Отравленные земли

2/13

Жизнь давно научила меня: если какому-либо дню суждено стать неординарным, он будет таким с первых или почти с первых минут. Так и случилось. Точнее, происшествие нельзя назвать подлинно необычным, но мне почему-то оно кажется именно таким, во всяком случае, не идёт из головы.

Под утро ко мне спустилось сновидение – мир в нём был густо-синим, а небо пронизывали острые звёздные взгляды. Дул холодный ветер; скрипели двери на широких петлях, а под видневшимися в проёме сводами церкви кто-то стоял. У него было странное лицо – осунувшееся, окровавленное, почти неразличимое, но он ободряюще улыбался мне; улыбка напоминала шрам. За спиной незнакомца светлела фреска – бледный лик Христа. В терновый венец вплетались красные розы; они ослепительно сияли.

Я хотел помочь раненому незнакомцу, но не успел сделать и шага, когда всё вокруг него вдруг запылало, а земля под моими ногами сдвинулась, задрожала, завыла, будто в её чреве гуляла буря. Двери захлопнулись прямо передо мной, резко и громко. От звука я и проснулся: оказалось, во дворе кухарка уронила чан, который несла из кладовых. Из окна я вскоре наблюдал, как, ругаясь, она собирает вывалившиеся овощи и отгоняет бродящих поблизости любопытных розоватых поросят. Утро вступило в свои права.

Воздух пах чудно; его не могла отравить даже примесь помойного амбре: отходы здесь явно сливали куда попало. Я не стал задерживаться у окна надолго, хотя вид на вызолоченные солнцем Орлицкие хребты и сверкающую изумрудами еловых макушек чащу ласкал взгляд. Горы в Моравии всё-таки совсем не как в Австрии: они ниже, зато их больше и укрыты они более густой зеленью. К тому же здесь меньше противного мокрого тумана и белых шапок, похожих на дешёвые сахарные головы. Я с удовольствием гадал, какими окажутся Моравские Ворота – ведь именно за ними находится конечная точка моего пути.

Я стал собираться. Невозможность нормально побриться из-за того, что накануне я не распорядился нагреть к утру воду, несколько удручила. Разбойничья щетина не была для меня привычным явлением, но пришлось с ней примириться. Зато здесь, в диком краю, я вдруг вспомнил об одном приятном нюансе путешествия, а именно о том, что парик – более не обязательная дань моде, а деталь, выделяющая богатого приезжего чудака; деталь ненужная, способствующая к тому же разведению совершенно лишних насекомых, кусачих и плодовитых. Поэтому я лишь тщательно прошёлся гребнем по отросшим за последнее время волосам, а раздражающий предмет туалета запрятал подальше. Я порой пренебрегаю им даже дома; императрица знает мою нелюбовь к напудренным буклям и прощает её. В общем, если парик и пригодится, то в Каменной Горке, где богачи наверняка подражают столичным нравам. Неизбежно, honoris causa[6], они зазовут императорского медика на приём в душную залу, со скучными прошлогодними беседами и ещё более скучной бог весть каких лет музыкой. Увы, в вопросах светских мероприятий провинция всегда отстаёт от столицы. Надеюсь, посещать городскую знать часто не придётся.

Еда в приюте путников оказалась более чем великолепной: тонкие блинчики, называющиеся забавным словом «палачинки» и поданные с кисловатым сливовым джемом; серый и золотистый зерновой хлеб, нежная ветчина из птицы, впечатляющие сыр и творог. Нашёлся даже недурной, хотя и грубого помола кофе. Завтракают здесь по-немецки плотно, но без вредных излишеств вроде солений и жирных колбас, что не может не радовать.

Вскоре мы тронулись в путь. Карета забралась повыше; горы любопытными детьми обступили её, и вчерашняя тряска показалась в сравнении с этой нежным покачиванием в колыбели. К тому же опять зарядил дождь, за которым не удалось увидеть Орлицкие хребты такими, какими они улыбались мне из окна. Жемчужные водопады стали мутными молочными пятнами, насыщенная зелень – тёмными сгустками торфа, заброшенные рыцарские замки – нахохленными горбатыми великанами.

