Ответная угроза

Глава 21 Здравствуй, Берлин!

30 марта, понедельник, время 09:50.

Небо над южными подступами к Берлину.

Воздушный КП маршала Павлова.

— Б-4, направление… угломер… прицел… — бормочет Яшка.

Работы у парня полно, прикрытие наступающих колонн, иногда контрбатарейная борьба. Б-3 и Б-4 это у него два тяжёлых бронепоезда «Гермес» и «Тор». Борька пока скучает, только изредка обрабатывает своими эмками (литера «М» — полковые миномёты 120-мм калибра) попадающиеся на пути к Берлину лесочки.

Моя 28-ая армия рвётся к германской столице с самого выгодного направления. Да, я её себе забрал, что-то нужно и мне. К тому же хоть она и обстрелянная, но опыта у неё сильно меньше. Поначалу её в сторону Восточной Пруссии в польский городок Грудзёндз отправлял, но вовремя передумал. Туда есть кого послать после взятия Риги. 11-ая армия Анисимова и две армии Северо-Западного фронта, 21-ая и 8-ая.

28-ой армии пришлось попыхтеть, пересекая многочисленные южные притоки Одера, но не сильно. Одно дело форсировать реки, превращённые в оборонительные рубежи, и совсем другое — испытывать трудности только в виде разрушенных мостов.

На организацию мощных оборонительных рубежей у немцев сил не хватило. А почему? Самодовольно ухмыляюсь: потому что я — молодец. Стратегический расчёт на размазывание сил противника на тонкие слои сработал!

Не только я, конечно, красавчик, но и мои генералы. Никитин быстренько взял Пенемюнде, отдал его на растерзание Крайкову и лихим марш-броском бросился на юг, в сторону Берлина. Свербило ему неслабо. Очень хочется всем генералам поучаствовать во взятии немецкой столицы. Остановили его только на подходе к Шпандау. Там река, там сильная группировка вермахта. Велел ему не торопиться и не жечь личный состав в безумных атаках. С той стороны как раз немцы мощную оборону организовали.

Нам надо войти в Шпандаусский лес, тогда окружение Берлина будет завершено.

— Б-3 обнаружен. Вижу пристрелку — докладывает наблюдатель.

Всё! Нарвались на наблюдателей! Городок Гроссберен, видимо, успели в нём выстроить узел обороны.

— Б-3 и Б-4 на отход! Километров на пять! Передовым частям рассосредоточиться и занять оборону! После подтверждения получения команды включить «Кракена». На полчаса.

«Кракен» это радиоглушилка. У каждого фронта есть. И у меня.

Яшка, вот зверь, успевает дать пару эффективных залпов прямо на ходу. До сих пор в голове не укладывается, как он это делает. Борька без моих приказов ставит дымовые завесы. Одно удовольствие любому начальнику работать с опытными подчинёнными.

— Засекли, откуда немцы вели огонь?

Наблюдатели браво подтверждают.

— Координаты авиации, 205-му полку, пущай отбомбятся. Ибо нефиг.

Координаты уже передают морзянкой, только её можно использовать на самых высоких частотах под завесой «Кракена». Глушилку велел включить в предположении, что наблюдатели работают по рации. Они могут и по телефону, но кабельная связь не сильно надёжна. Близкий разрыв снаряда или бомбы и всё, связи каюк. Когда ещё восстановишь, а противник уже по голове лупит тяжёлым.

Итак, сработал мой стратегический расчёт размазать силы вермахта по площадям. Рунштедт из Украины так и не прорвался. Передовые соединения Жукова настигли его в районе Мюнхена. Рокоссовский отдал честь взятия Будапешта 4-ой армии, а сам рванул ускоренным маршем по левому берегу Дуная. 8-ой мехкорпус, как и обещал, отдал Жукову. Тоже к Берлину торопится.

На настоящий момент передовая 24-ая армия вышла к Пльзену и ожидает остальные войска фронта. Для Богемской группировки вермахта возникает угроза с юга. На севере от неё 10-ая армия, не тратя сил на взятие Бреслау, пошла дальше на запад вдоль Одера. Организуя окружение для войск вермахта на юге от Бреслау. С движением моей 28-ой армией выглядит, как расходящиеся лезвия ножниц.

На севере, правда, всё сплошняком заняли вплоть до Ростока.

Нарочно так спланировал. Нет накатывающейся на бедную Германию стены монолитного фронта. Так работать сложнее, зато немецкие генералы в полном охренении. Чего и добивался.

— Есть попадание в Б-4, — докладывает наблюдатель. — Ход не потерян, движение продолжается. Шальной, наверное…

Дожидаюсь прилёт бомбардировщиков. 205-ый авиаполк это наш особый привет Гитлеру. Составлен из трофейных самолётов, в основном, юнкерсов-87. «Штуки» в просторечии или лаптёжники. Вот они и прилетели в сопровождении звена Яков. Иначе свои могут сбить. Лаптёжники так себе самолёты, но два несомненных и ценных качества у них в наличии. Очень живучие, это, во-первых. И, во-вторых, точность бомбометания для наших самолётов пока недоступная. Настолько высокая, что позволяет эффективно бомбить отдельные танки.

Картинка пикирующих бомбардировщиков, с воем летящих на мирные города бомб, рушащиеся от взрывов здания — один из рубцов в менталитете русского народа. Сейчас принято говорить советского, но Узбекистан и другие республики вообще не бомбили, а Прибалтика, особо не комплексуя, привычно разместилась под немецким сапогом. Молдавия попала под удар, но её захватили стремительно, плюс родственный народ.

