Париж покоряет всех

Как уже догадались читатели, «Париж покоряет всех» — литературная мистификация, авторы которой — Г. Бенфорд и Д. Брин. Их «идейный руководитель» писатель и антологист К. Андерсон решил таким оригинальным образом отметить столетие великой книги, увидевшей свет в 1897 году. На призыв откликнулись ведущие мастера жанра, написав заметки о вторжении от имени Т. Рузвельта, М. Твена, П. Пикассо, А. Эйнштейна и других известных людей того времени — ведь корабли марсиан были рассеяны по всей планете…

Историческое значение романа Г. Дж. Уэллса известно. Но почему же сейчас весь мир фантастики отмечает юбилей даже не писателя, а отдельно взятой книги?

Да, прошел ровно век.

Канун XX действительно был пронизан ощущением надвигавшейся Большой Бойни. Однако разве конец его настраивает на столь мрачный лад? Мир вроде бы перестал быть разделенным: вместе летают на космическую станцию «Мир», готовы начать строительство еще одной — «Свобода». Земной шар опутан компьютерными сетями и все больше напоминает «глобальную деревню», о которой грезил пророк эпохи массовых коммуникаций Маршалл Маклюэн.

Так почему же тревога не покидает нас и в преддверии нового столетия и тысячелетия? Отчего мы снова вспомнили о научно-фантастическом романе, казалось бы, ставшим анахронизмом? Прошел ровно век с момента опубликования уэллсовской «Войны миров», а разговор о ней именно сегодня, как никогда, актуален. Хотел бы я посмотреть на того оптимиста, который без тени сомнения станет утверждать, что главный вопрос, мучивший английского писателя, — поумнеет ли человечество? — сегодня решен положительно.

XX век стал веком войны миров — и не одной. И веком распада мировых империй — также не единожды. И многих утопий, обернувшихся кошмарами, так что на исходе века и тысячелетия человечество вообще осталось без каких-либо идеалов будущего, качественно отличного от умеренного и рационального потребительского «рая» настоящего. Наконец, это был век мучительных раздумий о том, куда движется человечество и является ли рост голого интеллекта, не обремененного нравственными «одежками», свидетельством прогресса, эволюции.

Все эти вопросы великий писатель задал ровно век назад.

Сценарии будущей войны успели завоевать книжный рынок еще до Уэллса. К исходу прошлого столетия их число перевалило за сотню. Но в 1897 году вышел еще один — и обо всех прочих мигом забыли. Потому что это была «Война миров».

Год как год, ничего особенного. Греция объявила войну Турции, после чего немедленно была разбита при Фессалии. В который раз голод поразил многострадальную Индию. В канадском Клондайке открыли золото… А искусство, литература? Пьеса «Сирано де Бержерак» Эдмона Ростана гремела по миру. Великий композитор Густав Малер принял приглашение занять пост главного дирижера Венской оперы. И в Соединенных Штатах наконец сочинили музыку к национальному гимну «Звезды и полосы». Английский физик Томсон открыл электрон.

И началась журнальная публикация «Войны миров».

К своей самой значительной книге Уэллс шел долго. По собственным словам писателя, еще со студенческих лет его не покидала мысль о разумных марсианах — это от рано проснувшихся в нем «генов» научного фантаста. А социальный мыслитель не мог не видеть надвигавшейся на мир реальной войны. Две темы, две половины критической массы соединились, и пошла цепная реакция!

19 октября 1888 года молодой Уэллс прочитал в родном университете публичную лекцию на тему «Обитаемы ли планеты», допуская возможность существования разумной жизни на Марсе. Зрелый Уэллс относился к своим марсианам куда более сдержанно, но, к счастью для научной фантастики, роман был написан как раз в молодые годы… Тогда общественное мнение было во многом подвержено идеям Персиваля Ловелла, книгами которого зачитывался всякий, кто следил за последним словом науки. А по Ловеллу выходило, что высокоразвитая марсианская цивилизация — непреложный факт.

В апреле 1896 года Уэллс опубликовал статью, где убедительно — по меркам науки того времени — обосновал существование древней, обогнавшей земную, цивилизации на Красной планете. Статья называлась «Марсианский разум», и в ней автор размышлял вот о чем: «Если принять идею об эволюции живой протоплазмы на Марсе, то легко предположить, что марсиане будут существенно отличаться от землян — и своим внешним обликом, и функционально, и по внешнему поведению; причем отличие может простираться за границы всего, что только подсказывает наше воображение».

Еще раньше, в таких же вольных эссе — «Человек миллионного года», «Вымирание человечества» — воображение подсказало Уэллсу несколько вариантов подобного различия. Однако на сей раз размышлениями делился уже достаточно известный писатель-фантаст, и означать это могло только одно: высадки с Марса следовало ожидать с месяца на месяц.

