Пансионат

Часть первая

(в прошедшем времени)

В тот вечер они бесповоротно решили развестись, скрепив бесповоротность здоровым сном в разных комнатах: он на широкой супружеской постели, она – в детской, на нижнем этаже двухъярусной кроватки. И никто не пришел среди ночи отменить решенное примирительным сексом, да, собственно, никто и не ссорился – договорились же. Они всегда умели договариваться, потому и протянули так долго вместе. Попросту неприлично.

С утра – а встала Ирина рано, очень рано, на всякий случай, – Рыжего уже не было. Значит, больше никаких разговоров без адвоката. Наверное, надо позвонить в питомник, чтобы на эти выходные не возвращали детей. Но это потом, после девяти, а пока она сварила кофе и снова забралась в разбросанную Звездочкину кровать; Рыжий-Рыжий, когда дети ночевали дома, спал наверху и, кстати, то и дело будил младшую сестру своими шуточками вроде хохочущих привидений на резинке. Эту кровать давно пора убрать отсюда. Многое в жизни давно пора менять.

Прежде всего надо было сжиться с самым главным новым ощущением: она, Ирина, теперь такая, как все. Не странная женщина, не фантастическая счастливица, не закабаленная старорежимная жена, не предводительница маленького громогласного стада, не адресат разнообразных социальных льгот, не объект всеобщей зависти или как минимум интереса – а просто дама за тридцать, каких миллион. Красивая, успешная, свободная. Просто перемена статуса, и не сказать, чтобы не к лучшему. Просто надо привыкнуть.

Со стереообоев детской смотрели, многократно повторенные, две похожие мордашки, щека к щеке: Рыжий-Рыжий и Звездочка, оба огненные, в россыпи веснушек, на пару лет младше, чем сейчас – рыжие косички у Звездочки спускались только чуть ниже плеч, а сейчас уже почти до пояса. Детей они с бывшим мужем теперь будут брать на выходные по очереди, иногда по одному, иногда кто-то обоих сразу – какой график оговорят адвокаты. А вот гулять по центральному проспекту или у городских озер все вместе – Рыжий, двое детей, похожих на него настолько, что это кажется неправдоподобным, все на них всегда оборачивались, и рядом она сама со снисходительно-гордой полуулыбкой – больше никогда не будут. Ну и что? Получается, в минусе у нас картинка, видимость, экспозиция напоказ. С этим вполне можно смириться. От этого не должно быть больно.

Ирина допила кофе, поставила чашку под кровать. Все-таки было слишком, неприлично рано, чтобы кому-нибудь звонить, что-нибудь устраивать, договариваться, разруливать, как она привыкла всю жизнь. Рано собираться на работу – офис открывался с десяти, и хорошим тоном считалось опоздать на полчасика. И Димка, разумеется, еще спал. Хотя кому-кому, а Димке ей звонить не хотелось совершенно. Теперь, когда больше не было «мужа», предмета их вечных неиссякаемых хохм, живого анекдота, плавно и щекотно граничащего с настоящей неясной угрозой, которая и побуждала к осторожности, и подзаводила… Еще неизвестно, захочет ли он ее теперь – такую. Не чужую жену, мать двоих детей, недоступную, запретную, добытую с боя, а вполне свободную современную женщину, никому не обязанную и не нужную. Такую, как все.

И, кстати, если уж совсем откровенно, а скрываться ей теперь было не перед кем и не от кого, в постели Димке о-го-го как далеко до Рыжего.

Валяться дальше становилось невыносимо, Ирина поднялась, опрокинув краем одеяла чашку с кофейной гущей, убирать не стала, прошла в спальню. Рыжий застелил кровать безупречно, он делал безупречно абсолютно все, вон, даже супругу сумел подобрать практически идеально заточенную под него, хватило на целых восемь лет. Интересно, найдет ли он себе кого-нибудь еще. А может быть, уже и нашел давно, ей никогда и в голову не приходило отслеживать Рыжего, ставить программные примочки на его почту и мобильный, чем развлекались все подружки в своих недолгих головокружительных браках. Рыжий был – ее. Она привыкла, расслабилась, вжилась в роль, которую давно уже почти никто не играет. Муж, дети, семья. Да если как следует вспомнить, им не столько оглядывались, сколько посмеивались вслед.

А она совершенно разучилась быть одна. Так, чтобы никому не звонить, ничего не решать, никого не ждать. Жить в свободном обществе – значит быть свободной от него, утверждали с апломбом все дамские таблоиды. Надо будет попробовать. Наверняка ничего слишком сложного, ведь, если разобраться, все так живут.

На тумбочке возле кровати чего-то зримо не хватало: правильно, домашнего ноутбука Рыжего, за которым он всегда зависал перед сном. Ирина порывисто прошла в ванную, заранее зная, что они окажутся пустыми, те полки, где раньше стояла мужская косметика и средства для бритья – дорогие, стильные флаконы, таких мужчины никогда не покупают себе сами, это она закрывала ими каждый его праздник. Что дарить Рыжему еще, Ирина в упор не могла придумать все восемь лет. Все-таки в этом есть что-то неимоверно странное – когда настолько разные люди живут так много времени вместе.

Да, он забрал все, можно даже не проверять шкафы, не со скрупулезностью Рыжего что-нибудь забыть. Во сколько же это ему пришлось встать, чтобы собраться? Или после того разговора он и вовсе не уснул? – а она…

А она свернулась калачиком, поджала ноги на слишком короткой детской кроватки – и отключилась, без слезы, без вздоха. И правильно. Лишнее доказательство собственной самодостаточности, лишний повод себя уважать.

Отвернула кран, напуская ванну: уход за собой – несомненное преимущество женщины, свободной от обязанности ухаживать за кем-то еще. Правда, Рыжий никогда и не требовал особого ухода; ну допустим, дети другое дело, но тех пяти дней в неделю, когда они были в питомнике, Ирине обычно вполне на себя хватало, включительно с ваннами, салонами и маникюром. Однако сколько можно всей своей жизнью опровергать стереотипы? Самое время вписаться, проверить, на чем они основаны. Возможно, проникнуться и постичь.

В прозрачную воду правильной температуры – тонкая струйка перламутрового геля, горсть ароматической соли, несколько капель пряного масла. Все это куплено самостоятельно, ни один мужчина не в состоянии подобрать женщине нужную косметику, и восемь лет ничего не меняют. Строго говоря, если исходить из объективных, ощутимых параметров жизни, пригодных для дегустации на вкус, цвет, прикосновение и запах, мужчина в ней не нужен вообще ни для чего.

Расслабиться. Полностью расслабиться – так возможно только одной, совсем одной. Медленно провести ладонями по скользкой поверхности кожи, гладкой и юной, как у любой свободной женщины в ее прекрасные тридцать пять. Красивая, ухоженная, рафинированная… как все. Ну и что?

Издалека, из комнаты, донесся сквозь шум воды сигнал мобильного, смс-ка. День начинался, кто-то уже пытался выйти на связь, может быть, даже и Димка, вот-вот жизнь окажется заполненной обычными виражами, маневрами и связями, исключающими страх одиночества. Жить в обществе – значит быть свободной от него, значит уверенно рулить куда тебе надо, именно тебе самой, и если наконец-то сброшен лишний балласт, так это лишь повысит твою маневренность и скорость. Ирина плеснула напоследок по пригоршне пены в подмышки, протянула руку, наощупь шаря ладонью по стеклянной полке: где она там, наша бритва?!..

Влажная, благоухающая и недовольная – давным-давно пора было купить нормальный женский станок! – она прошлепала в комнату, едва не вступила в кофейную лужицу и выудила из-под подушки мобильный. Сообщение было не личное и не деловое, а так, рекламная рассылка. Смешная.

«Акция «Одна сатана!» Только для вас – романтическое путешествие на двоих по цене одного! Сделайте незабываемой вашу очередную годовщину! Поздравляем!»

Похоже, адвокатам придется приложить отдельные усилия, чтобы их с Рыжим контакты убрали из всевозможных социальных и коммерческих баз, ориентированных на супружеские пары.

А до восьми лет они все же не дотянули. На две недели почти.