Местность навевала уныние, клонило в сон, но, едва я прикрывал глаза, как снова видел горящую церковь. И почему она так запомнилась? Мне снится множество вещей, иногда совершенно невероятных. Я бывал и пиратом испанских морей, и буридановым ослом, и неким летающим созданием с Луны, в лучших традициях смелых сочинений Сирано де Бержерака. Теперь же вроде бы тривиальный кошмар никак меня не отпускал.

От тягостных мыслей меня освободила перемена погоды. Клочковатые тучи исчезли столь же быстро, сколь появились; солнце опять заиграло в верхушках деревьев, кидая на массивные ветви пригоршни сверкающих самоцветов. Оно напоминало: до весны недалеко, а в этих краях весна наступает даже раньше. Я стал глядеть в окно с огромным оживлением, высматривая наконец вожделенные замки и водопады, отмечая интересные формы гор и таинственные провалы пещер. Открывающиеся картины настраивали на благодушный лад, а человека творческого вдохновили бы на рисование, лирику или музыку не хуже, чем виденная накануне синь Нижней Австрии. Я же с моим приземлённым умом мог лишь представить, сколь целительное действие пейзажи оказали бы на многих моих беспокойных пациентов. Красота и гармония ведь лечат не хуже пилюль, микстур и припарок.

Я подумал о том, что не взял с собой ни кошек, ни чеснока, и это заставило меня лениво усмехнуться: какая неосмотрительность! Более того, на мне не было креста – неизменного спутника большинства моих знакомых, даже видных учёных мужей. Как и многие из окружения императрицы, я соблюдаю католические обряды, из-за чего прослыл при дворе человеком набожным, однако… на склоне лет я так и не могу сказать, что ревностно верую или же не верую. И хотя временами вера остаётся единственной моей опорой, в какой-то момент я по примеру многих протестантов перестал отягощать шею шнурком с золотой безделушкой. Если Бога нет, Его это не расстроит; если Он есть, не расстроит тем более, ибо едва ли найдётся Существо, которому мои мотивы были бы яснее.

За несколько часов мы проехали немало. Края в основном были безлюдными или едва заселёнными; городки и деревеньки – крохотными, с лепящимися друг к дружке лачугами. Но целых три раза безлюдье нарушалось очаровательными поселениями, успевшими стать курортными, – по-видимому, благодаря бьющим в окрестностях термальным ключам. Запах здесь стоял специфический – серный, тяжёлый, с моей точки зрения, животворный, а с точки зрения почти любой из столичных дам и подавляющей части мужчин, попросту смердливый. Когда мы ненадолго остановились – мне захотелось попробовать воду, – я обратил внимание, что даже широкая грубая физиономия моего кучера Януша несколько перекосилась. К источнику он не приблизился и отведать «полезной для печени» водицы наотрез отказался, пробормотав, что лучше на постоялом дворе полечит печень можжевеловой настойкой или сливовицей – традиционной в этих краях вариацией бренди.

Пахло действительно знатно, зато сами поселения, когда-то наверняка столь же запущенные, как всё вокруг, прихорошились, вымостили или хотя бы заровняли свои дороги. Проезжать здесь было занимательно: путь извивался вверх-вниз; постройки располагались ярусами; я мог иногда увидеть приютившийся у спуска, между двумя ущельями, хорошенький домик или нависающий над излучиной горного потока мрачный костёл. Здесь попадалась и неплохо одетая публика – всё больше старики, чахоточные девушки с гувернантками и бледные, осунувшиеся офицеры.

Вскоре я внимательно сверился с картой. Мы ухитрились быстро покрыть приличное расстояние, и до Каменной Горки оставалось где-то полдня, почти по прямому направлению. Мы уже достигли Моравских Ворот; леса стали реже; среди хвойных замелькали дубовые; всё чаще попадались бурные реки, через которые перекидывались крепкие узкие мостики. Приободрившись, я предложил остановиться на обед.

