Отступление

Глава 22

Майор Гуревич десантником стал по призванию, а вот разведчиком - что называется оказался 'от бога'. Но, вопреки таланту, на удачу он никогда не полагался - ведь все ошибки, промахи, неудачи ощущал особенно ярко. Словно скрежет металла по стеклу в разгар Девятой симфонии. Потому, в отличие от подавляющего большинства самородков майор не желал бронзоветь, окукливаясь в теплом дурмане самообмана. Раскрыв и отточив до автоматизма различные полезные навыки, Гуревич продолжал совершенствоваться, упрямо и целеустремленно развиваясь. Именно это похвальное рвение позволило Рустаму уже к тридцати пяти годам стать во главе элитной разведроты знаменитой 'звездной' 137-й гвардейской бригады.

И вот теперь, перебираясь ползком по схваченной морозом, обледенелой земле, утопая в снегу, майор Гуревич не испытывал особого дискомфорта. Безусловно, он оставался человеком и ничто человеческое ему не было чуждо. Однако сила воли и постоянные тренировки позволяли притупить чувства и снизить до минимума негативные последствия. Умение вовремя абстрагироваться от происходящего - великая вещь.

Кроме того, не забыть никак, что игры кончились. И впереди не учебный полигон, даже не отчаянная диверсия в глубоком тылу противника. Ставки взлетели до небес: так или иначе - началась война. И от его, обычного, даже заурядного майора, в том числе зависит судьба всей бригады. А может и гораздо большего - кто знает?

Рустам уже давно вышел из пуберантного возраста, без лишних мучений оставив за спиной максимализм и ненужное геройство. Эти качества для профессионала недопустимы. Секундная слабость станет ценой его жизни, жизней подчиненных и, что самое главное, невыполненным заданием. А последнего - самого опасного - допускать нельзя. Попахивает, конечно, пафосным выпендрежем. Но бывает и так, что кроме как высоким слогом, изрядно натерпевшимся от измельчавшего человечества, не сказать.

Так или иначе, но, руководствуясь этой нехитрой логикой, Гурвич сознательно воспитывал в себе хладнокровие, рассудительность и некоторую душевную черствость. Снимая таки образом чрезмерную возвышенность образа. Геройство и лихачество - это для десантников. Они могут себе позволить и жалость, и безрассудство. Рустам же нет, не может. Если надо - пройдет мимо раненного, мимо нуждающихся в помощи. Жестоко? Да. Но необходимо.

Вот и сейчас, с непреклонностью многотонного катка полностью подавив эмоции, майор шел на острие. Самый опытный, словно матерый волк - нюхом чующий опасность, Гуревич всегда старался выйти к объекту одним из первых. Так проще обдумать план действий и упредить потенциальные неприятности. А уж неприятности и неожиданности - это всегда пожалуйста. Такого, чтобы всё без сучка, без задоринки прошло, пожалуй, и не упомнить. Пускай первая цель кампании всего лишь разведать обстановку - не бог весть что, - однако даже в мелочах не хочется допускать небрежности.

Первым Гуревич отметил для себя отсутствие электричества. На армейских складах еще работали дизельные генераторы, однако поселок и железная дорога казались вымершими. Только рассвирепевшая вьюга то замирая, утаиваясь, то вновь стервенея металась вдоль пустынных улиц. Да лишь изредка пробегал по стеклу сиротливый отблеск живого огня и тут же скрывался, тонул в кромешной темноте.

Увы, но Пыть-Ях не был ни районным центром, ни даже поселком городского типа. В плане прояснения оперативной обстановки ловит тут было абсолютно нечего. Тут скорее следовало бы наведаться на расположенную близь Сургута - на острове посреди Оби - радарную станцию 'Тура'. Тем более, что там же располагался один из узловых центров районной сети наблюдения и управления космическими полетами...

Волевым усилием Гуревич оборвал вредные измышления. Абстракция абстракцией, но сейчас нужно делать дело, а не гадать на ромашке. Кроме того, никто не отменял категорического приказа добыть транспорт - раненые-то ждать не могут. Тем более что база - вот она: дойти десяток шагов до опушки и ещё с полкилометра по открытому пространству. Тем более что, судя по размерам и характеру построек, интересного здесь может быть очень даже много. Рассудив для себя, что первым делом стоит в сложившихся обстоятельствах исполнять дотошно единственно верный приказ Геверциони наведаться в гости к коллегам, Рустам приостановился, дожидаясь своих.

Когда последние бойцы подтянулись, Гуревич наскоро разъяснил план действий. Как и ожидалось - рисковый, даже нахальный. В итоге решили, что сам майор вместе с отрядом из восьми человек в открытую направится к складам. Задача остальных - обеспечивать прикрытие.

Безусловно, подобные методы претили холодному рационализму Рустама, однако силовой вариант был неприемлем, а время поджимает. Мягко говоря стучится костлявой пятерней по шлему точно в темечко. Вот так, скрепя сердце, пришлось пойти на сделку с совестью.

В итог разведчики как ни в чем не бывало вышли из лесного массива и спокойно направились к воротам склада. Эдакой экстравагантной до неприличия туристической группой. Немногочисленная охрана от подобного нахальства онемела. На что и был расчёт. Единственное, о чем искренне мечтал Гуревич - так это чтобы у задерганных бойцов не сдали нервы. В общем, человеческий фактор как всегда - самое слабое место плана. Ибо немудрено. Света нет, связи нет - а если есть, то что они там наслушались? Вокруг национальное бедствие, если ещё не военное положение.

И тут десяток бравых парней в зимних маскхалатах выходит из леса, игриво бряцая оружием. А затем, как ни в чем не бывало, преспокойно направляется на КПП режимного объекта. Со стороны это выглядело как чистое издевательство. Или даже извращенная попытка самоубийства. Рустама аж передернуло, когда представил себе процессию со стороны. Передернуло потому, что будь он на месте старшего на объекте - у наглецов бы ещё метров десять-двадцать тому случился бы острый приступ непереносимости свинца. Сопровождаемый мучительным летальным исходом. Но, увы, надо идти. Ведь, если все сложится нормально, такая наглость при знакомстве может сыграть на пользу.

Кроме того, Гуревич не был бы собой, если не оставил бы охраны на всякий случай. Для страховки предварительным контрударом. Исходя из банального рационализма, жизни и здоровье своих людей (как и личные, впрочем) он ценил значительно выше неизвестных со склада. Хреновая, конечно, политика, с душком. Но как иначе сейчас? Конечно, снайперам дан приказ избегать огня на поражение - всё ж таки свои. Но тут уже очень тонкая грань будет. Впрочем, при всей личной жалости и душевным терзаниям по этому поводу, Гуревич с ледяным спокойствием моментально бы отдал такой приказ, буде возникла необходимость.

Размышляя так, Рустам вместе с подопечными продолжал расслабленно, с некоторой ленцой иди вперед. Караульные на башнях тихо млели от подобной наглости. Даже прожекторами неизвестных не провожали. 'Будь моя воля, я бы вас на плацу до полусмерти загонял!' - негодовал Гуревич, будучи по натуре педантом и перфекционистом: 'Прощать подобную безалаберность можно противнику. Но ведь здесь-то свои! А если бы их вместо нас боши[30] или самураи[31] ?' Внутренне сокрушаясь, что розги отменили века два назад, Рустам продолжал отмахивать шаги. Сохраняя при этом на лице вполне естественную гримасу беззаботности.

Наконец, когда до ворот оставалось метров сто, последовала долгожданная реакция. Началось все с офицера, случайно вышедшего из казармы. Судя по задерганному виду, был он здесь если не один, то близко к тому - без отдыха и продыху. Увидев нахально шагающих разведчиков, лейтенант на пару секунд буквально застыл на месте. На побледневшем лице жили только глаза. Пытаясь то ли прогнать видение, то ли окончательно проснуться, офицер остервенело моргал. Наконец здравый смысл победил. Далее Гуревич не без удовольствия отметил, как, оглашая ночную тишину заковыристым матом и завывая надсадно сиреной атомохода, лейтенант буквально взлетел на вышку, по пути раздавая подчиненным пинки и подзатыльники.

'Хотя бы один толковый... И то хлеб. Будет с кем переговоры вести...' - подумал про себя Рустам. Чтобы не нервировать и без того находящегося на взводе офицера, Гуревич дал своим приказ остановиться. Не торопясь, как можно небрежней, он достал из кармана на поясе пачку сигарет.

Лейтенант между тем закончил словесные изливания и сосредоточился на гостях. С постыдным запозданием лучи прожекторов наконец схватили в перекрестье неизвестных.

- Эй, психи! Вам что, жить надоело? - раздался с вышки раздраженный выкрик.

- Не кипятись командир, - доброжелательно проорал в ответ Гуревич, сжимая в пальцах незажженную сигарету. - Мы по-простому, в гости к тебе зайти хотели.

- Точно, психи - больше для себя уточнил лейтенант. - А больше вам ничего не надо? Ключи от квартиры, например?

- Нет. Нам бы у костра погреться, - съязвил Рустам.

- Пароль, иначе буду стрелять, - подумав, выдал лейтенант. И многозначительно добавил. - Считаю до трех.

- Ну до чего же ты нервный, дядя! Нету у меня пароля. Забыл, - решил 'обидеться' Гуревич.

- Это как? - удивился такой постановке вопроса неизвестный лейтенант. Но сразу же взял себя в руки. - Кончай самодеятельность, контра! Здесь тебе не КВН! Руки вверх!

- Вот чего тебе надо? - продолжил валять дурака Рустам. - Шли себе, никого не трогали...

- Сам дурак - раз пароль не знаешь. Военное положение. Я тебя вообще прямо здесь могу застрелить Чисто как вероятного противника.

- Ах вот так? - витийствовал майор на публику, изображая обиду и праведный гнев. - Да будь мы контрой - на черта нам ваш склад бы сдался?! Особо ценные портянки красть?! Или чертеж подшипника пятого размера?! Да мы бы твоих сонных тетеревов в блин бы раскатали давно!

- Ты того... Это! А ну потише... - лейтенант сник под напором, но все еще пытался бороться за лидерство.

- Да ты мне еще рот будешь затыкать?! - негодовал Гуревич. Мы тут идем, как у себя дома, а твои орлики ни 'здравствуйте', ни 'до свиданья'! Мухи осенние! Или может у тебя здесь профилакторий для таких? Да будь мы шпионами - даже мараться бы не стали! Распустились, черт побери!

- Кто бы еще кого раскатал, - со значением вставил лейтенант.

- А есть сомнения? - ехидно поинтересовался Рустам.

В это же мгновенье на вышке моргнула короткая вспышка, прозвучал тихий хлопок. Оглядываясь по сторонам, Гуревич про себя молился - лишь бы не сдали нервы у его людей. Но обошлось, слава богу, без кровопролития. Вначале Рустам было решил, что вообще это был не выстрел, а какая-то бутафория. Но внезапно его взгляд натолкнулся на сигарету, что по-прежнему продолжал сжимать в пальцах. Она тлела редкими алыми искорками.

- Однако, павлины... - пробормотал майор, делая глубокую затяжку. Затем добродушно крикнул. - Неплохо, Ворошиловский стрелок. Ну так как - пустишь на огонек или мы здесь до утра будем дискуссию продолжать?

- Ладно, арестую вас, пожалуй... - снизошел лейтенант. - Входите по одному, руки на виду, оружие на землю.

- Может тебе еще и сплясать? - сострил Гуревич, но оружие все-таки аккуратно положил. Предварительно бросив на землю брезентовый плащ. - Бюрократ!

- Сам дурак! - повторил с вышки обиженный голос.

- Только с оружием аккуратней, пехота! Ценная вещь...

- Ты еще поговори... - многозначительно погрозил лейтенант.

- Ну-ну... - ухмыльнулся про себя Гуревич, затянувшись в последний, и отбросил щелчком тлеющий у самого фильтра окурок.

Глава 23

Мимоходом глянув на часы, Рустам с удовлетворением отметил - все идет по плану. Мощные армейские грузовики с утробным рычанием шли вперед, безжалостно перемалывая снег метровыми колесами.

- Ты вообще понимаешь, что делаешь? - примолкшего было лейтенанта вновь потянуло на увещевательные беседы. - Это же подсудное дело! Трибунал!

- Спокойствие, только спокойствие, - легкомысленно бросил Гуревич. Легкими, точными движениями он уверенно бросал многотонную машину из стороны в сторону, чудом избегая столкновения. Мощные фары лихорадочно мельтешили, превращая мир вокруг в сплошную какофонию светотени. - Сейчас еще с километр осталось. Дальше выедем на лед - там будет полегче.

- Это же мародерство! Нет!! Это самый настоящий мятеж! - не унимался трофейный офицер.

- Не согласен. Скорее, вынужденная мера в боевой обстановке. Вызванная обстоятельствами непреодолимой силы. Видишь как важно уметь грамотно формулировать?

- Да... Это ты на суде расскажешь - хмуро кивнул лейтенант. И тут же обреченно добавил. - Расстреляют тебя... И меня...

- Соберись. - воззвал к достоинству пленника Гуревич.- Ты же офицер. И вообще, надо было нас еще на подходе самому расстреливать, раз такой умный.

- А помогло бы? - закономерно возразил лейтенант.

- Логично - признал Рустам. - Да, не повезло тебе.

- То-то и оно - обреченно вздохнул пленник...

Слова эти были абсолютно справедливы. Однако при том решение впустить разведчиков на территорию склада оказалось самой роковой ошибкой. Сродни тому, чтобы беззащитные ягнята открывали створки ворот матерому волку.

Оказавшись внутри, Гуревич решил брать быка за рога.

- Лейтенант, у вас здесь грузовики есть? - беззаботно спросил Рустам. Выражение лица при этом было сохранял совершенно безразличное - словно приятеля спрашивал о погоде. - Хотя бы штук шесть? Лучше - восемь.

- Восемь? - рассеяно уточнил спустившийся с вышки офицер. На пару секунд он задумался, что-то подсчитывая в уме. - Нет, восемь не наберется...

- Ну ладно. Давай сколько есть... - снисходительно махнул рукой Куревич.

- Ты... - до лейтенанта внезапно дошла абсурдность происходящего. - Молчать! Здесь тебе что - универмаг?!

- Нет, конечно, - кивнул Рустам. - Откуда у нас такие деньги? Мы так возьмем...

От подобной наглости лейтенант опешил, не найдя достойного ответа. Несколько секунд он просто стоял, хватая ртом воздух и выпучив глаза, словно выброшенная на берег рыбина.

- Прости, конечно, что так неожиданно - без предупреждения. Позвонить не могли. А нам очень надо. Очень. И, желательно, - как можно скорее...

Офицер между тем наконец взял себя в руки. Пускай момент был давно упущен, все же лучше поздно, чем никогда.

- Рота-а! Ог-хрм...! - увы, закончить приказ он не успел.

Сорвавшись с места - без единого лишнего движения - Рустам за секунду преодолел разделявшие их десяток метров. Оказавшись вплотную, майор незаметно ткнул лейтенанта в солнечное сплетение. Дыхание местного ротного перехватило и слова комом застряли в горле.

- А? - только и смог он выдавить, с удивлением глядя внезапно выросшему рядом словно из-под земли разведчику прямо в глаза. И столько было в этом искреннего непонимания и наивной, детской обиды, что Рустам невольно улыбнулся.

- Спокойствие, бойцы! - воззвал майор к караульным. Гулкие щелчки предохранителей и лязг затворов не способствовал мирному развитию дипотношений. А именно на такой исход Гуревич искренне уповал.

- Спокойно! - с напором повторил Рустам. - Сейчас вам лейтенант все подтвердит.

- Не делай глупостей, - шепнул на ухо офицеру. Указав взглядом на стоявших неподалеку караульных. По запорошенным снегом шинелям бегали красные точки лазерных прицелов - Разве тебе своих людей не жалко?

- Не стрелять! - как можно отчетливей крикнул лейтенант. От нервов и перенапряжения связок начался приступ удушливого кашля. Бойцы же приказ поняли верно - это Гуревич понял по глухому лязгу предохранителей. Хищные стволы автоматов вновь смотрели в землю.

- Вы вообще кто? - отдышавшись, прохрипел лейтенант. - С Луны, что ли, свалились?

- Нет, с гусеницы! - огрызнулся майор. - Да свои мы, свои! Аварийная посадка - нужен срочно транспорт: раненых перевозить. Вот мы и пришли... Одолжить.

- А по-человечески нельзя было? - возмутился лейтенант, ощутив, что угрозы собственно, нет никакой.

- Ну ты гений! Может еще запрос было оформить за три дня? - хмыкнул Рустам. - В общем так, лейтенант. Нам нужны грузовики, бензин, лекарства и продовольствие.

- Ты чего?! - возмутился офицер неумеренным аппетитам, с лихвой перекрывавшим даже непомерную наглость. - Может еще и склады все подчистую выметешь?

- Дорогой товарищ... - постепенно теряя терпение, дружелюбно произнес Гуревич. В такие моменты, когда душевное равновесие начинало пошатываться, он казался внешне еще более спокойным и рассудительным. Часто это обманывало окружающих, до последней секунды не подозревавших о грядущем взрыве. Лейтенант же оказался одним из немногих, кто способен различить сквозь маску истинные чувства Рустама. - У нас здесь не штаб и не канцелярия. Здесь война, знаешь ли, и там сейчас люди гибнут. Так что сворачиваем временно дискуссию.

Понимая, что остановить хмурых десантников не удастся, лейтенант примирился с судьбой. Вначале он попытался потребовать документы, чтобы занести данные в архивные книги. На это Гуревич ответил неподдельным удивлением, покрутив пальцем у виска. Бессильно глядя на разведчиков, деловито обживавших желанные грузовики, офицер совсем пал духом. Но, взяв себя в руки, решил стоять до конца. Понимая, что от Гуревича ничего не добьешься, он потребовал встречи с начальством.

На это Рустам лишь добродушно кивнул. И вот теперь лейтенант трясся по кочкам и ухабам, пребывая в полной неизвестности по поводу своей дальнейшей судьбы.

- Да ты не переживай... Как тебя, кстати?

- Куревич, Никита... - рассеяно ответил лейтенант.

- Ты смотри! - удивился Рустам. - Почти однофамильцы. А я Гуревич Рустам. Будем знакомы. Так вот, Никита, плюнь! Эти же грузовики с припасами именно на случай войны и стояли. Так что мы их по прямому назначению используем. Не солить же их там в самом деле!

- Плюнуть? Это то есть как? - растерянно возразил лейтенант.

- Слюной, - любезно пояснил Рустам.

- Легко сказать... А я как представлю себе, что со мной инспекция сделает - повеситься хочется.

- Ты эти вредные мысли брось, - решительно осудил лейтенанта Гуревич. - Советский офицер так думать не может. Если так боишься инспекций, скажи что враги разбомбили склад и все сгорело. Или там стихийное бедствие! Внезапное наводнение! Отправили бойцов на помощь мирному населению, но машины сорвались в пропасть на узкой горной дороге? Звучит же!

- Ну ты простой, как три рубля! - возмутился Никита.

- А если серьезно, то я уже говорил: плюнь на это дело. Ты что, всерьез думаешь, что кто-то теперь будет твой склад инспектировать? Проснись! Война началась! Не до бюрократических глупостей.

Кстати, это твое дело, но я бы на твоем месте лучше раздал хотя бы часть продовольствия, медикаментов и горючего людям. А то сидишь, как собака на сене - что вокруг творится не замечая.

Не найдя, что ответить на справедливое по-сути замечание, лейтенант насупился и замолчал. Гуревич безразлично взглянул на попутчика и, как ни в чем не бывало, продолжил маневрировать. До конца поездки оба не проронили больше ни слова.

Глава 24

Утопая по колено в снегу, десантники упорно брели вперед. Преодолевая усталость, мерно чеканя шаг, шла к победе маленькая армия. Щурясь от беспощадно хлеставшей по лицам вьюги, бойцы лишь сильнее стискивали зубы, лишь злее разгорался в их сердцах праведный гнев. Жалобно хрустит перемалываемый подкованными подошвами лед, гудит, беснуясь, необузданный ветер. А вокруг - только темнота: ни огонька, ни отблеска на много километров. Только укрытая белым покровом земля, только хищные зубцы хвойного леса угадываются сквозь вьюжную белесую занавесь.

- Алексей Тихонович, - перекрикивая метель, обратился Геверциони к Лазареву. - Как по вашим расчетам - далеко еще до места встречи?

- Около двух километров... - ответил полковник, пристально окинув взглядом окрестности. - В любом случае мимо не пройдем. Тягач - машина грозная. Даже если не по свету фар, так по рычанию легко отыщется.

- Хорошо, - кивнул Геверциони. - Раз с этим проблем нет, передайте по цепочке приказ проверить самочувствие бойцов. В случае необходимости немедленно обращаться к медикам. И учтите, чтобы без лишней бравады - мне здесь такие 'герои' не нужны. Проверю.

- Есть, - отрывисто козырнув, ответил Лазарев, а затем развернулся и быстро скрылся за снежной пеленой.

Генерал по-прежнему шел впереди, возглавляя колонну. Чуть позади был его импровизированный штаб, а точнее - большая его часть: Ильин, Фурманов и Чемезов. Остальные старшие офицеры сочли разумным на марше остаться вместе с подчиненными - и в этом Георгий их полностью поддержал. Алиса же предпочла остаться с медиками на месте посадки: ведь лишь от силы четвертая часть от общего состава эскулапов выступила на марш, сопровождая легкораненых. В конце концов, она была профессиональным врачом-хирургом, имела богатый опыт работы в полевых условиях. Да и лишняя пара глаз для наблюдения за полковником Гольдштейном не помешает. Благо, отказаться от услуг капитана Камерун доктор не мог - иначе его забота о раненных выглядела бы крайне сомнительно. Выслушав предложение Алисы, Геверциони разрешил ей остаться. Сейчас, на марше, он вспоминал эту сцену с видимым удовольствием...

- Ты там проследи за нашими адмиралом и доктором, - наигранно-строго напутствовал тогда девушку Георгий. - Только не увлекайся.

- Спасибо! - обворожительно улыбнулась Алиса. - Разрешите идти, товарищ генерал?

- Разрешаю, товарищ капитан, - проигнорировал остроту Геверциони. Но, когда Алиса было собралась бежать, ехидно крикнул вдогонку. - Ты с мужем не забудь поговорить, вертихвостка!

От неожиданности девушка запнулась и потеряла равновесие. Пару секунд она ещё удерживалась на ногах, активно размахивая руками, но затем все же сверзилась в сугроб. И все таки подобная мелочь не могла испортить хорошее настроение. Как ни в чем не бывало, Алиса элегантно поднялась с земли, небрежно отряхивая снег с полушубка. На чуть тронутом холодом лице проступил алый румянец, а в глазах сверкнули лукавые хитринки.

- Один-один! - признала девушка и задорно рассмеялась.

- Нет, - решительно возразил Геверциони, довольно ухмыляясь. - Я же тиран, деспот и самодур. Да ещё и твой начальник. Как минимум три-один!

- Ни за что! Вы использовали запрещенный прием! Кроме того, разве мне не положена фора? - невинно поинтересовалась Алиса. Затем, тут же, не дожидаясь ответа совершенно по-детски показала язык и убежала.

- Вот чертовка! - Георгий восхищенно цокнул языком, глядя ей вслед. А затем добавил про себя - Ох и несладко тебе будет с ней, Роберт...

Внезапный окрик шедшего неподалеку Фурманова отвлек генерала от воспоминаний:

- Георгий Георгиевич, впереди шум двигателей! - как всегда собранный, напряженный, словно пружина, готовая в любой момент выстрелить, Юрий моментально оказался рядом. Сорвав с плеча автомат, передернул затвор и решительно заслонил правым плечом Геверциони.

- Вам лучше отойти на берег, под защиту деревьев. - не оборачиваясь, проговорил полковник.

- Лазарев! Внимание на двенадцать часов! Всем укрыться! Приготовиться открыть огонь по команде! - Георгий прекрасно понимал, что вряд ли впереди ждет опасность. Уж больно знакомо рычали двигатели родных армейских 975-х УРАЛов. Но только не раз уже ему приходилось воочию убеждаться, как дорого обходилось легкомыслии в подобных ситуациях. Кровавая цена ошибок навсегда осталась в памяти - и повторения подобного Георгий не хотел. Лучше лишний раз поберечься - не рассыплешься.

Десантники, пускай замерзшие и уставшие, навыков не забывали: едва заслышав зычный крик полковника, бойцы за пару секунд очистили фарватер скованной льдом реки. Раз два - и вот вокруг тишь да гладь. Укрывшись в прибрежных сугробах, припорошенном снегом кустарнике, за частыми деревьями, они замерли, держа наготове оружие и вслушиваясь в ночь.

Далекий шум нарастал, постепенно превращаясь в грозный, надрывный рев. Прорезавшийся сквозь молочно-серую пелену метели, свет фар метался по сторонам, выхватывая из тьмы мрачные силуэты деревьев. Наконец, через пару минут рядом с головой колонны остановился караван тяжелых грузовиков. Как только машины остановились, тут же погасли фары и затих шум двигателей. Кому как не предусмотрительным разведчикам было помнить о маскировки. Хотя, конечно, маскировка и многотонный тягач в ночном лесу...

Водительская дверь головной машины распахнулась и на землю спрыгнула темная фигура. Отвыкший от темноты взгляд Геверциони еще не вернул былую зоркость - потому генерал смог разглядеть только размытые контуры силуэта.

Юрий же сориентировался быстрей - едва заметив вдалеке первые лучи света, он тут же крепко зажмурился. Далее, полагаясь только на слух, полковник выжидал, пока грузовики подъедут ближе. Кроме того Юрий был уверен, что на другой стороне его подстрахует Чемезов. Как и множество других, тактика действия в подобной ситуации была у них отработана до автоматизма.

Едва услышав, что двигатели заглохли, Фурманов немедленно открыл глаза. Перекрестье прицела тут же поймало находившихся в кабине первого грузовика людей. Когда водитель открыл дверцу и спрыгнул, Юрий, как ближний из пары, повел ближнего, оставив Роберту пассажира.

Неизвестный прошел пару шагов от машины, потянулся до хруста, заразительно зевнул. Пару раз скребнув ногтями по заросшей щетиной щеке, он выкрикнул:

- Здесь майор Гуревич. Прибыл с эскортом. Прошу принимать товар лицом... - затем, внезапно устремив взгляд прямо на генерала, козырнул и ехидно произнес. - Здравия желаю, товарищ генерал-майор. Ваше приказание выполнено.

Юрий внутренне похолодел, поразившись нечеловеческой проницательности разведчика. В отличие от замершего на открытом месте Гуревича, они вместе с Геверциони вполне умело укрылись среди густого кустарника на берегу. Увидеть их со стороны было нереально. Это даже если не брать в расчет, что майор-то точно должен быть ослеплен от света фар.

Георгий же времени на рефлексию тратить не стал. Спокойно поднявшись на ноги, генерал как ни в чем не бывало вышел на лед.

- Отличная работа, майор, - одобрительно кивнув, похвалил он Гуревича. - Не было проблем?

- Благодарю, Георгий Георгиевич. - Рустам козырнул и невозмутимо продолжил доклад. - Всего прибыло шесть машин. На всякий случай в кузовах резервный запас топлива, медикаменты и припасы. Разрешите выгрузит продовольствие и отправлять?

- Разрешаю. Алексей Тихонович, - обернувшись, прокричал Геверциони в темноту. - Выдели бойцов под разгрузку.

- Товарищ генерал, - деликатно напомнил о себе Гуревич

- Да, майор, я слушаю.

- С нами по собственному желанию прибыл лейтенант Никита Куревич, комендант военного склада. Полагаю, он может сообщить важные сведения, касающиеся обстановки. Свои наблюдения наш отряд предоставит после возвращения.

- Отлично, согласен майор, - ответил Геверциони. Благодарно пожав майору руку, он приказал: - Пригласите лейтенанта ко мне, а сами после разгрузки полным ходом следуйте к месту приземления.

- Есть, - ответил Рустам. Козырнув, майор лихо развернулся на каблуках и легко побежал к своим людям. На пути он заметил хмурого Фурманова. Тот исподлобья глядел себе под ноги и задумчиво перебирал пальцами по пластику приклада. Услышав шаги, полковник оглянулся на звук.

- Ничего сверхъестественного, - моментально понял причину суровости Рустам. - Вас следы выдали. Зная генерала, я предположил, что он будет впереди всех. Оставалось только выбрать правильную сторону.

Помолчав секунду, майор добавил с улыбкой: 'С ней я просто угадал'.

- Что ж... - задумчиво протянул Фурманов. - Без удачи в нашем деле тоже нельзя...

Затем Юрий перекинул автомат за спину и подошел к Рустаму.

- Спасибо за науку, - сказал полковник, протягивая Гуревичу открытую ладонь.

- Будем живы - сочтемся, - серьезно ответил майор, отвечая на рукопожатие...

Глава 25

Если кого и ожидал увидеть перед собой Никита, то уж точно не генерала НКГБ. Сначала лейтенант решил, что ошибся. Действительно, откуда ночью в глухой тайге взяться 'чекисту'? Затем не на шутку струхнул - уж больно походили события последних суток на внеплановую, мастерски завуалированную проверку. Если с утра страна относительно беззаботно жила предвкушением грядущих эпохальных маневров, то для армии ожидание было напряженным до предела. В соответствии с инструкциями генштаба всем подразделениям предписывалось поддерживать боевую готовность на случай внезапной агрессии, но при этом не поддаваться на провокации.

Кроме того, строжайше предписывалось выполнять действия международного права и договоров. А это значило среди прочего и невозможность как разворачивать мобильные ракетные комплексы, так и просто занимать подготовленные укрепления на приграничных рубежах. Нарушение этих правил в глазах всего мира автоматически приравнивалось к объявлению войны.

Потому и приходилось с одной стороны постоянно поддерживать готовность подразделений вступить в бой, а с другой - не допустить роковой ошибки. Однако ни выбивающиеся из сил бойцы, ни еще более издерганные офицеры не роптали. По-прежнему свежи были в памяти события вековой давности. Тогда бездарное руководство армии из-за косности и близорукости оказалось неспособным противостоять смертельной угрозе. Век назад ошибки генералов обернулись миллионами смертей. И выстоять удалось только ценой всенародного подвига. Только ценой скорого и безжалостного возмездия военачальникам, ответственным за трагедию. Только благодаря целеустремленности и воле правительства, взявшего управление не только над мирной, но и военной сферами. Кто знает, какая участь ожидала бы советских людей да и весь мир, если бы не умелое руководство товарища Сталина?

Давно ушли в прошлое и теперь казались глупыми и непристойными гнусные клеветнические слухи клики мятежников. Умело состряпанные горы компромата, сплетни и лож не выдержали испытания временем. Случилось, как и предрекал сам Иосиф Виссарионович: свежий ветер истории разметал нанесенный на могилу мусор, оставив истину на всеобщее обозрение. И только через года люди наконец окончательно избавились от излишней предвзятости, только недавно трезво осознали: вместе с достоинствами и недостатками, победами и ошибками, Сталин был единственным, кто мог спасти людей и страну от гибели - и он не только спас, но преподнес советскому народу великую победу.

Да, теперь военачальники уже не позволяли себе забывать те кровавые уроки - слишком дорогой ценой обошлось знание. И потому каждый час, каждую минуту армия оставалась в боевой готовности.

Но внезапно возникший хаос спутал все планы. Когда за два часа до начала маневров разом отключилось ЭВМ и вычислительные сети, сразу же следом - вся инфраструктура энергетического комплекса, народ вышел на улицы. Успокоить людей и не допустить паники удалось чудом - во всяком случае в СССР, поскольку данных о происходящем в мире практически не было. Телефоны оказались обесточены, радио по всем волнам передавало помехи.

Единственное, что еще какое-то время продолжало работать - армейский телеграф. Именно Гуревич получил последние данные по обстановке: постановлением ЦК в стране объявлено военное положение. Телеграф передал шифровку - и то не до конца, а затем отключился. Так лейтенант оказался отрезан от мира.

Все последние часы он считал, что война действительно началась. Или как минимум произошел серьезный международный инцидент. Теперь же Никита понял, что все может оказаться гораздо проще. Что мешало НКГБ устроить в нервной обстановке учения, максимально приближенные к реальности? Да ничего! Обесточить район, пустить по каналам связи дезинформацию и проверить на деле эффективность управления. В этом случае становилась полностью понятен неожиданный визит непонятных разведчиков.