(настоящее)

Бетонная дорожка петляет по склону, усыпанному рыжей хвоей. То спускается вниз под неощутимым углом, то срывается вниз пролетом в четыре-пять ступенек, все они выщербленные, неровные, тут надо особенно внимательно смотреть под ноги. После некоторых пролетов дорожка резко поворачивает в противоположную сторону, и каждый раз Ирине кажется, что она идет совершенно не туда. С балкона выглядело, что площадка с качелями совсем близко, по прямой наверняка так оно и есть, но серпантин издевательски виляет туда-сюда, и бесполезно пытаться срезать путь по скользкому хвойному склону.

Она прислушивается. Детских голосов не слышно, и становится совсем уж неоправданно жутко, будто их нет и не будет, нигде, совсем. Ирина ускоряет шаги, не замечает вовремя очередной лесенки, цепляется каблуком за щербину-щель, спотыкается, чуть не падает.

Сзади ее нагоняет сначала разноголосый гомон, потом топот многочисленных ног, наконец, мощная волна чужого, возможно, агрессивного присутствия. Ирина машинально отступает в сторону с дорожки, давая им путь, потому что их слишком много, они слишком уж энергично прут к цели. Они шумно протопывают мимо, она узнает их – эта компания обосновалась в номере на том же этаже, хорошо, что не прямо за стенкой, через дверь. Три девушки и двое парней, все они ряженые, в странных, даже, пожалуй, дурацких костюмах; Ирина успевает рассмотреть только последнюю девушку, одну, без пары.

Невысокая, плотненькая, с темно-рыжими волосами, заплетенными в несколько косичек и перехваченными кожаным ремешком на лбу, она одета в холщовую хламиду с кусочками звериного меха, из-под меховой опушки торчат крепкие, короткие и кривоватые ноги, переплетенные до колена ремешками плоских сандалий. Ирине хочется ее переодеть. Под ее взглядом девушка оборачивается, она, оказывается, не такая уж молоденькая – как следует за тридцать.

Они прокатываются вниз, как локальный камнепад, замирая вдали неопределенным гулом. И тогда до Ирины доносится, наконец, другой звук. Скрип. Мерный, визгливый, резкий – туда-сюда. Качели.

В сторону от бетонной дорожки ныряет узкая утоптанная тропинка. Ирина сворачивает и почти бежит. На цыпочках, чтобы не проваливаться каблуками.

Она выбегает на детскую площадку, и Рыжий оборачивается навстречу:

– Разложилась?

Ирина кивает, не глядя. Она смотрит на детей, и ей не нравится.

От самой площадки осталось немного: полукруглая лестница с четырьмя разрозненными перекладинами, крестообразный остов карусели, расколотая деревянная скульптура, изображавшая когда-то неизвестно кого. И эта ржаво-желтая лодочка, на которой они самозабвенно раскачиваются, аварийная, визжащая хлипким верхним креплением и чиркающая днищем по гнилой доске. Она может оборваться в любой момент. А он пустил.

Гневно оборачивается к Рыжему. Тот пожимает плечами:

– Попробуй согнать.

Рыжий-Рыжий приседает, вкладывая всего себя в движение, призванное толкнуть ржавую махину вперед, на противоположном ее конце Звездочка взмывает вверх, откидывается назад, и ее косички описывают в воздухе полусолнце. Оба смеются заразительно и хрустально, перекрывая невыносимый звук ржавых петель. Они смеются впервые – с тех пор. Ирина прикусывает губу, смотрит напряженно, прищурившись, как если б ее взгляд сообщал качелям дополнительную прочность. Рыжий ступает ближе и кладет руку ей на плечо.

– Надо, – говорит Ирина. – Скажи, что пойдем на море.

– Сама скажи. Меня они не слышат.

Она глубоко вдыхает, набирая с воздухом голос полный и звучный, способный преодолеть любую преграду:

– Дети! Мы идем к морю!!!

Звездочка и Рыжий-Рыжий синхронно поворачивают конопатые лица, но не перестают ритмично приседать и раскачиваться. Ирина подталкивает Рыжего в спину:

– Останови.

Она смотрит, как он подходит вплотную к визжащему маятнику лодочки, перехватывает в движении перекладину и стопорит ее; на мгновение под свитером обозначается округлость мускула. Мужчина. Простое, ощутимое, прикладное счастье. Страшно подумать, как бы мы теперь – без него?!

Дети неубедительно ропщут. Рыжий произносит с нажимом:

– Море! – и ссаживает Звездочку на землю, перехватив подмышки; из-под свитерка выглядывает голое тело, холодно, надо заправить ей маечку. Рыжий-Рыжий спрыгивает сам, лодочка при этом опасно кренится, но отец успевает зафиксировать ее ногой. Сын приземляется на корточки, упираясь ладонями в землю, похожий на рыжую худую кошку.

– Где море?

– Там, – показывает направление Рыжий. – Не бежать!

Разумеется, сын уже бежит, наперерез, через кусты. Ирина крепко сжимает дочкино запястье. Недовольная Звездочка пытается высвободиться, что-то бурчит себе под нос. Ирина наклоняется к ней:

– Пойдем за ручку, – и Рыжему: – Догони его!

Тропинка возвращается к бетонной дорожке, снова скользит под углом вниз, а затем упирается в лестницу, узкую, длинную. Рыжий-Рыжий, наверное, ее уже проскочил, и Рыжий тоже, это хорошо, что оба. Неровные ступеньки усыпаны лимонно-желтыми копейчатыми листьями, в их ворохе теряются выбоины и щели.

– Смотри под ноги, – говорит Ирина Звездочке, а сама смотрит вверх, где сквозь черные разлапистые ветви дерева, похожие на оленьи рога с дрожащими на них кое-где золотыми копейками, проглядывает спокойное серое небо.

– Ящерка!!! – восторженно кричит Звездочка. Ирина не успевает заметить.

Лесенка заканчивается, дорожка виляет влево и теперь тянется широким асфальтом далеко по прямой вдоль невысокой каменной стены. Впереди Ирина видит Рыжего с сыном, они идут чинно, за ручку, страшно похожие даже со спины. Справа между кронами полуоблетевшего кустарника уже просматривается кусочками море. Оно все еще внизу, где-то здесь должна быть следующая лестница. Какой длинный спуск.

Рыжий и Рыжий-Рыжий впереди притормаживают, ждут. Звездочка, изловчившись, вывертывает руку и бежит к ним по пятнистому от листьев асфальту. Ирина ускоряет шаги, глядя, как Рыжий подхватывает ее на руки, подкидывает над головой и ставит на землю возле себя. Насколько ж они одинаковые – все трое. И уже неважно.

Последняя лестница – металлическая, узкая, дребезжащая. Рыжий берет Звездочку на руки, а Рыжий-Рыжий норовит поскользить вниз по перилам, Ирина едва успевает удержать его за шиворот. Хотелось бы знать, сколько лет никто не пользовался этой лестницей.

Море открывается перед ними сразу все, гладкое, скучное, сероватое. У горизонта оно светлее неба. По ровной поверхности рассыпаны мелкие искорки, это странно, потому что нигде нет солнца. Вдоль моря тянется асфальтовая набережная, вся в трещинах, буграх и заплатах. Полоска гальки вдоль побережья совсем узкая, наверное, плыж размыло штормами.

– А мы пойдем купаться?

– Нет, конечно. Уже осень, холодно.

– А те дяди купаются! И тетя!

С пляжа доносится пронзительный визг, Ирина морщится. Под ноздреватым бетонным волнорезом расположилась компания с их этажа, свои экзотические шмотки они горой побросали сверху. Парни и одна из девушек плещутся в волнах, две другие в купальниках сидят на гальке, подобрав колени и взвизгивая каждый раз, когда пологая волна доплескивает до кончиков пальцев. У обеих вислые, в складку, животы, замечает Ирина, рыхлые груди, дряблые подбородки. Не девушки, а неухоженные тетки хорошо под сорок.

