Озеро мёртвых слухов

2.

Слухачи всегда завтракали первыми. Так было заведено. Колясик ничего против этого не имел, они и к Озеру тоже всегда первыми отправлялись, а там путь не близкий, тернистый. Но вот дополнительная пайка масла, которую слухачи демонстративно ложками намазывали на хлеб, вызывала в животе у Колясика тревожное бурление, производила в душе адское смятение, будила в мозгу греховные мысли. Не честно это. Озеро на всех поровну даёт, а старшие медиаторы вон как распределяют!

Слухачи отвалили с раздачи, и тут уже Колясик никого вперёд себя не пустил: взял пшёнки, хлеба пайку, ну и масло. А стаканы с чаем к столу приносили дежурные. Чаёк был ничего себе, сладенький, но понятно ведь, что раз сахар по норме положенный не кусками раздают, а сразу на кухне в кипяток сваливают, то непременно уворовывают! Но по-другому нельзя, по-другому сахар быстро превращается в валюту. На него играют, на него спорят, на него покупают барачных шлюх. Из-за него дерутся. Так что лучше уж так.

Слухачи за соседними столами доедали свою двойную пайку, а Колясик размышлял над вечной дилеммой: намазать кусочек масла на хлеб или положить его в кашу? И так, и так вкусно. Вот ведь как хорошо слухачам, у них такой проблемы нет, они одну пайку в кашу, другую на хлеб и трескают вон сидят, ажно вспотели. Хорошо быть слухачём, Колясик бы не отказался. Но карьера слухача ему никак не светила. Нету у него таких способностей. А вот в шепталы вполне можно было податься, ему предлагали.

– Не пихайся, – строго сказал Колясик застольному соседу, канифольщику Митеньке. Митенька в ответ заблочился и Колясик продолжил размышлять.

Шепталы, прощелыги те ещё, тоже пользовались привилегиями: им в неделю набегало по два дополнительных часа сна. Но ведь язык подрезать придётся! Этого Колясик не хотел категорически и поэтому давно смирился со своей незавидной участью вечного нюхача. Зато никогда никакого насморка и шерстяные носки в придачу, и одеяло теплое. Тоже неплохо. А язык себе пусть дураки режут, Колясик не такой.

– Заканчиваем приём пищи, чуварищи, – объявил дежурный старший медиатор и все с новой силой застучали ложками, выскребая из мисок остатки каши.

Щупач Стасик, что сидел напротив, жестом показал Колясику, что, дескать, разговор есть, и не при всех. Колясик его на выходе из столовки дождался, и приятели зашли за угол. Стасик разблочился почти наполовину и Колясик почуял его истовую убеждённость. Это показалось Колясику странным, потому как Стасик брехлом был несусветным. Из вежливости Колясик тоже чуток ослабил ментальный блок, но всё же не настолько, чтоб его как открытую книгу читали все кому ни попадя.

– Озеро волнуется, – доверительно сообщил щупач, и Колясик обомлел.

Последний раз Озеро волновалось, когда Колясик был ещё ребёнком. Тогда же в Посёлок наведывались странные люди, с которыми вышла какая-то неприятная заварушка. Колясик толком не помнил, да и никто уже не помнил, остался только страх перед чужаками да запрет на дальние вылазки через лес. Хотя никаких чужаков с тех пор никто ни в глаза не видел, ни спиной не чуял. А чтоб через лес ходить надо совсем заблоченным быть, кому это надо, через лес ходить? Запрет, тем не менее, действовал, а зачем – всегда можно у старших медиаторов спросить.

– Насколько сильно волнуется? – спросил Колясик.

– Вот так, – Стасик показал ладонью метра на полтора от земли.

– Ох, – сказал Колясик.

– Ага, – согласился Стасик.

– Ты откуда знаешь?

– Слухачи трепались.

– Тогда точняк. Эти знают.

– Ну.

Успокоить разволновавшееся озеро можно только жертвой. Это все знают. Об этом поют песни и рассказывают легенды. Этим пугают детей. Это бывает редко. Последний раз Озеро успокоили теми самыми странными пришельцами. Двое их было. В бронежилетах. Только булькнули и пузыри пошли, видать, тяжёлые были бронники.

– Пойдём, глянем, – предложил Колясик.

– Так не наша смена.

– Всё равно пойдём. Хочу позырить.

