Ответные санкции

Глава первая, в которой задание от российской разведки получает совершенно негодный для его выполнения человек

Плотный поток машин несёт меня к повороту судьбы. У каждого поворота есть неприятная черта: неизвестно, что за ним откроется. Скоро увижу проходную, истуканов в форме, они проверят мои документы, сетчатку глаза, отпечатки пальцев, разве что не содержимое желудка. Это предсказуемо, дальше — сюрприз!

Туда не зовут электронной почтой или с помощью SMS. Только голосом по телефону, чтобы услышать ответные слова, убедиться — вызов принят, человек готов вёдрами проливать кровь за державу. Если не готов вдруг, загодя обеспечат достойную мотивацию.

Бормочет радио, осыпая новостями. Повторяется главное на сегодня сообщение, успевшее набить оскомину, об американском демарше в Северной Африке. Диктор зачитывает очередную заокеанскую угрозу, тщательно убирает интонации до полной бесцветности. Меж строками звучит: поверьте, радиослушатели, «Эхо Москвы» только ретранслирует официальное заявление Госдепа, но ни в коей мере (упаси, Боже!) его не поддерживает.

«Государственный департамент Соединённых Штатов заявляет, что массовые нарушения прав человека в Алжире не могут оставаться безнаказанными со стороны мирового сообщества. По приказу Президента Соединённых Штатов 6-й флот приведён в состояние повышенной готовности. Осуществляются интенсивные консультации с союзниками по НАТО о нанесении точечных ударов по центрам управления и другим военным объектам Алжира».

Особенно уместно звучат слова о мировом сообществе. Россия и Китай дружно наложили вето на резолюцию Совбеза о военной операции в Северной Африке. Не осталась в стороне Генеральная Ассамблея ООН. Развивающиеся страны наперебой умоляют обойтись без резких телодвижений.

Но кому интересно мнение развивающихся стран? Мировое сообщество складывается из Соединённых Штатов с ближайшими союзниками. Ну да, есть и другие, не столь значимые страны. Тратить ли время на выслушивание их лепета?

Я убавляю громкость радио. После новостей хлынет реклама, столь же однообразная, как и новости. Разнообразия мне добавит жизнь, как проползу указатель поворота на Ясенево.

Краем глаза рассматриваю попутчиков по пробке. Обычные в основной своей массе люди — блондинка с телефоном, угрюмый кавказец с выражением лица «сразу рэзать»… или просто не выспался, а я обижаю хорошего человека из-за устаревших национальных стереотипов. Не видно ни одного, похожего на сотрудников организации, поманившей меня длинным могучим перстом — Службы Внешней Разведки России.

Давно обратил внимание на несомненное сходство большинства оперов ФСБ и СВР. Никаких выделяющихся черт, даже фоторобот составить трудно. Если что-то заметно в одежде или, скажем, в макияже сотрудника приятного пола, то с умыслом — чтоб именно на это обратили внимание, а от остального отвлеклись.

И глаза! У бойцов невидимого фронта они особенные. Каждый постоянно озабочен, чтобы узнать побольше, а разболтать поменьше. Ищет скрытый смысл в словах «который час» или «солнечно сегодня». Вдруг это вражеские кодированные послания? Мыслительный процесс, отражённый во взгляде, настолько силён, что, пусти эту энергию в креативное русло, первой по валовому продукту была бы Россия, а не Китай.

Фёдор Степанович — профессионал экстра-класса именно потому, что ни в малейшей степени не напоминает вышеописанных рыцарей плаща и кинжала. Добряк, высокий, полный, говорит так искренно, проникновенно, местами — легкомысленно и даже смело, что начинаешь верить ему пуще родной матери. А он тоже думает, анализирует, подозревает. Но маска рубахи-парня настолько плотная, что истинных движений души не разобрать.

Его вчерашний звонок с предложением приехать к 10–00 «в обычное место» прозвучал приказом, хоть и был облечён в традиционную шутейную форму: оторвись, Андрюха, от своих цифирок-чертёжиков, приезжай к нам проветриться, потолкуем. Не затруднит?

О чём речь! Все дела по боку, назначенные встречи переносятся, начальство слышит невнятную историю с отмазкой, жена клеит ухо — не по бабам ли я с утра. Не колоться же, что еду на секретное рандеву с высокопоставленным офицером внешней разведки, стало быть, прислоняюсь к делам державной важности.

Массивное здание советских времён напоминает о славном имперском прошлом и вероятном имперском будущем, провожатый человечек перехватывает меня после сканеров, и я вступаю… нет, не в «святая святых», а в обычный кабинет клерка средней руки, которому уже года четыре не обновляли оргтехнику. Столоначальник в этом кабинете, три года назад персонально меня завербовавший, сегодня на редкость сух. Короткое формальное рукопожатие, и я опускаюсь на краешек стула. Перекрывая шум вентилятора, в голове ворочаются мысли: что же столкнуло его с привычных рельсов внешнего радушия — страшная беда, накатившаяся на державу из-за бугра, или личные неприятности. Действительность оказывается много хуже.

— Геннадий Васильевич, не буду ходить вокруг да около. Есть неприятный сигнал по линии ФСБ. Американцев в Сколково вы окучивали?

Выходит, неприятности у меня. Не мелкие. Если мерить бюстгальтером — эдак размера четвёртого-пятого.

— Официально принимал, да. Вы прям в духе тридцать седьмого, Фёдор Степанович! — от нелепости обвинения у меня что-то коротит в блоке благоразумия, и несу вообще уж несусветное. — Общение с гражданами иностранного государства приравнено к шпионажу?

— Прекрати паясничать, клоун!

Заткнулся, жду продолжения. Коль меня не турнули с основной работы, а вариант с ночным воронком и клацаньем наручников предлагаю разве что коллегам с больным воображением, выходит… Да, выходит отнюдь не благоприятный расклад. Степаныч поручит мне дело, от которого я в здравом уме и трезвой памяти оказался бы, наплевав на взаимную любовь с СВР. А чтоб в отказ не тянуло, предложение подкрепляется компрой с участием американцев, будто в порыве гостеприимства разболтал им про секретную кофеварку с вертикальным взлётом и кассетной боевой частью. Ну, или вроде того.

— То, о чём я с тобой говорить собирался, серьёзно до крайности. Но теперь даже не знаю, — пухлая ладошка шлёпнула по папке без надписей, словно намекая о наличии под пластиковой обложкой смертельного для моей карьеры листка бумаги с доносом и несмываемым регистрационным номером. — Никак не остепенишься…

Упрекает в мальчишестве? Значит, полагается соответствующая реакция. Голову покаянно бросаю вниз, как перед строгой училкой за разбитое на перемене окно.

— …Да и невелик у меня выбор. Нужен наш человек, но не из штатных.

Почему-то всплывает в памяти отрывок утренних новостей.

— За океан, что ли, лететь?

— Ближе. В Израиль.

Ага! Христа там распяли, посмотрим — что мне уготовано.

— Но это, Фёдор Степанович, евреи тоже не совсем друзья. Даже бывшие русские.

Ладошки, до этого подпиравшие папку с уничтожающим меня материалом, разъехались в жесте «ну вот!»

— Именно! Об этом я и отпишусь в ФСБ. Человек вникает. Перед сложной работой. И не ваше собачье… пардон, не ваше государственное дело.

— А моё? Что в Земле Обетованной нужно?

— Задание — южнее. В Центральноафриканской Республике.

Спасибо, что не в Алжире… Чёрт!

— Вы о вербовочной компании в их Национальный исследовательский университет?

Кивок Степаныча окончательно выбивает из колеи. Если бы я баллотировался в состав экспедиции на Марс, имел бы стократ лучшие шансы.

— Да, Геннадий. Не строй мне крокодильи глазки. Агентуру спецслужб они отсекают. Но ты же не кадровый? О чём чистосердечно признаешься детектору лжи.

— А что мы с вами…

— Общались? В этом ничего зазорного. За рубежом все помнят времена КГБ и хомо советикусов, их всех обрабатывали перед выездом. Ну, не получится — возвращайся. Искупаешься в Средиземном море за счёт федерального бюджета.

В июле? Спасибо… Там градусов сорок сейчас. Молчу про Центральную Африку, где, подозреваю, в тени свинец плавится. И воздерживаюсь от реплики, что каждый самец по имени Гена уже в подростковом возрасте ненавидит сравнения с одноимённым крокодилом.

— Вопросы есть? Задашь их по пути.

— А будет кому?

— Не переживай, — Степаныч двигает мне листок с телефонным номером, без имени. — К шести утра во Внуково. Там получишь входящий с этого номера, объяснят что делать.

Вот это темп! Сорваться как капля с… например, с листика, мчаться за тыщи километров с некоторой вероятностью подвиснуть там на месяцы и годы, а на сборы меньше суток?

— Простите, но… Как с работой? И вообще, отчего такая спешность?

Жест Степаныча мне не нравится. Эдак командно, ручонкой прочь — иди, мол, не до тебя.

— На работе будут предупреждены. Почему спешность, узнаешь позже. Когда не сможешь проболтаться никому.

Ах, вот как? Набычиваюсь и не ухожу.

— Степень секретности такая, что если я узнаю, меня придётся немедленно расстрелять? Или, как говорят ФСБэшники, «перед прочтением сжечь»? А отправлять в Израиль с бухты барахты — нормально?

У Фёдора Степановича первый раз за эту встречу прорезается вполне человеческий тон, когда он произносит:

— Не хотел тебя пугать раньше времени. Чтоб спокойно простился с женой и сыном. Но если настаиваешь — слушай. Военному министру Алжира поступило предложение от Корпорации «Африк Спейс Текнолоджи» немедленно развернуть на побережье боевой комплекс, способный, во-первых, отразить ракетно-бомбовые удары США и американских союзников, во-вторых, утопить 6-й флот.

— Ай, молодца! Круче блефа никто не придумал?

— Боюсь, Гена, это не блеф. Положим, не все американские ракеты собьют или корабли пустят на дно. Хотя бы половину или треть. Значит, отсталая исламская страна способна дать отпор США в их попытке насаждения мира и демократии.

— И пусть! Давно пора.

— Я опять засомневался, стоит ли тебя отправлять. Как ты не понимаешь? Кризис выскочит за региональный уровень, начнётся такая эскалация, что не удивлюсь началу Третьей Мировой. В руках безответственных личностей находятся системы ПРО и ПВО, превосходящие не только нашу С-500, но и перспективную С-600.

В голосе разведчика сквозит неподдельное сожаление, что у «безответственных» есть эти технологии, а у ответственных патриотов России — увы. От услышанного моя голова идёт кругом, описывает полный поворот, на место не становится.

— Я, пиар-менеджер Сколково, еду в дремучую Центральноафриканскую Республику спасать американский флот?!

Если беда столь велика, а надежды возлагаются лишь на мою персону, миру пришёл конец. Окончательный конец на букву «здец», простите мой французский. Кстати, в Центральной Африке французский язык, кажется, государственный, без русских матерных вставок.

— Делаем всё, что в наших силах. Иди!

Тепловой удар по пути к машине, когда вынырнул из-под защиты кондиционеров, поражает меньше, чем нежданчик от Степаныча. Что делать-то?

Нервно курю. С мелким злорадством представляю прапорщика, увидевшего через наружные камеры наблюдения, что роняю пепел на идеально выметенные плиты. Их за такое дрючат, как в любой военизированной организации, а со штатского взятки гладки.

Не отвлекаться! Жизнь вкатилась в крутой поворот, а мысли бегут от проблемы, растекаются по мелочам. Бью себя ладонью по лбу.

Что делать, что делать… За меня решено! Остаётся лишь шепнуть жене: поменять сбережения в долларах на евро. Так, евро не годится, за зеленью вслед упадёт — никуда не денется, рубль вообще ляжет пластом, разве что золотые слитки…

Решительно выбрасываю из головы мысленную кашу. Вот оно то самое, чего Степаныч боялся — запаникую и засвечусь суетой раньше времени. Хрен на них, пусть так и лежат в загашнике: двести долларов и пятьдесят тысяч рублей.

На следующее утро во Внуково получаю не звонок, а SMS с предложением купить газету в одном из киосков. Попутно обнаруживаю, что ни в Бен-Гурион, ни в другие аэропорты Израиля ближайших рейсов нет. Отправят с пересадкой, конспираторы хреновы? Обожаю. Особенно Франкфурт… Кто летал — поймёт.

В жёлтом до невозможности газетном выпуске чего-то такого, повествующего о происках инопланетян в том же многострадальном Алжире и предсказаниях экстрасенсов с видами на грядущие президентские выборы, очевидные по результату и для простого смертного, обнаруживаю плотный конверт. Если бы не десятки шпионских сериалов и не краткое знакомство с СВР, раскрыл бы его на месте, а так — топаю в туалет и запираюсь в кабинке. Надеюсь, с обычным обоснованием «в целях безопасности пассажиров» видеокамеры стоят везде, но не прямо над очком.

Та-ак. Первое впечатление, что из-за обилия агентурной работы они тупо перепутали конверт. При чём тут Никосия? Четыре звезды, олл инклюзив плюс дополнительный бонус — морская экскурсия по библейским местам. Будем считать, что до Тель-Авива просто нет билетов. Одно радует безмерно: между прибытием на Кипр и экскурсией два дня разбежки. Надеюсь, отель на первой линии? Как говорил Степаныч, за счёт федерального бюджета. Тем более, в конверте завалялась кредитка, вряд ли с щедрым, но хоть каким-то наполнением счёта.

Прохожу паспортный контроль с обычным униженным предъявлением паспорта. Почему униженным? Слишком уж разительна нестыковка между моим представлением о самом себе и фотографией внутри того, что «из широких штанин»… В мыслях я — статный брюнет с твёрдым взглядом. В стекле пограничной будки колышется моё отражение, и оно не радует. Статность вытесняется полнотой, брюнетность поредела надо лбом и как-то выцвела, очки упрямо не желают придавать интеллигентный вид, соскальзывая с носовой картофелины. Скорее — похож на ботаника в возрасте тридцать плюс.

Я ничуть не напоминаю обаятельного Шона Коннери, ироничного Роджера Мура, лощёного Пирса Броснана. Увы, и на Дэниела Крейга, самого невзрачного в этой компании, ни в коей мере не смахиваю. Я — точно не Джеймс Бонд 007 и даже не один из артистов, его сыгравших. Мужской кризис среднего возраста проявляется, помимо всего прочего, в крушении иллюзий о собственном экстерьере.

А как насчёт иллюзий о возможности спасти мир? Степанычу известен мой уровень подготовки, мне известен тем более. И всё же — ущипните меня, убедите, что не сплю, а отправляюсь на кастинг главной роли в фильме «Миссия невыполнима», где не предусмотрено повторных дублей и убивают по-настоящему.

Тягостные мысли не отпускают, когда уставший от долгой жизни «Боинг» трясётся на взлёте. У российских авиаперевозчиков преобладают ветераны, особенно на чартерах. Достаю планшет. Слава кому-то там наверху и мобильным операторам, Сеть присутствует на борту самолёта.

Сосредоточиться мешает малыш на соседнем сиденье. Упорное дёрганье ручек и кнопок приводит его к желанному результату: на крошечном экранчике в спинке переднего сиденья появляется картинка. Юный россиянин орёт, перекрывая гул турбин: мама, я научился управлять «Боингом»! Надеюсь, пилоты выучили большее число кнопок.

И так, Центральноафриканская Республика, ЦАР, ну — просто царское место. Была некогда империей, сейчас, похоже, превращается в монархию снова. Причём с белой династией среди чёрного континента. Города, несколько лет назад представлявшие из себя обычные помойки третьего мира, вдруг застроились приличными кварталами, появились научные учреждения. Самая загадочная штука — госпиталь в горах Баминги, место не слишком рекламируемое, но, судя по слухам, собирающее больные деньги с нездоровых людей. Вроде там и омоложение с восьмидесяти до тридцати лет, и исцеление от самых неизлечимых болезней.

В Сети болтается куча объявлений о найме на работу для иностранцев. Странно даже, этот клочок земли экваториальной Африке стал Меккой для желающих зашибить быстрые деньги, особенно на строительстве. Национальный исследовательский университет вербует особо одарённых в Тель-Авиве. Условия, по слухам, сказочные, перспективы новых технологий вообще не поддаются описанию… опять-таки, по слухам. Желающих масса. Главное, если верить форумам, где жалуются на жизнь отвергнутые рекруты, нормальному человеку не понять их критерии отбора. Ладно, отсекают агентуру спецслужб. Но все разведки и фэбээры мира не навербуют столько народа, что сейчас стекается в Израиль.

Представляю, что там творится. Местные копы, видать, стоят на ушах. Отели и рестораны таки да — наживаются.

Выключаю планшет. Главная загадка царских угодий бьёт по глазам даже самого ненаблюдательного. Можно за дурные деньги перетащить в тропики светлые умы планеты. Но быстро построить исследовательскую и производственную базу, тем более — дать с колёс сногсшибательные результаты вроде омоложения, абсолютно нереально. И зачем подобную программу разворачивать в отсталой стране, без выхода к морю, без приличных природных богатств, с низким качеством трудового ресурса? Не понимаю…

А непонятное — пугает.

Прелюдия первая

«Мы твёрдо стоим на пути к победе коммунистического труда!»

Витя однажды обнаружил, что эту надпись никто не читает. Называл приятелям свой дом, адрес, но когда упоминал плакат на крыше, все недоумённо жали плечами. Зато жильцы отлично знали огромные красные буквы, потому что в слове «труда» часто моргала вторая буква, без неё важное слово звучало картаво, а в квартирах ползли помехи по экранам телевизоров.

И никто не задумался, что «стоять на пути» означает преграду, отсутствие движения к цели.

Ноги словно налились свинцом, не хотелось идти — ни домой, ни к коммунизму. В квартире над стареньким пианино висит дедов портрет с траурной чёрной полоской в углу. На сорок дней бабушка непременно потянет на кладбище. Как было на девять дней, на три. И когда «будили» на следующее утро после погребения, не говоря о самих похоронах, когда хотелось выть в голос… Взрослые специально ковыряют незажившую рану.

Он прятал портрет деда с глаз долой и получал подзатыльник от отца, всегда не любившего тестя. Зато у зятя появился повод заложить за воротник. А если есть повод, как им не воспользоваться!

Зачем выставлять фото с чёрной полосой? Дед не ушёл навсегда. Он где-то спрятался, как когда-то, играя в прятки с внуками, смеялся и дурачился, сам уподоблялся ребёнку.

Путь Вити до дома из школы пролегал мимо пятиэтажек хрущёвской застройки. Квартиры в них распределялись между коммунистическими тружениками, а пара отпрысков сознательных пролетариев перегородила дорогу. На вид — не моложе класса пятого, для одинокого щуплого второклассника они казались двумя великанами.

— Слыш, шкет. Пара копеек найдётся? Нет? А если найду?

Здесь трясли мелочь у многих. Обычно хранили двушку или троячок — от таких откупаться. Но что-то словно перещёлкнуло внутри. И так на сердце тошно, а ещё и эти…

— Нет. И не будет. Дайте пройти.

Пацанчик в рубашке в наивную клеточку с потёртым портфелем, ручка замотана изолентой, сандалики стоптанные… Как такой посмел задираться? Более крупный из парочки сгрёб Витю за грудки. Рубашка затрещала, посыпались пуговицы.

— Ща твоё «не будет» тебе в глотку с зубами заткну, понял?

Внутри снова раздался… ну, пусть будет щелчок. Всплыла отчётливая инструкция: «упереться рукой, голову до упора назад, потом удар верхушкой лба ему по соплям! И коленом в яйца. Как только урод согнётся, ещё раз коленом в нос!»

Последний удар не получился как задумано, пятиклассник зажал рожу руками. Колено жестоко врезалось в пальцы, сплющивая их о лицевые кости.

«Теперь второго! Ногой ниже колена!»

Соучастник смешно прыгнул в сторону на одной ножке, обняв вторую, ушибленную.

— Ты труп, пацан!

— Уже. Только приводи побольше. Вас двоих маловато будет.

Дома Витя получил нагоняй. Никакие доводы в расчёт не принимались. Дети все дерутся, а с оторванными пуговицами шляется он один, непутёвый.

На следующий день записался в секцию самбо, ничего не говоря матери. Та огорчилась бы, узнав, что бросил гимнастику. Она мечтала, что сын станет вторым Борисом Шахлиным, золотым медалистом Олимпиады пятьдесят шестого года. Но гимнастика не поможет против наследников знатных токарей и фрезеровщиков. На тренировку по борьбе Витя успел сходить всего лишь дважды, когда по пути домой его встретила уже не пара, а целая «шобла» из шести великовозрастных. Двое пострадавших в первой встрече были самыми мелкими.

— Глядите, самбист идёт!

— Боюсь-боюсь…

Он аккуратно опустил в траву портфель и полотняный мешок со спортивной формой. Пришедший на помощь внутренний голос уже ничего не мог посоветовать против такой толпы. Он шепнул: «падай спиной к забору, подожми ноги, укрой голову руками».

Самый толстый дебил, не утруждаясь вводными «дай закурить» или «пару копеек», смачно врезал жирным кулаком. Витя с готовностью кувыркнулся и укрыл всё, что мог, приготовившись к худшему.

Дети ударников комтруда дружно заржали.

— Спёкся, самбист? А ну, вставай, покажи пару приёмчиков!

Били умеренно, без особой злобы, просто показывая — кто в доме хозяин. Пятиклассник, в прошлый раз исполнявший танец на одной ноге, вывалил на траву содержимое портфеля, начал топтать и расшвыривать.

А потом за дело взялся самый обиженный, получивший в нос и между ног. Он схватил Витю за волосы и оттянул от забора. Нога в синем китайском кеде надавила на горло.

«Хватай ступню изо всех сил, потом резко обе ноги вверх, как на „берёзку“. И крутанись!»

Не совсем соображая от боли, Витя рванулся, поставив тело почти вертикально, как в вольных упражнениях, и перевернулся, не выпуская кед.

В лодыжке пятиклассника отчётливо хрустнуло, он завопил точно резаный. Витя откатился в сторону.

— Пацаны! Он ему ногу сломал!

Предводитель оценил обстановку и выбросил в траву слюнявый папиросный бычок.

— Валим! В мусарню заметут!

Шобла сбежала, оставив плачущего бойца на земле с неестественно вывернутой стопой, а Витя через сутки угодил в детскую комнату милиции, как и предрекал опытный в этих делах хулиган. Полная усталая тётка неприязненно глянула на отца правонарушителя, нервно мнущего кепку. Судя по малиновому уху, перед кабинетом родитель уже начал воспитательную работу.

— Дети все дерутся, — повторила милиционерша знакомые слова. — А ноги ломают только самые отпетые. И в кого же ты такой зверь уродился?

Отец не понял намёка, заявив, что покойный тесть служил в НКВД. Витя расстегнул ворот рубашки и стянул её совсем. На теле — сплошные кровоподтёки, на горле глубокие ссадины.

— Дерётся и хвастается, что весь в синяках, — прогундосила тётка. — Ставлю на учёт. А вам, папаша, будет письмо на работу — в партком и профком. Запустили вы воспитание.

При мысли, что прогрессивка и премия пролетают мимо, витин отец засуетился, запросил пощады, пихнул сына в спину — обещай, мол, что больше такое не повторится.

— Не повторится, — угрюмо буркнул юный человек, переступив внутри себя важную ступеньку с пониманием простой истины — никому не позволено его унижать и мучить. — Не повторится, если они не будут меня избивать и забирать деньги, как всегда они делают, а вы, милиция, их выгораживаете. Ещё полезут — убью.

Глава вторая, в которой герой попадает на Землю обетованную и вспоминает чемпионат по футболу с участием российской сборной — результат всегда отличается от желаемого и ожидаемого

Возможно, на кипрских пляжах несложно встретить немцев, французов, итальянцев и «разных прочих шведов», как говаривал незабвенный Маяковский. Но они незаметны. В глаза, в уши, а ароматом виски ещё и в нос бросаются исключительно соотечественники, понаехавшие из нашей страны и ближайшего зарубежья.

Пляжный отдых прервался самым возмутительным образом. Полноватый лысый мужчина, загоравший неподалёку, догоняет меня в море.

— Геннадий! Доброго вам дня.

Я плаваю неважно, во всяком случае — не настолько хорошо, чтобы вести беседы на ответственные темы. Дядька морщится. Он явно собирался перетереть самое секретное здесь, где среди волн не смонтируешь подслушивающее устройство. Что же, терпите, господа тайные агенты, втягивая в команду непрофессионала.

Принимаю предложение встретиться вечером и поговорить по поводу экскурсии в Израиль, когда громкая музыка и вопли аниматоров создадут непроницаемую акустическую завесу. Осталось дождаться этого благословенного времени.

Сумерки падают на тропики резко, как гильотина на шею осуждённого. Затёртый телевизорный пульт подключает гостиничный номер к мировым событиям.

«Государственный департамент Соединённых Штатов выражает серьёзную озабоченность по поводу отсутствия прогресса в урегулировании ситуации вокруг Алжира. В Средиземноморский регион направлен дополнительный контингент морской пехоты. 6-й флот США будет усилен ещё одной авианосной группой».

Выключаю телек, надоевший однообразными новостями из Северной Африки хуже мыльных сериалов, и тащусь на ужин. Соотечественник уже в ресторане, собирает булочки на поднос. Объёмистое чрево, наверно, нуждается в основательном их количестве.

Ещё менее похожий на компанию Шона Коннери, чем я, коллега по секретной службе относится к ранее неизвестному мне типу офицеров. Выделяющийся, но совсем не в ту сторону, чтобы заподозрить его в тайных операциях. Обычный бизнесмен средней руки, содержатель нескольких киосков или офиса «купи-продай» человек на десять, вырвавшийся на Кипр без супруги под предлогом командировки в офф-шорный рай. Волосики, ранее спрятанные под купальную шапочку трогательного розового цвета, аккуратно расправлены на темени в попытке прикрыть черепную наготу. Глазки мелкие, бесцветные, нос сливой и украшен заметными бородавками. Нижняя губа выдаётся вперёд, придавая облику брезгливость, вдобавок шевелится в такт мыслям. Розовые ушки непропорционально малого размера компенсируют малогабаритность посадкой почти перпендикулярно черепу. Рост… С таким Жан-Поль Бельмондо играл суперменов, но вопреки своему росту.

Блёклые глаза на миг фокусируются на мне, куцые бровки хмурятся. Намёк понимаю — сейчас не время и не место, посему не смей приближаться. Да больно надо! Толстяк переводит внимание на пирожные, уже основательно прореженные другими русскими любителями шведского стола, чтобы сторонний наблюдатель мог поклясться: секундное неудовольствие рождено исключительно ассортиментом сладкого.

Его пухлая ручонка ухватила меня за рукав рубашки в тёмной аллее между корпусом гостиницы и танцполом.

— Сюда!

Слушаюсь и повинуюсь, хоть и отказываюсь проникнуться серьёзностью ситуации. Мы далеко не только от Центральной Африки, но даже Израиля. Что, конкурирующие фирмы отслеживают подступы к рекрутёрам университета даже на таком расстоянии? Григорий Григорьевич, так представился мой напарник, уверен в этом на все сто.

— В Израиль билетов не достать! Ни туристических, ни медицинских туров. Здесь, на Кипре, я засёк представителей трёх конкурирующих фирм, обнаружил в номере прослушку.

— А вы у них поставили?

— У одного, из ЦРУ.

Догадываюсь, что патологическая взаимная подозрительность не даст им заскучать. Но никого из нас это не приблизит к выполнению задачи, если вся энергия уйдёт на подглядывание — не продвинулся ли дальше конкурент.

Гриша манит меня в заросли на противоположную сторону отеля. Там прикладывает палец к губам и суёт туристический бинокль. Ага, тоже в стиле Бонда, ну как без этого. В невинную на первый взгляд китайскую побрякушку встроен прибор ночного видения. Повинуясь персту указующему моего новоявленного соучастника, рассматриваю заросли и вижу замысловатую конструкцию с длинной трубкой. Нацелено это сооружение на четвёртый этаж, как раз к моему окну.

Шепчу одними губами: «это ствол, меня ликвидируют?» Григорьич успокаивает, мол — тот хайтек служит всего-навсего подслушкой, снимающей вибрации с оконного стекла.

В общем, к возвращению в номер чувствую себя преотвратно. Ещё ничего толком не началось, а уже… Интересно, я в разработке с самой Москвы или только сейчас, среди купивших туры в Израиль?

Специально для иностранных коллег вызываю жену по Скайпу, без видео.

— Инночка, дорогая? Не спишь? Мне тоже не спится — скучаю. Да, один! Чесслово, один! Как тебе доказать… Ну слушай, если вдруг какая-то рядом со мной, или не одна даже, то все эти женщины — б…ди последние, и ноги у них кривые. По-русски не понимают? — в ответ на находчивое возражение супруги лихорадочно размышляю, как оскорбить виртуальную проститутку, чтобы жена поверила, будто бы её нет. — Ну, факинг бич, мазафака… Нормально? Тоскую лишь по тебе, моя любимая, и проклинаю наш гадский профсоюз, выделивший всего одну путёвку. Да, скоро домой. Пока. Бусь-бусь.

Под дверью нашёл листовку с намёком, что зазвать в номер эту самую, стройноногую, проще простого и не дорого. Пригласить? Чтобы удостоверились заморские гады — русский оттягивается по полной. Но, наверно, это уже перебор. Да и агенты шалят на заданиях, звонят проституткам, сливаясь с толпой…

Я воздержался. Ничто так не убивает моё либидо, как раздражённые реплики жены на том конце линии, креплёные подсказками тёщи на заднем плане, как спиртом крепят дешёвое вино до градусов портвейна. Поэтому эротические мысли не мешают спать по причине своего неприхода. Завтра ждёт Израиль.

По пути в Тель-Авив соучастник показывает одними глазами на крепкого поджарого парня в баре на верхней палубе. Тот цедит виски с содовой и льдом, одновременно мнёт челюстями жвачку. Рука держит смарт возле уха, до меня доносится пустопорожний трёп о каких-то культурных мероприятиях в Иерусалиме. Я тоже не возражаю сунуть в рот «Орбит», но после бухла, чтоб запах перебить, а не смешивать «непревзойдённую свежесть» с виски. Странный тип, одно слово — американец. Судя по многозначительной мине Григория, именно этот радиолюбитель установил мне прослушку.

Быть может, в Израиле разберёмся. Там никто нас не ждёт, вопреки кипрским надеждам, кроме наглой бабы из непонятной спецслужбы. Колоритный типаж, низенькая, крепкая, носатая, чрезвычайно не в моём вкусе. Прилипла как квитанция к лобовому стеклу, теребит мой паспорт и задаёт массу вопросов, интересных лишь ей одной.

— У вас есть родственники в Ливане, Сирии, Иране?

— Нет.

Отвечаю сдержанно и односложно. Но вот уже десять минут подряд. Закипаю. Булькаю. Вот-вот взорвусь и вылью на неё больше антисемитизма, чем накопил за сознательную жизнь.

— А у ваших знакомых?

— Нет.