Из воды выбирается, широко расставив руки, коренастый мужик с мокрыми волосами до плеч и седоватой шерстью на груди и пузе. Угрожающе движется на женщин:

– О прекраснейшие Контесса и Белора! Великий Океан требует к себе ваши ослепительные сиятельства…

– Пес, прекрати!

– Пес!!!

– И взрослые же люди, – негромко говорит Рыжий. – Не понимаю.

– Мама, я хочу купаться!

– Я тоже не понимаю. Но им, наверное, легче.

– Может быть.

– Ну ма-а-ама! Папа?!

Второй мужчина тоже выходит из моря, этот выглядит помоложе, наверное, потому что узкий, худощавый, поджарый. Мальчишески прыгает на одной ноге, вытряхивая из уха воду. Подмигивает женщинам, которые предусмотрительно отодвинулись подальше от так называемого Пса, растянувшегося ничком на гальке:

– Вода теплая, рекомендую. Белора?

– Да ну тебя, Тим! Смотри вон, чтоб Рыська не потонула.

Он оборачивается к морю и смотрит, и Рыжий с Ириной смотрят тоже. Далеко от берега мелькает в почти невидимых волнах темный шар человеческой головы, отсюда не различить деталей. Та девушка, догадывается Ирина. Вот выглядывает из-под чьего-то разноцветного бархатного платья ее короткая хламида с меховой опушкой.

– Мам, ну теплая же вода!

– Может, пускай разуются и побегают по гальке? – предлагает Рыжий.

В этот момент где-то над головой рвутся тучи и в просвет ярко обрушивается солнце. Море вспыхивает огнями, деревья и кустарники на берегу проявляются сочной зеленью, тусклый осенний пейзаж мгновенно, будто на слайде, превращается в летний. Ирина чувствует на груди лишнюю тяжесть свитера, машинально оттягивает от шеи резинку ворота.

– Только побегать по самому краю? Хорошо, мам?

– Хорошо, – разрешает она. – Штаны подверните оба. Если кто намочит, сразу идем домой.

– А джемпер можно снять?

– Сними.

Она смотрит, как Рыжий помогает разуться Звездочке, садится на корточки, подворачивая ей до колен вышитые девчачьи джинсы. Рыжий-Рыжий уже внизу, носится туда-сюда вдоль кромки воды и, конечно, в первую же секунду забрызгался с ног до головы.

Обсохший Пес сгребает в охапку Контессу, Тим присаживается по-турецки рядом с Белорой, если она, Ирина, правильно запомнила, ничего себе имена, в их возрасте просто смешно, но некоторые люди категорически отказываются взрослеть. Защитная реакция от всего, что может подбросить жизнь, и бывают ситуации – теперь-то мы знаем точно – когда оно срабатывает, когда приходится как нельзя кстати любая защита. Звездочка бежит к морю, Рыжий выпрямляется на ноги. Ирина подходит ближе и прижимается к его плечу.

Из моря вылезает, спотыкаясь, крепко сбитая девушка-Рысь, ей холодно, на нее хочется набросить полотенце. Но две парочки обжимаются, не обращая на нее внимания, и она сама находит полотенце на волнорезе, заворачивается в него, съеживается в комочек.

Дети самозабвенно гоняются друг за другом на фоне огромного моря. Солнце прячется за прозрачное облако, словно опускает вуаль. Рыжий крепче обнимает Ирину, гладит ее по волосам.

Любая защита.

(в прошедшем времени)

– Какую еще Рысь? – материн голос звучал так, что хотелось спрятаться с головой под плед и заткнуть уши. – Оля, тебя!

Она боялась, что это Тим, что он услышит, она надеялась, что это Тим, что он… Подскочила к телефону одним коротким рысьим прыжком, стараясь оттеснить мать подальше, вдавила трубку в ухо и прикрыла рукой:

– Да?

Звонила Контесса насчет фестиваля, на Рыську снова собирались повесить встречу иногородних гостей и регистрацию участников, опять не выйдет толком побывать на открытии – она со всем соглашалась, стараясь сделать разговор покороче, прижимала ко рту ладонь, изображала в сторону матери страшные жесты, но, разумеется, без толку. Контесса много чего успела наслушаться, боже мой, как стыдно, хоть и далеко не в первый раз. И когда Рыська повесила, наконец, трубку, мать только-только начинала расходиться как следует:

– …возрасте. Тебе уже тридцать шесть, подумай только, тридцать шесть! И вместо того, чтобы нормально работать, делать карьеру…

– Я работаю, – бросила Рыська. Хотя, конечно, не стоило.

– Кем?! Менеджером в отделе какого-то там планирования! Младшим менеджером! В той же точно должности, как и десять лет назад, странно, что они тебя вообще до сих пор не уволили!..

Это не моя мать, беззвучно твердила Рыська, стиснув руками виски и уставившись в окно. Моя мать – Великая Рысь из старшей ветви высокородных Фелин, у нас тройной золотой вензель на гербе, наш девиз «Выдержка и честь», а мой отец…

– Посмотри на себя! На боках сало, на голове черт-те что, чистку лица когда последний раз делала, а? – никогда! Занялась бы собой, не девчонка давно! Двадцать лет подряд маешься дурью, сколько можно уже?! От мужа-то сбежала через две недели…

– Ты тоже, – огрызнулась она. Семейная свара уверенно выходила на обычный круг. Выдержка и честь, так с ума можно сойти, выдержка и честь…

– Я, допустим, не прискакала обратно в одной ночнушке, а отсудила у твоего отца двухкомнатную квартиру и все расходы по твоему образованию! А толку, толку, спрашивается?!

В ушах запело тоненько, пока еще вполне терпимо, но уж она-то знала точно, что мать не успокоится, пока не доведет до срыва, до истерики, до полного исступления. Все в клубе сочувствовали Рыське, что она вынуждена жить вдвоем с матерью, но чем они могли помочь? – максимум пускали иногда к себе переночевать. А Тим и не предлагал никогда.

– В тридцать шесть лет все еще играть в детские игрушки, в упор не замечая реальной жизни! Это патология какая-то! Тебе лечиться надо, Оля, ты это понимаешь?!.. Куда ты собралась?

– На работу, – соврала она.

Хотя не совсем соврала – надо будет и вправду отсидеть сегодня вечернюю смену, чтобы потом получилось без проблем отпроситься на время фестиваля. Еще и это… Рыська застонала, в ушах застучало глухими ритмичными взрывами. Мать выкрикнула из соседней комнаты что-то еще, она не расслышала. Нет, куда угодно, лишь бы подальше отсюда.

Втянула живот, застегивая молнию на джинсах. Ну и что? Гибкой, тоненькой и стройной должна быть какая-нибудь Пума, Пантера, а не Рысь. Благородное происхождение проявляет себя не во внешности, как уверена почему-то эта блондинистая сучка Белора, на себя бы посмотрела! – а в душевной высоте. Выдержка и честь.

…На улице было слишком много людей. Всегда их было слишком много, и Рыська уже отчаялась пытаться обмануть город, выходя из дому в часы, равноудаленные от всех суточных пиков, повсюду опаздывая и постоянно нарываясь на выговоры, даже в клубе – все равно не помогало. Людей было слишком много вообще. И особенно в метро.

Метро находилось в десятке метров от их дома, оно втягивало в себя толпу, словно голодное чудовище, и назад, конечно же, выпускало не всех. Рыська боялась ездить в метро с тех пор, как прямо при ней, буквально в нескольких шагах, две девчонки, взявшись за руки, прыгнули на рельсы перед самым поездом. Об этом случае несколько недель подряд кричали уличные мониторы и вообще все масс-медиа, мама нарочито громко включала телевизор, и даже у Контессы, куда Рыська напросилась тогда ночевать, все только об этом и говорили. На какое-то время самоубийства в метро стали регулярными, пока власти не поменяли повсюду таблички на «ищите другой выход».

Рыська глянула на электронные часы при входе, удостоверилась, что сильно опаздывает – и пошла пешком.

