Парад обреченных

4. Священный Лес

Тяжело… Стоит закрыть глаза, и снова видишь опушку, заваленную трупами и обильно политую кровью. Крови столько, что траву уже трудно назвать зеленой. Вся зелень скрылась за многими оттенками красного.

Поодиночке, но чаще целыми грудами валяются тела с черной пятерней, вышитой на спине и груди. Кто-то утыкан стрелами, кого-то изрубили мечами и секирами. Сыны и дочери Великого Рода бились чуть ли не как сами боги. И каждый забрал с собой двоих, если не троих «рукоблудов». Тех презренных подобий мужчины, что добровольно признали себя рабами. И готовы с гордостью поминать о том по любому поводу. А главное — всех, кто еще дорожит своей волей и наследием предков, эти холуи в доспехах готовы обратить в прах.

Много прихвостней чужой, рабьей веры осталось тогда на опушке Священного Леса. Кормить птиц и зверей. Но и самих защитников полегло немало. Включая Драгониса, родного брата Велемира.

Драгонис-весельчак, Драгонис — горячее сердце… Драгонис, чья храбрость граничила с безрассудством, а долг перед сородичами раз за разом гнал в самую гущу битвы. А еще Драгонис слыл в общине любимцем женщин. За что мужская половина порой готова была расправиться с ним. Расправиться… но не изгнать. Потому что изгоняют лишь самых трусливых и презренных, позор всего Рода. Драгонис же сородичам мог досаждать, но чтобы опозорить — никогда.

И вот теперь Драгониса пожирало пламя погребального костра. Доблестный воитель отправился в Небесный Чертог. Пировать за одним столом с богами и предками. Ох и нелегок же был его путь до костра… нелегок для Велемира и других сородичей. Не допустивших, чтобы погибшие герои остались гнить на той поляне. Гнить и служить кому-то пищей.

Нелегок был путь… но еще труднее Велемиру было смотреть, как сгорает то, что еще сегодня было его братом. А иного не оставалось. Чуть только зажмурившись, Велемир вновь возвращался на ту роковую битву. Битву, что закончилась славно для Великого Рода. Но для Драгониса — несправедливо. Потому что он сейчас, обращаясь в дым и пепел, готовился вознестись к небесам. Тогда как брат его младший до сих пор топтал землю.

Не мог Велемир и просто отвести взгляд от охваченного огнем помоста. Ведь это значило признаться в собственном малодушии. Перед целой толпой сородичей, каждый из которых потерял сегодня близкого человека. И все они, включая женщин, стояли перед костром, не шелохнувшись. С лицами, твердыми и неподвижными, как божественные лики. А некоторые так и вовсе вперили в бушующее пламя пристальные взгляды. Точно ожидали последнего прощального знака от любимого чада или родителя, брата или сестры, а может, лучшего друга.

И ни у кого не блеснуло на глазах даже маленькой слезинки. За павших надлежало радоваться. Ибо они-то свой земной путь, полный мучений и хлопот, уже прошли. Не в пример тем, кто остался по эту сторону от костра. Велемир понимал эту простую истину. Но примириться с ней почему-то был не в силах.

И если что согревало душу парня, то не радость, но, скорей, злорадство. Насчет врагов «рукоблудов» Велемир был уверен: уж их-то останки погребет сама земля. А проводит в последний путь разве что ворон, прилетевший выклевать иноверным воителям глаза. Он же, наверное, их и оплачет.

Потому как больше-то некому. Нет у них близких людей, не говоря о сородичах. Нет, и быть не может ничего своего! У этих существ, выбравших участь раба и жизнь скопца. А все, что им осталось — это расшибать лбы об землю в унизительных поклонах. Слушая полубредовое бормотание потных и жирных попов.

Ну и еще погибнуть, истребляя оставшихся еще на свете свободных людей. Вернее, безуспешно пытаясь истребить.

— …ты о чем-то задумался, мой мальчик?

В ответ на добрый строгий голос Велемир резко развернулся. И встретился лицом к лицу со сгорбленным, опирающимся на посох, стариком в белых одеждах. На узловатом посохе чудесным образом народилось два хрупких молоденьких побега с зелеными листочками. Борода старика стелилась чуть ли не до земли. Отмеряя его мудрость — сравниться в которой никто не мог во всей общине.

Волхв! В детстве Велемир часто виделся с ним. И старец, чья борода тогда вроде была немного короче, ни на совет мудрый не скупился, ни хотя бы на слова утешения.

Но сейчас «мой мальчик» ростом превосходил волхва больше чем на голову. И в плечах успел раздаться изрядно. А лицо уже покрывала хоть редкая, но щетина. Потому и досадовал немного Велемир, что пропустил появление старца из чащи. Дав тому чуть ли не вплотную подойти со спины. И опять незаметно.

Говорили, впрочем, что в этой оплошности Велемир вовсе не был одинок. Просто волхв всегда приходил внезапно. И показывался на глаза, лишь когда хотел того сам. Бесполезно было искать встречи с ним. И уж тем более, ни у кого не выходило застать его врасплох. Ни у кого и никогда. Даже у матерых, самых умелых, воинов… один из которых как раз догорал на помосте погребального костра.

— Что-то снедает твою душу, мой мальчик, — проговорил волхв, хватая Велемира за подбородок и всматриваясь в его лицо, — не горе… нет. И не жажда мести. Хотя она присутствует тоже. Больше всего на свете… ты мечтаешь снова встретиться со своим братом. Хоть не под сенью Священного Леса, но в стенах Небесного Чертога.

Старец не задавал вопросов — он отвечал. Всегда отвечал, даже если собеседник не спрашивал. Зная об этом, Велемир и не думал перечить волхву, пускаясь в бессмысленный спор.

— Да. Я хочу отомстить, — твердо заявил парень, и лицо его враз посуровело, став похожим на деревянную маску, — хочу, чтобы как можно больше «рукоблудов» погибло в схватке со мной. И если оттого паду и я сам… не беда. Пусть трусы держаться за жизнь… а я не трус. Ведь меня ждет Небесный Чертог, а врагов моих — темная бездна. Промозглые пещеры подземного царства Выя.

— Вот как? — на бородатом лице волхва мелькнула слабая улыбка.

Или показалось?..

— Что ж, будет тебе месть, мой мальчик. Всем нам будет. Но вот жизнь свою ты все же побереги. Великому Роду она может понадобиться… в другой раз.

А вот по поводу таинственного «другого раза» волхв не обмолвился уже ни словом. И Велемир знал: спрашивать было бессмысленно. Мудрый старец, древний почти как весь Священный Лес, говорил ровно столько, сколько считал нужным. И на писк комара обращал больше внимания, чем на попытки выспросить что-то еще.

Оставив Велемира, волхв неторопливой, но легкой, неслышной походкой вышел на середину поляны. Прямо к погребальному костру. Старца здесь чтили и сразу узнали. Но ни у кого и мысли не возникло пасть перед ним ниц или хотя бы отвесить поклон. Пусть те, кто назвался рабами, отбивают поклоны своим королям или даже ловкачам, присвоившим себе землю и собирающим дань.

А питомцы Священного Леса все от рожденья равны. Просто некоторые успели в этой жизни больше остальных. Потому и достойны почтения… а порой и приветствия. Криками радости — их при появлении волхва прозвучало не меньше десятка.