Да, теперь лейтенант окончательно пал духом. Никита прекрасно понимал, как со стороны выглядит его поведение. Не смог остановить проникновение неизвестных на территорию режимного объекта, допустил разграбление складов. А ведь, помимо всего прочего, не оказал помощи гражданскому населению - ведь правильно сказал тогда майор. И вот теперь его привезли к ответственному за проведение учений генералу. Ждать снисхождения было бы глупо и лейтенант решительно шагнул навстречу своей судьбе...

...Пропустив мимо грозно ревущие грузовики, десантники вновь выстроились на марш. Выгруженные разведчиками запасы уже успели распределить между ротами. Споро, словно горячие пирожки, бойцы передавали их по цепочке - из рук в руки. Между тем вьюга стала затихать, да у далекого горизонта в сплошной пелене облаков проглядывались проплешины. Сквозь эти дыры на скованную снежным пленом землю отчетливо виднелись серебряные искры звезд.

Увы, общей радости по этому поводу Геверциони не разделял - как, впрочем, и большинство офицеров. Хорошо, конечно, что бойцам станет легче идти, да и ориентироваться будет все же проще, чем в кромешной темени. Только и для противника теперь будет раздолье. Одно дело искать беглецов в 'тумане войны', другое - на белом сияющем блюдечке. А это значило, что нет ни секунды времени на отдых - за оставшиеся часы нужно успеть уйти как можно дальше. И, заодно, чёрт побери, выяснить - что же за враг им противостоит...

Подошел, отряхиваясь от снега, Лазарев.

- Георгий Георгиевич, - по-прежнему с подчеркнутой официальностью козырнув, полковник приступил к докладу. - Полученные припасы распределены между людьми. Раненные чувствуют себя нормально - медики подтверждают. Среди десанта потерь нет. У экипажа двое с легким обморожением. За время стоянки пострадавшим оказана необходимая помощь. Бригада к маршу построена. Можем выступать?

- Да, выступаем, Алексей Тихонович, - серьезно кивнул Геверциони, а затем с ухмылкой добавил - Отличная работа, полковник. Я рад, что десант в таких надежных руках.

- Благодарю, товарищ генерал... - начал было Лазарев, но Георгий перебил.

- Алексей Тихонович... Я понимаю, что не имею пока права считаться 'своим', но все же прошу: давайте оставим лишний официоз в стороне. После посадки, помните? Тогда вы были более раскованны и открыты. Да и вообще - нам может скоро в бой идти плечом к плечу. Зачем держаться за ненужные формальности? Согласны?

- Согласен... - преодолевая себя ответил полковник. Вероятно, он был не в восторге от идеи генерала, но не стал спорить. - К сожалению, мне тяжело так сразу сближаться с людьми - потому прошу не принимать за оскорбление...

- Все, товарищ Лазарев! - улыбнулся Геверциони. - Я вас понял. Надеюсь, что сможем сработаться как модно быстрее. Удачи вам. Выступаем...

Когда полковник ушел, не забыв прилежно козырнуть, Геверциони наконец смог уделить внимание прибывшему вместе с разведчиками офицеру. Пока генерал был занят, Никита молча стоял в стороне, ожидая своей очереди. Теперь, когда остальные офицеры разошлись, лейтенант решительно двинулся вперед.

Геверциони тем временем внимательно изучал приближавшегося молодого офицера. Широкие плечи безвольно опущены, шаги тяжелые, шаркающие - словно на спине неподъемная ноша. И взгляд... Во взгляде было отчаяние, безысходность. Нет, это был не сломленный человек, но принявший свою судьбу и одобривший некий приговор.

При всей проницательности, разобраться в мыслях Гуревича так с ходу Георгий не мог. Однако её хватило чтобы связать свою 'контору' с причиной острого приступа меланхолии у лейтенанта.

- Здравия желаю, товарищ генерал-майор, - замерев в уставных трех шагах, офицер как-то внезапно преобразился: плечи и спина распрямились, подбородок по-боевому поднят, во взгляде не осталось и следа от былой слабости. - командир отдельной 784 комендантской роты, лейтенант Куревич. По вашему приказанию прибыл.

- Здравствуйте, лейтенант, - произнес Геверциони будничным тоном. Сейчас он находился по-сути в положении, когда любая эмоция, любое действие могло быть истолковано собеседником превратно. Потому, хотя бы первое время, придется придерживаться нейтралитета. - Простите, что вынужден приглашать на беседу в такой обстановке. Увы, мы сейчас на марше и не можем позволить себе ни минуты промедления.

- Товарищ генерал, - решительно начал лейтенант. Перекатились жвалки на скулах, побелели костяшки на крепко сжатых в кулаки ладонях. - Я понимаю всю меру своей ответственности и не прошу снисхождения. Заранее согласен принять самое строгое наказание. Уверено - оно будет заслуженным.

Высказавшись, лейтенант замер в ожидании. Лицо его в очередной раз преобразилось - теперь уже не было и следа от былого уныния. Скорее - облегчение, радость расставания с тяжелой ношей. Давно назревшие в сердце слова были наконец сказаны. Теперь офицер мог расслабиться.

Однако, если Никите мотив, а так же все хитросплетение мыслей и сомнений, ставших причиной демарша известны, то Геверциони мог лишь удивленно хлопать глазами.

- Это вы, простите, о чем? - наконец спросил он Гуревича. - При всей похвальной проникновенности речи не могу сказать, что понимаю.

- Товарищ генерал, - твердо повторил лейтенант. - Я повторяю, что полностью признаю вину...

- Лейтенант, у меня возникает твердая убежденность, что мы здесь упорно друг друга не хотим понимать, - резко прервал офицера Георгий. - Мне даже неловко повторяться, но в чем причина вашей жертвенности? Вы что, Родину продали, а теперь совесть мучает? Будьте любезны выражаться яснее, если все же тянет на покаяние. Простите за грубость, но временем на сантименты не располагаю. Нас, знаете ли, в мрачных казематах учили все строго предметно и под запись...

- Хорошо... - кивнул, тяжело вздохнув, лейтенант.

'Видимо, он хочет, чтобы я сам перечислил, - думал Никита. - Все правильно, я это заслужил...'

- Товарищ генерал, докладываю: в ночь с седьмого на восьмое ноября я допустил несанкционированное проникновение посторонних лиц на территорию подконтрольного объекта. Как командир, я заявляю, что вся ответственность за невыполнение служебных обязанностей лежит на мне одном.

После я не смог предотвратить разграбления складов, тем самым значительно подорвав потенциальную боеспособность приписанных войсковых подразделений...

Кроме того, в условиях объявленного военного положения я не обеспечил гражданское население, лишенное тепла и провизии не только резервом, но даже избытками запасов.

За эти и иные преступления, на которые вы укажете в моем поведении, готов нести полную ответственность...

После этих слов лейтенант совсем выдохся. Наверное, закончился запас накопленной решимости. В очередной раз переживая муки совести за все свои прегрешения, Никита внутренне надломился. Внезапно он понял, как близко оказалось его поведение в чрезвычайной ситуации к преступному бездействию предателей и саботажников век назад. Лейтенант с отчаянием ощутил, что - вчера еще образцовый офицер - сегодня перешел роковую черту. Если бы действительно началась война, то сколько бесценных человеческих жизней потеряла страна из-за его преступной глупости, непрофессионализма? Вновь опустились плечи, ссутулилась спина. Понуро опустив голову, офицер стоял перед Геверциони, ожидая суда и скорого возмездия. Но сам для себя уже вынес приговор - строгий и беспощадный.

- Боюсь разочаровать в лучших чувствах, товарищ лейтенант, - Геверциони, не догадывавшийся пока о царившем в душе офицера смятении, продолжал искренне недоумевать, - но я по-прежнему не понимаю. Отчего вы именно мне это говорите? И более того, отчего вообще так свято убеждены в собственной виновности?

- Но ведь... - недоуменно ответил лейтенант. На посеревшем лице мелькнула слабая тень удивления. Ему казалось странным, непонятным позиция генерала. В итоге Никита не нашел ничего лучше, чем с совершенно детской непосредственностью и прямотой твердо заявить - Ведь я виноват!

- Да... Впечатляющий состав преступления, - недоуменно покачал головой Геверциони. - Москву в 1812 году, надеюсь, не из-за вас сожгли?

- Нет... - еще более недоумевая ответил лейтенант.

- И то хлеб... - облегченно вздохнул генерал. Затем вновь принял серьезное выражение лица и строго продолжил. - Я так понял, вы испытываете очень даже конкретные сомнения в законности действий Майора Гуревича, так?

Лейтенант рассеяно кивнул.

- Так... Здесь я полностью понимаю ваши опасения. Зная методику работы разведки, могу себе представить, какое издевательство они могли устроить. Но уверяю, при всей внешней бесцеремонности действия майора были санкционированы и совершенно законны. Машины и медикаменты нам требуются для помощи раненным - потому просто не могли себе позволить тратить лишние несколько часов на соблюдение всех формальностей. Со своей стороны обещаю, что все документы вам будут предоставлены... - Геверциони бросил взгляд на припорошенный снегом циферблат. - Через два часа максимум. Также беру на себя урегулирование всех возможных конфликтов с вашим руководством.

Вам ведь известно, что в соответствии со статусом 'О НКГБ СССР', в условиях чрезвычайного и военного положений офицеры спецслужбы имеют право получать на армейских складах технику и оборудование во временное пользование при предъявлении соответствующих документов? Вот считайте, что такие документы я вам предоставил. Потому если ваша вина в чем и состоит, то в отсутствии лишней бюрократии. Зато таким образом мы, надеюсь, спасем немало человеческих жизней. Не знаю как вы, а меня такая провинность совершенно не тяготит - раз она не в ущерб общему делу.

Что до гражданского населения, все еще можно исправить. Убежден, ваше промедление было вызвано излишним служебным рвением, а отнюдь не злым умыслом. Так что после возвращения сможете спокойно наверстать упущенное.

- Но... - с трудом переваривая услышанное, произнес лейтенант. - Но разве все происходящее не учения?

Не успел генерал ответить очередной колкостью, как внезапно ночную тишину разорвала канонада далеких взрывов.

Глава 26

Внезапный удар оказался невероятно мощным. Вначале небо за спиной марширующей бригады расцвело, вскипело белым сиянием. Над простором тайги поднялся и лопнул невероятный огненный шар. Земля ощутимо дрогнула под ударом. Следом пришла волна удушливого, смрадного жара. Прокатившись волной, она безжалостно гнула к земле деревья, сбивала людей с ног. Затем все на какой-то миг стихло и только алые языки пламени жадно плясали на месте взрыва в тщетных попытках дотянуться до неба.

Спустя буквально десяток секунд очередной взрыв сотряс землю. На этот раз удар пришелся ощутимо ближе. Что-то как раз в направлении движения маленькой армии.

Ошарашенные и растерянные, люди - кто продолжая стоять, кто - сидя на льду - молча вглядывались в пылающий горизонт.

- Лазарев! Десанту немедленно рассыпаться - всем укрыться на берегу! Углубиться на сто метров вглубь леса! - мгновенно переключаясь, крикнул Геверциони. - Юрий, что происходит?! Мне нужна информация! Где взрывы?! Кто, что, почему и чем! Быстро, быстро!! Собрались все!

Мирный сон тайги прервался - ночной лес наполнился тревожными криками птиц и зверей. Очнулись и люди - зашевелились, забегали, подчиняясь волевой решимости командира.

- Георгий Георгиевич! - вынырнувший из суматохи Юрий говорил быстрее, чем обычно. И на железном полковнике сказывалась общая нервозность. - Взрыв километрах в четырнадцати на шесть часов. Похоже, это...

- Это точка высадки, - твердо произнес вслух тяжелые слова Геверциони. Множество обрывков мыслей мгновенно пестрым калейдоскопом пронеслось в сознании генерала. И невольно внимание заострилось на одной из самых тяжелых. Георгий на миг замолк, а потом решительно добавил - Юрий, пригляди за Робертом.

- Есть...

- Увидишь по пути Ильина или Лазарева - передай, что они мне нужны, - добавил генерал уже в спину Фурманову. Тот только кивнул, продолжая бежать, высматривая по сторонам майора.

- Видите, лейтенант, - тяжело выдохнул Геверциони. Затем с усилием провел ладонями по лицу в тщетной попытке отогнать навалившуюся тяжесть и продолжил, через силу выдавливая слова. - Это не учения, это война... Рассказывайте все, что знаете о текущей обстановке.

- Я, товарищ генерал... Утром, накануне учений по всей стране прошло волной отключение вычислительных сетей, а так же большей части электроники. Если быть точным - в 2.37 по Москве, 4.37 - по местному. Следом вышли из строя электростанции. Параллельно перестала работать волновая связь: от телефонов и радио до ИОЭВМ[32] контура и телевидения.

Некоторое время - до 4.55 - продолжала работать экстренная связь с Москвой - аварийный телеграф. За это время успели поступить лишь скупые общие данные, приказ не поддаваться на провокации и сохранять боевую готовность. Последним было сообщение о введении военного положения. На этом месте связь окончательно прервалась и больше ничего не поступало. Потом - полная тишина.

- Связь наладить пытались?

- Так точно. Своими силами проверили - оборудование полностью исправно. Но не работает. Эфир забит помехами по всем каналам.

- А человека людей не пробовали посылать в Сургут или Нефтеюганск?

- Не имею права - в условиях военного положения запрещено покидать объект. Кроме того, налаживать связь - задача вышестоящего...

- Да чтоб тебя! - в сердцах воскликнул Геверциони. К возмущению примешалась и горечь недавней потери. - Хреново воюем, лейтенант. Если за каждую буковку устава держаться, то дела будет мало. 'Ты - мне, я - тебе' - такая психология не для войны.

Успокоившись и ещё раз всё взвесив, Георгий только рукой махнул:

- А, ладно, забудь... Нет твоей вины. Просто уж очень обидно опять оставаться без связи и без информации. Кстати, не хочу тебя расстраивать, лейтенант, но, похоже, второй удар был как раз по твоему складу...

- Командир! - громкий, полный отчаяния мужской крик внезапно прервал Геверциони. Едва успев обернуться, генерал лицом к лицу столкнулся с запыхавшимся Чемезовым. И поразился, как горе за считанные минуты преобразило человека. Бежал по лесу, без оглядки: полушубок расхристан, на лице царапины, шапки как не бывало... Волосы взъерошены, неряшливо торчат во все стороны. С лица словно листва с деревьев сошел былой лоск - заострились черты, рваными линиями обнажились морщины. Даже всегда спокойные, сосредоточенные глаза выкатились, остекленели. На дне расширившихся зрачков тонкой рябью проблескивает, мерцает безумие. - Командир!... Она!... Разреши!... Я!...

Губы майора тряслись. Он проглатывал окончания слов, словно захлебываясь их тяжестью. Но слишком сильный пожар бушевал в груди Роберта - не в силах выразить, выплеснуть жар словом, призвал на помощь жесты. Схватив Геверциони за воротник, Чемезов просил, требовал, умолял. И все время просительно заглядывал генералу в глаза.

Пару секунд Геверциони молча выслушивал низвергающийся из уст Роберта поток боли и гнева. При этом лицо генерала становилось все более мрачным. И наконец он не выдержал. Широко размахнувшись, Георгий гневно выкрикнул: 'Роберт! Приготовься!' - и, когда тот от неожиданности на миг замер, почти без жалости, от души ударил майора в челюсть.

Чемезова отбросило на пару метров. Пропахав глубокую борозду, майор заехал лицом в сугроб. По-прежнему прячущиеся вдоль берега десантники во все глаза наблюдали за происходящим. Откуда-то из опаленных далеким заревом сумерек выскочил запыхавшийся Фурманов, да так и застыл.

В гнетущей тишине, под прицелом сотен внимательных взглядов Геверциони решительно двинулся к лежащему на земле Роберту. Тот успел приподняться на локтях и лишь непонимающе глядел на генерала. В глазах Чемезова однако больше не осталось ни следа от былого помешательства - только боль и растерянность. Подойдя вплотную, Геверциони вновь внимательно посмотрел майору в глаза. А затем внезапно горько дернул уголком рта и присел рядом на корточки.

- Прости, Роберт, это лишь малое, что я мог для тебя сделать, - не отводя взгляда, сказал Георгий и протянул лежащему руку. - А теперь вставай. Мы идем за ними.

- Спасибо... - благодарно кивнул Чемезов. В уголках глаз мелькнули предательская влага, но майор волевым усилием погасил в себе эту слабость. Не позволил никому, кроме генерала больше смотреть на его позор. Крепко сжав протянутую руку, Роберт мощным рывком поднялся на ноги.

- Генерал... - осторожно шепнул на ухо Геверциони как всегда осторожный Фурманов. - Вам нельзя сейчас...

- Нет, ты не понимаешь, Юра... - тихо ответил Георгий. - Только так и можно. Даже если забыть, что Алиса наш товарищ, остается еще долг перед людьми. Груз совести.

- Не понимаю... - удивленно ответил полковник.

- Там сейчас адмирал Кузнецов. Если я отправлю туда людей, а сам останусь, это могут воспринять как намеренное желание узурпировать власть, избавиться от конкурента.

- Вы это серьезно?

- Я ведь не говорю, что так подумают. Но в трудный момент именно такие сомнения могут оказаться решающим камнем на чаше весов. Я не могу позволить себе игнорировать это. Потому мы вместе с Робертом, десантниками и медиками возвращаемся, а ты остаешься здесь.

- Куда собрался, генерал? - резко спросил появившийся из темноты Ильин. Рядом с ним стоял сосредоточенный, угрюмый, словно туча, Лазарев.

Глава 27

Оставив основную часть бригады обустраиваться лагерем на ночь в шести километрах от узловой станции, Геверциони вместе со взводом добровольцев отправился обратно. Метель утихла: уже не хлестал в лицо со страшной силой вихрь острых снежных хлопьев. На небе не следа от былого вороненой пелены - лишь редкие лоскуты продолжали лениво дрейфовать, качаясь на уставших крыльях ветра. Тьма отступила. Уставшие, измотанные до предела люди наконец-то увидели в лилово-черной дали исходящий белым сиянием лунный серп. И звезды - миллионы, бесконечные миллиарды крошечных огоньков...

Глядя на разлитое по небесной тверди сияние, бойцы замолкали. С невероятной, непреодолимой силой всплывали в памяти образы и лица. Как же высоко были они считанные часы назад. И как беспомощно низвергнуты...

Стоило на миг вернуться - хотя бы в мыслях - к этим трагичным минутами и уже не обычные звезды сияли на просторе неба. Из неведомых далей на Землю и людей словно обращали прощальный взгляд те, кому уже никогда не суждено вернуться. Их взор напоминал бредущим сквозь ночь, холод и страх, что нельзя предать память павших, нельзя обмануть надежду живых. Ради прошлого, настоящего и будущего нужно преодолеть тяжесть потерь и продолжать жить, защищать самых дорогих и близких. А еще - чтобы когда-нибудь суметь вернуться на утраченную высоту.

- Роберт, не теряй голову... - тихо сказал Геверциони. В который раз уже повторял генерал эти нехитрые слова. Он каждую минуту вынужден был не только думать о подчиненных, о трех с половиной тысячах живых и здоровых людей, которых должен вести к победе. Не только о погибших раньше и погибавших сейчас в огненном шторме среди океана тайги и снега. Но и постоянно удерживать несчастного Роберта на тонкой грани. Слишком велика оказалась боль потери даже для такого сильного человека. И, что самое страшное, каждый миг, каждую секунду в сознании обнаженным нервом трепетала надежда. Робкая, невероятная надежда на чудо.

Таков человек. Даже в самом безнадежном положении он продолжает надеяться. Держится даже не за соломинку - за невидимую глазу шелковую нить. Вопреки здравому смыслу, вопреки всему. Увы, часто это оборачивалось трагедией. Но иногда... Иногда слабая путеводная нить приводила к счастью. Возможно, что именно это спасительное свойство одна из немногих опор человека, залог успеха и побед.

- Спокойно, Роберт... - вновь произнес Геверциони. Майор лишь угрюмо кивал, передергивая плечами. И продолжал бежать вперед. Перепрыгивал через сугробы, петлял между деревьев. Сейчас только одной мечтой он жил, только одним грезил - как можно быстрее достичь, уберечь, спасти.

Разделяя чувства Роберта, Геверциони ни на шаг не отставал, задавая темп бегущим следом десантникам. Но не безумная надежда руководила поступками генерала. Как не было ему больно, как ни горевал в душе - Георгий больше не мог позволить себе ни секунды слабости. Эта до крайности пафосная, напыщенная и затертая политиканами мысль пульсирующей жилой, не ослабевая, дрожала в сознании. Безжалостно подавив стальной волей бушующий костер чувств, Геверциони в первую очередь беспокоился о том, чтобы спасти выживших. И прежде всего, - медиков и разведчиков. Увы, потеря этих специалистов способна стать для бригады невосполнимой потерей. Ради этого генерал, не жалея сил, бежал вперед. А его боль... Что ж. Это просто его боль.

Геверциони презирал себя за такие безжалостные, жестокие мысли. Воплощались в жизнь самый страшный кошмар - оказаться в ответе за жизни людей. И вот уже приходится с привередливой миной выбирать, взвешивать: кто лучше, кто хуже, кто достоин, а кто - нет... Но выбор, чёрт бы его побрал, сделан и по-другому он уже не имеет права.

- Держаться! Не отставать! - едва сдерживая раздражение, крикнул Георгий бегущим следом десантникам. И вынужденно сбавил темп. Увы, но бойцы заметно выбились из сил. Терялась скорость - многие постепенно отставали. Задеревеневшие, потерявшие чувствительность ноги заплетались. Дыхание стало прерывистым, хриплым. После десяти километров марша приходится возвращаться, да еще бегом. Даже для тренированного организма это было серьезным испытанием. Только подгоняемый надеждой Чемезов, да сам Геверциони еще сохраняли какие-то силы, хотя это уже было на грани человеческих возможностей. Причем гнали контрразведчики отчаянно, без оглядки.

Единственные, кто продолжал более-менее на равных держаться, были взводный младший лейтенант и высокорослый десантник. Бегущие следом двое медиков уже на пределе: не дышат, а хватают ртом воздух жадно, взахлеб, кое-как переставляя заплетающиеся ноги. Геверциони тронул за плечо Роберта и взглядом указал за спину. Чемезов кивнул, понимая командира без слов. Пристроившись наравне с 'эскулапами', генерал и майор стянули с их плеч всю поклажу.

Между тем изнурительный бег по пересеченной местности продолжается уже больше часа. По прикидке Геверциони до места посадки оставалось не больше двух километров.

- Давайте, братцы! - как мог, приободрил бойцов Георгий. - Мы уже близко.

И внезапно застыл на месте. Бежавшие следом так же остановились, потеряв дар речи. Люди не могли поверить своим глазам. Из-за поворота прямо на них выползал тихо рычащий грузовик.

Первым, как и положено командиру, очнулся Геверциони. Сорвавшись с места, он привычно уверенным движением выхватил из-за спины автомат. Безжалостно полетели в снег набитые под завязку рюкзаки. Жалобно звякнули о камни какие-то склянки внутри, металлическая мелочевка. И, словно в насмешку, следом стальным лязгом ударил о стволы деревьев передергиваемый затвор.

Преодолевая пространство мощными, гигантскими рывками по несколько метров, Георгий рвался вперед. Стараясь подойти как можно ближе незамеченным, он петлял между деревьев, круто маневрируя. Через секунду к неистовому бегу присоединился пришедший в себя Роберт. Гонимый бушующей внутри яростью, майор быстро нагнал Геверциони. За считанные секунды, пока остальные десантники еще пытались осмыслить происходящее, двое чекистов-волкодавов успели преодолеть до полста метров.

Не сговариваясь, они синхронно и почти беззвучно упали под защиту прибрежных кустов. И только поймав в перекрестье прицелов, уже держа пальцы на курках, замерли от удивления. В грузовике оказались свои.

За рулем сидел Гуревич. И вид у майора был откровенно скверный: левая рука по локоть забинтована и на белом четко виднелись кровавые пятна. Впрочем, эта рана была не единственной. Присмотревшись, Геверциони заметил, что бинтами перехвачен и высокий лоб, и грудь под небрежно накинутой курткой. Рядом в кабине сидели тяжелораненый боец и полковник Гольдштейн. Доктор хотя и с первого взгляда не был ранен, смотрелся помятым и потерянным. Трясущиеся руки, бегающий, полный отчаяния взгляд. Гольдштейн сидел, плотно вжимаясь в спинку сидения и не замечая ничего вокруг.

Тент кузова лучше всяких слов говорил о пережитой непростой переделке. Борта и брезент обожжены - где-то краска вспенилась пузырями и застыла, где-то - облезла, обнажив почерневшую сталь. Ребра каркаса местами погнуты, сам тент стильно распорот. Частые лоскуты словно крылья без устали трепещут на ветру, ударяясь о борта. Сквозь многочисленные прорехи в обивке видны раненные. Они сидят плотно попирая друг друга плечами. Перемазанные кровью, замотанные бинтами и широкими полосками ткани.

А следом ползет, фыркая и захлебываясь, еще одна машина... Увы, последняя и не менее израненная.

Несмотря на профессиональную прививку от излишней впечатлительности - да и, что говорить, такую же профессиональную душевную черствость - контрразведчики невольно замерли, застыли без звука и движения.

- Кто здесь? - внезапно разорвал тишину голос Гуревича. Машина плавно остановилась. Словно охотничий пес, разведчик повел носом из стороны в сторону, пытаясь определить причину подсознательного, неясного беспокойства.

- Это ... это ты, полковник? - наконец выдавил он, так и не обнаружив никого вокруг.

- Нет, это я, - Геверциони решительно поднялся, перебросив автомат за спину, и подбежал к кабине.

- Генерал... - через силу пробормотал Гуревич. Его уже ощутимо мутило. На бледном лице ни кровинки, только обагренные бинты. Чудо, что майор вообще не потерял сознания. Только невероятная сила воли и упорство поддерживали едва теплящийся огонек жизни в израненном теле. Сейчас, встретив своих, Рустам посчитал, что путь окончен. Вздохнув с облегчением, он наконец оставил борьбу. Теперь уже не было смысла через силу заставлять себя жить дальше.

- Прости, генерал... - успел произнести майор. И голова его безвольно упала на грудь.

Глава 28

- Медики! - яростно крикнул Геверциони за спину - Быстро ко мне!

Двое военврачей, по-прежнему не понимая, что происходит, подняли из снега рюкзаки и припустили к генералу. Пришедшие в себя десантники бросились следом.

- Смотрите! Что можно сделать?! - буквально рычал на эскулапов Георгий. Распахнув водительскую дверцу, он быстро, но аккуратно - словно ребенка - спустил на руках Гуревича. Опустив майора на предусмотрительно брошенный на снегу прямоугольник плаща, Геверциони освободил простор для докторов.

- Как хотите, но чтобы он выжил! - внушил Геверциони, для верности надев на физиономию выражение крайней кровожадности и самодурства. Доктора тем временем уже успели разложить вокруг нехитрый скарб. Грозно сверкающие бритвенным лезвием скальпели, какие-то щипцы, зажимы. Хищно скалилась ровным рядом зубов хирургическая пила.

Вступив в свое привычное 'царство', доктора сразу же перестали переживать. Весь окружающий мир словно бы исчез - остался только человек на снегу и смерть, с которой и предстоит сражаться. Так, перебрасываясь короткими, отрывистыми фразами, доктора принялись шаманить над распластанным на скомканном плаще майором. Начался привычный им ежедневный, беспощадный бой, где не было места лишним. Понимая это, Геверциони устранился. Нет нужды мешать тем, кто знает лучше, что и как делать.

- Роберт, - бросил генерал. Но ответа не последовало. Удивленный, Геверциони огляделся по сторонам. И побледнел.

Чемезов оказался рядом - у противоположной двери. Дверь эта, распахнутая настежь, жалобно поскрипывала на ветру, а на подножке, держась левой рукой за подголовник, стоял майор. Изнеможенное лицо исказилось, побелело от бешенства. В остекленевших глазах жила только всепоглощающая, бескомпромиссная ярость. И, как живое воплощение вырвавшегося наружу гнева, Роберт крепко сжимал рукоять пистолета. Костяшки пальцев побелели, курок утоплен до предела - лишь доли миллиметра до выстрела. И слепое, кровожадное дуло невидяще смотрит прямо в лицо Гольдштейна.

- Где она?! - тщательно выговаривая каждую букву, рычит Чемезов. - Где она?!

Словно отточенные острия клинков упирается горящий взор майора в лицо замершего от ужаса доктора. Тот лишь отводит глаза, мямлит что-то невразумительное, изо всех сил вжимаясь дальше в спинку сидения.

- ГДЕ ОНА?!! - что-то нечеловеческое слышится в голосе Роберта. Не голос это уже, но звериный рык. Отчаянный, беспощадный. Чемезов сдерживался слишком долго. Но теперь, достигнув желанной цели, потерял контроль. Тщательно запечатанная в глубинах души боль, прорвалась и, напитав тлеющие угли гнева, взвилась до небес.

Геверциони прекрасно понимал, что Роберт не отдает себе отчет в поступках. Теперь вряд ли подействуют слова, убеждения угрозы. Но стоило попытаться. Потому что иначе... Георгий гнал от себя крамольную мысль, однако все же не мог пойти против очевидного. Если успокоить Чемезова не удастся, придется стрелять. И этим стрелком станет сам генерал. Потому, что только ему Роберт доверяет и не будет ждать подвоха. И потому, что ни на чьи плечи нельзя перекладывать свою ношу, какой бы тяжкой она не была.

- Роберт! - окликнул подопечного Геверциони. Но Чемезов оказался слишком поглощен жаждой мести. Тогда Георгий решительно запрыгнул на подножку со стороны водителя - благо дверь открыта.

- Роберт! - настойчиво повторил генерал. Привлекая внимание, он пару раз махнул левой рукой. Тем временем свободной правой незаметно вытащил из кобуры пистолет и переложил в карман брюк. - Роберт! Послушай меня!

С третьего раза Геверциони сумел достучаться до Чемезова. Словно в трансе майор медленно повернул голову на голос.

- Роберт!! Успокойся! - радуясь маленькой победе, Геверциони стремительно развивал достижения. Теперь главное - захватить инициативу, навязать волю. Если удастся, то можно будет договориться. А главное - никто не пострадает. - Я здесь! Слушай меня.

- Георгий Георгиевич... - растягивая слова, пробормотал Чемезов. Сейчас в воспаленном, потерявшем равновесие из-за горя мозгу стали постепенно восстанавливаться туманные образы прошлого. - Командир... Командир! Это ведь из-за него она осталась!

Притихшая было ярость с новой силой вспыхнула во взгляде Роберта. Майор левой рукой схватил дрожащего Гольдштейна за воротник и пару раз хорошенько тряхнул. Так, что зубы клацнули. Затем вороненый ствол пистолета с силой ткнулся в дряблое горло доктора. От удара врач захрипел, зашелся в удушливом кашле.

- Говори, где она?! - прорычал Роберт. - Почему ты жив и здоров, драпаешь?! А её нет?! Отвечай!!

- Уберите! Уберите его! - тонко, протяжно завопил врач. На обрюзгшем лице обильно проступил холодный пот, а глаза мелко бегали по сторонам, то и дело возвращаясь к безжалостно уткнувшемуся в шею пистолету. - Убери-ите-е-е!!

Гольдштейн сидел, отчаянно вжимаясь в спинку сиденья, не решаясь стереть обильно бегущие по лицу слезы.

- Роберт! Роберт!! - Геверциони продолжал бороться. Заметив мелькнувшие между деревьев тени десантников, аккуратно подходивших к Чемезову со спины, он коротко мотнул головой. - Ты не прав! Никто её не посылал - она сама шла, шла по велению долга! Так было всегда! Не потому ли ты её любишь?!

Роберт вновь в нерешительности застыл, скосив растерянный взгляд в сторону Георгия. И Геверциони продолжал: - Нет, нельзя сдаваться! Роберт! Разве ты не знаешь её? Не так то просто нас взять! Она твоя жена, но она и мой товарищ! Я тоже беспокоюсь, но я верю! А ты? Ты веришь?!