Она шла вдоль бесконечных витрин проспекта, стараясь смотреть в ту сторону, так в поле зрения попадали не все встречные люди, а только те, что отражались во фрагментах зеркал. Расположение витрин Рыська помнила наизусть, а одну из них – бутик средневекового платья – даже любила, всегда притормаживала посмотреть. Складки бархата, темное золотое шитье, сафьяновые длинноносые туфли. Контесса и Белора одевались именно здесь, хотя уважающие себя члены клуба шили себе одежды сами и с гордостью демонстрировали с изнанки швы ручной работы. У Рыськи тоже было самодельное бархатное платье, лиловое с желтым, но оно предназначалось лишь для больших ежегодных балов, когда благородные Фелины принимают человеческий облик. Обычно же она надевала в клуб свою шкурку Рыси, в которой чувствовала себя, как в единственной родной коже. Не то, что сейчас.

В витринных зеркалах мелькали все-таки слишком многочисленные люди и почти никогда – она сама. Рыська просто не успевала заметить, отследить, опознать себя такую, и это было страшнее всего. Город стирал ее, нивелировал, растворял в толпе. Город не хотел знать ее настоящего имени и облика, он перемалывал ее точно так же, как и сотни тысяч других оль, наташ и лен, давая тем самым основание для панического страха: а вдруг она и вправду точно такая же, как и все они?! Такая, как все. В той реальной жизни, которую, по всеобщему мнению, стоило бы признать и принять – в тридцать шесть лет.

Эти трагические для матери тридцать шесть на самом деле были сущей абстракцией: годы нанизывались друг на друга незаметно, считаясь большими королевскими балами, выездными играми, местным международным фестивалем – готовиться к нему всегда начинали за полгода, а планировать чуть ли сразу же после закрытия. Этим фестивалем Рыська особенно гордилась, она сама же когда-то его и выдумала, конечно, не одна, с друзьями из клуба, в каком это было году?… вот именно. Но ничего же с тех пор не изменилось! И в первую очередь – она сама.

Притормозила напротив очередного зеркала, прищурилась: чужая коренастая фигура в джинсах и мешковатом свитере, одутловатое пятно блеклого лица, да какая разница? Все равно это не она, не Рысь. И наплевать.

Завернула за угол и вышла на центральную площадь, отсюда до офиса топать еще два с половиной квартала, минут двадцать, не имеет значения уже. Гигантские мониторы по периметру площади завлекательно анонсировали новые подробности секс-скандала в элитном детском питомнике, сенсационную находку оторванной женской головы в парке аттракционов, шокирующие показания подозреваемых в деле о двенадцати миллиардах, интимное видео из регионов, пострадавших от селевого потока… С реальной действительностью у Рыськи были свои взаимоотношения. Она старалась по мере сил поменьше трогать эту самую реальную действительность и надеялась, что и та оставит ее в покое. Опустила пониже голову, спасаясь от мониторов, расположенных и подсвеченных с точным расчетом на притяжение всех до единого взглядов в радиусе площади.

Зажмурилась, сморгнула – и увидела Тима.

Тим в красно-синем костюме менестреля сидел на парапете возле сухого фонтана и наигрывал что-то на мандолине; шум и гудение площади глушили звук, и казалось, будто длинные пальцы Тима передвигаются по ладам и струнам без всякой цели и смысла. В треугольной шапке возле его худых ног, обтянутых разноцветным трико, лежало несколько скомканных бумажек и горсть монет. Люди, пугающе-огромная армия людей, проходили мимо него, не замечая, задрав подбородки к уличным мониторам. Впрочем, Тим тоже не обращал на них внимания. Играл, как будто он был здесь один. Рыська подошла ближе и услышала отзвук слабого голоса струны.

Она стояла рядом и слушала, забыв о времени, о работе, обо всем. Тим ее, конечно, не видел. Обычная девица, каких полгорода, только неухоженнее и старше. А он был – менестрель. Настоящий, единственный, не отсюда.

Тим доиграл одну балладу, начал следующую. За все время никто не бросил ему ни монетки, и Рыське вдруг пришло в голову, что они, возможно, смотрят на нее, которая стоит и слушает его просто так – по какому праву? Чем она, спрашивается, не такая, как все? Поспешно сунула руку в вязаный мешочек на груди, вытащила наощупь купюру и, не посмотрев, какую именно, подошла ближе и опустила в Тимову шляпу.

– Рыська?

Вскинула голову, их глаза встретились. Тим улыбался. Было что-то совершенно невероятное, фантастическое в том, что он вот так взял и узнал ее. Хотя, наверное, если разобраться…

– Ты куда сейчас?

– На работу.

– Подожди, я тебя проведу. Хватит уже на сегодня, – длинным носком туфли он подвинул к себе шляпу, сгреб купюры в ладонь. – Ну нифига себе! Рыська, мы богаты! Кофе хочешь?

Он пружинисто вспрыгнул на ноги, высыпал мелочь в кожаный кошелек на поясе, надел шляпу, забросил за спину мандолину. И они пошли вдвоем через многолюдную площадь – менестрель Тим Среброголосый и она, Рысь, последняя из высокородных Фелин, – и какая, к черту, разница, если не каждый и не сразу мог разглядеть ее под случайной, неправильной одеждой?

– Кстати, Рыська, – заговорил Тим. – Тут свалилось одно предложение, на миллион. Вот слушай…

(настоящее)

Она выходит из теплой и плотной, словно ведьминское варево, неправдоподобной ноябрьской воды – и съеживается, ждет холода, но вместо этого по всему телу взрывается дивное ощущение легкости и упругости, абсолютной свободы, неподвластности ничему. Но только на мгновение, а потом холод все-таки бьет под грудь, в чашечки мокрого купальника, пронизывает, пробирает насквозь. Рыська ищет на волнорезе полотенце. Закутывается в него и так сидит, не шевелясь и думая о том, что мокрый купальник лучше все-таки сразу снять. Тем более что никто на нее не смотрит.

Все они заняты друг другом. Теперь уже намертво, навсегда.

– А что, – громко говорит Пес, не убирая волосатой лапищи с груди Контессы, – кто-нибудь знает, во сколько у нас жратва?

– Фи, – откликается Контесса.

– Я хотел сказать, ведомо ли кому-либо из вас, в котором часу высокородным господам предложат обильную трапезу?

Все они смеются. Море мерно перекатывает гальку по линии прибоя. Купальник становится ледяным, и Рыська зябко подтыкает полотенце.

– Вроде бы в два, – лениво роняет Белора. – А сколько сейчас, Тим?

– Без четверти.

– Мяв. Тогда пора облачаться.

Белора встает, ее тяжелая грудь подпрыгивает и колышется от этого движения. На ее, Белоры, месте Рыська не стала бы показываться кому-то без корсета. Тим поднимается за ней, почти одновременно, без паузы и зазора. Идет к волнорезу, как привязанный. Сейчас она попросит его подержать полотенце. Потом затянуть корсет… бррр. Рыська отворачивается и смотрит на детей, старшего мальчика и девочку помладше, рыженьких, босых, счастливых, с визгом убегающих от маленькой волны. Дети, наверное, ничего не понимают. Но зато можно себе представить, как страшно сейчас с детьми.

На пляж спрыгивает с парапета веснушчатый мужчина, берет детей за руки, что-то втолковывает им, нагнувшись, они упираются, не хотят уходить. У волнореза громко хохочет, переодеваясь, Контесса, Пес нарочито заглядывает поверх импровизированной занавеси из своего плаща, который сам же и держит в руках, – и чего он там, спрашивается, не видел? На Белору и Тима Рыська не смотрит. Прижимая подбородком край полотенца, с трудом стягивает купальник, он цепляется за кожу, скручивается в жгут. Надо было сначала взять с волнореза белье и одежду. Она поднимается с гальки и, спотыкаясь, идет к остальным, похожая на белое привидение.

– Проголодалась? – спрашивает Пес. – Водичка ничего так, скажи? Бодрит.

– Чтоб вы не попростужались все, – заботливо говорит Контесса. – Я готова, подержи Рыське теперь.

– Не надо, – высунув из-под полотенца кисть руки, она подцепляет с теплого бетона свою родную шкурку и сандалии. Снова отходит подальше. Детей на пляже уже нет, волны размывают построеную ими несерьезную башенку из круглых камней.

