Падение Башни Искушения

Пролог

Судьба всех живущих такова, что их стремления по сути своей абсурдны, мечты в конце концов растворятся в потоке времени, а участь непременно будет трагична.

Наступил четвертый месяц, была весна, небо и земля пробудились, и все вокруг благоухало.

Сановник Мужун Синь в одиночестве прогуливался по дорожкам, вымощенным белым мрамором, размышляя о предстоящем пиршестве во Дворце Благополучия, где обычно обсуждались дела столичного города Дундучэн, а сегодня должны были собраться чиновники, созванные его величеством Юйвэнь Ху.

В четвертом месяце Дундучэн начинал зеленеть, уже были слышны песни первых птиц – весна уверенно вступала в свои права. Однако у Мужун Синя было неспокойно на сердце, вместо весенней красоты он видел сплошную пустоту. По обеим сторонам от каменных ступенек в живописном беспорядке были высажены пионы цвета бирюзы. Повернутые против ветра, они словно хвалились своей грациозностью. Краем глаза Мужун Синь заметил впереди фигуру в красном одеянии: это чиновник императорской канцелярии Цуй Жусу остановился и как раз сосредоточенно рассматривал цветы. Мужун Синь замедлил шаг.

– Господин Цуй тоже думает о делах сердечных, когда смотрит на пионы? – Он овладел беспокойством и попытался слегка пошутить.

– Сановник Мужун – главный красавец на сто ли[1] вокруг Восточной столицы, это вас считают самым завидным женихом, куда уж мне, в мои-то годы, тягаться? – неопределенно ответил чиновник Цуй. Мужун Синь запнулся, не зная, что сказать.

Он недовольно посмотрел вдаль, но никого не увидел. Почему же сановник Цао еще не пришел, как было условлено?

– Пион – самый прекрасный из цветов, кто же не расчувствуется при виде него? Его величество собирается выставить свою любимую «Бирюзу семейства Оу» на всеобщее обозрение, в этом есть что-то таинственное, вы так не считаете, сановник?

Цуй Жусу двумя руками поправил свой форменный головной убор, вернув к реальности Мужун Синя, охваченного грустными думами.

«Бирюзу семейства Оу» впервые вырастил в городе Пинчэн садовник по фамилии Оу. Он подкармливал ростки белых пионов специальными снадобьями, благодаря чему распускавшиеся цветы приобретали светло-бирюзовый оттенок. Это был чрезвычайно редкий и ценный сорт пионов, их использовали в качестве подношений и ежегодно поставляли только государеву двору.

– Ныне в государстве царит мир, простой народ наслаждается честным трудом и спокойной жизнью, а государь предпочитает весело проводить время с приближенными. О каких тайнах может идти речь!

Мужун Синь был полностью согласен с мыслями Цуй Жусу, но ему оставалось только изо всех сил скрывать это.

– Мне недоступно угадать мысли государя, я всего лишь его слуга. Слышали, что сегодня сановник Цао собирается подарить его величеству красавицу, искусную в танцах и игре на бамбуковой флейте? Разве он не презирал тех, кто пытался с помощью женской красоты получить расположение правителя? Отчего же такая перемена?

Кончик носа Цуй Жусу прикоснулся к лепестку пиона, а его лицо приобрело вопросительное выражение.

– Если у правителя есть увлечение, подчиненные должны разбираться в нем. Неужели господин Цуй подозревает, что у меня есть скрытые намерения? – Крепкий коренастый сановник Цао со слегка позеленевшим от недовольства лицом стремительно подошел к ним и, не давая ответить Мужун Синю, принял удар на себя.

– Ну как можно, сановник. А где же сама красавица? – За изворотливость и скрытность Цуй Жусу получил прозвище Лис Цуй. Сейчас он обратил лицо с натянутой улыбкой за спину Цао Гуя.

– Можете не беспокоиться, господин Цуй, красавица уже отправлена во дворец. Вы сможете ее увидеть во время пира. – За спокойным тоном Цао Гуй тщательно скрывал тревогу.

– Хорошо, в таком случае позвольте откланяться. – Цуй Жусу с насмешкой поклонился, соединив руки перед собой, и ушел.

Мужун Синь и Цао Гуй стояли рядом, любуясь «Бирюзой семейства Оу». Легкий ветерок разносил в воздухе нежный аромат пионов.

– Хэйюй, оставь ты это. Полжизни уже борешься, пора успокоиться.

