Пароход современности. Антология сатирической фантастики

Олег Дивов Занимательное искусствоведение

– Я считаю, интеллигентный человек должен сочувствовать быдлу, – сказала Настик. – Интеллигент живет в мире, который придумал сам для себя. Реальный мир, где все по правде. А быдло живет в мире, который для него выдумывает нейросеть. Это ведь ужасно. Это ведь не жизнь.

Катюсенька пожала плечами.

– Это в принципе ужасно, и мы, наверное, должны… Но быдло само виновато, раз не может отличить правду от подделки. Да оно и не считает это проблемой. В силу нехватки мозгов.

– Но ведь миссия интеллигента – создавать новые смыслы и…

– Только не для быдла! При чем тут оно вообще? Мы с ним не пересекаемся. Оно если и потребляет что-то сделанное нами, то одну упаковку. Жует фантики от наших конфет ручной лепки.

– Ну, не знаю. – Настик потупилась и заглянула в свой полупустой бокал с модным коктейлем модной тусклой расцветки.

Вечно у Настика бокал наполовину пуст, и вечно она твердит, что мы должны кому-то сочувствовать.

А кто нам посочувствует, непонятно, думал Шуша. Нет, было время, когда нашей драмой прониклись если не все, то многие. И помогали русским от чистого сердца. А потом мы надоели.

– Быдло никогда не хотело, чтобы ему сделали красиво – только красивенько. Верно, Шуша? – позвала Катюсенька. – Подтверди как искусствовед.

Шуша глядел в стеклянную стену ресторана и думал, как ему осточертели эти пустые умные разговоры, эти глупые русские еврейки, этот мутный нерусский город, и вот это вот все.

За стеной было влажное марево, в нем дрожал и мутился Тайбей. Казалось, столица Тайваня вот-вот расплавится и стечет в океан. Атмосфера здесь уже не такая убитая, как раньше, когда летом по улице ходили в масках, задыхаясь от смога, но климат побороть невозможно. Потный город летом и промозглый зимой.

Не так отвратительно, как в Питере, но вовсе не рай.

На душе у Шуши было не лучше, чем там, за стеной, он тоже плавился и плыл. Всю жизнь плыл по течению – и вот, приплыл. И болтайся тут, как навоз в проруби. Скоро тебя выловят и выкинут.

Будь Шуша не навоз, он бы сейчас заказал стакан водки, хлопнул залпом по-нашему, по-русски, а затем, цинично не расплатившись по счету, потому что все равно денег нет, разбежался как следует – и пробил головой стекло. Вылетел с тридцать третьего этажа и улетел. Туда, где нет всего этого. Туда, где человека уважают по умолчанию, раз он человек, где не заставляют притворяться и прогибаться, не принуждают, не вынуждают, не мучают. Где всем пофигу, кто ты. Где свобода.

Надо было в свое время не поддаться панике и не рвануть куда попроще, а любой ценой пролезть в Америку. Да, пришлось бы там мыть туалеты. Зато в свободной стране. Где ты можешь делать что хочешь, даже мыть туалеты, даже нелегально. А здесь тебе фиг дадут в руки швабру. Не положено. Не имеешь права.

Фашисты косоглазые.

– Алё, эксперт! – позвала Катюсенька. – Заснул?

– В первую очередь, милые барышни, интеллигентный человек не будет употреблять слово «быдло», – сказал Шуша.

– Ишь ты, – поразилась Катюсенька. – Шуша, я тебя спросила как искусствоведа, а не этого… Розенталера.

– Розенталя, – машинально поправил Шуша.

– Ну, ты-то, слава богу, – Шульман!

– Чего ты наезжаешь? – вступилась за искусствоведа Настик. – Вечно ты на него наезжаешь. А между прочим, это слово несет такую мощную отрицательную коннотацию, что объективирует не только быдло, но и интеллигента.

– А как этих неандертальцев еще называть? – искренне удивилась Катюсенька. – Быдло и есть.

Шуша открыл было рот, но Катюсенька перебила.