Одевшись и прождав битый час наводящих красоту Контессу с Белорой – обед, конечно, давно уже идет, прикидывает Рыська, часов у нее нет и не было никогда, – все начинают подъем по бесконечным дорожкам и лесенкам, процесс куда более ощутимый, чем спуск. Высокородные дамы судорожно дышат в тесных корсетах, шумно переводит дыхание грузный Пес, – а ей, Рыське, легко и свободно, свежий вкус моря висит у нее где-то в гортани, тянет вверх, словно проглоченный воздушный шарик. Она обгоняет всех, оглядывается на верхней ступеньке очередного пролета, встречается глазами с Тимом. Он, конечно, тоже давно взбежал бы на самый верх, но вынужден вести под руку Белору, повисшую неподъемной гирей на его локте. Рыська ждет.

Когда они подходят к корпусу, серовато-палевой кубической глыбе в змеистых трещинах и прямоугольных наростах балконов, на ступеньках пусто, лишь один немолодой дядька докуривает сигарету у перил. Щелчком сбрасывает окурок в вечнозеленые кусты внизу и скрывается в дверном проеме.

– Все уже сожрали, – трагически предполагает Пес. – Рряв!

Они входят в вестибюль. Квадратная тетка за стойкой с ключами смотрит неприязненно.

– Вы не подскажете, как пройти в столовую? – спрашивает Тим.

– Номер, – без выражения отвечает она.

– Что?

– Какой номер?

– У нас? Двадцать седьмой, – учтиво вступает Контесса. – Полулюкс, южный.

– Почему не сдали ключ?

– А смысл? Мы же все вместе уходили, – Пес изнывает в нетерпении. – Столовка у вас где?

– Ключ сдавать на вахту, на обед не опаздывать, второй этаж налево, чтобы в последний раз, – монотонно говорит тетка. И умолкает, как будто в ней закончился завод.

Столовая большая, просторная, заполненная хорошо если на треть. Они присматривают себе столик у дальней стеклянной стены, в которую влипают с той стороны разлапистые листья южных деревьев. Стол накрыт на четверых: какие-то салатики, компоты, глубокие тарелки, ложки, общая алюминиевая супница на всех. Пес с невнятным рычанием брасается за стол первым, оттеснив дам, Контесса возводит глаза к потолку и жеманно опускается рядом, Белора протискивается к стеклу, увлекая за собой Тима.

Рыська остается стоять.

– Придвинь себе стул, – советует жующий Пес. – И тарелку возьми с того стола.

Бородатый мужчина в фартуке, громыхая, развозит на тележке порции второго. Сумрачно смотрит на Рыську из-под мохнатых бровей:

– Переставлять нельзя.

За соседним столиком с аппетитом доедают первое трое молодых парней. Один из них, ушастый, с наглыми черными глазами, широким жестом загребает воздух в сторону Рыськи:

– Девушка, идите к нам! Тут не занято.

– Пока, – уточняет второй, худенький и в очках. Все трое смеются.

Она сглатывает, кивает и садится рядом с ними. Не все ли равно.

Парень в очках придвигает к ней супницу, Рыська набирает себе тарелку борща, он, неожиданно для столовской еды, пахнет одуряюще вкусно. Голод становится зверским, вот что значит купаться в ноябре, и на какое-то время вытесняет собой все. Ни как кого не обращая внимания, она целеустремленно молотит ложкой и зубами, обсасывает мясо с кости, вгрызается в черный хлеб.

А ребята за столом смотрят вдаль поверх ее головы:

– Клевая вон та, которая с краю.

– С какого?

– Ну, с красивыми ногами.

– Ага. Убей мне того ковбоя.

– С челкой, дурик!

– А-а. Не знаю, по-моему, вторая как раз больше ничего. Третий размер!

– Вы из какого номера?

Последний вопрос адресован Рыське, но доходит до нее не сразу. Спрашивает белобрысый, в очках. Она лихорадочно пережевывает и проглатывает то, что во рту и отвечает с опозданием:

– Двадцать седьмой.

– Ух ты! Соседи. Мы из двадцать шестого, как раз напротив. А вы кто?

– То есть?

– Ну, вы же, наверное, эти, как их… ролевики, реконструкторы?

– Ролевики.

– Прикольно. А мы студенты. Я Стас. А это Игорь и Андрей.

Игорь и Андрей поворачивают головы, среагировав на свои имена, кивают и снова отвлекаются на молоденьких девочек у противоположной стены.

– Рысь.

Все трое опять смотрят на нее в легком ошалении, с цивилами оно всегда так. Потом Стас кивает:

– А, ну да. Очень приятно.

– Он нам второе думает везти или как, этот хмырь? – риторически спрашивает самый высокий из них, кажется, Игорь. Привстает, выискивая хмыря с тележкой сканирующим взглядом.

– Привезет, – успокаивает его Стас. – В нем же программа, все четко, без глюков.

– Ага, два раза.

– Ну слушай, не допускаешь же ты мысли, что они люди.

– Кто? – спрашивает Рыська.

Стас загадочно понижает голос:

– Эти, которые здесь работают. Ну, персонал.

Из его дальнозорких очков со значением глядят в упор большие и выпуклые, как у стрекозы, голубые глаза. Это он так шутит, наконец доходит до Рыськи. Ну и дурак. Нашел, где и когда.

Она смотрит на своих. Пес чуть ли не влип всей мордой в тарелку с борщом, Контесса аристократично поклевывает салатик, а силуэты Тима и Белоры обозначаются темным и матовым на фоне стекла, без лиц, без деталей. Там, за стеклом, замечает Рыська, начинается дождь, всю стену равномерно обседают прозрачные бусинки капель.

К соседнему столу подъезжает тележка, хмурый мужик протягивает Тиму тарелку, тот ставит ее перед Белорой. Рыська отворачивается.

– Мы типа раньше пришли, – недовольно бормочет Игорь.

– А те, кто сзади нас, уже едят! – с готовностью подхватывает ушастый Андрей. Стас морщится.

Через две минуты лязгающая тележка подкатывает и к ним. Официант, Рыське он скорее напоминает служителя морга, точными движениями автомата выдает на стол четыре тарелки второго, курицы с рисом. Рыське достается кусок грудки, она больше хотела бы ножку, но попросить поменять порцию не решается и только говорит:

– Спасибо.

Мужик не реагирует, тележка дребезжит дальше по столовой. Стас глядит на Рыську глазами грустной стрекозы. Поясняет:

– Они не могут быть людьми. Людей больше не осталось, только мы. Это данность, надо привыкнуть.

Андрей советует ему заткнуться. Получается невнятно из-за волокон мяса, застрявших у него в зубах, где он безуспешно ковыряется языком. Игорь ест сосредоточенно, спортивно, без лишних движений. Рыська смотрит в тарелку. На куске мяса дрожит лоскут пупырчатой кожи, омерзительный, жирный. Рыська залпом выпивает компот и встает из-за стола.

– Приятного аппетита, ребята.

– Спасибо, – отзывается за всех Стас. – Увидимся еще.

Уже в холле она вспоминает, что у нее нет ключа от номера. Останавливается подождать своих. Здесь тоже одну из стен почти полностью занимает огромное окно, в него стучит мелкий и мерный дождь. Деревья в окне по-осеннему гнутся под низким небом. Так странно: купались меньше часа назад, и было почти лето. Терпкого вкуса моря внутри теперь, после обеда, Рыська совсем не чувствует.

Люди начинают тянуться к выходу. Мимо нее проходят две старушки, крупная и сухонькая, беременная женщина, парочка миниатюрных японцев, седовласый импозантный мужчина, та семья с пляжа, с веснушчатыми детьми, две девушки в мини, на которых пялились ребята за столом… Наконец, появляются Контесса и Пес. Наевшийся до отвала, довольный, масленый, Пес приобнимает Рыську за талию и шепчет интимно в шею:

– Благородная Рысь, имеется заманчивое предложение прогуляться в близлежащий магазин с целью пополнить запасы полусухого красного и соответственной закуси. Идемте с нами!

Она оглядывается к окну:

– Дождь.

– Ерунда. – Пес настроен решительно. – Зато потом будет чем согреться.