Мужун Синь обратился к Цао Гую, используя его детское имя[2]. Тот родился со смуглой и гладкой кожей, с самого детства любил нырять и плавать по дну озера, так что такое имя ему точно подходило. Мужун Синь поднял голову и взглянул на небо – у горизонта плыла черная как смоль туча. Подступала духота.

– Ты еще не видел этот мой новый красный наряд? Людям нравится зеленый цвет, такой, в котором отчетливо чувствуется энергия инь. Я же больше склоняюсь к красному цвету, такому, что горит как огонь, сверкает как огонь и как огонь пылок.

Цао Гуй провел рукой по изображениям чудесных зверей, искусно вышитых на его алом одеянии. Его лицо было суровым, а голос звучал хрипло, будто он уже приготовился к новой жизни после смерти.

– Огонь? Но ведь он легко может и тебя спалить, Хэйюй. – Видя упрямство Цао Гуя, Мужун Синь решил не тратить силы на уговоры.

– Ничего, счастье или горе, успех или поражение – это мы очень скоро увидим! – Цао Гуй поправил воротник Мужун Синя, в его голосе звучала решительность.

– Хэйюй! – тихо сказал Мужун Синь, не двигаясь с места, и два ручейка слез вдруг хлынули из его глаз. Он вспомнил то время, когда они вдвоем поступили на военную службу, вместе проливали кровь на поле битвы, рискуя жизнью. Один из них был кочевником-сяньбийцем, а другой – ханьцем[3] из срединных земель, их характеры и привычки различались, что вовсе не мешало крепкой дружбе, завязавшейся между ними.

Во Дворце Благополучия уже собрались и расположились друг напротив друга гражданские и военные чиновники, а над ними, возвышаясь, на троне дракона сидел его величество Юйвэнь Ху. На нем был искусно сделанный парадный головной убор, но кожа на вытянутом, как кабачок, лице была дряблой, под глазами висели темные мешки – то была усталость, вызванная распутством и пьянством. Только взгляд ярко сияющих глаз правителя был тигриным[4], внушая трепет и уважение, и хотя в нем не было гнева, у любого, на кого обращался этот взор, по коже пробегал холодок.

Мужун Синь робко сидел на своем месте. По правую сторону от него удобно расположился титулованный полководец Юйчи Гун, главнокомандующий армией на восточной границе. Про себя Мужун Синь поразился, что вместо того, чтобы охранять жизненно важные окраины государства, Юйчи Гун примчался в столицу. Зачем ему это надо? Место слева пустовало. Оно принадлежало брату правителя Юйвэнь Чжоу, который никогда не заботился о соблюдении церемониала и этикета, свойственного культуре срединных земель, опоздания были для него в порядке вещей, поэтому Мужун Синь не придал большого значения его отсутствию.

Потолок зала был украшен разноцветной глазурью, которая обычно излучала красивое загадочное сияние, но сейчас была прикрыта слоем бюризового тюля. Проходя сквозь него, черные тени приобретали форму жутких чудищ. Мужун Синь вдруг подумал о бирюзовых пионах, беспокойно качавшихся на ветру, готовых вот-вот упасть. Беспокойство еще сильнее охватило его: обычно светлый и просторный зал государева дворца сегодня был совсем иным.

Тут перед его взором проплыли белые одежды. Под звуки циня и сэ[5], сопровождаемые переливами шэн и юя[6], выплыла группа красавиц, одетых в скромные платья для танца байчжу[7]. На них были украшения из жемчуга и самоцветов, и жемчугом же были расшиты их туфли. Следуя звукам музыки, девушки высоко вскидывали длинные рукава, порхая по залу, словно богини, спустившиеся с небес.

– Как же все-таки хорошо в столице! Давно уже у меня не было возможности полюбоваться танцем байчжу.

Юйчи Гун взял в руку чарку с вином. Хотя волосы его уже поседели, но хищный взгляд барса остался при нем. Покрасневшими глазами он пожирал грациозных девушек, танцевавших в центре зала. Когда Юйчи Гун открывал рот, оттуда вместе со вздохами восхищения вырывался крепкий запах алкоголя.

Мужун Синь пил вино, склонив голову, и делал вид, что ничего не слышал: он не хотел вступать в разговор. Когда-то этот Юйчи Гун был его противником на поле боя, но в обычной жизни они почти не пересекались.