Окончательным толчком послужила прогулка с братом и странное предположение последнего: что будет, если вдруг обитатели каких-то неведомых космических миров высадятся на Земле? Уэллсу эта идея показалась вполне реальной.

Пришлось, правда, преодолеть одну техническую трудность. Дело в том, что автор с самого начала хотел максимально приблизить к современности дату высадки марсиан (видимо, подал голос дремавший в нем писатель-реалист). А в те годы даже школьники, знакомые с азами астрономии, понимали, что лучше всего осуществлять перелет с Марса на Землю в так называемое великое противостояние, когда планеты максимально сближаются. Но подобное происходит раз в пятнадцать лет, и вот беда — новое благоприятное расположение приходи- лось лишь на 1909 год…

Уэллс не мог ждать так долго (из дальнейшего станет ясно почему — не межпланетная война его волновала), и ему пришлось искать выход. Ну конечно: марсианам ведь потребуются годы для путешествия на Землю! А потому они могли стартовать и во время предыдущего великого противостояния, чтобы как раз поспеть к 1898 году.

Так были определены время и место будущего пришествия, и с апреля по ноябрь 1897 года популярный лондонский журнал «Пирсонс мэгэзин» преподал читателям долгожданную сенсацию: новый фантастический роман автора уже полюбившихся «Машины времени», «Острова доктора Моро» и «Человека-невидимки».

Однако книга Уэллса оказалась на поверку совсем не романом о далеком будущем (если говорить о марсианской цивилизации) и не «межпланетным» романом. Место и время действия определялось сакраментальным «здесь и сейчас». И значение романа далеко выходит за рамки истории фантастики.

Среди прочих в «марсианской» антологии К. Андерсона помещен и рассказ Льва Толстого «Воскресение». Он представляет собой будто бы случайно обнаруженные ученым-славистом в альтернативном 1942 году никому не известные и никогда не издававшиеся воспоминания писателя о том, как высадка марсиан вызвала панику в окрестностях Ясной Поляны. И о том, как возвращавшийся в свое имение граф Толстой встретил странного грузинского социалиста-террориста Иосифа Виссарионовича. Фамилию его дотошные исследователи все-таки установили, хотя она мало что им говорит. Так вот, под влиянием пережитого грузинский революционер заявляет писателю, что старая Россия прекратила свое существование и далее революционная борьба бессмысленна. И затем террорист исчезает со страниц истории. А из постскриптума мы узнаем, что после тех страшных событий 1898 года и писатель окончательно прекратил литературную деятельность, занявшись деятельностью общественной: был избран в первую русскую демократическую Думу и остаток жизни посвятил строительству нового — открытого и мирного — общества…

А теперь вернемся в историю нашу — реальную. Дело в том, что пути Уэллса и Толстого странным образом реально пересеклись, и именно благодаря «Войне миров». Знал ли об этом молодой американский фантаст Марк Тидеман, написавший от имени Толстого? Может быть… Ведь только «Войну миров» Уэллс рискнул послать Толстому, когда мэтр изъявил желание познакомиться с творчеством молодого англичанина, чей роман назывался так похоже. И именно «Война миров» стала первым произведением Уэллса, переведенным в России, причем на русском языке роман вышел в тот же год, что и на языке оригинала!

Видимо, Уэллсом владело желание узнать, как отнесется прославленный русский классик именно к этой книге… Вспоминала же дочь Томаса Манна, что первой мыслью, посетившей ее в день начала мировой войны, была мысль о величайшем русском писателе: «Право, если бы старик был жив — ему ничего не надо было бы делать, только быть на месте в Ясной Поляне, — и этого бы не случилось, это не посмело бы случиться». Авторитет Толстого в начале века был абсолютным, и его мнение было важно для молодого Уэллса.

Ведь и его новая книга была прежде всего о будущей войне. Уэллс предчувствовал надвигавшуюся опасность острее других и воплотил свое предчувствие в художественное слово так, как никто не смог ни до, ни после него.

Сегодня трудно заставить себя поверить в захватчиков-марсиан. Но книга в наши дни читается, может быть, даже с большим интересом; такое часто случается с произведениями подлинной литературы. Потому что автор, ясное дело, писал не о марсианах (хотя они его тоже интересовали), а о современниках. И для современников — им вскоре было суждено наблюдать картины пострашнее нарисованных.

Он прозорливо увидел в недалеком будущем кровавую бойню, всемирную катастрофу, которая перевернет казавшиеся незыблемыми монолиты морали, философии, политики и изменит само представление о человеческой личности. Не одного Уэллса озаряли подобные грозные видения. Но только его талант смог отлить зыбкое марево кошмара в совершенную художественную форму.

Время публикации совпало с общенациональными торжествами по случаю юбилея королевы Виктории. С этим именем для англичан связана эпоха славы и национальной гордости, когда с Британских островов можно было снисходительно поглядывать сверху вниз на весь мир. Гремели фанфары, будущее виделось в самых радужных красках. Обыватель, по словам критика, «раздувался от самодовольства, и Уэллсу, вероятно, доставляло неизмеримое наслаждение из месяца в месяц преподносить ему по главе своего романа».