Местность снова стала малолюдной, и до ближайшего пункта, обещавшего отдых и что-то горячее, мы ехали ещё полчаса. Заведение оказалось широким и приземистым, очертаниями напоминало распластанного экзотического зверя – черепаху с мшистым панцирем округлой крыши. Потолки в трапезной зале были низкими и прокопчёнными; рисунки на стенах – как ни удивительно, с мотивами Mortis Saltatio[7] – потемнели. В помещении стоял шум; смесь нескольких гудящих наречий сразу врезалась в уши.

Януш редко составляет мне в путешествиях компанию за столом: этот добряк с трудом переносит неаппетитные медицинские беседы, которые я имею привычку вести во время еды. Сегодня он тоже немедля нашёл себе общество получше – двух конюхов и лакея; те трое сопровождали какую-то знатную особу, трапезничавшую в соседней, уединённой комнате. Я же устроился в гуще простых посетителей, в гордом одиночестве за угловым столом, и принялся изучать некое блюдо местной кухни, считавшееся здесь лучшим и с небывалой помпезностью поданное мне под аккомпанемент белёсой варёной капусты. Как оно называлось, я не запомнил, но там явно фигурировало слово «колено»[8].

Уединение не тяготило меня, а, напротив, давало хорошую возможность прислушаться и осмотреться. Посетители преимущественно были местные: просто одетые, с простыми лицами, не стесняющиеся ни крепких слов, ни зычного смеха. Лишь изредка попадался кто-то, в ком удавалось распознать заезжего – по деталям туалета, по манерам, в конце концов, по настороженному или заполошному виду.

Один из таких чужаков надолго привлёк мой скучающий взгляд – долговязый рыжий мужчина лет тридцати с будто бронзовым лицом. Этот явно неестественный тон кожи выдавал путешественника, причём по южным краям. Наряд был неброским: коричневый камзол без вышивки и отделки, серый жилет и грубая рубашка без кружева. Тем не менее он не сошёл бы за простолюдина: и жесты, и состояние рук и лица, и ухоженные пышные волосы выдавали не самое низкое положение. Посмотрев на мужчину подольше, я предположил, что он англичанин из породы обнищавших дворян-авантюристов или из той же породы голландец, мой земляк. Как и я, он сидел один и только что окончил трапезу; посуду с его стола как раз убирали.

Я хотел отвернуться, но тут незнакомец перехватил мой взгляд и поднялся. Видя, что он направляется навстречу, я поспешил улыбнуться, несколько сконфуженный: наверняка моё оценивающее рассматривание ему не понравилось. Тем не менее, приблизившись, мужчина никак этого не выказал. Тёмные, почти чёрные глаза встретились с моими.

– Вы позволите? – голос был хрипловатый, но приятный. – Знаете, давно не обедал в приличном обществе, это было дикое путешествие.

Он говорил на неплохом немецком, но я всё же рискнул пригласить его по-английски:

– Разумеется, присаживайтесь. Я тоже опасаюсь одичать.

Он без удивления кивнул, ненадолго отошёл, заказал ещё вина. После этого он, улыбаясь, уселся за мой стол и поинтересовался уже на английском:

– Значит, и вам недоставало компании, доктор?

– Пожалуй, – подтвердил я, отодвигая пустое блюдо. – В тех краях, куда я направляюсь, едва ли она у меня будет… – Тут я понял, как он назвал меня, и шутливо уточнил: – Вы угадали мою профессию по неким внешним признакам? Вы, случайно, не из штабных офицеров? Это ведь они различают шпиона чуть ли не по запаху.

Он негромко рассмеялся и изобразил задумчивость, постукивая по столешнице широкими пальцами, – на указательном левой руки не было ногтя.

– Что вы, всё проще. Нас представляли друг другу на балу у молодого ван Хелена. Но я нисколько не обижен, что вы меня не запомнили; довольно много народу жаждало тогда пожать вам руку, ваше… как вас там? Сиятельство? Превосходительство? Барон?

– Доктора достаточно, – хмыкнул я. Это презрение к титулам мне нравилось.

