машине.

– Мама, папа! Смотрите, что Павлик нашел!

Павлик припустил следом, пытаясь обогнать и первому похвастаться находкой.

Мама, раскладывающая на расстеленном покрывале провизию для пикника, и папа, накачивающий резиновую лодку, – обернулись! Не слишком-то заинтересованно – ну что там эти сорванцы могли раскопать в прибрежных кустах?

Но когда мама, зацепившись беглым взглядом за находку, сжатую в руке сына, вгляделась повнимательнее – ей стало дурно. Совсем как героине сентиментального романа: кровь отлила от лица, вообще от головы, обмякшие ноги с трудом удерживали тело, норовили подкоситься и уронить свою хозяйку на траву. Лоб покрылся холодной испариной, все звуки доносились откуда-то издалека, приглушенные и искаженные, – обращенных к ней слов мама не понимала…

Папа слабонервностью не страдал – его проняло чуть позже, когда он отправился осмотреть указанное сыном место находки… В коротком перерыве между желудочными конвульсиями папе пришла в голову совершенно несвоевременная мысль, что пикник безнадежно испорчен и любовно замаринованные шашлыки теперь пропадут – защитная реакция мозга, пытающегося хоть как-то и чем-то отгородиться от увиденного…

Тот же день, раннее утро.

Из автобуса Ботву все-таки высадили. Он долго игнорировал громогласные предложения толстой кондукторши всем вошедшим оплачивать проезд и потом, когда она добралась до задней площадки и обращалась уже лично к нему, пытался прикинуться совсем полным идиотом, не понимающим, чего от него хотят. Иногда такое срабатывало – отставали, понося проклятых бомжей, расплодившихся до полного неприличия и вконец потерявших совесть.

Но чертова баба оказалась на редкость вредная и настырная, тут же наябедничала водителю – тот остановил автобус между остановками и недвусмысленно раскрыл заднюю дверь.

Ботва не реагировал, крепко вцепившись двумя руками в поручень. Зловредная кондукторша воззвала к пассажирам: он же всех вас задерживает, пока не выйдет – никуда не поедем. Тоже не конец истории, тоже можно поиграть – кто кого переупрямит, чаще пассажиры применять силу не спешат, сидят, уткнувшись в окно или книжку… Но сегодня, как на грех, случился в салоне какой-то плечистый придурок в рабочей спецовке, и до вынужденной остановки весьма нервно поглядывавший на часы.

Он просто подошел к Ботве и без слов показал рукой на дверь, сложив пальцы другой в огромный кулак. Ботва, обладавший незаурядной способностью предчувствовать грядущее битье, понял, что у него есть буквально несколько секунд, – и напуганным земляным червем выскользнул из автобуса.

До поворота на Войсковицы – цели его путешествия – оставалось не больше трех километров, и он бодро зашагал по дороге. Сегодня урожай будет обильным, не то что на прошлой, дождливой неделе… Сегодня Ботва будет при деньгах и проставит Гороховне (когда-то давно, в иной жизни, – Изотте Генриховне, преподавателю французского языка) давно обещанную «Льдинку». И они… хе-хе… Черные пеньки зубов Ботвы оскалились в похабной усмешке.

Небольшое живописное озеро совсем недалеко от шоссе, и от Гатчины рукой подать (да и от Питера путь не дальний), берега причудливо изрезанны бухточками и заливчиками, несколько маленьких островков; и неглубоко, метра полтора самое большее, утонуть трудно, да и вода чистая, до самого дна прозрачная – неудивительно, что здесь любимое место для пикников богатеньких автовладельцев. (Богатенькими Ботва считал даже обладателей скромных «москвичей» и «жигуленков», разные бывают критерии богатства.) А у богатых свои причуды, они опустошенные пивные бутылки в багажник не складируют, норовят зашвырнуть в кусты или в озеро.

Бутылочное Эльдорадо Ботва обнаружил прошлым летом и почти год был его единоличным владельцем: коллеги по промыслу на пикники как-то не выезжают, вообще от города предпочитают не удаляться… В конце нынешней весны повадились шастать по берегам две гнусного вида бомжихи – Ботва попытался их вытурить с законного места, но сучки отбивались яростно, вопя на всю округу и норовя полоснуть по лицу ядовитыми когтищами, а чем заканчиваются полученные от таких грязных тварей царапины, Ботва знал не понаслышке. Подхваченная на берегу толстенная палка позволила достигнуть перелома в битве народов, но поганые лахудры продолжали пиратствовать – теперь втихую, прячась.

