Отдел «Массаракш»

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Шипастая и клювастая тварь пала с верхнего яруса джунглей. Кудлатой голове старшего корчевщика угрожала нешуточная опасность. Птицелов вскинул ствол, поймал на мушку чешуйчатый бок хищника и нажал на гашетку. Жахнуло. Ослепило оранжевой вспышкой. Эхом отдалось в обглоданных эрозией скальных останцах. Запахло паленым. Стих на мгновение сводящий с ума гвалт: корчевщики бросили треп и песни, кинулись занимать оборону по боевому расписанию. Вышколены они были самой жизнью — тут ни один инструктор Руки не приложил, самим пришлось научиться всем маневрам и прочим премудростям.

Раненый мезокрыл свалился на землю. Заклекотал — ну явно от досады. Перевернулся, как заправской морпех, взгромоздился на лапы. Хвостом, утяжеленным костяной пилой, рассек воздух. Еще миг, и слетела бы голова Птицелова с плеч, а там и до Облома бы очередь дошла. Мезокрылы никогда не оставляют выбранную жертву в покое. Прут дуром, даже если из прожженного брюха дымящиеся кишки свисают.

Птицелов снова сжал гашетку и подержал палец на тугой кнопке секунд пять. Для верности.

Мезокрыл попытался удрать, подпрыгнул, но его обугленный труп остался болтаться под ветвями, запутавшись в лианах.

— Дура безрукая!

Спасенный Облом принялся метать громы и молнии. Не иначе как с перепугу! Зачастил короткими руками, выбираясь из грязевого омута, куда провалился по грудь.

— Ты же мне чуть голову не отстрелил, упырь косоглазый!

Птицелов демонстративно плюнул на раскаленный ствол огнемета.

— Уймись, мамаша, — сказал он. — Иначе взаправду башку снесу.

Облому очень хотелось сказать, что он думает о всяких сосунках, но он сдержался: позиция была не самая лучшая, да и Птицелов не раз доказывал, что не лыком шит. Хоть и года не прошло, как «с дерева спустился», до сих пор в силу привычки вертолеты с аэропланами «железными птицами» называет…

— Ладно, — пробормотал Облом примирительно, — с меня причитается, мутоша…

Джунгли как будто ждали этих слов. А потом разразились привычной какофонией: воплями, свистом, рычанием, чавканьем… Джунгли устрашали и верещали от страха, рыком возвещали победу и выли, разочарованные поражением, рвали клыками сочную плоть и меланхолично перетирали столь же сочную зелень. И в этом оркестре торжествующей жизни-смерти как-то не очень уверенно вели свою партию секиры корчевщиков.

Из-за бурелома показалась сутулая фигура Штыря. На лагерных харчах Штырь немного отъелся, но нарастить на себе вдоволь мяса так и не смог. По-прежнему ходил доходягой из доходяг, зато с гонором отменным. Такого гонора, как у Штыря, не отыскать ни у кого на всем Крайнем Юге.

— Что за пальба, братки?

— Мезокрыл надумал позавтракать обломовским котелком, — пояснил Птицелов, показывая стволом на обугленного ящера. — Пришлось жахнуть…

— Ага. — Десятник без интереса оглядел убитого хищника и спасенную, но оставшуюся без волосяного покрова голову Облома. — Стало быть, так, доходяги, — деловито начал он. — За потраченный без разрешения заряд полагается тройной штраф, а за убитого мезокрыла — премия. Стрелял ты, — огрызок указательного пальца уперся в мускулистую грудь Птицелова, — выходит, тебе и отвечать. А так как в летуна попал тоже ты, то и премия твоя. Один вычесть из трех, останется два. Так? Стреляя, ты спасал шкуру Облома, верно? — Он вопросительно посмотрел на старшего корчевщика, тот нехотя пожал покатыми плечами. — Выходит, один штраф по справедливости полагается ему. Вопросы есть? Вопросов нет…

— Вопросы есть, — возразил Облом. — Ты, Штырь, как был пальцем деланный, так и остался. Хоть, массаракш, в десятники записался.