Это была мина замедленного действия, заложенная в основание того, что называется имперским сознанием. Ведь неважно, кто именно в романе оккупирует Лондон — марсиане или войска кайзера. Самодовольному оптимизму буржуа все равно конец. И хотя мина разорвалась не сразу — скоро, очень скоро современники в полной мере оценили мощь уэллсовской фантазии. Причем не понадобились и «марсиане».

Дело в том, что в следующем году разразилась англо-бурская война — вероятно, последнее громкое событие уходящего столетия. Международный авторитет империи резко покатился под гору, и, как это исстари велось, в ответ нацию захлестнула мутная волна шовинизма. Водоворот политической истерии закружил и многих выдающихся деятелей культуры, среди которых выделялся будущий первый английский Нобелевский лауреат по литературе — Редьярд Киплинг. Его читали повсюду, и в той обстановке голос поэта звучал громче призывов политиков. А на выборах 1901 года, метко прозванных историками «выборами цвета хаки», голоса отдельных миротворцев утонули в реве опьяненной воинственными лозунгами толпы.

Тут бы самое время вспомнить роман Уэллса. Холодным душем пришелся бы он на горячие головы, наглядным свидетельством из воображаемого будущего: смотрите, чего стоит на деле «национальная монолитность интересов» викторианской Англии. Чего она будет стоить.

Среди его сатирических целей была и усиленно пропагандируемая теория «предпринимательской миссии капитализма», с помощью которой оправдывались колониальные захваты: это, мол, только отеческая забота об отсталых народах. Развивал эту идею и Киплинг. Уэллс разнес ее в пух и прах, наглядно показав результаты — с точки зрения тех самых, окруженных «заботой»…

Так о чем же роман — о марсианах? О будущем? Об Англии?

Когда говорят о проницательности Уэллса, охотнее всего вспоминают блестящие технические догадки, предсказания новых видов оружия и средств ведения войны. Однако всемирная бойня, по его мысли, все поставит с ног на голову не только в сфере военной техники.

Можно приводить эпизод за эпизодом, и с каждым новым примером все современнее будет звучать эта поистине бездонная книга. Но упомянем лишь одно высказывание. Размышления артиллериста, оставшегося без батареи, а значит, без дела на войне. В этих злых и скорбных словах — приговор миру обывателей, которые, может статься, только и ждут, кому бы выгоднее продаться в рабство:

«У них нет мужества, силы, гордости. А без этого человек труслив. Они вечно торопятся на работу… С завтраком в руке они бегут, как сумасшедшие, думая только о том, как бы попасть на поезд, на который у них есть сезонный билет, боясь, что их уволят, если они опоздают. Работают они, не вникая в дело; потом торопятся назад, боясь опоздать к обеду; сидят вечером дома, опасаясь проходить по глухим улицам; спят с женами, на которых женились не по любви, а потому, что у них есть деньги. Жизнь их застрахована и обеспечена от несчастных случаев… Для таких людей марсиане прямо благодетели: чистые, просторные клетки, отборная пища, порядок, полное спокойствие. Пробегав на пустой желудок с недельку по полям и лугам, они сами придут и станут ручными. Даже еще будут рады. Они будут удивляться, как это они раньше жили без марсиан».

Читавшие роман вспомнят, вероятно, и другое.

Масштабные планы радикального «выправления» человеческой расы. Тут уже предвосхищение иного рода, иной войны, когда на практике попытались осуществить тоже по-своему выстраданную мечту: создание высшей расы из сильных, не связанных никакими ограничениями морали «белокурых бестий»…

Уэллс угадал, интуитивно ухватил то, что еще долго не желали признавать интеллектуалы-современники. А многие не видят и сегодня.

Задолго до наступления мировой войны английский писатель разглядел за горизонтом видимого новые войны, каждая кровопролитнее и абсурднее предшествующей. Он раньше других осознал нелепость всемирной бойни, в которой не побеждает никто. И предсказал, что распад империй даром не дается, платить приходится психологическим, духовным распадом целых поколений. И прогресс это вовсе не то, что холодно просчитано и рационально объяснено: ведь, с точки зрения прагматиков-марсиан, жители Земли всего лишь экономически «нерациональны» и «неэффективны»… И что после того, как рухнет старый порядок и закончится еще одна война, победители начнут холодно и бесстрастно доить побежденных, большинство которых с радостью станет торговать своей свободой и самобытностью в обмен на дармовое «инопланетное» пойло, в то время как не менее отвратительные ура-патриоты будут орать о «массовом спаивании нации» инородцами — но и сами вовремя подшустрят, не растеряются в сложившемся «новом порядке»…

Марсиан, вероятно, тоже следовало выдумать — может, хоть их вторжение заставит нас задуматься?