Впрочем, у Ботвы был свой секрет, свое ноу-хау, позволявшее легко обходить незваных конкуренток, – он пожинал урожай не только по берегам. Припрятанное в кустах на дальнем берегу плавсредство из двух кое-как скрепленных шпал позволяло собирать плавающие по воде бутылки и даже утонувшие, хорошо видные на светлом глинистом дне – для такого случая Ботва приспособил некое подобие сачка.

…Первым делом он обшарил самое рублевое место – окрестности удобных подъездов к воде, где трава была изгажена следами колес и свежими кострищами. Добыча радовала, потяжелевший заплечный мешок приятно позвякивал. Траву и кустики Ботва раздвигал увесистой железной трубой – в любой момент был готов к встрече с проклятыми конкурентками. Теперь – прочесать берег до самой стоянки личной яхты. Здесь, в кустах, кучкуются немоторизованные любители выпивки на лоне природы. И улов тут пожиже, но кое-что попадается…

На этот раз не попалось ничего – лишь длинногорлая бутылка импортного обличья, явно для сдачи не годящаяся, и собачий хвост. Да-да, именно рыжий собачий хвост, совсем недавно расставшийся с законным владельцем, – хвост самого затрапезного, не породистого вида, с застарелыми репьями, намертво спутавшимися с шерстью. Хвост Ботва зашвырнул обратно в кусты, мельком подумав о странных развлечениях иных поддавших граждан, а бутылку держал в руке, размышляя, не прихватить ли ее с собой и заправить вечером разведенной «Льдинкой» в видах произведения впечатления на Гороховну. Как раз в тему пойдет, она баба интеллигентная, культурная, нажравшись стеклорезом или аптекой – ругается на ненаших языках (перемежая и редко попадающими в печать словами великого и могучего…). От таких размышлений Ботву отвлекли неясные звуки прямо по курсу, сопровождавшие некое трудно различимое сквозь кусты шевеление.

Он остановился, перехватив поудобнее трубу. Неужели опять те суки? То-то с этого краю все как метлой выметено… Но там были не суки, по крайней мере не в переносном смысле, в доносящихся сквозь зелень звуках явственно прорезалось низкое рычание. Расплодились тут – Ботва злобно и сильно швырнул в кусты столь приглянувшуюся бутылку, враз позабыв о грядущем светском рауте с Горо-ховной…

Дальнейшее напоминало плохо сделанный мультфильм старых времен, когда художников-аниматоров еще не заменили неутомимые компьютеры, а они, иные художники, от торопливости или просто лени не слишком тщательно прорисовывали все фазы движений, и экранное действие получалось рваное, с режущими глаз скачками-переходами.

Слов таких Ботва не знал, но именно так ему виделись последовавшие секунды: огромная, обросшая черной шерстью туша прыгает на него – над кустами, небывало длинным и высоким прыжком… Ботва ничего не успевает, да и никто бы не успел… но тварь сама напарывается на выставленную вперед трубу – хрустко, с лету, мордой – и вместо своей цели – горла – врезается в живот Ботвы. Потом Ботва бежит напролом к воде, почему-то именно к воде, выпавшие кишки мешают, цепляются за ветви, но он мчится, ни на что не обращая внимания. Потом падает – поскользнувшись на осклизлом, окровавленном куске рыжей шкуры. Потом – сразу, без перехода – одна только, ничего больше он не видит – рвется к горлу, он прикрывается рукой… Потом состояние космической невесомости, рука – его рука! – растопыренные пальцы, запястье, часть предплечья – уплывает по воздуху, медленно поворачиваясь, рядом крохотными спутниками – красные шарики, вылетающие из ее разорванных вен и артерий… Потом – снова, неимоверно распахнутая – во весь горизонт, во всю Вселенную – она сама и есть Вселенная, необъятная и готовая поглотить… Потом… Никакого потом для Ботвы не было.