— А вы точно знаете всех родственников всех ваших знакомых?

Вспоминаю мазафаку, как и тем вечером. Пока про себя.

— О тех, что знаю, в сомнительных странах родственников не держат.

— Значит, точно не знаете, — черноволосая выдра с загнутым носом делово помечает что-то в планшете. Может, просто напоминалку набивает «завтра записаться на маникюр», но меня выбешивает. — Идём дальше. Эти знакомые что-нибудь своим родственникам передавали? Везёте в багаже?

— Какие родственники? Какие знакомые… Никто и ничего со мной не передавал!

— Не нужно на меня кричать. Я делаю свою работу — обеспечиваю безопасность государства Израиль.

— Я причём?

— А вы не хотите спокойно ответить на стандартные вопросы и тем самым подрываете безопасность государства Израиль.

Обречённо машу лапами: давай дальше. Наверно, твоего прадедушку пытали нацисты… Что ж ты на русских отыгрываешься? Немец через два человека сзади!

— Вернёмся к знакомым. Вы их спрашивали, есть ли у них родственники в Ливане, Сирии, Иране?

— Ну, иногда разговоры заходили о родне…

— И что они вам рассказывали о родственниках в Ливане, Сирии, Иране?

— Да нету у них там родственников!

— Отлично, — заявляет мадам Граница-На-Замке. Или мамзель, поди их разбери. — Добро пожаловать в Израиль!

На раскалённой мостовой Тель-Авива Гриша шепчет:

— Отлично! Ни один агент так не ведёт себя с секьюрити.

Убеждаюсь, что никто не слышит.

— Хотел ей на вас указать. Мол, у того господина дочь вышла замуж за сирийца и уверовала в ваххабизм.

— Шуточки неуместны…

— Какие уж шуточки! Американца, говорят, так и не нашли.

Бонд, русский Бонд, изображает святую невинность.

— Видел, как он насосался? Запросто мог вывалиться за борт! Всё, едем в отель, потом с экскурсии соскакиваем, каждый поодиночке дует к рекрутёрам.

Не представлю, как возможно нализаться крохотными порциями вискаря, на три четверти разбавленных газировкой и талым льдом, тем более — крепкому мужику спортивного вида. Воспринимаю его гибель как предупреждение судьбы: предварительные ласки закончились, начинается то самое, где пропасть бесследно проще, чем купить диплом в переходе московского метро. Изображаю бодрячка.

— Да, шеф. Есть шеф. Разрешите исполнять бегом.

Если только по здешней жаре можно бежать. Оттого африканцы берут все награды в спринте. Раз в этих широтах умудряются скакать, в нашем умеренном климате перегонят «Тойоту».

Слава Богу (здесь он близко), следующий час обходится без экстрима. Недорогой отель, скорей даже — хостел, расположен к югу от Яффы. Наверно, построить ещё чуть южнее — и был бы сектор Газа под окнами. Приют выбран туроператором явно из соображений экономии. Нам сообщают: если кто в отель не вернётся, денежки евреи не отдадут. Я вас умоляю, вот неожиданность!

А в офисе университета на Рамат-Гане обнаруживается тот же состав автобуса, что в трансфере до отеля. Ну, кроме семейной троицы с малым ребёнком. А нет, мамы с девочкой не видно, зато папаша внимательно рассматривает постеры на стенах. Золотые дукаты Центральной Африки заманчивее всех достопримечательностей библейских земель, как оказалось.

Люди перестают шугаться друг друга. На пароходе изображали туристов, шумно обсуждали перспективу фотографироваться в кипочках у Стены Плача. Маски сняты, всех в Израиле волнует только одно — уехать из Израиля на юг, а не на север. Гриша держится шагах в десяти от меня. Интересно, за два задания одновременно — в Корпорацию пробраться и меня пасти — ему платят хотя бы полторы ставки? Если спрошу, наверняка отшутится в типичной для силовиков манере: платят за должность, звание и выслугу лет, а за службу получаешь только взыскания и сердечные приступы.

Так, моя очередь. Еврейка, более приятного вида, чем пограничница, собирает флэшки. Я свою просканил и очень тщательно, поверьте. Наши запросто могли подкинуть в неё троян, поручив переслать базу данных Университета на сервак российской внешней разведки. А если меня засекут? Как говаривал покойный Иосиф Бродский, тюрьма — недостаток пространства, возмещённый избытком времени. А про израильские тюрьмы рассказывают разное… К слову, на флэшке антивирус ничего не обнаружил.

Признаюсь, до этого момента мной владело странное легкомыслие. Ракетная программа уровня хай-тек в захудалой африканской провинции и возможность разгрома американского флота касались моей персоны столь абстрактно, что с вероятностью около ста процентов я предполагал, будто совершаю увеселительную экскурсию по библейским местам за счёт федерального бюджета и скоро вернусь домой под вопрошающие очи жены и обличающие — тёщи.

Иллюзия пала, как Троя под ударами эллинов, от слов рекрутёра: «вы прошли предварительный отбор».

От изумления таращусь на него. Солидный такой нег… в смысле — афроамериканец. Чёрт, нет! Мы в Азии, он представляет свою страну. Афроафриканец? Надо выяснить, как их именовать. Русский язык чистый, на уровне московского Университета Дружбы Народов. То есть примерно как английский китайского образца, без половины глагольных форм и сложноподчинённых предложений. Чем-то напоминает компьютерный синтезатор речи. Сам афроабориген такой же — искусственный, картинно чопорный.

— Очень рад… сэр! Что дальше?

— Вы не задали ещё один вопрос, мистер… Mer… Merz…

— Мерзляевский.

В Москве учился, а к нашим фамилиям не привык?

— Извините. Кандидаты спрашивают об отборе. Почему именно их. Рано или поздно.

— Да, конечно.

— Я не знаю. Предварительный отбор делает наш интеллектуальный центр. Могу лишь предполагать. Вы не штатный сотрудник разведки?

Внештатный, хотел сказать? Почти угадал. Пользуюсь гибкостью родного языка, ему недоступной. Если разговор прогоняется через анализатор с функцией детектора лжи, надо говорить относительную правду.

— Я не офицер спецслужб.

— Это не столь важно. Пока. Вас могли вербовать. Или обратятся с вербовочным предложением уже сегодня. За вами выбор. Наша страна не работает против вашей. Но частные интересы могут разойтись. Вы хотите работать на Африку. Вы хотите работать на Исследовательский Университет Корпорации. Вдруг интересы войдут в противоречие? Выбор вы должны сделать до.

Молчу. С этой проблемой надо переспать.

— Жду вас завтра в 10–00.

Киваю и слышу от него единственную вполне человеческую фразу, от этого чёрного андроида.

— Извините за срыв экскурсии к Мёртвому Морю.

В отель возвращаюсь, чувствуя себя перевёрнутым с ног на голову. Уж лучше к Мёртвому Морю. Я, конечно, патриот до мозга костей, болею за московский «Спартак», в европейских кубках даже за питерский «Зенит», за сборную — всегда, хоть и без удовольствия. Но вдруг оказался в ситуации, будто назначен тренером российской сборной, неким чудом прорвавшейся в финал мундиаля против Германии, и надо во что бы то ни стало победить, а состав команды тот же, беременно-пешеходный… Ой вей, мне это надо?

Прелюдия вторая

— Дед? Это ты?

«Признал… А я как чувствовал. Ни Вовка, ни Ирка ко мне не тянулись. Да не кричи ты. Слышу».

«Деда… Как тебе?»

«Уже никак. Всё кончилось».

«Деда-а…»

«Не реветь, Первая Конная!»

Витя зарыдал в голос. Уж и лето прошло с той весны, и осень началась, а так его не хватает. Мальчик шёл мимо рабочих пятиэтажек и плакал от души, не стесняясь мокрых дорожек на щеках и своего горя. «Первая Конная…» Дед всегда так звал внуков, выстраивая их в ряд на сучковатых палках с деревянными сабельками в руках. Они с криком «ура» неслись рубить головы проклятым буржуинам или хотя бы кустам чертополоха во дворе.

«Деда, ты всегда со мной!»

«Точно. И пока я тебе нужен — всегда буду. И выведу тебя в люди».

«Буду такой как ты?»

Это даже не предел мечтаний. Это — сказка. Дед, суровый полковник НКВД, а потом МГБ и КГБ, начинал в Гражданскую с Будённым, ранен при штурме Берлина… Да на его жизнь выпало подвигов больше, чем у любого киношного героя! Только он не любил о них рассказывать.

«Лучше. Я потерял жизнь, но кое-что обрёл. С тобой мы горы свернём. Только не забывай меня!»

В третьем классе Витя записался в математический кружок, выиграл последовательно городскую, областную и союзную олимпиаду. Мама смирилась, что не вырастила Шахлина.

Отец? Просто пил с каждым днём всё больше. Из инженеров выбился в старшие инженеры, на том поставил точку в карьере. Изрезанный стол в беседке у подъезда, пропахший разлитым пивом, ежевечернее «забивание козла» с помощью костяшек домино в компании таких же пролетариев умственного труда заполнили его жизнь. Витя смотрел на него и отчётливо сознавал детским умом: так нельзя. Из этого нужно вырваться, во что бы то ни стало вырваться.

Математика давалась легко, когда внутри звучал голос, доходчиво рассказывающий про самые сложные формулы, уравнения и правила.

«Деда, ты же никогда математику не знал, мама говорит — таблицу умножения путал».

«Точно! У меня появились отличные учителя».

На том свете?! Витя не задавал лишних вопросов. Ему повязали пионерский галстук, объяснили, что религия — опиум для народа, а истинное бессмертие заключается в совершении подвигов во имя построения коммунистического общества. Дед не вписывался в схему, хоть плачь, поэтому существовал в ином измерении.

Витя учил наизусть «Стихи о советском паспорте», читал сказку про Мальчиша-Кибальчиша и рисовал праздничную демонстрацию у Мавзолея Ленина в день Великой Октябрьской Социалистической Революции. В тайне от всех разучивал премудрости интегрального исчисления, периодически вгоняя в шок учителя алгебры.

В четырнадцать он пробрался вечером в учительскую и одним пальцем настучал на пишущей машинке доказательство теоремы, тянувшее если не на Нобелевскую, то на Ленинскую премию точно. Статью послал в научный журнал и в Академию наук СССР. Реакция последовала, но довольно неожиданная.

— Это квартира Булкиных? Товарищ Булкин?

Молодой человек лет двадцати пяти — тридцати в строгих роговых очках и модном плаще-болонье вошёл в их квартиру, благоухая дорогим столичным одеколоном «Красная Москва».

— Да… Я — инженер Арсений Булкин, — отозвался витин отец, только вернувшийся с профсоюзного собрания, потому трезвый и при галстуке. Чем могу быть полезен?

— Надо же! Обычный инженер и такие идеи…

Москвич представился аспирантом из Академии Наук. Он разливался соловьём по поводу перспективности дела, но только для публикации требуется доработка, рецензирование кем-то из докторов-академиков… В общем, он предложил Булкину-старшему соавторство.

«Скользкий хлыщ. Помню таких по шарашкам. Зэки изобретали, а эти, гладкорожие, присваивали. Хорошо хоть — соавторство. Спёр бы и присвоил вчистую, а там доказывай».

«Ладно, деда. Посмотрим на его физию, когда папа скажет, кто это написал».

«Сомневаюсь».

Дед и при жизни зятя не жаловал. Выходит — за дело. Инженер Булкин гордо приписал себе интеллектуальный труд отпрыска и его странных консультантов.

— Конечно-конечно! Пишите всё что нужно. Если от нас чо требуется — нам пишите. По почте быстренько. Мы тоже быстренько. А с дороги не устали? Пивка, водочки? Маша! Накрывай на стол! Что ж ты копаешься…

«Обскакал нас зятёк, а, Первая Конная?»

Витя повесил голову. Отец поступил не более порядочно, чем уличные гопники, вытрясающие копейки у мелюзги.

Через три года аспирант блестяще защитил кандидатскую и тут же был приглашён в докторантуру. Булкин-старший как соавтор получил честную половину от публикаций, пропил гонорар и тихо помер от инфаркта. Виктор поступил на мехмат, с отчаянием ощущая, как бездарно уходят годы. По уровню знаний он превосходил большинство преподавателей, не считая, конечно, педагогов по ключевым математическим дисциплинам: политэкономии, марксистско-ленинской философии и научному коммунизму.

Глава третья, в которой герой мечется между «надо» и «хочется», либо между «надо» и «очень надо»

Григорий, увидев мой нарочито радостный «иессс!» с резким движением руки вниз, будто дёргаю за цепочку старинного бачка над унитазом, должен догадаться, что операция «внедрение» развивается. Соответственно, засвечивать меня своей сомнительной близостью нежелательно.

Служебные инструкции выше здравого смысла. Вечером в отеле бесцеремонно подсаживается ко мне. Молвит, глядя в упор честными ясными глазами:

— Добрый вечер, земляк. Похоже, тебе повезло. А мне — нет. Поеду в Банги. Если в Корпорацию не взяли, вдруг где попроще пристроюсь. Может, свидимся?

Ну не скотина ли? Если завтра спросят, имел ли я контакт между собеседованиями с представителем российской спецслужбы, что отвечать? Ну, промычу: никто меня в этот период не вербовал. Но если интервьюер окажется въедливее сегодняшнего памятника самому себе и задаст несколько прямых вопросов, то выбор — сдавать или не сдавать мою связь с СВР — придётся сделать немедленно. Хоть я и в еврейской стране, где отвечать вопросом на вопрос считается правилом хорошего тона, не отверчусь.

— Не знаю. Ещё ничего не решено. Спокойной ночи.

Оставляю недоеденным кошерный ужин, будто перехотелось. Врать можно Отечеству и детектору лжи, но не собственному желудку, он-то правду знает.

Долго ворочаюсь, перебираю доводы за, против и сбоку.

Есть железный аргумент. Он в пользу преданности нанимателю. Дома двести долларов и пятьдесят тысяч рублей. Точнее — было, пока домашняя касса не перешла в полное ведение жены при дельных советах тёщи, мамыдорогой. В ЦАР обещают на старте восемь тысяч дукатов. Это примерно десять тысяч евро, в рубли и пересчитывать страшно. Если верить Интернету (а кто ему верит? ну, почти все верят!), монетарная политика республики, начиная с времён Самбы-Панзы, строится на устойчивости дуката относительно покупательной способности золота. То есть, если золото вырастет в цене к основным валютам, дукат ждёт ревальвация. Не понимаю, какими экономическими механизмами обеспечивается эта уникальная стабильность, особенно — в африканской глубинке, но мне, наёмному работнику, дукат греет душу. Как бы ни закончилось задание, зарплату разведчики у меня не отберут.

Есть стальной аргумент. Допустим, завтра провозглашу: дал клятву верности и расписался кровью в Ясенево, поэтому на предательство пойтить не могу. Тогда меня ждёт развлекательный вояж с омовением ног в Иордане, потом возвращение в Никосию.

Что остаётся? Ради выполнения задания Фёдора Степановича нужно демонстративно забить и на самого Степаныча, и на его спецслужбу, но хранить преданность в душе. То есть стать двойным агентом, ни черта не смысля в методах агентурной деятельности. Криво, но в какой-то мере работоспособно.

Наверное, так себя оправдывали многие предатели, согласившиеся впахивать на потенциального или даже реального противника. Особенно если не представился случай выкопать из глубины души ту самую тайную преданность. Или не возникло желания.

Переспав с проблемой без единого признака эротики, прихожу к очевидному выводу. Надо внедряться дальше, любая альтернатива этому означает поражение. И, честно говоря, на меня повлиял Израиль. Евреи тысячи лет предпочитали выбор в сторону выживания и развития. Вон чего достигли. Как и многие русские, я внутри чуть-чуть антисемит, что не мешает пользоваться мудростью богоизбранного народа.

В общем, еду на Рамат-Ган с двумя пересадками на автобусе, с заготовленным чистосердечным признанием. Но оно никому не нужно.

Теперь меня ощупывает взглядом весьма симпатичная женщина моих лет, чернявая и с жгучими карими глазами, и всё это великолепие венчает стройную фигуру, не обременённую ничем лишним. Короткое обтягивающее платье в леопардовых пятнах, тонкий блеск чулок, бриллианты в ушах, шпильки… В общем, не откажусь ощупать её не только взглядом. На этом, оказывается, и построен расчёт.

Мы сидим в другом здании, более пафосном. Сюда допущены единичные счастливчики, прошедшие первый фильтр. Если прогрессия не прервётся, следующий этап должен состояться в раю, среди толпы сладкоголосых гурий. Сейчас гурия одна, зато какая!

Она придвигает пепельницу. Мусульманская сказка сбывается — райские девы обязаны предугадывать мужские желания. Я нигде не упоминал, что курю! Но и отрицать пристрастие к хорошей сигарете не буду, рекрутёры однозначно предупреждают: не лгать. Поддаюсь искушению и щёлкаю зажигалкой.

— Геннадий, вы занимались спортом?

Русский язык живой, чистый, но с какой-то примесью. Я заслушиваюсь интонациями и не сразу схватываю суть простого вопроса.

— Да, но это, к сожалению, в прошлом. Поддерживать столь прекрасную форму как у вас элементарно не хватает времени.

— Кубиками пресса на вашем животе можно лишь выложить слово «с понедельника», — фея цитирует старую телевизионную шутку и давит на пульт управления сплитом. Мой ароматный дымок моментально утягивается в вентиляцию. — А вы в курсе, что употребление табака, крепкого спиртного и наркотических веществ в Центральной Африке запрещено под страхом тюрьмы? И поддержание «прекрасной формы», как вы изволили заметить, возведено в национальный культ.

Само собой, противоамериканскую ракетную систему не придумаешь с «Мальборо» во рту… Вдруг спохватываюсь: придётся бросить курить? Бли-ин, это ж в который раз! Не говоря о потугах на тему утренней зарядки.

— Ранее облысение, вялая печень, лёгкая близорукость, лишний вес, отдышка, склонность к гипертонии… Продолжать?

Рай закончился, не начавшись. Заодно завершена карьера в Корпорации. Вот остолоп! Заявил бы, что наслышан о запрете курения и всерьёз задумываюсь о здоровом образе жизни, особо не соврал бы. За восемь тысяч золотых и не на такое решишься.

— Приятно было познакомиться, леди. Раз по экстерьеру и интерьеру не подхожу для выставки, извините.

Поднимаюсь, но узкая холёная рука с безупречными когтями небрежно указывает обратно на стул. Предлагает повременить с ретирадой? Но зачем? Любоваться этим чёрным бриллиантом взамен на колкие замечания о моём ливере?

Она кидает мне фото. Старомодное, на бумаге. Хорошо хоть, не в затейливой рамочке. Существо на ней отдалённо напоминает мою Инку. Волосы собраны в хвост, так поступают, чтобы скрыть их неухоженность. Лицо пухлое, кожа прыщавая, глазки свинячьи. Нет, Инка и то лучше, если постарается. Хотя с утра…

— Никого не напоминает?

Ну, могла и фото моей благоверной найти, в соцсетях супруга их разместила в изобилии — со мной, с тёщей, с котом, селфи всякие. Надеюсь, вариант «утренний зомби» в Сети не выложен.

— Это я, три года назад.

— Да ну!

Скрещиваю пальцы под столом. Вдруг золушка-принцесса превратится в кухонную золушку?

— А что вы думали? Оклад школьной учительницы, отец — шахтёр, задержки зарплаты по полгода. Потом, когда началось, месяцами питалась картошкой или чем Бог послал. Перебралась через границу. Лагерь для беженцев, сами понимаете, не курорт.

Понятно, откуда у неё акцент. Но зачем вышеописанная замарашка нужна Корпорации?

— Я была согласна работать не за дукаты. Хоть бы за еду и кров. Они и не платили поначалу. Просто отремонтировали тело, бесплатно. Нашим американским клиентам омоложение и устранение такого же комплекса болезней обходится минимум миллиона в два. Отрабатываю, часть зарплаты снимают на погашение кредита. Но оставшегося… — она красноречиво касается бриллиантовых серёжек, на пальце сверкает кольцо с крупным камнем, сто пудов — не оконным стеклом. — И оставшегося хватает на очень приличную жизнь. Несравнимо лучше, чем дома. Даже до войны. Поэтому моя преданность Корпорации практически безгранична.

Киваю. Я дома не шиковал. Но и в лагере для беженцев не отирался.

— Меня тоже отремонтируют?

— Естественно. Скажите откровенно, вам хочется такую женщину как я?

Был бы голубым, слепым и импотентом в одном флаконе. И даже мёртвым. Всё равно один ответ. Сто раз да!

— Встаньте.

Она тащит меня к зеркалу. Мисс Галактика под руку со стареющим ботаником в мятых светлых штанах, рубашка с короткими рукавами подпёрта арбузиком на месте талии, влажные пятна у подмышек… К стулу возвращаюсь бегом. Выдушиваю из себя реплику в стиле пикап:

— Если я обрету достойную внешность, согласитесь ли пообедать со мной?

Гурия смеётся.

— Я уважаю ценности законного брака, господин Геннадий. Лучше вашу супругу отремонтировать.

Показывает планшет. С него таращится Инесса Мерзляевская. Крупным планом и мелким. Как раз в ипостаси «утренний зомби».

Красотка делает несколько кликов. Фотошоп в доли секунды превращает Инку в Мисс Евразия.

— Осталась мелочь, заработать по паре миллионов на себя и на неё. Скажите, леди, а характер можно исправить?

— Не сомневайтесь. Мы, женщины, кусаем окружающих, потому что не нравимся сами себе. Уберите первопричину, и нас хоть к ране прикладывай. Ну, почти всегда. Сейчас…

На планшете появляется следующая жертва соцсетей — мамадорогая. Лёгкие манипуляции преобразуют тёщу в секси-гёл. Если не в двадцатилетнюю Софи Лорен, то для девушки Джеймса Бонда сойдёт.

— Вау. И что, в Центральной Африке каждая такая, само совершенство?

— Нет. Зачем? Омоложение не делают всем сотрудникам подряд, тем более — их родственникам. Дорого, и пропускная способность ограничена. Со временем новая медицина станет доступна многим, но не сейчас. Что касается внешности, некоторые считают слишком уж тщательное улучшение потерей индивидуальности.

Правильно. Пусть мамадорогая хранит индивидуальность.

— Действительно… Впечатляет! Особенно если на том фото и вправду вы.

— Недоверчивость — прекрасное деловое качество, господин Геннадий. Вы имеете шанс в скором будущем увидеть слишком много совершенных женщин, пусть даже пожертвовавших индивидуальностью. Но главное не во внешности. Я продемонстрировала лишь одно проявление новых технологий. Их масса. Большинство из них способно, без преувеличения, осчастливить человечество. Мой коллега предупреждал вас о выборе. Ответьте сами себе, в состоянии ли вы быть преданными нашему делу?

— Не в ущерб интересам моей страны, — даме, превозносящей семейные ценности, нужно демонстрировать патриотический позитив.

— Глобально — да. Но, не буду скрывать, в отдельных случаях интересы России, как их понимают отдельные политики или представители спецслужб, могут отличаться от нашей интерпретации, рассчитанной на длительную перспективу.

Она закидывает ногу на ногу и охватывает колено безупречными пальцами, притягивая внимание к этому ансамблю. Уже не перекурить хочется, а горло промочить. Хотя бы минералкой. Судорожно сглатываю и выталкиваю наружу формулу лояльности.

— Обязуюсь хранить верность Центральной Африке!

Звучит коряво. Нужно придумать слоган изящнее.

— Чудно. Теперь на случай, если вдруг передумаете. Разрыв контракта влечёт гипнотическое удаление памяти, начиная с событий вчерашнего дня.

Хохмочка «вас, леди, не забуду никогда» застревает в горле. Пиар-служба в Сколково заставляет узнать понемногу обо всём. Глубокое гипнотическое воздействие способно превратить в идиота. По крайней мере, основательно травмирует. То есть, подписывая контракт, я чуть ли не жизнью клянусь его соблюдать?

— Вас что-то смущает?

— Э…э… Нет. А вы не ответите на вопрос, что побудило искусственный интеллект отобрать мою более чем скромную персону? И на какую, простите, должность?

— Наверно, имеете в виду интеллектуальный центр. Некрос — не искусственный. Впрочем, об этом рано. А подошли вы по своей основной специальности. Вам приходилось общаться не только с иностранными гостями и репортёрами, но и начальством, верно?

— Само собой.

— Рассказывая о достижениях, вы поднялись до невиданных высот. Особенно это заметно в случаях, когда рапортовать, по большому счёту, не о чем. Сейчас мы распространяем изобретённое в университете. Если умудрялись сделать хоть что-то из пустоты, с реальными изобретениями в кармане вы просто задавите наших конкурентов.

— Неожиданно…

— Читайте контракт, господин Геннадий. Подписывайте — и добро пожаловать в Корпорацию!

Прелюдия третья

Разрядка! Леонид Брежнев не целовался в дёсны с Ричардом Никсоном как с Ясиром Арафатом или Эриком Хоннекером, но взаимоотношения СССР и США основательно потеплели. В семьдесят пятом в космос слетали «Союз» и «Аполлон», состыковались, их экипажи доложили о массе успешных эпохальных экспериментов во имя укрепления международного сотрудничества.

Молодой советский учёный Виктор Булкин в двадцать четыре года защитил кандидатскую диссертацию о приближённом решении нелинейных уравнений Янга — Миллса в виде ряда теории возмущений. Летом семьдесят шестого в компании с Алексеем Леоновым, командиром корабля «Союз-19», отправился в Париж удивлять «буржуинов» достижениями советской науки. Там после доклада тихонько отлучился в туалетную комнату и исчез бесследно.

Газеты, особенно правые, дружно заявили, что восходящая математическая звезда непременно явится в полицию с просьбой политического убежища. Когда прошли все мыслимые сроки, месье Булкин был объявлен в розыск как без вести пропавший. Советские газеты негодовали, что светлый ум, выпестованный в стране победившего социализма, похищен с целью его эксплуатации вышеупомянутыми «буржуинами».

В действительности молодой человек с десятью франками в кармане, их не хватило даже на такси, пешком пересёк половину города и к вечеру постучался в неприметную дверь колоритного четырёхэтажного домика на Монмартре.

— Я могу увидеть мадам Жоли?

Изящная мулатка провела внутрь. Виктор подивился простоте и даже некоторой убогости обстановки. Он был наслышан про капиталистический уровень жизни, по пути к Монмартру его несчастная шея устала крутить головой от ярких реклам и роскошных авто. Квартирка на втором этаже дышала атмосферой, сохранившейся, наверно, со времён немецкой оккупации. Или освобождения после высадки в Нормандии. Патефон, резные столики с гнутыми ножками, древний ламповый радиоприёмник, выцветшие шторы, между ними видна потрескавшаяся оконная рама…

— Вы кто, месье?

Может ли женщина быть красивой лет в шестьдесят? Виктор не знал, сколько ей лет. Советские бабушки в этом возрасте уже безобразно толстые или болезненно худые, в штопаных платках, тёмных бесформенных кофтах и юбках, носится всё дешёвое, потому что лучшее отдано детям и внукам.

К нему вышла настоящая леди. Или леди в Великобритании? Но миледи Александра Дюма как раз жила в Париже… Не важно. Красота увядшая, но не исчезнувшая, рассказала о красоте минувших лет, доставшейся то ли надменному эсесовскому офицеру, то ли бравому янки из танка «Шерман».

Она подбоченилась под портретом именно тех, военных лет. Виктор знал, что при некотором усилии может показать деду увиденное им самим.

— Première armée de cavalerie, — выговорил он с ужасным произношением и добавил по-русски: — Первая Конная Армия.

— Серж? Не может быть…

Постаревшая красавица без сил опустилась на кресло, уронив веер. Её руки мелко задрожали. На удивление быстро она пришла в себя и нащупала коробочку с пилюлями.

— А вы, юноша?

— При ином развитии событий имел бы честь быть вашим внуком.

— Вы похожи на Сержа… И также отвратительно говорите по-французски.

Разумеется, Виктор не посвятил её в посмертные планы деда, как и раскрыл сам факт общения с потусторонним миром. Французская психушка привлекала его не больше, чем явка в полицию с просьбой политического убежища.

Часто агент работает только с одним офицером разведки и отказывается наотрез от передачи связи другому. Если нет возможности принудить к дальнейшему сотрудничеству, человека отпускают. Бывших агентов ликвидируют редко, если это не киношный шпионский детектив.

— Что понадобилось вашему вездесущему КГБ? — спросила Жоли. — Я твёрдо заявила, больше ни с кем работать не хочу, даже под угрозой сдачи контрразведке.

«Чушь собачья, — возмутился дед. — Если выдавать бывших, трудно вербовать новых».

— Я не из КГБ. Я — беглец, изгой. Мне нужно скрыться ото всех и как-то легализоваться. Вы читали об интервью Леонова и Булкина?

— На космонавта вы не похожи, — Виктор думал обидеться, но Жоли продолжила: — Они все мелкого роста, вы уродились в деда.

А занятия самбо и дзю-до позволили накачать мускулатуру. Интересно, есть ли ещё в одном лице кандидат физико-математических наук и мастер спорта СССР по борьбе?

— Стало быть, математик.

— Да, мадам.

— Я в этом ничего не смыслю. И не представляю, где во Франции сможете найти себе применение… Так, придумала! Сначала Алжир. Ваш ужасный французский там никого не удивит. Потом переправлю через океан. Американцы любят всякие математические машины, есть знакомый в Гарварде…

— Мерси, мадам. Вам предстоят расходы. Как только я стану на ноги…

— Прекратите! Ради внука моего Сержа… Это были лучшие годы! И даже не потому, что мне едва исполнилось тридцать, когда боши ворвались в Париж, а я дала приют двум странным людям, вашему деду и одному еврею… К чёрту подробности! Серж сумел сделать так, что те годы стали самыми лучшими, плевать на голод, страх и бомбёжки. Без них я считала бы жизнь прожитой впустую. Я помогу вам, даже если истрачу последний франк.

Позже, на пароходе из Марселя в Алжир, Виктор задал главный вопрос. Конечно, в Подмосковье терпеливо ждала бабушка и в одиночку растила маму, но…

«Такая женщина! И ты смог уехать от неё навсегда? Партия, Родина, коммунизм?»

«Смеёшься? Да, именно так: партия, Родина, коммунизм. Я в них верил. Иногда чтобы поумнеть нужно умереть. Хотя за Родину я и сейчас кого хочешь с того света достану».

«Ты ждёшь её? Там».

«Да. И рад, что ещё не дождался. Здесь не плохо и не хорошо. Здесь никак. Но есть идея: вернуть молодость. Не моя, конечно, идея, другого человека, не реализовавшего её при жизни. Если не всем вернуть, то хотя бы некоторым. Как Жоли. Она этого достойна».

Француженка умерла задолго до начала геронтологических опытов.

Глава четвёртая, в которой герой ловит синюю птицу удачи и волнуется, не превратится ли она в орла, выклёвывающего печень, без того изъеденную алкоголем

Вторая и последняя ночь в хостеле прерывается звуком телевизора, с вечера установленного на включение по таймеру как будильника. Вещает один из русскоязычных каналов.