— Я не услышал здесь вопроса, Сладкоголосый… — Штырь почесал низ живота; он всегда так делал, когда чуял назревающую драку.

— На пару корчевщиков выдается один огнемет, но стрелять без команды коменданта запрещено! Ну скажи ему, мутоша! Где логика? Где смысл?

Штырь закатил глаза. Он-то думал, что его действительно сложным вопросом собираются озадачить. Что ему, говоря по-лагерному, отвечать за что-то предстоит. А тут — пустой треп.

— Огнемет выдается на пару корчевщиков согласно директиве командующего округом! — заорал Штырь так, что Облом невольно втянул голову в плечи. — Ты, тупой говорливый мешок с короткими руками! Думай, что спрашиваешь! В штабе округа не дураки сидят! Сам ведь закорючку ставил, мол, «с приказом командующего ознакомлен».

— А стрелять тогда почему нельзя? — встрял рассудительный Птицелов.

— И мутоша туда же! — Штырь треснул себя кулаком по лбу. — Стрелять без команды нельзя, потому что директиву командующего «О надлежащей экономии боеприпасов» никто не отменял! В случае, если вашей никчемной жизни угрожает опасность, следует внятно и громко позвать коменданта, а затем обороняться с помощью секиры или самострела, пока комендант не прибудет и не оценит степень угрозы! — Десятник сдернул со спины, а затем продемонстрировал Облому и Птицелову самодельный арбалет.

— А зачем тогда армейские огнеметы выдавать?.. — пробубнил допытливый Птицелов.

— Потому что положено так!

— Но стрелять не положено, верно?

— Стрелять не положено!

— Ну и катись отсюда! — пихнул вдруг Штыря Облом. — Раз не положено!.. Катись, доходяга, пока в чайник тебе не треснул! Поймешь сразу, что у нас положено, а что нет!

— Массаракш! — сплюнул Штырь, зыркнул на Птицелова и удалился.

— Бугор дрисливый! — прокричал ему вслед Облом.

Лианы затрещали, заныли обиженно, дэки обернулись и увидели, как труп мезокрыла валится в грязь. Не сговариваясь, они расстегнули клапаны комбезов и помочились на мертвого ящера.

— Ух, хорошо! — крякнул Облом, а потом извлек из балахона потертый кисет и протянул его напарнику.

— Угощайся, мутоша, — сказал он. — Свежак… Вчера у Слепоухого выменял.

Птицелов вытряхнул на ладонь крохотную щепотку насвая, заложил ее за нижнюю губу. Подношение пришлось кстати, теперь можно было не разговаривать.

Но Облом, видимо, так не считал. Он вдруг выплюнул свою порцию и проговорил:

— Слушай, Птицелов! Слепоухий вместе с этим насваем еще и слушок подбросил.

— Ка…аой ашшо слушох? — проговорил Птицелов, давясь горькой слюной.

— Будто на тебя из Столицы запрос пришел.

Птицелов тоже выплюнул свою порцию и спросил уже внятно:

— Ну и что?

— Как это что?! — изумился Облом. — Такие запросы на кого попало не приходят. Думаешь, у столичных буквоедов о нас всех голова болит? Как бы не так! Они о нас и знать не знают, а если и знают, то только худое. Мы для них — перебежчики, дезертиры, уголовники. Короче, мутоша, я тебя предупредил…

Птицелов вяло отмахнулся: дескать, в кубрике после смены и не о таком можно услышать. Но поневоле насторожился. Насторожишься тут… Облом — калач тертый, понапрасну шум поднимать не станет.

Вспомнился почему-то дезертир — дорожный грабитель, встреченный неподалеку от поселения мутантов. Как ни крути — первый человек, которого Птицелов отправил на тот свет. А точнее — не отправил, а просто забил ногами, как ядовитого гада.