Доклад Марченко – Чернорецкого (уцелевший фрагмент)

…в письменных древнерусских источниках полоцкий князь из династии Рюриковичей Всеслав Бречиславович (ум. в 1101 г.). Указания на ликантропию Всеслава встречаются в четырех относительно коррелированных документах [13, 17, 19, 29]. Генезис явления неизвестен, сообщения «Повести временных лет» (Лаврентьевский и По-лоцко-Туровский варианты) позволяют предположить, что имел место случай спонтанно-наследственной ликантропии. Всеслав Бречиславович родился от связи своего отца Бречислава (сына Изяслава, внука Владимира Святого) с дочерью волхва-кудесника; вариант Радзивилловской летописи – «родился от волхвования». При рождении имел на голове знак неустановленного характера – т. н. язвено (версия ак. Лихачева, вошедшая в классические комментарии, о том, что упоминаемое язвено было «сорочкой», т. е. остатками плодного пузыря, представляется малоубедительной). Именно наличием данного знака летописцы объясняли кровожадность Всеслава («немилостивъ есть на кровьпролитье»).

Судя по ряду указаний, ликантропия князя кратковременно и спонтанно проявлялась в моменты реальной и серьезной опасности для жизни (побег после проигранной битвы при р. Немиге в 1067 г., побег от врагов из г. Белгорода в 1069 году и т. д.) и завершалась полной ремиссией (вариант 26). Описания происходившего неполны, но очень схожи: «в ночи рыскал волком», «скакнул лютым зверем» (т. е. также волком), снова «скакнул волком». Все указанные эпизоды имели место ночью и отличались неправдоподобно высокой скоростью передвижения. Если сообщение «Слова о полку Игореве» о проделанном Всеславом за одну ночь («до петухов») в образе волка пути между Киевом и Тьмутараканью (более 1000 км по прямой) доверия не заслуживает, то в «Поучении» кн. Владимира Мономаха приводится достаточно правдоподобный случай…

Глава II

Нет, где и как бы тебя ни швыряло по свету, умирать надо возвращаться в те места, где родился.

Как стронутый с лежки заяц, несется вроде беспорядочно вперед – и совсем пропадает из виду, только слабый голос гончей доносится издали, – но, заложив огромный круг, возвращается обратно и падает от меткого выстрела на родной полянке, разгребая подергивающимися ногами багровые и желтые листья. Или скорее как лососи, избороздившие все просторы огромного океана, возвращаются на исходе жизни к истокам крохотных родных речушек – то ползут брюхом по гальке, то взлетают стремительным прыжком над водопады – и умирают там, где родились…

Так или примерно так думал старик, хотя едва ли смог бы выразить словами эти образы, просто скупо бы сказал, что хочет повидать перед смертью Сибирь, – да не судьба, видно.

Хотя грех жаловаться, привык за десять лет к местам этим, привык и даже полюбил: полюбил старый деревянный дом, унаследованный от старшей сестры; полюбил и скромную здешнюю природу, отнюдь не поражавшую размахом и величественностью пейзажей, буйством рек и бескрайностью тайги, – мирно журчащую Кузьминку, почти не видную летом сквозь зелень ольх и кустарников, невеликие осиновые рощи, таящиеся по укромным оврагам, и, конечно, старые парки – старые, заросшие, превратившиеся просто в леса, прорезанные аллеями, и позабывшие свое блестящее императорское прошлое: стук копыт, и звон шпор, и торопливые поцелуи под густыми кронами дубовой аллеи, и мнущийся под жадными руками шелк придворных платьев, и щелчки взводимых курков на скрытой от глаз утренней поляне, и негромкую команду: «Сходитесь!» – а может, и не позабывшие, может, грезящие блеском Империи в бесконечном сне полуразрушенных дворцов над затянутыми ряской прудами…

…И нехитрые крестьянские заботы полюбил старик – огород, сад, дрова к зиме, – хоть и непривычно было поначалу, после того как прожил всю жизнь на казенных квартирах и флотских пайках. Сказал бы кто лет двадцать назад, что будут у него и кролики, и куры, и даже корова, – не поверил бы, рассмеялся бы, как веселой шутке: корова? молоко? да нет, ребята, я из молочного только молочными железами интересуюсь…

Однако вот как все повернулось – прошло двадцать лет, и сейчас, этим теплым июньским вечером, он шел на выпас за Магдаленой – неизвестно, отчего четыре года назад покойной жене стукнуло в голову этакое коровье имечко… Да Бог с ним, с имечком, было бы полно вымечко – старик улыбнулся пришедшему в голову двустишию. Раньше, в прежней жизни, подобные стишки получались у него хлесткие и малоцензурные, принеся старику славу одного из первых хохмачей Тихоокеанского флота. Давно это было, ой как давно… Но старик не страдал ностальгией. Всю свою жизнь он прожил, не оглядываясь назад. Цель и способ ее достижения – и никаких ностальгии с рефлексиями.