«Корпорация Африк Спейс Текнолоджи и Национальный Исследовательский Университет выступили с предложением кнессету и правительству Израиля о размещении вокруг сектора Газа противоракетной системы в дополнение к Железному Куполу ЦАХАЛ. Инициатива носит некоммерческий характер и рассчитана на отработку ПРО в реальных боевых условиях. Премьер-министр Израиля заявил, что основной трудностью на пути соглашения является условие присутствия на ракетных комплексах операторов из Центральной Африки, так как политика еврейского государства не допускает размещение иностранных войск на своей территории…»

Иностранные офицеры в пустыне Негев премьера смущают, а университетские профессора в квадратных чёрных шапочках, увлечённо тестящие боевые ракеты — нормально? Кстати, с сегодняшнего дня я сам такой. Только шапочку не выдали.

У меня первый рабочий день в Корпорации. Именно так — с большой буквы. Потому что Университет является лишь её частью. И Центральноафриканская Республика давно проглочена Корпорацией, а щупальца моего работодателя протянулись в соседние страны. Ничего не напоминает? В истории были уже организации, намеревающиеся осчастливить всех окружающих, независимо от их желаний и представлений о счастье. Не забывая о собственной выгоде.

Анализировать «что такое хорошо и что такое плохо» в духе Маяковского буду позже. Получаю удостоверение в виде магнитной карточки, рабочее место, компьютеризированное круче пульта космического корабля «Орион» и прочие атрибуты принадлежности к высшей касте офисного планктона.

Внутри меня плещется эйфория. Сказывается дух конкуренции. Я пробился, а тысячи высококвалифицированных специалистов, проникших в переполненный соискателями Израиль всеми правдами и неправдами, получили от ворот поворот. Мамадорогая любит рассказывать, как отстаивала в очередях конца восьмидесятых, порой часа по четыре, а то и с вечера, записывая номер очереди на ладошке. Судя по устным мемуарам, тёща по прибытии к кассе уже не соображала, нужен или не нужен товар, подходит ли ей. Главное, дают дефицит, и он заканчивается, стало быть — не достанется неудачникам, дышащим в затылок. Зять, над старой женщиной потешавшийся, ничем не лучше. Отстоял, урвал. Потом увидим, чем оно обернётся.

Моя непосредственная начальница тоже отрабатывает кредит за реставрацию фасада. Декор выполнен в стиле Мэрилин Монро, эдакая ретро-блондинка, но скромнее оригинала. Нам работать на интеллектуальную публику, поэтому вызывающей сексуальностью дама не пышет.

После обеда начинается презентация того самого еврейского проекта, за ней ожидается пресс-конференция. Значит, утренняя телепередача вышла в результате рассчитанного вброса информации.

Распинается Мэрилин, давит преимущественно на больные точки израильтян. Вокруг Газы станет безопаснее, родители смогут отпускать детей в школу без боязни, что с палестинской территории прилетит шальная ракета. У начальницы за спиной разворачивается широкое полотно анимации, там показано, как умная система обнаруживает арабские подарки раньше еврейского «Железного Купола», сбивает их лазером или противоракетой. Озвучка в стиле блокбастеров: фиу-у-бум-м! Зелёный луч перехватил красную джихадистскую гадость и спалил на удалении от домов. «Звёздные войны» отдыхают.

Я для мебели. Учись и слушай, дурак. Не выдерживаю, когда Мэрилин засыпается на вопросах. Дама подготовилась на стандартных скриптах, шаг влево или вправо выбивает из колеи. Напоминает православного батюшку, не шибко продвинутого, который въедливым прихожанам ответить не может и талдычит одно: пути Господни неисповедимы…

А журналюжки налегают. Чётко увязали демарш Корпорации с ситуацией в Алжире. Блеянье Мэри явно их злит. Представляю, что напишут. И не выдерживаю, шагаю к микрофону, когда в начальницу осиновый кол загоняет бойкая особа из газеты, поддерживающей русскую партию «Наш дом Израиль». Микрофон в моей руке рождает злобное гудение из динамиков, словно передаёт возмущение начальницы ненужной инициативой подчинённого. Успокаиваю технику, потом пытаюсь исправить впечатление на присутствующих. Точь-в-точь как в Сколково.

— Мы не располагаем информацией, что испытания около Газы стыкуются с развитием конфликта вокруг Алжира. Но в политике всё взаимосвязано, давайте сами порассуждаем. Израиль позиционирует себя как основной поборник мира в борьбе с агрессивными арабскими государствами и Палестинской автономией. Развёртывание противоракет создаёт ситуацию, когда силовой способ решения проблем неприемлем. Начало военной акции против Алжира взорвёт регион, Израиль ощутит последствия инцидента первым, обвинённый арабами в пособничестве Соединённым Штатам, поэтому снижение опасности войны выгодно Иерусалиму.

Слушают, черти. Мэрилин затихла, едва дышит.

— Система ПРО «Африканский ответ» позволяет с повышенной точностью засекать место пуска. Армия Центральноафриканской республики не собирается уничтожать ракетные установки в секторе Газа, но имеет техническую возможность передать сведения командованию ЦАХАЛ для борьбы с террористами.

Так, евреи заряжены. Очередь остальных. Глаголет корреспондент «Ландан Дейли».

— Скажите, мистер Мерз, если Центральная Африка начинает спонсировать израильскую оборону, означает ли это отказ от военной помощи США?

— Мы ни в коей мере не вмешиваемся в двусторонние отношения ближайших союзников, — если не считать, что вбиваем в них клин размером с телеграфный столб; разумеется, про столб не говорю вслух. — Если Соединённые Штаты освободятся от поставок элементов противоракетной системы, они свободны в своём выборе закупить и передать Израилю другое военное оборудование.

Успокойтесь, янки. Если на Израиль вы списываете и распиливаете до десяти миллиардов долларов в год, ничто не помешает развлекаться дальше. Чуть подкорректируете статьи расходов.

Отбиваю ещё несколько вопросов как мячики теннисной ракеткой и в завершение привожу цитату из творчества нашего писателя-сатирика: «Война выгодна бездарным. Талантливым всегда выгодней мир». Вслух соглашаются даже те, кто внутри абсолютно против. Прям свербит выдать им другую фразу Михаила Задорнова: «Американцы, они тупы-ые!» Реакция была бы иной. К сожалению, в первый день на работе не могу себе такое позволить.

На коридоре снимаю бейдж с отвратительно сокращёнными именем-фамилией. Нагоняет Мэрилин и цепляется за рукав.

— Мистер Ген! Вы с ума сошли!

— Утром кадры проверили — здоров.

— Какого чёрта вы раскрываете им стратегию давления на США через Алжир?

— Уважаемая! Они сами всё раскрыли и обставили кучей дурацких предположений. Я только выдернул их избранные фразы и сложил в благоприятную для Корпорации форму. Рад, что вам понравилось.

— Фак! А что вы наплели про координаты точки пуска? Этого система не умеет!

Она напоминает мне транссексуала. Или трансвестита. Внешность женская, а логика примитивно-линейная, того же образца, что зашита в человекоподобных самцов на генетическом уровне.

— Леди, не нужно мне приписывать слова, которые я не говорил, тем более — критиковать за эти слова. Наша система ПРО видит арабскую ракету раньше, чем компьютеры «Железного Купола», правильно? Значит — ближе к точке старта. Следовательно, гипотетическая зона запуска меньшей площади, чем способны определить евреи. Вывод — «Африканский ответ» позволяет с повышенной точностью засекать место пуска по сравнению с оборудованием ЦАХАЛ. Где я наврал?

Она зависает, как при вопросе репортёра Би-Би-Си о стратегических целях внешней политики Центральной Африки. Знай, детка, это не мужская и не женская логика, а высшая мудрость Сколково. Отвиснув, Мери бежит жаловаться, что за тупого Рус-Ивана ей прислали в помощь. Или в помеху. Благодаря её доносу снова оказываюсь перед сексапильной гурией.

— Первый день на работе и первый корпоративный скандал, мистер Ген?

— Каюсь. Международный авторитет Корпорации поставил выше уязвлённого самолюбия начальницы. Больше такого не повторится.

Рождённая в СССР сегодня одета в чёрное. Оно не ассоциируется ни с похоронной тематикой, ни униформой ортодоксальных евреев. Скорее — с шёлковыми простынями на широкой постели.

Вижу белый бейдж с именем «Элеонора», на пятнистом платье его не было. Наверно, по цвету не подошёл. Фамилия отсутствует. Боюсь, не соответствует изысканному облику. Сократила бы как у меня, в чём проблема?

Её губы, словно карминовые ворота в рай, приходят в движение.

— М-да. На самом деле, наш израильский офис считается техническим, вспомогательным. До последнего времени никто не предполагал, что здесь заварится каша с ракетами. Думали обойтись местными дарованиями.

Разнос откладывается? Смотрю преданными глазами лабрадора, увидевшего мясную косточку в руках хозяина. В Сколково этот взгляд часами репетировал перед зеркалом.

— Пока сосредоточьтесь на текущей аналитике. Ждём международную реакцию на действия США в Средиземном море и ваше смелое выступление. Там вернёмся к вопросу о назначении.

— Спасибо, леди!

На мне роскошный форменный пиджак. У него, по крайней мере, нет предательских подмышечных пятен, что вселяет толику уверенности. Гурия улыбается, на прощание протягивает руку. Пожимаю её нежно, едва-едва, хоть и знаю — даме приходилось рубить дрова в лагере беженцев.

— Внешность сделают. Мозги не добавишь.

Расцветаю. Да что там — от такого комплимента растекаюсь как желе на солнце. Инка, если у тебя есть хоть капля интуиции, кричи благим матом!

Нравится мне эта работа, даже вблизи, когда уже начал ей заниматься. А если ещё поближе?

Прелюдия четвёртая

Стоило бежать из СССР, чтобы попасть в социалистическую страну, причём — нищую? Президент Алжира Хуари Бумедьен выклянчил у Москвы и бывшей метрополии кучу денег на строительство множества государственных предприятий. Плановая экономика заработала ещё хуже, чем в Советском Союзе, самодостаточномблагодаря огромным размерам. Свободный рынок не подчиняется социалистическим планам. Из-за проблем со сбытом промышленные гиганты несли убытки, уровень жизни в Алжире остался плачевным.

Мадам Жоли переправила Виктора каналом, по которому эмигранты из социалистического рая просачивались во Францию, мало кто ехал в обратном направлении. Вместо математики беглец был пристроен в авторемонтную мастерскую. Пригодились не интегралы, а тренировки по борьбе: таскать агрегаты грузовиков физически тяжелее, чем выписывать формулы.

Худосочные арабские механики его сразу невзлюбили. С работой трудно, у каждого есть брат или племянник, без дела болтающийся, а тут приехал какой-то неверный и место занял, толком не знает, с какой стороны гаечный ключ держать.

Виктор с помощью деда кое-как выучил французский, арабский не понимал совсем, поэтому слыл французом, бывшим колонизатором, то есть происходил из числа негодяев, убивших более миллиона алжирцев во время войны за независимость. Что из Франции в Северную Африку человек перебирается не от хорошей жизни, местные не задумывались. Они просто строили козни. Несколько раз навалились толпой, избили жестоко, отняли нищенскую зарплату. Когда Хамид, хозяин мастерской, прикрикнул, чтобы не обижали новенького, рабочие все как один бросили работу и столпились вокруг конторки. Как Хамид посмел заступиться за христианскую собаку?

На следующий день в гараж, дымя двигателем, заехала советская «Волга» с дипломатическими номерами. Виктор прислушался. Говорили по-русски! Он даже узнал переводчика, работавшего в Париже в делегации с Леоновым. Переводчик втолковывал Хамиду о замене поршневой, водитель суфлировал.

Желание броситься к ним было чудовищным. Рассказать небылицу, что увезли насильно, шантажировали, боялся обратиться к властям — сойдёт! Выручат, в газетах опишут гримасы империализма и похищение советских учёных. Но останется невыездным за рубеж на всю оставшуюся жизнь. Не вариант!

«Молодец! — подбодрил дед. — Не сдавайся. Поставили цель и идём к ней до конца».

Самообман. Они топтались на месте и никуда не шли, Алжир превратился в ловушку.

Как и математические откровения, дед добыл несколько сногсшибательных идей об омоложении. На их проверку нужно оборудование, помещение, лаборанты… Короче — нужны большие деньги, легальность, свобода, и всё это в нормальной стране, а не в пародии на «развитой социализм». Конечно, это же предоставят и в Москве, там продление жизни кремлёвских старцев превратилось в национальный спорт.

«Решено. Как только получу нормальный паспорт — уезжаю».

Но кому нужен белый человек с невнятным прошлым? Французскому Иностранному Легиону? Наркокартелю? Вариант открылся с самой неожиданной стороны. Виктору помог мулла.

— …Ты не веришь в Аллаха, чужак?

Коротко стриженый араб в очках с тяжеловесной оправой пригласил Виктора в мечеть. Тот не смог отказаться. Мулла был исключительно уважаем у паствы. Русский отправился, чтобы не злить работяг лишний раз.

Виктора проводили в небольшое помещение, вход в него вёл через боковую дверь мечети. Вопреки ожидаемому, он не увидел ковра с подушками. Мула сидел за тяжёлым деревянным столом, на нём валялись светские газеты. Повинуясь приглашающему жесту, изгой примостился на длинной скамье.

Стоял сентябрь, время в Алжире ещё душное. Здесь же было прохладнее, не глядя на широкие открытые окна и отсутствие кондиционера, которым так гордился Хамид в своём офисе. Практически везде заметен тонкий налёт пыли, как её не убирай. Ветры с юга приносят вездесущую песчаную взвесь из пустыни.

— Что ты делаешь у нас, христианин?

— Скрываюсь. Во Франции я совершил необдуманный поступок, эфенди.

Мулла с интересом склонил голову набок.

— Любопытно. И весьма. Говор у тебя не французский, даже на северянина не похож. Откуда попал во Францию?

— Позвольте не отвечать, эфенди. Это уже не имеет значения, — Виктора обеспокоило наблюдение мусульманина; арабы в мастерской не обратили внимания на произношение и ошибки, сами болтали по-французски ещё хуже.

— Не буду неволить, христианин… Но что-то в тебе не так. Может — иудей?

— Нет, эфенди. Признаться, я вообще не верю в Бога.

В глазах муллы мелькнула укоризна.

— Прискорбно. Христиане и иудеи тоже ищут дорогу к Богу, хоть идут ложным путём.

Виктор пожал плечами. Каждому своё.

— Неужели не страшно жить в сознании, что смерть уничтожит для тебя весь мир? Что всё исчезнет — для тебя лично?

— Если загробная жизнь существует, то она наступит для меня объективно, верю я в неё или нет.

Мулла грустно улыбнулся одними морщинками вокруг глаз.

— Знакомо. Видишь ли, мы знаем о ней немного, только рассказанное Пророку, мир ему, архангелом Джабраилом. Но все, включая наших оппонентов — христиан, иудеев, буддистов — согласны, что посмертие зависит от прижизненного поведения, и отрицание Бога влечёт дурные последствия. А бегство из Франции означает, что ты и так далеко не безгрешен.

Они говорили долго, потом Виктор зашёл снова. Эфенди умел находить слова, пробивался и через плохой французский автомеханика, и сквозь барьеры атеистического воспитания СССР, замешанного на марксовом девизе «религия — опиум для народа».

Дед не вмешивался, только уважительно отозвался о мулле как человеке незаурядного ума. Само общение с давно умершим родственником сокрушало материалистическое мировоззрение Виктора. Однажды он распрощался с Хамидом, столь же вежливо — со своими мучителями, назвав их братьями перед лицом Аллаха.

Глава пятая, в которой герой не хочет расставаться с Израилем и одной его жительницей, но даже представить не может, что это расставание вызовет у него ненависть ко всем народам планеты

Дни складываются в недели. Тружусь кузнецом, кую карьеру в Корпорации. Фея из отдела кадров не зря в меня поверила. «Наш дом Израиль» и Ликуд высказались за размещение ПРО, завтра ожидается заседание кнессета.

Международная реакция разная. Скептики уверены, что защита от ракет не изменит ситуацию вокруг сектора Газа, террористы изобретут новый способ делать пакости. С американцами интереснее. Предложение направить в Алжир ударные средства, упомянутые Фёдором Степановичем в Ясенево, от Корпорации не прозвучало. Янки в щекотливом положении. Кричать на весь мир, что к Средиземному морю едут противокорабельные ракеты, не кошерно, выдаются шпионские источники информации.

Нас обвиняют в нарушении международных законов. Каких?! Любая страна вправе оказывать другой помощь вооружениями, если та не находится под санкциями с благословения ООН. А разве законно присылать к чужим берегам флот и грозить бомбёжками во имя мира и демократии? Госдеп костерит во все дыры проект Корпорации по оказанию антиракетных услуг на аутсортинге и выглядят глупо. Вашингтону не привыкать.

Нас обвиняют… Нас! Без году неделя здесь тружусь, а гляди-ка — проникся. Готов рвать рубашку на груди с радостным воплем «за ридну центральноафриканщину», хоть в Африке ни разу в жизни не был, даже в Хургаде.

В порыве лояльности иду к шефу и достаю из рукава козырного валета. Этот козырь — единственный и скоро протухнет, а его использование чревато массой проблем по установлению связи с СВР, если не вообще с возвращением в Россию. Но что-то меня подталкивает изнутри. Надо! Элеонора здесь который год. Фактически — в бэк-офисе. Информирована больше меня, но не намного, я чувствую. Основные события происходят там, в четырёх или шести градусах севернее экватора. Мне нужен фронт-офис.

Повезёт — уеду, она останется здесь, отфильтровывать ботаников с вялым прессом и мускулистыми мозгами. В душе шевелится сожаление, не скрою. Нас почти ничего не связывает, невинный ужин, она мне его презентовала авансом, до превращения в самца-мачо. Израиль, кстати, оказался весьма приятной для проживания страной, кроме жары и постоянного опасения, что очередной палестинец по соседству нацепит пояс шахида и громко скажет «Аллах акбар!» Но расставание с Элеонорой уколет больше, чем с Землёй Обетованной.

Глава тель-авивского представительства заседает этажом выше. Номинально между нами затесался бюст Мэрилин, но случай располагает пренебречь многоэтажной субординацией.

— Позвольте, босс?

Араб, представительный мужчина крупного роста. Седина и морщины на лбу обозначают возраст за пятьдесят. Если проходил профилактический ремонт, то омолаживался бы? Раз медицинские услуги для топ-менеджмента доступны, есть какой-то особый шик не менять внешность. Как говорит Элеонора, сохранять индивидуальность.

— Новенький? Что-то срочное?

— Средней срочности, сэр. Но заслуживающее вашего непосредственного внимания.

Приглашающий жест направляет в удобное кожаное кресло. У него всё такое — строгое, дорогое, без малейшей няшности. На полке виднеется несколько бумажных книг, включая корешок Корана.

— Я отправил на ваш мейл обзор международной реакции по открытым источникам. Рекомендую временно воздержаться от установки в Алжире противокорабельных ракет, ограничиться ПРО и ПВО.

Смотрит строго, глубоко скрывая эмоции. Вычленяет главное.

— Откуда вам, мистер Мерз, при начальном уровне доступа к конфиденциальной информации, известно об ударном оружии?

А вот и мой Икс-дей. Или Рубикон. Или… Если ещё хоть секунду буду колебаться, не решусь и совру, что случайно слышал разговор на коридоре. Поэтому прыгаю головой в омут.

— От высокопоставленного офицера российской разведки в их московской штаб-квартире.

Финальная статичная сцена из гоголевского «Ревизора» не удаётся, мало народу на сцене, и босс не намерен держать паузу.

— Вы понимаете, что я обязан сдать вас немедленно нашей Службе Безопасности? Для промывки мозгов, а при необходимости — стиранию памяти? Не говоря о том, что подобной процедуре подвергнется весь кадровый персонал, запустивший иностранного агента в Корпорацию.

То есть и вы тоже, дорогой мой мусульманин, ответственный за безобразия внутри вверенного тебе офиса. Кстати, зачем правоверного назначили на этот пост? Чтобы с евреями не снюхался? Не о том думаю. Ведь крупно подставил Элеонору… Снова не о том! Тухлый козырной валет имеет шанс сыграть против меня самого.

— Конечно, сэр. Понимаю. Поэтому пришёл расписаться в полной лояльности к фирме, а потом вы вправе принять любые меры, предусмотренные контрактом.

В моём распоряжении не более двух-трёх минут, затем его внимание ослабнет и окончательно переключится на проблему — что делать с засланцем. Организовать несчастный случай в стиле «напился и упал за борт»? Поэтому моя презентация коротка и, по возможности, убедительна.

Рассказываю, что устал вращаться около передней линии борьбы за прогресс, постоянно преувеличивая успехи. Что любого, кто намерен двигать из России в Израиль или Центральную Африку, непременно окучивают спецслужбы — уж больно велико желание проникнуть в Корпорацию. Что вижу совпадение интересов нашего заведения с прогрессом человечества в целом, тогда как отправившие меня борются за сиюминутные интересы.

— Что помешало бы вам скрывать и в дальнейшем службу на русских, если обманули рекрутёров?

— Желание принести пользу работодателю, босс.

Выплёскиваю на него вторую часть презентации.

— Центральная Африка только выходит из тени на мировую арену. Заявляем об исключительно оборонительном оружии, а ударные ракеты способны поразить корабли врага за пределами территориальных вод. Первый же шаг нельзя начинать со лжи явной, легко и быстро разоблачаемой. Предлагаю перебросить их позже, после начала конфликта, для предотвращения дальнейшей эскалации. В моём письме есть подробные выкладки.

Он просматривает файл. Непроницаем, но если что и просвечивается, то, скорее — одобрение.

— Доложу. А пока… От работы вы отстранены. Зарплата сохраняется. Дальнейшее решит Служба Безопасности из Центрального офиса.

— Понимаю. Благодарю вас, сэр.

Небрежным жестом пальцев он пресекает мою попытку встать.

— Позволю себе несколько вопросов из их зоны ответственности.

Преданно киваю. Не я здесь решаю, что позволительно, а что нет.

— Я открыл файл ваших тестов. На вопросы относительно сотрудничества со спецслужбами вы дали отрицательный ответ, и анализатор не заметил лжи. Вы настолько тренированы его обманывать? Или вжились в роль?

— Ни то, ни другое, босс. Это вина или, если хотите, заслуга русского языка. Меня интервьюировали по-русски. Странно, что сотрудники кадров, выходцы из СССР, не обратили внимания на формулировки вопросов. Особенно касательно шпионажа. На английский этот вопрос звучит так: выполняете ли вы задание какой-либо разведки по внедрению в Корпорацию?

— Правильно. В чём проблема?

Подобострастную улыбку меняю на оскал пса, умудрившегося принести хозяину тапочки нужного фасона.

— Целых две дырки. В моём случае сработала та, что я действительно направлен из Ясенево, но игнорирую их задание. Мне самому хочется сделать карьеру в Корпорации, независимо от замыслов товарищей генералов.

— Интересно. Компьютер пропустил… А вторая?

— Слово «сикрет сервис» в русском варианте звучит как «разведка», — произношу это слово по-русски и пытаюсь объяснить разницу. — В значении «спай оганизейшн». А в России есть другая мощная спецслужба, как ФБР в Соединённых Штатах, считается внутренней силовой структурой, но тоже запросто толкнёт своего агента в объятия мисс Элеоноры. Понимаете? Человек слышит: «вас заслали русские шпионы?» Чистосердечно даёт отрицательный ответ.

Шеф складывает ладошки домиком и цедит:

— Вы отдаёте себе отчёт, что спровоцировали массовую внутреннюю проверку персонала Корпорации?

— Если это ей на пользу, разве плохо?

— Хорошо. Только кроме официальных правил есть ещё взаимоотношения между сотрудниками, корпоративная этика. Тель-авивский офис преимущественно занимается рекрутингом. Вы поставили под сомнение год нашей работы.

О, вот она тонкая грань… Можно демонстрировать верность прямому начальнику, пусть в ущерб фирме в целом, или показать — хрен на тебя, босс, сермяжная правда важнее! Пробую пробежаться по самой грани, балансируя с непринуждённой грацией бюрократа-карьериста.

— Любая информация срабатывает по-разному, это зависит от подачи. Я больше ни с кем не откровенничаю, вы вправе доложить, что открытие брешей в безопасности — заслуга вашей команды. И ничуть не преувеличиваете, я остаюсь членом команды, даже отстранённый от работы.

Выхожу от шефа прямиком в приёмную и одновременно в короткий оплачиваемый отпуск, где капает примерно пятьсот евро в день. Элеонора первая от меня узнаёт сию новость, разумеется, без подробности, что длинная рука Кремля в моём воплощении дотянулась до Рамат-Гана. Перезванивает через час и… приглашает на пикник! Пусть в нём участвуют другие люди, главное — кадровая фея составит компанию персонально мне.

В Корпорации, как и во многих других иностранных компаниях, работающих в Израиле, выходные дни приходятся на пятницу и субботу. У самих евреев отдых короче, всего полтора дня. Видел, как мужчинка с пейсами, в чёрном лапсердаке, чёрной шляпе и прочей черноте колотил около двух часов пополудни своей тростью по стёклам в незакрытых магазинах. Что-то там выкрикивал гневное про шабад. Разумеется, народ шустро опускал ролеты.

Поражает, как можно расхаживать по улицам в чёрных глухих костюмах в дикую жару. Наверно, потому в Тель-Авиве столь узкие улочки между байхаусами, там почти всегда тень. По ним шлялся в первые выходные, в эту пятницу я с раннего утра погружен в белый джип. Мы выруливаем в сторону Иерусалима, пока шоссе не задохнётся от пробок, как МКАД в часы пик.

За рулём восседает смуглый еврей, из СБ, я что-то у него подписывал при зачислении на службу. На правом сиденье в небрежной позе развалилась Элеонора. Я бы, конечно, предпочёл видеть её рядом и ощущать тепло соблазнительного бедра через тонкую ткань джинсов, но со мной соседствует Мэрилин, от неё ногу отодвигаю. Третьим на заднем сиденье «Хонды» пристроился афроафриканец. Три мужчины на две женщины? Третий лишний!

Задний ряд молчит, щебечут водитель и Элеонора. Мне рассказывают про пустыню Негев. Не факт, что ещё раз попаду в Израиль, главные его достопримечательности можно сколько угодно рассматривать в Сети — Стену Плача, Храм Гроба Господня, Назарет, Вифлием. Мне обещают показать нечто особенное, неповторимый шарм песчаного безмолвия, что нужно прочувствовать душой и сохранить до конца жизни.

Несколько однообразная дорога обрывается в небольшом поселении на краю пустыни. Из «Хонды» выходить не хочется, в крайнем случае — прихватив подмышкой её кондиционер. Я, наивный, жаловался на жару в Ясенево! Ха-ха четыре раза.

С отлёта из Москвы минуло не так много времени, а та жизнь, кажется, безвозвратно провалилась в прошлое. Нынешнее существование отличается экзотикой. Передо мной колышутся верблюжьи уши, между ними как в прицеле видна корма элеонориного верблюда, на седле покачивается приятная глазу женская попа. От морды моего транспортного средства верёвка тянется к переднему седлу. Мы с копытным байком покорно двигаемся вслед.

Организм устаёт жаловаться на зной. Фея из отдела кадров укрыта широкополой шляпой и, надо полагать, не страдает. Бодрюсь и делаю мужественное лицо. Мол, мне тоже всё тип-топ.

Цивилизация скрывается за барханами. Вытаскиваю смарт. Около символа антенны голубеет сиротливая пустота. Дикие места — это не те, где отсутствуют комфортабельные нужники, а где закончилось покрытие сети GSM.

Жара опадает к вечеру. В пути мы больше четырёх часов. Значит — удалились от машины километров на пятнадцать-двадцать. Наверно, здесь бродили такие же верблюды в библейские времена, святое семейство в Египет туда-сюда, Моисей сорок лет с евреями… Или Моисей гулял по Синаю? Не столь важно. Ожидается романтическая ночь, яркие тропические звёзды, первобытная девственность природы, компания прекрасной женщины! Это я должен сохранить в душе до конца жизни?

Да запросто, если жить осталось считанные часы!

Рёв автомобильного движка нарушает тишину. К нашему привалу подкатывает «Гелендваген», с водительского места вылезает здоровяк славянской внешности, шорты и короткая майка открывают россыпи крепких мускулов. Тревожно оглядываюсь на спутников. Ни у кого на лице нет и тени изумления, только расслабление пикника куда-то исчезло.

Мини-Шваценнегер распахивает заднюю дверь и вываливает на песок связанного Григория с шариком во рту, излюбленной штучкой для секс-игр в стиле садо-мазо. Игры кончилось, садизм остался. Он и в выражении лица, и в словах приезжего.

— Вас ничто не насторожило, Ген, что в поездке в пустыню вас сопровождают четыре человека, именно те, что крупно попали под удар от вашего признания?

Мэрилин и афро глядят с суровым равнодушием, еврей со злорадством. Элеонора качает головой.

Поворачиваюсь к Грише. Меня даже и допросить не успели, я его не сдавал! Но не представляю, как выкручивался бы под прямыми вопросами. Не исключено, пересмотрели записи камер, с кем я контачил из россиян, и вычислили.

Темнеет. В скудном свете заката на коллеге видны побои, один глаз заплыл, и ни с чем не спутать пятна крови на легкомысленной футболке с Микки-Маусом. Нос-слива разросся до размеров груши и свёрнут на бок.

Здоровяк не теряет времени, устанавливает штативы с софитами и дорогую камеру «Кэнон» на треноге. Батарейки в светодиодных софитах живут минут сорок. Наверно, это максимум, что нам отведено сГришей в будущем фильме. Потом нужда в наших услугах отпадёт.

До ближайшего бархана полсотни метров. Если петлять, сбивая прицел стрелку, добегу? Боюсь, полноприводный «Гелендваген» успеет раньше. Куда бежать, если на десятки километров пустыня… Меня даже не связывают, более того, качок перекусывает бокорезами строительные стяжки на гришиных руках и достаёт оранжевый шарик у него из зубов. Григорич садится и растирает запястья, не обращая внимания на интернациональную сборную вокруг.

Стараюсь унять дрожь в голосе и лепечу по-русски:

— Как же ты? Ты должен был уехать из Израиля!

— Молчи, с-сука! — огрызается соотечественник. — Я и уехал, и устроился, пока ты меня не вложил. Утром забрали…

— О'кей! — удовлетворённо замечает наш еврейский водитель. — Они друг друга знают. Войцех, записал?

— В лучшем виде. Можем снимать главный эпизод.

Григорий силится встать и с воем падает на песок. Нога пережгутована у него прямо поверх лёгких штанов, ниже колена растекается пятно. Пробую помочь, он зло отталкивает, пытается ударить.

— Наши доберутся ещё до тебя, гнида, мать твою… До всех доберутся, и до Некроса и до…

Физкультурник Войцех опрокидывает его на спину ударом ноги в лицо, мне протягивает автомат Калашникова, звучно клацнув затворной рамой. Вот какой главный эпизод прописан в этом сценарии!