– А… – Рыська смотрит в дверной проем столовой.

– А Белора и Тим подождут в номере, – приглушив голос, со значением говорит Контесса.

Так. Понятно. Рыська отступает к окну, отворачивается, сглатывает незаметно. На стекле обозначается ее отражение, темный силуэт с искрами хищно сузившихся желтых глаз. Никогда. Ни за что.

– Ключ у них? – спрашивает она, и голос умудряется не дрогнуть.

– Идиот, рряв! – отзывается за спиной Пес. – Вечно забываю про этот ключ. У меня.

– Сейчас будут идти, отдашь, – советует Контесса.

Рыська совершает резкий поворот:

– Давай сюда. Я за зонтиком сбегаю.

– У тебя даже зонтик есть? Нифига себе, запасливая…

Дальше она не слышит. Выхватывает из его руки деревянную грушу и бежит вверх по лестнице. Соображает, что поднялась на третий этаж, возвращается, сворачивает в правое крыло. Перед дверью номера напротив как раз толпятся вернувшиеся с обеда студенты, и Рыська кивает им радостно, как если бы они не виделись несколько дней. Отпирает дверь, входит в номер, полутемный и мрачный, сырой и пахнущий дождем из-за незакрытого, наверняка опять Пес позабыл, проема, ведущего на балкон.

Она прикрывает балконную дверь, включает свет в обеих комнатах, номер сразу становится внутренним и уютным, отдельным от всего остального мира. На судьбу которого уже не повлияет никто. Но если есть еще в жизни что-то важное и значимое, пускай на чей-то чужой взгляд и мелкое, стыдное, недостойное, несовместимое с благородным происхождением и женской гордостью… но оно есть, есть! – и она сделает все, что в ее слабых и смешных силах. Она не допустит. По крайней мере, сегодня, сейчас.

И никогда.

Они входят. Шепчутся в прихожей. Затем Тим подает голос:

– Рыська, ты тут?

– Уже уходишь? – спрашивает, входя и улыбаясь, Белора.

Рыська встает с дивана и еще шире улыбается им навстречу:

– Нет. Я никуда не ухожу.

(в прошедшем времени)

Весь пол был завален распечатками, через которые Андрей сначала попробовал было переступать, а потом плюнул, прошагал через комнату прямо так, оставляя на бумаге рубчатые следы кроссовок. Игоря он обнаружил на диване у окна, лежащего ничком, с головой под пледом, дрыхнущего без задних ног, из-под пледа торчащих. Ну-ну.

Хохотнул и с размаху возложил руку ему на плечо.

Игорь взвился, как ужаленный, взмахнув клетчатыми крыльями, несколько распечаток спланировали на пол. Нетбук, с которым он, оказывается, спал в обнимку, накренился и поехал к краю, Андрей едва успел его подхватить и получил ошалелое «спасибо».

– Однако, – произнес он, обозревая окрестности.

– Занимаюсь, – скорбно отозвался Игорь. – Всю ночь зубрил. И еще четырнадцать тем.

– Ты псих.

– Ты не понимаешь, – Игорь выпрямился на диване и отчаянно тер виски. – Батя вчера звонил. Он узнал откуда-то про Светкин аборт.

– Ну и что?

– Ну и все! Сказал, что не вложится в модуль. Вообще не вложится, прикидываешь?!

Некоторое время Андрей думал. Сначала молча и неподвижно, торча, как дурацкий столб с оттопыренными ушами, посреди белого в мелкий шрифт и столбики формул безбрежного моря, потом огляделся по сторонам, узрел неподалеку стул, собрал с него распечатки стопкой на подоконник и оседлал спинкой вперед. И запустил мыслительный процесс вслух:

– Ну, чтобы вообще, это маловероятно. Максимум урежет сумму в воспитательных целях, но не ниже проходного балла. Иначе получается что?… три года псу под хвост, его же бабки, которые, если ты завалишь, никто ему не вернет. Не может же он, в самом деле, рассчитывать, что ты не завалишь.

– Его заклинило. Говорит, в его время студенты учились своей головой.

– Ага, и женились по залету.

– Я идиот, – Игорь зажмурился, взъерошил волосы. – Она же тогда говорила, что…

– Ты идиот, – согласился Андрей.

Некоторое время они сидели молча. День за окном был веселый и яркий, вообще-то Андрей заглянул сюда, потому что намечалась грандиозная пьянка на природе, обещавшая плавно перейти в черт знает что на даче у одной девчонки, давно неравнодушной к Игорю, а ее лучшая подружка-симбионт – порознь их никто никогда не видел – была очень даже себе ничего… В общем, получалась какая-то ерунда. И всего лишь осенний модуль, снисходить до которого по жизни считалось стремным для нормального студента. Совершенно не укладывалось в голове.

– Который час? – спросил Игорь.

– Полчетвертого, – на пикник собирались к пяти и, по идее, было еще не все потеряно. – Я точно тебе говорю: забей. Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Он вложится, вот увидишь. Пускай не по полной, но…

– Ты не знаешь моего отца. Полчетвертого? Пойду умоюсь, сейчас должен Стас прийти.

– Нафига?

Игорь поднялся с дивана, выпрямился во весь свой неотразимый для девчонок рост и направился в сторону душевой, тоже сначала стараясь по-журавлиному ступать в просветы между распечатками, а потом плюнул и зашагал просто так; листы бумаги липли к его босым потным подошвам. Скрылся за дверью, расписанной разнообразной смешной похабщиной, оттуда донесся шум воды и его приторможенный ответ:

– Заниматься будем вдвоем.

– Ага. Ну, тогда я пошел. Эти изысканные утехи противоречат моим религиозным убеждениям.

Андрей привстал, громко пошарудил под собой ножками стула, потопал ногами по полу, но с места не двинулся. По его коварному расчету, когда Игорь, уже окончательно простившийся с радостями жизни, выйдет из душа, самое время будет развернуть перед ним сверкающую перспективу пикника и девчонкиной дачи. Хотя про дачу, возможно, так сразу и не стоит, перешугается еще – после фокуса, выкинутого этой дурой Светкой…

Но тут хлопнула входная дверь, и появился Стас.

– Привет.

– Привет, – полуобернувшись, отозвался Андрей. – Игорь в душе, а я ухожу уже.

Стас был, если разобраться, нормальный парень, без особых тараканов и завихрений, и все равно в его присутствии сразу становилось не по себе, как в обществе экзотического насекомого, о котором не известно точно, ядовитое оно или просто странное на вид. Стас, единственный на их курсе, учился на внеконтракте: не по социалке или госгуманитарной квоте, а на чистом внеконтракте, то есть без каких-либо взносов вообще. О своих предках он особенно не распространялся, но, по слухам, семья была вполне обеспеченной. Просто они не считали целесообразным вкладываться в сессии и модули по системе образовательного тотализатора – их сынуля все блестяще сдавал сам. Учил темы, решал задачи, писал рефераты и курсовые, даже лабораторные выполнял!.. Зачем ему это было нужно, никто на курсе категорически не мог постичь. Разумеется, со Стасом не дружили; правда, и обструкции не подвергали, кому он нужен?… Он был сам по себе – с первого курса. Кажется, его устраивало.

– Никакой системы, – пробормотал Стас, оглядывая бумажные горы. – Фиг что-то усвоишь. Ладно, будем устаканивать.

– Я пошел, – Андрей слез, наконец, со стула. Почему-то при Стасе было стремно топать к выходу прямо по распечаткам.

Тем временем тот присел на корточки возле дверей, как раз поперек дороги, поправил на носу очки (очень усиливавшие его насекомовидность; как будто человеческая цивилизация не изобрела линз и лазерной коррекции) и принялся аккуратно разбирать бумажки по нескольким стопочкам. Из ванной показался Игорь с мокрой взъерошенной головой, поднял раскрытую пятерню, и Стас кивнул ему, глянув исподлобья:

– Движется?

– Какой там, – Игорь страдальчески махнул рукой.

– Это потому что у тебя нет навыка. На самом деле ничего сложного. Короче, для начала надо разобрать материал по темам. Понял? Давай.

– Ага.