Пистолет в руке Роберта дрогнул. Чуть-чуть, но Геверциони заметил.

- Роберт! Посмотри на себя! Что ты делаешь?! Что делаешь, говорю я тебе?! Ты же советский офицер! Вспомни, зачем тебе дано в руки оружие! Отвечай - зачем?!

- Защищать...

- Защищать народ и государство! Твердо стоять на страже интересов страны! Быть во всем - во всем! - образцом для подражания! А ты?! Посмотри на себя! - взревел Геверциони. - Что ты делаешь?! Тебе самому будет стыдно за такое поведение! Одумайся и прекрати, пока еще не переступил грань! Ты же советский человек!

- Я... - растерянно пробормотал Роберт. - Я... Я понял, командир...

Из обессилевших рук прямо на колени Гольдштейна упал пистолет. Чемезов, пошатываясь, спрыгнул с подножки и опустился на снег.

Остававшиеся за деревьями десантники хотели было скрутить майора, но Геверциони вновь отрицательно мотнул головой.

- Он офицер, а не преступник...

Но не успел Георгий договорить, как в происходящее события вмешалось новое действующее лицо. Доктор Гольдштейн зловеще ухмыльнулся:

- Сейчас я тебя, сволочь...! - и, схватив пистолет влажными, горячими ладонями, направил на стоящего на коленях, плачущего Роберта.

На долю секунду повисла тишина. А затем, отражаясь от деревьев, по ночному лесу эхом прокатился резкий звук выстрела...

...Стоявший за деревьями Косолапов не слышал всего, что говорил генерал - слишком далеко. Но вот слова майора он как никто разделял. И потому не испытывал к потерявшему над собой контроль чекисту ничего кроме подспудного одобрения. Ведь именно так Иван хотел бы и сам поступить.

От одной мысли, что где-то впереди под останками искореженных, оплавленных взрывом грузовиков осталась Лида, а этот дрожащий, исходящий потом доктор первым бросился спасть свою шкуру, в душе закипала злость. Возможно, будь у Ивана чуть больше времени, именно он бы сейчас стоял на подножке, целя штыком в брюхо полковника. Именно он стоял бы под прицелом и не хотел иной участи. И, может быть, тогда именно этот ГБшный майор один из немногих понял и принял такой поступок...

Но сложилось так, как сложилось. И единственное, что мог Косолапов сейчас сделать - защищать майора, оказавшись как можно ближе. Именно потому он и оказался среди смельчаков, решившихся подкрасться к Чемезову со спины.

Но вмешательства со стороны не понадобилось - генерал прекрасно справился сам. Иван не слышал, какие слова сумел Геверциони подобрать, но они подействовали. Майор опустил оружие и спрыгнул на землю. Ещё не придя в себя после шока, Чемезов бессильно опустился на колени и припал плечом к перепачканному снегом и грязью колесу.

Самое время было перевести дух - ведь все вроде бы закончилось благополучно. Печально, конечно, что струсивший доктор не получил по заслугам. Только Иван прекрасно понимал: ради мести одному подлецу не стоит губить судьбу отличного офицера. Косолапов мысленно пожелал удачи сидящему на снегу майору. В конце концов, несмотря на различия в званиях и должности, они, сами того не зная, оказались самыми близкими по духу людьми на этом клочке заснеженной тайги.

Однако оказалось внезапно, что еще ничего не кончено. Краем глаза уловив движение в кабине, Косолапов рывком вынырнул из мира грез в реальность. Дальше счет пошел на доли секунд. Тренированное тело автоматически, на одних инстинктах перекинуло из-за спины винтовку. Глухим лязгом отозвался предохранитель, хищно клацнул затвор. Но, поднимая к плечу заряженный смертью автомат, Иван видел - не успеть! Словно в замедленной съемке тянулось время. Казалось, сам воздух стал жидким, вязким. Прорываясь сквозь патоку, Косолапов изо всех сил спешил. И продолжал смотреть, как неотвратимо движется рука доктора, сжимающая пистолет. Не успеть! Вот уже палец тянет крючок. Кажется, что из ствола вырывается свинцовая смерть.

Но на самом деле все чуть иначе. Лишь потом Иван сумел восстановить в памяти произошедшее. Чуть раньше, опередив доктора на считанные доли мгновения, выстрелил Геверциони. Выпущенная генералом пуля угодило точно в нацеленный на майора пистолет. И, хотя Гольдштейн все же успел нажать на курок, выстрел ушел вправо. Затем невероятная сила вывернула из руки доктора раскуроченный ствол, отшвырнула далеко в лес.

Зашипев от боли, доктор прижал к груди вывернутые, разодранные в кровь пальцы. Устремив полный ненависти взгляд на Геверциони, он с процедил сквозь зубы:

- Подонок! Грязная тварь чекистская!

Но генералу было глубоко наплевать на слова. Наверняка, за долгую карьеру ему пришлось немало подобного выслушать. Не дрогнув ни единой черточкой лица, Геверциони спрыгнул на снег и пошел к по-прежнему сидевшему на снегу Чемезову.

- Как ты, Роберт? - присев на корточки рядом с майором спросил генерал. Грустно улыбнувшись, он взял Чемезова за плечи и обнял. - Не теряй надежду, пока можно. До самого последнего мига. Нельзя! Я тебе обещаю - сделаю все, что могу. Веришь мне?

Геверциони пристально посмотрел в полные тоски глаза Чемезова. Тот ответил робкой улыбкой. И в этот самый момент...

В этот момент и произошла наконец развязка, которой никто не ждал. Левой рукой Гольдштейн незаметно вытащил свой форменный пистолет и высунулся из кабины с криком: 'Подыхай же, грязная тварь!'

Геверциони ожидал чего-то подобного. Хотя нет. Честнее сказать - сознательно форсировал именно такое развитие событий. Георгий с первого взгляда, с первой секунды неожиданной встречи в лесу понял: не будет от совместной работы с доктором никакой пользы. Но обыденную натянутость отношений еще можно бы стерпеть, жертвуя личным ради общего. В конце концов, все они - в том числе и сам Геверциони - заложники обстоятельств. Никакой второй попытки не будет, как не напишешь жизнь с черновика набело. А, раз людям нужен врач, то он должен быть. И вопрос взаимоотношений с командиром стоит на последнем месте. Потому что настоящий командир в подобном случае спрячет свое самолюбие подальше.

Только дальнейшее развитие событий не способствовало мирному разрешению конфликта. Сумасбродный демарш Чемезова только окончательно и бесповоротно всё испортил. Теперь приходилось выбирать между плохим и очень плохим вариантами. Только благодаря невероятному везению Геверциони удалось выйти из положения с наименьшими потерями.

Несмотря ни на что, Чемезов по-прежнему оставался для генерала проверенным боевым товарищем. На майора можно смело рассчитывать в любой ситуации. То же, что он на время потерял над собой контроль - еще не показатель. И не такое с самыми волевыми людьми на войне может произойти.

При том, даже опустив оружие добровольно, Чемезов еще не вышел из-под удара. Сидящий рядом живой и здоровый Гольдштейн грозил остаться для многих воплощением произвола чекистов, очередной 'жертвой'. Учитывая же созревшую в душе полковника ненависть, не исключено, что он сам приложит деятельное участие. Такое развитие событий в итоге грозило серьезными проблемами. Идти на войну, осознавая, что армия расколота на враждебные группировки - самоубийство. Но не только для Геверциони - для всех. Враг ведь не станет разбираться, вникая во все хитросплетения. Потому в любом случае теперь живой и здоровый Гольдштейн - угроза общей безопасности. А значит - нужно подставить его, лишить благодатного ореола мученика...

Увы, Георгий не считал доктора Гольдштейна ни трусом, ни злодеем. Даже оскорбления не доказывали обратного, наоборот - подтверждали. Не стоит огульно осуждать, пока не известна подоплека. При этом Геверциони пришлось все-таки начать действовать. Более удобного момента могло больше не представиться. И оказалось бы поздно.

Георгий намеренно продемонстрировал открытое пренебрежение, повернувшись к доктору спиной. И ожидал пули. Обходя кабину грузовика, наклоняясь к Роберту - любой миг мог стать последним. Это отнюдь не было игрой: Геверциони не собирался делать что-либо вполсилы.

И все-таки в глубине души генерал не верил, что Гольдштейн решится на убийство. Пускай доктор обижен, пускай на взводе, но не похоже было, что истерика подчинила его полностью. Увидев перед лицом слепой зрачок ствола Геверциони не удивился. Именно этого, в конце концов, он и добивался...

Нацелив дрожащий ствол в сторону Геверциони доктор открыл огонь. Сухо щелкнули два выстрела. Генерал продолжал твердо смотреть - снизу вверх - в искаженное ненавистью лицо Гольдштейна, не делая попытки уклониться, спрятаться. Он просто смотрел в лицо смерти. И ждал.

Доктор успел выстрелить дважды, а затем прозвучал третий. Гораздо более громкий, чем предыдущие. И прозвучал он со стороны леса. Доктор внезапно дернулся, словно от удара током, схватился рукой за грудь. На светлой маскировочной расцветке куртки особенно четко виднелась обугленная дыра от выстрела. Сквозь отверстие толчками слабо выбивалась наружу темно-багровая кровь. Закатив глаза, Гольдштейн качнулся и кулем рухнул вниз - прямо на снег.

И только один Иван пока знал, что произошло. Как неожиданно пригодился досланный в ствол патрон...

Глава 29

Геверциони удивился, что остался жив. Все-таки то, что он только что провернул, было непозволительно рискованной авантюрой. На которую имел право прежний Георгий, но отнюдь не сегодняшний. Буквально минуту назад Геверциони взывал к совести Чемезова. А теперь пришлось напомнить и себе самому. Когда ты в ответе за тысячи человеческих жизней, изволь соответствовать. Время прочно забыть про риск и ребячество. Если только присяга и честь офицера для тебя - не пустой звук.

Георгий ощутил нестерпимый, жгучий стыд. Однако, события опять требовали участия и поневоле пришлось действовать. Уже в который раз забыв...

Поднявшись, Геверциони внимательно всмотрелся в темноту леса. Именно оттуда неизвестный десантник одним махом перерубил неудобный узел на шее генерала. Вернее - одним выстрелом.

Георгий смутно помнил: уговаривая Роберта, он заметил мелькнувшие среди деревьев три силуэта. А выстрелил только один. Что это? Простое везение? Хорошая реакция? Или же еще один 'мститель'?

Стрелок между тем не стал скрываться - смело подошел к Геверциони и отдал честь.

- Товарищ генерал-майор, рядовой пятой роты третьего полка 137-й гвардейской бригады Иван Косолапов.

- Вы стреляли, товарищ Косолапов? - спросил Георгий, небрежно кивая за спину.

- Так точно, - легко признал Иван.

- Что ж... - ответил Геверциони. - Я не стану скрывать, что благодарен за спасение. Однако вы ведь выстрелили не во врага, не в мишень. Перед вами оказался свой - советский человек. Пусть он перепугался, запутался. Пусть даже совершил серьезную ошибку...

Иван стоял навытяжку, пытаясь не показать, что не улавливает сути сказанного. 'Что хочет сказать этот Геверциони? Благодарит или отчитывает? С одной стороны - вроде бы благодарит, благо есть за что. Только вот впечатления такие, словно разнесли в пух и прах словно сопливого новобранца. Что самое паршивое - походя, небрежно... Или я все же что-то неправильно понял?'

Но, несмотря на старания, Ивану не удалось скрыть истинных эмоций от проницательного генерала.

- Не берите в голову, товарищ Косолапов, - мягко сказал Геверциони. На посеревшем от усталости лице мелькнула грустная улыбка. - Не принимайте на свой счет. Единственный, кто виноват в происходящем - так это я...

Не успел Геверциони договорить, как рядом, наконец, очутился запыхавшийся взводный.

- Товарищ генерал!... Лейтенант Мамин!... - переведя дух, взводный сосредоточенно вздохнул и уже собирался, было, продолжать. Но Геверциони остановил порыв в зародыше.

- Товарищ лейтенант, успокойтесь. Все нормально. Не надо оправдываться, если обстоятельства объективно сильнее вас. Как минимум - передо мной. Вы и ваши люди, в конце концов, - не волшебная палочка, чтобы по одному желанию чудеса совершать. Нет, не для подобного сумасбродства командующих вы здесь. А потому бросьте! Иначе ведь можно погнаться не за двумя, за всеми зайцами и прочей живностью сразу. Стоит ли говорить, каков окажется результат? - прервавшись на секунду, Геверциони присмотрелся к почтительно внимавшим бойцам. Все ли понимают? И понимают ли?

Судя по реакции, Георгий всё же смог достучаться. Как минимум лейтенант слегка приободрился. На раскрасневшемся от бега и волнения лице появилась робкая улыбка.

- Вину можно чувствовать там, где ты мог, но не сделал. За это я буду спрашивать, и спрашивать строго! - чуть наигранно пригрозил Геверциони. Затем, смягчившись, добавил. - А за остальное не беспокойтесь. Большего, чем можете, никогда требовать не буду. Ну а если все-таки сможете - честь вам и уважение. Поняли меня, товарищ лейтенант?

- Так точно! - бодро кивнул взводный.

- Тогда слушайте приказ. Во-первых, срочно осмотрите раненных в грузовиках. Если кому нужна срочная помощь - немедленно к нашим медикам. Если ничего опасного нет, готовьтесь к выдвижению...

- А как же остальные...? - не удержался взводный.

- Товарищ Мамин... - осуждающе покачал головой Геверциони. - Прерывать старшего по званию - это такая милая традиция 137-й гвардейской десантной бригады?

- Виноват! - скороговоркой отбарабанил лейтенант, вытягиваясь в струнку.

- Благодарю, - ехидно усмехнулся Георгий. - Я, в общем, не против инициативы, потому не стесняйтесь на будущее. Только уж будьте любезны - если не горит, оставаться в рамках. Поняли?

- Так точно, товарищ генерал!

- Отлично... Однако, суть вашего вопроса верная. И полностью соответствует духу момента. Естественно, возвращаться сейчас, не осмотрев место бомбардировки - неприемлемо. Нельзя оставлять наших товарищей, даже не попытавшись собственными глазами убедится в их судьбе.

А потому, пока большая часть бойцов обеспечит ремонт, мы с добровольцами отправимся дальше. До места не больше двух километров, значит должны уложиться в пол часа. Если обнаружим выживших и отставших - отправим сюда весть. Если нет - вернемся все вместе. Это во-вторых.

И последнее... Нужно похоронить полковника Гольдштейна. Похоронить как советского офицера. А так же опросить раненных и экипаж. Пока еще свежи воспоминания, необходимо узнать о судьбе как минимум всех пропавших без вести и погибших. Приказ понятен?

- Так точно, товарищ генерал, - бодро ответил лейтенант.

- Тогда действуйте. На подготовку к выступлению даю... Три минуты. Успеете отдать распоряжения и собрать бойцов?

- Успею.

- Хорошо, тогда можете идти. Вы, товарищ Косолапов, тоже. Еще раз благодарю за службу.

- Служим Советскому Союзу! - слаженно ответили бойцы и сорвались с места.

Когда десантники скрылись за кузовом грузовика, Геверциони вновь присел рядом с Чемезовым.

- Ну что, Роберт. Вставай... - сказал Георгий. Грустная улыбка на миг вновь промелькнула на осунувшемся лице.

Чемезов медленно, словно во сне поднял голову. Генерал невольно поразился: как же за несколько минут изменился этот сильный, волевой человек. Раньше Роберт казался значительно моложе своих лет. Франтоватый, подтянутый и всегда с оттенком легкой бесшабашности - таким его помнили и сослуживцы, и сам Геверциони. Врожденный талант к игре, владение лицом позволяли Чемезову преображаться с невероятной легкостью. Такому самородку было место не в армии - прямой путь в искусство. Однако, несмотря на аристократическую элегантность в сочетании с постоянным мальчишеством, майор зарекомендовал себя отличным спецом. Но, что главнее, - хорошим человеком. Просто чтобы это понять, нужно было дать себе труд разглядеть за многочисленными масками истинное лицо...

А теперь вместо прежнего Роберта перед Геверциони оказался иной человек. Седина на висках, заострившиеся черты. Да, если раньше он выглядел моложе своих тридцати пяти, сейчас мог сойти и за пятидесятилетнего. Раскрасневшиеся, полные отчаяния и вместе с тем - надежды - глаза встретили твердый взгляд Геверциони. В глубине их генерал видел один-единственный немой вопрос.

- Да, - кивнул Геверциони, отвечая. - Мы идем за ней...

... - Ну, что скажете, товарищ Мамин? Справились? - спросил Геверциони взводного. Заметив, что десантник тяжело дышит, а лицо вновь раскраснелось, генерал скользнул взглядом по циферблату - вроде как рукав поправляя. Оказалось, что в очередной раз запыхавшийся от беготни и суеты лейтенант успел с докладом ровно к концу пятой минуты. Значит, уложился в срок.

- Так точно, товарищ генерал-майор, - коротко кивнув, не без гордости отрапортовал взводный, - справился!

- Молодец. В том числе, что на время не забыл смотреть. В мирное время я на такое внимания не обращаю, как, впрочем, полагаю и вы. Нет? - невинно поинтересовался Геверциони. И тут же продолжил, не дожидаясь ответа.

- Но это в мирное время. Сейчас у нас война и потому каждая секунда может быть дорога... Только умоляю! Не надо делать такого кислого лица. Я не формалист и никогда им не был. Но если вы мне вздумаете нарушать дисциплину - я вам быстро устрою! Найду виновных и накажу кого попало.

В общем вы поняли, да? Командир я мягкий, где-то даже человечный, а потому положенной по должности... Скажем, косности и формализму. Подвержен не всегда, да-с, не всегда... Но увы, сейчас как раз тот случай. И дабы вы мне чего доброго не решили сесть на шею, заранее предупреждаю. Это непременно очень плохо кончится. Пытаться не надо. Уяснили?

- Уяснил! Разрешите продолжать?

- Молодец. Так и надо с говорливыми генералами. Слушаю.

- Раненных осмотрели - в срочной помощи никто не нуждаются. По свидетельствам, нетранспортабельные оставались под присмотром врачей на месте высадки, а большая часть тяжелобольных размещалась в хвосте колонны.

Хотели ведь как лучше: передние пробираются, пробуют грунт - задние едут по накатанной. А удар накрыл именно пять последних машин. Чуть-чуть не успели - не хватило каких-то ста метров... Немногих выживших, кого сумели вытащить из-под обломков, пересадили вперед и тронулись в путь. Но машины тоже серьезно пострадали. В итоге темп движения значительно упал...

- Хорошо. Сколько всего выживших? - словно через силу спросил Геверциони.

- Двадцать один... - пробормотал лейтенант. Взгляд его против воли скользнул в бок и вниз. Пускай взводный и понимал, что никак не мог спасти людей - все равно чувствовал вину.

- Из шестидесяти восьми... - медленно произнес Георгий. Вначале он сделал жест, словно пытался прикрыть ладонью глаза. Но через секунду одернул себя. Сложив руки за спиной, Геверциони продолжил. - Что с адмиралом Кузнецовым?

- Вероятнее всего - погиб...

- Вероятно? Это как понимать?

- Виноват. Точных данных нет - как и очевидцев. Адмирал находился в хвосте колонны, а из последних трех машин выживших нет. Кто находился внутри по словам разведчиков разобрать не удалось - кабины и кузова смяло практически в гармошку, а огонь и вовсе... - на секунду лейтенант прервался, но взял себя в руки и продолжил. - Так как невозможно было идентифицировать останки, нельзя однозначно заявлять о судьбе адмирала. Но судя по всему, Александр Игоревич погиб.

- Понятно... - задумчиво ответил Геверциони. Положение складывалось хреновое. От досады генерал даже раздраженно дернул щекой. - Продолжайте, лейтенант. Кто жив? Сколько уцелело медиков, разведчиков? Кто цел из офицеров? И что с Гуревичем?

- Медик один - лейтенант Осипенко, - ответил лейтенант. Он не знал подоплеки и потому удивился тому, что после этих слов лицо Чемезова внезапно перекосилось. Майор дернулся, весь подался вперед, словно собирался убежать. Но Геверциони оказался начеку - он твердо схватил Роберта за плечи и удержал на месте. Майор еще пару раз дернулся, а потом затих, опустившись на подножку.

- Не смотри так, - пояснил Георгий, заметив недоумевающий взгляд взводного. - У него жена с раненными осталась.

- Так вот из-за чего... - внезапное озарение настигло лейтенанта. Теперь-то он понял, что стало причиной случая с полковником Гольдштейном.

- Продолжай, лейтенант, - прервал размышления Мамина Геверциони.

- Виноват... Живы двое пилотов. Лейтенант Раевский и младший лейтенант Соболевская. Она за рулем второго грузовика. У Раевского легкое осколочное ранение...

- Вот так... Счастливчики, - улыбнулся Геверциони. Затем, спохватившись, добавил - Прости что перебил. Продолжай.

- Наши врачи заверяют, что с майором Гуревичем все в порядке. Из-за переутомления и потери крови потерял сознание. Уже сделали переливание и накачали стимуляторами. Теперь хотя бы несколько часов сна и будет в порядке.

- А что с ранами? Он ведь весь перебинтован.

- Задело осколками. Большая часть - порезы и рваные раны. По словам раненных, получил при разборе обломков.

- Ясно. Еще что-нибудь?

- Так точно. Удалось вывезти три 74-мм и одну 122-мм пушки с полным боезапасом. Плюс боеприпасы, мины и лекарства. Поделено поровну в каждом грузовике. Полковника Гольдштейна похоронят через несколько минут. Грунт замерз - приходится работать штыками и лопатами.

- Ясно. Решил, кто к месту посадки пойдет? Нужны только добровольцы.

- Все готовы, товарищ генерал.

- Всех не надо. Максимум десять человек. Лучше - восемь.

- Но не лучше ли нам...?

- Не лучше. Может быть мы кого-нибудь найдем - проще будет вызвать твоих обратно. Ну а что будет, если грузовики встанут? Как тогда раненным быть? Нет, лейтенант. Двадцать крепких десантников здесь нужнее. Так что решай. Кроме того, ты остаешься. Без вопросов.

- Товарищ генерал!...

- Без вопросов! Как поняли меня, товарищ лейтенант?

- Есть остаться, - неохотно козырнув, ответил взводный

- Отлично, - похвалил Геверциони. - Теперь кругом. Отбирать добровольцев шагом марш.

Когда десантный лейтенант вновь скрылся из виду, Георгий наконец мог переговорить с Чемезовым. После неосторожных слов взводного Геверциони ждал любой реакции - тому лишней причиной недавний срыв.

Однако опасения оказались излишни. Роберт вполне пришел в себя. Конечно, ни изможденность, ни печаль никуда не исчезли. Самое главное - не осталось и следа от безысходного отчаяния. Генерал вновь увидел перед собой майора Чемезова. Пускай это был уже не совсем то человек, что лишь пару часов назад - ничто не проходит бесследно, в особенности - выгоревшее сердце. Но все-таки Роберт продолжал быть офицером и надежным помощником Геверциони.

Словно в подтверждение мыслям Георгия, Чемезов решительно поднялся с подножки. Расправились плечи, выпрямилась спина. Опустошенность во взгляде сменилась горькой решимостью.

- Спасибо за помощь, командир, - стараясь казаться как прежде бодрым, сильным, Роберт ответил в своем обычном репертуаре. Вернее - попытался. От чуткого слуха Георгия не ускользнули перемены. Хотя при этом в словах благодарности не было ни единой фальшивой ноты - просто по-новому Чемезов еще не умел, а старые рамки уже были тесны.

'Жаль, что приходится тебе взрослеть такой ценой... - подумал про себя генерал. - Только бы хватило сил не сломаться'. Геверциони не понаслышке знал, как тяжела доля, выпавшая молодому подчиненном. И, обладая этим горьким опытом, не стал лезть в душу. Сейчас, помня по себе, помогут только работа - тяжелая, на износ, чтобы ни минуты не оставалось свободной. И потому ответил спокойно, по-деловому:

- Рад, что ты в норме. Готов выступать?

- Конечно. Разве я вас подводил когда-нибудь?

- Тогда настраивайся и побежали дальше.

- Георгий Георгиевич, у меня есть просьба...

- Да, говори, внимательно слушаю.

- Если рядовой Косолапов вызовется сам или его предложит взводный - не соглашайтесь.

- Иван? Мой невольный спаситель? С которым ты устроил потасовку на 'Неподдающемся', так?

- Да, - кивнул Чемезов. - Все верно за исключением того, что в потасовке участвовали ещё двое товарищей.

- Припоминаю... Один рыжий и низкий, второй темный и высокий? Из-за Соболевской? Я тебя правильно понял? - уточнил Геверциони, выразительно приподняв бровь.

- Да, правильно, - вновь кивнул Роберт. - Он, кажется, влюблен - оттого и вызвался идти вместе с нами. И, раз уж ему повезло - пусть остается. Может, это судьба.

- Мы сами творим свою судьбу - не лишай человека свободы воли, - назидательно произнес Геверциони. Не выдержав, усмехнулся и уже обычным тоном добавил. - Однако нет ничего страшное, если мы немножко вмешаемся.

- Спасибо, Георгий Георгиевич... - впервые за эти тяжелые часы Чемезов нашел в себе силы улыбнуться.

- По-правде говоря... Я боялся, что ты его возненавидишь, - честно признался Геверциони после секундного молчания.

- Не стоило, товарищ генерал, - грустно усмехнулся Роберт в ответ...

Глава 30

Очнувшись, Геверциони обнаружил, что лежит на каких-то мерно покачивающихся... досках? Вначале темнота вокруг показалась сплошной, неестественной. Но спустя пару секунд Георгий заметил проглядывающих местами чуть заметный свет. Выглядело это странно - словно на небе разбросаны светящиеся полосы.

Сфокусировав со второй попытки ставшие вдруг непослушными глаза, Геверциони смог наконец увидеть, что над ним вовсе не небо. Всего лишь наскоро заштопанный брезентовый тент. А мерцающее сияние - мелькающие то и дело в прорехах редкие звезды, догорающие на утреннем небосклоне.

Сознание продолжало оставаться замутненным. Мысли метались бессвязные, словно в приграничном состоянии - между сном и явью. И самое удивительное: Георгий не мог вспомнить, как и почему здесь оказался. Это уже было из ряда вон выходящее. Похороны Гольдштейна и прощание с Маминым были, а потом... Как отрезало. Вспомнить о событиях последних часов не удавалось, а потому Геверциони решил хотя бы осмотреться в надежде чем-либо расшевелить память.

Чересчур самонадеянный, генерал попытался было пошевелиться, но не вышло. И это мягко говоря. Тело тут же отозвалось жгучей болью. Судорога немилосердно скрутила конечности, выгибая суставы и натягивая мышцы, словно веревочные жгуты. Невероятным усилием Георгий сумел сдержать стон. Перетерпев первые секунды приступа, он сумел кое-как расслабить мышцы. Затем удалось понемногу выпрямить выгнувшиеся было под невероятными углами пальцы. Боль понемногу отступила.

Отдышавшись, Георгий осторожно, чтобы не вызвать нового приступа, повел глазами по сторонам. В черепе тут же отозвалось тянущей, тошнотворной ломотой в переносице и в висках. Ну, это можно стерпеть. Главное, руки и ноги оказались на месте, что радовало. Осторожно пошевелив конечностями, Геверциони получил вторую порцию беспощадной боли. Но узнал и другое: его не связали. Так что вариант плена маловероятен. Разве что его считали совсем уж безнадежным, что никак не походит на правду. Значит, с большой долей вероятности все-таки не плен.

Первое впечатление не подвело - он действительно находился в грузовике. И притом не один. Рядом - на полу и боковых лавках лежали еще пятеро. По форме Геверциони узнал своих, но большего не сумел. Памятуя о печальном опыте, пришлось отказаться от попыток не то что встать - приподняться. 'Хотя бы не в плену, и на том спасибо' - трезво рассудил Геверциони. Во всяком положении по возможности следует искать достоинства. Недостатков - их и так всегда до неприличия и безобразия.

Между тем сознание прояснялось. Из гудевшей головы понемногу исчезала, выветривалась пьяная эйфория - верная спутница стандартных армейских стимуляторов и успокоительных. Кто-кто, а уж Геверциони не раз приходилось на собственной шкуре испытывать их действие. 'Значит, таки угодил в лапы собственных эскулапов... Наверное...' - подумал Георгий, усмехаясь нехитрому каламбуру. Отталкиваясь от этого умозаключения, он попытался вновь вспомнить, как сюда попал и что вообще произошло. Но вновь потерпел неудачу.

Не последней причиной тому стали понемногу возвращавшиеся чувства, что медленно просыпаясь от спячки. Первой оказалась жажда. Удушливая, невероятно сильная. Казалось, что в горле разверзлась пустыня. Приняв сомнительную пальму первенства у Кара-Кум. Следом пришло ощущение духоты. Воздух вдруг стал тяжелым, влажным - каждый вдох давался ценой невероятных усилий. Геверциони словно через силу втягивал в себя сгустившийся газ.

Конечно, Георгий отнюдь не был неженкой. Только за последние дни оказалось потрачено слишком много сил - и броня воли дала трещину. Можно хоть до одури, до остекленения глаз и мозгов твердить себе, что нельзя терять контроль, нельзя расслабляться, нельзя, нельзя, нельзя... А потом в прекрасный момент искомая соломинка возьмет и опустится. И, как говорили древние, memento mori[33] ... Ощущение сухости, иссушавшей горло жажды было слишком сильно. Геверциони даже поймал себя не мысли, что физически ощущает во рту тысячи песчинок. Впечатление оказалось таким сильным, что Георгий не выдержал и зашелся сухим, мучительным кашлем.

- Доброй ночи, товарищ генерал, - раздался вдруг из-за спины Геверциони удивительно знакомый голос. Отличительной чертой были явная жизнерадостность и тщательно скрытая ирония. - Как чувствуете себя?

- Смотря с кем сравнивать... - ехидно заметил Георгий и тут же скривился от очередного приступа.

- Ну, тогда можно быть спокойным, - глубокомысленно изрек неизвестный остряк. - Ваш волкодав так и сказал 'Если чувство юмора вернулось, значит все в порядке'.

- Волкодав? Чемезов?

- Ага. Чистый зверь. Мне врач летёха жаловался, что он их там чуть не перекусал. Выволок вас прямо из леса на закорках, да еще поперед десантников успев. Ну и начал всех строить.

- Да, он может... - мечтательно протянул Геверциони с явным одобрением.

- Угу... Выскочил, значит, и кричит: 'Немедленно поставить на ноги Георгия Георгиевича, трам-тарарам! А то всем устрою веселую жизнь тарарам-тарарам-тарарам!' Ну конечно, он покрепче приложил - даже я через сон и то кое-что услышал... Ну и забегали наши коновалы. Как говорится, быстрее собственного визга.

- Вокруг меня?

- Конечно! Нет, блин, вокруг Папы Римского! Хорошенькое дело! В бригаде за считанные часы третьего старшого теряем. Нормальная такая статистика. Да и майор лучше цербера подействовал. Ходил мрачнее тучи. Ни слова не скажет - только по сторонам смотрит, пристально так. И казематы Госужаса призывно так мрачными призраками в сознании всплывают. И от взгляда этого прямо тянет бежать срочно что-то полезное делать. Ну не меня конечно... Меня-то не проймешь такими шалостями. Но вот на 'мясников' подействовало.

Так, кстати! Вообще заговорился я... - безжалостно наступил балагур на горло собственной песне. - Вы уж как хотите, товарищ генерал, а я их, сердешных, зову. Ничего не поделать - инструкция.

- Тогда уж сразу до кучи и майора... - устало пробормотал Геверциони.

Удивительно, но недолгая беседа выпила последние силы. И это при том, что генерал вообще больше молчал. Изо всех сил стараясь не заснуть, Георгий пристально вслушивался в слова неизвестного коллеги по несчастью и звуки вокруг.

- Эй! Эскулапы!! - высунувшись за борт, раздраженно крикнул балагур. - Хорош ворон считать! Давай сюда! И майора-чекиста позовите!

- Ну вот, - довольным тоном сказал он, вернувшись на прежнее место. - Сейчас прибегут.