Не скрою, первая мысль — крутануться на месте, всех срезав одной длинной очередью. Вижу боковым зрением пистолет в руках еврея. Экспромт не прокатит.

— Пан Геннадий, сделайте два шага назад и застрелите его. Вас учили стрелять из Калашникова?

Ясен перец, как и всех на военной кафедре — учили. Но не по своим же знакомым!

Ноги ватные. Пот льётся сильнее, чем под палящим солнцем, а в руках озноб как от мороза. Сволочи, бли-и-ин!

Слепит софит, практически ни черта не вижу, кроме чёрного зрачка пистолета. Его даже с закрытыми глазами чувствую. Стрельнуть себе в башку? Но Григория не спасу. Тогда уж по этим… Хоть одного зацеплю, пока водитель не вышибет мне мозги.

Меня не подгоняют. Наоборот, Войцех кричит:

— Григорий! Пока твой друг мнётся, скажи последнее слово.

— Хрен вам, а не последнее слово! — мой соучастник упрямо садится, будто специально облегчает прицеливание.

Он шепелявит от нехватки передних зубов, афромужчина спрашивает Элеонору: «What is in English for Hren»? Та переводит в самом непристойном варианте, и я вдруг решаюсь.

Мы оба — трупы, но у меня есть хотя бы призрачный шанс выжить и отомстить. И теплится надежда, что всё это не более чем цирк с целью застращать нас до колик и вытрясти Самую Страшную Тайну СВР. Очевидно же, оружие не заряжено. Или заряжено холостыми. Ну зачем нас убивать? Кому это выгодно? Я просто подыгрываю в чужом спектакле…

Закрываю глаза и жму на спуск. Автомат грохочет, дёргается, вырывается из рук. Бьёт меня по ноге, падая на песок.

Открываю глаза. В ярком сиянии светодиодов Григорий оседает на бок. Пули попали ему в грудь и в горло.

— Снято! — резюмирует Войцех.

Еврей считает, что шоу должно продолжаться. Поднимает автомат. Я инстинктивно прикрываюсь, но недостаточно резво. Приклад влетает мне в челюсть. Не знаю, какие тропические звёзды над израильской пустыней, передо мной вспыхнули зелёные и очень яркие.

— Думали — убьёте своего коллегу и очиститесь от подозрений?

Жестокий удар по рёбрам, там что-то хрустит. Бок разрывает невыносимой болью. Старается африканский кадровик. Ненавижу всю его расу!

— Это стандартный шпионский приём, пожертвовать второстепенным агентом ради внедрения главного.

Вацлав, садюга, лупит между ног. От непереносимой муки меня скрючивает, отчего в боку натурально взрывается граната. Ненавижу ляхов!

— Мистер Ген, кто должен был выйти с вами на связь в Банги после внедрения? Прошу, ответьте им, и я вызову парамедиков, — голос принадлежит Элеоноре, но меня приподнимают и встряхивают мужские руки. Удар кулаком бросает меня на песок. Ненавижу Элеонору и Украину!

Чья-то нога наступает на горло. Вцепляюсь в неё обеими руками, пытаюсь спихнуть… Ага, еврейский водитель старается, их тоже ненавижу! Ну, где Мэрилин, может — и она развлечётся? Словно все сговорились поучаствовать в экзекуции…

Удар — вопрос. Удар — вопрос. Молчу или мычу нечленораздельное. Постепенно подхожу к грани, когда мечтаешь о смерти, лечь бы рядом со Гришей, ему уже всё равно, и ничего не болит… Удар — вопрос.

Всех ненавижу! Особенно — наших, русских, засунувших меня в эту траханую задницу.

Вдруг побои прекращаются. Я их почти уже не чувствовал. Странно, что не выключилось сознание. Умелые, говнюки, не впервой пытать… С трудом раскрывается левый глаз. Поле зрения закрыто пистолетным дулом. Очки потерял, но и без них различаю нарезы на стволе. Именно они закрутят пулю, которая…

— Прощайте, мистер Ген. Мне не нравилось с вами работать.

Слова Мэрилин тонут в грохоте и огне. Вспышка, будто мозг разорвало изнутри, и опускается тьма.

Прелюдия пятая

Танкер под иракским флагом прибыл в порт, где на каждом шагу полощется другой флаг — звёздно-полосатый.

— Прощай, брат! — напутствовал его боцман. — Да поможет тебе Аллах.

Паспорт моряка позволил сойти на берег. На этом легальная часть путешествия завершилась. Виктор стал незаконным мигрантом. По американским законам, его должны отправить в страну происхождения, если попадётся. Либо откуда прибыл. С одним исключением — в СССР никого не депортируют, даже во время Разрядки Госдеп сохраняет официальную позицию, что Советы нарушают права человека.

Первый месяц весны 1977 года прошёл в страхе перед каждым патрульным в ожидании суровой реплики: ваши иммиграционные документы? Виктор старался отворачиваться от полицейских, даже если они махали жезлом среди улицы, разгоняя очередную пробку.

Брата мусульманина приютило семейство выходцев с Ближнего Востока. Работал он тоже по-братски, убираясь в кафе и на бензоколонке. Как нелегалу, ему причиталась всего пара долларов в час. Он терпел и складывал мятые долларовые бумажки в потайной карман, а в потёртом бумажнике всегда лежала пятёрка для весёлых чернокожих парней, что периодически показывают ножик, изымая бумажник. Америка — страна великих возможностей, и каждый реализует эти возможности по-своему.

Когда накопилась целая сотня баксов, а на распродажах куплена мало-мальски сносная одежда, позволяющая не выглядеть бродягой или хиппи, Виктор накидал горсть мелочи в автомат и набрал парижский номер.

— Сожалею, месье. Мадам Жоли умерла.

Вместе с ней погибла возможность устроиться, наконец, на работу по специальности за счёт старых контактов французского Résistance, движения Сопротивления времён Второй Мировой, связь с которым устанавливал дед.

«Что делать будешь?»

Покойный разведчик беспокоил внука нечасто, загробное существование учит терпению и деликатности. Виктор справлялся сам.

«В этой стране нужны деньги. Они решают всё».

«Есть идеи?»

«Конечно. Но надо отложить хотя бы ещё сотню перед тем, как двинуться в путь».

Судьба распорядилась иначе. В семью, предоставившую Виктору кров и работу, в тот же день ввалилась пара крепких арабов, пожелавших познакомиться с нелегальным мигрантом. Они без особых предисловий заявили: ты должен потрудиться во славу Аллаха, стать настоящим героем, вроде тех, что перебили жидовских спортсменов на Мюнхенской Олимпиаде. Попросту говоря, предложили влиться в одну из радикальных группировок. От таких предложений отказываться не принято.

Джихад? Но алжирский мулла толковал, что умные люди выступают исключительно за бескровный джихад, усиление ислама мирными средствами. Газават, он же малый джихад, уместен лишь тогда, когда мусульман убивают, и не остаётся другого выхода. Соединённые Штаты не встретили Виктора с распростёртыми объятиями, но никто его особо и не притеснял.

Ночью он ушёл из городка, прихватив сумку со сменой одежды. На рассвете несостоявшегося моджахеда подобрал дальнобойный грузовик. Длинная-длинная дорога с разговорчивым водителем и бесконечной рок-музыкой понесла Виктора на Запад.

«Как наши дела, деда?»

«Ты не представляешь, какие трудности мне создаёшь! — ворчливо ответил усопший. — Загробный мир — не Ленинский проспект. Здесь ни у кого нет лица, запаха, голоса. Только отпечатки разума».

«Знаю, ты миллион раз говорил. Всё равно, что чёрную кошку искать в чёрной комнате».

«Именно! А ты думаешь — как в телефонном справочнике? Нашёл номер и позвонил?»

Но старый опер НКВД смог когда-то отыскать в Париже, переполненном беженцами, дезертирами, перепуганными горожанами и оккупационными войсками, мужественных людей, готовых бороться с нацистами, невзирая на опасность очутиться в застенках гестапо. Понятное дело, на том свете не утратил профессиональной хватки. Покойным опасности не грозят, и среди них встречаются оригинальные экземпляры. Им не смерть страшна, а мрачная перспектива — более не увидеть зелёные столы, не слышать шорок фишек и заветных слов: «Ставки сделаны!»

Глава шестая, в которой герой узнаёт об иной стороне бытия

Чернота. Глубокая, беспросветная. Неестественная тишина, до звона в ушах. Надеюсь, у меня есть какие-нибудь уши? Или международная компания садистов мне и уши отшибла?

— Привет, новопреставленный.

Голос знакомый, только интонации… Тоскливые. И эхо какое-то. В чернильной тишине оно оглушает. Самое странное, что слова не нарушают тишину. Они возникают в пустоте. Там, где у меня когда-то был мозг.

— Что? Где я…

— На том свете, Геннадий. Привыкай, разберёшься. Я всего-то на шесть часов раньше тебя попал и уже осваиваюсь.

Японский городовой! С неизбежностью смерти я смирился в последнюю минуту жизни, но что за порогом встречу единственную душу, собственноручно в преисподнюю отправленную — это сюрприз не из приятных. Шесть часов? То-то пытка казалась бесконечной.

— Григорий Григорьевич! Ты прости уж…

— Знаю. У тебя не было выбора. Я тоже, грешным делом, думал — заснимут они, как ты меня порешил, и пустят в святая святых, обеспечивая лояльность компрой. Получился бы из тебя Штирлиц, вот только бы пастора Шлагга найти. Жаль. Провалили мы задание, Геныч. Ну, ничего. Здесь кантуется масса коллег, обсудим промахи. Больше спешить некуда. Гена… Геннадий Васильевич! Слышишь меня…

Голос Гриши меркнет, меня снова засасывает абсолютная тишина. Я чувствую, как она исполинскими пальцами мнёт мне тело, которое уже не стонет от побоев, потому что иллюзорное тело не может болеть… Ещё как может, если ему веки вечные мучиться в аду за прегрешения! Убийство Григория, измены Инке, препирательства с тёщей, мало ли что другое припомнят… Офигенно больно!

С болью возвращается свет. Мутный, розовый, он пробивается через опущенные веки.

— Уи, месье. Приходит в себя. Показатели идут вверх.

Французский? Чёрт, его знаю хуже английского, отдельные фразы пролетают мимо сознания. Неполный пазл складывается в картину. Я был в коме, выползаю из неё. А Григорий? Неужели я побывал в клинической смерти и успел с ним перетереть? Значит, есть некое загробное существование души, рай, ад, Господи помилуй… Или всё это чушь, неконтролируемый бред умирающего мозга от кислородного голодания?

Но как здорово чувствовать себя живым! Даже боль — в радость, она даёт ощущение бытия. Или всё-таки я в аду? Запах серы не долетает, как, собственно и другие. Надо переустановить драйвер обонятельного устройства.

Всё же, где я? Говорят по-французски. В пределах своего поверхностного с знакомства с этим языком улавливаю примитивный колониальный акцент. В израильском госпитале блтали бы на иврите, в крайнем случае — по-русски.

Силюсь открыть глаза. Слушается правый. Шея продолжает забастовку. Ух, доберусь до их профсоюза…

Бело-голубые тона в ослепительном свете газоразрядных ламп, одинаково безжизненные что в морге, что в реанимации, укрепляют догадку о нахождении в больнице. Надо мной склонилась темнокожая женщина. Благодарен ей, что не тычет стволом в единственный глаз. Пытаюсь спросить «где я», выдавить из себя нечто вроде «Où suis-je?», но изо рта доносится невнятное жужжание… Трудно артикулировать без передних зубов. По-английски получается лучше. По крайней мере, меня поняли.

— Мистар Ген, ю ра ин Банги госпитал!

Мужской голос вызывает приступ нездорового веселья, абсолютно несвоевременного. Но уж очень напоминает мне лепетание двоечников на уроках английского в школе моего детства. Ез ыт ыз. Ландан из зэ кэпитл оф Грэйт Бритн… Ай эм он дъюты тудэй.

— Мозг функционирует нормально, месье Ришар, — рапортует афроафриканка, — девяносто три процента от расчётного.

Если «ай эм он дъюты» — это практически норма, то не слишком высоко они норму расценивают.

— Отлично. Продолжим репарасьон. Выключайте, мадемуазель Мубанга.

Я что, микроволновка? Щёлк — и выключили? Возмущение об ущемлении гражданских прав растворяется в темноте. Григорий больше ко мне не приходит. Темнота исчезает столь же внезапно, как и опутала по команде о продолжении ремонта. Мелькает догадка, что времени прошло… сколько-то. Час, день или месяц.

Если не путаю африканские лица, медсестра та же, зато чепчик на ней сидит иначе. То есть — и был день, и была ночь, день следующий, и бытие продолжается.

— Здравствуйте, мистер Ген! — доносится сбоку. Тот же феноменально чудовищный говор. Вместо привычных звуков английского, изрекаемых, будто во рту держишь кусок хозяйственного мыла, слышна чёткая артикуляция, от коей мои учителя оксфордского произношения потянулись бы за валидолом. Спасибо, что лексика совпадает.

— Добрый день, мистер Ришар.

Кстати, как политкорректно назвать мулата? Пусть будет полуафроевропеец. Плевать на цвет его кожи, главное — смотрю на него двумя глазами. На фоне блёклых стен и стола с ящиками неизвестной мне аппаратуры он выглядит неправдоподобно отчётливо. Машинально пытаюсь поправить очки. Палец вместо привычной перемычки между линзами втыкается в переносицу. Начинаю догадываться, что контактных линз можно не искать.

Афромулат смотрит в монитор, я тоже. На экране мулат смотрит в монитор, в котором такой же Ришар (не путать с французским комиком) тоже смотрит в монитор… И до бесконечности. Не знаю, на сколько процентов мне активировали мозги, оставшиеся извилины догадываются: экран показывает видимое моими глазами, словно телекамерами.

— Зрение сто процентов, — воркует Мубанга. — Позвольте снять сканеры.

Она сдёргивает что-то у меня с головы, монитор слепнет, а я избавляюсь от неприятного ощущения, что между ушами живёт шпик и доносит, что вижу и слышу. Наверно — и о чём думаю.

Ришара мои мысли вряд ли волнуют.

— Ремонт закончен. Конец дня проведёте в палате, гуляйте не дальше коридора, привыкайте к двигательным реакциям. Возможно, вас посетят. К восьми утра будьте готовы выйти на работу.

— Но…

У меня миллион вопросов и миллиард сомнений. Доктор смотрит в корень, отвечает только на один, видимо — судит по себе, что его бы волновало в первую очередь.

— Не волнуйтесь, месье. Начисление зарплаты в таких ситуациях не останавливается. Репарасьон за счёт фирмы. Поэтому косметикой мы не занимались. Это — за дополнительную плату и недёшево, — с французского он снова соскакивает на пещерный английский с пожеланием удачи на прощание. — Гуд лак, мистар Ген. Би карефул. Бай!

— Мерси… — с удивлением обнаруживаю комплект зубов на месте. Воздержусь от претензии, что пропала золотая коронка. Язык ласковой кошкой трётся о девственно живой коренной. Готов поспорить, он без кариеса.

Сестра провожает меня в безликую комнату. Ничего моего. Мягкие безразмерные штаны на верёвочке не стесняют движений и вряд ли подчёркивают сексуальность фигуры, так же как куртка и шлёпанцы. И тело… какое-то другое.

Пропал животик, уютное вместилище для пива с сухариками. Сбросив куртку, рассматриваю худощавый, к сожалению — совсем не мускулистый торс. Зеркало над умывальником показывает почти не изменённую физиономию, декорированную сверху лысым черепом с едва наметившимся ёжиком. Щёки втянулись, скулы и нос заострились. Грозно топорщится недельная щетина. Ботаник? Может быть. Только сбежавший от неприятностей во Французский Иностранный Легион и слегка заматеревший.

Сгибаю руку в локте на манер звёзд бодибилдинга. Бицепс есть, если хорошо присмотреться и напрячь воображение. Во всяком случае, грех жаловаться, сравнивая с пикником в пустыне Негев и встречей в чистилище с жертвой собственной трусости. Медицина Центральной Африки явно ушла вперёд относительно традиционной. Пусть здесь даже не лечат, а ремонтируют. Интересно, сколько времени я провёл на подъёмнике со снятой подвеской и разобранным двигателем?

Телевизор по умолчанию настроен на новостной канал. Международные отношения явно нуждаются в репарасьоне, не меньше, чем я после корпоративного выходного. Штаты начали «миротворческую операцию» в Алжире при поддержке Великобритании, сдержанном неодобрении Франции, молчании Израиля и разном по интенсивности осуждении остальных стран мира.

Правящая коалиция этого североафриканского государства откровенно относится к категории «плохих парней». И митинги разгоняли, и оппозицию обидели, оттеснив от бюджетного пирога. Человек десять пропало без вести либо случайно погибло при подозрительных обстоятельствах, две дюжины схлопотало тюремные сроки за уголовщину при очевидных политических предпосылках, но… Один день ракетных и авиационных ударов унесёт тысячи жизней, в том числе — сотни нонкомбатантов. Типичный случай, когда лечение много хуже болезни.

Так произошло бы в Алжире. Но не случилось. Восемьдесят крылатых ракет уничтожено до пересечения ими береговой черты. Потеряно шесть самолётов морского базирования, большинство уцелевших — из числа вовремя прервавших выполнение задания и вернувшихся на авианосцы.

Прямой репортаж вызывает дрожь. Кадры «Евроньюс» показывают горящие здания в столице, в других приморских городах — в Джиджеле и Аннабе. Как водится, попал под раздачу Тунис, «умные» ракеты промахнулись не только мимо цели, но и мимо страны, эта недобрая традиция тянется с Югославии, когда понемногу задело соседние территории.

Число погибших невелико — чуть более двух десятков, половина пришлась на восточную часть побережья, зону действия антиправительственных повстанцев. Камера выхватывает самые эмоциональные сцены: трупы, дети без родителей, мать над разорванным телом ребёнка, похороны, толпы демонстрантов с требованием порвать дядю Сэма в клочки и прочие прелести экспорта американской демократии.6-й флот потерял пятерых, пока они находятся в списках пропавших без вести. Зловещая аббревиатура KIA (или KIFA)[1] напротив их фамилий ещё не проставлена.

Участь звёздно-полосатых летунов предрешена самим фактом размещения нашего ПВО, но гибель штатских, как ни крути, лежит на моей совести. Насоветовал несколько ракет пропустить… Григорий, принимай компанию! И мне, ей Богу, хоть вешайся… Бесполезно, отремонтируют.

Алжирский кризис разросся за десять дней. Столько же я провалялся в коме. Инка наверняка уверилась — завёл себе бабу и выключил трубу. Как и предупреждала мамадорогая.

— Мэй ай камин, мистар Ген?

— Велкам! — отвечаю, начиная подстраиваться под местный диалект.

Мой вечерний визитёр похож на адвоката с Манхеттена, сменившего деловой костюм на свободный покрой для встречи без галстуков. Породистая белокожая физиономия и властная осанка не дают усомниться: перед нами надёжный столп общества, ему можно доверить защиту своих интересов, сколько бы это ни стоило. Заработаю, закажу себе такой же фасад.

Честно говоря, бодрюсь, сам себя веселю, а перед внутренним взором чернеют сгоревшие дети в Джиджеле. Напьюсь… Здесь же это запрещено! Ладно, хотя бы отвлекусь выяснением собственного положения.

Человек с внешностью лоера присаживается на пластиковый стул и достаёт планшет из элегантной папки.

— Мэтью ван Даймон, Министерство иностранных дел, начальник отдела по связям с общественностью.

— Мой новый босс?

Сдерживаю поползновение вытянуться во фрунт. Он не оценит паясничанья.

— Хвалю за догадку. Слушайте. Благодаря вашему неожиданному демаршу выявлена и обезврежена группа сотрудников ЦРУ, внедрённых в израильский офис. Один по совместительству работал на МОССАД.

— Простите, сэр. Истязание с целью мести обычно не входит в практику спецслужб. Чего они добивались?

— Отвести от себя подозрение, вскрыв русскую группировку. ЦРУ следило за вашим товарищем, известным по предыдущим операциям на холоде. Вацлав Кшесинский вывез его из Банги обратно в Израиль якобы в интересах нашей Службы Безопасности. Если бы из вас вышибли данные ещё одного связного, агентурная ячейка налицо, стоит правильно подать факты. Их план нарушила Элеонора Вирт. Она и спасла вас.

— Благородство?

— Трезвый расчёт. У неё был выбор: положиться на заверения Кшесинского, что новый поворот событий сгладит промах рекрутёров, либо сохранить лояльность Корпорации. Она выбрала второе и принесла в жертву соучастников по пикнику. Во время экзекуции вызвала главу офиса по спутниковому телефону.

— У него тоже имелся мотив спустить дело на тормозах.

Ван Даймон важно откидывает бриллиантовую голову с благородным белым золотом на висках.

— Он предпочёл понижение неизбежным штрафным санкциям, что включены в каждый контракт. И, надо отдать должное, правильно расставил акценты. Замеченные вами уязвимости в системе безопасности — далеко не единственные. Скажу откровенно, если бы наши конкуренты из ЦРУ не вмешивались в алгоритм проверки, у вас не было бы шансов пройти отбор. Так что наверх доложено о крупной победе над противником.

Босс первый раз позволяет лёгкую полуулыбку, я открываю рот в надежде вывалить на него поток вопросов, но он прерывает рандеву.

— Вынужден откланяться. У нас сейчас аврал на всех уровнях, идёт жестокая проверка. Вами займётся другой сотрудник, чья лояльность больше не вызывает сомнений, — сопровождая уход рукопожатием, начальство поощряет меня комплиментом. — Новости смотрели? При выработке алжирской политики учтены ваши предложения. Мы промолчали о противокорабельных ракетах, а удар американцев отражён только на девяносто четыре процента.

— Но я настаивал на целесообразности пропустить их только по ненаселённым местам! Вплоть до минирования какого-нибудь заброшенного завода, чтоб его разрушение списать на флотскую ракету.

— Принимающие решение сочли, что смерть гражданских придаёт убедительность следующему шагу: открытому оказанию военной помощи алжирскому правительству, включая поставку ударных систем. Завтра с утра напишем проект официального заявления МИД.

Он удаляется, я смотрю вслед.

Американцы — «плохие парни», в этом уверен весь мир, кроме них самих и пары-тройки неискренних союзников. Мы имели возможность предотвратить смерть гражданских, но принесли арабов в жертву. Для кого-то они не люди, а чумазый расходный материал! И я способствовал, что их пустили на мясо…

Конечно, если бы наши военные не вмешались, жертв было бы раз в двадцать больше. Неделю назад «Африканский ответ» перехватил ракеты близ Сектора Газа, возможно — спас каких-то евреев. Так что баланс добра и зла как бы на моей стороне… Додумать неприятные мысли мне не даёт знакомый женский голос из-за двери, говорящий по-русски.

— Не помешала?

Сердце подпрыгивает, забивает гол в несуществующие ворота и продолжает стрелять частыми очередями. Вот уж кого не ожидал здесь увидеть…

Именно она заманила в местный филиал гестапо. Она же и спасла. Минус один балл и плюс один балл в результате даёт ноль, остаётся неприятный осадок толщиной в километр. Ладно, посмотрим.

Удивительно, смотреть приходится сверху вниз. Дабы не смущать коротышку, обулась в балетки? Ничего подобного, цокает каблучками сантиметров по десять, не меньше. Босоножки белые, как и открытое платье, на шее прозрачный платок.

— Не помешали. Если, конечно, вслед за вашим предложением пообщаться мне не выстрелят в глаз.

— Ваше право, Геннадий, меня подозревать или ненавидеть.

Отступаю вглубь комнаты.

— Будем считать, что вы с непередаваемой искренностью уверили меня, типа даже не подозревали о планах ЦРУшников крушить мои рёбра, а я охотно вам поверил. Что дальше?

— Ваше право, — повторила Элеонора, не балуя разнообразием текста. — Но чтобы уяснили, насколько всё отличается от ваших обычных представлений, начну с главного. Потом, если откажетесь работать со мной, ван Даймон отнесётся с пониманием.

— Грузите! — позволяю великодушно, отчётливо сознавая, что уступил половину поля сладкоголосой фее. А ей только плацдарм захватить. Присела на стул, освобождённый прошлым визитёром, и так закинула ногу на ногу, демонстрируя идеальную коленку над столь же идеально выбритой голенью, что даже идиоту ясно: артиллерия выкатилась на огневую позицию и готова работать прямой наводкой. Пли! Она и выпалила.

— В самолёте вы находились около трёх минут в состоянии клинической смерти. Никого там не встретили? Между тем, многие из реанимированных делятся впечатлениями. Обычно их списывают на галлюцинации умирающего мозга. Похожие переживания проскакивают у экстрасенсов, но им особо не предают значения. А зря. В Баминги установлена аппаратура, обеспечивающая контакт с загробным миром.

— Спиритический компьютер — это и есть Некрос? — я кусаю себя за губу, сдерживая ухмылку и желание схохмить.

— Некрос — это примерно то, что академик Вернадский называл ноосферой. Религиозные мыслители говорили о прибежище душ умерших людей, преддверии рая и ада. Если опустить подробности, наши умники заставили работать на Университет Корпорации интеллект умерших гениев. Отсюда и технологический прорыв, ракетные системы, опередившие американцев на полвека. А также медицина, обеспечившая моё превращение из серой мыши в модель и ваше скорое исцеление. Скрепляя ломаные кости, вам роста прибавили. Впечатляет?

Скрывая шок, шагаю к зеркалу, типа внезапно возникла необходимость что-то рассмотреть на обновлённой физиономии. В отражениивидна Элеонора. Наслаждаешься? Четыре года назад и тебя так огорошили, теперь в отместку стебёшься над новобранцами.

Марксизм давно перестал считаться государственной идеологией, но прагматический реализм, зашитый в основу сознания, никуда не делся. В церковь ходил за компанию, не вникая, просто — как другие. Элеоноре не поверил бы ни на грош, если бы заливала, что вызвала подкрепление в пустыню из тёплых чувств ко мне. А тут вижу: правду говорит. То есть всё ощущение мира, твёрдого, незыблемого, одномерного, материального… короче — привычного, проваливается в тартарары.

От пережитого, от контраста пытка-смерть-воскрешение, от видений убитых мной людей, а может — и от воздействия каких-то лекарств, не знаю, что там наизобретали эти мёртвые авиценны, вдруг жестоко подскакивает либидо. Просторные больничные шаровары сейчас прорвутся спереди…

Элеонора — дрянь. Способна подставить ради своих целей. И одновременно фантастически притягательна. Не из тех, кому посвящают стихи и платонические чувства. Желание наказать её просто затопляет разум. Наказать! Жестоко! За всё!

— Вы что…

Больше ничего она не успевает сказать. Я буквально впиваюсь в неё. Срываю одежду, едва не разодрав в клочки. Обдираю грудь щетиной. Кусаю соски. Швыряю на кровать. Сам не просто вхожу — влетаю. До боли, до хрипа! Сжимаю так, что кости трещат — её и мои. Плевать, что больница, что незапертая дверь, что могут войти, услышать с коридора, что видеокамеры…

Не просто кончаю — взрываюсь. И не могу успокоиться, начинаю второй раунд, не выходя после первого. Не меняя позы — некогда. Сильнее… Глубже… Чаще… Ещё!

— Ещё! — шепчет она.

Краем сознания замечаю, что женщина начинает меня догонять. Первый раз в первобытном приступе похоти даже не задумывался о её удовольствии. Наказывал. Теперь чутче. Улавливаю ответные движения. Работаю в такт. Форте! Фортиссимо! Ну-у… Апофеоз! Да-а-а!..

Чувствую судорогу, проходящую через её тело. С утробным рыком завершаю дело и удерживаю в объятиях, пока моя дрянь расслабленно не откидывается на подушку. А ведь всего-навсего выполнил врачебное предписание «привыкать к двигательным реакциям».

В работе разведчика есть свои преимущества.

Прелюдия шестая

Сколько существуют казино, столько же люди пытаются выиграть у казино. Задача безнадёжная, так как правила устанавливаются владельцами казино, шлифуются десятилетиями.

Но игровым заведениям присуще одно отличие от подростковых банд, откровенно отнимающих бумажники на улицах Бронкса. Необходимо создать иллюзию возможности выигрыша, иначе посетителя не заманить. В различных махинационных схемах на выигрыши отводится от тридцати до девяноста шести процентов от сумм, спущенных клиентами. Поэтому владельцы казино неизменно в прибыли. Все рецепты контригры рассчитаны на получение этих жертвенных процентов. Естественно, другим игрокам останется меньше плюшек.

За две недели пути, с остановками и пересадками, Виктор учился рулетке, покеру и блэк-джеку. Строго говоря, сам он ничего не постиг и, сядь за зелёное сукно самостоятельно, спустил бы последний доллар. Но невидимые советчики пытались объяснить основные действия. Предстоит громоздкий процесс: озвучить в уме услышанное, чтобы дед смог ретранслировать это мёртвым игроманам, затем с их слов дать дельный совет. Математик, истинный автор диссертации товарища Булкина, просчитывал методики покойников и отсеивал самые авантюрные.

В кабине очередного пикапа гремела «Звезда автострады», толстый водитель жевал гамбургер, унавоженный газировкой, а Виктор делал вид, что спит. В голове звучал монотонный голос.

«…Мы сделаем начальную ставку в пять баксов на первые шесть номеров с единицы до шестёрки. Если первый спин является выигрышным, то сессия начинается заново и выбираем другие шесть номеров — от тринадцати до восемнадцати. Если ставка проиграла, делаем ставки на те же шесть номеров по математической прогрессии…»

Выигрыш в рулетку превышал среднестатистический не более чем на пару процентов от произвольных ставок, в блэк-джек бывшие живые обещали свыше шести процентов.

«По мере выхода карт из колоды следим за текущим счётом. Семёрки, восьмёрки и девятки игнорируются, выход старших карт (десяток и тузов) приводит к уменьшению счёта, младших (от двойки до шестёрки) — к увеличению счёта».

Начинающий картёжник возражал, что не сумеет посчитать быстро, на что получил ответ: никто и не обещает, что будет легко, иначе толпы способных разорить казино носились бы табунами.

Однажды в ночи из кузова очередного пыльного грузовика Виктор увидел огни. Они сияли, будто горел огромный город после налёта бомбардировщиков. Он и правда горел, но неоновой рекламой, наверно, миль с двадцати пяти заметной. Справа показался исполинский щит, на нём подмигивала блондинка в мини-юбке, ковбойской шляпе и высоких сапогах, рекламирующая некое пойло, затемиз темноты проступила восьмиконечная рубиновая звезда с надписью: «Добро пожаловать в сказочный Лас-Вегас!»

Глава седьмая, в которой герою удаётся пообщаться с неординарными личностями

— Что я за это получу?

Зря говорят: в гробу карманы не нужны. Покойники оказались весьма корыстными людьми. Они лишены всего. Поэтому такие жадные.