Игорь, сложившись вчетверо, присел рядом, и теперь они вдвоем совсем уж глухо отрезали Андрею путь к отступлению. Хотя, честно говоря, уходить ему пока не очень-то и хотелось. Что-то в этом было: вот так, восседая на стуле (ну да, он снова сел), оперев подбородок на скрещенные пальцы, взирать сверху на них двоих, бессмысленно ползающих по полу. С иррациональным удовлетворением остро ощущая свою нормальность, принадлежность к большему и лучшему пласту человечества, живущему по логичным, понятным и приемлемым для каждого правилам. Он, Андрей – такой, как все нормальные люди. Он учится в престижном вузе на общих основаниях, его предки регулярно вкладываются в тотализатор и образовательный счет, обеспечивая сыну четко определенное достойное будущее и полнокровное настоящее. Сейчас он посидит еще немного вот так, а потом отправится гулять в хорошей компании таких же, как и он, обычных студентов, хороших парней и красивых девчонок, пока эти двое психов…

– Про синтез-прогрессор слыхали? – спросил Стас.

Игорь, пыхтевший над распечатками, обалдело вскинул и снова опустил голову.

– Вообще да, – откликнулся Андрей. – А что? Какие-то новости?

– Вроде бы отложили запуск еще на неделю. Там вскрылся недобор по профильным специалистам в дубль-составе. Журналисты раскопали, в последний момент. Теперь ищут кандидатов, – он выпрямился и, смешно выпятив губу, поддунул снизу под очки. – Черт, был бы я на пятом курсе…

– Будешь, – равнодушно пообещал Андрей. Игорь, доползший к его ногам, пришлось убрать их поглубже под стул, трагически-шумно перевел дыхание. – Он же к тому времени не рванет еще. Вы заниматься хотели? Я, наверное, мешаю.

– Колоссальный дефицит профильных, – пробормотал Стас. – Образовательные счета зашкаливают, а вот практических знаний по дисциплинам… Ну да, надеюсь, не рванет.

Игорь выпрямился во весь рост – Андрею сразу стало неуютно сидеть – и с размаху швырнул пачку распечаток на диван. Нащупал на стеллаже расческу, причесал высыхающие волосы и стал немного похож на человека:

– Нет, я не понимаю. Ну и гоняли бы сдавать модули тех, кто мечтает работать на синтез-прогрессоре! Нормальным же людям, извини, Стас, это нахрен не надо! Какого черта?!

Стас пожал плечами:

– Такова отечественная образовательная система. Если ты завтра завалишь, твой счет обнулится нафиг. Это данность. И твой отец – тоже данность, а возмущаться данностями как минимум неразумно. Так что давай приступим, в конце концов.

Это был намек, и Андрей, прощально подняв дощечкой ладонь, наконец, вышел из комнаты. Общежитие в такой день, ясный и полный солнца, разумеется, стояло пустое и гулкое, словно кокосовая скорлупа. Студенческие годы, лучшие в жизни, феерично пролетали сейчас у кого-то в хорошей компании за сдвинутыми банками светлого пива, у кого-то на лавочке в парке с любимой девчонкой, или, кому больше повезло, у нее же на хате в отсутствии предков, кто-то жарил сосиски на костре и орал хором песни в лесу у озера, кто-то готовился всю ночь отрываться в клубе, а кто-то намеревался и рвануть после модуля в жаркие страны по какой-нибудь из студенческих программ, имя которым нынче легион… Проходя мимо вахты, Андрей дернул со стойки несколько ярких проспектов, по общагам часто распространяли самые выгодные предложения, каких не очень-то выцепишь и в Сети. Пока народ будет собираться, пока оргмомент и туда-сюда, почитаем. Жаль, что не удалось выцепить Игоря, в одиночку всегда сложнее подъезжать к двум симбиотическим девчонкам… ну, не то чтобы он, Андрей, особенно комплексовал из-за роста и ушей…

Он шел по улице студенческого городка, такой, как все – молодой, свободный и довольный жизнью, впереди был при любом раскладе отличный вечер и огромная, ясная, как сегодняшний день, расписанная наперед жизнь.

Ребята и девчонки на пятачке за углом приветственно замахали руками, завидев его.

(настоящее)

После дождя внезапно вспыхивает солнце. Как будто за окном врубают мощный прожектор. Усеянное каплями стекло, как призма, дробит солнечный луч на яркие цветные искры. Андрей жмурится, садится на раскладушке – на жеребьевке ему не повезло, да и сам номер им достался так себе, северный, без балкона, и, прямо скажем, тесноватый для троих, – и предлагает:

– Пошли покурим.

– Внизу? – без энтузиазма откликается Игорь. – А смысл? Девчонки так быстро не выползут, я тебе точно говорю.

– Зато не пропустим. Кто первый встал, того и тапки.

– Ладно, – Игорь потягивается, он успел слегка вздремнуть. – Пошли.

Стаса в номере нет. Он ушел сразу после обеда, еще в дождь, сказал, на разведку. Ну так тем лучше. Андрей набрасывает ветровку с капюшоном, мимолетно косится в зеркало: выглядит стильно и маскирует уши. Игорь шнурует кроссовки и выходит из номера следом за ним.

На мокрой веранде одуряюще пахнет свежестью и южной листвой. У перил стоит женщина, на плечах у нее накинут длинный бирюзовый плащ, из его складок выпукло, будто остров, выступает большой живот. Игорь досадливо морщится. Андрей подмигивает ему у нее за спиной, подходит к женщине и спрашивает с рыцарской галантностью:

– Вы не будете возражать, если мы с товарищем закурим?

– Нет-нет, я уже ухожу, – быстро, почти испуганно откликается она и, отлепившись от перил, начинает поспешно спускаться по ступенькам в парк.

– Тьфу ты, – Игорь роется в карманах. – Сигареты забыл.

– Держи, – Андрей делится из своей пачки, внутри остается одна-единственная, с примятым фильтром. – Ты не слышал, говорят, где-то здесь магазин есть?

– Магазин? Откуда?

– Не знаю. Что-то такое фрики болтали за соседним столом… ну, эти, ролевики. А с другой стороны, почему бы и нет? Пансионат же стоит.

Игорь затягивается, пускает длинную струю дыма:

– Пансионат именно что стоит. А в магазин должны идти откуда-то поставки, товарооборот… нереально. Мне так кажется.

– Думаешь, все и вправду настолько?

– Ну, Стас вообще говорит…

– А ты его побольше слушай. О, внимание. Кажется, идут.

За их спинами раздается двойной характерный цокот, звук, не издаваемый ничем, кроме каблучков молоденьких, не старше двадцати, стройных девчонок. Игорь и Андрей курят, не оборачиваясь. Предварительные перемигивания уже имели место за обедом, теперь по всем правилам девчонки должны пойти на контакт сами.

Звонкий цокот пробарабанивает по ступенькам мимо. Одна из девчонок, та, что потоньше и с челкой, как ни в чем не бывало, спускается вниз. Но вторая – йес! – притормаживает рядом с ними:

– Как там, дождя уже нет?

Андрей с готовностью оборачивается. На девушке короткая спортивная куртка, молния расстегнута, из декольте невидимой маечки во всей красе сверкает ослепительный третий размер. Поднимать глаза к ее лицу представляется делом совершенно необязательным и как минимум неспешным.

– С деревьев может и накапать, – глубокомысленно отвечает он. – Вы куда, гулять?

– Ага, хотим пройтись по парку, – говорит девчонка. Где-то на краю бокового зрения маячит ее белозубая улыбка.

– Ань, ты скоро?

Девушка внизу, у основания лестницы, задирает голову, смешная, сокращенная в ракурсе. Игорь посылает ей прицельную улыбку. Андрей переглядывается с приятелем: ну вот, кажется, разобрались. А нашему разведчику Стасу пускай остаются ролевички, как раз в его вкусе. И еще старушки с третьего этажа.

– Иду!

Она спускается – цок-цок – на пару ступенек вниз и оглядывается через плечо. Теперь Андрей видит каштановые кудряшки, курносый носик, ямочки на щеках. Подмигивает в ответ:

– Не возражаете, если мы вас проводим? Меня Андрей зовут.