Присматриваясь к открытому лицу внезапного собеседника, я действительно что-то припоминал. Леопольд ван Хелен, сын моего земляка Иоганна ван Хелена, после его смерти принял управление известнейшей газетой «Венский вестник», снабжающей жителей империи новостями самого разного толка. Газета, лет тридцать назад родившаяся тощей сшивкой разрозненных заметок, непрерывно растёт и совершенствуется, обходя прочие. Многие теперь с трудом представляют без неё начало дня, и ван Хелен, славный трудолюбивый юноша, старается не ударить в грязь лицом перед теми, кто помнит его отца. В последние годы он изо всех сил обогащает содержание своего детища новыми темами; видимо, и мой знакомый незнакомец относился к пёстрому кругу редакционных агентов. Когда прозвучало имя, я вспомнил окончательно.

– Арнольд Ву́дфолл, свободный собиратель новостей. Хотя я предпочитаю итальянское avvisatori[9]. Звучит благороднее.

Я сдержал усмешку. Люди неблагородного и условно благородного происхождения, отпрыски ловких разночинцев, бастарды и им подобные нередко тяготеют к «благородно звучащим» словам; я замечаю это не впервые. Вудфолл был именно из таких, как мне подумалось. Я кивнул и внезапно припомнил одну пикантную деталь, а именно – какие конкретно материалы поставляет в газеты мой avvisatori. Если я прав, то судьба иронична.

– Не вы ли пишете всякие ужасы о чудовищах, например, вампирах? – уточнил я и получил бодрый кивок. – Вот как… вы, значит, пугаете, а мне потом лечить взволнованную душу и такое её проявление, как morbus ursi[10]!

Вудфолл снова засмеялся, пожимая плечами.

– Я не пугаю. Я предупреждаю. И между прочим, рискую жизнью, разъезжая туда-сюда и собирая мрачные секреты. К слову, не читали мой недавний отчёт о краснокожих и их одержимых шаманах? Я провёл в Новом Свете полгода и едва вернулся целым. Америка весьма опасна, тот ещё ящик Пандоры.

Я шутливо погрозил ему пальцем.

– Если тот «отчёт» столь же правдив, сколь ваши россказни о Благоевиче, который якобы покусал девять…

– Четырнадцать.

– …человек, то неудивительно, что я бросил его, едва завидев первые строчки.

Я говорил без резкости, наоборот – благодушно. Я прекрасно видел, что avvisatori так же, как и меня, забавляет спор, вечное столкновение материалистов и выдумщиков: порода газетчиков целиком принадлежит ко второму виду! Выслушав меня, Вудфолл покачал головой с видом притворно скорбным.

– Доктор, я безмерно уважаю ваши годы, научный опыт и ум, но ваше узкое мышление просто поражает. Что-то за гранью есть, разве жизнь не показала вам этого?

– Пробовала. Но она же подбрасывала элементарные объяснения совершенно невероятных вещей.

Вудфолл загадочно усмехнулся, вынул из кармана колоду карт и начал мешать их.

– Она милостиво зовёт вас в игру и даёт вам выбор веры. Выбирайте.

Я следил за его ловкими руками, за мелькавшими меж пальцев лицами дам, королей, валетов. Колода была необычная: золотые и серебряные изображения на у́гольной бумаге. Явно дорогая вещь; дорогая – и атмосферная, учитывая скалящиеся со стен скелеты. Приглядевшись, я убедился, что рубашку карт составляет орнамент из костей.

– Откуда такая диковина? – поинтересовался я. – На немецкие колоды не похоже.

Вудфолл показал мне серебристую даму, укутанную вуалью, но тут же спрятал.

– От прекрасной русской авантюристки, встреченной далеко отсюда. Она увлекалась гаданиями, тайнами и сокровищами, потом увлеклась мной. Мы славно провели время – да и разошлись каждый своей дорогой. Бабочка, огонь… Помните, как это бывает?

– Нет, – не поддался на фамильярность я. – Гадалки обычно не дарят свои колоды.

– Вместе с сердцем у них можно взять многое. – Вудфолл подмигнул, продолжая мешать карты. – Колоду, приданое, честь, если имеется… – На лице расцвела странная усмешка. – Ну не надо, не надо корчить ханжу, вам не идёт эта гримаса. Я лишь рисуюсь от скуки. Колода действительно досталась мне без насилия. Она мой давний талисман.