— Вы, надеюсь, знаете: контакта с вашими дочерьми не будет. Как и с другими живыми.

Из бесконечной тьмы доносится красноречивая тишина, а монитор демонстрирует до боли знакомый портрет. Наконец, собеседник снисходит:

— Что ещё можете предложить?

— Оплату ваших услуг перечислим на счёт компании. Или непосредственно дочкам.

— Чепуха. Им оставлено достаточно. Мёртвый, я приношу родственникам больше, чем любой здравствующий отец семейства.

Захожу с козырной карты, единственной.

— Сэр, предлагаемая вам задача интересна сама по себе. Вы же не будете утверждать, что заняты и не располагаете временем?

Голосовой синтезатор порождает кряхтение, похожее на смех.

— Я зарабатывал миллиарды, вы предлагаете мне трудиться бесплатно? Боюсь, загробный мир — не место для коммунистических субботников.

С кем же общается этот американец, если в курсе о реалиях социализма? Захожу с другой стороны.

— Быть может, у вас есть какие-нибудь иные предложения.

— Есть! — без запинки отвечает делец, будто с момента смерти обдумал сделку заранее. Впрочем, с него станется. — Есть два человека, с которыми весьма желаю поговорить накоротке. Нет, никаких нарушений правил. Просто отправьте их сюда, в один конец. Я сам с ними потолкую.

И он выдаёт координаты двоих. Первый крупно подставил усопшего на операциях с ценными бумагами. Второй лечил его, залечил и отправил в экскурсию на тот свет лет на пять раньше срока. Услуги Корпорации по оздоровлению и омоложению были широко известны в узких кругах. Но врач убедил, что здесь процветает обычное африканское шарлатанство. Как же, отпускать из загребущих лапок самого жирного пациента за долгую историю практики?

Меня прошибает холодный пот. Скрыть разговор и предложение покойника невозможно, переговоры пишутся. Я здесь не по своей прихоти, а по служебной надобности. Ван Даймону взбрела в голову мысль, что продвижение наших идей нужно снабдить красивой обёрткой (не спорю!) и привлечь лучшего маркетингового гения всех времён и народов. Идеи — тот же товар, а целевую аудиторию необходимо убедить в незаменимости этого товара.

Бормочу о том, что доведу загробную оферту до нужных ушей и голов, уполномоченных принимать решения высокого уровня. Тщательно перебираю список остальных кандидатов. Предпочитаю людей… в смысле — бывших людей, при жизни вряд ли бы сформулировавших подобные условия договора. К сожалению, посмертное существование часто портит характер.

Или, наоборот, отрешает от суетного, заставляет задуматься о грехах. Для сделок такие контрагенты бесполезны.

Откликаются далеко не все. Слабые, серые личности, коих абсолютное большинство, постепенно растворяются в коллективном сознании. Гиганты мысли, особо одухотворённые, могут сохранять индивидуальность практически вечно.

Некоторых подпитывает интерес со стороны живых. Новопреставленные души жаждут услышать Христа и Мохаммеда… Ну, или хотя бы тех, кто видел их воочию. Человек не умер до конца, пока о нём помнят, и это не фигура речи.

Свежие обычно слабы, дезориентированы, бегут на голос, как бабочка летит на огонь. Я уже слышал любимую присказку Службы Безопасности Корпорации: сначала допросим, потом пристрелим или сначала убьём — потом допросим? В виде эксперимента практиковали дознание с человеком в состоянии клинической смерти, но не слишком успешно. Паника первых минут после жизни мешает толково отвечать.

Сильные личности могут замкнуться, лгать, просто игнорировать призыв. Но следующий откликается сразу. Если нужен самый толковый копирайтер для наполнения сайта МИД, почему бы не нанять Льва Толстого? Пардон, технически невозможно. Душа, отделившаяся от тела, помнит все его пороки. Если от сосудистых старческих заболеваний человек страдает склерозом, слабоумием или просто маразмом, он такой же и после смерти. Их размазывает по коллективному практически сразу. Толстой был слишком стар.

И так, монитор выводит знакомое лицо с острым вздёрнутым носом, на голове форменная пилотка ВВС и наушники. Он погиб задолго до преклонного возраста, сохранив ясность ума. Наверняка не успел слишком многое из того, что хотел. Но даже из того, что успел… Устроившись в Сколково, я учился складывать из слов немудрёные тексты о достижениях отечественной науки, угловатые, как из конструктора «Лего», применяя правила рекламного копирайтинга и рерайтинга. Однажды почувствовал, что тупо повторяю найденное раньше. Своё придумать — жабры коротки, поэтому решил копнуть глубже, почитать источники, сейчас уже забытые.

«Смысл языка совсем не в самих словах. Он передаёт тебе от другого новую точку зрения, таящую в себе силу, она сама отыщет в тебе, чем ей напитаться и как прорасти. Есть слова, подобные семенам, они способны втягивать землю и растить кедр».

«Если слово гордо вздыбит голову посреди фразы, отруби ему голову. Для чего показывать мне слова? Фраза — ловушка, она должна что-то уловить. Зачем же привлекать моё внимание к ловушке?»

Жили ведь люди, владевшие речью как хирургическим скальпелем, а не отбойным молотком! Перечитывая его романы, я радовался тогда, что задавил в себе поползновение затереться в плотные ряды литераторов и тиснуть эдакое, в яркой обложке. «Смысл жизни в том, на что она потрачена», говорил мне погибший лётчик, и не хочу, чтоб меня вспоминали в связи с низкосортной макулатурой.

Надеюсь, есть один способ заинтересовать его. Завершить начатое при жизни.

— «Цитадель?» Говорят, её опубликовали, прямо в черновом виде.

— Да, месье. И она вами не редактировалась. Остались повторы, пробелы. Это досадно! Вас читают чаще, чем авторов современных бестселлеров. «Маленький принц» был настольной книгой у нескольких поколений. Клянусь, вы — более мощный авторитет для соотечественников, чем президент Франции. Поэтому я предлагаю дописать и потом как бы «найти» пропущенную исследователями рукопись.

— Заманчиво. Даст иллюзию временного возвращения в мир живых. Я подумаю. Не находите ли странным? Усопший, о котором помнят, порой живее и могущественнее живущего.

Благодаря наушникам на портрете мне кажется, что лётчик говорит со мнойпо радио, и его голос в синтезаторе речи необычайно живой. Если у нас получается иллюзия, то она двусторонняя.

Он категорически отказывается помочь в моём деле. Упираю на Средиземноморский регион, где он погиб в сорок четвёртом.

— Даже не верится. Вы писали… Вот: «Я хочу драться, меня вынуждают к этому любовь и моя внутренняя религия. Я не могу оставаться в стороне и спокойно смотреть на это». Сейчас ещё можно предотвратить пожар!

— Увы, это не моя война, месье, чтобы я разбирался, кто прав, кто виноват. Посмертье приучает любить жизнь и никого не осуждать. Говорите, можно предотвратить? Так дерзайте. Я освоил «Лайтинг» в сорок три года и сделал всё, что мог. Ваш черёд, потомок.

Выпадаю из здания в настолько взъерошенных чувствах, что бессильно приваливаюсь к стволу пальмы. Эта часть комплекса Университета построена в джунглях весьма аккуратно, сохранилась растительность, её девственность нарушают только четырёхэтажные корпуса да вымощенные плиткой дорожки.

Жара запредельная, даже в тени. Но уже привыкаю.

Тот лётчик жил в США, когда боши оккупировали север Франции, мог кропать статейки для журналов и чувствовать себя при деле. Но что-то не позволило ему выбрать лёгкий путь, когда Эйфелеву башню венчает свастика. Он выложился до конца, истаял как свеча и угас.

А я?

Мелькнула шальная мысль вызвать Григория и спросить совета. Отсюда — хоть Лаврентия Палыча. Но безопасники сразу схватят меня за штаны. И так я в их глазах — подозрительный тип, дальше некуда. Стоп! А один совет Григорий мне дал. Быть чем-то вроде Штирлица, только шлак какой-то нужен…

Сползаю по стволу, обдирая спину о кору, обхватываю голову руками. Здесь, в отрыве от Интернета, «Семнадцать мгновений весны» не скачаешь. Разве что у покойного автора спросить… Не то! Опять привлеку внимание. Только сам. Думать! Сосредоточиться! Вспоминать!

Чистка сосудов во время ремонта благотворно влияет на память. Советский шпионский сериал про нашего в логове нацистов я смотрел в глубокой юности. Штирлиц больше известен как персонаж плоских анекдотов. Кто там ещё? «Русская пианистка сидела под колпаком у Мюллера»… Какой редкостный бред, если вырвать из контекста! Ага, Штирлиц потерял связь и послал некого шлака её налаживать.

Остальное не важно. Гриша завещал: и в отрыве от Ясенево нужно работать, постепенно искать контакт. Легко сказать… Если ещё в Банги был какой-то шанс, сразу через реку начинается другое государство, здесь мы очень плотно под колпаком. Мобильная связь только местная, сеть тоже локальная, выход в мировую паутину доступен по утверждаемым Безопасностью запросам.

Я уведомил жену и сколковское начальство о зачислении на работу в Корпорацию, заполнив форму и выбрав из предложенных трёх десятков вариантов текста, исключая вариации. Некоторые фразы составлял какой-то хохмач: «Прости, дорогая, буду скучать по тебе вечно». Или: «Простите, босс, здесь зарплата выше». Самому ввести сопроводительный текст не получается, вдруг тайным словосочетанием или смайликом пропихну наружу оч-чень важную секретную информацию. При том, что внедрённый в Корпорацию оперативник ЦРУ спокойно слетал в Банги и вывез Григория в Израиль. Нет, местная политика безопасности выше моего понимания.

Мейлы жене и на работу приравниваются к рапорту в СВР: внедрение состоялось. По идее, на этом этапе полагается получить дальнейшее задание. Например, спереть и притащить в Москву один терминал для общения с усопшими. Или пусковую установку ракет. Но если не зубоскалить и смотреть правде в глаза, засланец Родины начисто отрезан от заславших, скорее всего — надолго. То есть задание надлежит придумать себе самому.

Но какое? И главное — из каких интересов исходящее? Отвечающее текущим потребностям СВР и России, за что Фёдору свет Степановичу опустят долгожданную генеральскую звезду на погон? Или нашей стране в перспективе, учитывая, что никто толком не представляет, что у неё за перспектива?

Что вообще меня связывает с Россией, кроме детских воспоминаний и крепкой, для многих вполне самодостаточной констатации «я — русский»? Олюшка, самое светлое, что сохранилось с московской жизни, всплывает в памяти репликой, произносимой прямо на пороге квартиры, когда возвращался с работы: «Папа, почему ты маму не любишь?» А, вот ещё детские перлы: «Почему ты маме так мало денег даёшь? Тратишь на другую тётю?» Ребёнок не виноват, конечно. Представляю, что она выслушивает обо мне от дуэта благоверная плюс мамадорогая. Дочь не тянется ко мне, наоборот. Остаётся надежда, что когда-нибудь повзрослеет, захочет сама разобраться… Ню-ню.

Очень хочется закурить. Доктор-ремонтник отвинтил у меня физиологическую привычку к курению. Более того, никотиновый дым вызовет дискомфорт. Но не забыть сладости первой затяжки, после ночи или долгого перерыва, успокоения, словно совершил некий ритуал… Ровно также не хватает спиртного. Нужно порой оборачивать эмоции в мягкую вату опьянения, чтобы не терзали изнутри.

Единственный грех доступен в этом стерильном Национальном парке, и этот грех идёт ко мне, цокая высокими каблуками.

— Привет, Ксюха.

Прежнее имя «Оксана» не подходит Элеоноре абсолютно, оно осталось в прошлом, вместе с тем обликом, что запечатлела старая фотка. Ксюхой я зову её редко, поддевая. Настоящую фамилию мне не сказала, очевидно — из опасения, что заклюю насмешками насмерть.

После первой нашей близости, по форме и характеру больше смахивающей на изнасилование, она относится ко мне странно. Женщины часто угадывают на уровне интуиции, кто из новых знакомых с ними переспит. Секрет прост: они заранее решают, кто будет удостоен успешного штурма неприступной крепости. Мне она мысленно отдалась ещё в Тель-Авиве, но, похоже, не ожидала, что шампанское, свечи, цветы и конфеты будут заменены на похотливое рычание самца-павиана, едва очнувшегося после комы.

Смотрю, Элеонора тоже только что мучила покойника. У всех после терминала немного задумчивое и ошарашенное выражение лица. К общению с жмурами невозможно привыкнуть до конца.

Вообще, в этом тропическом раю нервы ни к чёрту. Я кричу во сне, если ко мне приходит Мэрилин и приставляет к глазу ствол. Или резвый усопший выпрыгивает из монитора, вслед за ним торопится загробный мир в полном составе, включая чертей и демонов. Элеонора спит спокойно, по крайней мере — в те ночи, что мы проводим вместе.

Да, у нас странные отношения. Не любовь, даже не близко. Целуемся только в качестве прелюдии к сексу. Никогда не говорим о каких-либо чувствах, обходимся без проявлений нежности. Конечно, в постели я чту Камасутру как Остап Бендер — Уголовный кодекс, отрабатываю на все сто, хоть порнофильм снимай. Но по окончании утех шлёпаю её по аппетитному заду и больше не касаюсь вообще, пока не придёт время вновь завалить в койку.

Та-ак, судя по призывному покачиванию бёдер, этот момент приближается со скоростью крылатой ракеты. Она ставит ноги чуть картинно, с лица окончательно уходит замешательство от контакта с Некросом.

— Устал? Я тоже. Надо немного отдохнуть.

Без дискуссий оставляю в покое пальму и послушно шагаю к спальному корпусу. По пути фея рассказывает о продолжении проверок.

— Там, в пустыне, пока ждали вертолёт…

— По уважительной причине я эту сцену не помню.

— Само собой. Так вот, Войцех успел обрезать видеозапись до смерти твоего коллеги, точнее — до пыток, сжал и переслал в СВР. Прямо на их открытое мыло.

— На Ютюб не выложил? Чтобы народ развлекался! — делаю вид, что хвост держу пистолетом, а внутри всё обваливается. Это кошмар! Теперь в России и сопредельных странах меня ждёт арест с очень долгим созерцанием тюремных коридоров.

— Он покончил с собой при задержании, в посмертии не сказал почти ничего, — Элеонора стрельнула глазами, проверяя мою реакцию на шокирующую новость, но никак не прокомментировала. У неё самой — ни Родины, ни флага, всё заменила Корпорация. Я теперь тоже такой, с предыдущей минуты.

В жилом корпусе нам отведены микроскопические квартирки, больше похожие на гостиничные номера. Заходим к ней, у меня не убрано. Смотрю на эту красивую тварь и думаю — с твоей подачи лишился всего. Ну, держись!

Элеонора сладострастно стонет. Наверно, специально подгадала, чтобы вывалить гадостную новость накануне секса, возбудить во мне низменные чувства. Любишь грубо? Получай!

Отомстив и наказав со всей пролетарской ненавистью, возвращаюсь к невесёлым мыслям, пока коллега по работе плещется в душе. В СВР я списан в предатели. Не имеет смысла искать контакта с ними, тем более — ждать связного с паролем «не вы ли заказывали такси на Дубровку». Спецслужбы Родины отныне представляют собой только угрозу и головную боль.

Прелюдия седьмая

За месяц пребывания в Лас-Вегасе Виктор скопил пять тысяч долларов. Он арендовал сейф в местном банке, открыть счёт не рискнул. Нелегальному мигранту счёт не положен.

Начинал с небольших ставок, прихватывал с собой не более трёхсот баксов. Если выигрыш превышал полтысячи, излишек спускал, понижая ставки. Покойные картёжники и мастера рулетки предупреждали многократно: казино ведёт себя честно, только когда выигрывает, если проигрывает — можно ждать любой пакости.

Виктор жил в пригороде, старался по возможности не выделяться. Каждый день он мысленно здоровался с «Виком из Вегаса» на Фримонт-Стрит и отправлялся в очередной игорный зал, обходя их по сложной траектории, чтобы не слишком опустошать отдельно взятое казино. «Сахара», «Тропикана», «Фламинго», «Сандз» — город с этими названиями представлялся русскому мусульманину полем боя.

На шестой неделе его ограбили прямо на выходе, отобрав всё до нитки — и бумажник с символической десяткой, и спрятанные во внутренних карманах шесть с половиной сотен. Двое охранников казино — здоровенные латиносы в форме — созерцали действо через стекло вестибюля и палец о палец не ударили не то чтобы помочь, но даже и вызвать полицию. Кто знает, не они ли навели негритянскую банду на клиента с деньгами. Общаться с копами, правда, Виктору улыбалось ещё меньше, чем темнокожим громилам.

В бурном человеческом котле, кипевшем в Лас-Вегасе, несложно было найти проходимца любого профиля, в том числе готовых состряпать липовые водительские права какого-нибудь Мичигана, внешне не отличимые от оригинала. Но в случае серьёзных неприятностей один звонок в полицию того штата повлёк бы неприятности ещё большие. Конечно, Виктор обладал суммой, достаточной, чтобы специалисты своего дела подыскали бы ему документы реального человека, разумеется — свежеусопшего. Или даже отправили бы подходящую личность на тот свет. Но они абсолютно не вызывали доверия. Осесть в США надолго по липовым бумагам и зависеть от порядочности уголовников?

Ровно по той же причине нельзя превращаться в профессионального игрока. Они известны, дают интервью, за их спинами в казино ошиваются репортёры. Казино их не обманывает: освещённые в прессе выигрыши служат прекрасной рекламой. О том, что Виктор — тихушный и никому не нужный счастливчик, его конкретно предупредил шеф охраны отеля-казино «Золотой Самородок». Отель был декорирован в духе Золотой лихорадки, глава безопасности выглядел под стать той эпохе, когда единственным орудием законности служил кольт в руке шерифа.

— Мы позволим забрать тебе выигрыш. И даже убраться из города. Но больше не возвращайся.

В подвальчике, сыроватом, тёмном, со стенами из неструганных деревяшек, Виктор сидел на скрипучем стуле, за плечи его держал толстый тип с мускулатурой отставного борца. Собеседник дышал в лицо сигарным дымом.

— Я выиграл всего полторы сотни!

— У нас — да. Сегодня. А три часа назад в отеле «Фримонт»? А вчера? Врубайся, парень, сюда приезжают спускать деньги, но не зарабатывать. Умники вроде тебя Вегасу не нужны. Понял?

— Да, сэр…

— Проваливай, мать твою!

Виктор не забыл уроки деда в раннем детстве — нельзя позволять другим помыкать собой. Но силы не соизмеримы. Дело даже не в горилле напротив и мясистом холуе. Слишком удачливого игрока заметила и выдворяет Система.

Интуиция велела внести деньги за сейф на год вперёд и приберечь в нём пару тысяч. Остальные у Виктора забрали попутчики, едва их машина миновала рубиновую звезду на выезде. Вроде и встретились с ними в городе совершенно случайно, и казались обыкновенными парнями, и участливо слушали россказни, как после рулетки ни шиша не осталось в кармане…

Штаты — страна великих возможностей. Но не для всех.

Глава восьмая, в которой герою распахивают объятия и пытаются в них задушить

В Алжире чувствую себя дилетантом среди профессионалов и поэтому весьма уютно. Точно также было в Сколково. Особенно здесь изумляет выбор неведомого мне руководства Корпорации относительно персоналий в Службе Безопасности, она же представляет собой основу спецслужб Центральноафриканской Республики. Невидимые мне мудрые начальники решили, что лучше перевербовать опытных агентов иностранных разведок либо нанимать уволенных, нежели брать желторотиков для борьбы с тиграми.

Но! Как говорил мне один заслуженный дед, заставший живого Сталина, бывших кагэбешников не существует. Они уходят на пенсию, снимают форму, а синие полоски лампасов вросли в кожу как татуировки. Касательно перебежчиков и изгоев: какой процент из них сохраняет связь с бывшими работодателями? Инцидент в пустыне Негев доказывает, что очень существенный. Конечно, все за всеми следят и стучат, наши милые зайки с барабаном. И, уверен, то был не единственный случай разоблачения засланцев. Но в СВР меня уверяли: близко к головке Коопорации никто не подобрался.

Ко второму туру борьбы за Алжир эта головка сменила политику безопасности, что мы с Элеонорой ощутили на собственной шкуре. Точнее — каждый ощутил, нет никакого «мы». Все получили возможностьвыезжать из Национального парка, в Банги и дальше. Корпорация приступила к агрессивным продажам. В Центральной Африке остались заводы по выращиванию микрочипов. Меня уверяют, что без оригинальных модулей не заработает ни одна из игрушек, продаваемых Корпорацией, поэтому копирование бесполезно, как и попытка воспроизвести чип, даже если над ним корпит половина Китая. Поживём-увидим, а пока просиживаю штаны в Алжире и жду очередной американской агрессии.

В декабре здесь здорово похолодало, градусов до пятнадцати выше ноля. Народ ходит с соплями, я радуюсь: контраст между плюс пятьдесят в тени и прохладой под кондиционерами меня основательно утомил. Американцы долго кричали и возмущались по поводу нашей помощи местному диктатору, ввели экономические санкции против Алжира и Центральной Африки. Наши ответные санкции плотно перекрыли всё побережье от Марокко до Туниса. Каждый блок санкций контролирует воздушное пространство в радиусе двухсот километров. В общем, и до двухсот в высоту, где воздуха нет.

Перед Рождеством меня переводят в город Лагуат, это довольно далеко от столицы на юг. Здесь, на северном выезде с проспекта Независимости, развёрнут командный пункт противоракетной обороны, занимающий первый этаж невзрачного муниципального здания, вокруг — такие же скучные цивильные постройки. Отцы-командиры сочли, что на побережье нам угрожает обстрел корабельной артиллерией 6-го флота США. Лагуат охраняется бригадой алжирской пехоты, это на случай внезапной вылазки антиправительственных повстанцев, непримиримых воинов ислама, которых поддерживают Штаты.

Я слоняюсь по КП и дурею от безделья за пятьсот евро в день. Два раза в день по графику меня осаждают журналисты, задают стандартные вопросы и получают не менее стандартные ответы, фиксируют их как божественное откровение, затем торопятся донести до читателей-зрителей.

— Государственный Департамент Соединённых Штатов осуждает антидемократическую политику президента Алжира и поддерживает оппозиционное движение. Почему Центральная Африка способствует сохранению диктаторского режима?

— Президент Ламари избран демократическим путём. Суннитская террористическая группировка «Новый джихад» в контролируемых ей южных районах Алжира уничтожает граждан, подозреваемых в лояльности к правительству. Центральная Африка защищает людей, американская армия — американские интересы. Мы за установление мира и решение внутренних проблем Алжира цивилизованным путём.

Формулировка одобрена МИДом, повторена раз тридцать и нависла на зубах, но кто-нибудь из репортёрской братии непременно поднимет тупой вопрос о демократах с авианосцами в Средиземном море. Господа, задавайте следующий вопрос, если возможно — менее тупой… Как бы ни так.

— Президент Соединённых Штатов по поручению Конгресса утвердил перечень санкций по ограничению ввоза в страну электронного оборудования, производимого Корпорацией. Планирует ли Центральная Африка предпринять какие-либо шаги по нормализации отношений?

Улыбаюсь возможно шире, стараюсь придать морде снисходительное выражение, будто воспитательница детского сада в окружении энергичных детишек с замедленным умственным развитием.

— Наше правительство приветствует любые шаги по преодолению кризиса. К сожалению, экономические санкции не способствуют взаимопониманию. Поставляемые нами высокотехнологичные продукты не имею аналогов в мире. Соединённые Штаты, отказываясь от них, неизбежно превращаются в отсталую страну. Фактически вы ввели санкции против самих себя.

Как только заканчивается желчь у американских энтузиастов, слово берут наши союзники или нейтралы. Их больше всего заботит: сможем ли мы уберечь Алжир от флотских ракет. Заверяю их в этом в самых энергичных тонах, привожу в пример сектор Газа, где за пять месяцев ни единая ракета не долетела до земли Израилевой. Умалчиваю, что сравниваю кое-что неприличное с пальцем, самоделку палестинских террористов с американской Х-51, что летит в пять раз быстрее скорости звука.

Тут, на здоровенном расстоянии от главных целей ракетных ударов, мы увидим войну издалека. Где-то будут рваться заряды, сыпаться раскалённый металл, а группа бездельников продолжит с глубокомысленным видом рассуждать об укреплении мира.

Я распинаюсь перед журналистской братией в местном кинотеатре как кинозвезда на премьере блокбастера. Остальное условно рабочее время протекает в командном пункте, туда допущена полудюжина избранных, включая очаровательную негритянку из Эй-Би-Си, то бишь из лагеря противника. Какой смысл в рослых сержантах на входе и шлюзе-турникете, если пропуск выписан очевидному шпиону?

Майор Рашид Салех, заведующий пунктом, более сдержанный в оценках нашего превосходства. Во-первых, он помнит, что некоторое количество ракет таки долетело до цели во время первой атаки, а американские вояки — не хронические идиоты, как их изображает Голливуд в попытке представить крутыми. Опыт они учли и наверняка готовят что-то другое.

Во-вторых, когда журналистская братия не водила жалом поблизости, он развернул карту. От увиденного у меня чо-то ледяное пробежало между лопатками.

— Глядите, месье Ген. Лаугат в двухстах тридцати километрах от ближайшей пусковой установки.

— То есть непосредственно не прикрыт?

Майор тщательно выбрит и вообще исключительно надраен. Он — как бы лицо нашей армии перед оком вражеских телекамер. Сейчас на его лощёном челе собираются неуставные складки задумчивости. Ещё в России мне вдолбили намертво: военный должен не раздумывать, а приказ выполнять. Так как армия централизована, то её главнокомандующий обязан мыслить за всех!

— Генерал Мохаммед Маджид заявил: если ракеты не преодолеют прибрежную полосу обороны, здесь гарантирован полный штиль.

А спорить с алжирскими союзниками наши не захотели.

— Он не прав?

Теперь морщинами покрылся даже майорский купол.

— «Пятьдесят первая» поднималась на сто восемьдесят километров, запускать её выше не имело смысла. Но, будьте уверены, она запросто перемахнёт через линию ПРО, если понадобится.

Твою ж налево… А координаты нашего командного пункта известны в НАТО с точностью до дюйма.

— Я должен показать вам кое-что, месье Ген.

Спускаемся в подвал. Люк в него ведёт прямо от компьютеров управления огнём. Люблю военных параноиков! Они — предусмотрительные.

— Что это? Резервные серверы? — показываю на ряды ящиков с индикаторами на стеллаже вдоль стены.

— Так точно. Предупреждаю, месье Ген, журналюгам — ни слова о подвале.

— Конечно, майор. Но в случае непосредственной опасности… Если «пятьдесят первая» долетит, я могу затащить сюда иностранцев?

— Исключено!

— Но… Майор! Представьте политический резонанс — американские ракеты убивают американских журналистов, а мы их спасаем! Это важнее, чем вся наша операция по охране Алжира.

— Я обязан запросить командующего, месье, — вояка на миг запнулся, потом угрюмо закончил. — Мне в любом случае бежать вниз не придётся. Мой боевой пост — наверху.

Поражённый армейской самоотверженностью, плетусь наверх. Вскоре заглядывает шоколадка из лагеря потенциального противника.

— Сегодня ничего не предвидится, мистер Ген?

— Если ваше правительство во имя мира и демократии не начнёт Третью Мировую, то вряд ли.

— Тогда — утомительный рабочий день закончен, — она улыбается с понимающим видом, знаю мол, вы здесь тоже не сильно напрягаетесь. — Угостите девушку коктейлем?

Наверно, разумнее отказать и тем самым внести некоторое разнообразие в её звёздную жизнь, где отказ не рассматривается даже гипотетически. Рациональный вариант чреват одиноким вечером в казарме, в крошечной комнате на двоих командировочных. Мы не в Центральной Африке, пить, курить и ширнуться чем-то лёгким здесь не запрещено, только весьма недальновидно с точки зрения дальнейшей карьеры.

— Зарплата госслужащего в стране, поддерживающей диктаторский режим, позволяет такие траты. Идём!

Мы шагаем по вечерней улочке, свернув с проспекта Независимости, и привлекаем множество взглядов. Я — белый, никакого интереса не представляю, скорее всего, принимают за недобитого потомка французских колонизаторов. Даже если мутные глаза, глядящие на нас из подворотен, смотрят телевизор и видели меня на брифингах, вряд ли кто узнает. Все белые на одно лицо.

Дженифер — другое дело. Для Алжира она имеет очень импортную внешность. Кожа светлее, чем у аборигенок, черты лица правильней. Местных маргиналов особенно поражает её ухоженность: причёска уложена волосинка к волосинке, образуя сетку, словно сотканную из тонкой чёрной проволоки, невероятные ресницы, лукавые глаза, миниатюрный нос европейского вида, коричневое сердечко губ… Вдобавок — одежда, босоножки, бижа, макияж! Каждый пункт из перечисленного списка вооружений тянет более чем на тысячу долларов.

— Должен предупредить, дорогая мисс, я не скажу ни полслова о внешней политике Центральной Африки свыше заявленного днём.

— Как же, секретность, — цедит она, призывно растягивая сердечко.

— Не-а. Рабочий день закончился, как вы сами заметили.

Она смеётся, демонстрируя зубы из рекламы пасты «Колгейт». За трёпом в подобном духе мы шлёпаем к сравнительно дорогому кафе, самому приличному в этом провинциальном городке.

— Как вас вообще занесло в Центральную Африку, мистер Ген?

У неё, похоже, рабочий день не заканчивается никогда. Не может пронюхать о происках нашего МИДа, так хотя бы составит жизненный репортаж о трудной судьбе пресс-секретаря.

— Самым обычным способом. Прошёл конкурс в израильском офисе Корпорации, — естественно, предпочитаю умолчать, что выстрел в глаз из пистолета выпадает за рамки обычного способа.

— О! Но конкурс там огромен?

— Да. Считаете, я проник в Корпорацию по знакомству?

— Я бы даже не рискнула подать резюме…

— Готов составить протекцию. Но тогда про Эй-Би-Си придётся забыть.

А также распрощаться с ЦРУ. Не верю, что замечательная разведывательная контора либо их коллеги из параллельных ведомств оставят без внимания персону, свободно заходящую в центр управления полётов антиамериканских ракет. Чесслово, я не понимаю это позёрство. В чём смысл? Если репортёр из США лично присутствует на КП, эффект от сбивания «Томагавков» больше? Не говоря о том, что ни одна военная операция не обходится без накладок. И нет ничего достойнее, чем транслировать наши косяки на всю планету онлайн.

Мы заказываем коктейли. Хитрый карий глаз высматривает бреши в моей обороне. Собственно, брешь одна — без прелестей Элеоноры гормоны брызжут через уши. Это не скрыть, не спрятать, в моём взгляде на журналистку присутствует львиная доля голодного самца и лишь чуть-чуть партнёра-коллеги по кризисной ситуации.

— А вас, леди, каким ветром занесло в горячую точку?