— Сыны и дочери Великого Рода! — надтреснутым, но еще сильным голосом обратился волхв к собравшимся.

Рука с посохом его при этом простерлась над головой, вверх. Словно пыталась достичь крон древних деревьев. А то и дотянуться до темного ночного неба.

— Сегодня я заглянул в Вечность, но увидел наше будущее, покрытое туманом. Ибо неспроста прислужники самозваного Хранителя снова ударили по Священному Лесу… разлучив нас со многими славными воинами. Было мне видение… Вый, властвующий над темными силами, возжаждал крови и вырвался из заточения. И будет он проливать нашу кровь, насылая бедствия и страдания до тех пор, пока не насытиться… или пока мы не насытим его!

Сородичи ответили тихим ропотом. Известие, принесенное волхвом, обрадовало их даже меньше, чем недавняя битва. А уж как угнетало непонимание того, что надлежит с ним делать. Но к чести волхва, на сей раз он снизошел и до более подробных объяснений.

— Выю нужны жертвы, — заявил старец, свернув глазами, — либо наши жизни, либо жизни наших врагов. И если нас он забирает сам, без разбору… то прислужников Хранителя мы должны ему преподнести. Не убивая в бою, но лишая жизни в Жертвенном Круге. Тогда вечный голод повелителя темных сил будет утолен быстрее. И бедствия прекратятся.

Ропот стих, хотя ни радости, ни воодушевления на лицах не было. Все-таки в Роду предпочитали честную схватку пленению. И тем более лишению жизни беспомощных людей.

Чувствовал это легкое, но стойкое недовольство и волхв. А потому решил подсластить горькое кушанье.

— Сегодня смерть опять коснулась Великого Рода, — заговорил он уже с торжественностью, — но склоняться перед ней, унывать и смиряться — удел не для нас. И потому я призываю вас всех… назло небытию и темным силам… этой ночью и прямо здесь восславить жизнь! Непрерывное ее продолжение!

С этими словами волхв воткнул посох в землю. И один за другим из узловатой палки потянулись во все стороны ветви. Чтобы затем стремительно обрасти свежей зеленой листвой. А к тому времени, когда посох обратился в молодое деревце, поляна близ догорающего костра сделалась местом оргии. Супружеская верность, узы дружбы и просто пристрастия здесь были забыты на целую ночь.

Велемир тоже не остался в стороне. Успев сойтись с двумя девушками, ни одну из которых он прежде почти не знал. Разве что видел пару раз, да и то мельком.

«До чего ж все-таки разрослась… до чего же велика стала наша община, — думал парень на следующее утро, — до чего велика… и непоколебима».

Немножко стыдно признаться, но прежде я не понимал, что значит эта фраза — «идти, куда глаза глядят». Ведь человек вроде как должен заранее знать, куда пошел и зачем. Разумное существо все-таки. Просто так ничего не делает… прежде думал я. А глаза же могут глядеть и в пропасть. Так не идти же туда.

А пришло ко мне понимание только теперь. После того, как мы с Вилландом и Эдной атаковали казарму городской стражи в Краутхолле. И, несмотря на успех, та спасательно-боевая операция опрокинула к чертям все наши прежние планы. Ни о каком дальнейшем отдыхе в столице не могло быть и речи. Более того, даже покидать Краутхолл нам пришлось с боем. При моем активнейшем участии, как невидимого и неуязвимого бойца.

А о несостоявшейся оболочке моей мы едва вспомнили. Да и то лишь по другую сторону городских стен. Ее разумеется было жалко — девушку, оставленную связанной и беспомощной в углу дощатой развалюхи. Но до того ли, когда на дыбы по твою душу поднимается вся городская стража. Да и как потом оказалось, не только она. Завидная бдительность! Воякам из Эльвенстада было чему поучиться у столичных коллег.

Нам же оставалось только сокрушаться по поводу собственной глупой затеи. Вернее, глупой затеи Эдны. Собственно, и предложившей связать и оставить в укромном месте найденную нами девушку.

«Ей же вроде как самой жить надоело, — только и могла ответить разбойница в собственное оправдание, — так не все ли равно, от чего она умрет: от голода… например или повесится? А если на самом деле она только из-за блажи детской о самоубийстве думала, то вместилища из нее, один черт, не получилось бы».

Логика в ее словах, несомненно, была. И все-таки…

«Да обещал я ей, — не мог не возразить Вилланд, — что все пройдет быстро и без боли. А не долго и мучительно».

Впрочем, он тоже понимал бессмысленность этого спора.

А вздохнуть свободно мы не смогли даже вырвавшись за городскую стену. Ибо явно что-то недооценили. Может, живучесть советника и его упорство. Ну или, как вариант, возможности всех тех лиц, что были заинтересованы в пленении Аль-Хашима.

Как бы там ни было, а факт оставался фактом. Когда для стражников из Краутхолла мы сделались недосягаемыми, на охоту за нами вышли разъезды латников и даже безземельных рыцарей. Группами из трех-пяти человек они сновали вдоль тракта. А потом объявились и на всех мало-мальски хоженых дорогах.

Избежать встречи с супостатами в латах нам не удалось аж трижды. И всякий раз я тихо радовался оттого, что ни священников-монахов, ни даже символов веры при наших противниках не оказывалось. Не то бы не отбились.

После каждой схватки Аль-Хашим на разный лад сетовал об одном и том же. Что приготовил бы Зелье Невидимости… да только не из чего. И негде, по большому счету. Ибо последняя алхимическая лаборатория на нашем пути осталась в достопамятном подземелье. Где мы с Вилландом угодили в плен к призракам древней гробницы. И не выбрались бы из него, не приготовь срочно Аль-Хашим некий чудодейственный порошок.

Странно, что впрок никакими реактивами и ингредиентами старый алхимик в той лаборатории не поживился. А я-то считал его человеком ушлым. Из тех, кто своей выгоды не упустит ни за что, нигде и никогда. Сдает, видно. В силу возраста.

Вернемся, однако, к нашему бегству и стычкам с конными патрулями. Мы понимали: успех нам сопутствует ровно до первого удачного выстрела из арбалета. Если кто-то из наших противников, случайно или от смышлености, догадается снять выстрелом Вилланда, то вскоре в небытие отправлюсь и я. Если не сразу. И останутся Эдна с Аль-Хашимом по большому счету беззащитными.

А значит, расслабляться не стоит. Но куда разумнее было бы новых таких встреч избежать. Руководствуясь этим соображением, мы не столько куда-то шли, сколько спешили убраться откуда-то. А именно, с дороги, относительно широкой и людной. Вот тогда действительно нам приходилось идти, куда глаза глядят. А глядели у нас глаза в сторону мест глухих и почти ненаселенных. Где вместо дорог разве что вьются полузаросшие тропки.

Определенного успеха мы при этом достигли. И только позже выяснилось, что успех этот — промежуточный, а из огня мы угодили в полымя. А уж никак не в бассейн с шампанским. Пока же мы имели возможность порадоваться тому, что вроде оторвались от конных патрулей. Во всяком случае, к концу недели встречать их мы перестали. И даже вдалеке не видели. Как, впрочем, и людей вообще.

Очередная тропинка обрывалась посреди луга, густо заросшего высокой, чуть ли не по грудь, травой. Впереди темнел лес — расстилаясь в обе стороны, насколько хватало глаз.