Так что возвращаю немцам то, что они для нас приготовили. Сейчас с тем же жутким воем летят на городок Гроссберен бомбы, с тех же самых самолётов. Берлинцы тоже запомнят, их вторую неделю бомбят. Не всегда юнкерсы, конечно, но воющими бомбами мы запаслись. Им хватит.

— Выключайте «Кракена», — командую, когда эскадрилься «штук» отбомбилась.

Радиоглушилкой злоупотреблять не стоит, она и нам сильно мешает.

— Теперь домой, обедать пора.

Есть время для антракта. Наземные силы сейчас выстроятся для наступления. Реальная оборона нащупана, можно начинать работать по-настоящему.

Моих ребят, Яшку с Борькой, переполняет боевой энтузиазм. Как и всех остальных. От генералов до рядовых. Ну, как же! Берлин перед нами, осталось бросить его под ноги, и война окончена. Вряд ли обойдётся совсем без боёв после взятия столицы, но боевой тевтонский дух будет сокрушён. Сработает европейская психология — взятая столица означает проигранную войну. Они потому и рвались к Москве в той истории, что приписывали русским такой же рефлекс. Вот бы они удивились, если бы взяли Москву и столкнулись бы с сопротивлением, достигающим уровня запредельного бешенства.

Войска поголовно горят энтузиазмом, а мне становится несколько скучно. Чувствую себя, как за шахматной партией в эндшпиле, где сильный противник, допустив в дебюте пару фатальных ошибок, сокрушительно продул миттельшпиль. Осталось его добить, причём в ситуации, когда для того, чтобы проиграть, нужно постараться. Настолько за нами явное преимущество.

Мне надо быть предельно внимательным, это всё, что требуется. И в отличие от шахматной партии, где имеет значение только победа или поражение, мне нужно беречь фигуры. Вплоть до последней пешки, потому что это живые советские люди.

17 февраля, вторник, время 10:05.

Вашингтон, Белый Дом, одна из террас.

— Мистер президент, вы не понимаете! — не в силах сдерживаться, Черчилль метался по террасе, размахивая дымящейся сигарой, как флагом.

Премьер-министр прилетел накануне вечером. По Лондонскому времени. Возраст диктует своё, поэтому встретиться с Рузвельтом сразу Черчилль не мог физически.

Тот же возраст и вес принудили английского премьера рухнуть в кресло, натужно охнувшего под ним.

— Обращайтесь ко мне по имени, — с улыбкой предлагает президент США. — Поговорим без протокольных формальностей.

— Хорошо, Франклин. На основе взаимности, почему нет, — Черчилль быстро успокаивается.

— Нам любыми способами надо войти в Европу. И вам и нам. Иначе Европа станет большевисткой, — премьер снова начинает возбуждаться.

— Уинстон, я же не против. Более того, экспедиционный корпус уже готовится. Но русские идут настолько стремительно, что боюсь, мы не успеем…

— Нам надо хотя бы обозначить своё присутствие. Хотя бы десять дивизий, хотя бы одну, хотя бы полк, — Черчилль переходит на ровный тон, поняв, что американский союзник не планирует оставаться в стороне. — Извини, Франклин, мою горячность. Наслышан о настроениях в вашей стране. Америка для американцев, а остальные пусть провалятся.

— Америке пора выходить в большой мир, вы правы. Не все это у нас понимают.

— Германию мы уже потеряли, — Черчилль тоскливо заводит глаза вверх.

— Можно и в Германию войска высадить. Или на северное побережье Франции и оттуда ударить в сторону немцев. Через Нидерланды и Бельгию.

— Да сколько там её останется? — тоска в голосе премьера усиливается. — Джозеф Сталин уже почти половину захватил. Ты не понимаешь, Франклин. Германия — очень сильная фигура. Кто контролирует Германию, тот контролирует всю Европу.

— Думаю, Сталин не будет возражать против наших сил в Европе. Возможно, не будет спорить против раздела Германии. Конечно, это сильная фигура и лучше не отдавать её России, но если уж так случилось, то хотя бы не целиком. К тому же до Франции Россия вряд ли дотянется. Нам срочно нужно встретиться с Джозефом и всё обговорить.

Черчилль задумывается, уделяя внимание сигаре. После паузы американский президент так сильно огорчает заокеанского партнёра, что тот всерьёз задумывается, не зря ли он так спешил в Америку. И хоть Рузвельт начинает издалека, премьер мгновенно чувствует неладное.

— Только надо убедить Конгресс, а это непросто. Изоляционизм не на пустом месте вырос. Есть масса влиятельных промышленных групп, которые считают, что нам это не нужно.

Типично американский «кошачий концерт» (аналог русской пословицы «кто в лес, кто по дрова», автор), — думает премьер. Слишком большая страна, чтобы дружно петь хором. Не нужны нам сильные конкуренты в разных частях света, — мысли бегут в голове сами. В мирное время американский изоляционизм — важное условие процветания Великобритании. Но сейчас война, без США никак не обойтись. Черчилль вздыхает.

— Просто так за начало активных действий в Европе Конгресс не проголосует. Вернее, заблокирует выделение денег на эти цели. Уинстон, им нужно что-то дать…

На лице премьера кроме внимания ничего не отражается.

— Вам придётся отменить ввозные пошлины в ваши колонии. Ближний Восток, Индия, Австралия…

Обыденный тон Рузвельта резко контрастировал с масштабами последствий такого решения. Именно этого всегда опасался Черчилль. Заокеанские кузены замахиваются на главную основу процветания Великобритании. Это Бенгалия и какая-нибудь занюханная Бирма могут вымирать от голода. Метрополия не будет иметь никаких серьёзных проблем. Но только до тех пор, пока для её заводов и фабрик есть гарантированные рынки сбыта. Но если пустить туда американских промышленных монстров, английские заводы начнут закрываться.