— Обычная командировка. Поверьте, у повстанцев было хуже.

— У ваших союзников?!

Изящные миниатюрные пальцы выписывают в воздухе замысловатую фигуру. Скорее всего — ничего не значащую, просто демонстрирующую дорогой маникюр.

— Союзников правительства Соединённых Штатов. Мне они не нравятся. Удивлены? Одно только требование носить никаб, если о нём узнают избиратели, будет стоить нашему президенту многих женских голосов на выборах.

— Никаб? Типа чадры?

Джени грустно улыбается. Похоже, первый раз за вечер — искренне.

— Хуже. Это чёрная маска с узкой прорезью для глаз. Добавьте к этому введение шариатских судов вместо светских, изгнание неверных из Алжира, поддержка радикальных исламистов в других странах…

— Но в репортажах вы их поддерживаете!

— Потому, что мне за это платят. На меня исламские союзнички смотрели как на шлюху. За деньги я сниму про них хвалебный материал, но любить не обязана, — алый язычок слизнул что-то несуществующее с верхней губы. — Моя любовь стоит намного дороже.

Так, не расслабляться! Если ещё коленку покажет, вообще грохнусь со стула.

Юный симпатичный арабчёнок приносит коктейли, глазеет на Джени без малейшего желания закрыть её никабом. Мусульмане — разные. В большинстве своём, по моим наблюдениям, вполне адекватные. Почему американцы решили взорвать Алжир вслед за другими странами, пострадавшими от «Арабской весны», в мою озабоченную сексом голову не входит.

Телезвезда припадает к соломинке, потом ретируется «припудрить носик». Я лениво рассматриваю кафешку. Обстановка почти европейская, меню тоже, но без свинины, естественно… Закончить исследование не суждено.

Белый мужчина неприметной наружности без приглашения хлопается на кресло Джени и кладёт журнал на столешницу. Его правая рука внутри журнала, меж страниц чернеет пистолетный ствол. Спиной ощущаю присутствие второго субъекта, чьё сопение гоняет воздух у моей макушки.

— Прогуляемся?

— Но дама…

— Будет разочарована. Такая у неё судьба.

О своей судьбе не спрашиваю, покорно плетусь как баран на убой. Можно, конечно, крикнуть, взбрыкнуть, пробовать бежать, попытаться доказать «мой кунфу круче твой кунфу»… Если совсем уж жить надоело.

На тротуаре у кафе вырастает джип — «Лендкрузер» армейского типа. Тычок между лопатками придаёт верное направление на заднее сиденье. Человек с журналом велит сдвинуться вперёд, руки сцепить за спиной. Запястья охватывает пластиковая строительная стяжка, тонкая на вид, но не разорвёшь.

Именно такой пользовался ЦРУшник в пустыне Негев. Настроение падает окончательно.

Джип мчит по улицам с яростным бибиканьем, чтобы не привлекать внимания. Здесь все непрерывно тыкают в клаксон, выделяются как раз молчуны. Арабский восток — дело не только тонкое, но и громкое.

Мой коктейль остался нетронутым. Джени… Смеюсь про себя. Подспудно желая угодить в женские объятия, попадаю совсем в другие, не менее плотные. Второй раз ЦРУ использует женскую приманку, чтобы вызвать меня на приватный танец. И безотказно срабатывает. В третий раз — тоже, если доживу до третьего раза.

Прелюдия восьмая

Яхта неспешно тащилась вдоль Лонг-Айленда, вдоль красивой жизни, упакованной в шикарные дома с видом на залив. Виктор сидел на носу, свесив ноги за борт.

Гуд бай, Америка. Лучше гуд бай навсегда.

Попасть сюда сложно, выбраться — проще простого. Договорился с капитаном сухогруза, плывущего из Нью-Йорка в Алжир. Осталось смыться из американских территориальных вод, чтобы не осложнять досмотр судна при выходе из порта, и подняться на борт.

Слоняясь у яхтенного причала, Виктор заводил разговоры с местными любителями малого мореплавания, рыбаками, энтузиастами прогулок на тысячесильных глиссерах и просто яхтсменами. Наконец, нашёл общий язык с владельцем кораблика со скромным именем «Королева Виктория». Он, капитан и команда в одном лице, согласился взять попутчика в круиз и даже пересадить на алжирский теплоход без лишних вопросов.

Человек был стар, но какой-то вызывающей уважение старостью, не вялым угасанием в кресле-качалке под пледом, рядом со стаканом, похожем на мини-аквариум, только вместо рыб плавает вставная челюсть. Худой, жилистый, с потемневшей кожей в грубых складках, он возвышался за штурвалом и, вероятно, намеревался встретить так смерть, сражаясь против неё до конца. Наверно, он слишком любил жизнь, чтобы провести её остаток у камина.

— Спасибо, сэр, что согласились помочь, — поблагодарил Виктор, пробравшись на корму.

— Не стоит благодарности, — отмахнулся кэп. — Сколько раз ещё удастся помочь джентльмену?

Обветренная наружность моряка никак не вязалась с его изысканными манерами и ярким британским акцентом. Виктора называли по-разному за время скитаний по трём континентам, даже «сэром», но джентльменом — ни разу.

Им оставалось пробыть вместе около шести часов, неожиданно растянувшихся на месяцы и годы. Сэр Даглас Нотхельм, экзотический осколок викторианской эпохи, имел в жизни всё, кроме оставшегося времени жизни. Виктор мог сказать о себе то же самое, но с точностью до наоборот. А ещё он имел козырь в рукаве, им не сыграть ни в Лас-Вегасе, ни где бы то ни было в другом месте без существенных денег.

— Я тоже умираю, сэр Даглас. Все умирают, переступив порог двадцати двух лет. Организм запускает алгоритм саморазрушения, чтобы внутри популяции освободилось место новым особям. Долгоживущие виды уничтожаются естественным отбором.

— Право же, я не верю этой теории, молодой человек. Учёные утверждают, что в клетках накапливаются ошибки воспроизведения.

— Позвольте с вами не согласиться, сэр. Рандомные ошибки привели бы к чрезвычайному разнообразию старческих недугов. У людей типичный набор: сосуды, поясница, хрупкость костей… Продолжать?

— Не нужно. Вы словно зачитываете мою медицинскую карту.

— О'кей. Если существует алгоритм, то теоретически возможно его расшифровать математически. И обратить вспять.

Аристократ рассмеялся, скрюченные пальцы задрожали на рукоятях штурвала.

— Элексир молодости? Вы жестоки, молодой человек. Рассказываете старику, упорно не желающему умирать, о несбыточной надежде.

— Я никого и ничем не обнадёживаю. Более того, буду предельно откровенен: даже если я прав, от опытной стадии до терапии пациентов нас отделяют долгие годы, — он не произнёс «вы всё равно не доживёте», мудрому англичанину очевидное понятно без разжёвывания. — Есть рабочая гипотеза и методология, никем не проверенная.

— Чего же вам не хватает, Виктор? Денег — это само собой. А ещё?

— Экспериментальной базы. Математика способна творить чудеса, если в наличии исходные данные… — он запнулся, потом решил пойти ва-банк. — Вы слышали о докторе Менгеле?

— Вы имеете в виду Ангела Смерти из Аушвица? Нацистского преступника?

— Да. Он известен самыми варварскими опытами над живыми людьми.

— Понимаю, — кивнул сэр Нотхельм, и вместе с ним поклонился британский лев на кокарде фуражки. — Чудовище, экспериментам которого медицина обязана колоссальным прорывом в первые пять лет после войны.

— Да! Больше всего известны попытки раскрыть секрет близнецов для повышения рождаемости в Рейхе, истязания по выживаемости в низких температурах, вырезание внутренних органов у живых младенцев. О геронтологии писали мало. Вместе с тем, вожди тысячелетнего Рейха намеревались жить если не десять столетий, до достаточно долго. И Менгеле экспериментировал над стариками так, что ни в одной стране мира никто на подобное не решится. К сожалению, документы Освенцима попали в СССР, Сталин умер старым, Брежнев едва говорит, выходит — у Советов ничего не получилось.

— Но это не значит, что Менгеле не набрёл на что-то перспективное?

Ещё как набрёл! Это в один голос твердят его подручные и Эйхман. К сожалению, Ангел Смерти в преисподней отсутствует. Значит — жив пока.

— Есть основания полагать. Но вы, наверно, знаете. У русских само слово «кибернетика» было ругательным. К тому времени, как появились электронные вычислительные машины, о Менгеле забыли. Если бы перевести в перфокарты и обсчитать закономерности…

— Всё можно устроить, Виктор. Первые месяцы после капитуляции Рейха союзники делились информацией. Русских приглашали на пуски трофейных ракет Фау-2, доставшихся западной коалиции. Я уверен, что уцелевшие записи Менгеле скопированы, копии пылятся в каком-то архиве, на Островах или в США. Не исключено — в Израиле, большинство препарированных заживо принадлежало к той нации. Кстати, на горизонте появился ваш теплоход. Сходите или…

Он недолго колебался.

— Или. Но ничего не могу гарантировать. Вы отдаёте себе отчёт, сэр, что подобрали в Нью-Йорке бродягу без гроша за душой, и все мои предположения вдруг окажутся пшиком?

— Я разбогател на венчурных инвестициях, молодой человек. Прибыль даёт одна из четырёх, окупает три неудавшиеся и четыре последующих. Вы — моя последняя инвестиция. Принимаете партнёрство?

Глава девятая, в которой события разворачиваются по весьма неприятному сценарию

За городом сосед достаёт мешок трогательного голубого цвета, напоминающего нижнее бельё моей тёщи. Не то, чтобы я за ней подглядываю. Периодически оно без остатка занимает сушилку на балконе, и через него свет с трудом пробивается в зал. У лётчиков голубое ассоциируется с небом, у земных — с нетрадиционной ориентацией. Лишь у меня с мамомойдорогой. Справедливости ради замечу: её бельё ни разу не напяливали мне на голову.

Кстати — непонятно зачем. Солнце село, без смарта я даже направление не определяю, вокруг не видно никаких ориентиров, только пустыня в мрачных сумерках. И мне плевать, куда везут. Всё равно я полностью в руках похитителей. Тряпка на черепе, изрядно раздражающая, даёт надежду. Значит, мои попутчики допускают вариант освобождения, принимают меры, чтоб не увидел лишнего и не проболтался… Или это иллюзия?

Приехали, выходим. Ноги нащупывают ступеньки вниз. Мешок покидает голову, увиденное не вызывает энтузиазма.

Подвал, грязь, привинченный к полу стул, яркий свет в лицо… Почему в реальности всё настолько похоже на киношные сцены допросов с пристрастием? Потому что голливудские кошмары сформировали в нас стереотип — чего нужно бояться. Мои мучители стараются ему соответствовать.

— Геннадий Васильевич, присаживайтесь.

Обращение по-русски пугает больше детективного антуража.

— Спасибо. Руки не затруднит мне освободить?

Человек выступает из тени. Не слишком приметный. Чернявый. По обстоятельствам сойдёт за итальянца, жителя Кавказа или даже араба.

— Не будем торопить события. Сядьте!

Я опускаю пятую точку на единственный стул, и подвал превращается в кинотеатр для единственного зрителя, фильм — с тем же зрителем в главной роли. Хит сезона, короткий пикник отдела кадров Корпорации на еврейском пустыре, где я познал истинный интернационализм и возненавидел все народы мира одинаково. Признаться, когда в кадре зажмуриваюсь и тискаю на спуск, выгляжу фантастически нелепо. Да что уж скрывать — откровенно жалко. Плохой дубль. Но лучше не переснимать.

Полное тело Григория падает, итало-кавказец опускает крышку бука.

— Ваша работа?

— Коллективная. Стрелять меня заставил тот мудак из Лэнгли. Его потом убрала Служба Безопасности Корпорации.

ЦРУшник ничуть не обижается на «мудака».

— Хорошо, что вы разговорчивы. Продолжим?

— Здесь или на Гуантанамо?

Он делает вид, что удивлён.

— Зачем на Гуантанамо?

— Потому что Алжир — страна хотя бы с зачатками законности. На Кубе вы творите что хотите, ни на кого не оглядываясь.

— Не любите американцев, — кивает мой собеседник, и я едва сдерживаюсь от банальности «просто не умею их готовить». В Африке эта шутка звучит слишком уж буквально.

— А кто их любит, кроме самих американцев?

— Геннадий, а почему вы решили, что мы оттуда?

— По наживке. По бесцеремонности. По самоуверенности. Наконец, этот ролик есть только у ЦРУ и СВР России.

— Теплее.

А, мои гостеприимные друзья рассчитывают, что я брошусь к ним на шею с воплем «земляки-родненькие»?

— Ну, покажите служебное удостоверение. Назовите пароль, что вам сообщили на Лубянке.

— Не выдумывайте. На Лубянской площади находится ФСБ. А что касается удостоверения… Коллега, предъявите ему то, что у вас заготовлено.

Коллеги подбираются сзади. Их минимум двое, если у каждого пара рук, а не как у Шивы. Теперь я привязан к стулу намертво, пластиковые стяжки зафиксировали лодыжки у ножек стула. Дальше начинается самое неприятное. Мужчина со сноровкой сексуального извращенца расстёгивает мне брюки и достаёт мои… В общем, достаёт.

Внутри всё спрессовывается от предчувствия невыносимой боли. Достаточно ему крепко сдавить кулак, и случится непоправимое. Мужские инстинкты кричат: береги пуще глаза репродуктивное оборудование!

Нет, он не сжимает, это я думал было легко отделаться. Драгоценные органы ощущают прохладу, затем их охватывает скотч. Клейкая лента удерживает электроды, провода от них тянутся к коробочке, и я с ужасом, перерастающим в панику, узнаю взрывную машинку. Ту самую, подающую мощный электрический импульс для подрыва детонаторов. Только сейчас взорвутся генераторы потомства, истомлённые без женской ласки.

— Внешняя разведка?

— Играл — угадал, — одобряет выбор итало-араб, но от проводов моё достоинство не освобождает.

— Всё равно ничего не скажу, пока не получу доказательств, что вы из России.

Он кивает извращенцу, тот давит на кнопку…

…Вы не представляете, что это такое. Мошонку пробивает навылет раскалённой кочергой, протуберанцы боли разлетаются из паха и заполняют каждую клеточку тела без остатка…

— …Слабак, — доносится через туман. — С первого раза отрубился.

Сядь на моё место, умник, и проверим твою силу воли. Электрическое напряжение уже снято, но тело сведено такой судорогой, что едва проталкиваю воздух в лёгкие. Его мало, хватит лишь на одну фразу, и она должна быть ёмкой.

— Сунь себе в пасть мой …, пока не спалил его, цереушная гнида… в туда тебя и в туда…

Жаль, Элеоноры нет рядом, мат её возбуждает. А уж я какой возбуждённый! Русскому человеку брань силы возвращает, дыхалку восстанавливает, и я продолжаю костерить гада, включая маму, бабушку и соседскую кошку, с кошкой он лично состоит в предосудительной связи! Заканчиваю, что сожалею лишь об одном: не увижу русские танки на лужайке Белого Дома. Другие непременно увидят.

Главный начинает ржать, а извращенец срывает скотч, резко так срывает, с эпиляцией. Снова оживает ноутбук.

— Здравствуйте, Геннадий Васильевич.

— Здравствуйте, э… — срочно прикусываю язык. Фёдор Степанович на экране натурален, как свиная колбаса в Елисеевском магазине, но что мешает в Лэнгли состряпать компьютерную анимацию? Поэтому гордо вскидываю голову и выдаю бдительный спич, а промежность дрожит. В случае промаха ей придётся расплачиваться. — Вы отдалённо напоминаете мне одного старого знакомого, но не затруднит ли вас напомнить мне обстоятельства нашего знакомства?

Он напоминает, причём в таких подробностях, что приходится краснеть.

— Последний вопрос. Скайп работает через американские сервера. У нас много зрителей?

Отвечает извращенец, он главный в этой тёплой компании за технику.

— Секретный протокол. Расшифровать видео и звук можно только при наличии скремблера на обоих концах линии.

Специалист по концам, кстати, так и не смотал аппарат. И скотча у него хватает. И штаны мои расстегнуть недолго. Как ни крути, я лично пристрелил Григория. Поэтому сам поднимаю болезненный вопрос.

— В пустыне у меня не было другого выхода. Нас списали обоих, мне выстрелили в голову. Спасся случайно.

Говорю и сам слышу, что звучит неправдоподобно. Об интеллекте людей в погонах есть анекдот: семь ранений в голову навылет, к счастью — мозг не задет. Я-то штатский!

Полковник настроен удивительно лояльно. Особенно естественно его гуманизм воспринимается после знакомства со взрывмашиной. До сих пор мурашки…

— А дальше?

Выдаю дайджест происшедшего потом. При рассказе о Некросе и беседах с покойниками вижу замешательство на их лицах.

— Геннадий, если бы не чудеса технологий, а их всплеск невозможно объяснить без мистики, я бы дал команду эвакуировать тебя в Москву и уложить в больницу имени Кащенко, — Фёдор Степанович вполне серьёзен, тем более в советские времена в психушки отправляли заведомо здоровых. Нет, не совсем здоровых, не согласных с превосходством коммунистического строя над капиталистическим, на что способен только псих, и это лечится медикаментозно. — Ты рисуешь страшную картину. Пока мёртвые были сами по себе, это одно. Но ты говоришь, они общаются. То есть покойники влияют на принятие решений Корпорации, одной из наиболее могущественных организаций в мире?

— Позвольте, товарищ полковник, — встревает кавказец (коль россиянин — то не араб и не макаронник). — А по поводу их могущества… Про лечение, омоложение — правда? Или обычная косметология плюс реклама?

— Правда. Пуля выбила мне глаз и вышла за ухом. Нужны ещё доказательства? В Центральной Африке способны омолодить любого старика, правда, только один раз. Вылечить любую болезнь. Это фантастическое могущество. Штаты никогда не нанесут по Банги ракетный удар, не задавят их санкциями. Потому что в качестве ответных санкций Корпорация просто откажет в медуслугах, а толстосумов в мире хватает и без США. Здесь, в Алжире, они меряются градусниками, не более чем. И не думаю, что Корпорация желает разрушить Штаты, только приструнить, на место поставить, чтоб не пёрли напролом. Считаю, России это выгодно. Раньше мы были основным противовесом при тихой поддержке Пекина, сейчас появился новый центр сопротивления гегемонии.

— Не нужно политинформации, Геннадий, — осаживает меня полковник. — Мы — исполнители, а не законодатели в российской внешней политике. Решают другие. Лучше сосредоточься на противоракетных технологиях. Планета удержалась от ядерной войны только потому, что любая страна с ракетами, даже Советский Союз с Хрущёвым во главе, неизбежно огребла бы ответный удар в случае агрессии. Достаточно Штатам заполучить ПРО «Африканский ответ», и они начнут качать права.

— Не сомневаюсь, полковник. И в Банги это тоже знают. Поэтому у них принцип — безопасность на аутсортинге. За хорошие деньги подпишутся развернуть симметричную противоракетную систему одновременно в России, США и Китае.

— Гена, не мелите чепухи. Если откинуть ядерные ракеты, нам не сдержать Штаты обычным оружием. А всякую мелочь типа Северной Кореи задавят на раз-два.

Но не задавили же с начала пятидесятых! У режима чучхэ не было ничего атомного до двухтысячных, кроме разве что автомата Калашникова. Не люблю американцев, но и демонизировать их не стоит. Они меркантильные и предсказуемые. Не сомневаюсь, обязательно обстреляют Алжир ещё раз. Каждый пуск «Томагавка» обходится миллиона в полтора. Потратив крылатые ракеты, требуется срочно заказать пополнение. А если ПРО посбивает их — ещё и отслюнявить шальные миллиарды на разработку новых, совершенней чем Х-51. Результат войны в Алжире не слишком критичен. Если есть на Земле рай, то это Комитет Конгресса США по ассигнованиям.

— …Так что ваше основное задание — добыча технологии противоракет. Надеемся на вас. И, чтобы не вызывать лишних подозрений, вас немедленно отвезут к казарме.

— Чудно! А если Дженифер заявила о моём похищении? Или она работает на СВР?

— Нет. И на ЦРУ, мы полагаем, тоже. Она транслирует в эфир всё, что видит. Смотри и пользуйся бесплатно.

Выборочно транслирует. И маршрут поездок зависит от её начальства, а вы убеждены, товарищ полковник, что оно обходится без давления ЦРУ? Невольно вспоминаю стерву-пограничницу в Тель-Авиве: «Вы уверены, что все знакомые всех ваших знакомых не имеют родственников в Сирии и Ливане?» Почему-то сверхбдительная еврейка кажется мне адекватнее.

С Дженифер объясняюсь просто. Пока она ходила в сортир, я типа прикинул свои шансы и понял, что влюбляюсь без малейших надежд на взаимность, но с полной гарантией, что размякну и выболтаю секреты. Поэтому струсил и сбежал.

Смотрит удивлённо и чуть презрительно. Бабы не любят мужиков системы «тряпка», особенно в версии «трусливая тряпка». С другой стороны, ей льстит, что признаю её божественную неотразимость… Тем более, не совсем уж кривлю душой.

Через неделю заседаем на КП. Здесь, кроме офицеров, Джени и моей персоны в роли репортёрского пастуха, болтаются иные корреспонденты. Время к полудню, тикают последние минуты истечения срока американского ультиматума: объявить перевыборы, обеспечить радикальным исламистам место в правительстве и т. д.

— Ношение никаба нужно выделить отдельной строкой.

Девушка хмурит брови. О диких нравах оппозиции она мне рассказывала как бы приватно, я встреваю в её прямой репортаж и порчу аудио. На красотке массивные очки с телекамерой и направленными микрофонами, в отсутствие оператора она сама и снимает, поэтому головой двигает плавно, тщательно выбирая ракурс и композицию. Такие нарочито не постановочные съёмки ценятся особо. Натюрель!

В комнате интимный полумрак. Окна закрыты пуленепробиваемыми щитами, основной свет дают мониторы, на центральный выведен таймер обратного отсчёта.

— …Остаются последние секунды, чтобы диктатор Алжира заявил о сложении полномочий и передачи власти переходному правительству с участием оппозиции, — воркует Дженифер, по соседству бубнят её коллеги. Во мне закипает злость. Отмена боевой операции — скучно. Всему этому шакалью интереснее заснять подробности Армагеддона из первого ряда партера, если умолчать, что партер удалён на двести тридцать километров от ближайшей ракетной батареи.

— Обнаружены пуски крылатых ракет. Перехват!

Шакалята начинают радостно комментировать, хотя особо нечего. Война кончилась, Алжир победил.

Майор подводит итог.

— Двадцать шесть запусков вдоль побережья, истрачена тридцать одна противоракета. Ни один «Томагавк» или Х-51 не достигли суши.

В зале оживление. Надо отдать должное — отсутствие жертв и разрушений не огорчает американку и французов, остальные не скрывают восторга. Общий позитивчик убивает новое сообщение майора.

— Со стороны Марокко приближаются ракеты со скоростью четыре Маха. Подлётное время в пределах ста пятидесяти секунд, — после короткой паузы он заорал: — Все в подвал! Лейтенант Арно, остаётесь со мной!

Офицеры буквально вкидывают людей в открытый зев люка. Если кто-то переломает ноги… Ну, последующие уже не сломают — они приземляются на предыдущих.

На дисплее, где отсчитывались мгновенья до начала войны, сейчас сменяются цифры оставшегося времени до взрывов, если только крылатые исчадия ада не отвернут с направления на Лагуат. На фоне общего смятения Дженифер проявляет образец спокойствия. Она увлечённо продолжает снимать майора и лейтенанта.

— Вниз! — ору на неё, и мне наср… в смысле — без разницы, что мой вопль слышит половина планеты.

— Ноу проблем, — чирикает декоративная заморская дурочка. — Американский флот никогда не нанесёт удар по объекту, где находится американский гражданин и союзники из стран НАТО.

Реальность опровергает её иллюзии гораздо раньше, чем счётчик остатка жизни приблизился к нулю. Взрыв вышибает заслонки из окон, Джени падает на меня, при этом одновременно роняет очковую электронику и теряет сознание. Меня здорово приложило затылком к железному шкафу. Когда зелёные созвездия прекращают коловращение перед физиономией, вижу цифры на мониторе:

…17 …16 …15…

Майор яростно лупит по клаве. По лысой макушке течёт кровь. Его обрывистые ругательства слышу едва-едва, звон между ушами перекрывает другие звуки.

Подхватываю Мисс Наивность на руки, тащу её к люку.

…09 …08 …07…

Люк, захлопнувшийся от взрыва, сопротивляется, открывается со второй попытки. Швыряю негритянку вниз, воздерживаясь от политкорректности и нежности.

…03 …02 …01…

Прыгаю вниз.

Вселенная взрывается. Меня догоняет чудовищной массы кувалда. Падаю, похотливо наваливаюсь на Джени. Стою над ней в позе, в сексологии называемой «коленно-локтевая». Спиной держу бронированный люк, точно атлант — небо.

Кто-нибудь видел атланта на четвереньках? Им легче. Небо не взрывалось у них над головой. Третий удар вышибает дух из моего привыкшего к невзгодам организма. Сколько ещё было взрывов — чесслово не знаю.

Прелюдия девятая

Тимгад — это алжирские Помпеи. Лес столбиков и колонн, разделённых плитами, между ними растёт жёсткая трава, он похож на странные буквы неведомого языка, забытого без надежды его восстановить. Хотя две тысячи лет назад здесь жили римляне и говорили на латыни, до сих пор актуальной у медиков и фармацевтов.

Клиника с амбулаторией открылась на пожертвования британских меценатов по линии Красного Креста. Местный люд сразу проникся уважением. Во-первых, англичане — не колонизаторы, во всяком случае, не в Алжире. Во-вторых, с понятием подошли, главным поставили мусульманина, хоть не араба и не бербера.

Мухаммед Абдул никогда не отказывал старикам, в том числе самым бедным. От таких отказываются любые врачи — старость не вылечить, хлопот много, денег не принесут. Мухаммед никогда не обещал исцеления, только попробовать, если больной не против.

Всё по воле Аллаха! Если велит он, ловкие руки доктора снимали страдания и продлевали жизнь, если нет — закрывали веки усопшим.

Через несколько месяцев Мухаммед, при рождении наречённый Виктором, держал совет с тем, чьи веки не поднимаются два десятка лет.

«Менгеле знал и умел больше. Похоже, часть записей он уничтожил либо забрал с собой в Америку».

Совместные усилия покойных врачей, мобилизованных дедом на помощь внуку, помогли изобрести несколько снадобий, но не решили главного. И блестящий компьютер IBM, невидаль и в столице, не говоря об этой глухомани, стоял без дела. Просто не хватало исходных данных.

«Тебе нужен этот садист? Ему семьдесят восемь! Если и ходит, то под себя».

«Даглас Нотхельм на десятку старше и пребывает в твёрдой памяти. Так что — не уверен. Учти, он больше всех живущих знает о долголетии».

Покойный опер задумался. Потом выдал идею.

«Попробую навести справки у новопреставленных из Латинской Америки. Может, кто-то знает этого мерзавца».

«Мне снова плыть за океан и мочить его?»

«Найдутся энтузиасты, не переживай. Он — номер два в списке МОССАД после Эйхмана, а того уже порешили».

Поиск Ангела Смерти растянулся. Однажды, это случилось 7 февраля 1979 года, когда в южном полушарии заканчивалось лето, на пляже бразильского городка Бертиога появился очень бодрый человек, на вид — не старше шестидесяти. Раздевшись, он бросился в океан и поплыл спортивным стилем. Его физической форме мог бы позавидовать молодой.

К вечеру волны прибоя выкинули тело на берег. Врач констатировал смерть от инсульта. Прекрасный вид покойника свидетельствовал о здоровом образе жизни, что не уберегло от кончины. Пока эскулап заполнял бланки, на местную почту зашёл еврей, присматривавший участок на побережье для строительства отеля. Он отправил короткую телеграмму в Рио: «Товар отргужен тчк встречайте». Вскоре она уже лежала на столе генерал-майора Армии обороны Израиля Ицхака Хофи. Шифрованная фраза означала: Йозеф Менгеле ликвидирован.

Ещё через сутки Мухаммед Абдул вызвал помощника, чтобы подготовить перфокарты для скармливания ящикам с логотипом IBM.

Глава десятая, с которой может начаться Третья Мировая война

Кто-то рыдает в темноте. Раз я слышу этот звук, значит — ещё жив. В замогильной тьме звуки иные.

— Кто здесь?

— Это я… Дженифер Янг…

Из угла просачивается шёпот. А может, и не шёпот, после контузии слышу плохо.

— Ялла! Ялла! Ялла…

Похоже, выжил щуплый проныра из Аль-Джазиры. Так что романтического уединения с Джен не получилось. Кашель с разных сторон, вздохи, стоны. Cogito, ergo sum (мыслю — следовательно, существую), говорил старик Декарт, и это не актуально. Интеллект не умирает после смерти. Наша реальность другая: кашляю от бетонной пыли, следовательно, не сыграл ещё в ящик.

С ощущениями черепахи, покидающей панцирь, выползаю вперёд из-под мусора. Не скажу, что легко, но все части организма рапортуют о комплектности согласно заводским чертежам. Болят отчаянно, но по сравнению с электрическим разрядом через гениталии — сущий пустяк. Сквозь пыльную муть пробивается тусклый свет, ничего, однако, не позволяющий разобрать.

Головой бодаю мягкое, тут же отпихивающее меня руками.

— Мистер Мерз?

— Я тоже вам рад, красавица.

Пауза. На полу в грязном подвале она не ждала любезности.

— Ялла! Ялла! Ялла, — продолжает завывать её коллега, и мне особенно сильно хочется наверх.

— Мы все умрём?

— Позвоню — узнаю.

— Здесь сеть отсутствует, — с надрывом заявляет чёрная звёздочка, и я получаю редкую возможность произвести впечатление. Мобильные телефоны компании Африк Спейс Текнолоджи тем интересны, что единственная базовая станция находится около Банги, зона покрытия — до Луны, аккумулятора хватает на год. Фантастика? А потрепаться по душам с Экзюпери — реализм? Как-то всё смешалось. Пока наши смарты продаются плохо. Народ не верит в такую связь.

О-па, я провалялся в отключке целых четверть часа, не солидно даже. Экранчик освещает напуганную рожицу телезвезды, глаза сверкают мокрыми бриллиантами.

— Алло! Месье? Мы завалены под бывшим командным пунктом, — описываю я диспетчеру нашу незавидную ситуацию и вскоре слышу, что помощь придёт, как только алжирцы убедятся — больше нет взрывов, Штаты закончили наводить демократию.

Мэтью ван Даймон набирает меня сам. Чертовски приятно, когда сидишь, замурованный под строительным мусором, а начальство о тебе волнуется. А-а, и правда волнуется, но не обо мне.

— Американка с вами? Она жива?

— Что ей станется… Рядом!

— Сделайте тише, — догадываюсь, что сейчас польётся нечто, для вражеских ушек не предназначенное. — Нужен обязательный репортаж, как она пострадала под американскими ракетами.