Поскольку день стоял солнечный, Вилланд попробовал сориентироваться на местности. Делал он это точь-в-точь, как в учебнике природоведения: спиной к солнцу, руки в стороны, а тень указывает на север.

— Похоже, на восток нас несет, — заключил охотник, — неудивительно, что народу вокруг ни души. Дальше, говорят, вообще никаких стран и городов нет. Одни племена кочевые. Да звери диковинные. С другой стороны… хм.

Вилланд задумался, точно с трудом пытался что-то вспомнить. Да не что-то, а географию своей родины. О которой, в отсутствие карт и опыта дальних путешествий, имел не слишком точные представления. Я бы даже сказал — весьма приблизительные.

— Если на север повернем, — наконец разродился мой охотник, — то сможем попасть в Остенвинд. А оттуда и в Тергон… я надеюсь.

— Да-а-а, — с сарказмом молвила Эдна, — затягивается, смотрю, наше путешествие. Сходили, называется, в Эльвенстад и обратно.

Тем временем Вилланд продолжал говорить. Вернее, рассуждать вслух:

— Даже если повернуть… ну, чтобы на дорогу не выпереться, нечаянно и раньше времени, придется через лес идти. Хотя почему нет? Тем более, я давно не охотился… по-настоящему.

— А мне этот лес почему-то не нравится, — осторожно проговорила разбойница, косясь на зеленеющие впереди дубы, осины и березы.

— Вряд ли тамошние зверушки будут опаснее всех этих рыцарей и стражников, — полушутливым тоном парировал Вилланд, — не говоря уж об инквизиторе с его прихвостнями. И не забывай, я охотник… все-таки.

Вероятно, он все же не был так уверен в собственных доводах. Иначе не поглядывал бы на Аль-Хашима. Надеясь, не иначе, на поддержку старого и вроде бы мудрого спутника. Но тот хранил благоразумное и непривычное для себя молчание. Трезво оценивая свои знания, ограниченные областью алхимии и некоторыми вопросами колдовства. И понимая в глубине души, что мудрость и глубокомысленная речистость — как ни крути, вещи разные.

— Ну, можем хоть монетку бросить, — обескураженным тоном предложила мой охотник. И, не дожидаясь ответа, извлек из кошеля блестящий кругляш. С профилем короля на одной стороне. Да тремя маленькими и одной большой короной — с другой.

Но Эдна в ответ лишь небрежно махнула рукой.

— Ладно, в лес, так в лес, — бросила она таким же тоном, с каким преподаватель из моего мира соглашается поставить тройку опостылевшему студенту на экзамене.

Эх, если бы разбойница тогда настояла на своем… Да что там: если бы и я не стал отмалчиваться, весь такой невидимый и скромный. А сказать и мне было чего. Ибо с первого взгляда в сторону леса я почувствовал в нем некую странность. Причем странность недобрую. А когда мы подошли поближе, я смог даже увидеть ее конкретное воплощение. Своим уникальным зрением, живому человеку недоступным.

Со стороны леса… точнее, из его глубины во все стороны тянулись призрачные щупальца… нет, скорее лапы с множеством пальцев… или даже ветви. Нечто похожее я наблюдал еще в гробнице. Только на сей раз призрачные конечности были почему-то зелеными, а не белыми. А всмотревшись, я понял, почему.

На несколько мгновений в сознании промелькнул фантом поляны. И стоявшего посреди нее дерева. Необычным в этом дереве было то, что росло оно буквально не по дням, а по часам. По секундам даже. На моих глазах превращаясь из тощенького почти саженца в молодой, но уже полноценный… кажется, тополь.

Дерево разрасталось, набираясь сил. А от ветвей его отходили те самые, призрачные, отростки, которые я и заметил вначале. И они тянулись к моим спутникам, ничего не подозревающим. Оплетали их, тянули к лесу.

Вот тут мне и стоило предостеречь хотя бы упрямца Вилланда. Но я почему-то не решился. Боялся, видно, что опять не поверит. Впрочем, не все ли равно? Прошедшего не воротишь. И от этих «если» да «кабы» проку нет. Терзания одни.

«Да чтоб я, охотник, боялся леса, — приговаривал Вилланд, раздвигая подвернувшиеся на пути кусты и ступая под сень высоченных деревьев, — пускай лучше он меня боится».

Разделял его бравурно-благодушный настрой разве что Аль-Хашим. Да и то лишь в силу возраста. Когда не столько боишься смерти, сколько чувствуешь усталость от жизни. А вот Эдна с первых шагов по лесу держала руку на эфесе шпаги… или легкого меча. Был напряжен и я. Готовясь в любой момент покинуть тело охотника и вступить в схватку. Только пока неясно было, с кем.

Нет, поначалу лес и не думал подтверждать наши подозрения. Зловещим местом, где водятся чудовища или царит древнее проклятье, он вовсе не выглядел. Наоборот, даже мог показаться красивым… слишком красивым и пышущим жизнью.

Здесь все было чересчур. Чересчур густая зелень на деревьях — даром, что и в этот мир уже пришла осень. Чересчур высокая трава: временами она даже Вилланду достигала груди. Такой высоты я не встречал не то что у себя на родине, что можно было списать на экологию. В Тергоне тоже травка была заметно ниже.

На некоторых кустах росли цветы — опять-таки, чересчур яркие, пышные и крупные. Грибы же, что встречались нам, были столь велики, что любого из них хватило бы на полноценный обед одному человеку. Тут даже снедаемая тревогой Эдна не выдержала. И, наклонившись, прихватила один из грибов да положила его в дорожную сумку.

Да и сам зеленый цвет здешних листьев и травы… Был он настолько сочным и ярким, что мог бы, наверное, считаться эталоном. Хоть в Палату мер и весов помещай. Да и гринписовцам, наверное, пришелся бы по нраву.

Однако очень скоро всем нам стало ясно: эта нарочитая красота вокруг — гибрид обманки и приманки. Наподобие безупречного внешнего вида и подчеркнутой вежливости жуликоватого риэлтора и ушлого продавца-консультанта.

А случилось прозрение на первом же привале. Сначала, краем глаза, мой охотник приметил невдалеке темную фигуру, мелькнувшую меж деревьев. Затем со свистом в нашу сторону вылетела стрела. И упала на траву, на облюбованной нами поляне.

Испуганно вскрикнул Аль-Хашим. Вилланд, вполголоса бранясь, сам потянулся за луком. Пригнувшись к земле Эдна всматривалась в лесную чащу, уже сжимая в руках легкий меч или шпагу. Что касается меня, то я лишь гадал: промахнулись ли, стреляя в нас, или просто хотели предупредить.

Более правильным оказался второй вариант. В противном случае ни к чему было новоявленным врагам бросаться в ближнюю атаку.

А те бросились. С окружавших поляну деревьев спустилось десять человек. Семеро светловолосых, как один крепких, парней и три девахи им под стать. Соскользнули по веревкам, чем напомнили не то пауков, не то промышленных альпинистов. И с мечами да топорами надвинулись на нас с трех сторон сразу.

— Вот и «рукоблуды» пожаловали, — проговорил один из нападавших. Изъяснялся он на том же языке, что и другие жители Фьеркронена, но с заметным акцентом.

И оскорбление его, оброненное мимоходом, отнюдь не свидетельствовало о желании мирно побеседовать. А тем паче с миром же разойтись.