Надо же, никогда не вспоминался покойничек. А теперь вспомнился.

Неужели всплыло?

Да быть такого не может… Или все-таки может?

— Ладно… Пора вкалывать, — сказал Облом. Он поплевал на покрытые застарелыми мозолями ладони, взялся за отполированную рукоять секиры. — И-и-эх! Мас-с-саракшшш!

Удар получился под стать замаху. Лезвие секиры косо вонзилось в ствол гигантского страусового дерева. Еще замах — и еще удар. Птицелов едва успел пригнуться: щепа пронеслась у него над головой и будто арбалетный болт вонзилась в нежную кору щуполеандра, что рос неподалеку. Щуполеандр болезненно вздрогнул, голубые цветы на гибких ветвях свернулись в трубочку.

— Я те… — выдохнул Птицелов, демонстрируя напарнику здоровенный кулак.

— Не зевай, доходяга, — мгновенно откликнулся старший корчевщик. — Хочешь пайку, вкалывай! Мировой Свет еще сияет над твоей безмозглой головой!

Птицелов перебросил огнемет за спину, потуже затянул ремни портупеи, чтобы массивный бак не колотил пониже спины, и подхватил свою секиру.

— Ну, держись, — буркнул он.

Мировой Свет и впрямь предвещал долгий день. Размытые края мировой сферы пылали, как кузнечное горнило. Мангровые заросли отчаянно сопротивлялись вторжению людей. Чтобы жить, а тем более чтобы процветать на бескрайних болотах, надо было обладать исключительной жизненной силой. Даже растения здесь были хищниками: они душили друг дружку лианами, гноили в тени широких листьев, заражали спорами грибов-фитофагов, выдергивали соседей с корнями из богатой минералами и удобрениями почвы. Что уж говорить о животных, разнообразие которых не поддавалось никакому учету.

«Краткий определитель флоры и фауны в рисунках» за авторством профессора Шапшу содержал изображения более трехсот видов летунов, а еще — двести пятьдесят пластунов и полторы сотни ползунов. Но в первую декаду работы на расчистке новичок убеждался, что проку от «Определителя» ноль без палочки. Даже подтереться нельзя, ибо бумага глянцевая.

…От микробилогической агрессии с грехом пополам защищали ежедекадные прививки, от макробиологической — реакция, меткий глаз и твердая рука. Корчевщики не делали исключений и для травоядных тварей, если те подворачивались под секиру. Тем более что некоторые разновидности вполне безобидных ползунов в период гона становились опаснее своих извечных врагов — крысланов или плюющихся ос.

Плюющиеся осы для краткости именовались просто плюосами. Каждая взрослая особь — небольшая радужнокрылая бестия — умудрялась выделять смертоносный токсин, от которого не помогали никакие антидоты (а их в распоряжении дэков было не так уж и много). Зависнув в паре метров от потенциальной жертвы, плюоса испускала мутную струю яда. Животное или несчастный делинквент, что угодили под струю, немедленно начинали разлагаться заживо. Плюоса откладывала в тело жертвы сотни яиц, и личинки питались тленом, поскольку не могли сразу же перейти на нектар медоносных орхидей, которым были сыты их родительницы.

Люди боялись плюос так же сильно, как и мезокрылов. Поэтому, когда раздался низкий механический гул, многие корчевщики прекратили работу и в очередной раз приготовились к отражению атаки. Птицелов окликнул напарника и взялся за огнемет. А Облом оставил секиру в дереве и вытащил арбалет из заплечного колчана.

…Он появился в дальнем конце просеки — там, где под бдительным оком вольнонаемной охраны трудились сучкорубщицы. Мировой Свет бил в глаза и мешал разглядеть, что же это надвигается со стороны южного побережья. Только ясно стало: не плюосиный рой. Как ни странно, сучкорубщицы не испугались неизвестного летуна, хотя на расстоянии было видно, что тварь превышает размерами мезокрыла. И уж совсем Птицелов удивился, когда услышал радостные крики.