Что, ногу ей сломать? Или причёску испортить? Босс оставляет выбор на моё усмотрение. Думаю, Джени мало что понимает из диалога. Африканский английский требует привычки — без артиклей, неправильных глаголов, а герундий запрещён под страхом тюрьмы, не говоря о брутальном произношении.

— Сэр! Что происходит наверху?

— Смотрите новости. Вторую волну крылатых ракет отразил резервный командный пункт в Типазе. Прорабатывается вопрос об ответном ударе по 6-му флоту.

Босс отключился, сверху доносятся долгожданные звуки — скрежет металла по бетону и оживлённые арабские голоса. Чип и Дейл местного разлива спешат на помощь.

Оказавшись наверху, я обнаруживаю среди них знакомую личность, вызвавшую неодолимое желание уронить на неё что-то тяжёлое за эпиляцию на моей мошонке. Он тоже меня узнаёт, живо показывает глазами в сторону разбитых компьютеров. На креслах сидят трупы майора и лейтенанта, но мародёра они не интересуют. Я шагаю к люку и отчаянно привлекаю внимание к выползающим из него страдальцам журналистской профессии, пока земляк с энтузиастом клептомана что-то выкорчёвывает у меня за спиной. Зря старается, всё интересное — в облаке, облако — в компьютерах Баминги, глубоко под землёй.

Из люка показывается Джен, кто-то участливо подпихивает её снизу в аппетитный зад. Хватается за меня, вторая рука лапает очки-камеру, похоже, их она не выпустит и на смертном одре. Вывожу её на улицу, пробираемся по рухнувшим плитам перекрытий и обломкам лестницы, какие-то люди снимают нас на телефоны… Голова кружится. Стараюсь не подавать вида. На проспекте творится такое, что собственные горести кажутся смешной мелочью.

Трупы. Наши солдаты, караул у входа в КП. Лиц не узнать — головы посекло каменной крошкой.

Дом напротив, где полчаса назад размещался банк, словно слизнуло. Асфальт перед ним украсился здоровенной воронкой, видна скрюченная рама грузового автомобиля. Вот откуда прогремел первый взрыв, пока ракеты только приближались к городу… Наверно, караульные не позволили ему припарковаться с нашей стороны, тем спасли нас и поплатились жизнью.

Квартал весь разбомблён с привычной американской точностью — сносить заодно дома в радиусе сотни метров от цели. И здесь страшно.

Знаете, что такое страшно? Доктор Менгеле разобрал на органы тысячи живых еврейских детей. Но тысячи — это просто цифра, абстрактная. А я вижу двух вполне конкретных негритят. Один сидит на земле и дёргает женские ноги, причитает по-арабски «мама, мама!» Её сплющило бетонной стеной, и, не дай Бог, он увидит, когда плиту уберут, во что превратилось тело. Второй молчит, потому что его кучерявая головка пробита насквозь куском арматуры. Он уже с мамой.

— Я Дженифер Янг, веду прямой репортаж из города Лаугат…

Хочу её ударить. Черножопая сволочь! Делаешь карьеру на свежих детских трупах?!

— …подвергшегося обстрелу крылатыми ракетами 6-го флота Соединённых Штатов, в результате которого произошли массовые убийства мирного населения.

Мысленно извиняюсь за «черножопую», счастливый, что не произнёс вслух, а у Джен начинается истерика. Она срывает камеру с мордочки и направляет объектив на себя.

— Я, гражданка Соединённых Штатов Америки, вела прямую трансляцию на федеральный канал, когда по нам и представителям европейских государств целенаправленно были выпущены ракеты. Я обращаюсь к командующему флотом, всеми военно-морскими силами США и лично к господину президенту с пожеланием идти в…

Далее она перечисляет весьма изощрённые формы пассивного гомосексуального полового акта, не стесняясь в красках, эпитетах и тонких анатомических подробностях. Кто говорит, что английский мат бесцветен и сводится к вариациям слова «фак»? Послушайте мисс Янг, мнение изменится.

— Твоё селфи не пустят в эфир.

Девушка успокаивается. Уже не выглядит ни картинной красавицей, ни секс-дивой, при появлении которой мастурбируют американские тинэйджеры у экранов Ти-Ви. Просто усталая, напуганная, раздражённая. И в этом человеческом обличии гораздо симпатичнее, чем тёлка с разворота «Плэйбоя».

— Знаю, — она крутит очки с камерой в руках, потом зашвыривает их в руины. — Я выложила видео на личную страничку, полтора миллиона посетителей ежедневно. Сегодня будет аншлаг.

— Популярность — главное качество ведущей.

— Ген, я только что потеряла работу.

— Намёк, что я обещал протекцию в Корпорации? У тебя плохое резюме: предала работодателя в прямом эфире.

Она нервно смеётся.

— Конечно, меня счастливы заполучить многие…

— Но в Штаты тебе лучше не возвращаться.

— Почему?

Удивление искреннее. Американцы — умные люди, но жизнь их ничему не учит. По крайней мере, с первого раза.

— Час назад ты считала свою страну демократической, а правительство — уважающим права и свободы граждан. Представляю заготовленный некролог: «Прославленная телеведущая Дженифер Янг, работая в тесном контакте с оперативниками ЦРУ, вскрыла координаты командного пункта пособников диктатуры и мужественно вызвала огонь на себя». Ничего не изменилось, только в текст некролога внесут коррективы.

— Фак… Что делать?

— Пока — идём со мной. Жизнь продолжается. И война, кстати (или некстати) — тоже.

Мы бредём по разрушенному проспекту Независимости в сторону казарм. Это как бы не наша война, Центральная Африка не объявляла её Штатам, и Алжир — тоже, но в двадцать первом веке популярна традиция вести необъявленные войны. Наша армия в виде батальона ПРО взяла Лаугат под защиту, и что от него осталось?

Ван Даймон прерывает мои наблюдения. Старается не перехвалить сотрудника, дабы не зазнался, но вынужден передать личную благодарность президента Корпорации господина Мухаммеда Абдула. Лучше бы эту благодарность услышал мой банковский счёт… Кстати, пришло время что-то выслать Инке.

Босс считает, что селфи взорвало мировое сообщество сильнее, чем резонанс от обстрела Лаугата. Центральная Африка торопится открыть ответный огонь. Корпорация уже заявила, что волевым решением руководства ставка на услуги по омоложению для граждан США повышается в десять раз, и это не предел. Показывает мне текст интервью с неназванным представителем руководства, там репортёр вопрошает: «Что делать американцам, уже внёсшим оплату и ожидающим очереди?» Ответ придумала гениальная голова: «Пусть доплачивают или подыхают».

— Босс! Мы пиаримся как хорошие парни. Нельзя давать такое в сеть.

— И у меня были сомнения… Но Некрос советует жёсткость.

У меня холодеет внутри.

— Что он советует по поводу 6-го флота?

— Топить. Сейчас срочно составляем ультиматум: отводите корабли или пойдёте на дно.

— Сэр! Пёрл-Харбор был задуман японцами как локальная акция, хотели научить Штаты уважительному отношению к себе в Тихоокеанском регионе, доигрались до Хиросимы. Мы готовы к полномасштабной войне с НАТО? Сбейте антенну с самого завалящего крейсера и пригрозите взять ниже.

— Это ваше окончательное мнение?

— Босс! Мы — хо-ро-ши-е пар-ни! — кажется, я уже кричу на весь проспект, забив на конфиденциальность. — Продекламируйте руководству по слогам. А хорошие парни войну не начинают.

— Знаешь, — неожиданно смягчается он. — Тебя как автора акции с Дженифер Янг могут послушать. Следи за событиями.

Хорошо, что предупредил, во мне бурлит желание забросить трубу, как Джен — свою камеру.

— Что-то происходит?

— Ещё не знаю. Быть может, я спас шестой флот США.

Официальное заявление с угрозой «буль-буль» появляется через двадцать минут, по отсутствию вежливости к заокеанской державе оно не отличается от селфи, только без матерной лексики.

Мы в казарме. Пока Джен моется в душе, а я сторожу на пороге, не пуская парней с полотенцами внутрь, противокорабельная ракета «Конго-6» врезается в борт крейсера «Омаха» класса «Тикандерога». Броня у того символическая, только на отсеке с боеприпасами. Дрон в деталях транслирует оранжевую вспышку, столб дыма и быстрое погружение двух половинок крейсера.

Пусть я не вижу воочию, как моряки гибнут в стальных отсеках. Пусть они сами вторглись в чужие территориальные воды, куда их никто не звал. Именно в их команде какой-то урод нажал на кнопку пуска «Томагавков». Но…

С наивностью, граничащей с клиническим идиотизмом, они уверенно причисляют себя к поборникам добра и справедливости. Гуд гайз, мать их… Они знают, что рискуют жизнью — противник на этот раз показывает зубы. Они мужественно идут навстречу опасности, сражаясь за торжество демократии, так как считают себя наследниками героев, высадившихся в Нормандии… Не нужно убивать этих олухов! Никого не надо убивать.

Флот отводит корабли на двадцать миль, чисто символически, для ракет это не расстояние. Плыть на базу в Италию адмиралу не велит гордость или Пентагон. Война не объявлена и не прекращена. На месте гибели крейсера кружат спасатели, надеются хоть кого-то выудить живым, Корпорация обязалась отремонтировать спасённых моряков в госпитале Банги, как и пострадавших в Лаугате, совершенно бесплатно.

Джен остаётся ночевать в моей комнате.

Никакого секса. Мой отросток торопится сообщить, что электрошок не снизил боевого настроя, это ничего не меняет. Чёрная звёздочка сейчас — просто маленькая напуганная девочка, ей страшно одной, привычный мир рухнул, оставшийся может рухнуть в любой момент, вплоть до ядерной бомбардировки Алжира или Центральной Африки. Она посетовала, что нет виски или джина, зарылась в меня как в плюшевого медведя и засопела. Реакция на стресс даёт о себе знать.

Я лежу один, хоть и вдвоём. За стеной слышны голоса дежурных по казарме, в России они называются дневальными. Конечно, зубоскалят по поводу моей гостьи. Завидуют! Нечему.

Мысли с эротических перескакивают на заезженную в этот день колею, о хороших и плохих парнях. Я — на стороне хороших? Конечно, кто б спорил. Замечательные люди разместили основной командный пункт на севере, под защитой ПРО, обозвав его резервным, а нас вытащили на открытое место. Для пущей яркости картины затолкали журналюжек из НАТОвских стран. Меня и офицеров — тоже, в качестве малоценного расходного материала. И всё чудесно сработало, после этого подрыв «Омахи» выглядит заслуженной карой. На привычном дипломатическом сленге — ответными санкциями.

Конечно, Корпорация ещё не отправляет свои корабли к чужим берегам наводить образцовые порядки. Штаты тоже начинали с хорошей миной, когда отвоёвывали независимость у бритишей. Что-то неприятное мне говорит — у нашей рождающейся сверхдержавы далеко не безоблачное будущее. Людям свойственно меняться, если в руки попадает самая тяжёлая дубина.

Если ПРО «Африканский ответ» разместить в России, это хорошо или плохо? Сейчас — однозначно хорошо. Но вспомним историю, того же Никиту Хрущёва, что отправил ракеты на Кубу с единственной озвученной мотивацией: «запустим американцам ежа в штаны». И что тогда? Некоторый процент русских санкций под названием «Булава» или «Тополь-М» развалится в полёте, потому что ракеты собраны в конце месяца. Штатовские противоракеты уничтожат ещё часть. Долетевших хватит с лихвой. Страшно представить, что к красной кнопке дорвётся Никита-2 без опасений получить ответного ежа.

Знаю одно — сегодня мир изменился и никогда не станет прежним, потому что американцам нужно отреагировать на удар по физиономии. Если не прямо сейчас, то когда-нибудь.

Прелюдия десятая

Сэр Даглас Нотхельм умер за считанные дни до окончания испытаний «сыворотки молодости». В Алжир немедленно примчался его внук, нетерпеливый до чёртиков, хоть ему до естественного финиша ещё далеко, он был не старше Виктора-Мохаммеда.

Больница разрослась. В гериатрическом отделении трудилось шесть врачей, все из Англии, куча ассистентов и лаборантов, два инженера, десяток техников и прочий вспомогательный персонал.

— Вот куда уходят бессчётные фунты стерлингов, — баронет шествовал по коридорам стационара в накинутом на плечи светло-салатовом халате. Виктор и британские медики семенили по бокам как эсминцы вокруг линкора. — Мне нужна чёткая программа. Сколько ещё вам надо, чтобы проект вышел на прибыль? Вы же инициатор сего действа?

Палец, жёлтый от никотина и чем-то напоминающий сигару, упёрся в Виктора. Тот кивнул и был удостоен приватной аудиенции.

— Финансовую сторону сэр Нотхельм взял на себя. Средства, способные улучшить состояние старого человека, есть уже сегодня, но… Не слишком ли поспешно выбрасывать их на рынок?

— Это не вам решать, — отрезал Нотхельм-младший. — Мне нужна технология производства. Какова себестоимость лекарства на курс лечения? Противопоказания? Исходные данные для клинических испытаний в Англии, чтобы получить сертификат на продажи…

— Простите, сэр. «Сыворотка молодости» — это условное название. Для эффекта нужен целый набор средств. Пациент подвергается воздействию магнитных полей, ему прописываются препараты для внутреннего и наружного применения. Ещё массаж, иглоукалывание, комплекс физиотерапии, специальное питание…

— Это меняет дело. Стало быть, имеем перспективу продавать услугу, а не медикамент, — баронет откинулся в любимом кресле Виктора и закатил глаза к потолку, будто на нём возникли столбики цифр. — Технология уже рабочая?

— Даёт эффект. Но…

— Так и знал, — Нотхельм блеснул очками и поправил галстук, слишком тесный для африканской жары, с которой героически сражался кондиционер. — Всё хорошо, но не настолько. Вы часом не мошенник?

— Прошу не разговаривать со мной в подобном тоне, сэр!

— Вот как? Тогда докажите. Хочу увидеть хоть одного помолодевшего.

— Ваше право.

Пока ассистентка бегала за пациентом, Виктор рассказал про одну из проблем, не самую существенную, но мешающую именно коммерческому успеху.

— Допустим, нам удаётся переключить биологические часы вспять. Пациент лежал в стационаре месяц. На месяц помолодел. Как вы считаете, он заметит результат? Особенно, если за него запросить десять тысяч фунтов?

— Сомнительно. Крайне. Более того, мистер Абдул, я вообще с трудом понимаю, как мы сможем доказать, что метод эффективен. Десять лет ждать, чтобы клиент помолодел хотя бы на десятку?

— Мы пробуем ускорить метаболизм. В четыре, в десять раз. Организм едва не взрывается от перегрузок, температура всё время за сорок… Не буду утомлять подробностями. Один умер, не успев дождаться молодости.

— В десять раз… Десять лет за год? И только тогда он выпишет чек… Не годится.

Ассистентка ввела в кабинет пожилого бербера.

— Сколько ему лет на ваш взгляд, сэр?

Прозрачные глазки аристократа ощупали мужчину.

— Он такой обветренный… От шестидесяти до восьмидесяти. Вы не могли показать бы мне фото до лечения?

— Увы. В Алжире силён предрассудок, что фотография выпивает душу. Не вздумайте снимать местных.

— Вздор! Так сколько ему?

Бербер молчал. Французский ему знаком, а английскую речь он не понимал.

— Восемьдесят шесть. Физическое состояние на шестьдесят, при этом нужно учесть, что средняя продолжительность жизни у них невелика.

Баронет не поленился вылезти из-за стола. Он подступил к старику вплотную, ощупал лицо, даже оттянул губу, осматривая зубы.

— Для рекламы не подойдёт. Глядит тоскливо.

Пустынный аксакал вдруг что-то быстро забормотал на смеси арабского и французского.

— Жалуется, — прокомментировал Виктор. — Говорит, что только Бог вправе устанавливать когда жить, а когда умирать. Дед пришёл к нам чтобы подлечить воспалённую ногу и без мучений встретить скорый конец. Мы обманули его, он не может вернуться в племя — его не примут такого.

— Первобытная дикость! — возмутился лондонец. — Кстати, он омолодится бесконечно? До младенца?

— Задайте мне этот вопрос через шестьдесят лет, сэр.

— Я бы посмеялся над вашей шуткой. Но она слишком дорого обходится нашему капиталу.

Вторично он приехал через два месяца в сопровождении двух типов в одинаковых строгих костюмах. Виктор напрягся и показал их изображение деду.

«Агенты, как пить дать. Разведка или контрразведка. Что-то мутит баронет».

Нотхельм ничего не мутил. Он просто решил продать проект. Первой заинтересовалась служба МИ-5. Один из костюмов твёрдо заявил:

— Никакой коммерции. Умирает Брежнев. За продление жизни он отдаст что угодно: Восточную Пруссию Германии или острова японцам. А уж от Японии и Германии мы истребуем всё на свете.

Лечить паноптикум из Политбюро ЦК КПСС? Какое разочарование! Не для того Виктор сбежал из Союза.

Зато беребер вдохновил агента. Англичанин несколько раз щёлкнул его фотоаппаратом, игнорируя слабые протесты, потом оформил фотосессию по больнице, где снимал врачей, пациентов, сестёр милосердия. Плёнку не удалось увезти из Тимгада, а госпиталь сгорел дотла. Британских врачей, пытавшихся выбраться, местные швыряли обратно в огонь, оперативники МИ-5 разделили их судьбу. Европейцев сожгли не из злобы. Пламя очищает от дьявольской заразы, только искушённый дьяволом мог фотографировать людей и красть их души…

Глава одиннадцатая, в которой герой ищет выход из безвыходной ситуации и, как можно догадаться, не находит

«Не смешивай любовь с жаждой завладеть. Эта жажда приносит только мучения».

«Правильно. Оставляем эту фразу. Дальше!»

В Центральной Африке французский выходит из моды, постепенно вытесняемый «модерн инглишем», мечтой двоечников. Я, напротив, стремлюсь развить в себе немодный язык бывших колонизаторов, хоть мой собеседник прекрасно владеет английским. Но «Цитадель» можно редактировать только в оригинале.

Чёрт побери, как он прав! Опрокинув на спину Элеонору, я только утолил жажду. При каждом удобном случае утоляю ещё и ещё. К чёрной звёздочке ну совсем не было животной похоти, иначе нашёл бы как воспользоваться совместной ночёвкой в солдатской койке.

Элеонора спасла меня от верной смерти, я спас Джени… Кто к кому должен лучше относиться? Говорят, что сложно разобраться в женщинах, мне труднее определиться самому.

Одно знаю точно — никогда не вернусь к Инке. Даже если ввалить в неё два лимона баксов и перекроить в супермодель. Промолчу о том, что двух миллионов у меня нет, а будут — найду применение получше. Но дело в другом. Перипетии последнего года соскоблили с меня какую-то шелуху. Вот — настоящая жизнь. Да, опасно, голову могут отвинтить в любой момент, у врагов не заржавеет, свои (а своих — два комплекта на выбор) запросто принесут в жертву как разменную пешку. Но не хочу больше этих сонных брифингов в Сколково, вечных претензий супруги, тёщиного брюзжания с кухни. Я всю жизнь врал ради саморекламы. Наверно, я вырос пиарщиком. Здесь я тоже лгу. Но учусь быть откровенным с самим собой.

«Месье Ген? У вас всё в порядке?»

Дожил. Обо мне беспокоится только покойник.

«У меня терпимо. Общество болеет».

Рассказываю о проблеме с Некросом. Меня беспокоят его советы Верховному Главнокомандованию.

«Странно, что вы сами не догадались. Кстати, мы это разбирали в „Цитадели“. Помните?»

Он подводит меня к отрывку, не слишком поначалу понятному.

«Толпа, — говорил отец, — ненавидит человека, потому что всегда бестолкова и расползается во все стороны разом, уничтожая любое творческое усилие. Плохо, если человек подавил толпу. Но это ещё не безысходность рабства. Безысходное рабство там, где толпе дано право уничтожать человека».

«Но какое отношение…»

«Просто запомните эти слова, месье. Сейчас скажу одно. Не все здесь одиночки как я. Индивидуумы примитивного склада собираются в стаи. В толпу. Как вы полагаете, к чьему мнению прислушиваются ваши боссы?»

Он оставляет меня в полном замешательстве. Примитивов, согласных раздавать любые советы направо и налево, разглашать чужие секреты, навалом среди живых. Мёртвый француз знает какую-то тайну, но не торопится ей поделиться.

Я снова подпираю спиной любимую пальму. Теоретически, набравшись ума-разума у авторитетов прошлого, должен строчить очередное заявление МИД. И ограничиться набором слов нельзя. Мир на краю войны, одно неосторожное выражение способно столкнуть его с обрыва в пропасть.

В Штатах скандал. Такой плюхи по носу они не получали со времён Вьетнама, да и оттуда убрались как бы планово, исчерпав задачи операции. Здесь спасовали перед техническим превосходством мусульманского государства да перебили кучу нонкомбатантов. Джени в нецензурной форме объявила общественное порицание власти. Баллотируйся она сейчас если не в Белый дом, то в Сенат, набрала бы больше голосов, чем многие из заседающих в нём. И президентские выборы не за горами!

Смарт показывает недовольное лицо начальства, явно не горящего желанием меня видеть.

— Мистер Ген? У вас что-то срочное?

Ван Даймон выглядит осунувшимся. Не скрывает раздражения. Желает быстрее нажать отбой.

— Простите, отниму не более минуты. Я понял, как выстроить диалог с Госдепом. Нужно отдать им победу в войне, — пока босс не послал меня чистить гальюн, торопливо выпаливаю доводы, некоторые из них мне самому кажутся натянутыми. — Подписать прекращение огня, в нём оговорить право присутствия 6-го флота в территориальных водах. Убедить алжирцев провести всеобщие выборы в случае прекращения боевых операций повстанцами, естественно — под наблюдением ООН. Результаты выборов мы знаем заранее, верно? То есть нынешней администрации подкинем шанс обозвать отступление победной атакой, торжеством демократии, оплаченным жизнью двухсот тридцати моряков с «Омахи», героев с ног до головы. За это кулуарно договариваемся с американцами обо всём, что нам нужно, снимаем взаимные санкции… Что-то не так?

— Ваши доводы диаметрально расходятся с советами… оттуда.

Знаем же оба, что разговоры по нашей сети не засечь и не подслушать. Но инстинктивно шифруемся. Босс, вы ничем меня не удивили. Я просчитал, что выдаст Некрос, и предложил всё сделать с точностью до наоборот.

— Да, сэр. Смею предположить, «оттуда» настаивают давить на Вашингтон по полной. Изложу в письменном виде.

Считаю, что повезло. Тупой служака взял бы под козырёк и меня заставил сделать бы тоже самое. У этого есть голова и совесть. Как долго человек в ван Даймоне будет способен сопротивляться чиновнику?

— Жду через пятнадцать минут. Не забывайте — на вас встреча с русскими, — он отключается.

Помню… Нужно снова лететь в Банги. Не сомневаюсь, кто-то из российской делегации всенепременно передаст привет от товарища полковника.

Международная жизнь вокруг Центральной Африки кипит с интенсивностью, явно превышающей пропускную способность нашего скромного МИДа. Протокольная подготовка ужата до неприличия. Если государственные визиты протекают так-сяк, с церемонными расшаркиваниями перед номинальным главой государства и деловыми переговорами с директоратом Корпорации, то официальные и просто рабочие больше похожи на встречи без галстуков.

Ради русской делегации мобилизовано всё, имеющее происхождение из СССР или СНГ. Дженифер — тем более. Персона, вывалившая американцам то, что думают о них русские, только стесняются сказать, вызывает у москвичей самые радужные эмоции. Ну, и она старается. Бросив якорь в Банги, Джени зарабатывает рекламой мобильных гаджетов. Ролик, где она роняет трубу под поезд, а смарт всё равно держит сеть и связывает её с «любимым», поднял продажи в США больше, чем технические характеристики аппарата. Разумеется, как только отменилось эмбарго.

Плохо другое. Она снова превратилась в обложку, такая же облизанная, уверенная, с демонстративной сексуальностью и чувством превосходства. От дрожащей испуганной девочки не осталось ни следа. Чёрт, я не хочу, чтобы она дрожала или боялась, пусть будет счастлива… но не лакированной статуэткой, а человеком.

По мозаичным мраморным плитам рядом со мной плывёт Элеонора, досконально изученная в любом режиме, включая официозно-строгий и кроватно-разнузданный. Признаюсь: ей всегда удаётся казаться естественной.

— Знакомьтесь! — представляю женщин друг другу, фея делает шаг назад, отчего мы со звёздочкой оказываемся вдвоём. Перед ретирадой бросает шпильку.

— Держу пари, сейчас вы выглядите гораздо импозантнее, чем в пыли и дыму, как крокодил Гена с Чебурашкой.

— Чьебу-рашка? Крокодайл? — Джен сбивается с французского на англо-русскую смесь. Элеонора уже смылась, поэтому не может разъяснить всю глубину шутки. Если только вообще американцу стоит её объяснять.

— Анимационные персонажи Советской России, вроде Микки и Мини, игра слов на моём имени. Не обращайте внимания, — последнюю фразу вставляю, вспоминая её репортёрскую въедливость. Запустит слово в поисковик и обнаружит, что её сравнили с бесполым ушастым существом, чей друг-рептилия периодически откладывает яйца. — Лучше скажите, почему ни разу не набрали мне, как устроились в Банги.

Она вскидывает ресницы, и я знаю — этот невероятный изгиб натурален. Джени не проходила ремонт в клинике Корпорации, да и не нуждается в нём, наверно, ещё много лет.

— Мужчинам положено брать на себя инициативу.

— О, простите. Во-первых, я робок, о чём вы знаете — сбежал с первого же невинного свидания, во-вторых, чувствую себя неловко. Вы решите, что я как спаситель жду от вас благодарности…

— А я, дрянная девчонка, даже спасибо не сказала, на это намекаете?

— Только чтобы поддержать разговор.

Увы, поддерживающие усилия разлетаются прахом. В холл по центральной лестнице спускается владелец нашей маленькой вселенной — глава Корпорации Африк Спейс Текнолоджи господин Мухаммед Абдул под руку со старшей дочерью. Мы выполняем строевую команду «равнение на начальство», которое тут же выхватывает звёздочку из моей паутины и тащит к русским гостям.

— Облом? — ехидно комментирует Элеонора, возникшая рядом как по мановению палочки злой волшебницы. — Не рекомендую. Тебя повышают? Заведи секретаршу.

Между строк: «если меня одной тебе не хватает».

Ван Даймонд вырастает до заместителя министра, меня как выпестованного и лично преданного кадра подтягивает на своё место, где действительно положена секретарша. Надеюсь, босс заберёт с собой окопавшуюся там мадемуазель без признаков «репарасьон». Одно скверно, в Баминги-Бангоран теперь не наведаешься столь часто, как раньше. Жаль, если мы закончим «Цитадель», оба находясь во мраке.

Приём развивается своим чередом, первые лица уединяются, я окучиваю соотечественников по собственной программе, приятно удивляя великим и могучим. Россия, оказывается, готова распахнуть Центральной Африке самые горячие северные объятия, предоставить территории, ресурсы, людей, деньги… Всё, кроме технологий, с этим — беда. Сколково, ау, твои живые учёные не могут угнаться за мёртвыми?

Неподалёку щебечет с гостями дочь президента Камалла Абдул, очаровательное существо портативного форм-фактора. Флиртовать с роднёй высшего начальства категорически не благоразумно. Однако дух противоречия подталкивает к дерзким действиям, нужно только уловить момент. Сама она решительно меня не замечает, окружённая толпой или высокопоставленных, или более предприимчивых.

В ожидании приваливаюсь к мраморной колонне в стиле колониальной эпохи, и ко мне подруливает некий субъект лет пятидесяти. Жду подката в стиле «здесь продаётся славянский шкаф?», но россиянин отжимает меня совсем по другому вопросу. Массивный, шея толстая, волосатая пятерня с несвежим платком непрерывно отирает пот с затылка. Не, он точно МГИМО не заканчивал.

— Земляк! Дело есть… Полечиться надо, конкретно надо.

Потянуло знакомым ароматом девяностых, их помню смутно — мал был. Больше по киношкам: малиновые пинжаки, голды, волыны, стрелки-тёрки-разборки…

— Не вопрос. Только дорого и очередь на три года вперёд. Морячков с американского крейсера латали — чуть сдвинулась с графика.

Он придвигается и доверительно дышит в лицо.

— Бабки — говно вопрос. Сколько?

— С омоложением, восстановлением формы — от двух миллионов долларов, — оцениваю багровый налёт на щеках и уточняю. — Вам, вероятно, не менее трёх. Вне очереди — по тройному тарифу.

— Слыш, мужик, устрой за трёху и тебе сверху лям. Лады?

— Простите, не в моей компетенции.

Попытка свинтить пресечена самым недипломатическим образом: он хватает меня за лацканы пиджака.

— Нет у меня девяти! Сдохну! Понял? На тебе грех повиснет. Ну? Два ляма сверху!

Слава Аллаху, к нашему тёплому дуэту направляются, наконец, двое монументальных африканцев-секьюрити.

— Сожалею.

Его оттирают от меня и уводят. Смотрю вслед. Я сам, конечно, не решаю, но мог бы подсуетиться, объяснить — надо для международных контактов, да и два миллиона не помешали бы, превратившись в полтора миллиона дукатов…

— Трудно определять — кому жить, а кому нет. Здравствуйте. Я — Ринат Калоев, атташе.

Смотрит, скрывая иронию в уголках глаз. Тот самый кавказец, что допрашивал с пристрастием в подвале. От узнавания и неприятных воспоминаний что-то жалобно шевельнулось в брюках.

— Добрый вечер, господин Калоев. Атташе по…

— Науке и культуре, — приветливо уточняет шпион. — Поэтому нам с вами придётся работать в тесном контакте.

Хочется снова позвать секьюрити. В Ясенево что, все с ума по сходили? На официальном приёме подсылают ко мне агента с дипломатическим прикрытием! И без того известно, что у большинства стран внешняя разведка настолько перемешана с дипломатией, что не разберёшь: Госдеп — это филиал ЦРУ или наоборот? Полковник знает, что СБ и контрразведка в курсе моих интриг с СВР, зачем светиться снова!

Спустить бы засранца в подвал и познакомить со взрывмашиной… Только к кончикам проводов присоединить не его кончик, а детонатор с приличным количеством взрывчатки. Потом допросить, уже новопреставленного. И плевать, что у кавказца дипломатический иммунитет.

— Тогда позвольте поинтересоваться, вы скоро вернётесь в Москву? — делаю паузу, чтобы визави убедился, я его конкретно посылаю на… На Родину. — У меня там дочь. Не могли бы вы ей передать смарт? Мы не общались больше полугода, хочу узнать, как у неё дела, рассказать о своих…

— Нет проблем, господин Мерзляевский. Завтра же переправлю с дипломатической почтой.