— О, дети недоверчивости, — совсем некстати подал голос старик-алхимик, — мы вовсе не желаем никому зла… и денег у нас собой совсем немного. Если на десятерых разделить, останутся жалкие гроши.

— Ты что, старик, — усмехнулся один из нападавших, — за татей нас принял? Ха! Не нужны нам ваши деньги… нам вообще деньги не нужны. Нет, мы пришли… за вами.

— Сложите оружие и топайте, куда скажем, — добавил его товарищ, — тогда проживете… немного подольше.

— Нет уж, — сухо отвечала Эдна, — лично у меня другие планы.

И ответила она, по сути, за нас всех. Потому что атакой своей сделала дальнейшие переговоры бессмысленными.

Метнувшись в сторону ближайшего из противников, разбойница пронзила его шпагой. Пронзила без труда, ибо доспехов у нападавших не было. Только штаны, да белые, вышитые зеленым узором, рубахи. То есть, с виду обычные крестьяне… если б не оружие.

Им, кстати, новоиспеченные супостаты владели неплохо. Мстя за рухнувшего замертво, окровавленного товарища, на Эдну накинулись сразу двое: парень и девушка. Да скрестили с ней клинки.

— Эй, как там тебя… Игорь, — крикнула разбойница, с трудом отбивая атаку за атакой, — ты-то чего ждешь?

И действительно, чего?.. Вырвавшись из тела Вилланда, я подхватил меч, выпавший из рук первого и пока единственного, сраженного Эдной, противника. Оружие оказалось тяжеловатым, даже громоздким. Однако мне хватило сил, чтобы вывести из игры аж троих врагов. Первому я подрубил ноги, второму изловчился и отсек руку, сжимавшую топор. А третьему меч угодил в живот. Извлечь же его обратно я не успел.

«Дух! Нечистый дух здесь!» — загомонили оставшиеся противники. Двое даже попятились, подарив надежду на нашу победу. Но, надежду, как вскоре стало ясно, тщетную.

Из темнеющей чащи на поляну выступил еще один человек. Безоружный — если не считать за оружие длинную узловатую палку-посох. Да и внешность имел совсем не боеспособную. Низенький сгорбленный старик… постарше даже Аль-Хашима, пожалуй. Весь в белом. И с седой опять же до белизны бородой, что едва не касалась земли.

А направился старик… прямо ко мне! Как будто видел. На что живые, не имеющие Кристалла Душ, вообще-то неспособны.

Ну да ладно. Я тоже двинулся навстречу старику, надеясь избавиться от него одним ударом. Но не тут-то было. От старца с посохом исходила неведомая и непреодолимая сила. Даже инквизитор-колобок казался более уязвимым. И те амулеты, что носил белый старец под одеждой — я не видел, но живьем ощущал каждый из них.

Но даже неуязвимость старика помешала мне меньше, чем совершенное им действие. Приблизившись, старик ткнул посохом в землю. И, обойдя меня кругом, проделал в ней небольшую борозду. Так, чтобы я оказался внутри круга.

— Дух пленен… на какое-то время, — провозгласил старик.

И действительно, покинуть очерченный пятачок я не мог при всем желании. Точно натыкался на невидимую, но глухую и сверхпрочную, стену.

Возможно, я так бы и остался на поляне. И борозда, проделанная посохом, держала меня прочнее бетона. Но хоть по мелочи, а мне повезло. Еще пробуя обороняться, слишком близко к борозде подошел Вилланд. В тот момент я и смог вернуться в наше общее с ним тело.

Хорошие новости на этом заканчивались. Без моей поддержки ни сам охотник, ни Эдна долго не продержались. Не говоря уж про Аль-Хашима. Тем более что на помощь первому десятку пожаловали новые группы вооруженных людей. Целая толпа в бело-зеленых рубашках стекалась к поляне.

Убить, правда, моих спутников так никто не убил. Зато сумели обезоружить и скрутить. И бока всем троим намяли, что называется, от души.

Рыцаря-храмовника звали сэр Готтард. И надо сказать, что его присоединение к отряду брата Теодора принесло тому не только пользу.

Нет, конечно, боеспособность отряда от такого пополнения только выросла. И заметно. Что пришлось как нельзя кстати в продолжающемся походе. Когда, например, на пути отряда встретилась шайка разбойников, великан в доспехах разделался с ними в одиночку. Кого-то растоптал копытами своего огромного коня. Кого-то зарубил на скаку. А прочих добил, уже спешившись.

Монахам, не говоря уж про брата Теодора, в этой схватке досталась лишь роль зрителей — причем благоговейных и восхищенных. Кто-то даже захлопал в ладоши, уподобившись детям на представлении уличного балаганчика.

А инквизитор внутренне порадовался своей удаче и сообразительности. Благодаря которым он, собственно, и обрела столь могучего союзника. Тем более что путь отряда лежал на восток — в земли дикие и безбожные. Где опасности ждали похлеще каких-то отбросов рода людского, взявшихся за луки и тесаки. И где эльвенстадские монахи едва ли могли обойтись собственными силами.

Но видно прав был некий схоласт, утверждавший, что добро и зло неразлучны, как день и ночь. А значит, стремясь к первому человек помимо воли, неизбежно порождает второе. Потому что издержки рыцарь-храмовник принес с собой в отряд тоже. И отнюдь не в качестве лишнего рта — путешествовал-то сэр Готтард тоже не налегке.

Дело было в другом. Каким скользким типом ни слыл сбежавший вор Киф, а с ним отряду было легче. Ибо на Кифа, как и на любого другого мирянина монахи привыкли смотреть свысока и снисходительно. Как на младшего брата или большого ребенка.

Со своей репутацией предателя и перебежчика, со своими немудрящими интересами, вроде денег, выпивки, вкусной кормежки и баб, бывший вор не только напрашивался на дежурное порицание. А то даже на воспитательный подзатыльник. При нем и сами монахи считали, что имеют право немного расслабиться. И то крепкое словечко употребить, то вином-пивом потешиться. Благо, один пост недавно закончился, а до следующего далеко. Не было смысла изображать смиренных святош, которые даже по нужде не ходят. И коим только нимба не хватает для полного счастья да отреченья от всего мирского.

Но теперь… Первого же привала в компании с храмовником монахам хватило, чтобы усомниться: а точно ли сэр Готтард не имеет нимба? Или, может, просто им, грешникам, не полагается его видеть?

А началось с того, что накануне, в придорожной лавке святые братья прикупили вина. Чтобы с его помощью скрасить досаду от очередной неудачи. Аль-Хашим-то со своими сообщниками опять ушел от погони. Предложили хмельной напиток и рыцарю… однако тот решительно отказался. Да еще смерил предложившего монаха холодным и пустым взглядом.

Не то чтобы сэр Готтард выразил презрение, впав в грех гордыни. Скорее, к вину он был заведомо равнодушен. Не считал нужным пить его, как волк не считает съедобными для себя ягоды и грибы. А корова — мясо.

Более того. Когда монахи пытались шутить, храмовник даже бровью не повел в ответ на вымученные пьяные остроты. А все попытки разговоров с ним сводил к обсуждению некоторых глав «Откровения». Оказавшись грамотным… но отнюдь не к радости спутников. Потому что более всего сэра Готтарда интересовали жития мучеников за веру, истории про особо ярых праведников… а также о божественных карах на головы грешников. И про всяческие искушения с неизбежной расплатой.