И момент удобный. Война, деваться некуда. США, кстати, тоже. Резко останавливать после войны раскрутившуюся гигантскую индустриальную машину? Истребители и танки уже никому не будут нужны. Всё равно придётся перепрофилировать ряд производств, но это ожидаемые сложности. Намного хуже просто закрывать заводы, выбрасывая на улицы миллионы людей. На радость коммунистам всех мастей.

— Только Ближний Восток, — удручённо вздыхает премьер.

— Тогда уж только Индию, — улыбается Рузвельт, — остальное позже.

Черчилль не удерживается от вздоха. Деваться некуда. Сделать он может только одно: попытаться затянуть процесс на возможно более длинный срок. Чтобы вся система не рухнула в один момент. Тогда можно что-то придумать. Тот же Ближний Восток и Европу оставить за собой. Английские товары, доставляемые туда, будут иметь логистическое преимущество. Транспортные расходы ниже.

Свои согласятся. Будут хмуриться, обвинять во всем только его, но согласятся. Английская элита, в отличие от американской, едина. И дело не в наличии короля. Они все, прямо или косвенно, завязаны на колонии.

— Мне своим тоже нужно что-то дать, — Черчилль зеркалит аргумент Рузвельта. — Что-то должно остатся. Пусть это будут Ближний Восток и Австралия…

В улыбке Рузвельта не только вежливость. Он всё-таки дожал неуступчивых островитян. В конце концов, за ленд-лиз тоже надо расплачиваться. Нет на свете ничего бесплатного. Даже коммунисты так не считают, что бы там про них ни говорили.

Определение места высадки, баз, где будут концентрироваться войска и прочие подробности — дело генералов. Но чтобы до них дело дошло, Черчиллю приходится провести в США почти неделю.

6 апреля, понедельник, время 10:10.

Пригород Нейехаген на востоке Берлина.

— Начинать? Товарищ маршал? — шустрый и щупловатый лейтенант глядит с ожиданием.

— Отойдём, и начинай, — отхожу со своей свитой за танк.

Танк, трофейный Т-IV, моя маршальская карета. Традиция такая у нас, за границу на танках ездить. Так-то обычный для меня транспорт — броневик, но уж больно горячо в Берлине.

Настолько горячо, что отдал команду прекратить активные движения. Почти двадцать тысяч санитарных потерь за неделю по всем армиям и семьдесят танков и бронемашин слишком больно для меня. Авиаразведка, артобстрелы, бомбёжки, работа снайперов и перестрелки, всё продолжается. На атакующие броски наложил временный мораторий.

Концентрация немецких войск, артиллерии и танков в Берлине оказались мной недооценены, надо признать. Вчера послал сообщение в наркомат на имя Сталина, чтобы слал всё-таки две северные армии. Зашлю их вглубь Германии, на Берлин мне войск всё равно хватит. Самое главное, чего мне удалось добиться — господство в воздухе над немецкой столицей. После этого взять её — дело времени и техники.

Негромко бухает миномёт, за ним еле слышный щелчок. А полёт запущенной на крышу четырёхэтажного здания кошки наблюдаем своими глазами. Промах. Кто-то рядом выдаёт негромкую насквозь нелитературную тираду. Голубев. Обычно сдержанный, но любому неприятно, когда на глазах высокого начальства твои подчинённые лажают.

— Константин Дмитриевич, не стоит так нервничать по пустому поводу, — голос главного военачальника должен вселять уверенность в подчинённых, поэтому я вальяжен и спокоен.

— Вчера только всё получалось… тьфу ты!

— Ветерок встречный не учли…

50-миллиметровый миномёт выплёвывает не мину, а сложенную кошку. Она расправляется когтями в разные стороны в момент вылета. Цепляя кольцо, которое надо изловчиться накинуть на срез ствола сразу после опускания мины-кошки. Ловкость нужна и навык. К кольцу прицеплена верёвка, аккуратно — это очень важно, — сложенная кольцами прямо перед миномётом. Когда кошка влетает в кольцо, оно как раз и сдвигает рычажки, освобождающие сжатую пружину. Кошка расправляется.

Видели только что, как она летела. Буквально по краю крыши скользнула, немного не хватило.

Это как в рукопашном бою. Применишь приём, незнакомый противнику, собьёшь его с толку, победишь. Многое перебрал. Например, дельтапланы. Но дельтапланеризм в СССР разовьётся много позже, я просто никак не успел бы развить это дело к нужному сроку. Год назад начать бы, но мне тогда и без этой экзотики забот хватало.

Дельтапланеризма нет, а вот альпинизм вполне себе есть. Потому отдал команду по всем западным фронтам искать альпинистов не ниже второго спортивного разряда. Можно бы и третьего, но с учётом перерыва в спортивных занятиях, перестраховался. Пришлось ещё слетать в Москву, подключать секцию альпинизма Всесоюзного комитета по делам физкультуры и спорта. Стандартное действие опытного руководителя: чтобы сделать что-то, надо найти тех, кто умеет и знает как. Потом остаётся только запрячь, что, естественно, не проблема для маршала на должности замнаркома в военное время.