Правда, какие уж теперь цели, на шестьдесят-то восьмом году… дальше чем на месяц вперед и загадывать не стоит…

…Он почти дошел – осталось подняться по склону, обогнуть заросли кустарника, отвязать Магдалену и…

Старик остановился. Коровы на лужайке не было.

Генерал аккуратно сложил пачку фотографий. Сомнений не оставалось, но все-таки он спросил:

– Ошибка исключена?

– Исключена, – подтвердил очевидное Капитан. Теперь, странное дело, когда потенциальная угроза превратилась в реальную, требующую ответных действий опасность, – он успокоился совершенно. Тянувшиеся больше месяца усиленные и подспудные поиски контейнера ничем не закончились, штамм сработал, и сработал самым поганым образом, поставив под удар все их дело, – но зато исчезла проклятая, изматывающая неизвестность. Ловля черной кошки в темной комнате закончилась. Начинается охота на смертельно опасного, но зримого и осязаемого противника.

Месяц командировок, месяц, когда отсыпаться приходилось в самолетах – он мотался по бескрайним просторам бывшего Союза (и Седой, и Руслан тоже), не зная и не предполагая, где может всплыть проклятый контейнер.

Череда окровавленных и растерзанных трупов слилась в один непрерывный кошмарный калейдоскоп.

Дальневосточный рыбак, задранный белогрудым медведем, считавшимся вроде относительно мирным и не хищным по сравнению со своими бурыми и белыми родственниками; алкаш из Усть-Кулома, скончавшийся под елочкой в обнимку с трехлитровой банкой бодяжного спирта и безбожно обгрызенный какими-то мелкими хищниками из породы куньих, – завершения экспертизы Капитан не стал дожидаться, улетел, как только лично убедился, что характерных укусов ликантропа на трупе нет; ребенок с выжранным уссурийским леопардом лицом – зрелище, заставившее пожалеть, что этих реликтовых тварей осталось на всю российскую тайгу около тридцати особей – Капитан предпочел бы ровное и круглое число ноль, невзирая на все лицемерные стоны «зеленых» экологов и прочих любителей животных, предпочитавших любить крупных хищников из своих безопасных и далеких от леса квартир, не стоявших над растерзанными детскими трупами и не беседовавших с их бившимися в истерике матерями…

Каналы Генерала работали бесперебойно, сообщения поступали и поступали, Капитан раньше и представить не мог, сколько людей в стране погибает на клыках, на зубах, на рогах и бивнях диких животных. И сколько жертв на счету у зверей, числящихся вроде ручными и домашними. Очень много…

Но теперь все закончилось. И началось снова. Контейнер всплыл, и всплыл под самым носом. Два нападения, вернее, два зафиксированных нападения, другие растерзанные в глухих уголках люди могли числиться пропавшими без вести. Обе жертвы убиты и частично сожраны…

– Ну что же, приступим… – Генерал встал из-за стола, достал и развернул большую карту. Потом снял трубку и пригласил в кабинет Эскулапа.

Коровы на выпасе не было.

Он не стал изумленно ахать, или протирать глаза, или хвататься за голову, не стал вообще как-либо внешне реагировать. Крепче стиснул в руке небольшой ломик-фомку – им он забивал стальной костыль, к которому крепилась цепь…

Почему цепь – старик и сам не знал, вроде смутно вспоминалось, что на родине, в Сибири, привязывали скотину на длинные веревки… Или то были не коровы, а козы, а коров пасли стадом, без привязи, с пастухом и двумя подпасками? Он уже не помнил, но все местные жители пользовались длинными и относительно тонкими цепями…

Цепь, кстати, на месте осталась – лежала в сочной и яркой июньской траве, вытянувшись в ровную линию. И старик медленно пошел вдоль нее, словно надеясь, что на другом конце обнаружится Магдалена, прилегшая отдохнуть в какую-нибудь ямку, канавку, ложбинку и совершенно незаметная со стороны. Вот только нет никаких ложбинок на давно знакомом выпасе.