И почапали кенты к Озеру. Шли через лес, продирались сквозь бурелом, по пояс в густой траве, то и дело, цепляя на морды липкую паутину. Вот тоже – правило! Нельзя чтоб к Озеру тропинки были, всегда новым путём ходи. Зачем, почему? Неведомо. Но если прознают старшие медиаторы, что сноровил напрямки проскочить – сгниёшь в канифольщиках. Ладно хоть с дороги при всём желании не сбиться, не заплутать в страшном лесу: днём и ночью высоко в небе светит Ободок. Висит он прямо над Озером. Ободок с Озером связаны двумя трубками. По одной Озеро своей водицей Ободок питает, по другой в ответ телесной материей Ободок делиться.

В Легенде о Последнем из Модераторов сказано, что Ободок это «станция на геостационарной орбите». Но слова такие, хоть и веет от них мощью древних Доцентов, которые Творческо-Эмпатическую Революцию замутили – слова эти нынче мало кто понимал. Старшие медиаторы, может, и понимали, но никому не рассказывали. А может, только вид делали, что понимают, их не разберёшь, у них ментальные блоки крепки, мысли далеки, а слова и вовсе редки. Зато рожи откормлены. Колясик представил ломоть белого, непайкового хлеба, который для старших медиаторов делает в поселковой пекарне Манюня. На ломте лежали два жёлтых-жёлтых куска масла. Потом Колясик представил кружку парящего какао. И чтоб какао не из банки, а натуральное, в кастрюльке сваренное. Но со сгущенкой! Потом Колясик представил Манюню, как она, низко нагнувшись, ворочает половником в котле с кулешом. Сзади он её представил. И спотыкнулся о корягу, а падая, ухватил Стасика за пояс, а тот, как назло, повалился прямо в муравейник. Стасик на полсекунды разблочился полностью, и Колясика обдало волной глубокого негодования.

Чтоб не столкнуться с дежурной сменой, к Озеру подошли с дальней стороны. Озеро вроде бы выглядело как обычно. Вода в нём была очень синяя, не такая, как в реке. Щупачи, как всегда, стоя по пояс в этой синей воде, водили руками по поверхности. Щупали. Нюхачи слонялись вдоль линии прибоя, вытягивали шею, мотали головой. Нюхали. Шепталы, кто, лёжа на пузе, а кто и просто стоя на карачках, шептали в воду нужные, им одним ведомые слова. Всё как обычно. Слухачи услухивают, бормачи обормачивают. Вдалеке, на железке, канифольщики поют артельный запев: «Канифоль ни канифоль, всё равно проскочит вдоль». В их сторону прямо из Озера тянулись рельсы, по которым на берег уже выезжали вагонетки со жратвой. Всё как всегда. Вот только в самой серёдке озера, там, где из воды торчали две трубки, уходящие в бесконечную высь, маячила мёртвым маревом жуткая зыбь. Озеро волновалось. Дрожь пробежала по спине у Колясика от этой картины и во рту пересохло.

– Ну всё, амба, дорогие чуварищи, – со странным злорадством заявил Стасик. – Теперь жди, что медиаторы непременно пайку урежут.

– Куда её больше-то урезать?! – всполошился Колясик. – И с чего бы? Склад же под завязку маслом забит, все знают.

– А это не важно, – со знанием дела продолжил нагнетать Стасик. – Ты вот вспомни. Эпидемия синюхи была, пайку резали? Резали. Нашествие зайцев-шатунов было, пайку резали? Резали. И когда старейший медиатор помирать надумал, тоже почти неделю сухим пайком выдавали. Понимаешь? Это же не потому, что со жратвой напряг, а просто чтоб народец в момент лихих испытаний не об чём другом не думал, кроме как об ей. Об жратве, то есть.

Всё это Стасик плёл, ни на чуточку не ослабив ментальный блок, и Колясик к словам его отнёсся легко. Только вдруг с чего-то припомнились строчки Легенды о Последнем из Модераторов: «И поймёт каждый каждого, как себя самого. И почувствует боль его и чаяния. И посочувствует!». Ну и где спрашивается сочувствие Манюни к нему, Колясику? Ведь сто раз просил хотя бы сиськи показать! А старших медиаторов к себе в каморку при пекарне ночевать пускает…

Стасику же сказал:

– Жратва жратвой, а ты подумай лучше, кого на этот раз старшие медиаторы в Озере топить будут?