На базе 10-ой армии это дело раскручиваем. Надо быстренько подготовить спецбатальон и повзводно раскидать их по перспективным направлениям. Если на крышу какого-нибудь высокого здания суметь забросить взвод, то здание, считай, взято. Его защитников будут бить в 3Д-формате. Снизу, сверху и по горизонтали. Видели с утра, как по-паучьи свисая на тросах, горная пехота резвилась на стенках. Условным защитникам приходилось туго. Забросить гранатку — плёвое дело. Самим запрыгнуть тоже запросто. Ставлю себя на место противника и просто не вижу, как можно эффективно противостоять, когда атакуют одновременно сверху и снизу. Против лома — нет приёма, а тут молот, наковальня и ты между ними. Единственно, могут со стороны подстрелить. Но на это у нас дымовые мины и снаряды есть.

Миномёт бумкает снова. На этот раз получается.

— А ну, стоять! — притормаживаю готового влезать на крышу бойца-альпиниста. — Лейтенант, зашли кого-нибудь наверх проверить, надёжно ли зацепилось.

Посылать никого не пришлось. Шустрый лейтенант издаёт разбойничий свист, затем орёт какому-то Кабану команду «заценить поклёвку». Держу лицо, хотя кое-кто в моей свите хихикает, а Голубев делает лейтенанту страшное лицо.

В бою никто проверять, понятное дело, не будет, но мы не в бою пока. «Поклёвка» Кабаном была заценена положительно.

— Две минуты! — объявляю, когда изгибаясь червяком, крепкий боец достигает крыши.

Сильно. Несмотря на то, что верёвка равномерно усеяна узлами.

Прячу ухмылку. Только Богданов, подобно мне, засёк время одновременно со мной. Не зря я его сватаю на должность наркома обороны. Остальные в режиме подражания.

— Тренируйтесь, — говорю лейтенанту, которому после взятия Берлина грозит, как минимум, капитанская должность. —

Возможно, заработает звание и выше. Как покажет себя.

Наша бронетанковая генеральская группа уезжает на обед. Который должен быть по распорядку, невзирая на войну.

Берлинский пирог.

Во временном штабе, разместившемся в подвале одного из зданий, сидим над картой. Кроме Голубева, его начштаба и Богданова, со мной Копец и Рычагов, замначштаба 13-ой армии полковник Старовойтов, ну, и другие официальные лица. Тот же Климовских со своей свитой. Рокоссовский пока далеко. Они с Жуковым дербанят Богемскую группировку с двух сторон.

Для карт составили несколько столов. Управление картографии порадовало нас огромной и подробной картой Берлина. Вот с ней и работаем.

— Наша задача звучит просто, товарищи генералы и почти генералы, — начинаю ставить задачу. — Определиться с самыми важными целями для авиации и дальнобойной артиллерии. Кстати, Константин Дмитриевич, что у нас с Зееловскими высотами?

В отличие от варианта войны в мире Арсеньевича, где Жуков проламывал эти редуты в лоб, мы тупо их обошли. Небольшой котёл там образовался.

— Как вы и сказали, не торопимся. Артиллерией и катюшами делаем из высот низинки. Думаю, через пару дней закончим.

— Ну и замечательно. Задержитесь на сутки-двое — не страшно. Итак, товарищи, дело вот в чём. Гарнизон Берлина весьма велик. С фольксштурмом может полумиллиона достигать. Огромная сила. По сути, пять армий. И брать их в штыки мне нахрен не упало. Мы привели сюда свои армии не для того, чтобы заливать их кровью немецкую землю.

— Мой штаб внимательно проанализировал все доклады. Берлин насыщен артиллерией, прежде всего зенитной, которую можно эффективно использовать, как противотанковую. Заметная их часть расположена на плоских крышах. Иван Иванович! Паша, то есть, Павел Васильевич!

Авианачальники встрепенулись.

— Уничтожить! Разработайте тактику и прочешите все плоские крыши. Они там под масксетью сидят, так что видно их или нет, подметите их.

Затем сели думать. Работа у генералов такая.

— Силы у немцев большие и где-то они их прячут, — высказывается Богданов.

— В метро, — сообщает очевидную догадку Голубев.

— Все, ну, почти все входы в метро разбомблены, — докладывает Копец.

— Наверняка пешие ходы есть, завалы они постоянно разбирают. Но там госпитали, гражданские, возможно, склады, — это уже я. — Вряд ли крупные силы там прячутся. Метро это не только укрытие, это ещё и ловушка.

Думаем.

— Моабит, — тычет пальцем Климовских.

Молодец, соображает.

— Это же тюрьма, там узники, — не понимает нашей радости начштаба-10 генерал Ляпин.

— Эх, Пётр Иваныч! — гляжу с насмешкой. — Что мы делали в Минске, когда немцы в него почти вошли? Никаких заключённых у нас не было. Львиную долю — в штрафроты, а рецидивистов — к стенке. Они так же сделали. А сами тюрьмы в казармы превратили. Лично я поступил бы именно так. Так что приказ простой, — обращаюсь к Копцу, — превратить Моабит в груду сплошных развалин. Используйте тяжёлые бомбы, не меньше ФАБ-100.

— Теперь давайте глядеть дальше…

Далее к полному разрушению, как комплекс самых крепких зданий, был приговорён правительственный квартал.

Потом внимательно чуть не через лупу смотрим снимки последних аэрофотосъёмок. Тут отличился Рычагов, всё-таки он очень опытный лётчик. Ну, и Блохин подсказал, разведчик как-никак. Всматриваемся в указанные места.

— Точно, это масксети, — озвучивает наше общее мнение Богданов.

Под моим взглядом, — и говорить ничего не надо, — Копец ставит пометки на своей маленькой карте города.

8 апреля, среда, время 18:10

Берлин, бункер командующего гарнизоном

генерал-лейтенанта Гельмута Реймана.