И действительно, уже через несколько секунд снаружи послышались тяжелое дыхание и громкий топот. С легким шорохом полог небрежно откинули в сторону - внутрь тут же рванулся мягкое предрассветное сияние. С непривычки глаза заслезились, взгляд расфокусировался. Прищурившись, Геверциони продолжал вслушиваться в происходящее. В конце концов, это единственное, что ему оставалось.

Протяжно лязгнули отпираемые запоры борта. Металлический стон слабым эхом пробежал по нутру кузова, отражаясь от стен и потолка. За этой поспешной неаккуратностью четко проглядывалась нервозность. Может быть даже искренняя.

Однако не это сейчас занимало мысли Геверциони. В конце концов, не так уж важно, насколько правдивы душевные порывы бойцов. Гораздо важнее узнать, что же произошло...

Увы, миг просветления оказался недолгим. Очередной неприятный удар нанесла слабость. Исподтишка, стоило Геверциони на миг смежить веки, навалилась уютной непроглядной пеленой истома. Одним рывком перепутались, переплелись в сознании мысли, а потом и вовсе исчезли. Только одно ощущение - невероятной легкости - затопило все естество. Качаясь на ласковых волнах, генерала неудержимо несло в сладостную темноту забытья.

Лишь услышав непонятный выкрик, Геверциони опомнился. Напрягая все силы переборол слабость. Возвращение оказалось быстрей и ожидаемо неприятней. Это было словно нырок в ледяную купель. Холодная дрожь волной пробежала по телу.

- Георгий Георгиевич! - вновь раздался сверху знакомый голос. Чемезов... Георгий сразу вычислил: майор взволнован, но старается не подавать виду. Хорошо старается - если бы не знать друг друга полтора десятка лет, можно не догадаться... - Георгий Георгиевич! Как вы?

- Отойдите! - еще одно действующее лицо. Это уже врач. В отличие от Роберта голос спокойный, разве что задерганный, раздраженный. - Майор, я к вам обращаюсь! Дайте пройти, в конце концов! Не загораживайте здесь мне тут!

На удивление Чемезов стерпел все реплики не проронив ни звука. Обычно майор остер на язык - что уж говорить об уме - и подобных оказий не спускал. 'Стало быть, - заключил для себя Геверциони, - переживает не на шутку ...'

Между тем над лежащим генералом сверху наконец возникла голова. Глаза еще не привыкли к свету, продолжали слезиться. Как Геверциони ни щурился, как ни старался - все же не смог сфокусировать взгляд. Вместо стройных черт лица угадывались лишь контуры, да ещё постоянно плавали в глазах бесформенные пятна.

- Ну-с... Как себя чувствуем, больной? - поинтересовался молодой врач.

- Хреново, товарищ доктор, - съязвил Георгий. Не смог удержаться от соблазна. - Но, если сравнивать с Бубликовым - неплохо.

- Очень хорошо, - медик пропустил остроту мимо ушей. - Больной скорее жив, чем мертв. Будем лечить.

Последняя фраза, по-видимому, предназначалась Чемезову.

- На что жалуемся? - менторским тоном продолжил врач. Складывалось ощущение, что они сейчас не трясутся в кузове армейского грузовика по заснеженным просторам тайги, а тихо мирно беседуют в кабинете поликлиники.

- На жизнь: как у того лося - чем дальше, тем всё хуже и хуже... - горестно произнес Геверциони.

- Да, это бывает, - понимающе кивнул доктор. - Однако вам, батенька, пора с хиромантией заканчивать. В вашем возрасте неограниченные нагрузки на организм дело рискованное.

- В каком смысле разрешите вас понимать? - вежливо поинтересовался Геверциони. Развернувшийся изысканный политес был ему по вкусу. Генерал даже чувствовал себя в привычной обстановке. Ведь именно плетением подобных словесных кружев он частенько занимался в промежутках между агентурной работой. И, надо сказать, находил в этом подчас алогичном процессе истинное отдохновение. Помимо того, что почти всегда это было смешно чуть ли не до истерики.

- А в простом, - беззаботно отозвался врач. По-видимому, он был отнюдь не прост. С ходу вычислив намерения пациента, спокойно принял предложенные правила игры. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы выздоравливало. Пусть даже дитятко и с генеральскими погонами.

- В очень даже простом, - повторил доктор. - Вы когда последний раз спали?

- Следует ли это расценивать как оскорбление и вмешательство в тайну личной жизни? - как ни в чем не бывало спокойным тоном уточнил Геверциони.

- Исключительно, - не моргнув глазом согласился медик. - Никаких сомнений, что это гнусная инсинуация. А вся информация немедленно будет использована для доноса.

- Вы меня успокоили... Тогда отвечу, - облегченно вздохнув, ответил Геверциони. - Только с одним условием: чистовик мне на подпись.

- Непременно, - заверил доктор. - Для вас приготовлю второй экземпляр. На добрую память.

- Весьма обяжете, - учтиво кивнув, ответил Георгий.

- Ну так как? Отвечать будем?

- Безусловно. Если не ошибаюсь - вчера.

- Очень, - пристыдил врач, осуждающе покачивая головой.

- Что 'очень'? - очень искренне удивился Геверциони

- Очень некрасиво, когда генералы обманывают, - охотно объяснили в ответ.

- Помилуйте! Ни единым словом! - оскорбился до глубины души Георгий.

- Товарищ генерал, - устало произнес врач. - Я тоже не первые сутки на ногах, нервах и стимуляторах. Мне ваше желание заняться словесной эквилибристикой понятно и даже местами - похвально... Однако не стоит сейчас начинать многосерийную оперу из разряда 'верно-неверно сформулировано'.

- Вы думаете?

- Уверен, - ответил врач с классической интонацией Демьяненко [34].

- Тогда... - Геверциони крепко задумался. Как ни старался, вспомнить все-таки не удавалось.

- Не помню, - наконец честно признался генерал.

- Во-от! - назидательно подняв палец, произнес довольный доктор. - Что и требовалось доказать. А ведь по свидетельствам майора Чемезова вы на ногах уже пятый день.

- Хм... Может быть, - после некоторых раздумий, согласился-таки Геверциони.

- Боже мой! - доктор от негодования театрально всплеснул руками - Нет, вы только посмотрите! Он еще сомневается. Вы не на привозе - здесь не обманут.

- Что я слышу! Таки вы одессит? - поинтересовался Геверциони.

- А вы что-то имеете сказать против? - добавив в голос неповторимый акцент, контратаковал доктор. - Или хотели предложить мне предложить свиную отбивную, а теперь вас мучает совесть? Я таки отвечу вам, что можете быть спокойны.

- Если я наступил на больной мозоль, так где вы были раньше? И только не надо устраивать истерик - мне есть ещё где испортить нервы! Кто как не я любит этот славный город? Не отвечайте - вы не можете знать! Кто сейчас помнит чумазого Жору Кучерявого с Пионерской...

- Так, больной, не заговаривайте мне зубы! Вы не спали пять дней - и это не смешно. Ни одного раза. Плюс к тому постоянные физические нагрузки - даже перегрузки. Я конечно не Пирогов, но со всей ответственностью заявляю: если продолжите в том же духе - плохо кончится.

- Насколько плохо?

- Инфаркт, инсульт, психоз... с охотой ответил врач. Мечтательно закатив глаза и старательно загибая пальцы. Это так сказать, разминка. А вы, например, помните, как оказались здесь?

- Честно горя - нет.

- У вас остановилось сердце. И еще хорошо, что только остановилось. Мы уж не надеялись на такую удачу.

- А могло быть хуже?

- Легко. Например - обширный инфаркт на нервной почве. Или разрыв мышечной ткани. Да что угодно! В конце концов, не приходится ожидать хорошего, если человек пять дней бегает как лось под огнем, а потом прямо на ходу теряет сознание и кулем оседает на землю.

- Давно это было?

- Часов с пару назад. И еще я вам хочу сказать: если бы не майор - у нашей славной 137-й гвардейской бригады вновь сменился командир. Пусть он и не медик, но в момент кризиса сумел сделать быстро и четко единственное верное. Аккуратно завел сердце и на закорках приволок сюда.

- Что же тут особенного и правильного?

- А то! Если бы по распространенной десантной привычке он для верности вколол стимулятор или адреналин, то сердце бы просто не выдержало. Слишком много химии за последние дни. Так что здесь на месте мы провели реанимацию и обеспечили вам самое лучшее лекарство - обычный здоровый сон.

- Доктор, - любезно поинтересовался Геверциони. Однако при этом в голосе явно ощущалось нарастающее раздражение. - А вам не пришло в голову, что из-за того, что вы здесь устроили сонное царство, бригада оказалась 'обезглавлена'? И это в условиях, когда в любой момент можно ожидать внезапного удара?

- Да, что-то мелькнуло подобное... - небрежно кивнув, ответил медик с восхитительным пафосом и безразличием. - Только при том нам гораздо лучше было известно другое: если бригада не будет, как вы выразились, 'обезглавлена' на несколько часов, то совершенно точно окажется усечена ровно на голову через день. Но уже навсегда.

- Это, черт возьми все же лучше, чем поставить под угрозу жизни тысяч людей!... - неприязненно бросил Геверциони.

Даже простое напряжение голосовых связок оказалось для организма тяжелым испытанием. Жгучая боль вспыхнула в груди и волной разбежалась по телу вплоть до кончиков пальцев. Чтобы не показать слабости, Геверциони с силой сжал зубы - от напряжения кровь прилила к лицу, вздулись лиловые вены на висках. Безусловно все это не могло ускользнуть от наметанного взгляда доктора.

- Посмотрите на себя, генерал, - назидательным, спокойным тоном устыдил медик. - Вам тяжело даже просто говорить дольше нескольких минут. А вы безрассудно пытаетесь рваться в бой. Шашкой махать... Все будет хорошо, успокойтесь. В противном случае может начаться приступ. А командовать смогут и без вас - хотя бы какое-то время. Как Чапаев говорил, место командующего где? Место командующего на месте. Где уставом, так сказать, положено.

- В подобной ситуации, товарищ доктор, решаете не вы! - прорычал Георгий. От захлестнувшего сознание генерал дернулся было, инстинктивно попытавшись подняться. Увы, истерзанное тело не разделяло благих начинаний. Уже в третий - и сильнейший - раз мгновенно накатил приступ. Безжалостно и небрежно, словно тряпичную куклу, судороги встряхивали, бросали его из стороны в сторону.

- Вот видите, - укоризненно заметил доктор. Достав из кармана куртки инъектор, вставил внутрь ампулу, насадил одноразовую иглу. - Это транквилизатор. Хотелось, конечно, обойтись без крайних мер, но вы нас вынуждаете.

После этого доктор отклонился вправо, выпав из поля зрения Геверциони. Ни повернуться, ни ответить генерал не мог - судорога по-прежнему продолжала стягивать плоть резкой болью.

- Так, сейчас будет немного больно, - раздался над самым ухом тихий голос. Холодное жало иглы проникло в мышцу руки. Тихий щелчок и содержимое ампулы прохладной волной потекло по телу. Сведенные судорогой мышцы отпустило, медленно озираясь, ушла и боль. Георгий попытался было вновь шевельнуться, но ничего не получилось - вместо боли пришла слабость. Руки, ноги, голова - все словно ватное, уже не повиновалось приказам. Мир вокруг затуманился, поплыл. Голоса постепенно отдалились, совсем затихли. Исчез так раздражавший свет. И это было последнее, что смог запомнить Геверциони. Непреодолимая сила мягко подхватила его и унесла наконец в край грез и снов.

Глава 31

Проснулся Геверциони засветло - яркий свет уже вовсю лился внутрь кузова через откинутый полог. Сразу же стал заметен контраст с ночным буйством стихии. Теперь ни ветра, ни метели не было и в помине. Только тишина, яркое солнце над просторами бескрайней тайги. Лес, лишенный долгой человеческой памяти, уже успокоился после беспощадных огненных ударов - вновь на грани слышимости можно уловить беззаботные выкрики птиц, мерный шепот ветвей, колышимых редким ветром.

Свет больше не раздражал глаз, да и былая острота зрения вроде вернулась. Наученный горьким опытом, Георгий попробовал слегка пошевелить конечностями. Обошлось. Боль если не исчезла вовсе, то как минимум отступила, словно коварная гадюка спрятавшись в прохладной тени камня.

Геверциони аккуратно, постоянно ожидая удара исподтишка, продолжил разминать затекшие мышцы. Осмелев, медленно приподнялся на локтях, осмотрелся по сторонам. Вокруг мирно спали такие же раненные. Кто-то тихо посапывал, беззаботно отдавшись сну. У других в дыхании слышался тихий стон, а сон оставался тревожным, беспокойным.

Внезапно за спиной раздался резкий шорох. Привычный слух генерала с ходу забил тревогу, во всем прежде всего подозревая опасность. Геверциони на одних рефлексах, абсолютно автоматически рывком сел, подтянув ноги под себя. Обернуться, изготовившись к нападению было делом еще нескольких долей секунды.

Только увидев перед собой осклабившегося в довольной улыбке всё того же майора Гуревича, Геверциони вновь вспомнил, где и отчего находится. Разведчик сидел на полу в расслабленной позе, словно турист на отдыхе. И только наметанный глаз Георгия отличал в каждом жесте, в каждом мимолетном движении огромную силу и внутреннюю готовность сорваться с места взведенной пружиной. Словно в подтверждение Гуревич умелыми движениями перекатывал пальцами медный пятак.

Грудь, голову и правую руку майора по-прежнему опоясывали бинты. Однако на этот раз они были чистыми, без щедрой россыпи кровавых пятен.

- Доброго утра, товарищ генерал, - радостно сказал Гуревич. - Ну вы и горазды спать.

- Доброго, товарищ майор, - безмятежно кивнул Геверциони. С запоздалым опасением, он лишь сейчас понял, что совершенно зря так резко и быстро поднялся. В конце концов, то, что ему повезло и судорога не началась по новой, еще не оправдывало глупости. Память пережитого холодком отозвалась по телу. Постепенно расслабляясь, Георгий сел на свой распахнутый спальный мешок, скрестив ноги.

- Что-то вы нервный последнее время, Георгий Георгиевич, - с откровенно наигранным сочувствием в голосе поинтересовался майор. - Не иначе сон дурной приснился?

- С вами поведешься, не то, что нервы растреплешь - поседеешь, - горестно вздохнул Геверциони.

- Да, это бывает, - согласился Гуревич, печально кивнув. И добавил как ни в чем не бывало бодрым тоном. - Однако, устроили вы тут представление. Сначала цирк, потом реставрацию застенок вашей конторы. Разве что маузером не размахивали.

- И откуда ты такой ершистый, майор? - искренне удивился Геверциони. - Удивляюсь, как вообще до сих пор смог в бригаде удержаться.

- А я профессионал, - без ложной скромности заметил Гуревич. - Кроме того, если буду естественным - сразу стану и нудным. Иначе говоря - невыносимо брюзжащим. А оно вам надо? Да и жить веселее, когда весело.

- Ладно уж, гуру, черт с тобой... - Геверциони небрежно зевнул. Все вышло совершенно естественно - даже выступили на глазах слезы. Отвлекая внимание, левой ладонью прикрыл рот. Тем временем пальцами правой аккуратно сковырнул кстати подвернувшуюся щепку. Получилось почти идеально: вполне острая с одного конца, длинной чуть больше зубочистки и на миллиметр-другой толще.

Продолжая отчаянно зевать, Геверциони выжидал. Гуревич сидел тем временем не подавая виду. Казалась, его занимала одна лишь затертая пятикопеечная монета, продолжавшая неустанный марафон.

Улучшив момент и даже прикрыв для убедительности глаза, Георгий внезапно резко взмахнул рукой, посылая иглу в полет. И с радостью отметил, что движениям вернулась былая легкость. Словно не было бесконечных ночей и дней полных гнетущего напряжения, а недавние приступы безжалостных судорог - лишь дурной сон. Как бы то ни было, теперь всё по-прежнему. Кажется...

Отдохнувшее сердце привычно ускорило темп, разгоняя по телу кровь, щедро разбавленную адреналином. Возросшая скорость реакции замедлила субъективное восприятие времени. Жесты и звуки разом утратили быстроту - стали инертными, степенными. Открыв глаза, Геверциони увидел знакомый мир: выцветшие краски, утратившие былую четкость линии, смазанные белесым шлейфом движения.

И едва успел отбить подкованным каблуком летевший в грудь пятак. Жалобно звякнув о металлическую набойку, монета закувыркалась и отлетела в сторону. Гуревич же успел за доли секунды, пока у Георгия глаза оставались закрытыми, сместиться на полметра в сторону. И сейчас майор продолжал спокойно сидеть на полу вразвалочку. Все было как и несколько секунд назад - разве что ироничная усмешка чуть исказила безупречность улыбки.

- Да, товарищ генерал, - продолжая беззаботно улыбаться, произнес Рустам, - Есть еще порох, как погляжу. Только все-таки недостаточно быстро, хе-хе.

- Совсем старый стал, - сокрушенно закивал Геверциони, - На пенсию пора.

- Ну, это не обязательно, - хохотнул майор. Потянувшись до хруста, не без гордости добавил. - Все же таки я разведчик, а вы - генерал, штабной работник.

- Спасибо за снисхождение, - усмехнулся Геверциони. Заметив рядом на полу медный кругляш, подцепил и взвесил на ладони. Вблизи монета оказалась совершенно обычной: единственное, что отличало от миллионов таких же - затертые до блеска грани.

- А что же нет заточки по ребру? - искренне удивился Георгий, щелчком перебросив пятак владельцу обратно.

- Ну, я ведь подобной пакости ожидал, - ответил Гуревич. Поймав монету на лету, пару раз подкинул на ладони и убрал в нагрудный карман. - Так что не хотелось убивать местного главнокомандующего. А то уже был бы четвертый раз - могли бы неправильно понять... Трибуналы там, расстрелы с повешением. А оно мне надо? Вот если бы орден... Но нынче за кровожадных чекистов ещё не дают. Погожу пока.

- Да, от скромности ты не умрешь... - задумчиво пробормотал Геверциони.

- Пожалуй, - легко согласился майор. Располагающее, открытое лицо вновь расцвело лучезарной улыбкой.

- ... Разве что от бахвальства, - закончил фразу Георгий. Сохраняя безмятежное выражение на лице, он пару раз легко ткнул пальцем себе в район воротника.

Гуревич не сразу понял, что имеется в виду - лишь через пару секунд догадался провести ладонью вдоль шеи и линии ворота. Обнаружив глубоко засевшую в гимнастерке еще одну острую щепку, майор только и смог, что с неподдельным удивлением уставится на Геверциони. Георгий не выдержал пристального непонимающего взгляда и беззаботно расхохотался.

- Ты бы сейчас посмотрел на себя... Уж больно потешно смотрится непонимание - непривычно на таком самоуверенном лице.

Отсмеявшись, Геверциони решительно поднялся на ноги.

- Все это конечно хорошо, но пора и честь знать.

Потягиваясь и разминая на ходу мышцы, Георгий миновал обескураженного Гуревича и лихо перепрыгнул через борт. Уже стоя на земле он обернулся и подмигнул майору.

- Не бери в голову - кому, как ни нам - старикам, знать всякие мелкие хитрости.

Рустам сморгнул и вновь улыбнулся.

- Да уж, знатно щелкнули по носу, - признал майор поражение. - Если когда придется вместе поработать - сочту за честь.

Геверциони ухмыльнулся и, махнув на прощание рукой, двинулся искать Ильина и остальных старших офицеров.

Про себя же генерал подумал: 'Эх, майор... Не знаешь ты еще, как скоро может настать это время...'

... Ильин, Фурманов, Лазарев и Чемезов тем временем находились неподалеку - в специально поставленной для исполнения роли штаба палатке. Хотя 'штаб' - это с очень большой натяжкой. Обстановка скудная: раскладной фанерный стол да висящая под потолком спиртовая горелка. Вместо стульев по углам лежало несколько свежеобтесанных колод. Площадку изначально хотя и очистили от снега, от слякоти это все же не избавило. Замерзшая земля оттаяла и, безжалостно перемалываемая подошвами давно превратился в вязкую кашу. По-лягушачьи чавкающую за каждым шагом.

Однако офицеры в упор не замечали недостатков обстановки. Было не до того - перед ними стояли задачи гораздо насущнее житейских бытовых проблем. Кажется, даже если бы вокруг разверзлись недра земные или хляби небесные - это не возымело бы ни малейшего результата.

Сгрудившись вокруг стола, офицеры смотрели на карту. Настроение царило весьма безрадостное. Даже скверное. Несмотря на кажущееся благополучие, неприятности преследовали бригаду одна за одной с завидным постоянством. Вся кампания как началась, так и продолжала идти кувырком. И вообще: до нормальной кампании нынешней как, мягко говоря, японцам до Курил. Непонятная война с неведомым агрессором... Хотя и оставались определенные сомнения в высказанной версии об инопланетной угрозе, доводы Геверциони, подкрепленные рассказом коменданта разрушенного военного склада лейтенанта Никиты Куревича выглядели убедительно. Да и свои глаза не оставляли пространства излишней подозрительности - слишком странные дела творились вокруг.

Далее - нелепая, абсурдная космическая бойня. От осознание того факта, что в течение нескольких минут во вскипевшем космосе сгорели десятки тысяч человеческих жизней, сотни стальных колоссов даже профессиональных военных брала оторопь. Вот просто на раз-два. Да и судьба самого 'Неподдающегося'... Постоянное колебание между отчаянием и беззаветной надеждой: невозможная, невероятная, нереальная абсолютно ничья в кровопролитной схватке, чудесное спасение и обезглавленное командование. Затяжной прыжок в черноту, неизвестность. Негаданно возникший новый лидер, который сумел переломить ситуацию - на одних вере и упорстве сдвинул дело с мертвой точки.

Стоило появиться надежде, как вновь все пошло вразнос... Гибель адмирала Кузнецова и оставшихся вместе с ним на месте высадки раненых, медиков. Вторая волна бомбардировки - по армейским складам. И все же Геверциони, кажется, продолжает совершать невозможное. Собрав в кулак волю, пресекает малейшие ростки паники - бригада успокоена, становится на отдых. Тем самым уставшие люди получают возможность забыться, хотя бы на несколько часов отгородить себя от страхов. Сам же командир, словно не ведающий усталости, спешит к месту трагедии.

Но не бывает чудес - всему своя плата. Даже железные с виду люди не способны оставаться в строю бесконечно долго. Какие бы святые цели не стояли перед ними. И вот в успокоившийся, притихший было лагерь просачивается очередная черная весть. Несгибаемый Геверциони при смерти в лазарете, а вместо плана действий только сумбур в головах.

И, пускай по прогнозам врачей генерал назло всему поправляется - даже приходил в сознание несколько часов назад, пока всю тяжесть ответственности за бригаду пришлось взвалить на себя оставшейся группе старших офицеров.

Первым среди равных по должности неизбежно оказался Ильин. Лазарев был и оставался командиром полка, боевым офицером. Вопросы стратегии, логистики и общего руководства для него всегда были чужды. Поневоле обстоятельства заставили принять де-факто ответственность за боевое взаимодействие всей бригады. Но в плане даже временного исполняющего обязанности Геверциони Лазарев себя категорически не представлял.

Фурманов же был в некоторой степени противоположностью. При всем богатстве имевшегося опыта административной работы, Юрий всегда занимался больше идеями, абстрактными изысканиями. А потому честно осознавал, что не способен руководить таким значительным армейским соединением.

Так и возникла кандидатура Ильина, сочетавшего управленческий опыт и твердые практические навыки. В итоге полковник согласился - тем более, что именно его сам Геверциони сразу после первого совещания назначил заместителем. Но дополнил идею созданием триумвирата оставшихся полковников. Чемезов затесался в тесную компанию исключительно в силу наличия обширного багажа профессиональных знаний. Ведь, даже оставаясь майором, он продолжал был офицером НКГБ, давним соратником Геверциони, то есть человеком, посвященным в секретную служебную информацию.

- Мало того, что на засекли, так ещё и планы разгадали! - раздражение Лазарева так и рвалось через край. Полковник прилагал значительные усилия, чтобы не дать гневу власти. Чтобы хоть на секунду отвлечься, стал расхаживать взад-вперед. Помогало плохо - мысли никак не желали идти прочь, а обильно разбрызгиваемая по сторонам грязь лишь взращивала злость с удвоенной силой.

- Успокойся, Алексей Тихонович, - мягко произнес Ильин. - Нам сейчас трезвая голова нужна и точный расчет.

- Я-то успокоюсь, а вот что прикажешь делать с нашим противником? - не унимался Лазарев. - Как ни крути, а он нас засек. И вполне возможно скоро накроет новым ударом - уже наверняка. Раз - и готово! Как зверя за флажками...

- Паникой делу не поможешь, - решительно отрезал Ильин. Словно в подтверждение к сказанному, он даже решительно отвернулся, вновь обратив взор к карте.

- Это я паникую?! - негодованию Лазарева не было пределов. От такого оскорбления полковник даже замер на месте и ошарашено замолчал. Густые брови взметнулись вверх, глаза расширились. Задав вопрос, он так и застыл на несколько секунд с открытым ртом.

- Ну не я же, - резонно возразил Ильин. - В конце концов, не я здесь заявлял, что врагу известны наши планы, что он того и гляди нанесет последний удар.

- Хочешь отвергать очевидное, Иван Федорович? - возмутился Лазарев. - Ну-ну... Забавно было бы услышать.

- Ничего забавного здесь нет, - спокойно ответил Ильин. Не отрываясь от карты, он уверенно указал пальцем на что-то. - Все более-менее ясно.

- А если подробнее? - поинтересовался молчавший с самого начала перепалки Фурманов.

- Очень просто. Противник либо знал, что мы спаслись, либо - нет. Первое предположение наглядно показывает: для него мы пустое место, ничтожно малая величина. Имея возможность наблюдать со спутников, можно спокойно разнести в щепки и прахом пустить по ветру большую территорию - пусть даже вслепую. Этого не случилось. Значит, либо нами побрезговали, либо не заметили. Если не заметили - то это определенно в нашу пользу. Тогда противник не всесилен и мы способны с ним бороться, обманывать, путать карты. Ведь заметили нас лишь после того, как закончилась метель.

В таком случае удары по месту посадки и складам - мера профилактики. Вполне логично вместо того, чтобы гоняться за малой группой, если не накрыть их сразу, то лишить возможности двигаться вперед и оставаться силой как таковой.

Здесь нельзя упрекнуть в отсутствии логики. Оставшись без снабжения, бригада скоро превратиться в разрозненную толпу. И все - можно больше об угрозе с этой стороны не беспокоиться.

- Ну а что же здесь хорошего-то?!

- Во-первых, нас вероятнее всего, списали со счетов - объективно говоря мы ведь и вправду не такая важная птица. Во-вторых, увидев манеру действия противника, можно хотя бы приблизительно составить представление о его сильных и слабых сторонах. Чем сидеть и бояться сделать шаг, ночью или в пасмурную погоду можно продолжать идти вперед. Конечно, соблюдая меры предосторожности.

Наконец, в-третьих, мы имеем план действий. Это гораздо лучше, чем вообще без ничего.

- Да разве же это план? - возмутился Лазарев. - Какой-то непонятный склад, какие-то танки и самолеты! А дальше-то что?!

- Удивляюсь тебе, Алексей Тихонович. Раньше ты вроде молчал - не было претензий. Что же сейчас вдруг появились?

- Раньше этот... 'план' - Лазарев буквально подчеркнул голосом презрительное отношение к такому названию. - Был лишь запасным вариантом на случай, если не получит подтверждения версия локального конфликта или начала мировой войны.

- Так за чем же дело стало - разве ты не получил достаточно опровержений?

- Ни в коей мере, - решительно мотнул головой полковник. - Все, что у нас есть - домыслы генерал-майора и слова местного лейтенанта. Уж прости, но это не то, на чем можно строить подобные выкладки. Твердят все: 'Пришельцы! Инопланетяне!' А где доказательства? Попахивает паникерством если не психозом...

- Ну прости, Алексей Тихонович, - криво усмехнулся Ильин. - Вряд ли сам главком перед тобой станет отчитываться. Да и на рандеву с нашими непрошенными гостями я бы на твоем месте не стал уповать.

- Не передергивай, Иван Федорович! Я про то говорил, что до сих пор все наши теории и стратегии основываются на домыслах, экстраполяции. Да даже если и пришельцы - все равно план непонятный. Я ведь и в мыслях не мог представить, что придется ему следовать.

- А зря. Мы ведь здесь не в бирюльки играем. Война - здесь каждый должен воевать не за страх, а за совесть. И молчать ты не имел права, раз был не согласен. Тебе не для того Родина доверила жизни бойцов, чтобы покорно чужой воле следовать. На то тебе и голова, чтобы самому думать. Спорить-то с начальством ты никогда не боялся. Не верю, что и сейчас за погоны держишься.

- Не держусь... - согласился Лазарев, разом подрастеряв весь запал. - Только нечего предлагать.

- То-то и оно, - назидательно резюмировал Ильин. - Никто ничего не смог предложить кроме Геверциони. А потому - пусть план и не совершенен - все лучше, чем отчаяться и ждать смерти. На войне не только разум нужен - наши прадеды это век назад доказали. У немцев лучшие стратеги чертили схемы, просчитывали комбинации. По всему выходило: не выдержать нам. Вся Европа рухнула, куда уж Советскому Союзу.

И где теперь эти выкладки? Где бахвальства? Разбились - о Москву, Ленинград, Сталинград. Потому, что у нас не только планы были, но и вера в правость дела.

- Не разводи здесь митинг, Иван Федорович, - словно от зубной боли скривился Лазарев. - То когда было, а нам сейчас надо.

- А я про сейчас и говорю. Нельзя уроки истории забывать. Если бы в Брестской крепости продержались не месяц, а пол часа, как немец планировал, если бы не сопротивлялись изо всех сил на всем горьком пути отступления. Была бы сейчас наша Родина, наша Москва. Где были бы мы с тобой? Нет, Алексей Тихонович, нельзя про то забывать.

А что до танков и самолетов, так лучше иметь в руках силу, чем гадать, сидячи на печи: 'Пригодится - не пригодится...' Противник наш не всесилен - раз мы еще здесь. Ты помнишь, что генерал говорил про самоистребление флотов. Не так все, выходит, очевидно и не так безнадежно. Поглядим, может и сумеем выдюжить. А если и нет - пусть так. Разве тебе, боевому офицеру, советскому человеку не стыдно будет? Знал, да не воспользовался шансом. Да и погибать с музыкой все же лучше. Без страха смерти в глаза посмотрим. Да и друг другу тоже - раз будем знать: все сделали, что могли.

- А-а-а! Черт с вами, - обреченно махнул рукой Лазарев. - Убедили. Пусть все это и авантюра ужасная. Раз делать больше нечего - будем из танков по звездолетам палить.

- Все ж таки лучше, чем саперными лопатками, - не упустил возможности отпустить шпильку Ильин.

Четверо офицеров вновь обступили стол. Склонившись над картой, они с невероятным упорством, тщательно скрывая в душе надежду, искали выход...

...Геверциони стоял, прислонившись спиной к огрубевшему сосновому стволу, и улыбался. Наконец-то генерал смог по-настоящему успокоиться. Не смотря ни на что удалось - удалось! - объединить людей. Поверили, пусть не до конца, но поверили. И в тяжелый момент не отчаялись, не разбежались по углам. Если еще вчера офицеры не выходили за рамки привычного видения ситуации, то сегодня их уже не удовлетворяла роль второстепенного плана, нет. Теперь незашоренный, свободный от предрассудков взгляд видел будущее бригады не иначе как героическим - в первом ряду защитников человечества.

На секунду Геверциони даже задумался - не слишком ли обнадежил товарищей? Не станет ли излишняя уверенность причиной беды? Может не стоило так акцентировать внимание на необходимости героизма, на уникальности собственной роли?

Нет! Не слишком, не станет, не было! Георгий решительно встряхнул головой, отгоняя гнетущие мысли. Все седлано правильно. Если у них не получится - кто еще сможет повторить попытку? Нельзя сомневаться, как нельзя и перекладывать ответственность на других. Горшки обжигают не боги. А значит и победу ковать нужно своими руками.