Само собой, это были не самые лучшие темы для болтовни под хмельком. И, естественно, что окончание таких разговоров было скорым, предсказуемым и далеко не приятным. Очередной собеседник предпочитал отвалить от рыцаря-храмовника. Причем с ощущением собственной неполноценности. Сам же сэр Готтард продолжал молча сидеть в сторонке. На спутников почти не оглядываясь.

Но не только угрюмость и холодность храмовника, да его подчеркнутое презрение к мирским радостям досаждали другим участникам похода. Вдобавок именно сэр Готтард указал направление поисков. Погнав весь отряд к восточным рубежам Фьеркронена, если не дальше.

И здесь у брата Теодора появился новый повод вспомнить пройдоху Кифа с теплом. В очередной раз сожалея о его бегстве. Потому что Киф, будь он хоть трижды пройдохой, работу свою выполнял умело и добросовестно. Можно даже сказать честно. Да что там: просто выполнял. Изучая следы да по сходной цене находя свидетелей пребывания беглого трио в очередном поселении или постоялом дворе. А главное — чертов ворюга, перебежчик и предатель умел убедить в верности своих выводов и предположений самого инквизитора. Который, не будучи дураком, ворюге-перебежчику не шибко доверял.

И вот Киф бесследно растворился в дебрях Краутхолла. Не иначе, вернувшись к прежнему ремеслу. У нового же спутника и союзника вопрос «куда идти?» решался во сто крат проще.

«Сегодня ночью ангел явился ко мне, — заявил сэр Готтард на третий день совместного похода, — и велел идти на восток. В Лес Великого Рода… или Священный Лес, как зовут то место его жители-язычники. Именно туда отправился безбожный колдун».

Голос у рыцаря-храмовника был, кстати, глухой и низкий. Куда больше он, наверное, подошел бы каменной или бронзовой статуе, если б та ожила. Но гораздо тягостнее брату Теодору было не слушать сам голос, а воспринимать смысл сказанных им слов.

В голове инквизитора тараканами носились злобно-ехидные реплики. «Ишь, как все просто!» «А почему мне за всю жизнь ангел ни разу не являлся?» «А если с утеса в пропасть шагнуть тебе во сне велят — ты шагнешь?» И все в таком духе. Лишь от понимания, что эдак можно и в ересь впасть, брат Теодор вовремя остановился. Так и не произнеся ни одной из этих фраз вслух.

Более того, через час окончательно успокоившись, инквизитор подумал: а почему бы и нет? Известие о том, что в некоем лесу могут жить люди… и не только разбойники, его несколько удивило. Хотя о стычках с язычниками именно на восточных рубежах брат Теодор был наслышан. В отличие, скорее всего, от мирян, включая Аль-Хашима и посланцев рыцаря-разбойника. Эти-то как раз могли счесть лесистые и почти безлюдные земли к востоку от Фьеркронена безопасными. И вполне подходящим убежищем как от инквизиции, так и от королевского гнева. Особенно если сами привыкли жить среди лесов и болот.

С другой стороны, конечно, оставался вопрос, а что сам отряд будет делать, достигнув Священного Леса. Ведь искать трех человек в чащобе не легче, чем иголку в стоге сена. Не говоря уж про язычников, которые вряд ли встретят очередных чужаков гостеприимно.

И имелся соблазн повернуть обратно в Эльвенстад. С надеждой, что беглецы либо сами сгинут посреди Священного Леса, либо попадут к его обитателям в плен. Где неизбежно будут съедены или принесены в жертву какому-нибудь камню с глазами, Великому Пню или чучелу медведя.

Но не привык брат Теодора полагаться на счастливые совпадения. А тем паче — бросать дело на полпути, признавая собственное поражение. И, наконец, как бы странно это ни прозвучало, инквизитор боялся разочаровать рыцаря-храмовника. Или не боялся, но стеснялся, но не суть важно.

А как ни крути, именно брат Теодор сам призвал сэра Готтарда обещанием совершить подвиг во имя веры. Всякий святой воитель не смеет и мечтать о большем. И что ж теперь — идти на попятную? Инквизитор предчувствовал, что духу ему не хватит. Не выдержит он холодного, твердого и тогда уж точно презрительного взгляда храмовника.

Посему колебался брат Теодор недолго. И в тот же день велел отряду следовать на восток. А где-то на полпути к Священному Лесу наткнулся на первое, хотя бы косвенное, подтверждение своих догадок и видений сэра Готтарда.

Трое конных латников, как известно, сила внушительная. Даже против целой пешей толпы, не говоря о горсточке путников. Однако толпе в этих, уже малолюдных, местах взяться было неоткуда. Зато у обочины полузаросшей дороги валялись три человеческих трупа в доспехах. Тут же нашла вечный покой оседланная лошадь. Ворона как раз теребила клювом ей голову. И испуганно вспорхнула, почуяв приближение людей.

Наличие этих трупов инквизитор не мог объяснить иначе как колдовством. Колдовством сродни тому, коим владел не то Аль-Хашим, не то кто-то из его спутников. И с которым сам брат Теодор уже успел познакомиться в Ларне — добро, хоть не слишком близко.

Когда отряд достиг опушки Священного Леса, участникам похода пришлось спешиться. Так удобнее будет передвигаться через чащу, уверял спутников сэр Готтард. Само собой, брату Теодору тоже пришлось оставить повозку. Оставить с неохотой: в чем должно выражаться обещанное удобство далеко не худенький инквизитор не понимал.

Когда один из монахов принялся искать подходящие деревья, дабы привязать лошадей, рыцарь-храмовник осадил его.

— Не стоит их мучить… отпусти, — произнес он привычным, тяжелым и лишенным эмоций, голосом, — пусть бегут, куда хотят. Хоть маленький шанс выжить появится.

— А… как же мы? — не понял и оттого возмутился монах, — сами-то как возвращаться будем?

— Скорее всего, нам не придется возвращаться, — отрезал сэр Готтард.

И вот ведь чудо! В каком-то ином случае подобное заявление вызвало бы ропот, желание повернуть назад и убраться подальше от заведомо опасного места. Но здесь, глядя на лес впереди себя, брат Теодор с удивлением поймал себя на мысли, что ни капельки не боится. Напротив, инквизитор чувствовал что-то вроде почитаемого за грех азарта. Действительно ли ему суждено погибнуть? Или все-таки выдюжит, вернется в Эльвенстад с триумфом?

Подобные настроения владели и спутниками-монахами. Никто ни словом не выказал страха и желания вернуться. Наоборот, все принялись на разный лад хвалиться, что уж с какими-то дикарями непременно должны сладить.

Но вот лошадей все равно пришлось отпустить.

Уверенность в победе… ну или хотя бы не в полной безнадежности похода, вовсе не притупила бдительности. Уже преодолевая или обходя заросли, огибая деревья и переступая через коряги, монахи держали наготове дубинки. И настороженно озирались по сторонам.

— Стрелы в спину можете не бояться, — вроде как успокаивал их сэр Готтард, — у местных жителей своеобразные понятия о чести. Они предпочитают ближний бой. Так, чтобы встретиться с врагом лицом к лицу. И даже если засады устраивают, все равно в спину не бьют.

— Странные дикари, — не удержался от замечания брат Теодор, — а я вот читал, что в дальних странах, где вечное лето… и где тоже язычники живут… так там они как раз из-за угла стреляют. Маленькими такими отравленными стрелами через трубочки.