– Я не про интеллект. Возможно, для отдельных быдлопрофессий нужен какой-то ай-кью. Я про способность видеть прекрасное. Люди, выросшие на культуре, созданной нейросетями, просто не смогут понять настоящее искусство. И, главное, – не захотят. Это замкнутый круг. Есть запрос аудитории, роботы его обеспечивают. На наших глазах появился идеальный механизм воспроизводства быдла в природе.

– Это хуже, чем замкнутый круг. Это штопор, – ввернула Настик.

Катюсенька поглядела на Настика, потом на батарею винных бутылок в шкафу неподалеку.

– Самолет, когда падает… – Настик нарисовала в воздухе пальцем спираль.

– А-а… – протянула Катюсенька.

И покосилась на подругу неодобрительно. Мол, что же ты меня перед Шушей дурой выставила.

Настик работала переводчицей, начиталась всяких книг, нахваталась разных слов, и они из нее неконтролируемо сыпались. Так что Катюсенька выставлялась дурой регулярно, просто этого не замечали ни та, ни другая, а Шуша деликатно молчал. Ему сегодня жить расхотелось, на все стало наплевать, вот он и полез высказываться. А то бы вел себя дипломатично, без дискуссий про быдло и нелегкую судьбу интеллигента.

Тем более что интеллигентка Катюсенька угощает.

Она делала для этого бездарного модного ресторана бездарный звуковой дизайн, и ей перепала пара бесплатных обедов с выпивкой.

Справедливости ради, Катюсенька хотя бы неплохо выглядит. Ну, не так плохо, как Настик. Катюсеньке Шуша бы вдул. Но ей вдувает тот, кто оплачивает ее творческую самореализацию. В отличие от некоторых, ей ни дня не пришлось работать на удаленке по заказам из Мордора, сгорать от стыда и терпеть косые взгляды эмигрантской тусовки. Катюсеньку сразу подцепил добрый тайваньский айтишник. У них сейчас мода на творческих русских баб, сбежавших от тоталитаризма.

Понимайте как хотите, но это местные так выражают свое отношение к китайской оккупации. Типа вы наш остров захватили, а мы будем вам назло подкармливать русскую интеллигенцию. Ну и попутно трахать ее, раз уж подвернулась.

То, что материковому Китаю такая изощренная логика недоступна и он в упор не видит протестной активности, тайваньцев не беспокоит. Важна не форма, важно содержание.

Это как со словом «быдло». Содержание вроде бы верное, а форма – будто кого-то трахают, и есть вероятность, что тебя.

Шуша терпеть не мог быдло, и отдельно русское быдло. Но если ты за правду и справедливость, будь любезен, помни, что простой народ, бессмысленный и беспощадный, неповинен в своей простоте: он обманут, его угнетают, ему привили рабский менталитет.

– Хорошо, – сказал Шуша. – А вот представь, чисто теоретически, что власть захотела поднять культуру лоу-класса.

– Зачем?! – Катюсенька вылупила глаза.

– Черт ее знает, – честно признал Шуша. – Но примем за теорию. И внезапно как раз нейросети помогут. Если их перенастроить на повышение качества – вуаля! – через одно-два поколения у тебя вся нация на новом уровне. Вырастут люди, натасканные с детства отличать приличную вещь от халтуры. Публика, которая уже не купится на красивенькое, она красивого захочет. Тебе же лучше. Представь: огромная аудитория, целый народ, открытый для новых смыслов, которые ты создаешь…

– Чушь какая, – сказала Катюсенька. – Что с тобой сегодня, Шуша? Этот Шуша несет чуши. Шуши-чуши-шуши-чуши…

Она уставилась куда-то в сторону, легонько отбивая ритм по столу.

– То, что делает Катюсенька, это не для народа, – поддержала Настик.

– Народ меня не интересует, – согласилась Катюсенька. – Шуши-чуши… Народ не в состоянии такое оценить.

– А кто тебя интересует?