Постояв так еще пару секунд, Геверциони окончательно успокоился. Да еще этот перерыв нужен был, чтобы у товарищей не создалось ненужного впечатления, будто их подслушивали. В определенном роде, подумав так, офицеры бы ошиблись совсем незначительно.

Только Георгий в действительности не собирался подслушивать. Застав начало разговора, генерал невольно приостановился. В конце концов, подобной возможности без цензуры услышать искреннюю позицию подчиненных могло больше не представиться. Да и разговор шел не о бирюльках или оловянных солдатиках. Тут как раз опасность реально рисковать жизнями людей гораздо важнее опасности нарушить принятые в обществе правила хорошего тона. Потому Геверциони без малейших колебаний приник к разговору. Благо, задерганные обстоятельствами офицеры забыли выставить при входе караул. Или же попросту не захотели.

Теперь, осмыслив услышанное и выждав несколько минут, Георгий решительно откинул полог. Не ожидавшие подобной бесцеремонности, офицеры раздраженно сощурились на яркий свет. Лазарев и Чемезов успели даже открыть рты и набрать воздуха в грудь, изготовившись к разносу. Но когда нарушитель спокойствия шагнул внутрь, отпустив полу, весь азарт мгновенно испарился. На несколько секунд наступила немая сцена. Расширившимися глазами офицеры неверяще смотрели на живого и почти здорового генерала.

- Добрый день, товарищи, - дружелюбно улыбнулся Геверциони, слегка наклонив голову в намеке на аристократическое приветсвие. - Надеюсь, наши дела лучше, чем у приснопамятной маркизы?

- Георгий Георгиевич, - удивленно пробормотал Лазарев, первым среди остальных обретший голос. - Как вы здесь...? Почему?

- Ну, Алексей Тихонович, меня еще рано списывать со счетов, - довольно расхохотался генерал. - Жив курилка, так что не надейтесь пока на роль фельдмаршала нашей маленькой победоносной армии. Но, если хотите, могу пожаловать вас графом... Только представьте: 'Граф Лазарев! Соблаговолите-ка своим драгунам изрубить в капусту вон тот отряд инопланетной пехоты! Эти оборванцы безвкусной расцветкой формы распугали всех ворон, канониры не стоят на ногах от смеха и артиллерия не может вести огонь!'

Нет, положительно, это было бы великолепно.

- Вам бы только шутки шутить... - обиделся полковник. Впрочем, обида была наигранной. - Мы здесь думаем, как дальше жить, а вы там умирать вздумали! Советские офицеры так не поступают.

- Виноват, товарищ полковник! - Геверциони вытянулся по стойке смирно, опустив руки по швам. - Больше не повториться!

- Сумасшедший дом... - покачал головой Ильин. - И как вы с этим клоуном смогли столько лет вместе работать, ума не приложу...

- А нам нравится, - спокойно ответил Фурманов. Чемезов лишь согласно кивнул, скрестив руки на груди.

- Очаровательно, товарищи, - Геверциони меж тем прекратил дурачится. - Рад, что даже в мое отсутствие вы не только не потеряли взаимосвязи, но и смогли укрепить боевую дружбу между нашими славными родами войск.

Какие планы? Ну же смелей. Представьте на секунду, что бравый генерал пал к ногам белоснежного скакуна на поле боя, сраженный пушечным ядром. Ведь что-то делать все-таки пришлось бы. Надеюсь, не сдаваться?

- Хорошо, кивнул Ильин. - Тогда милости просим окинуть просветленным взором сложившуюся диспозицию...

Геверциони подошел к столу. Увиденное не то, чтобы радовало, но в любом случае впечатляло. Недавно еще почти не знавшие остроты отточенного карандаша, листы теперь заметно истрепались, запестрели многочисленными пометками.

- Я так понимаю, за все подробности можно благодарить лейтенанта Куревича?

- Да, - согласился Фурманов. - Он очень помог. В конце концов, одно дело знать карты сидя в штабе, и совсем другое - обойти на месте каждый овраг, каждую рощу. Так что, если и вправду имеем дело с агрессором, то имеем серьезное преимущество.

- А привычный враг уж и вовсе завязнет на подступах, - грустно усмехнувшись, добавил Чемезов.

- Не верите до сих пор? - поинтересовался Геверциони. Правая бровь иронично изогнулась, приподнялась, а левая наоборот - низко опустилась. - Что ж, в определенном смысле правильно делаете - фактов у нас до сих пор нет... Хорошо, так что предлагает генштаб?

- Предлагаем, раз уж нас все равно засекли, не цепляться за эффект внезапности. Днем можно отдыхать, а двигаться ночью. Проводя марши под покровом темноты или во время плотной облачности, пройти к аэропорту близь Сургута.

- По-наглому, на самолетах? - восхитился Геверциони - Согласен! Только не получится. Уж если разбомбили какие-то склады, так неужели до ближайшего аэропорта руки не дойдут?

- Это как сказать... - загадочно ответил Фурманов. В глубине обычно холодных глаз плясали озорные огоньки.

- Как прикажешь тебя понимать? - уточнил Геверциони. - Починить?... Починить невозможно, спрятать - тем более. Надеюсь, мы не собираемся грабить музей истории авиации? Я как-то с детства к фанере без доверия отношусь... Здесь ведь не Париж, право слово.

- Ну, починить мы, может быть, и не смогли бы, а вот спрятать...

- Я еще географию не забыл, товарищ полковник, - усмехнулся Геверциони. - Надеюсь, не станешь меня убеждать, что вы волоком успели перетянуть транспортники? Даже предупредить вы не могли.

- Да, действительно - никто ничего не таскал и не предупреждал. Тут случай помог.

- Не томи - все равно ни прибавки, ни награды не получишь.

- Да собственно, ничего особенного... Георгий Георгиевич, вы помните, что у нас было вчера? - поинтересовался Ильин.

- Иван Федорович, вы мне здесь праздничную манифестацию не устраивайте! - шуточно пригрозил полковнику Геверциони. - Я вас не про годовщину Октября спрашиваю.

- А очень даже зря, - с иронией заметил Ильин. - Дело не только в этом. Если вы, товарищ генерал, не забыли, у нас вчера-сегодня были учения в международном масштабе, приуроченный к годовщине победы. И, хотя маневры предполагались только в космосе, каждой части поставили задачу быть в полной боевой готовности. Так что наши местные военачальники принялись активно реставрировать и начищать до блеска матчасть.

- Неужели...?! Хотите сказать, пострадали только пустые ангары? - все еще не веря собственному счастью, спросил Геверциони.

- Да, - кивнул Ильин. - Часть самолетов перегнали на соседние базы - их судьба неизвестна. Там все проходило по официальным документам. Зато три или даже больше тяжелых транспортника далеко отправлять не стали - благо, они только год как после капремонта. Так что на всякий случай профилактику им устроили, но неподалеку - на территории машиностроительного завода. Горючку, понимаешь, сэкономит решили... Ревнители социалистической собственности. Сам понимаешь, о таком пред вышестоящими не отчитываются. А если и отчитываются - всяко не в рапортах.

- Здорово, конечно, нет слов, - кивнул Геверциони. - Только ведь транспортный самолет - не иголка.

- Так ведь их не на дворе оставили, - возразил Фурманов. - Да и перегоняли в облачный день.

- Это все вам тоже Куревич поведал?

- Ты, Георгий, не кипятись, - возразил Ильин. - Я же не предлагаю сломя голову вперед бежать. Только разве нам тяжело проверит? Все лучше на самолете за пару часов долететь, чем пару месяцев своим ходом. Я как представлю этот марш - аж зубы сводит...

- Да, это конечно так... - согласился Геверциони. Секунду генерал помолчал, прикидывая варианты (или же просто изображая глубокую задумчивость на благородном челе). А после, с видимым усилием, рубанул. - Ладно, принимается! Так и так нужно к Сургуту идти. Так совместим необходимое с полезным. Чем ещё порадуете?

- А вот с остальным у нас не очень... - признал Ильин. - Провианта на пару дней, медикаментов не хватает - это еще слава богу, что обеззараживающих таблеток полно. Но вдруг какая зараза появится - и я не знаю, кто и чем будет лечит людей. Складов нет - разведчики сбегали, проверили: там даже стальные балки оплавились.

- Плохо, товарищи офицеры, - резюмировал Геверциони. - Можно даже сказать - хреново. И, увы, даже если мы здесь все дружно застрелимся, ситуация лучше не станет. Дальше так воевать нельзя - значит, будем рисковать. План ваш я утверждаю. Ищем самолеты и постараемся взлететь.

- Час от часу не легче... - пробормотал Лазарев. В порыве разочарования полковник даже схватился за голову и отошел от стола. Сильные ноги уверенно вколачивали подошвы сапог в разверзшуюся хлябь. Та в свою очередь отвечала глуховатым плямканьем и мутными брызгами во все стороны.

- Вы против, Алексей Тихонович? - поинтересовался Геверциони как ни в чем не бывало. - Если так - прошу смело выкладывать соображения. Даю слово офицера: сказанное никак не повлияет ни на наши отношения, ни на вашу карьеру.

- Да ведь я не о карьере беспокоюсь...! - сорвался-таки Лазарев. Наконец сдерживаемое недовольство прорвало плотину терпения. - Вы только прислушайтесь! Это же чистая авантюра! Сколько же можно, в самом деле?!

- А если поконкретнее? - поинтересовался Геверциони.

- Пожалуйста! - резко бросил Лазарев. - Непонятно откуда выползшие разговоры про пришельцев! Что это за ребячество? Или в НКГБ все в массовом порядке с ума посходили? Может, это последствия психической травмы от аварийной посадки?

Дальше - больше. Какие-то невероятные законсервированные склады! Боже мой, ну ведь это же чистой воды бред! Ну какой в наше время может быть секретный завод?! И что за завод! Сверхсекретное производство тачанок и кукурузников! Вы бы еще предложили на бронепоездах воевать - чтобы противнику вовсе забот не доставлять!

Так мало того! Это сверхсекретное производство заковано в вечной мерзлоте! Ну почему не в Гималаях тогда уж?! Или на дней Байкала?

Это же все страшный бред!! Ильин! Фурманов! Чемезов! Ну что вы все молчите?! Вы что ли так не думаете?! Единственное, что нам сейчас нужно, так это связаться с командованием и...!

Что было 'И..!' полковник договорить не успел. Отбросив в сторону полог внутрь забежал запыхавшийся молодой лейтенант-десантник.

- Что?! - с ходу осадил его криком Лазарев, еще не отошедший от боевого запала проникновенной речи.

- Товарищ генерал-майор...! Товарищи полковники...! - лейтенант говорил сбивчиво. После стремительного бега дыхание еще не выровнялось. Каждое слово выходило с сиплым хрипом. - Товарищи... быстрее! Там по радио...!

- Ну что, ЧТО, ЧТО?! - не выдержал Лазарев. - Что там по радио в конце концов?!!

- Немцы...

- Немцы? - удивился Геверциони. На краткий миг генерал потерял почву из-под ног. Все построения рушились, все догадки оказались перечеркнуты. 'Неужели ошибся?! Неужели?!' - единственная мысль билась в воспаленном сознании в этот миг.

- Я же говорил! - с нескрываемым торжеством в голосе вскричал Лазарев.

- Немцы приказывают сдаться именем священной римской империи... - продолжил лейтенант, преодолевая восторг полковника. - И посланцев высшего разума...

Офицеры так и застыли после этих слов, артиллерийской канонадой прогремевших в мирном небе.

Глава 32

Кузнецов проснулся от чудовищной головной боли. Череп будто разрывался изнутри и, одновременно, сминался чьей-то жестокой волей под невидимым прессом. На миг лишь открыв глаза, Александр тут же зажмурился. Головокружение оказалось не менее невыносимым: мир вокруг за эти доли секунды промелькнул пестрым, смазанным покрывалом. Даже привычного ко многому ветерана-космонавта замутило, а это свидетельствовало о многом.

Превозмогая боль, адмирал попытался осторожно пошевелить конечностями. От долгого лежания руки и ноги затекли, потому не удалось понять: подчиняются или нет. Лишь когда через десяток секунд разогревшаяся кровь обжигающим потоком потекла по жилам, вернулась чувствительность. Увы, не одна - вместе с пронзительной, острой болью.

'Если кости не переломаны, будет чудо...' - подумал Кузнецов. Такие раны он привык определять с ходу и не имел оснований не доверять предчувствию. Сначала летчику, потом - испытателю и, наконец, как космонавту, ему далеко не один раз приходилось испытывать на себе подобные тяготы. Часто переломы и трещины воспринимались как пустяки - наименьшее из зол. Сложно спорить, что лучше быть немного поломанным, чем мертвым вовсе. Особенно с удивлением открыв глаза после взрыва при посадке прототипа.

Так что, не теряя присутствия духа, Кузнецов с удовлетворением отметил, что не только жив, но и относительно цел. Как минимум - не в рассыпную. Пару-тройку переломов и, судя по непрерывно кружащемуся перед глазами мареву, сотрясение мозга можно не считать. Старость, оно, конечно, не радость, но всё же, всё же, всё же...

Стремясь хотя бы на время отстранится от пронзительной боли, адмирал попытался в деталях припомнить события последних часов. Учения. Приезд 'чекистов'. Совместные поиски. 'Кого же мы искали?' - напряг память Кузнецов. В голове навязчиво крутилась какая-то чушь то ли из шпионских книг, то ли - фильмов. Образы оказались красочные, живые - гораздо живее настоящих воспоминаний. Увы, человеческое сознание инструмент слабый: лишь только представится малейший повод отвлечься от напряженного процесса мышления - всенепременно мысли станут инертными, вялыми.

Сосредоточившись, Александр решительно отмел осколки в сторону. Ответ отыскался внезапно - словно солнце выглянувшее из-за плотной завесы облаков. 'Да! - мысленно воскликнул Кузнецов - Мы ведь искали потенциального шпиона!' Это воспоминание вызвало в памяти смутное ощущение желчной, может быть, даже слегка злорадной удовлетворенности.

После... После началась война. Непонятная, кровавая, безумная в необъяснимой жестокости. Несмотря на боль, адмирал до скрипа, изо всех сил сжал зубы, не давая власти отчаянию. Как же больно вспоминать о сгоревших, за считанные секунды превратившихся в космический мусор кораблях.

Судя по всему, даже если и выжили вымпелы 'союзников' - да и союзников ли? - то уж советских не пощадили ни одного. 'Боже мой! - Кузнецов внутренне сгибался, корчился под беспощадным шквалом ударов судьбы и памяти - Тысячи, десятки тысяч советских людей!... Как же это могло случиться?!'

Увы, вновь не было ответа. В голове крутились какие-то смутные осколки, обрывки фраз. Кажется, что упоминалась версия о внешней, неземной агрессии. С удивлением Кузнецов припоминал, что и сам вроде как разделял её. Да, да... Вместе с Ильным и грузином чекистом - как же его зовут? Ведь они на полном серьезе обсуждали варианты действий, планы...

Сейчас все это казалось плодом воображения, больной фантазией истерзанного мозга. В конце концов, на этот раз досталось ему прилично, так отчего не могли пострадать воспоминания? Такое объяснение кажется самым логичным. Разве кто-нибудь в здравом уме может всерьез полагать о том, что началась война с какими-то пришельцами? Истерия и психоз - и только так!

Немного успокоившись, Кузнецов приободрился. Теперь положение казалось не таким уж плачевным. Может быть, никаких страстей с войной и вовсе не было? И единственное, что реально, так это полученные травмы? Полученные во время какого-нибудь лихого маневра на учениях?

Даже такой вариант сейчас ничуть не смущал адмирала. В конце концов, лучше пожертвовать парой звездочек - да пусть и погонами! - чем подписывать тысячи листов похоронок.

'Да, да, всё именно так! - активно подбадривал себя Кузнецов. Эти слова он твердил, словно нехитрое заклинание - Сейчас, вот сейчас я открою глаза и окажусь в лазарете! Вокруг мягкий дневной свет. Словно айсберги на отдраенном до матового блеска полу возвышаются белоснежные, безукоризненно заправленные койки. И вот сейчас - да, да, сейчас - застучат по этому полу озорные или наоборот - строгие каблучки. Подойдет медсестра и спросит: 'Как вы себя чувствуете, товарищ адмирал?...'

Кузнецов настолько проникся этими мыслями, что уже буквально слышал эти самые шаги. И невольно вздрогнул, внезапно услышав долгожданный вопрос:

- Товарищ адмирал, как вы себя чувствуете? - голос оказался женский, смутно знакомый. В мыслях даже мелькали призрачные черты, хотя цельного видения все-таки не было. Но, даже не открывая глаз, Кузнецов уловил тщательно скрытые нотки отчаяния и усталости. Превозмогая боль и тошноту, Александр все-таки решился. Сосредоточившись за пару секунд, он решительно распахнул веки. И обомлел.

Не было вокруг ни коек, ни привычных титановых стен лазарета. Словно тысячи копий, зеленые гиганты елей и сосен хищно целились в верх. Среди густых хвойных крон виднелись редкие просветы, но в них... В них бескрайним океаном блестело и переливалось лазурное, земное небо...

Кузнецов обнаружил, что лежит на плаще, брошенном на землю то ли плаще, то ли - куске брезента. Руки, ноги, грудь - все стянуто тугими объятиями бинтов. Местами сквозь молочную белизну проступили, расплылись багрово-коричневые пятна. Александр попытался было поднять руку, но после первой же отказался. Пронзившая от кончиков пальцев до макушки вспышка боли оказалась слишком сильна. Кузнецов понял: даже если он сможет вытерпеть какое-то время, организм просто отключится от шока. Даже просто движения глаз, легкие взмахи век давались с трудом.

Осторожно поведя вокруг взглядом, адмирал не увидел говорившей.

- Наклонись, где ты? - тихо попросил он. Язык почти не слушался: распух и пересох. Вместо внятной речи выходила невообразимая каша, мешанина из искаженных звуков. Но все таки она услышала. Почувствовав шевеление слева, Кузнецов невольно направил туда взгляд.

Перед ним оказалась еще молодая девушка. Лицо приятное, милое. Даже несмотря на горькую печаль тревоги и усталости. А еще - тугая повязка, покрывавшая почти весь затылок и лоб. Под шапкой бинтов совсем не видно было волос.

'Они должны быть русыми, волнистыми... - внезапно вспомнил адмирал. И, прервав себя, тут же воскликнул: Откуда я это знаю? Кто же она? Она...'

И тут память вернулась. Неудержимым, рокочущим потоком она безжалостно ворвалась в сознание. Действия были грубы и поспешны, сродни не знающему жалости варвару. Вся драматичность сложившейся ситуации одним небрежным махом, одной вспышкой разом расцветилась в сознании. Адмирал наяву - здесь и сейчас - пережил за секунду все произошедшее: от начала разгрома и до самого конца.

Только одно оставалось неясным: почему он здесь - на Земле, вместе с этой девушкой. 'Её, кажется, зовут Алиса... Капитан Алиса Камерун...'

Именно с этим вопросом Кузнецов и обратился к спасительнице.

- Простите, товарищ адмирал, я не помню, - спокойно ответила девушка.

- Т-то есть? - удивился Александр.

- Я вообще мало что помню... Ну, не вообще, а из своего прошлого... - понурив голову и опустив взгляд пояснила Алиса. - Даже то, как вы меня назвали... Не помню... Только смутные обрывки, автоматические навыки... Пришла в себя в лесу, еще затемно. Вокруг бушевал пожар. Вдалеке догорал остов машины, впереди и сзади яростно полыхали еще несколько. Осмотревшись, я поняла, что не ранена. Только при взрыве отбросило и приложило о ствол головой. Но ходить, хотя бы едва, я все ещё могла. Увидев выброшенных наужу раненных без сознания, решила оттащить подальше в лес - чтобы не задело новыми взрывами. Но увы...

Вы оказались первым и единственным. Единственным, кто выжил. Лежали ближе всех. Сначала я было даже подумала, что вы мертвый. У вас кожа вся почти обгорела - так показалось, кровь везде...

Но потом заметила, что кровь идет, не сворачивается. Вот, взялась за комбинезон, оттащила на полсотни метров вглубь. Только хотела было вернуться - новый взрыв. Волной меня швырнуло - вновь ударилась головой и потеряла сознание. Пришла в себя уже засветло. Вокруг все заметено снегом - ни одного следа. Да и в памяти так же белым-бело, словно чистый лист вместо прошлого...

Девушка тяжело вздохнула и замолчала. Может ей и не было трудно говорить о своей потере - все же жалеть о том, чего не знаешь легче, чем наоборот. И все таки Алисе пришлось нелегко. Как нелегко каждому, разом оставшемуся без всего, что было дорого и близко. Даже на секунду представить себе, что вдруг разом свет вокруг померк и исчез весь мир - остались только голые, ободранные стены да завывающий одиноко по углам ветер.

Молчал и Кузнецов. Тяжесть момента лишь усилила ощущение растерянности, безысходности. Мало того, что адмирал не представлял, как и почему находится здесь. Так теперь он лишился последней возможности что-то выяснить. Выжил ли вообще кто-нибудь? Где искать следы? Нет ответа. Но если даже есть где-то остальные выжившие - то уже далеко. Вероятно, из-за метели Алису вместе с Кузнецовым просто не нашли, посчитали погибшими. Что и немудрено, если учесть обстоятельства.

- Алиса! - внезапное озарение снизошло на Кузнецова. Когда-то давно, еще в училище - на курсе анатомии или психотерапии - говорили, что можно попытаться по остаточным воспоминаниям вернуть все. В такой ситуации важно, чтобы пострадавший сам как можно усерднее пытался восстановить прошлое целое по найденным фрагментам. И вот Александру как раз показалось, что очень важный кусочек мозаики найден. - Ты говоришь, что все забыла, так?

Девушка подняла взгляд, осторожно кивнула.

- Но тогда почему ты назвала меня 'адмирал'? Может все же что-то помнишь? - Кузнецов с надеждой приободряющее глянул на Алису. Со стороны выглядело странно: израненный, окутанный бинтами человек пытается приободрить склонившуюся над ним молодую женщину.

- Нет, товарищ адмирал, я этого не помню... Простите, я совсем не знаю, кто вы... - Алиса решительно мотнула головой.

- Но... Но как же тогда? - удивлению Кузнецова не было пределов. Слова Алисы расходились с делом и Александр уже было стал опасаться за душевное здоровье помощницы Геверциони.

- Все просто, - улыбнулась Алиса. Видимо, она заметила отразившуюся на лице адмирала гамму чувств и это её позабавило. - Не переживайте, я нормальная. А назвала вас так не из-за внезапного душевного порыва. Просто когда я вас тащила в лес - на погонах без просвета разглядела вышитые звезды.

Я может, ошиблась с родом войск, но как-то сразу подумалось, что вы не генерал-лейтенант, а именно вице-адмирал... Не угадала? Ну а адмирал всяко короче громоздких конструкций с 'контр-' и 'вице-'...

- Да, все правильно... - выдавил через силу Кузнецов. Не получилось. Мимолетная надежда сверкнула на миг, словно арктическая заря над горизонтом, и вновь скрылась, уступив власть тьме.

- А может, вы меня знаете, товарищ адмирал? Раз имя вспомнили? Кто я, чем занимаюсь? - не заметив огорчения на лице Кузнецова, спросила Алиса с внезапным искренним интересом. Не дав адмиралу тем не менее и рта открыть, - Вот у меня, кажется, неплохо получилось перевязки сделать. Еще лекарства в сумке уцелевшей все понимаю - для чего и как использовать. Хотя и не помню откуда... Может быть, я врач? Или медсестра?

На лице Камерун отразилось целая гамма сомнений, противоречий и невероятных предположений.

- Да, знаю... - изобразив взглядом кивок, ответил Кузнецов. Внезапно Александр почувствовал ужасную апатию. После того, как не удалось с ходу вернуть Алисе память, из решимости и воли адмирала словно выдернули хребет. Пускай надежда была призрачная, пускай идея - наивна. Но у израненного пилота не так много оставалось сил для борьбы. И вот ушли последние.

- Правда? - обрадовалась Алиса. - Так расскажите, пожалуйста!

- Тебя зовут... Тебя... зовут... - еще сумел даже не пробормотать - прошептал Кузнецов. Затем дыхание прервалось. Закатились глаза, обнажая белки в тонкой сетке расширившихся капилляров. Рывком исчезли чувства - в том числе и безжалостно терзавшая все время бодрствования боль. И на мир вокруг спустилась черная, непроглядная тишина.

Глава 33

Первым сумел прийти в себя Геверциони. Сказалась выработанная за годы привычка работать в любой ситуации и при любом раскладе на руках. С пренебрежительной улыбкой, которой позавидует иной клубный денди. Пускай даже ситуация оказалась самой бредовой, невероятной. Увы, не все сейчас было отнюдь как прежде. Не было начальника, чья забота вырабатывать стратегию и обеспечивать условия. Теперь Георгий объединил сущность вольного художника с приземленным образом кабинетного аппаратчика. Живое воплощение диалектики

Усмехнувшись таким мыслям, Геверциони решительно направился к выходу. Бросив тяжело дышащему лейтенанту: 'Давай боец, показывай дорогу. Время не ждет'. Следом, подражая примеру лидера медленно, поодиночке двинулись и остальные офицеры. Что оказалось кстати.

Не рассчитавший сил, Геверциони внезапно почувствовал недомогание. Не такое, как романтическая барышня, а сродни хорошему нокдауну. В голове зазвенело, глаза заволокло рябящим туманом, глухая свинцовая слабость как-то разом навалилась на плечи, едким леденящим соком растеклась по телу. Опустив ногу, Георгий уже не смог поднять вторую для шага и по инерции стал заваливаться вперед. Даже на то, чтобы просто взмахнуть руками, удерживая равновесие или придержаться за ближайший ствол, не осталось сил.

Кстати оказавшийся за спиной Чемезов чудом успел среагировать. Поднырнув под локоть, майор поймал Геверциони буквально у самой земли. С опаской Роберт аккуратно повернул к себе лицо генерала и пристально вгляделся. Пару секунд черты еще несли отпечаток непонимания, свойственной сну отстраненности. Затем железный генерал вновь взял себя в руки. Встряхнув головой, Геверциони непонимающе скользнул взглядом по сторонам.

- Что случилось? - встревоженное лицо Чемезова и непонимание на лицах остальных встревожили было. Но, увидев себя почти сидящим на земле, Геверциони все понял.

- Совсем старый стал, - сардонически усмехнулся Георгий. - Ноги не держат. Пора на пенсию. Ну-ка, Роберт, помоги...

Опираясь на плечо майора, Геверциони кое-как сумел подняться. Встав на ноги, он пару раз взмахнул руками, проверяя способность удерживать равновесие, легко попрыгал на месте.

- Как вы, Георгий Георгиевич? - по-прежнему встревожено уточнил Чемезов. - Вам может лучше обратно - в лазарет?

- Нет, Роберт, спасибо, - усмехнулся Геверциони. - Вот сейчас услышим, что там происходит, тогда по обстоятельствам: можно хоть и на аршин в землю. А пока нельзя...

Пару секунд офицеры провели в напряженном молчании. Георгий пытался сосредоточится, не показав подчиненным слабости. А остальные пристально, во все глаза пытались за броней наигранного спокойствия разглядеть истину.

- Да! - воскликнул наконец Геверциони, хлопнув себя по лбу. - Мы же торопимся, товарищ майор! Что же ты меня отвлекаешь? Лучше выломай из какой коряги сухой палку попрямее...

Оставив генерала на попечение Фурманова, Роберт рьяно приступил к поискам. Выудив из притороченного у бедра чехла массивный тесак, майор скрылся в зарослях. На самой границе перед заснеженной хвойной стеной, Чемезов на миг замер, обернулся с кровожадной улыбкой. А затем с места прыгнул вперед - в заросли.

Ильин только грустно усмехнулся. В конце концов, ему, умудренному жизнью и опытом, прекрасно понятны метания Чемезова. В сложной ситуации человек, не привыкший показывать слабость как мог пытается отвлечься. Обманывая и окружающих, и себя, Роберт бросается из крайности в крайность. Отсюда и переменчивость настроения, излишне яркая реакция на раздражители не приносили, да и не могли принести облегчения.

Проницательный Фурманов разделял чувства Ильина. Тяжело вздохнув, Юрий едва заметно качнул головой. Увы, но в этой ситуации мало кто способен помочь. Как бы ин хотелось помочь другу - в первую очередь все зависит от самого Роберта. И потому даже редкие свидетельства выздоровления, преодоления горя на вес золота.

Единственным, кто пропустил мимо произошедшее, оказался Лазарев. Угнетенный, совершенно выбитый из колеи новостями полковник невольно замкнулся. Словно на автомате Лазарев продолжал печатать шаг вслед за лейтенантом.

- Юрий, хватит меня уже баюкать, - как ни в чем не бывало, усмехнулся Геверциони, словно и не было неловкого падения. На лице не осталось и следа секундной слабости - вместе с сознанием вернулся старый добрый знакомый Фурманову генерал. Георгий крепко стоял на ногах, подбоченившись. Прежняя едва заметная ухмылка вернулась на обжитое место, в глазах разгорелись азартные огоньки. Железный генерал казалось только сейчас наконец-то вернулся. - Смотри, Александр Тихонович уже куда убежать успел. Нам поторапливаться надо, а не фамильярность разводить.

- А Роберт? - растеряно спросил Фурманов, приободренный переменами в поведении и внешности генерала.

- Что ему сделается? - ехидно поинтересовался Геверциони. - Наш майор стоит взвода даже в одиночку. Если не роты. Или боишься, что его фауна облюбует? Так волков бояться...

Закрыв глаза на секунду, Геверциони стер с лица легкомысленное выражение и уже серьезным тоном продолжил:

- Ладно, шутки в сторону. Нам действительно пора, время не ждет. А за Роберта Не переживай - не пропадет. Мы тут знатную колею проложим, найти труда не составит. Так что давай-давай! Пошли.

И, подавая пример, первый легкой трусцой устремился следом за Лазаревым. Фурманов переглянулся с Ильиным. Полковник в ответ лишь пожал плечами, мол: 'Сомневайся - не сомневайся, а бежать надо'. Фурманов усмехнулся, кивнув, и офицеры побежали следом за военачальником. Однако не все было так гладко, как хотелось им верить...

Геверциони бежал легко, непринужденно - со стороны могло показаться, что не было ни бессонных ночей, ни многокилометровых переходов. Да, так это выглядело со стороны, но, увы, от того не становилось правдой. Если от товарищей скрыть истину еще удалось, то от себя самого никогда.

Геверциони понимал, не мог не понимать: внутри что-то надломилось. Отступившая на краткий миг боль вернулась, как вернулась и слабость. Каждый шаг, каждый вздох давался ценой невероятного напряжения. И притом важно не показывать этого: никогда и никому. При всем уважении к своим старшим офицерам, Геверциони трезво отдавал себе отчет: нельзя сейчас на них перекладывать бремя ответственности. Ни под каким видом или предлогом. Иначе завалится...

Поведение Лазарева наглядно иллюстрировало корни проблемы, истинную подоплеку. Даже боевые офицеры еще не осознали серьезность происходящего. То есть не 'приняли к сведению', а именно осознали. Для них, как, впрочем, и для большинства людей, война оставалась чем-то невероятным, непостижимым. Поколения, избавленные судьбой от горечи потерь, потеряли нечто важное, забыли, разучились. Нет, они еще не понимают происходящего. Мир изменился, а мы никак не поспеваем. И только в одном часто видится спасение: попрочнее укрыться в собственной раковине, переждать, отстраниться. Каждому кажется: стоит лишь чуток переждать, перетерпеть и вот-вот вернется мирная жизнь - все будет хорошо, как прежде...

Не проняло еще до печенок осознание, что не будет, не вернется. Но так не бывает. Если ты считаешь, что проблемы не существует, глупо рассчитывать, что лишь этим спасешься. Ничего теперь не будет прежним. Век назад предки кровью и слезами заплатили за эти такие человечные, слишком человечные заблуждения. И это не их вина - как тогда, так и теперь.

Нет человеческой вины, что не хочет убивать, не хочет силой доказывать истину. Ведь именно он - честный, милосердный - созидает мир. Люди растут над собой, оставляя в прошлом пережитки, детские привычки - жестокость, озлобленность, глупость. И потому все тяжелее им возвращаться к примитивным способам решения проблем.