Он заслонил глаза козырьком ладони и увидел приветственно воздетые женские руки. А над ними на малой высоте плыл диковинной формы летательный аппарат…

И как будто сердце кольнуло: что-то подобное он уже видел. Когда? Неужели в той другой жизни, когда обитал на радиоактивных пустошах? Или, быть может, еще раньше? До того черного дня, когда пришлось положить на самое дно могилы мать и отца?

Где и когда?..

Облом опустил арбалет, сплюнул себе под ноги.

— Тьфу ты, — проговорил он. — Я думал, что-то серьезное, а это…

— Что это? — спросил Птицелов, приходя в себя. — Говори толком!

— А то не знаешь, — усмехнулся Облом. — Бабий извоз… Вертолет-подзалет! За очередным пометом прибыл.

Вертолет величаво прогудел над головами дэков и скрылся в той стороне леса, где на борту списанного барражира был устроен передвижной лагерь корчевщиков.

За деревьями коротко взывала сирена.

— Баста! — обрадовался Облом. — Преждевременный конец смены по случаю прибытия подзалета!

Птицелов перебросил огнемет через плечо, подобрал секиру и, не обращая внимания на мешкающего напарника, зашагал по просеке в сторону лагеря. Смешался с толпой таких же, как он, грязных и усталых корчевщиков.

А потом в его локоть вцепились чьи-то сильные пальцы.

Конечно же, это была Малва.

— Куда торопишься, мутоша? — спросила она, на ходу прижимаясь к нему горячим телом. — Уж не на свидание ли к той рыжей стерве, что строила тебе вчера косые глазки?

— Клевета, — отозвался Птицелов. — Кто-то на меня наговаривает.

Малва никогда в общем-то не нравилась ему. Широкоплечая, как мужик; с огромным задом и толстыми волосатыми лодыжками. Дитя помоек Приграничья. Воровка и бывшая проститутка.

Но перед ее бешеным темпераментом просто невозможно было устоять.

Птицелов в общем-то и не пытался. Ведь Лия, скорее всего, давно мертва. Похитителям Лии он обязательно отомстит…

А может, и не отомстит… На кой ему это надо? Текут деньки в заботах, и нет времени поминать прошлое. В конце концов он честно заработает вид на жительство, переберется поближе к Столице и станет жить-поживать на правах гражданина. На работу устроится с полным социальным пакетом. На завод или на стройку — где еще нужны крепкие руки? Ну а после работы в библиотеку ходить станет, в театр и кинему.

— Клевета, говоришь… — промурлыкала Малва, но только не ласково, а со скрытой угрозой, как мурлычут сытые тигрицы. — А вот приходи-ка на поздней зорьке в лупарню, там и посмотрим, наговаривают или нет.

— Приду, приду, — пообещал Птицелов.

А сам подумал: лучше повода улизнуть из барака после отбоя и не придумаешь. Ай спасибо, Малва!

Чтобы продемонстрировать свои намерения, он сгреб подружку в охапку и смачно поцеловал в бледные от хронической болотной лихорадки губы. По неровной колонне корчевщиков пронесся одобрительный гул. Теперь никто не сомневался, что этой ночью гамак Птицелова будет пуст.

Бывший десантно-транспортный барражир Боевой Гвардии возлежал приплюснутой тушей на обширном прогале. Широкая пасть грузовой аппарели была отворена: добро пожаловать домой те, кто сумел выжить и сегодня! Пятна коррозии покрывали некогда гладкие матовые борта. На четырех выносных консолях застыли покореженные воздушные винты. Казалось, в джунгли опустилось невиданное здесь доселе летающее чудовище да так и уснуло.

У аппарели дэков остановил охранник — здоровенный детина в красно-желтом комбинезоне. В руках — карабин, на поясе — газовые гранаты.

— Ты Птицелов? — поинтересовался детина, заступив мутанту дорогу.