– Аня.

Та, что внизу – Марьяна. Они вчетвером идут по дорожке, заклеенной, словно аппликация, прибитыми дождем мокрыми листьями. Деревья стоят тяжелые, полные влаги, которая при малейшем движении ветра холодным душем проливается вниз. Аня визжит и на третий-четвертый раз все-таки сдается, застегивает по шею молнию курточки, пряча ослепительное декольте. На повороте, где дорожка переходит в короткую выбоистую лесенку, девчонка с третьим размером совершает незаметный, но однозначный маневр, а именно подбегает на несколько шажков вперед и оказывается в паре с Игорем. Тьфу ты черт, и так всю жизнь.

– А ты, наверное, играешь в баскетбол?

Что там плетет в ответ Игорь, скрадывает шум ветра в дождливых кронах. Поотставшая Марьяна зябко ежится, ее влажная челка распадается на отдельные пряди. Ноги в туфлях на высоких каблуках она опускает на ступеньки осторожно, словно идет по воде. Кстати, ноги очень даже ничего себе.

– Как тебе здесь? – спрашивает Андрей, на всякий случай подтянув веревочку на капюшоне.

Марьяна оборачивается испуганно. У нее большие и чуть раскосые карие глаза, похожие формой на косточки яблок.

– Здесь?

– Ну, море, парк, пансионат. Нравится?

– Море… да.

– Мы с Марьянкой хотели искупаться, – доносится спереди Анин щебет. – Вон, даже купальники взяли, – судя по движению и звуку, она расстегивает молнию и чего-то там Игорю демонстрирует, вот блин. – Но бррр, холодно после дождя.

– Ты не замерзла? – Андрей подвигается ближе к Марьяне.

Она отрицательно мотает головой:

– Нет.

Ускоряет шаги, попадает каблуком в какую-то трещину, теряет равновесие, беспомощно взмахивая руками; конечно же, он придерживает ее под локоть. Ловит робкий благодарный взгляд: записать в актив, присовокупить к коллекции. Правда, девчонка тут же высвобождает руку, но времени у них впереди еще много. Если подумать, капец, сколько у них теперь времени.

– Ты где-нибудь учишься… училась?

– Да. На медицинском.

– Круто. А мы с Игорем на физмате, третий курс.

Марьяна молча кивает. Примороженная она все-таки, Анька гораздо лучше, вечно все лучшее достается Игорю. Они идут впереди уже в обнимку, и его рука ненавязчиво съезжает по скользкой курточке с талии куда пониже. Долетает хихиканье и обрывки непринужденной болтовни. Скотина все-таки Игорь, сам же говорил за обедом, что ему больше нравится эта, с челкой, вот ее бы и убалтывал…

Дорожка раздваивается, разбегается в стороны асимметричной ижицей. Игорь с Анькой останавливаются, оборачиваются на распутье, поджидая, пока подойдут Андрей с Марьяной.

– Куда теперь?

Все-таки Игорь, при всех его антропометрических преимуществах, никогда ничего не решает сам.

– Если к морю, то направо, – авторитетно говорит Андрей. – Но я предлагаю не спускаться сейчас по серпантину, а наоборот, забирать все время влево. Любопытно посмотреть, где он кончится, этот парк.

– Мысль, – соглашается Игорь. Девчонки, естественно, не возражают.

Они сворачивают и идут дальше. Бетонная дорожка становится все более ветхой, потрескавшейся, наконец, фрагментарной. Девчонки на своих каблуках то и дело проваливаются в палую листву, шатаются, теряют равновесие, прыгают с плиты на плиту: смотреть на них смешно и жалко. Андрей уже уверенно придерживает Марьяну под локоть, и она почти не топорщится, а куда, собственно, она бы делась? Правда, Анька то и дело с визгом валится на Игоря – всей совокупной тяжестью бюста и прочих выступающих частей, так что, если разобраться, не очень-то и хотелось. У очередного поворота возле дорожки лежит присыпанная листьями конная статуя, вернее, одна только лошадь с чьими-то ногами в стременах. Всадника не видно, похоже, скатился вниз по склону. Полуразрушенная бетонка тут поворачивает направо, а влево виляет совсем уж малозаметная тропа. Анька ропщет:

– А может, ну ее? Раскисло же все после дождя.

– Надо, – веско говорит Андрей. – У нас есть цель.

– Цель, – почти неслышно повторяет Марьяна. И впервые за все время коротко взглядывает на него с чем-то похожим на интерес.

Тропа заводит их прямо в кусты, мокрые и колючие, откуда все четверо едва выбираются, оставив на ветвях кто каплю крови с поцарапанной щеки, кто длинный каштановый волос, а кто и лоскут ветровки, черт побери, надо будет припахать девчонок зашить. Игорь матерится, Анька ноет, Марьяна молчит, сосредоточенно разглядывая свои туфли, сплошь залепленные грязью и листьями. Андрей замечает, что под ногами у них образовалась широкая полоса мокрого асфальта, ныряющая под углом куда-то вниз. И влево, что принципиально.

Они проходят с десяток шагов – и вдруг оказываются на краю склона. Открывается панорама громадного моря сизо-стального цвета, у горизонта оно растворяется в небе и, кажется, изгибается, как линза. Справа в море выдается скала, обрывистая, словно срезанная ножом. Слева по склону тянется сплошной кустарник.

Все останавливаются. Смотрят.

– Красотища, – выдыхает Анька.

Во всем необозримом море – ни корабля, ни лодочки, только у самого берега кое-где торчат над водой ржавые точки буйков. Совсем близко планирует наискось к воде крупная чайка – голодная, хищная, с раскрытым оранжевым клювом. Вскрикивает гулким коротким хохотом. Анька ежится и прижимается к Игорю.

– О, Андрюха, смотри – Стас!

Игорь показывает вытянутой рукой, все оборачиваются. Справа чуть выше по склону выдается из парка полукруглая смотровая площадка, и человек у парапета делает им какие-то знаки. Точно, Стас. Андрей машет в ответ. Проделав еще какие-то пассы над головой, его фигура исчезает в кустах.

– Он просит, чтобы мы его подождали, – говорит Марьяна, и так странно, что она вообще говорит. – Это ваш друг?

– С нашего курса, – неопределенно отвечает Андрей.

Стас появляется возле них неправдоподобно быстро, как если бы преодолел разделявшее их расстояние даже не по прямой, а с помощью какого-то сквозного хода. Во всяком случае, уж точно не петлял по серпантину и не ломился сквозь кусты. Ноги у него и вполовину не заляпаны грязью так, как у них всех.

– Ну что, как там твоя разведка? – спрашивает Игорь.

– Любопытно, – отзывается Стас. – Обошел пансионат, прошвырнулся по подсобным помещениям, познакомился с завхозом. Он, как ни странно, человек. В шахматы играет.

Девчонки переглядываются недоуменно.

– Познакомься, это Аня и Марьяна, – запоздало представляет их Андрей. – Как ни странно, тоже люди.

Никто не смеется, хохма повисает во влажном воздухе. Стас деловито кивает девчонкам, отворачивается к морю, смотрит вдаль. Рассказывает:

– Он интересные штуки говорит, этот дед. Что пансионат начали готовить заранее, до того, как началось. Продуктов навезли немерено, у него все кладовки и рефрижираторы забиты, установили автономный генератор, пробили скважину артезианскую. А перед самым-самым закрыли пансионат как бы на профилактику, персонал распустили по домам… прикидываете?

– Получается, они знали? – спрашивает Марьяна.

Стас оборачивается и пристально смотрит на нее:

– Получается, да.

– Если твой дед не врет, – перебивает Андрей. – Кто выиграл, кстати?

– В шахматы? – уточняет Стас. – Я.

И тут все вдруг сбрасывают напряжение и ступор, начинают двигаться, бурлить, раздаются разрозненные смешки. Игорь приобнимает Аньку, Марьяна подходит к самому краю асфальтовой дорожки и футболит носком туфли вниз маленький камешек. Стас откровенно, с исследовательским интересом разглядывает девчонок, и Андрею это не нравится.