Так и его офицеры. Фурманов, Чемезов, даже Лазарев со своими комбатами и ротными. Они хороши, но для мирного времени. Никому из них не приходилось еще принимать тяжелых решений: посылать бойцов на смерть, разменивать жизни немногих на победу...

Дело не в том, чтобы научится безжалостно распоряжаться жизнями людей, обагрив руки в крови, нет. Такой подход хуже любого иного. Победа любой ценой почти никогда не приносит настоящей победы. Да и что это вообще за формулировка: любой ценой?! Мерзость! Первого же своего помощника, кто станет проявлять подобные тиранические замашки, Геверциони, ни секунды не колеблясь, уберет.

Вопрос в готовности принимать подобные тяжелые решения - в осознании, что от тебя здесь и сейчас зависят тысячи жизней. Готов ли ты продолжать относиться к происходящему спустя рукава, обрекая людей на гибель и мучения? Или все же откажешься от сладкого самообмана, чтобы каждый миг, каждую секунду на пределе, на износ трудиться ради победы?

Именно этого Геверциони собирался добиться от своих подчиненных, пока еще оставались силы. Как только офицеры поймут и примут сердцем эту немудреную истину, когда научатся видеть главное даже не размениваясь на второстепенное - тогда можно будет позволить передышку. Но не раньше.

Увы, организм не мог понять глубины переживаний генерала. Телу недоступны ни высокие материи, ни уговоры, ни угрозы. Оно привыкло брать свое вне зависимости от обстоятельств. Потому для Геверциони оставался единственный выход: бороться. И верить...

... - Сюда, товарищ генерал! - лейтенант остановился около одной из больших палаток. Откинув полог, он первым шагнул внутрь. Замерев по стойке смирно справа от входа, лейтенант сказал громко, - Товарищи офицеры, внимание!

Первое, что сразу же бросалось в глаза - радиоперередатчик. Черная коробка величаво громоздилась на скоро сбитом столе. Хотя при том самодеятельное произведение местных столяров-самоучек не уступало в четкости линий и претенциозности пропорций. Массивные брусья, наспех обтесанные доски, местами отполированные наждаком, но чаще - локтями и ладонями. Но на этом инициатива народного творчества не иссякла.

Вкруг прямоугольника столешницы располагался десяток стульев. Само собой, таких же новоделов. Слегка корявые, несуразные к столу они жались словно малые дети к материнскому подолу. Времени на них затратили явно меньше, чем на старшего брата, однако это не лишило все же конечный результат своеобразной элегантности. Обстановка в палатке оказалась таким образом далеко не скудной. Кроме того, словно в награду за труды внутри теперь щедро пахло хвоей и терпкой смолой.

Но, безусловно, центром притяжения внимания был именно черный ящик. Судя по всему, реанимированный механизм является антикварной редкостью - уж больно затерты надписи, да и внешний вид архаичен. Как древний эллин в окружении пестрых венецианцев.

Заслышав первые слова лейтенанта, колдовавшие над громоздким радиопередатчиком бойцы скоро повскакивали с мест. Недвижим остался только один офицер в массивных наушниках. Светловолосый старлей, сгорбившись, сидел перед аппаратом, для верности прижимая ладонями наушники. Невысокий и худой, с выдающимися лопатками на спине, он сидел не замечая ничего вокруг. Даже когда кто-то из товарищей негодующе ткнул офицера в бок, тот лишь раздраженно отмахнулся.

- Здравия желаю, товарищ генерал-майор! Капитан Троекуров, ответственный за связь и коммуникации, - козырнул старший из офицеров. Смущенный вызывающим поведением подчиненного, капитан тем не менее сохранил вид невозмутимый, уверенный. Единственное, что выдавало истинные чувства, так это легкий румянец на щеках.

- Не нужно формальностей, товарищи, - коротко козырнув в ответ на приветствие, ответил Геверциони, - Вольно.

И, когда присутствующие чуть расслабились, продолжил:

- Так что у нас происходит? Покажете?

- Да, товарищ генерал, конечно... - ответил с готовностью Троекуров. - Вот... Прошу, проходите к столу...

Геверциони вместе со 'свитой' не мешкая сели вкруг на свободных стульях. Георгий теперь мог разглядеть лицо старлея, так и не расставшегося с наушниками.

Парень молодой - не старше тридцати. При том черты лица оказались достаточно резкими, грубыми. Часто в подобном случае принято говорить 'высечены топором'. Высокий и плоский лоб, испещренный морщинами, выдающиеся острые скулы, широкая челюсть и подбородок.

Однако, если по отдельности они могли показаться неуместными, несуразными, то в единстве представали в странной гармонии, дополняли друг друга. И особенно выделялись на общем фоне глаза: пронзительно-голубые, ясные. Можно подумать, они искали укрытия под тяжелыми карнизами бровей, намеренно прячась как можно глубже. При том сквозь усталость и раздражение, даже отрешенность явно видно, как незауряден, образован этот человек.

Геверциони разглядывал старлея несколько секунд, однако тот продолжал вслушиваться в эфир, упорно продолжая не замечать вокруг абсолютно ничего. Что, впрочем, ничуть не расстраивало Георгия. По личному опыту генерал отлично уяснил: не стоит ценить в людях ретивость - невелика заслуга. И часто - переменчива. Пускай человек окажется ершист, нелюдим и нетактичен, неважно. Если он профессионал, то можно пойти на серьезные уступки. Говоря по-правде - почти на любые уступки.

В конце концов, армия - не завод, где клепают из поступающих ресурсов штампованные болванки, идеально похожие друг на друга. Многим бы того хотелось, но нет. Об этом часто забывают командиры. А, забыв, начинают считать, что их основная задача сделать всех одинаковыми и безликими, обтесать и вымуштровать бойцов. Отсюда и навязанное, раздражающее стремление угодить младшего старшим, отсюда косность и безынициативность.

Нет, Геверциони отлично понимал подоплеку, не одобрял и потому никогда не потворствовал. Для него основная задача командира состояла как раз в обратном: суметь из отдельных бойцов создать единый слаженный организм. Каждый человек со всеми достоинствами и недостатками неповторим. Если обрубить его со всех сторон, вынуждая становиться бруском, доской в заборе, то и толку будет ровно столько же. Таков путь глупцов и лентяев. Но эти игры - не для нас, как говорится.

Гораздо сложнее тщательно выпестовать подчиненного, обучит с учетом личных особенностей. Именно для того, чтобы раскрыть всю полноту способностей человека как раз и нужен настоящий командир. И, обладающий чутьем на таланты, взращенным за годы работы с людьми, Геверциони разглядел в нескладном, субтильном старлее ту глубину, что присуща умельцам своего дела.

Усмехнувшись таким пространным мыслям, Георгий обернулся к капитану и спросил:

- Товарищ Троекуров, так что же вы хотели показать? Да вы садитесь, передо мной не стоит навытяжку. Я за это орденов и медалей не даю, только за дело. Так что смелей.

- Слушаюсь, - кивнул капитан. Порывистым движением притянув к себе стул, он решительно сел, уперев руки о колени.

- Нет, это я вас слушаю, - усмехнулся Геверциони.

- Товарищ генерал, - вздохнув и мельком глянув на циферблат наручных часов, Троекуров решительно начал излагать. - восемь с половиной минуты назад в пустом эфире мы засекли передачу. Вещает по всему диапазону...

- Всему? - перебил Фурманов. В этих словах сквозило недоверие. Хотя, памятуя обо всем, что произошло за последние сутки, уже ни в чем нельзя сомневаться.

- Да, товарищ полковник, - уверенно кивнул капитан. И продолжил, - Передача, судя по содержанию, уже давно шла. Большую часть занимают повторы, но в перерывах идут короткие сообщения по изменяющейся обстановке. Основной текст и часть сводок удалось записать на магнитную ленту. Её вы можете прослушать...

- А чем занят старший лейтенант? - поинтересовался Геверциони.

- Старший лейтенант Келлер продолжает слушать эфир - нельзя с уверенностью сказать, когда может появиться что-то важное.

- Хорошо, нет вопросов, - согласился Георгий. И, усмехнувшись, добавил. - Тогда может быть нам стоит перейти в другую палатку? Не стоит мешать товарищу...

В ответ Келлер лишь рассеяно кивнул. При этом на сосредоточенном лице не отразилось ни единой эмоции, ни одна черта не дрогнула. Столь бесцеремонное отношение окончательно вывело Троекурова из себя. Если до того капитан лишь молча краснел, глядя на выходки подчиненного, то теперь крик души вырвался наружу.

- Старший лейтенант, встать! Смирно! - сквозь плотно сжатые зубы прошипел Троекуров. Келлер неохотно скосил глаза в сторону внешнего раздражителя. Затем, раздраженно выдохнув, старлей стянул с головы наушники, бросил на стол. Те, ни в чем не повинные, с глухим треском жалобно застонали от удара. Между тем Келлер успел порывисто подняться со стула. Застыв в безукоризненно четкой стойке, старший лейтенант с невозмутимым видом ожидал продолжения разноса. С видом откровенно наплевательским.

- Старший лейтенант Келлер! Посмотрите на себя! - продолжал витийствовать капитан. - Вы позволяете себе попирать армейские традиции! Вы просто насмехаетесь над ними! Игнорируете старшего офицера! Ваше поведение не достойно советского офицера! Своими безобразными поступками вы опозорили не только нашу роту, не только полк - всю бригаду!...

- Довольно капитан, - поднял открытую ладонь Геверциони. - Я полагаю, что в действиях старшего лейтенанта не было не только злого умысла, но даже и невольного проступка. Садитесь, товарищ Келлер. Можете продолжать работу.

Старший лейтенант бросил удивленный взгляд на Геверциони. Но быстро сумел взять себя в руки. Благодарно кивнув, Келлер вновь уселся на стул, скоро нахлобучил на голову наушники. И сразу же лицо его обрело прежнее выражение сосредоточенности и полнейшей отрешенности от окружающего мира.

- Товарищ генерал! - неподдельное удивление явственно отразилось на лице Троекурова. Брови разом взметнулись вверх, глаза расширились. - При всем уважении, я не понимаю.

- Поставьте себя на место товарища Келлера, капитан, - продолжил разъяснения Геверциони. - Старший лейтенант занят важным делом. Даже, говоря серьезно - жизненно важным делом. Постоянно слушая эфир, он может каждую секунду поймать нужную нам информации. В таких условиях отвлекаться все равно что совершать преступление - дезертировать. Даже если в палатку войдет сам Генеральный Секретарь или Верховный главнокомандующий, товарищ Келлер просто обязан продолжать работу и не реагировать на внешние раздражители. Со своей стороны могу лишь выразить благодарность всей вашей роте и в особенности - старшему лейтенанту. Он на примере наглядно показал, как должно себя вести настоящему офицеру.

Товарищи офицеры, советую не забывать. Мы сейчас находимся в состоянии войны. И каждому неплохо будет запомнить - накрепко запомнить, чтобы даже с корнем вырвать уже нельзя было. Главное - выполнять боевую задачу, выполнять хорошо. Ни у кого же не возникает сомнений, как должен вести себя боец, сидящий в засаде, завидев начальника. Ну, чего молчите? Неужели и ему нужно бодро вскочить и отдать честь?

На лицах офицеров мелькнули осторожные улыбки.

- Георгий, - тихо шепнул на ухо генералу Ильин. - ты бы с этой самодеятельностью кончал... Время не ждет.

- Нельзя вот так бросить, Иван Федорович, - чуть повернув голову вбок так же тихо ответил Геверциони. - Либо сейчас до конца доведу, либо так ничему и не научатся. Но вы правы - нужно заканчивать поскорей...

- Так вот, товарищи, - продолжил, усмехнувшись Геверциони. - Мы с вами слава богу не при царе воюем. Нам здесь политесы разводить с белыми перчатками и словесными кружевами некогда. Но, увы, за мирное время мы изрядно распустились. И это хуже, чем отрастить живот до колен. Потому я приказываю - пока возглавляю бригаду, все мирные бюрократии и ритуалы отменить. Прежде всего дело и только оно. Во время передышки пожалуйста: офицерская честь понятие правильное и нужное. Вести себя следует достойно - как подобает советским людям. Ну а в бою будьте любезны воевать. Все поняли?

- Так точно, - гаркнули офицеры после секундного затишья.

- Орлы, - улыбнулся Геверциони. - Тогда считаю вопрос исчерпанным. И предлагаю перейти к записи. Смело показывайте, что успели смонтировать.

Заметив некоторое смущение, Геверциони слегка приподнял брови. Офицеры при упоминании записи как-то вдруг разом увяли, ссутулились. Кто стыдливо переминается, кто - сосредоточенно изучает узоры хромовых сапог.

- Как это понимать? Сначала позвали. Сам, страшно сказать, главный инквизитор, целый генерал-майор НКГБ явился при параде. И что? Не бойцы, а красны девицы! - Геверциони в очередной раз дал волю желчности. В последнее время служебные рамки серьезно сковывали поведение, к чему Георгий не привык. Одно дело - устраивать представление перед начальством, как раньше часто поступал Геверциони и только что успешно исполнил старший лейтенант Келлер. И совсем иное, раз начальник ты сам. Тут поневоле приходится задумываться.

Отведя душу, генерал спокойным тоном продолжил:

- Что не так? Смело показывайте, что успели смонтировать, - заверил генерал. - Что вы словно дети. Мне вас еще и уговаривать нужно?

Обернувшись на секунду, Георгий скользнул взглядом по лицам своих полковников. Фурманов как и всегда остается образцом спокойствия, поистине змеиного хладнокровия. В отличие от помощника Геверциони Ильин и Лазарев невозмутимостью не отличались. Только эмоции оказались прямо противоположны. Если политрук в очередной раз добродушно усмехнулся краткой, на миг обнажив истинный характер, то Лазарев стал мрачнее тучи. Георгий понял: полковник испытывает такой же стыд, как и капитан Троекуров минуту назад. Действительно, мало приятного, когда твои подчиненные в очередной раз выставляют и себя, и подразделение не в лучшем свете. И добро бы еще перед своим же начальством. А Геверциони 'своим' отнюдь не был. Во всяком случае пока.

Скоро отведя взгляд, Георгий пообещал во что бы то ни стало, но завоевать доверие соратников. Одного лишь показного рвения мало, да и разговорами долго не продержишься. Значит, надо продолжать работать.

Между тем связисты перебороли наконец внезапную скромность. С выражением истинного самоотречения, почти жертвенности Троекуров решительно шагнул к аккуратно расставленным на настиле из веток рюкзакам. Склонившись над кипой вещей, капитан какое-то время сосредоточенно ощупывал вещмешки. Брал в руки один, осматривал, переходил ко второму, третьему. Затем вновь возвращался к началу. В конце концов комедию настало время кончать. Решительно развязав тесемки, Троекуров нехотя выудил из недр рюкзака нечто.

Да, теперь полностью объяснилась причина смущения. Нечто по всем признаком являло собой механизм, однако форма... Форма не выдерживала никакой критики. Отдаленно коробка ярко рыжей окраски намекала на родство с архаичными катушечными магнитофонами: тот же поддон с начинкой, катушки на верхней плоскости. Но для такого сравнения следовало обладать крайне развитым абстрактным мышлением.

Во-первых, оранжевая коробка по краям была явно поедена сваркой. И это еще достаточно мягкое сравнение. В некоторых местах на гранях металл словно грызли -острые зубцы от заломов свидетельствовали о явной спешке. Матово-черная гарь непроизвольно парадировала если не попытку раскрасить 'под тигра', то 'под ягуара'.

Так же на лицевой части, как и вообще во всей конструкции отсутствовало понятие кнопок. Ни малейшего следа панели управления. Логично предположить, что она все же есть, только знания о ней тщательно скрыты от посторонних. Отсутствие одного компенсировалось иным своеобразным преимуществом: неведомый агрегат словно паутиной оказался опутан лентами всевозможных проводов. Толстые и тонкие, одиночные и витые косами. На этом фоне весело перемигивающаяся лампочками коробка радиостанции на столе выглядела образцом изысканности конструкторских решений, апофеозом технической мысли.

Да, глядя на неведомый прототип, Геверциони прекрасно понял чувства связистов. Наученные горьким опытом, офицеры отлично понимали: выходить с подобными к начальству - дело рисковое. Увы, приходится признать, часто еще попадаются такие, для кого форма важнее содержания.

Консервативность в армии беда хуже предательства. Предатель хотя бы сознает объективно, что совершает преступление, какими бы мотивами не руководствовался. А вот генерал с птичьими мозгами до неприличия часто абсолютно уверен в правоте действий. Этакий поборник справедливости, ревнитель славных традиций. Святым долгом считает 'ставить подчиненных на место', равно как и учить жить. Ибо почти во всех аспектах военной жизни 'знает, как лучше'.

Так что опасения связистов выглядят вполне справедливо. При всех правильных, невозможно мудрых словах никто не значит, чего ожидать от нового командира. Хороший обещаниями отнюдь не обязательно подтвердит делом. Что ж, вот и представился отличный повод разбить лед во взаимоотношениях.

Усмехнувшись, Геверциони спросил:

- Что это за чудо техники? Да вы не стесняйтесь! Несите смело.

Когда Троекуров водрузил на стол невероятную машину, генерал не поверил глазам:

- Юрий, я ведь не ошибаюсь? - поинтересовался Георгий, продолжая пристально всматриваться в лежащий на шершавой столешнице аппарат.

- Скорее всего нет, Георгий Георгиевич, - откликнулся Фурманов. Полковник с не меньшим интересом изучал то, что связисты назвали 'магнитофоном'.

- Товарищи, - вкрадчивым тоном поинтересовался Геверциони у офицеров. Закончив с созерцанием, генерал сосредоточил все внимание на людях. Потенциальным изобретателям это не прибавляло уверенности - даже наоборот. - За неимением магнитофона обычного вы не растерялись и решили из подручных средств сделать аналог?

Дождавшись неуверенного кивка, Георгий продолжил:

- И кому мы обязаны идеей создания катушечного проигрывателя из черного ящика?

- Мне, - тяжело вздохнув, признался Троекуров. Произнес так, словно сдавался на милость каннибалов. Очевидно, что капитан этим нехитрым шагом брал всю ответственность. Может, он даже в глаза не видел этого причудливого агрегата до самого последнего момента. Но на то и капитан, чтобы в любом вопросе горой стоять за подчиненных. Слаженность реакции выдавала существование между офицерами не просто служебные, но гораздо более тесные товарищеские отношения. Это, кстати, поясняло и излишне резкую реакцию капитана на молчаливый демарш Келлера.

'Да, вот так и ошибаются в людях... - подумалось Геверциони. - Легко упрекнуть в худшем. Нередкое дело - пытается человек выслужится, угодить... Подумаешь так - и ошибешься. А на деле вышло, что просто уязвлен капитан пренебрежением подчиненного, в первую очередь обманувшего ожидания командира. Да... Как все же легко мы умеем находить в окружающих скверну. Особенно, где и в помине нет. Жаль, что с собой все наоборот...'

- Отлично, капитан, - рассмеялся Геверциони. - От имени командования объявляю благодарность. А по возможности в ближайшее время спонсируем и премией. Так что, если забыли еще соавторов упомянуть, самое время вспомнить. Не зажимайте гонорар!

Троекуров украдкой переглянулся с подчиненными. После недолгой внутренней борьбы взяло верх желание рискнуть. Свойственная нашему человеку трепетная надежа на некий мистический 'авось' нашла подкрепление в виде естественного повода проверить на прочность слово генерала. На что Геверциони втайне надеялся. Само собой, он не собирался хитрить с людьми Троекурова - и в мыслях не было.

- Товарищ генерал, - продолжил после секундного молчания Троекуров. - Кроме меня в работе принимали участие старший лейтенант Альберт Келлер и сержант Наран Чонос. Справедливо считать, что наибольший вклад внес Келлер.

- Молодец, капитан, - кивнул Геверциони. - За то, что не побоялся ответственность взять. И что не стал одеяло на перетягивать, когда угроза миновала - честно признал чужое первенство.

- Служу Советскому Союзу, - уверенно ответил Троекуров, вскинув руку к виску

Геверциони ответил на приветствие и продолжил:

- А на будущее запомните, товарищи: генерал Геверциони судит не по личной прихоти, не по услужливости. Только по делам, по воле и характеру поступка. Так что смело выполняйте долг и не заботьтесь, чтобы мне угодить. Ваш честный труд, боевые успехи - вот лучшая характеристики. Что хорошо для страны, то хорошо и для меня. И других оценок не будет. А взаимоотношения с командованием - моя задача. Как вас только что капитан защищал помните? Так вот и на мою защиту от любого ретивого начальника смело рассчитывайте. Пока прошу поверить. Наступит время, наверняка и на практике убедитесь.

Заметив на лицах связистов скупые улыбки, Георгий понял, что хоть в малом, но достиг успеха. Однако, тут же пришлось взять себя в руки - на радость нет времени. И так на разговоры ушло несколько драгоценных минут.

- Все, товарищи, закончим пока на этом. А теперь, капитан, прошу проводите нас по возможности в соседнюю палатку...

... Магнитная лента 'черного ящика' хотя и оказалась высшего качества, для записи речи подходила слабо. Возможно, не повезло с конкретной серией, или же все они страдали подобным изъяном. Немалую долю внесла и необычность конструкции. 'Ящик' по сути своей не предназначен для работы магнитофоном - точно как и микроскоп сложно представить заменителем очков. При всей схожести выполняемых функций. Но, если очень захотеть, советский человек способен преодолеть многие трудности. Если не все.

Ленты проводов, щедро взятый припой. Совершенно неуместные динамики и микрофон, безжалостно реквизированные то ли из телефона, то ли еще неведомо от чего. Так что жаловаться не приходилось - чудо, что аппарат вообще работает.

Запись получилась дерганная, некачественная. Шумы, скрипы, 'снег' - обычное явление. Даже обычный человеческий голос диктора приобрел некоторое механическое звучание, лишившись изрядной доли высоких и нижних частот. Но главное удалось услышать.

'...Соотечественники, представители народов мира. От имени императора Священной Германской империи, а так же по поручению чрезвычайного посланника Объединенного Галактического Сообщества к вам обращается первый канцлер Священной Германской империи. В этот трудный для человечества час, час испытаний, час свершений мы стоим перед выбором: 'Быть или не быть человеческой цивилизации'! Именно так, дорогие сограждане, братья и сестры! Именно так и не иначе! Все мы убедились, что жить как прежде - нельзя! Этот путь ведет к гибели! Что мы видим сейчас?! Голод, война, разруха! Геноцид и мракобесие!...' - неведомый оратор, назвавшийся канцлером словом владел прекрасно - этого не отнять. То умолкая до театрального шёпота, то срываясь на крик, говоривший терзал души. Могло показаться в определенный момент, что не кто-то неведомый, а ты сам беседуешь с собой. Так проникновенно, искренне звучала речь. А как элегантно эта сволочь превратила разом Германо-Африканскую империю в Священную Германскую? Почти Римскую! И про братьев и сестер вспомнил, морда геббельсовская...

'...Кровавые режимы диктатур сцепились в смертельной схватке! Если бы они несли гибель лишь друг другу, то ни единого слова сожаления, ни единой слезинки не удостоились бы от здравомыслящего человека! Но нет! Тиранам мало крови противника! Весь мир ведут слепые вожди за сбой на край! И вот мы уже на краю! Мы уже видим бездну! Да, её видит всякий, кто имеет глаза! Красные комиссары и японские милитаристы слишком заняты интригами и убийством друг друга! Безжалостные, они бросили свои народы и народы остальных стран на алтарь богам смерти!...' - Геверциони постепенно охватывало негодование. Но все, что оставалось - лишь держать бледные, без кровинки кулаки. Бессилие, увы, не отрезвляло, но лишь усиливало закипавшую ненависть.

'...Чего стоит только одна кровавая бойня в разгар так называемых 'первых учений объединенных флотов'! О как умело, как убедительно Советы и Япония играли в гуманизм! Но нет! Мы не верили в их добродетельность! Им никого не удалось обмануть! В конце концов, звериные клыки проявились за дружелюбной улыбкой - волки сбросили овечьи шкуры! Вы скажете - зачем же мы шли вместе с ними? Но, дорогие друзья! Как же иначе может поступить тот, кто искренне жаждет всеобщего блага и торжества справедливости? Да, мы ошиблись, но мы и сейчас, и всегда предпочитаем ошибиться, поверив врагу, чем не поверить другу! И вот, пока верные сыны Германии продолжали взывать к голосу разума, пока наша доблестная армия пыталась сохранить мир, кровавый медведь и желтый дракон терзали друг друга! Вы уже видели кадры! Поистине бесчеловечные! Тысячи, десятки тысяч человеческих жизней сгорели за считанные минуты! И все по мановению обезумевших тиранов! Апофеозом вакханалии суждено оказалось стать ядерному ужасу!...'

Вот уж выискались поборники справедливости! После 1941-го кто бы заикался про поверить врагу и не поверить другу!

- Оригинальный взгляд, нечего сказать, - дернул щекой Ильин. Сардоническая усмешка застыла на лице искаженной гримасой. - Хотя, чего ждать от наследников Шикльгрубера и доктора Геббельса?

'...Цепные псы кровавого режима комиссаров не выдержали! Обрекая ни в чем не повинный экипаж на верную смерть, чекисты повели эсминец в самоубийственную атаку! При столкновении с первым вымпелом Имперского флота Японии сдетонировали советские ядерные заряды! Так тираны показали свое истинное лицо! Они не только нарушили священное перемирие, дискредитировав цену обещаний! Они не только презрели идеалы гуманизма, запрещающие применение ядерного оружия и вывод его на орбиту! Они, помимо того, показали, как ничтожна в представлении вождей и комиссаров цена человеческой жизни!

Ради достижения безумных стремлений они не остановятся ни перед чем! Это доказал мученической гибелью обреченный экипаж эсминца 'Неподдающийся'!...'

- Ого! - воскликнул Чемезов. Столь явное попрание истины одним махом согнало с Роберта куцые остатки терпимости. Да и не так много требовалось для без того расшатанных нервов. Праведному гневу не было предела. - Оказывается, мы еще и самые злодеи!!...

- Помолчи, - резко бросил Геверциони. Генерал прекрасно понимал происходящее с Робертом, однако сейчас уже не до того. Слишком серьезная разворачивалась кампания. Если еще несколько часов агрессором казались неведомые пришельцы, то теперь все вышло на качественно новый уровень.

Не упоминая напрямую намерений, Германия де-факто вступала в войну на стороне сил вторжения. Чем их купили? Неужели мировым господством? 'Раз не получилось правит миром самим, то пускай пришельцы правят нами, а мы - остальными!' Возможно? Почему нет? Ведь очень и очень может быть... Кто знает, насколько далеко способно зайти желание отомстить за последнее поражение?

Значит, теперь прежние планы существенно меняются... Вероятно, предстоять горячие и холодные столкновения еще и с привычным противником. И на обоих фронтах у советской армии ужасающее отставание от противника... Мягко говоря.

Тем временем оратор продолжал витийствовать:

'...Но свершившийся в поднебесной выси хаос, кровавое безумие в представлении тиранов - лишь первый шаг! Ему суждено началом очередной всеобщей войны! Доблестные сыны Священной Германской империи храбро сражались, пытаясь образумить озверевших от крови диктаторов! Но ни ценой великой отваги, ни даже благородной ценой гибели нам этого не удалось! И сейчас каждый миг германская нация вместе с людьми всего мира оплакивает потерю! Сотни тысяч сынов и дочерей, матерей и отцов против по прихоти горстки безумцев отдали жизни!

Но их великая жертва не напрасна, нет! Дорогие германцы, люди мира! Вечная память и вечная слава героям! Ибо они и только они дали нам время для спасения! И в миг, когда над миром вспенились непроглядной пеленой багровые тучи, когда ангелы изготовили горны, когда нога несчастного человечества перешагнула за грань...! Милостью Создателя снизошли к людям представители внеземной цивилизации! Вы уже видели трансляцию церемонии торжественной встречи! Но до того еще необходимо было одержать победу!

И так в самый тяжелый час они пришли, чтобы удержать нас на краю! В сиянии мудрости снизошли на помощь обреченным. И замерли жаркие схватки, остановилось кровопролитие! Человек перестал убивать человека! Они пришли с миром - таким желанным, долгожданным, таким невозможным! И мир наступил! На всей Земле! ...'

'Так и есть... - Геверциони от сдавившей виски боли отчаянно зажмурился и прикрыл глаза ладонью. - Теперь ни малейших сомнений нет - они вместе. Пришельцы поставили на Германцев, как на самых послушных... И, вероятно, не ошиблись. Вряд ли можно найти надсмотрщиков лучше... Что же теперь делать? Что?!...'

'...И посмотрите, оглянитесь вокруг! Что вы видите? Скажите, скажите честно! Произнесите! Мир! Мир, спасенный в последний момент! Самый дорогой дар! Пришедшие сохранили нашу жизнь, все что любим, все, что близко и дорого!

Ведомые благородным порывом, Пришедшие остановили войну! Но это не все! Беспокойство за нашу судьбу не позволяет им бросить человечество на произвол судьбы, на произвол собственной глупости! Так возблагодарим спасителей, решивших остаться с нами, до тех пор, пока не научимся мудрости, пониманию!

И Великая Священная Германская империя избрана отныне знаменем человечества! Пришедшие воздали дань уважения нашему государству, как наиболее гуманному, передовому из сущих на Земле! Теперь мы - мы вместе с вами - в авангарде прогресса! Низвергнуты тираны, на чьих руках кровь невинных! Наконец мир получил долгожданную свободу, истинное равенство! Люди, к вам обращаюсь я: вставайте смело под священные знамена Великой Германии! Долой пережитки государств, отриньте оковы идеологии! Отныне наше стремление - в высь, к звездам! Встать наравне с иными цивилизациями Вселенной! Вместе, друзья!...'

Дальше записи нет. Лента воспроизводит только тихий шорох, да мерно постукивают катушки.

Тяжелый, очень тяжелый удар нанесен человечеству. Геверциони это прекрасно понял. Нет возможности опровергнуть, да и вряд ли поверят... Ведь, если откинуть пришельцев и эпопею 'Неподдающегося', со стороны происходящее как нельзя лучше вписывается в стереотипные шаблоны.

Что мешает предположить за развязанной бойней извечную борьбу за власть, продолжение политики иными способами? Слишком давно мир копит раздражение: на выцветших картах так давно неизменны границы! И, наученные горьким опытом прошлых войн, люди с гораздо большей охотой поверят самому подлому объяснению...

В палатке повисло гнетущее молчание. На серые от усталости лица офицеров легла тень. Заострились черты, обнажилась истерзанная душа в глубине глаз. Георгий, вглядываясь в смятенные лица товарищей наконец обнаружил долгожданные перемены. Только сейчас, только после первого по-настоящему глобального удара приходит понимание. Происходящее - не игра, не фарс. Больше, отныне и впредь, не будет пощады. И даже передышки.

- Поздравляю, товарищи офицеры... - невесело усмехнувшись произнес Геверциони, прервав воспроизведение. От переживаний губы одеревенели и усмешка вышла кривой, зловещей. - Мы с вами трагически погибли. А перед этим - развязали ядерную войну.

- Думаете, поверят? - несколько рассеяно отозвался Фурманов.

- Поверят, поверят. Те, кому надо - обязательно поверят, - уверенно кивнул генерал. - Не сомневаюсь, что с борта германских кораблей шла съемка происходящего. А даже если и не шла, в способностях этих самых 'Пришедших' вряд ли ошибемся - они любое доказательство состряпают... Как ни крути, а ядерный удар действительно был нанесен. И тут уже не переубедить - на ночном небе взрыв отлично разглядело добрых полмира.

- Но ведь наши точно не согласятся! - горячо возразил Чемезов.

- Не согласятся, да что толку? - урезонил одним махом Геверциони. - Как ни крути, а за имперцами теперь сила. Я вполне допускаю, что уже в массовом порядке идут захваты городов.

- Какие захваты?! Чем?! - возмутился Лазарев. - Где у имперцев столько сил?

- Все просто, Алексей Тихонович. Достаточно в мире мертвой техники появиться бравой стальной кавалерии, совершить пару чудес, вернув былой комфорт. И все. Сейчас, увы, не годы завоеваний Рима. Это тогда можно уйти в леса и новые города построить. Люди слишком от многого отвыкли.