— Положим, — ответил Птицелов, отстраняясь. — Чего тебе, жирняга?

— Не положим, а так точно, перхоть сирая! Топай к коменданту, доходяга, да живо у меня! — рявкнул охранник.

Почти весь местный контингент заводился с пол-оборота. Что поделаешь, жара, радиация, нервы и дурная компания…

Детина попыталась было врезать Птицелову сапожищем под зад, но тот дураком не был и ловко увернулся. Разочарованный, детина махнул рукой и попытался прицепиться к Малве.

— Спешишь, цыпочка?

— Тебя не спросила!

— Может, заглянешь в кантину, а? У нас там и брага есть, и травка, и кое-что еще… в штанах…

— Сдай свою скалку коку, а то у него пропажа на камбузе.

Корчевщики оценили шутку мгновенно. У кока действительно пропала с камбуза скалка, о чем тот всем прожужжал уши. Хохот делинквентов перекрыл даже вечный многоголосый вопль джунглей, и сконфуженный охранник предпочел убраться восвояси.

Птицелов прошел через заставленный ящиками грузовой трюм, сдал огнемет и секиру каптенармусу, а потом неспешно направился к рубке. От военной чистоты и порядка, что царили на борту барражира в бесчеловечные времена Неизвестных Отцов, не осталось и следа. Узкие коридоры были едва освещены. Металлические стены пахли сыростью. Краска повсеместно облупилась, перед входом в раздевалку кто-то наблевал. Причем утром, но до сих пор никто не потрудился убрать. Небось и тут без команды коменданта — никуда. Вот и приходилось перепрыгивать. Туда идешь — прыгаешь, назад идешь — опять прыгаешь. Как будто на расчистке не напрыгались…

Он оббил грязь с подошв, оправил комбинезон и постучал в дверь бывшей командной рубки, ставшей теперь резиденцией управляющего лагерем.

— Вызывали? — спросил с порога.

Комендант Туску был не один. У стола, на котором раньше, наверное, раскладывали карты, а сейчас громоздились заккурапии с бумагами и разные канцелярские принадлежности, сидел незнакомый Птицелову мужчина в желтой куртке со следами споротых гвардейских нашивок. Птицелов вспомнил, что видел в одном из старых журналов цветную фотографию: группа пилотов в таких же куртках на фоне башенного орудия. А под фотографией имелась подпись: «„Янтарные орлы“ на борту золотознаменного противолодочного крейсера-вертолетоносца „Молот Отцов“».

Голова и лицо незнакомца были идеально выбриты. Единственными признаками волосяного покрова оставались брови — реденькие и белесые. «Янтарный орел» цедил из запотевшего стакана шипучку, на корчевщика он не взглянул.

— Запрос на тебя пришел, — сказал Туску. — Уж не знаю, кому ты понадобился наверху — он показал на покрытый мигрирующей плесенью потолок, — но велено отправить тебя, Птицелов, вместе с «подзалетом»… Хе-хе-хе… Я хотел сказать, — он поглядел на молчаливого незнакомца, — на транспортном вертолете специального назначения.

Незнакомец втянул щеки, почесал переносицу аккуратно постриженным ногтем.

— Разрешите поинтересоваться, господин комендант? — Птицелов дождался ответного кивка и спросил; — Означает ли это, что я заработал вид на жительство?

Туску замялся. Принялся перекладывать бумаги и стопки в стопку. Наконец вздохнул и проговорил:

— Отныне тобой занимается иное ведомство. Какие там на тебя планы — спросишь сам. Мне этого знать не полагается, да и не хочется: своих забот невпроворот. Так что ступай себе с миром! Посети наш бардачок напоследок. А я пока нарисую тебе сопроводиловку. — Комендант еще раз вздохнул. — Жаль, конечно, с тобой расставаться. Корчевщик ты справный — не скажешь, что выродок и мутант. Жалование выплачу по контракту, то есть по сегодняшний день включительно. Можешь идти! — он мотнул головой в сторону двери. — Отдыхай пока что!