Он оставляет меня в покое. Временно, конечно. До завершения приёма стараюсь ни на секунду не быть одному. Всё равно президентская дочь исчезла. С Джени не удаётся поговорить, Самый Главный Босс прицепил её шоколадную лапку к своему локтю и водит в качестве светского сопровождения. Лишь раз, когда их дуэт проплывал мимо моей стайки, обернулась, и блестящий глаз тёмно-опалового цвета едва заметно подмигнул.

Это тут же засекают локаторы вездесущей Элеоноры.

— Скажи спасибо, дружок, я не рассказала ей, что ты женат. А генеральный — свободен.

Обычное ехидство? Или ревность? Если Элеонора ревнует, я ни черта не разбираюсь в женщинах. Собственно, так оно и есть. Я в тупике, не могу конкурировать с Главным Боссом в состязании за Дженифер и с Некросом во влиянии на Босса. Даже не представляю, в какую сторону двигаться. Ни в личных, ни в шпионских делах.

Прелюдия одиннадцатая

Смерть Леонида Брежнева по времени совпала с сезоном, когда с юга Индии уходит жара, высушившая страну после проливных дождей, и наступают умеренные зимние месяцы. Брежнев был бы идеальным клиентом на омоложение, по крайней мере — по мнению МИ-5, в поисках новых Виктор приехал на Индостан.

Рефлекс не складывать все яйца в одну корзину выручил в Лас-Вегасе, в Алжире он помог вторично. Некоторая часть сбережений и записей хранилась вне госпиталя; потери весомы, но поправимы. Берберы и арабы выпустили мусульманина живьём из здания, правда, несколько пущенных в него булыжников достигло цели. К прибытию в Бомбей под левым глазом красовался вертикальный шрам, он грозился стать приметой на всю жизнь.

Он сохранил пока алжирский паспорт и имя Мухаммед Абдул. Возможно, его следовало бы поменять. Британские спецслужбы не оставят без внимания странный инцидент с убийством двух агентов при выполнении пустякового, в общем-то задания, да и баронет наверняка им наплёл массу интересного, отчасти сочинённого, чтобы всё ушло в небытие после пожара.

У Виктора отсутствовал чёткий план. Он фактически чувствовал себя шпионом-нелегалом с задачей обосноваться в чужой стране, выправить документы, подкрепиться выдуманной биографией. То же, что и в Лас-Вегасе, но с одной существенной разницей. В Индии население едва поддаётся учёту. Если не нужен паспорт для выезда за рубеж, нет авто и водительских прав, нет и надобности в каких-либо бумагах. Сотни миллионов живут, не имея даже свидетельства о рождении! Виктор нырнул в Индию, как иголка в стог сена, и растворился бесследно. Чистый убыток от инвестиции сэра Дагласа Нотхельма составил около десяти миллионов фунтов, но ни единый пенс не требовал возврата. В конце концов, именно торопливость и жадность младшего баронета привела к катастрофе.

Столь же обиженная благами цивилизации, как и Алжир, Южная Индия разительно от него отличалась. Изобилием зелени, приятно радующей глаз после пустынных ландшафтов, и невероятного количества людей. Толкучка везде — в порту, на улицах, на рынках, на вокзале, но особенно потрясли индийские поезда. Двадцатый век шёл к концу, но на железных дорогах всё ещё пыхтели локомотивы, тащили переполненные вагоны с толпами безбилетников. Часть из них путешествовала на крыше, самые невезучие висели на дверях, щедро окатываемые облаками пара и густого угольного дыма.

Виктор покупал билет заранее и вбивался в вагон в рядах первых штурмующих, отчего получал место в середине. Без багажа и прямо-таки гигантского телосложения, если сравнивать с щуплыми индусами, он имел некоторые преимущества, но обеспечить комфорт не мог: ехать приходилось затиснутым между пассажирами и пассажирками, вперемешку с мешками, сумками, клетками с домашней птицей… Выйти в туалет? О чём вы! Кстати, в Индии народ не слишком смущается, справляя нужду.

С пересадками он добрался до города Бангалор в Карнатаке, снял комнату в приличном местным меркам районе и более никуда не спешил. Он вживался в туземное существование, учил хинди. Скоро его начали воспринимать как индуса-мусульманина, уроженца севера, там все светлокожие. Виктора приглашали на свадьбы и торжества в качестве VIP-гостя. Такова ирония местных обычаев: в стране, столетиями боровшейся за независимость от европейских колонизаторов, белый на свадьбе считается предвестником счастья!

Южная Индия начала восьмидесятых — это кричащая нищета с точечными вкраплениями настоящего богатства. Идеальная чистота в лачугах соседствует с горами мусора на улице. Корова — это не просто священное животное и источник молока, она ещё регулярно даёт потомство мужского пола, большей частью совершенно бесполезное. Бык никому не нужен, разве что как тягловая сила и осеменитель, пускать его на мясо кощунственно, поэтому толпы быков-бомжей шатаются прямо по улицам Бангалора как стаи бродячих собак — в России.

То, что приезжему поначалу казалось дикостью, индусов не волнует ни в коей мере. Они живут, погружённые в свой внутренний мир, терпеливо ждут поворот колеса сансары, очередную реинкарнацию… Зачем спешить, нервничать, напрягаться? Достаточно минимума жизненных благ.

Среди изобилия людей можно, при желании, найти самых разных. В том числе — весьма озабоченных данным периодом пребывания на Земле и не по-индийски предприимчивых. Шестеро программистов за полтора года до появления Виктора в Бангалоре создали компанию с чрезвычайно амбициозной задачей: глобальной системой аутсортинга IT-услуг. Её глава исходил из фантастического предположения, что уже через пятнадцать-двадцать лет компьютеры настолько войдут в жизнь каждого, что будут стоять на любом рабочем столе. Даже в беднейших индийских штатах. И за первый же год Компания добилась значительного успеха.

— Почему вы обратились ко мне?

Он походил на большинство своих сверстников, перешагнувших тридцатилетний рубеж и возвышающихся над нищим окружением. Лёгкая полнота, служившая признаком солидности и достатка, внимательные тёмные глаза под массивными очками с толстыми стёклами, пальцы, непрерывно постукивающие по столешнице как по клавиатуре — всё это придавало ему вид преуспевающего банковского чиновника. IT-специалистов в Индии было очень мало, чтобы сравнивать их между собой.

— Потому что здесь не слишком много людей, озабоченных перспективой в этой, а не следующей жизни. Потому что Индия — идеальное место для апробации, быть может ещё — Непал и Китайский Тибет. Здесь крепки предания о йоговских практиках долголетия.

Комнатка с низким потолком на три четверти была занята гудящими компьютерными шкафами, ходить приходилось аккуратно, чтобы не споткнуться о многочисленные кабели, протянутые в соседние каморки. Там за терминалами трудились программисты, способные создавать качественный продукт за пригоршню рупий в месяц. Стены со следами сырости, неизбежными отметинами периода дождей, свидетельствовали, что фирма находится в начальной стадии взлёта, он может оборваться в любую секунду, а обсуждается проект с инвестиционной ёмкостью в миллионы долларов и перспективой в миллиарды.

— Этим, как вы считаете, окупается факт, что у меня нет свободного миллиона долларов? — индус иронически приподнял бровь. — Оставим финансирование на потом, средства можно привлечь. Я имел в виду другое. Бессмертие, долголетие, загробный мир… Пахнет эзотерикой, философией и религией. Судя по платку, вы — мусульманин?

— Вас это смущает?

— Удивляет. Почему вы не обратились к мусульманам в Джайпуре?

— Мой ответ вас удивит. Я не хочу укреплять ислам.

Ирония сменилась недоверием. Уж кто-кто, а приверженцы Аллаха готовы на всё ради укрепления и распространения своей религии.

— Поясните!

— Охотно. На мой взгляд, ислам — самая совершенная из мировых религий. Он вобрал лучшее, что накоплено в христианстве и иудаизме. Он очищен от еврейского национализма и поэтому приемлем для всех. Он действительно монотеистичен, и в этом его колоссальное преимущество перед христианством с его толпой богов — Бог-отец, Бог-Сын, Бог-дух, Дева Мария плюс куча мелких святых с отдельными божественными полномочиями творить чудеса. Не обижайтесь, я знаю, в индуизме их ещё больше. Вы посмотрите на результат. Ислам с ясными и чёткими доктринами постепенно завоёвывает новые пространства, отбирая паству у христианских церквей. Как математик, вы прекрасно можете обсчитать прогрессию.

— Но вас это не радует?

— Не радует. Ислам в чистом виде, как он завещан Пророком, мир ему, отличается гуманизмом и веротерпимостью. Голые цифры, сколько процентов чтит Аллаха, сколько — Будду и Христа, не дают полной картины, так как мусульмане верят истово, а значительная часть христиан ходит в церковь из уважения к традиции. В СССР коммунисты практически задавили христианство, а ислам живёт. В Средней Азии члены КПСС открыто посещают мечеть. Такова сила ислама. И одновременно его слабость. Слишком много проходимцев, заявляющих, что они постигли волю Аллаха. Мошенники или сумасшедшие, они — словно вредоносные программы, вторгающиеся в чужую компьютерную систему и подчиняющие её своему управлению. Правоверные любят Аллаха искренне, преданно. Поэтому мусульман стократ легче подвигнуть во имя Аллаха на дикие поступки, не соответствующие ни букве, ни духу Корана. Если долголетие войдёт в мир от мусульман, тем более — радикальных исламистов, я затрудняюсь оценить последствия.

— Человечество не созрело для ислама?

Виктор тяжело вздохнул. Перед внутренним взором мелькнули перекошенные гневом лица арабов, побивавших его камнями за фотосъёмку в больнице… Двадцатый век заканчивается, но первобытные предрассудки не покидают людей, наслаиваясь на ислам. Поэтому слишком для многих мусульмане представляются невежественной толпой, способной крушить, а не созидать.

— Я не сформулировал бы эту мысль столь категорично. Но отчасти вы правы. Коран полагается брать чистыми руками. В дороге его оборачиваем в чистую ткань. Изрядная часть человечества ещё не научилась мыть руки.

Глава двенадцатая, в которой герой снова попадает в Израиль и вновь испытывает разочарование

Израиль на карте напоминает острый клык, прокусивший арабское единство от Средиземного до Красного моря. Крохотная полоска еврейского пляжа разделила Египет и Иорданию. Раздвинув их, как толпу молящихся у Стены плача, чтобы записочку с заказами Богу сунуть в щёлку между камнями, к коралловым берегам втиснулся Эйлат.

Израиль страдает отсутствием красоты. В нём много всякого разного, не отнять, но красивого… Это не их конёк. Не верю, что Исаак Левитан был еврейским художником. Вот Малевич с его «Чёрным квадратом» — просто вылитый.

Эйлат пытается возместить дефицит. Он не одинок, есть Герцилия, Нетания, Бахайский сад в Хайфе, но они словно триста спартанцев перед толпой персов, отчаянные смельчаки без шансов на победу в войне. Это не моя война, поэтому для встречи с несвятым семейством, Святое семейство Христа путешествовало севернее, выбираю оазис красоты.

Олюшка и Инка предупреждены десять раз: мамедорогой путь сюда закрыт. Я не только не оплачиваю ей поездку, но обязуюсь организовать донос в МОССАД, что под видом старой перечницы в Израиль прибудет террористка-ветеран для встречи с боевиками ХАМАС. Деньги — не препятствие к её вылету, я отправляю в Москву достаточно, дукаты твёрже рубля. Откровенно говоря, рассчитываю не на благоразумие упёртой бабы, а на российскую разведку, наверняка нацепившую довесок к дочкиному смартфону. Просто задержат каргу в Шереметьево, чтобы не сорвалась встреча. В противном случае она превратит еврейский райский уголок в Сектор Газа.

Что мне нравится в Эйлате, так это отсутствие скученности, которую терпеть не могу в Тель-Авиве. Прибрежная полоса не загромождена отелями-гигантами, пляжи не увеличены за счёт длинных молов, как, например, в египетской Хургаде. Прайсы кусаются, поэтому Эйлат принимает сравнительно немного туристов, способных его оценить и оплатить.

Широким жестом снимаю номера в Хилтоне, сюда же такси привозит из аэропорта Инну и Олюшку. Домашняя террористка не испортила пейзаж, на том спасибо.

Дочь не удивляется моему увеличенному росту, она подтянулась ещё больше, бросается на шею с воплем «па-а-апка!» и с выражением такой искренней радости, что внутри меня штормовая волна смывает разочарования, сомнения, тяготы жизни двойного агента… Вот оно, настоящее незамутнённое счастье! Я отрываю её от пола и кружу в объятиях, подвергая опасности пышные растения в кадках. Еврейские секьюрити таращатся оценивающе — не повлекут ли наши страсти ущерба отелю, но мне плевать. Даже арестовать не смогут, в кармане дипломатический паспорт.

Веду их в номер, искоса поглядываю на Инку. С ней обошлось без страстных объятий. Символический бусь-бусь. Вижу, её это напрягло, но держит смайл. Или на публику играет, а разборки устроит в номере, или в Ясенево её взнуздали, дабы ненужными претензиями не пилила тонкую нить, связывающую с Родиной ценного агента.

Дамы никогда не видели ни пяти, ни даже четырёх звёзд, поэтому «Хилтон» производит впечатление. Обе силятся показать — ничего особенного, гостиница себе и гостиница… Не исключено, домашняя касса расходуется с тёщиным уровнем идиотизма, Инна с Олей вряд ли себе позволяют всё, что могут дать эти деньги. Не удивлюсь, если мамадорогая вынуждает благоверную конвертировать дукаты в рубли и складывать их в Сбербанк под процент, потому что по рублёвым вкладам он выше, чем в валюте. «Инфляция» — слишком широкое слово для узких мозгов.

Не даю им насладиться номером, сам сыт ими по горло — в Банги, в Баминги и по всему миру, куда меня теперь носит работа. Наслаждаюсь апрелем и морем, первыми порывами жары, словно предварительными ласками перед чересчур горячим сексом.

Интересно, Инка расположена к нему? Вижу, готовилась тщательно, макияж подобран профессионально, не по обычному принципу «чем больше — тем лучше». Фигурой занялась… В смысле — телом, слово «фигура» звучит преувеличенно. Я даже говорю ей три слова, три самых заветных слова, нежных, трогательных, сексуальных, их с трепетом ждёт практически любая женщина…

— Как ты похудела!

Она тоже смотрела со мной КВН, но предпочла забыть, что это всего лишь шутка, и даже не моя, с удовольствием воспринимает её за чистую монету и широко улыбается. Ну, хоть на стоматолога потратила часть дукатов.

— Спасибо… Я, конечно, не такая, как те… Что с тобой по телевизору. Но я мать твоего ребёнка!

Зря. Дорогая, это твой единственный козырь, и ты им уже походила, не побила моих карт, и я не собираюсь его крыть. Да, а я отец твоей дочери. Один-один. Точнее — ноль-ноль в мою пользу.

По ящику часто показывают мою мордочку. Внешняя политика Центральной Африки напоминает активность мартовского кота — мы тянемся до всего, до чего только можем. Я занимаюсь Камеруном и ближайшими выборами. Непременно должна победить партия, выступающая за вступление в федеративный союз с ЦАР. Мы получим выход к морю и в Гвинейском заливе построим свой Эйлат. Элеонора отвечает за сходные процессы в Республике Конго. Разумеется, мы — такие же дипломаты, как Ринат Калоев, официальные телодвижения даже не верхушка айсберга, а фиговый листок… Стоп! Я не на работе, я в краткосрочном отпуске с дочкой, которую не видел почти десять месяцев.

— Папа, съездим в пустыню Негев на верблюде?

Она не понимает, отчего меня перекосило от одной мысли о таком вояже, и пристаёт со следующим вопросом.

— Папа! А мы сможем поплавать с дельфинами?

— Конечно! Если только дельфины согласятся.

— Ты постарайся…

В одиннадцать лет она ещё верит в папино всемогущество, вплоть до уговоров дельфинов? Странно, в Москве дочь ежедневно слышала о «тряпке, а не мужике».

Статью она выдалась в маму и тёщу — тяжеловата. Ничего, это проще поправить, чем характер. Нынешняя зарплата позволяет взять кредит, да и скидки есть — хватит, чтобы превратить Олюшку в «Мисс Москва». Нет, поскромнее чуть, не хочу ей модельной карьеры, лучше оплачу самый хороший университет…

— Это не твои знакомые?

Инка смотрит на группу мужиков, один, постарше и грузнее, явно косит в нашу сторону. Ба, Фёдор Степанович собственной персоной! Лично решил мне испортить отпуск. Я ждал кого-то из Ясенева, но уж не думал, что «сам».

— Нет, случайные какие-то. Вот что, девочки. Держите четыре тысячи шекелей, оторвитесь на шопинге.

— А ты?

— Не хочу мешать. Мне ваши тряпки интересны, только когда уже одеты.

Или снимаются, желательно не торопясь и под музыку. Правда, к этим двум представительницам декоративного пола оно не относится.

— Папа, а на пляж?

— Завтра, детка.

Провожаю взглядом двух хищниц, вступивших на тропу войны за новый гардероб, сам чешу в тень, под вывеску пива «Маккаби». Степаныч дефилирует мимо. Не то, чтобы покачивает бёдрами, но призывное в его походке несомненно есть. Лениво тащусь за ним в узкий проулок, запертый с противоположной стороны микроавтобусом с гостеприимно открытой дверью. Выпал шанс прокатиться бесплатно, надеюсь — не в подвал.

— Какой ты представительный! — квохчет хозяин вечеринки, пока бус выруливает на Дурбан-Стрит. — Рост прибавил, мышцу накачал.

Он напоминает меня самого, заверяющего Инку «как ты похудела». Для повышения импозантности МИД оплатил мне апгрейд, сейчас я действительно поигрываю мускулатурой, воплощая мечту лентяя: нарастить бицепс без тренажёрного зала.

— Стараюсь, трищ полковник.

— Бери выше! Генерал-майор.

— Поздравляю! Собственно, чему удивляться — внедрили агента в самую верхушку МИДа важной страны.

— Не преувеличивай своё значение, — отмахивается Степаныч, и я убеждаюсь, что попал в точку. — Всякое в жизни было. Лучше расскажи — как тебе?

— Нормально. Да что говорить, вы же знаете, я на девяносто девять процентов преданный работник Корпорации и только на один — ваш человек. Иначе мигом спалюсь, — вижу испытующий взгляд и забиваю следующий гвоздь. — Штирлиц, небось, еврейских детишек вагонами в Аушвиц ссылал, чтобы сделать карьеру в СС и стучать в Москву «Юстас-Алексу»?

— Не передёргивай. Да и Центральная Африка — не Рейхсканцелярия Гитлера.

— Принято, — я мучаюсь от соблазна закурить, глядя на двух дымящих. Здесь можно, но потом трудно будет сдерживаться в Банги. — Что вы от меня конкретно хотите?

— Вот это разговор, — расцветает генерал. Он играет в маске рубахи-парня, мне больше по душе морда чиновника, отправлявшего меня в Израиль прошлым летом. — Откровенно говоря, мы вообще мало что от тебя получили.

— Ага… а что выполнил ваше главное поручение — не дал разгореться Алжирскому кризису до Третьей Мировой? Пусть это не только моя заслуга, но соломинку кинул на весы, на нужную чашку! Кстати, я дважды Герой России или зажали — всё ещё просто Герой?

— Ты героический брехун, Геннадий, — смеётся разведчик, не удерживает хи-хи и водитель. — Ну да, работа у тебя соответствующая. Слушай. Центральная Африка рвётся в региональные лидеры в политике, в мировые — по технологиям.

— И Россия её поддерживает.

— Само собой. Практически мы лучшие друзья. Но все получают объедки со стола. Ни у кого не задались попытки клонировать ваш хайтэк. Понятно почему: каждый гаджет соединён с облачным хранилищем в Африке, без него работают разве что кофемолки.

— Нужен доступ к серверам? У меня его нет и не будет.

— Мелко мыслишь, Гена. Добудь доступ к покойникам. Прямой. Чтобы в Сколково наладить Некрос-2.

Лучше сразу у Кремлёвской стены, там подходящий для опытов контингент. Не зря я пересмотрел «Семнадцать мгновений весны», нашёл что ответить.

— Штирлиц, получив такое задание, заявил: может, мне сразу в фюреры выбиться? Чтоб немцы «хайль Штирлиц» здоровались?

— Не ёрничай. Зря мы тебя засылали? Неужто Григорий впустую погиб?

— Он меня простил и вам передал: не поминайте лихом.

Человеки затыкаются. К моему свободному общению с мёртвыми они не привыкли.

— Геннадий! — плавно выкрутился генерал, первым отвиснув после ступора. — Никто не требует, чтобы ты добыл технологию Некроса немедленно. Но и не тяни.

Наполовину согласен. В той половине, что невозможно немедленно.

Конечно, генерал наговорил ещё кучу всякого. Могу предположить: однажды ко мне на балкон свалится человек с парашютными стропами за спиной, лицо намазано гуталином, чтоб не выделяться в Африке среди аборигенов, и я должен буду оказать содействие, легализовать, внедрить, обеспечить связью!

Человек, начавший карьеру ещё в Первом Главке КГБ, живёт, похоже, старыми представлениями. Наружная слежка, тайники-закладки, пароли, конспиративные квартиры… Я, весьма далёкий от профессиональной разведки, и то понимаю: жизнь изменилась безвозвратно. Электронные средства в состоянии отследить каждый шаг. Бесспорно, он тоже знает, но не может принять. Американцы давно переместили центр тяжести с агентурного шпионажа на спутники, компьютеры и прочую технику. Только сейчас они в проигрышном положении, отставая от оборудования Корпорации.

В «Хилтон» вваливаюсь в мерзком настроении. Зато в номере царит эйфория, контрастируя с обстановкой внутри микроавтобуса. На душе теплеет. Они меряют, спорят, меняются разноцветными лоскутами ткани. Бывает, счастье можно просто купить. Ненадолго.

Ночью лежу рядом с Инкой, исполнив супружеский долг. Слова «занимался любовью» или даже «трахался» не подходят — именно исполнил. Не скрою, некоторое удовольствие получил. Жёны, упрекающие мужей в неверности, игнорируют немаловажный факт. После похода налево законная благоверная воспринимается новой женщиной.

Она чувствует разницу. Больше не пристаёт с дурацкими претензиями. Тихо всхлипывает и спрашивает:

— Ты не разведёшься со мной?

Дальше следует торопливый монолог. Всё понимаю… Ни на что не претендую… Но дочь… И одинокая женщина за тридцать, с ребёнком… Хотя бы до её взросления…

То есть Инна согласна на поддержание фиктивного брака ради статуса замужней леди, чей супруг находится на престижной работе за границей. И Олюшка ни о чём не должна подозревать.

Бр-р-р-р… Дал себе слово быть честным хотя бы с собой. Решимость улетучивается. Конечно, быть женатым на расстоянии проще, чем совместно загнивать в московской квартире. Но… Это совсем не то, что делать нужно и должно.

В самолёте до Банги майор Саддих Абдул Зафар протягивает смарт. На экранчике крутится фрагмент видео с камеры наблюдения в моём номере, в наушнике звучит диалог.

«— …Осталось полторы тысячи шекелей. Если обменять на рубли, сколько это?

Ответ дочери неразборчив.

— Ого! Здорово! Дорогая, перед отлётом непременно нужно вытащить из него пару тысяч дукатов. Пусть на нас тратит, а не на шлюх.

— Конечно, мама! В дьютике купим бабушке подарок. Папа её ненавидит, вообще!

— Ты понимаешь, какой он?

— Да, ничуть не изменился. Мы ему не нужны».

В других файлах содержатся отчёты по наблюдению за СВР. Выпала только поездка в микроавтобусе, он защищён от подслушки и подглядки. Делаю вид, что верю. Контрразведке предстоит сравнить мой письменный рапорт с записью. Если обнаружат слишком серьёзные расхождения, то не уволят даже, а сошлют помощником консула в какой-нибудь Парагвай.

«Практически лучшие друзья», Россия и Центральная Африка, шпионят друг за другом без зазрения совести. Дочь и то выступает агентом, внедрённым враждебными силами — дражайшей половиной и тёщей. Кажется, весь мир сошёл с ума и ударился в шпионаж.

Я классно провёл отпуск…

Прелюдия двенадцатая и последняя

Опыты с омоложением принесли неожиданный побочный результат. Он оказался весьма удачным с точки зрения «горячих продаж», пусть и выглядел полным абсурдом с точки зрения традиционной медицины. Генокод организма, ступившего на стезю возрастного самоубийства, содержит запись состояния здорового индивидуума. По крайней мере — здорового для данного возраста. Ускоренный управляемый метаболизм способен вернуть человека к норме, залечить раны, устранить считающиеся неизлечимыми заболевания. При желании ничто не мешает воздействовать на метаболизм вредоносных микроорганизмов и давать им команду на самоликвидацию. Вылечить СПИД, так напугавший человечество в начале восьмидесятых, не сложнее насморка! Конечно, с врождёнными генетическими заболеваниями метод не справится, но невозможно требовать от него универсальности.

Индия помогла замаскировать технологии под аюрведу и йогические практики. Слухи о чудесных результатах, просачивающиеся наружу, воспринимались скептически, наравне с сообщениями о левитации и прочих фокусах йогов. Прибыль перемешивалась с доходами от программных продуктов. Для местной налоговой службы IT-услуги представлялись чем-то более экзотическим, нежели хождение босыми ногами по горящим углям.

О событиях вне Индии Виктор узнавал из газет, и они постоянно внушали тревогу. 11 августа 1984 года президент США заявил: «Мои соотечественники американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнётся через пять минут». Он произнёс это в шутку, но ракетные войска СССР были готовы нанести упреждающий удар. Менее чем через год к власти в Союзе пришёл новый Генеральный Секретарь ЦК КПСС, под его умелым руководством ядерная держава начала разваливаться на глазах.

«Деда, я не вижу иного выхода, кроме как взять планету под контроль».

Он ответил после очень долгой паузы.

«Здесь много таких. Несостоявшихся владык мира».

Этот аргумент не впечатлил. Сколько людей пыталось создать самолёт, в итоге они потерпели неудачу. Братья Райт, зная о провалах предшественников, не отступились и победили. Они шли против природы людей и природы вещей, им на роду было предписано ходить, а не летать. Именно естество поможет Виктору воплотить задуманное. Человеческая натура органически стремится к иерархии — сильный наверху, все остальные подчиняются. Надо лишь довести дело до конца, позволить природе взять своё.

Плавное развитие проекта прервал тревожный сигнал. Храмом в Бангалоре, демонстрирующем успехи аюрведы, плотно заинтересовались европейцы. Постные рожи визитёров напомнили Виктору сгоревших в Алжире агентов МИ-5. Не дожидаясь последнего вагона, он начал готовить отступление.

Подготовка плацдарма в Центральной Африке, куда он переместил только оборудование и технологию, но не персонал, болезненный развод с компаньонами и вывод денег — всё это заняло остаток восьмидесятых.

Генерал Колингба, правивший тогда государством, за символическое подношение и обязательство оказывать медицинскую помощь отдал на растерзание джунгли Баминги-Бангоран на севере страны. Несколько лет прошли спокойно. Виктор отстроил корпуса Университета NRU и принялся понемногу наращивать поток клиентов.

Зародыш новой империи требовал преданных людей. Где их взять? Центральная Африка с крайне низким уровнем культуры и образования была бесперспективной в плане рекрутинга. Европейские наёмники соглашались только на временную работу.

«Тебе нужны обездоленные, они будут преданными, если дашь им новый шанс».

Дед, как всегда, подсказал полезную вещь. Виктор объехал лагеря беженцев и несколько стран третьего мира с катастрофическим уровнем жизни. Он отбирал больных, истощённых, безнадёжных, руководствуясь двумя критериями — способны ли они на жертвы ради спасителя и есть ли отблеск ума в несчастных глазах. Терял львиную долю дохода, излечивая их в кредит, фактически — бесплатно. Многие, сломленные судьбой, и по исцелении мало на что годились. Зато сформировался костяк Службы Безопасности и кадрового департамента будущей Корпорации. Следующими беженцами занимались уже доверенные лица, готовые ради Самого Главного Босса на всё. Буквально на всё, без оговорок и исключений. Не считая предателей, каравшихся немедленно по обнаружении измены.

А ещё подрастали собственные детки.

Множество политиков потеряло завоевания из-за женщины, Мухаммед твёрдо постановил себе: любые отношения только до первой беременности. Потом нужно обеспечить женщину и позаботиться о воспитании ребёнка в духе преклонения перед отцом. Каждый из наследников должен впитать чувство превосходства над остальным человечеством. Когда-нибудь планетой будет править бессмертный клан Булкиных… Точнее — клан Абдул, он не зря сменил чуть комичную фамилию отца на нейтральную арабскую.

Его маленькая империя бурно росла, открылись офисы в Банги и некоторые иностранные представительства, в результате скрываться от МИ-5 и прочих желающих погреть руки на чужих открытиях стало невозможно. После смещения Колингбы к англичанам присоединились французы. Под предлогом подавления беспорядков они ввели войска, практически оккупировав Центральную Африку, по северу прокатилась краткосрочная, но весьма кровопролитная война между французским экспедиционным корпусом и наёмной армией Мухаммеда. Солдаты Мухаммеда Абдула смогли устроить противнику второй Вьетнам.

Президент Франции умирал от рака, но его эмиссары, уповая на грубую силу, так и не смогли ничего добиться. Самый Главный Босс заключил соглашение с другой политической силой, естественно — кратковременное, в постоянные союзы он уже не вступал.

Поток гробов из тропической Африки вызвал бурные протесты, что явилось одной из причин поражения социалистов в девяносто шестом. Правые выполнили свои обязательства, оставив Банги и Баминги в покое.

Виктор создал Корпорацию Африк Спейс Текнолоджи для коммерческого продвижения ноу-хау, получаемых благодаря загробной помощи. Университет и Корпорация долгое время существовали совершенно обособленно от государства и общества. Когда к власти в Банги пришла партия под странным названием «Национальная Конвергенция Ква На Ква», Виктор публично пообещал не вмешиваться в политику. Лишь в две тысячи десятых он установил контроль над правительством, кого-то купил за деньги, кого-то за лечение. Население страны готово было отдать практически все голоса за Самого Главного Босса, несмотря на белизну его кожи. При нём дукат стал твёрдой валютой, Корпорация — основой экономики страны, служащие Корпорации начали получать зарплаты, приличные даже по американским меркам. Столица и центры префектур быстро застраивались современными кварталами. А если у кого-то короткая память, то достаточно бросить взгляд через реку Убанги на её южный берег, там — Демократическая Республика Конго, где царят нищета и болезни, страну сотрясают гражданские войны, ровно также выглядела Центральная Африка до Корпорации.

К концу две тысячи десятых годов Камерун и Республика Конго слились с Центральной Африкой в единое государство — Африканский Федеративный Союз, или AFU. Главным городом остался Банги, не изменилась и валюта, в перспективе планировался перенос столицы на север. Фактически Корпорация купила две соседние страны с выходом к Атлантике. Уже ни у кого не осталось иллюзий — это только начало.