– Играет бровями, а рукава ее платья кружат точно снег, на свете прелестниц, подобных ей, нет. О, как ценна и редка ее красота, страну покорить способна она[8]. Цитра и гусли еще не запели, а на душе у меня уже скорбь. Как же мне тесен наряд этот пышный, лишь через силу владею собой и вспоминаю тот танец чудесный и все тоскую по ней – неземной! Пора уж кружить, но она замирает, будто в раздумья надолго ушла![9] Служанки из приграничных постоялых дворов часто танцуют байчжу, но в их исполнении сложно увидеть истинную красоту. Покорно благодарю его величество за оказанную милость, благодаря ей я, можно сказать, прозрел.

На щеках Юйчи Гуна проступил румянец, будто след от ледяного ветра с пограничной заставы. Он продолжал болтать без разбору, и от лести и заискиваний, таившихся в его речах, Мужун Синю стало неприятно. Даже славные мужи, геройски проявившие себя на поле боя, покорно сдаются удобствам столичной жизни.

Охранять рубежи государства – дело неблагодарное, Мужун Синь на себе испытал ледяной холод пограничных застав. Он поднял чарку с вином за Юйчи Гуна, прикрыл половину лица рукавом чиновничьего халата и украдкой бросил взгляд на Цао Гуя – тот тоже смотрел на него! До дна! Он запрокинул голову и, закрыв глаза, осушил чарку. На душе стало пусто и холодно от всплывших в голове печальных стихов: «Завтра горы разделят с тобою нас на долгие-долгие дни»[10].

В центре зала танцовщицы вскидывали к потолку руки, белоснежные мягкие рукава их платьев развевались, будто качаясь на ветру. Девушки склонялись и кружились в волнующем танце, рукава их платьев то прикрывали им лица, то резко взлетали ввысь, то расправлялись, подобно паре крыльев. Танцовщицы улыбались и бросали на зрителей быстрые взгляды, полные тоски и печали. Из-под завесы белых рукавов проглядывали очертания их прекрасных лиц, взгляды танцовщиц очаровывали и завораживали, а движения обольщали и кружили голову. Государь и присутствовавшие аристократы и чиновники пировали и веселились от души, наслаждаясь атмосферой единения с подобными им самим талантливыми и добродетельными мужами.

После того как танцовщицы в белых одеждах покинули зал, звучно и наперебой, словно дождевые капли, загрохотали барабаны, и в центр, кружась на белоснежных босых ногах, выбежала танцовщица, одетая в платье из легкой прозрачной красной ткани. Лицо этой девушки было холодно и неотразимо, в середине лба была нарисована киноварная точка, бирюзовые глаза, тонкие губы и грациозная фигура выдавали в ней чужеземку, таинственную и манящую.

Мужун Синь понял, что это была та самая красавица, которую Цао Гуй преподнес государю в подарок. Она исполняла танец бхаратнатьям[11].

Вдруг в ушах Мужун Синя словно застучали барабаны, лоб покрылся холодным потом, и он в страхе опустил голову. Словно порыв сурового ветра, его охватили невиданные прежде ужас и волнение: краем глаза он увидел, что перед огромными дверьми зала молчаливо выстроились солдаты. Как это понимать? Он опустил чарку с вином и на всякий случай крепко взялся за рукоять меча, висевшего на поясе.

Барабанный бой неожиданно прервался. Государь встал с трона дракона, украшенного витиеватыми узорами, и поднял золотой кубок в виде лотоса. Тигриные глаза сияли высокомерием и силой правителя Поднебесной. Посмотрев сверху вниз на подданных, сидевших в зале, он громогласно произнес:

– Как коротка жизнь! Она подобна утренней росе – приходит без предупреждения и исчезает без следа. А бесконечные войны ее только больше укорачивают. Так давайте поднимем наши кубки и выпьем за нашу доблесть!

Он подал всем пример и опорожнил свой золотой кубок.

– Многие лета, ваше величество! – наперебой закричали сидевшие в зале сановники и дружно опустошили свои чарки под непрекращающийся бой барабанов. Мужун Синь не находил себе места от напряжения, как вдруг танцовщица в красных одеждах издала пронзительный вопль. От испуга он вскочил на ноги, перед глазами мелькнул сияющий луч – то было тонкое, как игла, сверкающее лезвие, которое красные губы танцовщицы выплюнули, целясь в государя.

Дворцовый зал словно захлестнуло волной из криков ужаса, солдаты, охрана, танцовщицы и музыканты бросились врассыпную, и беспорядочный топот их ног застучал в ушах Мужун Синя.

Цао Гуй подготовил покушение на его величество! Мужун Синь хотел было выхватить меч, но крупные руки Юйчи Гуна крепко схватили его, не давая шелохнуться.

– Ты переворот задумал? – злобно закричал Мужун Синь, пытаясь вырваться.