А ведь так легко пойти на сделку с совестью, когда убеждают столь изящно. Европа, убежден, скоро признает лидерство Империи, если уже не признала. Там вообще в традицию вошло выбирать не идеи, а лучший образ жизни. То есть тех, кто его обещает.

Ближний восток тоже вряд ли доставит много проблем. Слишком долго те страны оставались на периферии мировой политики. Вероятно, лидеры за деньги и иное вознаграждение не откажутся встать... Как он там завернул? 'В авангарде' нового строя.

Сложнее с Японской Империей... Самураи так просто не сдадутся. Кто-кто, но они точно не поверят в сказочки канцлера и его хозяев. Увы им! Метрополия, расположенная на островах, уязвима. Ничего не стоит устроить блокаду - как информационную, так и реальную. Голод для миллионов человек - серьезный стимул. Континентальные регионы скорее всего будут усмирять долго. Но об этом вряд ли кто узнает, учитывая в чьих руках связь.

Остается наша Родина... И тут самая печальная ситуация. Даже если предположить, что в некоторых регионах сепаратистские настроения окажутся сильны, в целом по стране должно преобладать желание продолжить борьбу.

- Но что же в этом плохого? - искренне удивился Лазарев.

- А плохого здесь то, дорогой Алексей Тихонович, - продолжил Геверциони, - что за неповиновение советских людей уничтожат. Физически.

- Да что вы такое говорите! - наиграно небрежно отмахнулся полковник. - Вы сами представляете?

- К сожалению, даже чересчур хорошо, товарищ Лазарев, - горько обронил Геверциони.

- Нет, товарищ генерал, - пылко возразил десантный полковник. - Не так просто сломить нашу страну!

- Страну непросто, - кивнул Геверциони. А затем продолжил - необычно жестко и холодно. - Только нельзя всю вину перекладывать на плечи народа. Люди - не гвозди. Они не обязаны уметь с голыми руками побеждать танки, не обязаны идти на смерть необученные, невооруженные, неподготовленные.

Генерал говорил тихо, чуть ли не шёпотом. Но от сквозившей в каждом слове, каждой интонации внутренней силы офицеров пробирала леденящая дрожь. Разве что Ильин сохранял хладнокровие - все-таки бывший чекист и генерал, он с самого начала разделял чувства Геверциони.

- И еще, товарищ полковник, они не обязаны умирать, если армия не способна их защитить. Как мы с вами оказались неспособны. А самое страшное здесь то, что они будут умирать. Встанут на заранее обреченную борьбу с агрессором. Вопреки логике, вопреки инстинкту самосохранения...

Потому, что принять притязания - значит сдаться. Нарушив кляты верности отцам, дедам. Попрать память доблестных побед. Отдать с таким трудом завоеванную свободу. Советские люди не умеют проигрывать. Потому, что так нас воспитали - с волей к победе. Не сейчас, нет - что стоят нынешние полвека в сравнении с тысячами лет истории? И эта воля - воле человека - выше любых эмоций. И генералы, офицеры - станут рассуждать так же: 'Народ нельзя победить'. Вместо того, чтобы спасать народ мы в очередной раз примем его жертву.

Вы еще не видите, что случится завтра? Присмотритесь. Вот, они уже видны, они уже поднимаются из темноты, встают над горизонтом. Выжженные города, где только пустые коробки домов, обгорелые остовы и каркасы. Черные, зачумленные города окажутся скованы льдом. Ни крова, ни тепла - только голод и смерть.

Но это не все. Смотрите, смотрите! Обессилевшие, израненные люди взяли в руки оружие - то немногое, что нашли. Они еще пытаются бороться. Потому что не знают, что обречены.

В ответ на редкие укусы партизан поднимется вся мощь прогресса. Яды, боевые вирусы, спутники слежения. Ни днем ни ночью не будет осмелившимся на борьбу покоя. Словно на диких зверей начнется охота - травля. И их истребят. Безжалостно, беспощадно. Как бы сильно наши люди не пытались противостоять.

Так вот, товарищ полковник, самое страшное то, что мы, обещавшие первыми встать на защиту Родины и граждан, позволим людям умирать за нас...

Стоило Геверциони замолчать, как в помещении наступила звенящая тишина. Офицеры молчали, пристыжено глядя в пол. Каждый в известной мере чувствовал вину. Нельзя сказать, что и сами они не задумывались над судьбами гражданского населения. Но все это оставалось лишь теорией - мимолетной, небрежно. Лишь генерал решился произнести в слух то, о чем не хотелось думать. И стоило неудобному вопросу выйти на свет, игнорировать больше возможности не было.

Окинув взглядом примолкших коллег, Ильин тяжело вздохнул:

- Что предлагаешь, Георгий Георгиевич?

- В это время года темнота на местной широте наступает около шести часов... - Геверциони пристально посмотрел на циферблат. - Имеем около пяти в запасе. Всем, кто не занят на срочных работах, немедленно спать. Нам нужно до рассвета пройти тридцать пять километров...

Глава 34

Сознание вновь вернулось внезапно, рывком: только что мир непринужденно дрейфовал в непроглядной пустоте, а в следующий миг обрушился лавиной звуков, ощущений, красок. Кузнецов невольно почувствовал себя ставшим на программу автоматом - та же незавидная доля оживать по чьей-то сторонней прихоти...

Благо, некоторая отвлеченность мыслей позволила сгладить шок пробуждения, притупила боль. Увы, ни раны, ни слабость не исчезли - впрочем, на чудо адмирал мало рассчитывал. Однако, удивиться было чему.

Вначале Кузнецов предположил, что дрожь внутри, накатывающая рывками и плывущий лес вокруг - следствие травмы. Да и жар вполне может вызвать галлюцинации. Косвенно такому выводу подталкивает застилающая глаза мутная пелена, щедро сдобренная жгучей тошнотой. Слабость настолько сильно душила, что адмирал при всем самообладании, мощной силе воли не смог сопротивляться долго. Не помогло даже осознание трагичности положения: ведь если продолжать оставаться в лесу - без провизии, лекарств, снаряжения, даже без палатки - двоих чудом выживших людей ждет мучительная гибель. Головокружение вскоре сделалось совсем уж нестерпимым: сознание не могло удержать и единой внятной мысли, только постоянное мельтешение, рябь и мучительная, ноющая боль. Кажется, на время Кузнецов даже отключился.

Следующее пробуждение оказалось сродни предыдущему: столь же резкое, внезапное - как погружение в ледяную воду. Однако боли не было. Адмирал, уже внутренне готовый, настороженно ждал предательского нападения, которое так и не произошло. Нет, конечно полностью раны беспокоить не перестали. Но по сравнению с последним приступом этим легким дискомфортом можно и пренебречь.

Тут то, когда с глаз постепенно сошла белесая пелена, да и мир перестал кружится в бесконечном пестром хороводе, Кузнецов внезапно обнаружил, что ощущения отнюдь не все надуманны. Адмирал ясно ощутил себя лежащим на неком подобии ледового щита, а лес вокруг действительно неуклонно двигался, убегая в направлении ног. Впрочем, конечно, двигалась не тайга, а сам Кузнецов. 'Конечно, никто кроме Камерун - больше некому!' - очевидная догадка мгновенно всплыла в сознании.

Напрягшись, адмирал сумел слегка повернуть голову, скосил глаза. И действительно: обнаружил себя лежащим на узкой металлической полоске - по-видимому бывшей ранее бортом кузова. С передней стороны прилажены тесемки, причем не просто абы как, а в аккуратно пробитые симметричные отверстия. Пулевые... Да и веревка не простая - даже мимолетного взгляда профессионалу хватило, чтобы узнать парашютную лямку. На миг Кузнецов даже заметил мелькнувший ботинок...

С некоторым облегчением адмирал вновь откинул голову, расслабился - даже столь малое, кратковременное усилие значительно вымотало. Словно не по сторонам глазел, а как минимум две смены разгружал цемент. Но все-таки волнение улеглось. Сквозь дурманящий покров слабости адмирал с некоторой отстраненностью подумал: 'Теперь не замерзнем... Не пропадем... Не должны... Пускай темп медленный, но ровный, размеренный, в такт шагам: рывок, ускорение, затихающее через секунду, вновь рывок - и так без остановки. Километра два, два с половиной... А ведь, судя по начинающим сгущаться сумеркам, прошло не меньше двух-трех часов.... Если повезет, можем успеть выйти к ближайшему поселку до темноты...'

Тут внезапно направление мыслей Кузнецова резко изменилось, словно кто-то вновь в очередной раз щелкнул переключателем. 'Господи! О чем я думаю! Ведь она же ранена! А который час по морозу, через снег, овраги и бурелом тащит здорового мужика!' Такого стыда Александр не испытывал давно. Может - и вовсе никогда. Всяческие слабость и отстраненность моментально исчезли, как не было. В сознании утвердилась единственная мысль: 'Встать! Немедленно, во что бы то ни стало встать и идти!'

Преодолевая боль, Кузнецов решительно рванул корпус, заваливаясь на бок. Ожоги и раны тут же отозвались острым взрывом в сознании. На секунду адмирал даже ослеп от затопившей до кроев разум боли. Но стоило ощущениям стихнуть, немедленно продолжил попытку. Скрипя судорожно сцепленными зубами, рефлекторно сощурив глаза Кузнецов медленно переваливался. Напряженные до предела мышцы сводило судорога, нарастала боль, обрушиваясь на волю словно штормовые волны о берег, но Кузнецов все-таки пытался встать. Зрение, слух, осязание - большинство чувств исчезли, выцвели, предоставив воле бороться в одиночку. Но даже в этой, изначально обреченной на проигрыш борьбе, адмирал не мог сдаться. Даже понимая, что сопротивление бесполезно, он все-таки поднимался.

Через несколько секунд Алиса почувствовала шевеление позади. Сориентировавшись, мгновенно обернулась. И тут же бросилась успокаивать Александра. Кузнецов к этому моменту уже почти лишился сознания. Тело окончательно подломилось, не выдержав напора боли. Но воля еще продолжала борьбу, ещё с упорством обреченного цеплялась за реальность. Именно благодаря этому упорству адмирал успел разглядеть лицо склонившейся девушки. Увидеть и поразиться. Выбившиеся из-под меховой шапки прямые каштановые локоны... Мягкие черты лица... Белоснежная словно бы шёлковая кожа и такой контрастный алый румянец на щеках... Широко распахнутые глаза цвета небесно-голубой глазури... 'Почему я этого не заметил раньше?! КАК я мог не заметить?!' Внезапно ослепившая сознание мысль разом перекрыла и боль, и воспоминания, и мир вокруг. Сознание померкло и, погружаясь в пустоту забытья, Кузнецов сохранил твердо увиденный только что образ. И короткую мысль: 'Так, должно быть, выглядят ангелы...'

Глава 35

Время до темноты пролетело быстро. Для кого-то это - часы долгожданного сна. Отдыха бойцы по-сути оказались лишены уже более суток. Да и то если учесть последние мирные часы на 'Неподдающемся'. А уж их отдыхом можно назвать с большой натяжкой.

Да и оказавшись на Земле людям не пришлось лениться: двадцатикилометровый марш по пересеченной местности, пронизывающий до костей ледяной ветер, жестокая бомбардировка... Немало тяжелых минут пришлось пережить. Не легче было и полное неведение относительно происходящего.

Командование упрямо молчало. Конечно, официальные сводки по цепочке спустили, однако в подобной ситуации это было все равно, что вовсе ничего. Ни один здравомыслящий человек не станет всерьез воспринимать намеренно общие, расплывчатые формулировки. Наученный опытом, он непременно предположит, что все слишком плохо. И тут уже не расскажешь про отсутствующую связь, временные трудности и прочая. Дело даже не в том, что люди не способны понять что почем в современной войне. Еще как способны: все-таки все космонавты мало того, что добровольцы - так еще и с высшим образованием. Наоборот, им-то как раз проще обратиться к принципу: 'Предполагай худшее'.

Геверциони уже долгое время ломал голову над вопросом: 'Что и как сказать бойцам?' Теперь, обладая более-менее достоверной информацией можно выстроить обращение сколь-нибудь внятным. Хотя без риска обойтись не получается. Так или иначе, а все же придется упоминать внешнего агрессора. И последствия такого шага малопрогнозируемы...

Терзаемый сонмом сомнений, генерал теребил в пальцах карандаш. Перед Георгием на столе лежали в легком беспорядке исчерканные черновики. Не выходил у Данилы-мастера каменный цветок. Как ни прикидывал Геверциони - все было не хорошо. Говорить людям откровенно невероятные вещи перед серьезным делом рискованно. Но и дальше тянуть нельзя. Так можно дождаться до разброда и шатаний. Того и гляди бойцы за неимением лучшего сами придумают объяснения происходящему - а уж стесняться не станут. И так неизвестно, что именно за слухи успели разойтись. Геверциони трезво оценивал ситуацию, потому предполагать отсутствие пересудов почитал уж сосем невероятным.

В добавок ко всему никак не желала проходить тянущая боль в ноге. Сразу после первого приступа прошло, однако предательски вернулось после спонтанного совещания. Георгий даже не помнил, что стало причиной: растяжение, вывих или же просто просквозило? Помассировав ноющие мышцы, Геверциони внезапно дернул щекой, резко отдернув руку. 'Что же я все себя жалею? - с ненавистью мелькнуло в сознании - Совсем раскис! Того и гляди к медикам побегу плакаться! Черт бы тебя побрал, генерал! Соберись!'

Ожесточенно хлопнув себя по щекам пару раз, Геверциони решительно поднялся. Несколько нервно, поспешно сгреб в кучу черновики, чуть подровнял получившуюся кипу. После свернул листы в трубку и приткнул за пазуху. Не обращая внимания разом усилившуюся боль, уверенно пересек палатку. Пару секунд Георгий с сомнением глядел на небрежно воткнутую в оттаявший грунт трость. Чемезов не подвел - сумел отыскать среди поваленных иссохших исполинов еще крепкий дуб. Роберт не пожалел потратит на доводку и полировку пол часа. Из ветви вышла отличная трость. Даже узловатые переплетения, наросты смотрелись намеренным решением столяра. То ли для особого шика, то ли в шутку в качестве набойки Роберт приладил стреляную гильзу.

В запале Геверциони было с ходу отмел само предположение 'Брать или не брать'. Раздражение на краткое время притупило боль. Но, сделав пару шагов от стола, Георгий понял, что изрядно переоценивает силы. Усилило сомнения и воспоминания о недавней слабости. Да, здесь не место подобному. Нельзя допускать повторения - слишком важные свершения предстоят. Значит придется смирить гордыню.

Горько усмехнувшись, Геверциони решительно схватился за навершие трости. И было в этом что-то отчаянно схожее с отчаянием утопающего. Но с сомнения покончено. Невесомый полог легко скользнул в сторону.

Снаружи леденящий воздух пряно пах свежей хвоей. Вздохнув пару раз полной грудью Геверциони внезапно ощутил прилив сил. Мороз обжег ноздри, холодным потоком пробежал по телу. Словно бы разнежившиеся в тепле каждая клеточка от дыхания севера взбодрилась, сбросила оковы дремы. Раскинувшийся вокруг лагерь предстал перед Георгием в новом свете.

Припорошенные снегом палатки хранят безмятежность сна. Лес, несмотря на время, почтительно примолк. Ни звука, ни шороха вокруг - лишь вдалеке, на краю периметра едва различимы силуэты часовых. Скупое на тепло зимнее солнце лениво легло к горизонту. Сквозь частую пелену ветвей лишь изредка пробиваются лучи...

Тряхнув головой, Геверциони сбросил нахлынувшее умиление. 'Пора и честь знать. Дела не ждут' - справедливо упрекнул себя. Похлопав по внутреннему карману, где по-прежнему свернутее лежали черновики, Георгий двинулся к соседней палатке. Но даже с палкой идти получалось плохо. Нога скверно слушалась - иногда не повиновалась вовсе. Приходилось подволакивать, помогая руками. То ли мышцы, то ли кости на любое движение отзывались тупой тянущей болью. Кроме того, никак не проходило ощущение, что нога ниже колена превратилась в кусок льда.

'Ничего не поделаешь, - усмехнулся про себя Геверциони. - Шестой десяток разменял, так не жди, что останешься крепким как прежде... Старость - не радость, товарищ генерал...'

Не поддаваясь более унынию, Георгий решительно добрел до палатки Ильина. Остановившись у входа тактично стукнул дважды навершием трости о ближайший ствол.

- Не соблаговолите ли, товарищ полковник, разрешить вторгнуться в ваш чертог? - как можно ехидней и ироничней поинтересовался Геверциони.

- Будет, будет... - донеслось изнутри. - Проходи, Георгий Георгиевич. Не стесняйся.

Откинув полог, генерал решительно шагнул внутрь.

- Уж извини, что обстановка не генеральская, но мне и по званию не положена, - усмехнулся Ильин.

Действительно, в отличие от 'апартаментов' Геверциони здесь не было стола, да и стульев всего два. Георгий понимал, что полковник шутит: какие уж тут 'излишества', если и офицеры, и бойцы, включая самого генерала спят на подстилках их хвороста и ветоши в спальных мешках. А верх комфорта - керосиновая дампа или комплект бритвенных принадлежностей.

- Не страшно, Иван Федорович, - принял игру Геверциони. - Мы по-простому поговорим, без роскоши. Так сказать по рабочее-крестьянски.

- Ну тогда слушаю тебя, Георгий, - Ильин решительно опустился на один из стульев, взмахом руки пригласив последовать и гостя примеру. Геверциони как можно уверенней пересек помещение. Тяжело опираясь на трость, он как мог небрежно опустился на табуретку.

- Георгий, - с ходу начал Ильин. Все время, пока генерал старательно делал вид, что здоров и бодр, полковник не отрываясь наблюдал за спектаклем. Выражение сомнения, и даже крайнего неодобрения не покидало лица - лишь становилось суровей. - Мне очень, очень не нравится твое состояние.

- Все хорошо, Иван Федорович, не беспокойтесь... - Геверциони попытался было уйти от ответа. Но провести зоркого полковника не удалось.

- Не надо, - с досадой отмахнулся Ильин. - Сказки можешь рассказывать своим протеже - и без того в рот заглядывают в надежде на откровение. Или Лазареву - тому сейчас вообще хоть кол на голове, все не заметит. Но я-то тебя не первый год знаю. И хочу по-товарищески предупредить: опасную игру ты затеял. Командир - не зеленый новобранец, которому стыдно по любому поводу к врачам бегать. Тот хоть и тоже дурак, так молодой. Молодость, ей ещё простительно. Да и то - за жизни товарищей должен переживать - все же в бою спиной к спине стоят. Если подведет, с кого спрашивать? А ты же взрослый человек! Можно даже сказать пожилой и умудренный опытом. И что? Посмотри на себя. Хуже всякого мальчишки.

- Иван Федорович... - Геверциони попытался было вновь переменить тему, но безуспешно. - Я ведь о серьезных вещах пришел говорить...

-Да что ты заладил одно и то же! - вознегодовал Ильин, всплеснув руками. - Деловой какой! Твои художества сейчас тоже между прочего важное дело. И не прерывай меня, и так довольно уже наговорил. Теперь умного человека послушай...

Ильин порывисто встал, принялся расхаживать по палатке, активно жестикулируя:

- Сейчас не мирное время, когда с командира спрос невелик. Это раньше ты мог так-сяк поворачивать. Сейчас - забудь! Боец спит, марширует или в атаку идет - и в любой миг за ним обязан быть командир. Тогда людям спокойнее, раз все под контролем. А нет командира - считай и бригады нет. Кончилась.

Предпосылка в нежелании слабость показывать верная. Раз генерал, то будь любезен не распускаться перед подчиненными: всегда будь опрятным, уверенным, твердым. Но до абсурда доводить нельзя. А ты как раз к тому идешь. Рана - не паника, болезнь - не слабость. Они от сидения на месте да силы воли не проходят. И твоя прямая служебная обязанность брать ноги в руки и бегом в санчасть.

Я тебе, Георгий, удивляюсь. О чем ты вообще думаешь? С бумажками ко мне прибежал, точнее приковылял. Да я дано уже написал тебе обращение! Что же ты думаешь, один такой умный? Так вместо того, чтобы самому за каждым вопросом следить, лучше бы делом занялся.

У нас впереди тяжелый ночной марш, так на что надеешься? Что от бега пройдет? Так это зря. Не пройдет, точно. И что потом? Когда трагично и пафосно на глазах бригады без чувств упадешь? Кому в итоге будет легче?

- В целом я понял вашу позицию, Иван Федорович, - небрежно кивнул Геверциони. - Однако давайте все-таки вернемся к насущным проблемам.

- Это следует расценивать, как обещание обратить внимание на здоровье? - лукаво прищурив глаз поинтересовался Ильин.

- Да, - ответил Геверциони, - Можете считать, что мне стало стыдно и я осознал ошибки юности.

- Черт с тобой... - вздохнув, полковник тяжело опустился обратно на стул. - За руку тащить не буду. Если своей головы нет - чужие мозги не вставишь. Только все же подумай хорошенько, что и как делаешь. А теперь, товарищ генерал-майор, слушаю ваши вопросы...

...В итоге небольшого двустороннего собеседования удалось выработать приблизительный план мероприятий. Прежде всего, составленное Ильиным обращение переписали пару раз. После - передали командирам полков, чтобы те уже доводили комбатам и дальше по цепочке. Таким образом Георгий и Ильин намеревались довести до бойцов информацию как можно раньше. Но, что важнее, дать время на осмысление.

Параллельно связистам дали поручение подключить к чудо-проигрывателю сильный динамик. В идеале - колонки. Справились с заданием люди Троекурова блестяще: отыскав таки в вещмешке запасливого коллеги снятый еще с капсулы пятидесятикиловатный динамик, немедленно смонтировали. Получившийся монстр Франкенштейна получил помимо устрашающей внешности еще и громовой голос.

И вот теперь, сидя в палатке, Геверциони ждал окончания построения. Бойцы уже знали, что происходит. Особого негодования известия не вызвали, хотя радости тоже не отмечалось. Безусловно, сказалась в первую очередь серьезная дозированность в подаче информации. Сообщив о ситуации в целом, умолчали про запись с обращением очередного первого канцлера. Решили так не из низменного желания скрыть правду. Ильин предложил не торопить события - не оставлять людей наедине с потрясением. Но и без того бойцы жаждали ответов командования.

Геверциони вновь - уже в который раз за последние дни - горько усмехнулся. Заложив руки за голову, откинулся на спинку стула. Та прогнулась слегка с настораживающим скрипом, но выдержала. Сомнения безжалостно терзали нутро генерала. И немудрено: Геверциони прекрасно понимал - несмотря на новые данные объективной информации о происходящем по-прежнему нет. И все, что он может предложить бойцам - несчастные крохи. Домыслы, догадки вперемешку с откровенной пропагандой.

Еще два дня назад подобная этическая дилемма просто не могла бы прийти в голову. Как ни тяжело признать, но тогда для Георгия многое имело бы смысл лишь как игра ума, часть обще картины, исходные положения задачи требующей решения.

Теперь все внезапно стало по-иному. Геверциони даже себе не мог с уверенностью сказать: рад переменам или опечален. Поневоле сроднившись с подчиненными, воспринимать их с точки зрения статистики и логики казалось кощунством. А это значило, что отныне и впредь принятие сложных, тяжелых решений станет лишь много сложней. Личное восприятие неизбежно станет давить на волю. В итоге может сложится такая ситуация, когда не успеешь принять нужное решение из-за развившейся слабости.

Слова, что Георгий высказывал по поводу значения личности в общем успехе, безусловно, искренни. Раньше Геверциони намеренно ограничивал рамки личной ответственности узким кругом. Увы, зачастую стремление не брать дополнительное бремя характерно для человека. Но волей обстоятельств рамки привычного круга многократно расширились.

Поразмыслив, Геверциони решил для себя, что произошедшие перемены все же к лучшему. В конце концов, взросление, это и есть эволюция ответственности. Можно заботиться только о личном и навсегда оставаться в пубертатном состоянии. Эдаким вечным подростком. Иди вперед тяжело, страшно - это пришлось ощутить на себе. Возрастает многократно цена ошибок, да и спрос не отстает. Можно даже с уверенностью сказать: подобная эволюция личности не несет как таковая ни благ, ни преимуществ. Скорее наоборот - лишь прибавляет печали. И остается сама по себе главным приобретением...

Полог при входе тихо скользнул в сторону, освобождая путь слабому вечернему свету. Рефлекторно сощурив глаза от ударивших наотмашь лучей, Геверциони мгновенно вернулся к реальности. При входе, окруженные ореолом багрового сияния застыл подтянутый Чемезов. Судя по всему подчиненный тактично дожидался, пока начальник обратит на посетителя внимание. Геверциони невольно усмехнулся. Подобная щепетильность казалась особенно смешной на фоне того, что постучаться Роберт забыл.

'А может и не забыл... - подумалось вдруг Георгию. - Может, это я не слышал...'

- Что, Роберт? - спросил генерал.

- Георгий Георгиевич, - кивком указав за спину, Чемезов объяснил. - Бригада построена. Ждем вас.

- Иду... - Геверциони решительно поднялся на ноги. Ощутив уже привычную тянущую боль в ноге, с непроницаемым видом взял трость и неспешно направился к выходу.

Чемезов с сомнением проследил за тяжелой походкой командира, но возражать не решился...

Глава 36

Третье пробуждение отличалось от предыдущих разительно. Как боевое маневрирование на пределе сил от беззаботной поездки в отпуск, домой. Дом... Это нежное, доброе слово всплыло в сознании неожиданно. Александру успел подумать: 'Отчего такие сравнения?' Но почти сразу же отыскал ответ.

Даже лежа с закрытыми глазами, сквозь веки уловил мягкий, неяркий свет. Боль в ранах утихла, причем утихла вовсе. Да и тело вовсе не изнывало от усталости, не горело в ожогах - наоборот, несмотря на сонную истому, вполне ощущалось отдохнувшим.

Да и как не радоваться: ни ветра, ни холода, ни привычного шума тайги - только тишина и тепло... Тепло, укутывающие лучше пухового одеяла и шерстяных носков. Впрочем, возможно одеяло не пригрезилось, а на самом деле...

Тут Кузнецов справедливо предположил, что пригрезится могло совсем другое. Да и как не удивиться столь резким переменам: ещё недавно лес, снежный плен, угроза нависшей гибели... И вдруг такой контраст. С некоторой опаской, Александр решительно распахнул глаза, огляделся вокруг. И выдохнул с облегчением. Над головой - высокий потолок: доски подогнаны одна к одной с ювелирной точностью, покрыты густым янтарным лаком. В центре погрузившейся в сумерки комнаты массивный стол. Вроде бы и простой: незатейливые прямые линии, скатерть белого полотна так привычно накрывает столешницу. А на скатерти, в самой середке стола диковинная керосиновая лампа. Под защитой пузатого стеклянного купола внутри горит, слегка подрагивая, задорный локон пламени.

Как просто, как привычно! Но за этой простотой неуловимо слышен суровый и мощный, вместе с тем - теплый и уютный дух Сибири. И прямота, и простота не небрежность, но лишь закономерное отражение этого духа, признак гармонии.

А комната большая, даже огромная... Просторно здесь. Мебели немного, чего, впрочем, можно ожидать. Четыре родственных четвероногому гиганту стула с молчаливой значительностью стоят вкруг. Стены большей частью скрыты исполинскими открытыми книжными стеллажами: чуть прогнувшиеся от ноши полки, уже не первый год примерно исполняющие долг, сильны - не усомниться в способности пожилых тяжеловесов простоять ещё век-другой.

Да и ноша впечатляет... Со знанием подобранные фолианты - не меньше пяти тысяч томов. Большей частью старинные: с явно потрепанными переплетами, часто пестрящие золотым или серебряным тиснением. Но не редки и новые, так же умело сгруппированные. И две книжные армии не перечат друг другу, но дополняют, как прошлое, идущее об руку с настоящим.

То, что не оккупировали книги, отдано на откуп картинам. Этих, впрочем не много: берут не количеством, но качеством и не менее умелой подборкой. В украшающих комнату холстах почти везде застыло лето. Не приторное, не фальшиво-нарядное - без вымученных, явно наигранных сюжетов. А самое настоящее: яркое, пестрое. Сочное - большей частью алое, рыжее, янтарное. Изредка изумрудное, расцвеченное щедрой россыпью бутонов незамысловатых луговых трав словно самоцветами: бирюзовые васильки, белоснежно-солнечные ромашки, лиловые колокольчики, ярко-розовый клевер... Не картины, а окна в иной мир. Где жизнь по какой-то странной причуде замерла. Но в любой миг готова взорваться радостным круговоротом...

И самым последним Александр наконец разглядел в красному углу слегка потускневшие, но сохраняющие величавую скромную гордость иконы. Явно не просто украшение, не дань моде. В подобном случае продвинутые, кичащиеся показной религиозностью товарищи предпочитают гораздо более богатые и пустые вещицы. Нет, здесь не так... Заботливо разожженная лампада, аккуратно расправленные белоснежные полотенца с воздушными кистями, расцвеченными строгой вязью народных узоров красного и черного цветов. И пыль. Которой нет. Ни следа, ни намека на безликую серую тень. ТАК ради напускного не поступают - только по-честному...

'Если кажется, то уж очень достоверно всё... В бреду не бывает подобной ясности сознания. Нет... Не мираж и не бред... Точно' - Кузнецов окончательно утвердился с выводом. И, заключив сделку с совестью, позволил себе откинуться облегченно на воздушную мягкость теплых подушек. Настоящих, пуховых - не каких-то там ватных или хитро названной пузырьковой пены. Теплый плен после ледяного держал гораздо крепче, да и покидать объятия не хотелось. Не только сознание, но и тело отчаянно протестовало против подобного насилия.

Однако, сон уже не брал. Во всяком случае ни следа не осталось от прежней алчности. Как бы старательно Александр не жмурился, не пытался забыться, отдавшись во власть грез, забытья не наступало. В конечном итоге бездействие наскучило: десяток-другой минут проворочавшись, Кузнецов решительно открыл глаза. Подумывал даже подняться, однако это уже оказалось излишним - на грани слышимости где-то невдалеке раздались осторожные шаги. Судя по мягкости, осторожности - женские. Хотя, нельзя исключать и ребенка. Впрочем, дети маловероятны... За дом говорить рано, но комната явно при всей теплоте и мягкости не несет характерного отпечатка беззаботного. Это Кузнецов умеет определить точно. Поскольку на собственном опыте узнал, насколько быстро выветривается незаметный на первый взгляд детский свет.

От воспоминаний отвлекла показавшаяся в проеме голова. Лица из-за бьющего в спину девушке света не разглядеть - мешают лучи, пробивающиеся сквозь лежащие в восхитительно-небрежном беспорядке пушистые локоны. А от стоящей на столе лампы толку чуть - крохотный язык пламени лишь ещё больше скрадывает черты, чем освещает. Но даже за невольно получившимся бледно-янтарным нимбом Кузнецов не мог не угадать Алису. Может быть движение, поза, силуэт... Но нет, не они. Какое-то незнакомое, или давно забытой чувство, шевельнувшееся в груди - вот что подсказало ответ. Пускай даже Александр и не решился признать до конца, ЭТО уже есть и будет...

Девушка тем временем, не подозревая о происходящих в душе адмирала переменах, разглядела главное: проснулся. И, уже более не скрываясь, поспешно подбежала к кровати. Непринужденно опустилась на край.

- Слава богу! - голос, несмотря на напускную строгость, не мог скрыть радостных ноток. - Я уж совсем извелась! Что же вы, товарищ адмирал, себе позволяете?! Словно ребенок! Ну кто же так делает?! А если бы раны открылись?!... - тут Алиса на несколько секунд смолкла, переводя дыхание. После чего добавила с неподдельной грустью добавила: - Вы хотя бы знаете, как я переволновалась?

- Прости... Прости, Алиса... - медленно произнес Кузнецов. Будто пробуя слово на вкус. Вроде бы оставшееся старым. Но зазвучавшее как-то иначе, по-другому. - Это очень плохо: заставлять милых девушек волноваться...

При этом адмирал продолжал ни на секунду не отрываясь, вглядываться в лицо, плавные движения рук, непринужденность черт девушки. Сам не понимая, что происходит, но оторваться оказался не в силах.