Озадаченный Птицелов вышел в осевой коридор и поплелся в сторону камбуза. Вспомнилось предупреждение Облома. А затем — залитое кровью лицо дезертира. Все одно к одному клеилось… У трапа на верхнюю палубу его окликнул Штырь:

— Эй, доходяга!

Птицелов обернулся.

— Ну?

— Не нукай, — буркнул десятник. — Помоги лучше.

— Чего делать-то?

— «Подзалет» в ангар закатить… Подъемник заклинило.

Они поднялись на верхнюю палубу, где на слегка накренившейся платформе подъемника стоял тот самый летательный аппарат. Теперь он больше напоминал огромную жабу-заморыша: плоская голова с выступающими куполками глаз, раздутые задние конечности, отвислое брюхо и тонкие передние лапки. Одни дэки, разобрав тяжи, прикрепленные к шасси «подзалета», растаскивали их в разные стороны. Другие пристраивали к платформе легкие металлические направляющие.

— Чего стоишь? — буркнул Штырь, видя, что корчевщик мешкает.

— Штраф снимешь? — спросил Птицелов.

Штырь крякнул, почесал в затылке и сказал:

— Ладно, черт с тобой!.. Значит, из трех с тебя снимается два. Один в счет премии…

— И с Облома сними! — потребовал Птицелов.

Десятник воззрился на него, точно на воскресшего Неизвестного Отца.

— Как скажешь, — отозвался он, переварив услышанное. — Иди работай! Тоже мне, блаженный выискался…

Когда Птицелов вернулся, в кубрике уже ужинали. Голодные делинквенты дружно скребли ложками в солдатских манерках. Птицелов сел на свое место, и Облом пододвинул к нему нетронутую порцию.

— Э-эх, — протянул он, с завистью поглядывая на то, как напарник управляется с кашей, — разве ж это еда? Вот, к примеру, в фактории Гнилые Зубы был один трактир, и назывался он «Багор», вот там подавали настоящую еду. Представляешь, Птицелов, филе морской свиньи под ядовитым соусом… честное слово, так и назывался — ядовитый соус. С ним, знаешь ли, лучше не перебарщивать. При мне один доходяга на радостях полмиски себе набуровил, хоть трактирщик и предупреждал его, сам слышал. Так и выбросили бедолагу в Отвальную лагуну. А там спруты жирные такие, от переедания, их еще отлавливают потом для адмиральской столовой. Деликатес, говорят…

Птицелов молча доел кашу и потянулся за кружкой с йодовым чаем. Облом еще распространялся на излюбленную тему — о нравах и быте довоенного Курорта, а остальные дэки принялись отпихивать скамьи и поносить последними словами жадюгу кастеляна, выделявшего для камбуза слишком мало продовольствия. Такой сценой заканчивался у них каждый ужин. Традиция, массаракш…

Птицелов выпил одним махом чай и тоже хотел подняться, но Облом вдруг дернул его за рукав и прошептал:

— Ну, зачем тебя Хлыщ-то вызывал?

— Похоже, откинулся я, — ответил Птицелов.

— Вот-те раз… — повесил нос Облом. — Выходит, Слепоухий не зря болтал про запрос? Это что же получается, досрочное расторжение договора, так?

— В самую точку, — отозвался Птицелов.

— Как бы там, — Облом почесал обожженную макушку, — не прознали что-то о твоих прошлых делишках.

— О каких прошлых делишках?