– Это ты бунт устроил! – Юйчи Гун выглядел как довольный кот, схвативший мышку.

Мужун Синь в отчаянии огляделся, пытаясь найти глазами Цао Гуя. Тот уже был схвачен и связан стражами, а его охранники пали от острого меча Юйвэнь Чжоу, их головы, словно мячи, раскатились по полу во все стороны. Тут Мужун Синь увидал самого Юйвэнь Чжоу, так и не занявшего свое место. Уголки его рта были приподняты в кривой усмешке, словно прятавшей удовлетворение от успешно выполненного хитрого плана.

Рот Цао Гуя заткнули скомканной тряпкой, но он мычал и рвался, пытаясь сказать хоть слово. Его взгляд, полный ненависти, остановился на Мужун Сине: друг сдал его! Тот не успел и слова сказать, как его крепкое тело оказалось вжато в стол Юйчи Гуном, теперь ему самому нужна была помощь.

– Подвести сюда мятежника Цао Гуя. Мы хотим знать, как в его жалкую голову пришла мысль устроить переворот. – Юйвэнь Ху сжимал рукоятку меча по имени Режущий Драконов. Лицо правителя было бледным как полотно. У его ног поперек зала лежал труп танцовщицы в красной одежде, душа покинула ее тело. Капли крови, стекавшие из зиявшей в ее спине ране, были похожи на земляных червей, извивавшихся на лотосовом орнаменте пола.

Старший евнух и служанки были заняты уборкой места убийства, их лица ничего не выражали.

Мужун Синя накрыла паника. Кто выдал секрет Цао Гуя и его намерение устроить переворот? Как бы иначе государь смог принять меры и разрушить его планы? Вспомнив странный силуэт, мелькнувший за окном прошлой ночью, Мужун Синь ощутил близость бога смерти.

Тюлевый занавес под потолком был рассечен острыми мечами, и несметное множество вооруженных воинов спустилось в зал и плотно окружило государя, готовое защищать его.

Цао Гуя пинками подвели и бросили в ноги Юйвэнь Ху. Тот подал знак рукой, и один из воинов выдернул тряпку изо рта Цао Гуя. Глаза Гуя пылали гневным огнем, он холодно огляделся по сторонам. Все собравшиеся, от слуг до чиновников, погрузились в гробовое молчание и ждали, что же скажет сановник Цао, осмелившийся покуситься на жизнь правителя.

– Во все времена победитель становился владыкой, а проигравшего прозывали разбойником. Юйвэнь Ху! Сегодня мне пришел конец, но не пройдет и десяти лет, как и твоя песенка будет спета!

Ни один мускул в лице Цао Гуя не дрогнул во время этой яростной тирады, но от его слов у Мужун Синя сердце кровью обливалось. Замолчав, Цао Гуй окинул взглядом окружавших его людей, и тут из его рта брызнула кровь, он упал навзничь и, тяжело дыша, забился в конвульсиях, как загнанный зверь. Увидев эту попытку самоубийства через откусывание языка, Юйвэнь Чжоу растянул губы в улыбке, обнажив крепкие зубы.

– Мятежник не достоин легкой смерти! Вывести бунтаря Цао Гуя из зала, пускай он прочувствует, как десять тысяч стрел пронзают его сердце! – Юйвэнь Ху мрачно вынес смертный приговор.

Мужун Синь давно знал о жестокости Юйвэнь Ху. Вот и сейчас тот явно решил устроить показательную казнь, чтобы вселить страх в прочих сановников. Слуги выволокли Цао Гуя из зала и сразу отбежали в стороны – в ту же секунду воздух со свистом пронзили острые стрелы, выпущенные лучниками, заполнившими все пространство вокруг. Мужун Синь был не в силах смотреть на это, отвернулся, и тут в его ушах прогремели предсмертные слова Цао Гуя: «Тот, кому суждено потрясти мир, долгие годы хранит молчание; тот, кому суждено сверкать молнией, долгие годы плывет по нему тихим облаком».

В следующий миг Цао Гуй стал похож на соломенное чучело, на котором лучники тренируют меткость. Сотни отравленных стрел пронзили его, из ран рекой хлынула кровь, и душа покинула его преклоненное тело.

У Мужун Синя сердце сжалось от чудовищной участи, постигшей близкого друга, но он не посмел пустить и слезинки. Его величество Юйвэнь Ху волком смотрел на него, не произнося ни слова.

По спине пробежал холодок: Цао Гуй решил, что он предатель, у его величества тоже возникли подозрения… Видимо, ему самому, да и всему роду Мужун придется несладко.