– А что девушка?.. – Я не мог остаться равнодушным к судьбе безымянной гадалки.

Вудфолл показал мне золотого короля, неуловимо похожего ликом на дьявола.

– Забудьте. – Тон теперь звучал сухо. – Девушка о ней и не вспоминает.

– А о вас?.. – Я заметил, как его руки дрогнули, и спохватился: к чему мне такие деликатные и наверняка пикантные детали? – А впрочем, оставьте. Мне-то какое дело.

Действительно, к чему ханжество на пустом месте? Этот тип, судя по всему, и вправду знал много необычных баек; любил и умел со смаком их преподносить. Ну а его моральные качества меня не касались, да я и не услышал ничего оскорбительного. Когда авантюрист сходится с авантюристкой, так ли очевидно, кто из них бабочка, а кто огонь? Разве мало история знает дерзких дам вроде нашумевшей Марии Пти[11] – выдававших себя за принцесс, переодевавшихся в мужчин и похищавших сокровища?

Я с усилием оторвал от карт взгляд; avvisatori тут же их убрал. Жест был шулерский: я даже не заметил, в каком кармане колода пропала.

– А что касается веры, – возобновил я прежний разговор, – я уже выбрал, равно как и вы. Вы получаете деньги за вампиров и духов, с которыми знакомите скучающую публику, а я – за то, что напоминаю ей о насущных вещах вроде зубной нити и слабительных.

Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом одновременно усмехнулись, криво и понимающе; так усмехаются гвардейцы, решившие, что дуэль – всё же не лучший вариант досуга в сравнении с выпивкой. Арнольд Вудфолл, зевнув, уселся удобнее.

– Не теряться в нашем безумном мире, не качаться на его ветру – немалый талант… моё уважение. О вас, пожалуй, не зря говорят, что сбить вас с толку, равно как и сдвинуть с дороги, невозможно.

– И кто же это говорит? – заинтересовался я.

– Все, кто хоть что-то видел при дворе. Кстати, могу я уточнить, куда вы едете?

Я задумался. Моя поездка не была, что называется, incognito; императрица считала её не более чем формальной инспекцией, несмотря на все шутки, которыми сочла нужным меня напутствовать. Поэтому очень быстро я решил продолжить занятную перепалку и заявил:

– Я отправляюсь лишать вас заработка: проведу немного времени в одном городке, где объявились вампиры, и разъясню венцам, откуда же вылезают сии порождения больного воображения. Будет любопытно и самому об этом узнать.

Слова вызвали совершенно не ту реакцию, которой я ждал: Вудфолл напряжённо прищурился и глянул куда-то за моё плечо; губы его сжались.

– Значит, они наконец начали бояться…

Я обернулся, но не увидел ничего примечательного, лишь стену. На рисунке два особенно хорошо сохранившихся скелета сопровождали разодетого короля к вратам Смерти.

– Люди? Ещё как, это перешло все границы. В городке сжигают трупы, довели до того, что наместнику пришлось выставлять на кладбище солдат. Но пора наконец объяснить моравам, что они боятся только собственной тени.

Вудфолл слушал не улыбаясь; весь как-то подобрался. Я напористо продолжил:

– Знаете, на самом деле я нисколько не против этих ваших материалов; они бодрят и будоражат. Но я уверен, что вы сами понимаете: одно дело тешить страшными новеллами и статьями образованную публику и совсем другое – видеть, как суеверия сказываются на жизни тех, кто не обладает достаточным…

– Умом? – укололи меня.

– Отнюдь. Опытом. Знаниями. Не нужно иронии, я ни в коей мере не считаю людей, живущих на краю империи, глупыми. Они просто в других условиях, и некоторые вещи не поддаются их толкованию. Нужен кто-то, кто объяснит, вот и всё.

– И вы претендуете на роль этого мудреца? – Снова уголок рта Вудфолла, продолжающийся, как я только сейчас заметил, розовато-коричневым шрамом, дрогнул.

– Ни в коей мере не претендую. Просто вынужден поехать и взглянуть на «вампиров». Как говорится, лучше один раз увидеть.

Об исчезновении Мишкольца и таинственных смертях я решил всё же не упоминать.