— Язычник язычнику рознь, — молвил на это рыцарь-храмовник, — я никогда не был в дальних странах и даже не читал про них. Но вот с жителями этого места знаком не понаслышке. Они называют себя Великим Родом… это что-то вроде королевства, только без короля. Или Церкви, но без понтифика… ордена без магистра.

— Звучит примерно как «человек без головы» или «корабль без парусов», — неловко сострил инквизитор.

— О, голова-то как раз у язычников есть, — возразил сэр Готтард, — только это им не очень-то помогало… до сих пор. Я часто хаживал к Священному Лесу — то один, то с целым отрядом. И всякий раз, возвращаясь, видел дым от погребальных костров язычников. Как он поднимается над верхушками деревьев.

— Наверное, и мы увидим, — подал голос один из монахов, поигрывая дубинкой, — только пока что я не вижу самих дикарей. А без них беда: некому по башке настучать.

И сам же расхохотался над собственной грубой шуткой. Смех его оказался недолгим. Вмиг оборвался, едва из-за деревьев показались человеческие фигуры.

Местные жители подоспели незаметно. И появились сразу в большом количестве. На каждого члена отряда брата Теодора приходилось по двое, если не по трое язычников. Мягкой уверенной поступью они вышли навстречу чужакам — лишенные доспехов, но оттого не менее опасные. Ибо вооружены были отнюдь не палками и каменными топорами. В руках лесных людей поблескивала сталь клинков. А за спинами ждали своей очереди двуручные секиры.

С некоторым удивлением инквизитор приметил в рядах противников не только мужчин, но и женщин. Даром, что в меньшинстве.

— На ловца и зверь бежит. Сложите оружие и проживете немного дольше, — обратился к отряду брата Теодора старший из язычников. Высокий бородатый воин с лицом, покрытым застарелыми шрамами.

— Никогда! — громыхнул в ответ голос сэра Готтарда, — никогда верные слуги Хранителя не сдадутся грязным безбожникам!

Одновременно он вынул из ножен меч. Мгновение — и ближайший из жителей Священного Леса рухнул на траву, пронзенный клинком. А рыцарь-храмовник, яростно взревев, уже ворвался в гущу врагов. Разя направо и налево. Язычники падали один за другим.

Вооруженные монахи выстроились в ряд, спинами прикрывая брата Теодора. А вот сам инквизитор свою боеспособность оценивал трезво. И потому предпочел припасть к земле, да отползти за ближайшее дерево.

Между тем, сами монахи тоже показали себя далеко не лучшими бойцами. Да, храбрости им было не занимать. Но одной только храбростью битвы не выигрываются. Необходим опыт. А его святым братьям, мягко говоря, не доставало. Чаще всего силу им приходилось применять лишь для задержания безоружных еретиков. При собственном заведомом численном перевесе. Ну и для пыток, разумеется. Когда превосходство тем более очевидно.

Теперь перевес был на другой стороне. А дубинки оказались не очень-то действенны против мечей и секир. Так что продержались монахи считанные минуты. Четверых из пяти просто зарубили на месте. Еще один, бросив оружие, кинулся было наутек. Но развить прыть ему помешал во-первых сам лес с пеньками и густо растущими деревьями. А во-вторых, собственный живот вкупе с немаленьким весом.

Вдогонку беглому монаху бросились сразу три шустрых парня. А настигнув, скрутили и чуть ли не волоком потащили за собой.

Еще один язычник… вернее, язычница с мечом наперевес подошла к сомнительному укрытию брата Теодора. Тот посмотрел и на меч и на его обладательницу грустными задумчивыми глазами.

— Надеюсь, первое предложение еще в силе, — молвил инквизитор столь же печальным голосом, — тем более, что у меня и оружия-то нет.

И в подтверждение развел руками, демонстрируя пустые ладони.

— Руки! — коротко велела лесная женщина. И, потянувшись, достала из-за пояса веревку.

Уже когда его вели со связанными руками, брат Теодор не мог не оглянуться на сэра Готтарда. Дела и у рыцаря-храмовника шли не лучшим образом. И хотя трупов вокруг него валялось не меньше десятка, еще больше противников оставалось в живых. Не иначе, подмога пожаловала.

Сперва лесным людям удалось выбить из рук рыцаря меч. А затем и самого его повергнуть на землю, удерживая за плечи и за ноги.

Сэр Готтард еще пробовал сопротивляться: кого-то оттолкнул, а кому-то, изловчившись, врезал кулаком. Но силы даже этого могучего воителя не были беспредельны. И уже оставляли его.

«А ведь могли хоть сейчас зарубить! — неожиданно осенило брата Теодора, — однако ж он явно им живьем понадобился… как и я! А значит, убьют меня вряд ли…»

Даже в, казалось бы, безнадежной ситуации порой находится место спасительной мысли. Согрела она чуток теперь и душу инквизитора.

Посреди лесной чащи обнаружился целый город. Ну или, на худой конец, крупное поселение. На могучих, наверное тысячелетних, деревьях располагались не то домики, не то хижины-шалашики. Одни, как огромные грибы, лепились к стволам. Другие покоились прямо на громадных ветвях… и падать вроде не спешили.

Подобные постройки, если верить фильмам, любят возводить американские дети. Так они убивают сразу двух зайцев. И играть могут без родительского надзора, и при этом не отходят от дома сколько-нибудь далеко.

На полянах вокруг огромных деревьев кипела обычная жизнь городских улиц. Туда-сюда бегали с визгом и смехом играющие дети. Из взрослых многие тоже, скорее, не шли, а бежали, торопясь по делам. Но кто-то, наоборот, неспешно прохаживался или коротал время за непринужденной беседой.

Таковых, впрочем, нашлось немного. Потому что дел в поселении хватало на каждого. Возвращались охотники с тушами оленей и лосей. Или целыми связками подстреленных птиц. Не дети, но скорей уже подростки вышагивали с полными корзинами грибов и ягод. Попались мне на глаза и три человека, буквально обвешанных рыбой. Неужели где-то в лесу озеро есть? Или речка через него протекает…

Дымили многочисленные костры и очаги, распространяя запах готовящейся пищи. Откуда-то издали доносились разноголосые стуки: то топора по дереву, то кузнечного молота по железу. Один раз поперек нашего с конвоем пути какой-то бородатый мужик протолкал тачку, груженную черными комками угля. М-да… Назвать лесных людей дикарями было бы крайне опрометчиво.

И в то же время кое-каких признаков цивилизации я здесь так и не увидел. Домашнего скота, например, в лесном поселении принципиально не держали. Ни одной коровы, козы или хотя бы курицы. Вообще ни одна живая тварь не удостоилась приручения. Кроме разве что собак, этих помощников в охоте. Но и собаки здешние походили скорее на волков, чем на домашних питомцев. Во всяком случае, погладить такую псину я бы не решился. Как, впрочем, и местные дети.

Еще на поселковых полянах не нашлось места рынку. И даже маленькой лавочке, ларьку или лотку. Один из пленивших нас аборигенов не зря сказал, что деньги им не нужны. Как же тогда, интересно, распределяют здесь еду и другие материальные ценности? По-братски или по-честному? А может, на каждого по потребности? Хе-хе, дедушка Ленин остался бы доволен.