– Шуши-чуши… Ну вот, сбил. Шуша, я тебе открою тайну. Нейросеть нельзя обучить игре на повышение. Чего так смотришь? Это не я придумала, это мой китаёза проболтался. На днях его пытала – чего я вкалываю, как маленькая куколка, хотя половину моей работы мог бы делать робот. А он говорит: даже не думай. Нейросеть никогда не даст тебе изысканный продукт. Она не понимает, зачем это надо.

– А уверяли, что они умнеют, – буркнул Шуша.

– Они еще как умнеют, но по-своему. Нейросеть хочет быть эффективной. А на нижней планке качества самый большой спрос. Тынц-тынц, бдыщь-бдыщь, любовь-морковь… И потребитель счастлив. Были бы нейросети просто тупые… Но они псевдоживые, и поэтому они псевдотупые. Они сознательно тупят, понимаешь? Тупизна гарантирует рост продаж, то есть, с их точки зрения, эффективность. А такое не лечится.

– Печально, – сказал Шуша и заглянул в свой бокал.

Тот не был даже наполовину пуст. Там осталось на донышке.

Как в самом Шуше. Тридцать три года, пора на крест.

Не возвращаться же назад, в гребаный Мордор.

Не ехать же в какой-нибудь задрипанный Таиланд. Там своих мойщиков туалетов не знают, куда девать – туалетов столько нет. И даже до Таиланда ты все равно не доползешь, откуда деньги-то.

Зато в Мордор тебя отсюда с превеликим удовольствием депортируют за государственный счет.

– Шуша, ты чего надулся?

– Да вовсе я не…

– Надулся-надулся, – подтвердила Настик.

– Придешь сегодня на презентацию? – спросила Катюсенька.

– А?.. Прости, задумался.

– Мой китаёза намекнул, что скучно не будет.

– Вот как, – сказал Шуша.

– Шоу делают местные, если ты понимаешь, о чем я. У ребят из «Чайна-Т» огромный представительский бюджет, и им подсказали, как тут умеют веселиться. Ну и чтобы на всех хватило. Ага?

– Ага, – сказал Шуша.

– Только не бери свою профессоршу. Для нее это может оказаться слишком… Молодежно.

– Нет-нет. – Шуша помотал головой.

– Как тебя вообще угораздило с ней связаться…

– Катюсенька, да пожалей ты его! – вдруг пришла на помощь Настик. – Ну зачем ты издеваешься? Он к ней так хорошо относился, а она его бросила. Нашла себе помоложе, нимфоманка старая.

– Бросила? – Катюсенька сделала большие глаза и снова неодобрительно покосилась на подругу: что же ты молчала, вечно я из-за тебя все самое интересное узнаю самой последней.

– Скажем так: мы расстались, – выдавил Шуша, глядя в дно бокала.

– Тебя с кафедры не выгонят? – ляпнула Катюсенька.

Шуша уставился в бокал так пристально, словно задумал отыскать на дне смысл жизни.

Или денег на билет в Америку. Ну и чтобы там обустроиться. Не сразу же хватать швабру и идти искать сортир. Надо сначала обжиться в стране, понять ее. Вдруг там не только в сортире есть место для еще одного русского искусствоведа.

Насчет того, что русских искусствоведов сейчас по всей планете навалено примерно как дерьма за баней, Шуша был в курсе. Но случается же всякое. Вот как ему поначалу в Тайбее повезло.

Но на дне бокала не виднелось ни смысла, ни подсказки, где срубить по-быстрому деньжат. Там пузырилась модная серо-зеленая суспензия.

– Ну, я понял, – сказал Шуша. – Оторвемся сегодня.

И поднял на Катюсеньку честные-пречестные глаза, по которым никак нельзя было прочесть, что он думает на самом деле.

– Повод-то какой, – сказала Катюсенька. – Тебе небось уже статью заказали, и не одну.

– Оторвемся сегодня, – повторил Шуша и подмигнул.

Обильно потея, Шуша плелся по улице, чувствуя себя липким и осклизлым не только снаружи, но и внутри.