— Герр генерал, — докладывает вошедший адъютант, — русские опять сбросили листовки.

Рейман мрачно смотрит на измятый листок. Ничего хорошего там нет, но он делает повелительный жест. Недостойно немецкого офицера прятаться от неприятностей.

Адъютант подаёт бумажку.

Привет, Берлин!

К вам в гости мы — Красная Армия Советского Союза. Ваш Йосик Геббельс называет нас жидобольшевисткими ордами. Нам очень интересно узнать, как тут поживают сверхлюди, которые кричали, что Германия превыше всего, а они особая раса.

Славные доблестные берлинцы, расскажите нам, какие вы истинные арийцы, призванные повелевать всем миром. И как так получилось, что мы поставили вас на четвереньки и захватываем вашу столицу? Кто тогда мы? Почему ваш тысячелетний рейх кончился так стремительно?

Мы поняли почему. Вы забыли у нас разрешения спросить. За это будете наказаны.

Если ваша мечта побывать в Москве ещё не погасла, то я вас приглашаю. Для этого достаточно просто сдаться. У нас появилась традиция: всех, желающих войти в Москву с оружием в руках, водим на экскурсии по её улицам в составе колонн военнопленных.

Перехожу к новостям.

Берлин полностью окружён. Зееловских высот больше не существует вместе с вашими дивизиями, которые там находились. В небе над Берлином немецких самолётов нет. Если вы увидите «юнкерсы» и «мессершмитты», знайте, это трофейные самолёты, в которых сидят советские лётчики. Обещаю, я буду и дальше радовать вас хорошими новостями.

Южнее Шпандау открыт выход гражданским лицам через железнодорожный мост. Стрельбы и авиаударов в том районе по мирным жителям Берлина не будет. Предупреждение военным всех формирований, госслужащим и членам НСДАП: не пытайтесь воспользоваться переходом для бегства. Все выходящие будут тщательно проверяться работниками НКВД.

Напоследок скажу вот что: операция по оккупации Германии и взятию Берлина началась 22 июня 1941 года. И начали её вы.

Без уважения к вам — маршал Павлов.

Генерал Рейман отпускает адъютанта и продолжает тупо пялится на бумажку. Я не буду докладывать об этом фюреру, — он решительно комкает листок и бросает в мусорную корзину.

12 апреля, воскресенье, время 09:00.

Воздушный КП маршала Павлова.

28-ая армия вошла в Шпандауский лес. Вчера слегка ошарашенно поглядел, во что генерал Качалов превратил посмевший задержать его Гросберен. Короче, нет больше этого городка. Восточнее подходят передовые части Рокоссовского. Никитин изготовился к прыжку через Хафель. Зубья моих армий втыкаются в Берлин всё глубже и глубже. Пока Яшка с Борькой занимаются своей привычной работой, любуюсь повергаемой вражеской столицей.

В районе Моабита один за другим взмывают свечками в воздух и тут же уходят в «петлю» пешки. Парни отрабатывают бомбометание с кабрирования. Моабит бомбится вторые сутки без перерыва на приём пищи и сон. Ночью им не дают спать стаи У-2.

Это тоже средство давления на психику. Сознательно опускаю берлинцев в режим непрерывного кошмара. Они должны запомнить надолго вперёд. Хотя бы на пять-щесть поколений. Мне даже интересно, смогли бы сами выдержать такое. Кто-то точно не вынес бы.

Пару дней назад. Расположение одной из частей, выведенных с передовой на пополнение.

— Назовём его Иван Иванычем, — со смехом смотрю на чучело, полностью изображающее доблестного бойца Красной Армии.

Моя свита и бойцы всех рангов вокруг охотно поддерживают меня дружным хохотом. Не слышу в нём никакого подобострастия. Весь личный состав, от рядовых до генералов, находится в постоянной эйфории. Готовы ржать по любому поводу, даже по команде. Причём совершенно искренне.

— Саша, запиши его фамилию и проследи, — после команды адъютанту смотрю на комполка. — А вы, товарищ подполковник, представьте сержанта к званию старшины и к ордену Красной Звезды.

Так что очень скоро сержант Верещагин станет орденоносным старшиной.

Надо поощрять настолько замечательные инициативы. Мой Богданов тут же принимается за работу. Бойцы подробно рассказывают, как изготовили чучело, кинооператоры снимают на плёнку. Я планирую обязать все штурмовые группы иметь в своём составе «Иван Иваныча». Незаменимая вещь в бою. Высовывается такой «Иваныч» из окна, в него стреляют, наблюдатели засекают место выстрела, снайперы отрабатывают цель. При зачистке зданий очень удобно. Сначала «Иваныч» проверяет, есть ли кто в помещении. Если получает пулю, туда летят гранаты. Как бы ещё танк такой сделать?

Была идея и с танком. Трофейным «Тигром». Прицепить спереди бульдозерный нож, сверху жестяную крышу от бросков гранат и вперёд. Груда сгребаемого мусора впереди, включая противотанковые надолбы, играет роль щита от лобовых выстрелов. Но «изобретатели» не продумали защиту от флангового артиллерийского огня. А с борта даже «Тигр» пробить не проблема. Мы всё-таки попробовали. Неожиданно для меня «Тигр» прополз по улице Ландсбергер (восточная часть Берлина) целых полтора километра, пока его не остановили выстрелом в борт.

Всё равно запретил с этим баловаться. Теперь немцам знаком этот трюк, в следующий раз через триста метров остановят. А трофейных «Тигров» на ходу у нас мало. Только два осталось. И за каждый целый «Тигр» «уплачено» полновесной Звездой Героя.