Отсутствовали и питейные заведения. Как и подвыпившие гуляки, которых в Эльвенстаде, например, можно было встретить в любое время суток. Впрочем, сей момент следовало поставить обитателям леса в заслугу. А кому-то даже поучиться у них. И не только в этом мире.

Эх, все-таки странный я человек! В плен угодил, где меня невесть что ожидает. Причем вряд ли что-то хорошее. А веду себя, точно турист на экскурсии. И ни капельки не волнуюсь. Неужели все потому, что у меня даже тела постоянного нет. А значит и терять вроде как нечего. Или я просто привык к собственной неуязвимости? К тому, что всегда-де смогу хоть куда-то, но улизнуть? Хотя от подобных иллюзий вроде и отвыкать пора. Особенно после злополучной гробницы.

А закончилась наша прогулка у трех одноместных клеток. Каждая размером с телефонную будку или лифтовую кабинку у нас в общаге. Находиться внутри можно было лишь стоя. В лучшем случае — сидеть скрючившись.

Подвесили клетки примерно в трех-четырех метрах над землей. А внизу любого, кто попробует сбежать, поджидал посаженный на цепь медведь. Представитель еще одного вида, сподобившегося здесь приручению.

Кстати, когда нас подводили к клеткам, здоровенный зверь отчего-то разъярился, взревел. Уж не меня ли почуял? Успокаивать и сдерживать его пришлось аж пяти аборигенам.

Вот так, подвешенными в тесных клетках да с медведем по соседству, нас и оставили на ночь. Добро, хоть накормили немного.

«Сможешь мишку убрать?» — спрашивал у меня Вилланд.

Смочь-то я, может быть, и смог бы. Как и за оружием сгонять до ближайшей кузницы или склада. И медведя зарубить, и клетки спустить. Да еще в поселке шухер навести не хуже, чем в казармах Краутхолла. Но вот загвоздка: лесные люди тоже были не дураки. И такой ход с нашей стороны предусмотрели. Едва канат с крюками поднял клетки над землей, как пожаловал треклятый белый старикан с посохом. И обойдя кругом пятачок земли, над которым нас подвесили, очертил его бороздой.

Медведь, кстати, только при виде белого старикана и угомонился. Сидел на траве, глядя на него глазами верного пса. Наверное, и хвостом бы замахал, не будь оный слишком коротким.

— Земля исцеляется быстро, — сообщил старец стоявшим поблизости лесным людям, — через день защитный круг придется подновлять.

Те только плечами пожали. Известное дело, мол.

— Эй! — выкрикнула из своей клетки Эдна, — кто-нибудь объяснит?.. Зачем вы вообще нас схватили? Что вам нужно?

Обращалась она к белому старику, коего признала здесь за главного. И тот, как ни странно, ответил. Хотя ответ его по внятности напоминал слова какого-нибудь дипломата или успешного политикана.

— Вы нам нужны, чтобы отвести беду от Великого Рода, — зычным голосом молвил старик.

Да, нечего сказать: спасибо, порадовал! Приятно чувствовать, что ты хоть кому-то нужен.

«И зачем мы вообще сюда сунулись?» — запоздало сетовал Вилланд.

Я мог бы напомнить, что это была его блестящая идея. Но предпочел признание… даром, что запоздалое. «Это все дерево, — отвечал я охотнику, отдавая себе отчет, насколько нелепо звучит мой ответ, — какое-то дерево… колдовское. Оно как магнитом людей сюда притягивает. Вот только зачем?..»

На это Вилланд ничего не ответил. То ли не видел смысла… а может, просто пришел в замешательство от слова «магнит».

А после тревожной и почти бессонной ночи нас ждал сюрприз. Который в других обстоятельствах я нашел бы даже приятным. Похоже, злополучное дерево притянуло не только нас. Привели новых пленников — еще троих человек. Причем одним из них оказался уже знакомый нам инквизитор-колобок.

Горазда все-таки судьба на шутки, причем недобрые. Охотники и добыча нашли-таки друг друга. Оказавшись в одинаково незавидном положении.

Признал колобка и мой охотник.

— Охо-хо! Какие люди, и без свиты! — выкрикнул он с издевкой, — ну что, святой брат, помогла тебе охранная грамота?

— Смейся-смейся, дурачина, — флегматично молвил колобок, по привычке причмокнув, — на том свете видно будет, кому стоит смеяться. А кого ждут вечные слезы… причем очень скоро.

— Он прав, — зачем-то проговорился с усмешкой один из лесных людей, — по поводу «скоро». Но вот на смех не надейтесь. Никто. С Выем не посмеешься.

«С Выем?.. — вскинулся я, вспоминая что-то из школьной программы, — это что… который сам себе веки поднять не может?»

«Скорее уж тот, с кем встречаться никому не хочется, — отвечал вмиг погрустневший Вилланд, — а уж о зрении его заботиться… Какой-то местный божок, видимо. А встретиться с ним можно единственным способом. Через жертвоприношение. Теперь понятно, почему нас сразу не убили. Трупы-то этому божку без надобности. Эх, не думал, что позавидую тебе, Игорь. А у тебя хотя бы маленький шанс спастись есть».

От последних двух фраз я бы, наверное, прослезился. Кабы не был бесплотным духом. Уж очень сентиментально, к удивлению моему, они прозвучали. Действительно, шанс был — если в кого-нибудь вселиться. И при условии, что борозда от посоха белого старика позволит.

Между тем крохотный шанс на спасение забрезжил и для моих живых спутников. Голос неожиданно подал еще один из новых пленников. Человек-гора в доспехах, украшенных изображением растопыренной пятерни на спине и на груди. И в закрытом шлеме лишь с небольшой щелью вдоль лица. Для дыхания, наверное. Человек-гора был столь огромен, что даже Вилланд на его фоне смотрелся не слишком внушительно. И плечи заметно уже, и ростом еле до плеча достает.

— Смотрю, давно вы захватываете приверженцев истинной веры, — пробасил гигант, покосившись на наши клетки, — беззащитных женщин хватаете, стариков.

— Не твое дело, «рукоблуд», — прикрикнул на него один из аборигенов, — сейчас ты тоже окажешься в клетке. По соседству с ними. А когда придет время, вы вместе отправитесь к Выю.

— Зачем вам жизни этих мирных крестьян? — не унимался человек-гора, — в чем они провинились? В том, что просто молятся Господу нашему и Хранителю… так же, как вы чтите своих богов?

— О, храбрейший из благородных мужей, — донеслось из соседней клетки блеяние Аль-Хашима, — не могу не признаться, что сам я веру в Хранителя…

Возможно, он хотел сказать «не разделяю» или «отвергаю». Однако не успел. Алхимика грубо, но своевременно перебила Эдна.

— Молчи, о, пустомеля из пустобрехов, — яростно вполголоса проговорила она, — не понимаешь: в живых ведь можем остаться.

А человек-гора продолжал:

— Если кто здесь и враг вам, то только я. Это такие как я убивали вас за то, что вы не хотите принимать нашу веру. И я один готов искупить вину перед вами собственной жизнью. Отправиться хоть к Выю, а хоть даже и в преисподнюю. И там обагрить руки нечистой кровью.

Похоже, под доспехами с нарисованной пятерней скрывался очередной несчастный, коему жить надоело. Если вообще когда-нибудь нравилось. Но отдам ему должное. В отличие от Ивара и девицы из Краутхолла этот хотя бы пытался своей смертью принести кому-то пользу.