Точно! Трети цепи не хватает… Так ведь и не собрался заварить разошедшееся звено, не хотелось идти на поклон к Ваське-сварщику… понадеялся на русский авось и несколько витков толстой медной проволоки – вот она и торчит печальным обрывком из ставшего последним звена. А старику искать неизвестно куда убредшую Магдалену по всей немалой пустоши, по всем ее лужайкам, овражкам и кустарникам – и хорошо, если до темноты управится…

Он управился до темноты. Отыскать Магдалену вообще никакого труда не составляло – достаточно оказалось пройти несколько десятков шагов по направлению, указанному вытянувшимся обрывком цепи, и протиснуться сквозь явственный свежий пролом в кустах… Корова нашлась там, сразу за проломом.

Точнее сказать, нашлось то, что от нее осталось.

– Сколько их? Не надо забивать мне голову предполагаемой плотностью популяции и гипотетической величиной ареала. Скажите попросту, Эскулап: сколько их?

– Не знаю. Слишком мала статистика. Надо подождать. Вот будет десять – пятнадцать эпизодов, достоверных эпизодов… при том, что неучтенных не останется… и я вам отвечу. Назову число голов в стае с вероятностью девяносто пять процентов.

Капитан вертел в руках паркеровскую ручку и боролся со жгучим желанием вогнать ее в глаз Эскулапа, явно над ними издевавшегося. Он зримо представил, как тот нелепо взмахнет рукой, безуспешно пытаясь заслониться, как острое золоченое перо проткнет веко, глазное яблоко и мягко войдет в мозг. И как задергается это ожиревшее тело, не понимающее, что уже мертво…

Возможно, Эскулап что-то прочитал на его лице, потому что сменил тон и сказал, почти оправдываясь:

– Никто вам сейчас точнее и не скажет, в мире нет ни одного специалиста по образу жизни обитающих на воле ликантропов. Ни одного! Все наблюдения в клетках мало чего стоят… И еще меньше стоят все слухи, сказки и легенды-страшилки. Черт возьми, мы даже не знаем, сколько ему нужно мяса для поддержания миофибрилл в сверхактивном состоянии и сколько длится активная фаза и когда наступает релаксация – в клетках они могут неделями пребывать в полуспячке, ничего не жрать и почти не двигаться… Здесь нужна работа серьезных зоологов и зоопсихологов, длительная, не на один год работа. А я специалист в биохимии, понимаете вы? Я могу попытаться объяснить, как мышцы оборотня умудряются расщеплять АТФ, получая при этом в три раза больше энергии, чем при аналогичном процессе у человека. Но понятия не имею, как, когда и каким способом тварь предпочитает набивать себе желудок…

– Придется расширить квалификацию, – твердо сказал Генерал. – Зоопсихологов нам в помощь в ближайшее время не ожидается. И не надо так уж прибедняться, Эскулап. В свое время вы просеяли груду информации о ликан-тропах, должен же остаться какой-то сухой остаток, то, чему можно доверять и на что можно опереться?

– Все источники твердят об одном и том же – наиболее близким аналогом поведения ликантропа является модус вивенди волка. Волка-людоеда, волка, почувствовавшего вкус к человечине. В принципе те данные, что у нас есть, в такую схему укладываются. Тогда стоит ожидать следующего: в ближайшие месяцы нападения на людей будут редкими и случайными, можно сказать, только на тех, кто сам полезет на клыки… Летом для всех хищников пищи хватает: птицы выводят птенцов, а звери – детенышей, и те, и другие добыча легкая; опять же скотину держат не в хлевах, выгоняют на день пастись… Первые две жертвы при таком раскладе можно считать достаточно случайными, они погибли, пока объект не научился добывать пищу наиболее оптимальными способами. А вот о том, что может начаться зимой, лучше не думать… Лучше пойти на любые меры и отловить их. Отловить до холодов.

Отловить… Приходилось, как же… Только за двух отловленных пришлось заплатить шестью жизнями – и это на затерянном в безлюдной лесотундре полигоне, где вокруг только свои… Причем у объектов кое-что уже изъяли на нужды науки, и прыть была совсем не та. А ловить в густонаселенных местах полных Сил тварей (или все же одну?)… Хо-хо… К чертям науку вместе с ее нуждами и интересами. Будем убивать, и точка.

– Они станут держаться вместе?