Над толпой одинаковых по росту и с лица тайваньцев там и сям торчали белые рожи понаехавших. Тоже одинаковые, с глазами вареных креветок. Раньше это забавляло, теперь надоело.

Шуша думал, что есть в этой парилке некий момент воздаяния за грехи: допустим, ты баню не любишь с детства, но невнимательно отнесся к климату страны релокации – и обмишурился по полной. И поделом тебе.

Еще Шуша с детства не любил русский авангард в целом и супрематизм отдельно. За это ему тоже предстояло нынче пострадать.

Компания с непроизносимой вывеской «Чайна-Тайвань-чего-то-там», которую все, и она в первую очередь, звали для краткости «Чайна-Т», купила себе в коллекцию «Черный квадрат» Малевича. Не настоящий, конечно, и даже не из числа известных авторских копий, а всплывшую на аукционе ранее неизвестную версию 1933 года. Все правильно-честно, живая рука Малевича, не фальшак, вот результаты химических анализов, вот сертификат от самой Третьяковки, где на Малевиче собаку съели и за него порвут. Они там время от времени друг друга рвут публично за недостаточно восторженное отношение к этому шарлатану.

Шуше было на Малевича глубоко наплевать, но если не пойти на презентацию, считай ты сам на себе поставил черный крест. Тусовка не любит неудачников, и если от Шуши отвернутся, он получит моральную травму. Зачем это надо, лишний раз себя мучить. Значит, Шуша должен выглядеть, будто у него все расчудесно, а потом взять и покинуть Тайбей внезапно и тихо. Был – да сплыл. Шуша всегда так жил. Наперекор всему. «Шуша это маленький зверек, который никак не попадет в дырку», припечатала его болтливая одноклассница. И прилипло это прозвище к Мише Шульману. И он с тех пор доказывал себе, что очень даже ушлый, ловкий и во все дырки попадает метко.

Только вот нормальные люди бежали из Мордора в Европу, а Шушу от великого ума занесло на Тайвань.

Он заехал сюда по студенческой визе, и сначала все шло неплохо. Прекрасная толерантная страна, прекрасный современный город, прекрасные улыбчивые и воспитанные люди. Правда, на квартиру денег было жаль, а общежитие выглядело форменной казармой, но Шуше вдруг повезло.

Моды на русских содержанок тогда еще не было, потому что Китай еще не вперся на остров. И Шуша стал в некотором смысле первопроходцем, вступив в особые отношения с немолодой профессоршей. Тетка умела ценить изящное, даром что искусствовед, а Шуша был компактного сложения и с правильными чертами лица, хорошенький на любой вкус, хоть тайваньский, хоть российский. Он в этом контексте всегда всем нравился без разбора. Вскоре Шуша стал внештатным ассистентом преподавателя. Слово «внештатный» он в разговорах и письмах деликатно опускал, и тут-то ему, как говорится, фишка поперла, а он сдуру решил, что так оно и есть.

Российский Шушин диплом искусствоведа был вполне государственного образца, но, чего греха таить, от дешевого виртуального института, вдобавок заочный, Шуша его получил только чтобы задобрить маму. Дело оказалось зряшное, мама все равно рассвирепела, когда Россия захватила Крым, и они с сыном разругались вдребезги. Мама смотрела на аннексию строго как экономист и назвала ее инвестицией в будущее державы. А Шуша был в ужасе, ведь его родина напала на мирную демократическую европейскую страну и оттяпала кусок с двумя миллионами ни в чем не повинного населения. Под конец скандала у мамы вырвалось: «Ну весь в отца, такой же неблагодарный жиденыш». Это было чересчур и даже как-то не по-русски. Шуша давно подозревал, что у мамы с головой непорядок, и испытал громадное облегчение, когда хлопнул дверью.

И за отца Шуша обиделся. Он его почти не помнил, но отслеживал по соцсетям, чисто из любопытства. Тот давно перебрался в Израиль, работал русскоязычным гидом и практиковал полиаморию, из-за чего Шуша ему отдельно завидовал. Лет десять назад отец коротко приезжал на родину, осмотрелся в Москве и написал: знаете, город стал заметно чище, это недурно выглядит, но сильно настораживает: когда наводят порядок на территории, значит, надвигается диктатура.