- Да ну вас! - Алиса беззаботно хохотнула, отмахнувшись от неловкого комплимента. А пристального, незамутненно-восторженного взгляда попросту не заметила. - Всё вы иронизируете! Горе вы моё, горе! Дайте как лучше я проверю, спал ли жар да как там ожоги...

И вновь Александр увидел застывшее в каких-то сантиметрах лицо: те же прекрасные черты, искрящиеся небом глаза, улыбка... такая радостная, чистая, что хочется... 'Господи!' Кузнецов с ужасом обнаружил, что руки уже успели по собственной нахальной воле потянуться вперед. С совершенно очевидным намерением. Контроль вернуть над бунтующим телом удалось в последний момент - благо самовольная попытка выпала из зоны видимости девушки и никакой реакции не последовало.

Впрочем, без наказание не обошлось. Пускай и опосредованного, но провидение с присущей иронией заставило заплатить. От внезапного волнения и стыда кровь прилила к лицу, а на лбу немедленно выступили мелкие бисеринки пота. И вот это уже не скрылось от внимательного профессионального взгляда.

- Всё ещё держится жар? Странно... - Алиса с неподдельным удивлением наклонилась ниже. Легким движением утерла адмиралу лоб - словно беспомощному ребенку. А после автоматически приложила ладонь. И с сомнением произнесла. - Нет... Вроде бы всё в порядке... Температуры нет...

Хотя, конечно, до порядка далеко. И стало теперь ещё дальше, чем даже секунду назад. Кузнецов понял, что происходит нечто странное, непонятное, нелепое. И с тем вместе восхитительное, захватывающее! Стоило Алисе чуть приблизиться, как сердце словно сорвалось с цепи. Спятило, сошло с ума, взбесилось - все, что угодно. Кровь с такой силой застучала в висках, что Александр не сомневался: удары сентиментальной мышцы о ребра сейчас слышны в самом дальнем углу комнаты. Дыхание между тем внезапно стало прерывистым, тяжелым, а в горле моментально пересохло. А от одного несчастного прикосновения вдруг нахлынула такая нежность, что адмирал побоялся, что даже в сознательном состояние не способен окажется сдерживать эмоции.

Необъяснимо, такое забытое чувство совершенно внезапно вспыхнуло внутри. И теперь разгоралось подобно лесному пожару. Такое слепое, такое детское в бескомпромиссности! Но как же не хочется бороться! А хочется наоборот: отдаться во власть, обнять, прижать к сердцу и никогда не отпускать!

'Стоп! Господи! Это же бред! Что со мной?! - рациональная часть сознания изо всех сил сопротивлялась. И пересилила в итоге эмоции. Кузнецов с кое-как вернулся к подобию равновесия и принялся уверять себя: - Нужно успокоиться! Александр, приди в себя! Так нельзя... Нельзя так. Что за чёрт?! Боевой адмирал! У тебя в подчинении три с половиной тысячи людей, а ты руки распускаешь! Трус, тряпка!!'

Алиса между тем, нимало не подозревая о бушующей в душе адмирала буре, бегло осмотрела раны. Чем доставила подопечному ещё несколько неловких секунд.

- Да нет, ничего необычного... Всё в пределах нормы... - пожав плечами, Камерун вернула одеяло на место. И, недоуменно пожав плечами, решила было встать. Но невольно остановилась. Чему виной оказалось то самое бесконтрольно подсознательное: на секунду отвлекшись, Кузнецов решил, что сумел удержаться. А не тут-то было. Только этого мгновения, казалось, кто-то внутри и выжидал. Трепетно, внимательно, жадно. И дождался, а, дождавшись, не замедлил воспользоваться. С некоторой отстраненностью и удивлением Александр обнаружил, что крепко сжимает руку Алисы за запястье. И не даже не думает отпускать.

- Что-то случилось? - девушка отреагировала совершенно спокойно, невозмутимо. В теплом, нежном голосе явно слышались любящие материнские нотки.

- Алиса... кхм... Алиса, я... - Кузнецов твердо понял главное: подсознание - вещь наглая и безответственная. Какие бы цели оно не преследовало, но уж за последствия действий точно не думало. Хоть потоп, хоть что после - всё равно. 'И что сейчас говорить?' А ведь в сознании ни единой связной мысли - только ощущение воздушной легкости, счастья, щедро перемешанное с неловкостью. В итоге не родилось ничего, кроме банальности: - Спасибо... За всё спасибо...

- Да ну что вы! - девушка вновь беззаботно рассмеялась. И эта звонкая россыпь счастья легла на израненное сердце благодатным дождем.

- Послушай... Алиса... - пытаясь придумать хоть что-то, чтобы задержать, продлить быстротечные мгновения. - Прошу... Не выкай так упрямо! Заладила: 'Товарищ адмирал, товарищ адмирал!'

- А как же тогда? - Камерун с ироничной усмешкой вглядывается в черты Кузнецова.

- Акхм!... - вновь дрожащий голос подвел. Подломился некстати и ответить удалось лишь со второго раза. - Александр...

- Алекса-андр... - девушка повторила задумчиво, невольно растягивая гласные - будто пробуя на вкус звучание. - Александр. - и вновь с усмешкой добавила - А не передумаешь? Не пожалеешь после, когда вернемся?

- Никогда! - горячо пообещал Кузнецов. Пообещал сразу, не раздумывая. И понял, что в одном слове выразил, пусть и неявно, много большее.

'Неужели на самом деле? Неужели не показалось?! Но разве так может быть?!' - этими вопросами Александр принялся терзать себя. Но увы, ответа не находилось - да и откуда взяться, если ещё не улеглось, не притерпелось сердце к новому чувству.

Между тем в комнате незаметно для адмирала появился кто-то третий. Впрочем, 'незаметно' - громкое слово. Поскольку в эти минуты Кузнецов вполне мог не наблюдать не только часы, но и целый гусарский полк, реши те с какой-нибудь радости пройти по дому. Хоть даже с развернутыми знаменами, музыкой и смехом. Так что ничего удивительного не было в недоумении, когда Александр вдруг краем глаза заметил чужое присутствие.

Подобный конфуз отрезвил лучше всякого ледяного душа. Да и ещё бы иначе: вокруг ведь, несмотря на идиллический вид, война. Более того, сейчас адмирал и Алиса на незнакомой территории. И, значит, нужно постоянно оставаться настороже, быть готовым ко всему - без преувеличение. А вот как раз этого Кузнецов и не сделал - потерял хватку, расслабился. Пускай ничего страшного и не случилось, но этой сейчас. А если бы вдруг? И что в следующий раз?

Винить адмирала никто не мог, да и не стал бы, оценивая трезво обстоятельства. Но Кузнецов лучше всякого трибунала справлялся сам. Понимая, что от зароков, обвинений и оправданий толку чуть, адмирал сосредоточился на искреннем раскаянии, сопряженном со стыдом.

'Вспомни: кто ты, для чего, для кого трудишься? Забыл, что погоны не для вида! О себе, только про свое заботишься - любовь, чувства, переживания! А про товарищей, про подчиненных, про Родину забыл! Мальчишка, слюнтяй, тряпка! Нет - хуже: предатель!'

Все сказанные про себя слова отнюдь не были ни фальшью, ни тем более показным бичеванием - Кузнецов прямо и открыто привык выражать мысли, не щадя говорить правду. Не врал раньше, ни покривил душой и сейчас. Будь ситуация чуть иной, адмирал бы непременно направил бы начальству подробный рапорт с просьбой о самом строгом наказании. Подобное уже случалось ранее. Хотя, конечно, не находило понимания, а уж тем более - одобрения среди генералитета. Увы, но даже советские офицеры не всегда теперь с должным тщанием относились к самокритике: подобное поведение теперь стало не только редкостью, но и чем-то неловким. Хорошо, что ещё не постыдным.

Впрочем, может быть, все не так и плохо - ведь время никогда не ошибается. И может быть уже пора отпустить в прошлое век пламенных бойцов Революции и Великой Войны? Оставить в покое память, отдав почести, и предоставить новому поколению формировать свои традиции, свои устои? Кто-то - многие - думает так. Но для Кузнецова этот вопрос не стоял и не будет стоять. Компромиссов в вопросах нравственной чистоты адмирал не приемлет, поскольку не представлял, как чистое может оставаться таковым ... не полностью? Нет! Или-или. Третьего не дано.

Увы, однако сейчас отчитаться за оплошность не перед кем - да и придется ли когда? Потому Кузнецов и пришел к своеобразному консенсусу: устроив себе выволочку, по-максимуму сосредоточиться на работе. В этом нельзя отрицать ползу от произошедшего: теперь, пускай и на время - ведь человеческий характер не изменит, - но душевные терзания отброшены, забыты. Прежде всего - дело. Дело, дело...

Все внутренние терзания заняли от силы пару секунд. Но по истечении этого краткого - а для Вечности и вовсе невидимого - промежутка Кузнецов успел вновь стать тем, прежним адмиралом. Офицером, командиром - настоящим. Во всяком случае - сделал всё возможное. И теперь уже второй взгляд на незнакомца вышел более внимательным.

Первое, что Александр понял: незнакомец - хозяин дома. Красноречивей всего выдали привычки. За столом человек сидел привычно, удобно устроившись. Словно за который десяток лет привык сидеть именно там и именно так. Всё в расслабленной позе выдавало устоявшиеся традиции: небрежно легшие на стол локти, слабый перебор пальцами по столешнице, небрежно закинутая на колено нога...

Но вот черты... Черты оказались совсем не располагающими. Сперва, увидев иконы и длинные зубастые ряды книжных стеллажей, Кузнецов ожидал увидеть кого-то сродни благообразному старцу-затворнику. Сработал на подсознательном уровне стереотип: длинная, седая борода, морщинистое сухое лицо и бездонные лазурно-серые глаза в тени наивно приподнятых бровей. Конечно, такой образ скорее следует искать в сказке, чем реальной жизни. На деле же хозяин оказался вовсе не похож. Никакой бороды, бакенбард или усов вообще растительности на лице - абсолютно чистый, до синевы выскобленный подбородок, щеки. И все черты строгие, прямые - не потеряли и грана твердости несмотря на возраст. А возраст-то немалый... Шестьдесят, не меньше. Все под стать этой простой твердости - родственной духу дома и сурового края: стрижка короткая, простая, но не до безликости - всё ещё сильные седые волосы гордо лежат на пробор. Морщин почти нет - кожа чистая, светлая, хотя и заметно суха. Ну а те, что есть морщины, словно нарочно глубоки, остры - выставлены напоказ. Редкие глубокие, словно шрамы, они охватывают обручем высокий открытый лоб, разграничивают губы со впалостью щек, крепко держат оборону вокруг чуть запавших глаз.

И глаза эти внимательные... Острые, умные - видно сразу. Так и цепляют, держат на прицеле. Кузнецов привык оценивать людей в первую очередь по глазам. Не на лбу или ещё где отражаются образование, да и вся суть человека. Всё в глазах - только умей прочитать. Пускай не найдешь прямых ответов, но точно узнаешь по глубине: есть ли что искать в омуте или же за зеркалом вовсе дно. А у незнакомца глаза очень непростые. Вроде бы взгляд расслабленный, небрежный, но цепляет моментально. И темно-карий, почти черный цвет лишь добавляет остроты, глубины.

И при всём неизвестный отнюдь не произвел угрожающего впечатления, вовсе наоборот - не только внешне, но и внутренне кажется весьма доброжелательным. Хотя и излишне мрачным. Что, впрочем, неудивительно для человека на двадцать-двадцать пять лет старше самого Кузнецова. Когда возраст под семьдесят, а дом дышит одиночеством, поневоле как не стать угрюмым. Ведь такое одиночество неспроста.

Впрочем, мрачность мрачности рознь. Так некоторые, не умея скрыть истинной сути, часто вопреки лишь на первый взгляд производят неверное впечатление. Но уж после истина открывается. А уж тех, кто по профессии обязан видеть людей насквозь и вовсе трудно провести. Кузнецов буквально с ходу определил, что за внешне угрюмым обликом скрывается хороший человек. Только точит изнутри какая-то грусть, застарелая боль.

Между тем Алиса, тоже не сразу заметившая появление третьего, отреагировала красноречиво: со счастливой улыбкой легко поднялась на ноги - благо руку Кузнецовы высвободил - сделала несколько шагов к центру комнаты.

- Александр, познакомься. Вот и сам хозяин дома, приютивший нас - Юрий Николаевич Поджига.

- Добрый день, Юрий Николаевич, - приподнявшись на локтях, Кузнецов кое-как повернулся в сторону стола. Потому что попытка встать потерпела фиаско. Обнадежившая несколькими минутами ранее легкость оказалась обманчивой: пускай боли не осталось, но и сил тоже не было. - Рад представиться: Кузнецов Александр Игоревич, вице-адмирал ВКФ...

Здесь Александр невольно запнулся. Какой же он теперь адмирал? Корабль потерял - причем даже не зная, что произошло, какими стали последние минуты 'Неподдающегося'. После потерял людей - так же бездарно, глупо. Вот и весь адмирал - только звезды на плечах и остались...

- Адмирал, значит? - усмехнулся Поджига. Усмешка вышла сардонической, да и голос насквозь печальный - А не боишься так громко? Все-таки мало ли что?

Кузнецов понял, что в словах этих нет угрозы, ни даже насмешки - просто прямота одиночества, когда отвыкаешь витийствовать и речь приобретает характер некоторой жестокости. Потому, отвечая, Александр и не подумал оскорбляться :

- Не боюсь, Юрий Николаевич. Я советский офицер и не считаю, что этот факт можно при каких бы то ни было обстоятельствах считать постыдным. А что до разумных опасений, то, полагаю, о звании вы и так наслышаны. Если не от Алисы, то уж погоны всяко сумели. И давно бы оповестить успели кого следует, нет?

- Так, да не так... - хозяин дома неопределенно покачал головой. - Жена, в отличие от тебя, молчала. Да и погон-то нет. Шинель и китель и вправду армейские, только знаки все спороты. А без них мало ли что за человек? Военные сейчас со складов замерзающим и одежду, и припасы раздают, так что...

Пока Кузнецов осмысливал услышанное, Алиса с некоторым наигранным негодованием возразила:

- Никакая я не жена, с чего вы взяли, Николай Юрьевич?!

'Вот так... Даже погон не осталось... А это что? Не жена? А при чем здесь это вообще? Откуда это взялось? - несколько секунд Александр вдумывался в слова. А потом словно обухом по голов ударила память. - Точно! Ведь старик же сказал!'

- Не жена, стало быть? - с усмешкой процедил меж тем Поджига - Не успел, значит? Ну тогда невеста. Тут не в имени дело, а в сути.

- Да что вы... Что вы говорите то?! - вновь принялась возражать Алиса. И, словно в немой просьбе о поддержке, обернулась к Кузнецову. Но адмирал не заметил - слишком точным оказался выпад. 'Сразу всё понял! Но зачем говорит? Издевается, шутит? Нет... Не станет он - не такой человек, сразу видно. Да и я не мальчик... Значит что-то подразумевает...'. Думая так, адмирал внимательно выдерживал взгляд хозяина, пытаясь разгадать мотив. Впрочем, загадка-то проста. И, продолжая вполне откровенно, Поджига произнес как ни в чем не бывало:

- То, Алиса, то... Ты вспомни, дочка, как пришли? Замерзшие, измотанные, обессилившие... Адмирал - вовсе без сознания, уже бледный, задубевший. Да и ты не лучше: на честном слове держалась. А всё же не бросила, дотянула. На себе ведь. И не один километр. И все по лесу, по метели... Плечи до крови стерла, но дошла. Так, девочка, не каждая жена мужа тянуть будет... Со стороны оно видней.

'Вот он о чём! - догадался наконец Кузнецов. Меня сразу понял, да и она, наверняка видела... Значит, это не ей говорит - мне... Ай да дед! Но ведь и вправду, неужели и она тоже...? Неужели?'

- Александр! - Алиса наконец напрямую обратилась за поддержкой. И невольно забылась - сбилась на 'вы' - Скажите же, что всё не так.

Кузнецов открыл было рот. Но слова примерзли к языку. Встретившись взглядом с девушкой, он вновь невольно оказался под ударом. И, конечно, вновь проиграл - слишком неравны силы в этом извечном противостоянии.

Алиса неожиданно так же смутилась. Щеки густо покраснели - краска достигла даже кончиков ушей. Пряча неопределенный блеск в глазах, девушка нахмурилась, вздорно отвела взгляд в сторону. А адмирал уже секунду как не мог выдавить ни слова, ни звука.

И, конечно, выручил понимающий дед:

- А нет так и нет. Вам-то оно, кончено, лучше знать. Уж простите, привиделось. Ну так и не обижайтесь, не слушайте - мало ли что по старости привидится. Старость - она не радость...

Впрочем, в самом хозяине о старости не было и намека. А уж старательно запрятавшийся в глубине внимательных глаз лукавый огонек и вовсе не стоит упоминать... Но все офицеры с удовольствием приняли даже столь хрупкий повод, лишь бы переменить тему. Потому старик невозбранно продолжил:

- Да и вообще, не к тому речь... А речь, стало быть, о другом: что вы делать-то собираетесь дальше?

- Философский вопрос... - ответил, усмехаясь, Кузнецов. - Конкретно сейчас или вообще?

- И сейчас, и вообще, Александр Игоревич, - небрежно ответил родственной ухмылкой старик. - Как древние говорили: если не знаешь, куда идти, ни один ветер не будет попутным. А ведь еще неплохо бы знать не только куда, но и зачем.

Предваряя назревшую реакцию адмирала, Поджига решительно продолжил.

- Да только ты не передо мной старайся - мне тайны твои не нужны... Ты для себя решай. Время настало сложное, опасное. Сейчас уже не раскачиваться - действовать пора. Иначе пропадешь.

- Что ж, и на добром слове спасибо, - легко ответил Кузнецов. - За совет особенно - непременно подумаю. А что до 'сейчас'... Если не прогонишь, Юрий Николаевич, то пару часов у тебя останемся. После - тронемся потихоньку в путь.

- И далеко ли собрался, сынок? - в уже привычной сардонической усмешке деда проскользнуло неодобрение.

- Для начала в Сургут... - всё еще не понимая, ответил Александр. Но раздраженность уже начала понемногу закипать в душе.

- 'Для начала...' - поддразнил старик, добавив в голос значительную порцию иронии. - Хорошенькое начало. И как идти собираешься? Без одежды, припасов. Денег нет, документов нет. Кто такой, зачем, почему - неизвестно. Надеешься, там тебя с распростертыми объятиями примут?

- Юрий Николаевич, вы на что намекаете? - прилагая усилия, чтобы сдержаться и не нахамить в сущности ни в чем неповинному человеку, ответил Кузнецов.

- А то, милый, то... - по-прежнему усмехаясь, бросил Поджига. - Немцы в Сургуте.

- В каком смысле 'немцы'? - ошеломленно пробормотал Кузнецов. - Может, еще скажете гвардейская дивизия СС, танковый полк и дивизион боевых дирижаблей? Вы, простите, дорогой Юрий Николаевич... Как бы помягче... Хорошо себя чувствуете?

- Нет, товарищ адмирал, увы. Здоров, чего и вам желаю, - спокойно парировал Поджига. И с грустью добавил. - Хотя и не отказался бы сказаться больным... Вы ведь не можете просто знать - неоткуда. А сейчас весь эфир забит трелью германского канцлера... Да вот, вы сами послушайте... Или не готовы пока? Время ждет: если хотите, можно позже...

- Время не ждет! - резко отрубил Кузнецов. - Никогда не ждет! Просто мы не можем успеть. Вот и придумал кто-то злой эту фразочку...

- Злой? - уточнил Поджига. Сам старик тем временем уже успел непринужденно подняться, прошел в соседнюю комнату и вернулся с приемником в руках. Вещица оказалась не то, чтобы древней, но вполне старой: лет двадцать точно возраста. Умостив слегка угловатый раритет на стол, дед принялся крутить, что-то настраивать. - Может быть не злой, а милосердный...

- Все может быть... - отмахнулся Александр. Сейчас ему не до абстрактных теорий и словес - рушится, стремительно рушится всё. - Послушайте, Юрий Николаевич. Зачем вам этот ... проигрыватель? Он же отстал от жизни вовсе? Что с ним услышишь? Уже давно широкополосная сеть вычислительная протянута по стране, ЭВМ в каждом доме... Даже спутниковая связь не редкость. Цифровой век, а вы...

- Я, дорогой адмирал, не пенек замшелый, не нужно меня приобщать к прогрессу. После объяснимся... - не без раздражения огрызнулся дед, продолжая копаться в аппарате. - А помимо того неплохо бы такому большому начальнику помнить: в каждой эпохе свои плюсы. Всему время под солнцем.

- Господи, только не мучайте меня Экклезиастом! - попросил Кузнецов, скривившись. Раздражение, что, после услышанного грома, никак не удается все проверить своими глазами - вернее, ушами, - Вы же обещали канцлера.

- Александр, мы кажется, прочно перешли на 'ты'? И вообще, не торопи - молодой ещё меня подгонять! Терпение... Всё, готово! - Довольный, дед в последний раз чем-то щёлкнул в приемнике. Небольшая угловатая коробка ожила: фыркнули динамики, захрипели. И Кузнецов тут же полностью растворился в передаче, превратившись в слух. За спиной остались чувства, переживания, люди - осталось только настоящее, только слово...

Глава 37

Тихо клацнули, останавливаясь, катушки проигрывателя. Стоило отзвучать последним словам обращения канцлера, над строем повисла звенящая тишина. Вглядываясь в обескураженные лица, Геверциони пытался предугадать дальнейшую реакцию. Когда-то давно, еще курсантом, довелось ему слышать спор двух офицеров. На предмет того, как и что необходимо говорить подчиненным. Ни лиц, ни имен Геверциони не помнил, так что разговор так и остался навсегда разговором между неизвестными.

Первый, по-видимому, человек романтический, прямой настаивал:

- Всегда нужно говорить правду. Боец с тобой может через минуту на смерть пойдет. Нельзя врать...

Второй справедливо возражал:

- Нехитрое дело 'правда'! Это и дурак скажет. Это хорошо рассуждать, когда про отстающую кухню говоришь или там задержку с зимним обмундированием. Не страшно... Но что, если тебе в атаку идти, а ты знаешь - не будет подкреплений и отступать нельзя. Отвлекающий маневр. Что тогда станешь говорить? Или приказ: 'Удерживать плацдарм!' Хоть зубами вгрызайся, хоть чем, а стой насмерть. А ты знаешь - ложный ведь плацдарм. Но выстоять надо, потому что пока ты отвлекаешь, где-то нанесут настоящий удар.

- Все равно правду надо говорить, - убежденно гнул свое первый офицер. - Раз люди жизнью рискуют, так какое я право имею от них скрыть?

- А ты уверен, что не побегут? Никто, знаешь ли, умирать не торопится.

- Мне думается, - с угрозой в голосе бросил первый, - что это ты недооцениваешь советского бойца.

- Не кипятись, - дернул щекой второй. - Я-то как раз оцениваю. Только вот ты, кажется, не хочешь человеческие чувства брать в расчет. Боец советский, он ведь еще и человек. И не из железа. А то, что ты предлагаешь на него сваливать - для многих груз неподъемный.

- Армия на то и существует, чтобы защищать! - непреклонно возразил первый. - И в нужный момент каждый должен быть готов отдать жизнь...

- Не извращай! - горячо возражал второй. - Задача бойца не готовиться умирать, а побеждать. Во что бы то ни стало победить и выжить. Хорошо! Пусть не любой ценой, но победить. Но где же им сохранить дух, выдержку, спокойствие, раз ты сразу в лоб заявляешь: 'Шансов нет, товарищи! Не мы первые, не мы последние. Так примем нашу участь с гордо поднятой головой!'...

...Тогда офицеры так ни до чего не договорились - каждый остался при своем. А вот Геверциони на всю жизнь запомнил тот разговор. И теперь сам оказался вплотную перед выбором.

Щурясь на пронзительном ветру, генерал стоял на возвышении. Внимательные глаза быстро, неутомимо скользили по лицам бойцов. Они стояли похожие и в то же время очень разные. Одинаково страдали от безжалостного мороза, с одинаковой жадностью выжидали слов командира. Одинаково порой оказывалось даже недоумение в глубине широко распахнутых глаз.

Но за удивлением каждого стояла боль. Личная, не похожая на прочие. У кого-то семья: В Москве, Ленинграде, Омске, Чите или Самарканде. У кого-то вовсе никого. Но остались родственники, друзья, коллеги. И про них мысли, о них болит сердце в этот миг. А у Геверциони по-прежнему нет такой правды, чтобы успокоить всех. Только одна, общая - и, увы, не слишком приятная.

Собравшись с мыслями, Георгий окончательно принял решение как и что говорить. Призывая ко всеобщему вниманию, генерал приподнял над головой открытую ладонь. Возникший было среди тишины шорох разом утих, потерялся между рядов. Внезапно разом взоры тысяч людей приникают к командиру.

Геверциони последний раз скользнул взглядом по сторонам. И начал:

- Товарищи! - громкий, ясный голос прокатился над строем. Бойцы встрепенулись так неожиданно пронзительно прозвучало слово. - Вы уже знаете, знаете все. Ни я, ни другой офицер добавить не можем сверх того!

Что я могу вам сказать? Случилось несчастье - в очередной раз не в меру алчный враг занес оружие на нашей Родиной и всем миром. Вы можете возразить: 'Не было такого раньше!' Я отвечу 'Действительно не было'. Только ведь это не вся правда. Что с нами будет, если станем так думать? Теней начнем бояться, от любого шороха бежать. Всегда кого-то или чего-то не было ещё, всегда что-то да в первый раз случалось.

Нельзя нам бояться. Не потому даже, что предки наши не боялись. Хотя и в 1812-м и в 1941-м годах не было противника сильней, чем выступивший против России. И войска неприятеля не знали поражения. Весь мир - с борьбой или без борьбы - оказался коленопреклонен. Но наши люди сумели победить. Они не задумывались: 'Можем или нет?', они не боготворили авторитет кумиров. Они просто шли и побеждали.

Не потому, что на каждую силу найдется большая. Хотя именно так каждый должен был подумать с самого начала. Раз враг напал, избрав путь агрессии, значит и он слаб перед нами.

Не потому, что противники в том числе и обычные люди. Хотя именно на опыте славных побед мы должны учиться. А немца удавалось бить не раз. Но это все не главное...

Георгий многозначительно замолчал, скользя взглядом по лицам, внимательно вглядываясь в окна душ. Этой паузой генерал хотел дать бойцам возможность передохнуть, задуматься, осознать сказанное. И один лишь вопрос неизбежно, неутомимо терзал сердце Геверциони: 'Сумел? Достучался? Нашел ли те единственно верные слова?'

'Нет! - решительно оборвал себя генерал. - Еще рано судить. Да и в любом случае нельзя сдаваться, опускать руки!' Лихо тряхнув головой, Геверциони грозно усмехнулся:

- Товарищи! - громкий выкрик пролетел над строем, наполнив увядшую плоть знамени. - Я говорил, что не стану обманывать. Не поступал так раньше, не сделаю и впредь!

Товарищи! Никто и никогда не может обещать победу. Потому, что никто, кроме нас не знает, что случится. Только от нас зависит судьба: близких, Родины, всего мира. Каждым поступком, каждым словом мы творим, изменяем мир вокруг. Товарищи! Только от нас всё зависит!

Нет людей без страха, нет риска без потерь. И в этом наша сила. Мы не полагаемся на чью-то помощь, не просим и не прячемся. Судьба только в наших руках. Главное в том, что идти в перед, преодолевая себя, преодолевая страх, оставаясь настоящим человеком. И тогда уже нельзя проиграть, потому, что уже победил! И никто не отнимет этой победы!

Перед каждым из нас стоит выбор: сдаться, отступить перед силой. Сказать 'Победить невозможно. Это не в силах человека'. Можно сделать так - и уйти. Оставить происходящее на чужую милость.

Или... - Геверциони решительно ударил кулаком о ладонь. - Раз и навсегда решиться идти вперед! Чтобы сделать все возможное! И тогда никто и никогда не сможет сказать, что мы не выполнили долг! Что поступили недостойно!

Так что вы скажете мне? Я предлагаю вам идти навстречу неизвестности, судьбе. Идти вместе! Что вы ответите, товарищи?!

Геверциони замолк, выдохся. Слова кончились, будто истратились безжалостно до самого донца. Опираясь на трость, генерал пристально - с отчаянной надеждой - всматривался в глубину строя. Проникшись чувством момента Геверциони сам того не заметив непроизвольно подался вперед в немом, зовущем жесте.

Несколько секунд над коробками рот дрожала едва слышным перезвоном полная тишина. Время для Геверциони словно остановилось. Невероятно сгустился воздух - словно тягучая патока. Движение замедлились, исчезли вовсе. Исчез весь мир. Во всей бесконечной вселенной остались только стоящие ровными рядами бойцы. И еще не рожденные слова...

Геверциони понял, что наступил момент, момент истины. Очередная аттестация. Которую каждый человек проходит в жизни, которую и дает сама жизнь. И в такие моменты становится ясно: кто ты и чего стоишь.

Наверное, именно этой тяжести, такой ответственности и боялся Георгий. Человеку тяжело лицом к лицу встретить осознание неудачи. Порой, даже сложнее страха. Успешный в привычном мире, где все знакомо, где правила устоялись, Геверциони не желал терять равновесия. И кто знает, что бы стало, если бы не случившаяся трагедия?

Сейчас невероятно представить, но все же. Георгий с недоумением осознал: ведь сложись все чуть иначе, он мог навсегда остаться прежним. Дослужится до пенсии, пришвартоваться в тихой гавани - где-нибудь на родине, среди вечно седых гор, зеленых виноградников и теплого моря...

И никогда бы не узнал этой жизни. Когда друг есть друг, а враг - только враг. Когда правда и лож обнажены до предела. Когда радость чиста и не замутнена налетом серых будней, тяжестью ненужных слов. Когда можно просто любить, верить, надеяться. Идти вперед. Вместе с такими же, как ты - на равных.

Оглядываясь назад, Геверциони раз и навсегда осознал. Несмотря на тяжесть, опасность, смерть, лишения - несмотря ни на что другого пути он не желает. Если судьба окажется благосклонной, если не догорела на далеком небосводе путеводная звезда... То от сегодняшнего момента истины он поведет людей к следующему, а после к новому. И так до предела, пока хватит сил.

Может быть именно эти переживание, ярко отразившиеся на лице генерала, может жар пламенной речи, а может - верность клятве, принесенной не на заснеженных просторах плацев, а в самой истинной глубине сердца... Никто и никогда не ответит, что заставляет нас поступать так, а не иначе.

Но строй внезапно вздрогнул, вздохнул. Геверциони мгновенно вернулся, отбросив в сторону мысли. Затаив дыхание, ждали за спиной генерала офицеры. Пелена словно рябь по серебряной глади пробежала по стройным рядам. И наконец громыхнуло:

- Служим Советскому союзу! - это уже не принуждение, не дань традициям. Так было во время первого построения и первого марша - сутки назад. Теперь все по-иному. Люди другие, другие и чувства в душах. И теперь слова шли от самого сердца. Именно об этом мечтал Геверциони и, вместе с тем, не смел надеяться. Бойцы поверили ему и согласились иди вместе.

- Спасибо, товарищи! - вскинув руку к виску в торжественном приветствии, Геверциони застыл навытяжку.

- Ура! Ура! Ура! - троекратный возглас тяжелым рокотом пронесся над строем. Взвилось алым бутоном костра полотнище знамени.

- Оркестр, 'Прощание славянки'! - выкрикнул Лазарев стоявшему на правом краю оркестровому взводу. А затем, повернувшись к бойцам, гаркнул - Слушай мою команду! Направо! Шагом марш!

И, молодцевато вбивая метал набоек в промерзшую землю, тысячи бойцов в едином порыве двинулись вперед - на север. Необычайно грозно, воинственно лилась старинная мелодия марша, вселяя в души уверенность. Гордо реяло под ударами ветра непокорное знамя.

Геверциони молча глядел на уходящие вперед колонны. На лице застыла слабая, чуть грустная улыбка. В глубине усталых глаз покоились тщательно скрытые слезы. И, вместо бодрого громового марша в сознании звучали внезапно всплывшие из глубин памяти строки[35] :