— Я почем знаю! Жил же ты за счет чего-то, пока не забрили в дэки! Парень ты крепкий, с ружьем обращаться, гляжу, умеешь. Мог и заставы пощипывать, мог гоповать на дорогах. Ну, не мое это дело в общем… Кто из нас без греха? — Облом хохотнул с деланной веселостью. — Да здравствует новый порядок! Да сгинет память о Неизвестных Отцах, как о дурном сне! За убийство или за изнасилование сейчас закатывают в медленно застывающий цемент или в растворитель опускают. Снимают на пленку и по телевидению крутят вместо «Волшебного путешествия»… «Раскаиваться поздно!» — так программа называется. Это самое пакостное. Хотя нет, самое пакостное оказаться на «гондолах». Знаешь, старые такие субмарины, с реакторами на медленных нейтронах. Так вот, эти самые медленные нейтроны медленно так тебя разлагают. Видел я как-то покойников с «гондол», три ночи потом спать не мог. Все равно что ходячие мертвецы из кинемы, только уже не ходячие…

— И за что же попадают на эти самые «гондолы»?

— За убийство государственного чиновника, брат. Преступление первой степени. Статья седьмая дельта-прим уложения о наказаниях… Надеюсь, ты никого из госслужащих не грохнул, а?

— Типун тебе на язык… — прошипел Птицелов, разглядев в остатках чая лицо убитого дезертира.

Они поднялись из-за стола, потопали в свою секцию. Свет в потолочном колодце быстро тускнел. Вот-вот должны были зажечься «автолампы» — хитроумные приспособления на аккумуляторах, накапливающие за день энергию Мирового Света. Самые нетерпеливые из дэков пытались наудачу бросать игральные кости, но в сумерках крохотные зарубки на гранях разглядеть было невозможно. Игроки спорили из-за каждого броска и дергали Птицелова, желая, чтобы он выступил судьей. В конце концов, он показал всем увесистый кулак, скинул ботинки с шестипалых ног, взобрался в гамак и прикрыл ладонью усталые за день глаза.

— Эй, Птицелов, — окликнули его. — Вставай! Пора научить этих сосунков, как следует швырять кости в дырявую задницу фортуны… Ты че, спишь?.. Ну спи, спи, набирайся сил для Малвы…

К полуночи, когда корчевщики угомонились, Птицелов открыл глаза и тихонько выбрался из гамака. В два мягких прыжка преодолел расстояние от своей секции до двери, с нарочитой небрежностью опрокинув забытую кем-то на столе железную кружку. От шума немедленно проснулся Снулый Карась — штатный стукач коменданта — и уставился бельмами на Птицелова. Было очевидно, что в подсознании сонного стукача немедленно отпечатался образ крадущегося к выходу корчевщика, который намылился ублажить свою похоть. Завтра же об этом станет известно Хлыщу в числе других мелких нарушений договорного устава, как то: игра в «огранку» на деньги, излишне эмоциональное обсуждение текущей финансовой политики руководства, покуривание разрыв-травы вместо употребления разрешенного насвая.

Стучи, стучи, милый, подумал Птицелов, выскальзывая за дверь. Мне твой стук не сильно повредит. А вот тебе — не знаю. Знаю только, что напрасно ты, братец, считаешь, что лучше быть грешным и здоровым, чем святым, но мертвым. Оно ведь по-всякому повернуться может…

На верхней палубе было чуть-чуть прохладнее, чем внизу. Бледно фосфоресцировало небо. От его свечения даже тени выглядели расплывчатыми, словно неуверенными в себе. На выпуклостях моторных кожухов застыли часовые. Внутрь периметра они, скорее всего, не смотрели. Как правило, их внимание целиком и полностью приковывали джунгли, поэтому Птицелов шел почти не скрываясь. Он уже собирался свернуть к командной рубке, проникнуть в которую можно было через верхний люк, если знать, как его открыть, когда из тени носового киля вышла женщина.

Светлые ее волосы в темноте казались припорошенными пылью, а глаза будто притаились в черных впадинах глазниц. Она мелко дрожала — было слышно, как выбивают неровную дробь хищно оскаленные зубы. Это была Малва, захваченная врасплох приступом болотной лихорадки. Птицелова она не замечала, а он растерялся, не зная, как поступить. Бросать ее здесь было нельзя: того гляди, язык свой проглотит. А если не бросить, считай, сорвалась ночная вылазка…

Он все-таки выбрал Малву. Взял ее за крупные плечи и легонько потряс. Ее зубы выбили дробь иной, нежели прежде, частоты.