– Славный мог бы быть материал, – оживился Вудфолл. – Жаль, я направляюсь в другое место, иначе непременно составил бы вам компанию. Это ведь здесь, поблизости?

– Да, осталось не так далеко. Каменная Горка.

Он потёр висок, что-то вспоминая.

– Не тот ли случайно городок, в котором стоит Кровоточащая часовня?

– Да, я слышал, там есть такая достопримечательность; по-моему, она же и единственная… – я усмехнулся, – помимо вампиров.

– Вот как… – Он задумчиво опустил взгляд; на лбу прорезалось несколько резких морщин. Я ждал, не зная, чем продолжить беседу. Наконец Вудфолл снова поднял на меня глаза и полюбопытствовал: – Доктор, а вы вооружились?

– Чем: кольями, серебром или кошками?

– Хотя бы распятием.

Поразительно, но его тревога выглядела искренней. Или всё же он мастерски меня разыгрывал, нагнетая страх? Я так и не решил, что думать, и потому нейтрально отшутился:

– Не бойтесь, со мной ничего не случится. Я в любом случае староват, суховат и желчен, чтобы вызвать соблазн мною подкрепиться.

– Ошибаетесь. Откуда вам знать, что кровь ценится не как иные креплёные вина?

– Выдержкой? – Я едва сдержал смех. – Чем старше, тем лучше?

– Именно, – упорствовал он с видом «ну что вы за ребёнок?».

Мне не верилось, что мы говорим об этом серьёзно; я даже всплеснул руками.

– Ну конечно, вы много повидали вампиров, вам лучше знать, что они пьют.

– Хм… кстати, интересно, сколько можно нести мне вино? – С этими словами Вудфолл резко поднялся и, пообещав вернуться, исчез в толпе.

Я остался в некоторой задумчивости. Какой же бестолковый народ эти газетчики, ни дня не проживут без того, чтобы не напустить туману! Как там сказал Мишкольц про моравов? «Своих детей они так запугали сказками, что начали бояться сами». Так и мой знакомец, видимо, поверил в собственные сочинения, а теперь пробовал заразить этим недугом и меня. Или всё-таки играл от скуки дешёвую пьеску, проверяя, насколько я впечатлителен? Вероятность этого тоже была. Вот только не того осла кусает.

Вудфолл вернулся. Тащившийся за ним худенький сын трактирщицы поставил на стол две пузатых, не самых чистых чарки, к которым я предпочёл не присматриваться. Разлив вино из глиняного кувшина, мальчишка убежал. Напоследок он бросил на нас долгий любопытный взгляд, будто мы собрались делать нечто необычное, например, превращать принесённый напиток в воду. Вудфолл шутливо погрозил сорванцу пальцем и хмыкнул.

– Выпьете со мной немного, доктор? Или я не вызываю у вас доверия?

– Отчего же, выпью. Моравские вина, говорят, отменны.

Я придвинул одну посудину к себе, но заметил, что Вудфолл смотрит в сторону, и повернулся туда. На очередном куске «пляски смерти» скелеты вели прочь из мира живых влюблённую пару. Я впервые задумался, насколько приятно трапезничать в подобной зале. Сколько лет этим стенам? Я читал, что прежде «пляски» украшали почти каждый знатный дом и многие церкви, прятались в проходных галереях и под сводами крытых мостов. Помнить о Смерти и соседствовать с ней было сознательным выбором прошлых поколений; это ныне мы старательно отгоняем её вилами. Вудфолл вернул меня к действительности:

– Жуть берёт, правда? – Он уже смотрел в упор, будто читая мои мысли.

– Так или иначе, пищеварению не способствует, хотя и презанятно.

– И напоминает о важном… – он сощурился. – Жизнь очень коротка, доктор, как бы вам подобные ни старались продлить её человечеству. К вашему возрасту она, наверное, ощущается уже как убегающая в океан река, к моему – как бешеный ключ, а у совсем молодых, лет в двадцать, – как едва берущий разгон ручеёк. Но, так или иначе, поток иссякнет. Любой поток рано или поздно иссякает. Черпайте из него, пока можете. Судя по всему, вы ещё как можете. За вас.