Любуюсь разделываемым моими войсками Берлином дальше. Злые стайки истребителей и штурмовиков всех мастей кружат над городом, сшибая зенитные огневые точки.

— Блядский высер, ш-шайсе вандерблятт… — тихонько матерюсь сквозь зубы.

По характерному стилю и наличию прикрытия догадываюсь, кто летает в районе Штеглица. Хорошо, что хоть на Яке, а не на Аэрокобре, так любимой Василием. Паршивец неугомонный! К подвигам так и продолжает тянуться, а я волнуйся за него. Мне уже страшно не только потому, что он — сын Сталина, но ещё и вложенных усилий жалко. Пропадёт ведь всё! Ладно, не буду каркать, тьфу-тьфу-тьфу!

12 апреля, воскресенье, время 17:20.

Авиабаза 201 ИАП, восточнее городка Нейенхаген.

Здесь решил приземлиться. Мне кое-что сказать надо кое-кому.

Как всегда после долгих полётов с удовольствием проминаюсь ходьбой. До штаба чуть ли не километр надо идти, что просто здорово. Кому приходилось много часов подряд провести в машине, автобусе или самолёте, тот меня с полуслова поймёт. До самого штаба со мной только Саша, остальные благоразумно следуют дальше в столовую. Лётчиков кормят как бы ни лучше генералов.

Вот он! Прибежал на ловца! Резко останавливаюсь.

Из штаба вываливается пара молодых и бравых. Тот, что слева вроде Анохин, главный ангел-хранитель нашего советского принца. Кстати, сразу после войны и окончания его постоянного задания надо его как следует отметить. И повышением звания и хорошим орденом. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

— Привет, привет… — отвечаю на козыряние, — а ну-ка, отойдём в сторонку.

Что-то Вася глядит на меня совершенно безмятежно.

— Васенька, я тебе что говорил? — начинаю вопрошать невыносимо сладким голосом. — Какого хера я вижу тебя над Штеглицем? Ладно, ещё на Яке, а не на американке.

— Я там не летал… — тут Вася отводит глаза в сторону, — ну, сегодня…

Не понял. А кого я видел?

— А, товарищ маршал, это Анохин меня изображал. На Аэрокобру я его не пускаю, не хочу им так рисковать, а на Яке в самый раз, — Василий начинает торопиться. — Иногда летаю, чтобы не забыть, как за штурвал держаться…

Огромный камень бесшумно валится с моей многострадальной души.

— И кто это придумал?

— Э-э-э, ну… я придумал…

— Наконец-то! — набрасываюсь на Василия с объятиями. — Мальчик, да неужто ты, наконец, вырос! Неужели начал соображать!

«Стою на вершине я, счастлив и горд», — не уверен, что вспомнил точно слова поэта из эпохи Арсеньевича, он плохо стихи запоминает. Но отражает моё состояние точно.

Василий смущён. Когда освобождается от меня, рассказывает.

— После того интервью немцы перестали гоняться за Аэрокобрами. Изредка даже сам летал… — ловит мой осуждающий взгляд, — два раза всего, при передислокации! А мы, по приказу из штаба ВВС придумали пару схем атаки по крышам, освоили их и теперь чистим. Иногда вылетаю, как наблюдатель. В паре с Анохиным.

Это не только допустимо, а то, что нужно. Командирская работа, которую учится делать Василий. Не надо самому в гущу драки лезть, научи своих бойцов и управляй ими. Если финт с подставой вместо себя кого-то другого придумал я, — Вася только развил, — то способы выполнения поставленной сверху задачи разрабатывает сам. Или хотя бы участвует в их разработке.

Лучась довольством, иду в штаб, Вася по пути откалывается, идёт к своим друзьям. Его ещё учить и учить, но он начал, слава ВКП(б), он начал учиться!

13 апреля, понедельник, время 08:15

КП 100-й сд перед рекой Хафель, севернее Ораниенбурга.

Генерал Никитин.

Маршалу пришлась не нутру идея перепрыгивать реку в этом месте. Григорыч в своём репертуаре, не любит очевидных ходов, как он любит сказывать. Тож зараз 28-ая армия изображает движение на том берегу Шпрее. Меня прячут.

Шо у нас там?

А там, на том берегу творится ад и ужас. Над головой со свистом летят сотни ракет и сотворяют с тем берегом тот самый ад. И Григорыч мне ще обещал кое-что. Шо у нас в небесах? А, ось вони!

С неба спускаются нацеленные на реку парашютные купола. Сбросившие их тяжёлые бомбардировщики выстраиваются парами и уходят вверх и на восток. А дальше начинается фокус, который некоторые уцелевшие после них финны признали бы сразу.

Парашюты отцепляются, их уносит ветром на немецкую сторону. Непривычно белые огромные бомбы не взрываются, а будто лопаются, выпуская наружу клубы густого тумана. И вроде бы голубая жидкость растекается по мгновенно стекленеющей реке.

Через несколько минут на протяжении километра над рекой поднимается и клубится густой непроглядный туман. Вой летящих ракет стихает. Их заменяет свист крупнокалиберных снарядов. Над местом форсирования висит корректировщик, немецкая трофейная рама. Уничтожаются все засечённые огневые точки и просто подозрительные места.

Ещё через четверть часа туман начинает рассеиваться, ветерок потихоньку начинает его отгонять на немецкий берег. Этого тоже ждали. Несильного ветра подходящего направления. Рассеивающийся туман уже на том берегу начинают рвать с особенным ожесточением эрэсы от катюш.