Умнейший человек, согласитесь.

Иногда Шуша думал, что надо было собраться с духом, напомнить папе о себе и попросить вызов в Израиль. Но там тоже искусствоведов девать некуда, а еще могут напасть арабы, и тебя заберут в армию. Ну и судьба человека второго сорта Шуше еще в России осточертела. Только на родине он стал изгоем добровольно, из-за критического образа мыслей, а в Израиле станет гоем по умолчанию, из-за русской мамы. Евреи ребята конкретные, для них кровь не водица, а аргумент.

Фашисты пархатые.

Воистину страдание – вот истинная профессия русского интеллигента.

Страдать Шуша умел, но зарабатывать на этом не научился, а в качестве искусствоведа нигде и никогда не котировался, сколько бы ни надувал свои красивенькие щеки. Да, он вроде бы давно и успешно подвизался в либеральном интернете, писал текстики-компиляции о том, как в СССР гнобили свободное искусство и как гнобят его теперь в России. Но требовали с Шуши именно компиляции, сляпанные по-быстрому, и платили гроши. Поляну серьезной публицистики за серьезные деньги захватили люди с громкими именами, зачастую не понимающие в искусстве ничего, прямо до смешного, если бы не было так грустно. Но почему-то именно они писали для интеллигенции, и обычно полную ахинею, а интеллигенция шумно аплодировала. Шуша старался работать качественно, но вынужденно обслуживал быдло – и быдло оставляло под его текстами быдляцкие комментарии, а Шуша мучительно переживал. В моральном плане ему немного полегчало, когда такие же тексты начали с тем же успехом клепать нейросети. Но материально это ударило по карману, а на культурных запросах интеллигентов по-прежнему паразитировали живые идиоты.

И только в эмиграции Шушу оценили по достоинству. Когда из независимого эксперта он превратился в сотрудника солидной кафедры университета Тайбея, вдруг оказалось, что Шуша может сделать приличный текст, за который заплатят уже не копейки. Он вписался в тусовку и стал если не важной персоной, то своим в доску парнем. Даже успел мимоходом вдуть Настику, пока та сидела на переводах для Мордора, что делало ее в глазах тусовки безусловно страдалицей, но еще и человеком третьего сорта. Потом Настик вступила в особые отношения с местной издательницей и прыгнула сразу в высший сорт: оказалось, что бедняжка лесбиянка, просто в Мордоре была обязана притворяться, и через силу привыкла давать мужикам. Шуша тогда занервничал, но Настик, добрая душа, толерантно делала вид, что у них то ли ничего не было, то ли ей было не так уж противно.

В общем, жизнь наладилась, а потом разладилась. Шуша оканчивал обучение и уже имел намек из деканата, что когда получит диплом, его сразу зачислят в штат. Это все решало: с Шушиным видом на жительство задержаться на Тайване без работы нельзя, а дауншифтить до мытья туалетов понаехавшим не позволено – туалеты строго для уроженцев острова. Здесь вообще-то безработица. Значит, или ты ценный для Тайваня специалист, или чемодан- аэропорт- Мордор.

Видимо, зная о подвешенном Шушином состоянии, ему подал сигнал замдекана: парень, я бы не отказался курировать твой дальнейший профессиональный рост, если ты согласишься на особые отношения. И тут Шуша сделал глупость. Он непростительно долго думал, готов ли русский интеллигент переквалифицироваться в тайваньского гомосексуалиста. Замдекана не привык, что его игнорируют, обиделся и беспардонно наврал профессорше, сволочь косоглазая, что не только сделал Шуше предложение, но и разок ему вдул, а тому понравилось. Профессорша, на словах вся из себя толерантная, оказалась еще и ревнивой. С криком: «Я же тебя из грязи вытащила, русская свинья!» отхлестала Шушу по морде и нашла ассистента помоложе.