Мы кивнули друг другу и выпили. Белое вино оказалось действительно неплохим, хотя ничего оригинального я не уловил. Да я и не из тех, кто в одном сорте ловит нотки фруктовые, в другом – дубовые, в третьем – мармеладные, а в четвёртом – и вовсе флёр скотобойни. Подобные рассуждения знатоков порой кажутся мне игрой воображения и намёком, что питейный азарт пора умерить. Правда, тут же я вспоминаю, что всего лишь слишком приземлён. Мне легче определить болезнь по запаху изо рта, чем изысканную нотку по глотку из бокала. Если от вина не сводит язык, для меня оно уже недурное.

– Не из всякого потока можно выбраться живым. Вы так не считаете? – продолжал свою странную философскую речь avvisatori.

– Спорно. Думаю, нужно просто хорошо плавать.

Вудфолл рассмеялся очень громко, но посмотрел опять пытливо, строго, исподлобья.

– А вы умеете?

– Смею надеяться. – Я решил перевести тему. – А куда вы отправляетесь?

– Туда, откуда вы приехали, – сразу уступил он. – Давно не был в столице, не знал, что она снова заинтересовалась вампирами. Может, они сами уже там…

Поразительно, он буквально любой разговор переводил либо на что-то парадоксальное, либо на что-то мрачное. Вздохнув и залпом допив вино, я уверил его:

– Когда я уезжал несколько дней назад, там никто не пил кровь.

Вудфолл поставил на стол локти и подался ближе.

– Не все вампиры пьют кровь, доктор. Не все боятся солнца и кольев. И даже не все кем-то укушены. Но есть кое-что, благодаря чему вы всегда отличите их – и истинных, и обращённых, – как бы они ни скрывались.

– И что же это? – Не то чтобы мне было любопытно, но в разговорах с суеверными моравами сведения могли пригодиться, и я решил ими не пренебрегать. – Поразительная красота? Светящаяся кожа? Острые зубы?

– О нет… – Он выдерживал непонятную паузу. – Всё проще и сложнее. У вампиров приятный голос, тон которого не меняется даже в минуты гнева, – точно за них говорит кто-то, кто не знает гнева. У них глубокие глаза – точно сквозь зрачки тоже глядит кто-то другой, древний и мудрый, кто-то вроде… – Вудфолл небрежно кивнул на скелеты, – их Праматери. Кто-то, с кем лучше не сталкиваться.

– Такими бывают и люди, если они владеют собой, – резонно возразил я. – Не так трудно контролировать эмоции и интонации, особенно с годами. Вы действительно считаете, что всех, кто на подобное способен, нужно пронзать колом? Тогда это грозит и мне.

Он посмотрел тяжело и устало.

– Я вообще не уверен, что всех вампиров нужно убивать, доктор. Если бы вы лучше знали предмет нашей беседы, вы бы тоже засомневались.

– Пока, – я не сдержал улыбки, – я в принципе сомневаюсь в их существовании. И точно не буду ставить им диагноз по умению держать себя в руках и…

– Я говорю не о владении собой, – ровно оборвал он. – Я лишь предупреждаю вас о Бездне, которая однажды посмотрит на вас и заговорит с вами. И вы не сможете спастись.

Я озадаченно замолчал. Если наш диалог был, как я полагал, дешёвой устрашающей пьеской, то эта реплика удалась: меня пробрала дрожь. Впрочем, может, дело было скорее в толстых стенах, пляшущих на них скелетах и холодном терпком вине. Вудфолл энергично поднялся и подхватил с лавки плащ.

– Запомните мои слова. В крайнем случае – чтобы над ними потом посмеяться. А мне пора в путь. Спасибо за беседу!

– И вам спасибо. – Я уже пришёл в себя и пошутил: – Удачи в ловле чудовищ.

На том мы и расстались, попрощавшись довольно тепло. Ныне я продолжаю странствие. Клонит в сон; я чувствую себя удивительно разбитым, но пользуюсь оставшимися минутами дня, чтобы записать последние события и лишний раз их обдумать. Мне определённо есть что обдумывать. И почему-то не хочется делать это в темноте.