Это чось творится? Гляжу в бинокль и родным очам не верю. Земля горит штоли?

Кто-то вбегает в блиндаж, тихо докладывает комдиву. Тот касается моего локтя.

— Товарищ генерал, толщина льда семь сантиметров. Можно начинать.

— Так зачинайте. Дистанцию тримайте… держите, — не всегда мой суржик понимают.

Огонь переносится вглубь, к реке спускаются цепи бойцов. Между бойцами не менее трёх метров, между цепями — десять. После пересечения реки подходят инженерные подразделения. Ледовый переход хорошо, а понтонный краше.

Когда к вечеру вслед за 2-ым стрелковым корпусом переправляется 17-ый мехкорпус, отсылаю шифровку маршалу о том, что Хафель успешно форсирован.

18 апреля, суббота, время 10:15

Шаргендорф (юго-западный пригород Берлина)

КП маршала Павлова.

— Ну и зачем Рокоссовский вас ко мне прислал? — с рвущимся наружу мужским интересом разглядываю скромненько сдвинувшую круглые коленки красотку.

Даже обычные женщины, многие из них, тех, что не заняты тяжёлым физическим трудом, после сорока выглядят очень неплохо. Некоторые прекрасно выглядят. А уж для актрис, у которых внешность рабочий инструмент, даже полвека ещё не старость.

Притушиваю в глазах нечто хозяйское, вдруг выпрыгнувшее откуда-то из совсем биологических глубин. Так человека власть и развращает. Слишком обильные и легкодоступные авансы получаешь. Хотя бы и в виде этой красотки. Знаю и она знает, если захочу — прямо здесь… не, здесь не удобно, но можно где-то уединиться. Не проблема. Возможно, именно этого и ждёт и уже готова.

Настроение у меня благодушное. Только что кончилось совещание, где проанализировали ход боевых действий. Суммарные потери опять около пятнадцати тысяч, но территорию у немцев отбили заметно больше, чем за первую неделю. По моим ощущениям, удельные потери, так сказать, на единицу площади, сократились не менее, чем на треть. Фокусы с горной пехотой, концентрированной бомбёжкой мест скопления вражеских войск, наверняка и «Иван Иванович» помог — всё это сказалось. Соотношение потерь с обеих сторон — один к трём, не меньше. В нашу пользу. Точно после победы посчитаем, но ощущения у меня такие.

Правильно я говорил. Оборона только тогда по-настоящему успешна, когда нападающий уничтожается. Разгромить нас немцы не могут, поэтому они обречены.

После совещания заглянул слегка озадаченный адъютант и привёл эту в высшей степени интересную даму.

Ольга Чехова. Эмигрировала в Германию в 1920 году. Бывает. Ортодоксальные комиссары со взором пылающим запросто обвинят её в шашнях с врагами и контрреволюционерами и отправят по этапу во глубину сибирских руд. А то и расстреляют.

Но я с женщинами не воюю. Рокоссовский её в Дрездене прихватил. Не сам, конечно, разведка постаралась. И чего интересно, при себе не оставил? Такой замечательный трофей… может, всё-таки себе забрать? Охо-хо, некогда, вот совсем некогда. Если только позже…

— Я не знаю, — женщина мнётся. — А может, вы меня отпустите?

— И куда вас отпустить? — мне тупо интересно. — Вся Германия, считай, под нами. Во Франции и остальной Европе — разруха. В Америку? Такой возможности у меня нет. Да и что вам там делать? Там вы просто не пробьётесь, вы уже не юная девушка, чтобы с нуля карьеру строить.

Чехова удручённо вздыхает.

— Нет, я не хочу уезжать из Германии. У меня здесь дочь. И внучка.

— И где они?

Про неё мой Арсеньевич слышал краем уха, а вот про детей мы ничего не знаем. Если её саму можно вернуть в Россию, то дочка…

— Дочь в Германии родилась?

— Найн… ой, извините, нет. В России. Четыре годика ей было, когда я эмигрировала.

Такой забавный и миленький у неё акцент. Нет, с моими планами перетащить её в Минск, в тамошний театр, пожалуй, ничего не выйдет. Хотя…

— А если вам всем переехать в Минск? Там есть театр, киностудия. Квартиру мы вам выделим сразу. Все ваши бытовые проблемы будут мгновенно решены. Фамилию придётся поменять, а может, и не придётся. Поглядим.

Женщина задумывается, а мои жеребячьи мысли, да простит меня Политбюро ВКП(б), улетучились без следа. Интересная и красивая, но бабушка. Хоть не по виду, но по статусу.

— Где ваши дети?

— В Вене остались.

Вена наша, так что никаких проблем не вижу для воссоединения семьи.

— А я смогу переехать в Германию позже?

Далась ей эта Германия! Совсем онемечилась?

— Трудно сказать, — решаю, что принуждать её ни к чему не буду. — Могу только предполагать. В течение лет десяти, наверное, сможете. Дальше не знаю. Могу пообещать, что замолвлю словечко. Как вы понимаете, я — не последний человек в СССР.

Замолвлю, — это я скромничаю. Скорее, прикажу.

Подумав пару часов, уже после обеда, Чехова соглашается. И я запускаю машину. В Вену, нашему коменданту, посылается запрос на доставку дочки и внучки Чеховой, им выдаются сопроводительные документы и всех отправляют в Минск. Под ответственность уже гражданских властей и под моей протекцией.

Тоже трофей. Пусть и уедет потом, но некий заграничный флёр в Минском театре теперь будет. И останется после её отъезда. Оно сразу не выветривается. Так, Марику Рёкк надо найти…

15 апреля, среда, время 19:00

Побережье Нормандии.