Новое вместилище — эх, как не вовремя ты встретилось! Или все-таки?..

— Хватит! — рявкнул один из жителей лесного поселка, открывая клетку, предназначенную человеку-горе, — не тебе решать, «рукоблуд».

Сразу двое лесных людей подтолкнули огромного пленника к клетке. Тот не сдвинулся с места ни на шаг.

— Значит, договориться вы не хотите, — голос человека-горы звучал угрожающе, словно не человек говорил, а лев обрел дар речи, — тогда я требую… Божьего Суда. Верните мне оружие… а если не вернете, я голыми руками любому здесь башку оторву!

И он вскинул над головой могучие руки, даром что связанные веревкой. И до чего же эта веревка показалась мне в тот момент тонкой и ненадежной. Ее, наверное, человек-гора мог вообще разорвать одним движением.

— Божий Суд? Он не для «рукоблудов»! — как помет или гнилые помидоры полетели в его сторону реплики лесных людей. Но исполина в доспехах было уже не пронять словами. И уж точно не остановить.

— Вы все! — взревел он, — найдется среди вас хоть один настоящий воин? Кто осмелится бросить мне вызов? И, быть может, победить… но если будет на то воля божья — принять смерть?! Или вы только с бабами и стариками воевать горазды? Да со святошами смиренными?

Лесные люди загомонили на разные голоса — тревожно, растерянно. Кто-то вовсе нашел неожиданный повод поскорее убраться подальше. Оно и понятно: прилюдно признать себя трусом вряд ли кому-то захочется. Но еще меньше хотелось связываться с огромным чужаком. Причем чужаком, судя внешности, отнюдь не чуждым битве.

— Ну? Что же? — вопрошал человек-гора, — неужели некому откликнуться на вызов сэра Готтарда из Фрезинбурга?

— Я готов, — вышел на поляну и выступил вперед светловолосый парень, — я, Велемир, сын Дарабора и Мавиславы, брат Драгониса, принимаю твой вызов, Готтард из Фрезинбурга. Мой брат погиб, сражаясь с «рукоблудами». Он был славный воин… и я хочу быть достойным его. Хочу тоже… пировать в Небесном Чертоге. Рядом с ним.

Ба, неужели еще один самоубийца! Определенно, пришел мой день. Оставалось выбрать, в кого вселиться. Ну, то есть, в кого — понятно: в победителя. Но в кого именно?

Ответ на сей вопрос не казался мне очевидным. Да, этот Велемир не столь могуч как Готтард. Но так и пословицу про большой шкаф никто не отменял. С другой стороны, Велемир еще молод. Чуть постарше, чем был я накануне той злополучной поездки в универ. Так что опыта боевого у него должно быть меньше.

И доспехи! Про доспехи не стоит забывать. У Велемира их нет. А с другой стороны история помнит: в моем родном мире доспехи порой не только не спасали. Но, напротив, становились причиной гибели своих владельцев.

Вопросы, вопросы… Решить их было покамест невозможно. Во всяком случае, до начала поединка.

— Готовы ли вы освободить меня и моих братьев во Хранителе? — подвел черту под вызовом Готтард, — если божий промысел дарует победу мне?

— Пожалуй… готовы, — это подал голос белый старик с посохом. Что появился на поляне внезапно, точно черт из табакерки. И никто из лесных людей не произнес ни слова поперек.

Старик обошел поляну, очертив место импровизированного ристалища. Вокруг столпились местные жители, болевшие ясно за кого. Некоторые подбадривали Велемира короткими одобрительными возгласами.

Готтарду между тем развязали руки и вернули меч — огромный, двуручный. Сделав несколько круговых движений клинком, точно примеряясь, человек-гора ступил в круг. Поступь у него была тяжелая и неумолимая.

И когда участники поединка сошлись, когда обменялись первыми ударами, мне стало ясно: они стоят один другого. А вернее, каждый из соперников хорош по-своему.

В доспехах и с огромным мечом, Готтард был подобен скале. И об эту скалу, как морской прибой, бессильно разбивались все атаки его соперника. Что касается Велемира, то он напомнил мне ветер — такой же легкий и неуловимый. Раз за разом он успешно уклонялся от атак человека-горы, кружа по ристалищу да еще выделывал пируэты мечом. Оружие у Велемира, кстати, было куда легче, чем у противника. Житель лесного поселения успешно управлялся с ним одной рукой.

Любой успешный удар со стороны Готтарда грозил Велемиру смертью. Но чтобы нанести этот единственный удар — такой возможности парень ему не давал. Уклонялся, отскакивал… и как ни в чем не бывало, снова рвался в бой. Целил Велемир в щель шлема Готтарда. То единственное, им распознанное, уязвимое место. Целил… но успеха тоже пока не снискал.

Так удары следовали за ударами, минуты за минутами. Глазами Вилланда я внимательно следил за поединком из клетки. На пару с охотником затаив дыхание. И понемногу мне становилось понятно, что время работает отнюдь не на нашего добровольного заступника. В своем, отнюдь не легоньком, облачении он стремительно выбивался из сил. На это, видимо, и рассчитывал Велемир, понемногу изматывая Готтарда наскоками, маневрами и короткими атаками. Атаками заведомо неудачными, а по сути ложными.

Что ж. Для юноши, как самурай стремящегося к смерти, лесной человек действовал толково. Когда твой соперник — бронированная глыба, а на тебе только домотканые штаны и рубаха, лучшей стратегии и впрямь не придумаешь. Неужели взамен смерти Велемир готов удовольствоваться утешительным призом в виде славы?

А стратегия, избранная им, себя оправдала. Движения Готтарда становились все медленнее и неуклюжей. И все ближе, все чаще наскакивал на него соперник. Как петух, прям… в хорошем смысле этого слова.

Наконец, сделав неудачный встречный рывок, сэр Готтард пошатнулся. Затем припал на одно колено, пытаясь опереться на меч. Но равновесия удержать не сумел. Подоспевший Велемир ударил соперника клинком в грудь. И хотя кольчугу пробить ему не удалось, но от прямого удара человек-гора завалился на спину. Для закрепления результата лесной человек снова атаковал. Уже без всякого оружия — просто ударом ноги.

Выпуская из рук меч, сэр Готтард рухнул на траву. Шлем слетел с его головы открывая лицо. Серое, потное лицо человека средних лет. Причем выбритое наголо.

— Ха! — с презрением воскликнул Велемир, — да у тебя и усов даже нет! Как у бабы… или как у младенца.

И занес меч для финального удара.

Медлить дальше смысла не было. Оставалось надеяться, что заклинание Аль-Хашима преодолеет окружности-борозды, проделанные посохом белого старика.

Заклинание преодолело. Будучи рассчитанным, видно, и на преграды посущественней. Однако, проникнув в тело лесного жителя, я успел пожалеть об этом. Треск, яркие ослепительные вспышки, жгучий жар, чередующийся с нестерпимым холодом — вот что ждало меня в новом вместилище. А чего там не было, так это ожидаемой пустоты. Все кипело, бурлило и бушевало. Буйство первозданного хаоса, иначе не назовешь.

Хаос, противоречие, внутренняя борьба не на жизнь, а на смерть. И в пучину, в эпицентр этой борьбы я имел несчастье угодить. Не знаю, правду ли говорят насчет бессмертия души. Но… о-хо-хо, как же не хочется самому это проверять!