К пляжу спускается цепочка немецких солдат. Изрытый взрывами песок густо усыпан телами в серо-зелёной форме. Недалеко от берега полузатопленные десантные катера. И дым из корабельных труб уже на линии горизонта.

Раздаются выстрелы. Солдаты танкового корпуса СС жалости не знают. Хотя это можно посчитать актом милосердия. Немногие из слабо шевелящихся американских солдат способны выжить даже при наличии квалифицированной медицинской помощи.

Дерзкий десант англо-американских сил на побережье не удался. Слишком мало сил было собрано. С большой кровью отвоёванный плацдарм ликвидирован кинжальным танковым ударом. Не все «Тигры» были на восточном фронте.

26 апреля, воскресенье, время 16:50.

Небо над Берлином, воздушный КП маршала Павлова.

Территория осаждаемой немецкой столицы напоминает пятачок. Довольно жалкого размера. Не больше десятой части городской территории. Пару дней назад снова перегруппировались, потому что сопротивление странным образом не спадает, а вроде даже нарастает. Несмотря на ужасные потери, концентрация войск даже увеличивается. Площадь уменьшается быстрее, чем количество защитников.

Но я здорово придумал. Дал им передышку примерно на полторы суток. Полагаю, этого времени им должно было хватить, чтобы перевести дух и осмотреться вокруг. Они должны увидеть, во что превратилась их столица, в каком кошмаре они живут и сражаются. Скольких друзей, боевых соратников и просто знакомых уже нет, а те, что остались, изранены и еле живы. Им надо вспомнить, как выглядит небо, с которого на них с ужасным воем не пикируют бомбардировщики.

То есть, им надо как бы проснуться. Проснуться и ужаснуться.

Да и нам надо дыхание перевести. Санитарные потери почти в девяносто тысяч это уже и нам больно. Двести танков сгорело… ну, почти. Штук восемьдесят из них в ремонте.

Только недавно узнал, что попытка англо-американцев высадиться на континенте провалилась. С кровавым треском. Тут Гитлер нам подыграл. Надо было позволить союзникам открыть второй фронт и быстренько им сдаться. Не проявил Адольф хитроумности. Нам же лучше.

Причём узнали мы из сообщений немецкого радио. В сводках Совинформбюро не было. И Москва до нас не доводила. Видимо, исходя из того, что обстановка осталась без изменения. Вот если бы удалось, тогда да, пришлось бы учитывать. Или полагая, что мы сами знаем. Разведка-то эфир фильтрует непрерывно.

— Чего⁈ — в голосе Яшки слышится недоумение.

Обращаю взгляд на связисту, чем-то удивившего моего суперкорректировщика. Тот растерянно пожимает плечами.

— Батарея отказывается вести стрельбу. Командование запретило.

О, как! А я кто?

— Твои тоже, — другой связист уведомляет Бориса, что его команды также не проходят.

— Немцы белый флаг выбросили, — первый связист первым и выясняет, что случилось.

— На базу в Карлхорст, — командую лётчикам. Это чуть ли единственная авиабаза уже в черте города. Да, война войной, но мы понемногу осваиваем территорию.

По пути извещаю Рокоссовского и Голубева, куда направляюсь. Карлхорст на границе их зон ответственности.

Спустя два часа.

Чудом почти уцелевшее здание в Карлхорсте.

Сидим в самом большом помещении. Со мной Рокоссовский, Климовских, Голубев, Богданов. Решил, что пока хватит.

Входит группа немецких генералов, приветствуют нас. В знак ответного приветствия встаём, садимся. Гостям сесть не предлагаем. Да и некуда. Пусть постоят, они сейчас в общем звании просителей.

Взаимно представляемся. К нам прибыли Карл Дёниц, Альфред Йодль, Фридрих Ольбрихт, Гельмут Рейман и группа сопровождающих офицеров, оставшихся за порогом.

— Кто глава вашей делегации? Мой немецкий вам понятен?

Испытываю лёгкое ехидство по отношению к своим генералам. Вот и экзамен по немецкому для вас. Уверен только в Богданове и Климовских.

— Понятен, господин маршал, — отвечает Дёниц. — Глава делегации и немецкого правительства — я. Адольф Гитлер, Йозеф Геббельс и Генрих Гиммлер застрелились пять дней назад.

Мои генералы начинают шептаться, меня не удивляет. Хотя за Гиммлера не уверен, в иной истории он глупо попытался бежать.

— И с чем вы к нам прибыли, господин адмирал?

— Мы прибыли, чтобы обсудить условия капитуляции.

Ну, вот и всё. Слышу от своих соратников общий выдох. Слово «капитуляшьон» понятно всем. Война закончена. Почти. Наверняка найдутся железно упёртые. Бреслау, к примеру, ещё держится. Хотя больше из-за того, что мы не давим по максимуму. А зачем? Сейчас Дёниц отправит всем приказ сложить оружие, и все сдадутся. А кто нет, сами будут виноваты.

— Одно вам могу сказать точно, господа. Примем только безоговорочную капитуляцию. На это Сталин точно согласится. На другие варианты вряд ли. Но я могу вам рассказать, что мы сделаем, заранее…

Они всё подписали. В два часа ночи. Я им наплёл, что имею от Сталина полномочия утвердить только безоговорочную капитуляцию. Они ж проверить не могут.

Окончание главы 21.

От автора.

Мой экспериментальный проект «Стиратель» (https://author.today/work/344789). Средневековое дарк фэнтези в обрамлении городского фэнтези. Приключения целителя в двух мирах.