— Муу-тооо-шаа, — проговорила она, — уу-вв-е-дддиии мяа-а…

— Сейчас, Малва, потерпи, милая…

Теперь мешкать было нельзя. Птицелов взвалил женщину на плечо и понес в единственное место на барражире, где в ночное время было чисто и безлюдно — на камбуз.

Пришлось вновь идти через нижнюю палубу. В этот час лампы были отключены. Птицелов несколько раз запнулся о комингсы и поскользнулся-таки на блевотине. В довершении всего — наткнулся на часового, невесть зачем охранявшего бывшую офицерскую кают-компанию. Наверное, там ночевали «Янтарные орлы». К счастью, охранник бессовестно дрых с карабином в обнимку. Его храп органично вплетался в сонное бормотание ночных джунглей.

Птицелов тихонько подергал дверь камбуза.

Заперто.

Ну, не беда! Тут пригодилась дэковская привычка запасаться всем, что может когда-нибудь пригодиться. Птицелов вынул из кармана самодельную отмычку, присел перед замочной скважиной.

На камбузе стоял запах прогорклого комбижира и жженой каши. Тускло поблескивали большущие котлы, похожие на голову Облома, который, кстати, как-то обмолвился, будто кок держит в кладовке матрас.

Матрас вскорости обнаружился. Был он набит высушенными водорослями и на вид казался почти новым.

Птицелов уложил Малву. Затем расстегнул на ее груди куртку и принялся массировать шею и плечи. Прошло немало времени, прежде чем зубная дробь во рту Малвы утихла, а дыхание стало ровней. Корчевщик не успел опомниться, как сучкорубщица обняла его за шею и прижала к большой, пахнущей творогом груди.

А потом они лежали в кромешной тьме кладовой. Шуршали в вентиляционных трубах панцирные крысы; из лупарни доносилась веселенькая зудящая мелодия. Гомонили ночные джунгли.

— А ведь я к тебе шла, Птицелов, — сказала Малва, голос ее был, непривычно тих и даже чуть-чуть нежен. — Новость хотела сообщить… Но прихватило меня, массаракш, на улице. Если бы не ты, околела бы вместе… вместе с ребеночком.

Новость оказалась столь ошеломляющей, что Птицелов даже не удивился.

— Чего ты ложки гнешь? — захихикал он, как идиот.

— Ребеночек у нас будет, — пояснила Малва. — Мутантик маленький. Третий месяц поди пошел…

— Вот уж действительно — новость, — Птицелов отстранил Малву, сел, зашарил руками, выискивая комбинезон.

— А ты не бери в голову, — отозвалась Малва, и по тону ее нельзя было понять раздосадована ли она тем, что Птицелов не изволит вопить от восторга. — Растить тебе его все равно не придется.

— Как же ты сама… здесь?

— Зачем же сама? — удивилась Малва. — И почему здесь? Коменданту я, как и положено, доложила. «Янтарный орел» прилетел, а значит, прощай болото…

— Постой. — Птицелов оставил в покое молнии на комбинезоне, поглядел на запрокинутое лицо женщины. — Что это за небывальщина такая? Зачем это вас забирают на спецвертолете?

— Всякий знает, что наши дети рождаются в «Теплой лагуне», — пояснила она. — Это уж потом каждый попадает туда, куда судьба забросит… И правильно, по-моему. У детей должно быть счастливое сытое детство. Лихорадки и упырей на их век еще хватит.

— А как же ты, Малва? Что будет с тобой?

— Со мной-то? Да ничего не будет. Отдохну, подлечусь. Там же чистый рай… Это вам, мужикам, не повезло — до конца срока по болотам кантоваться. А нам, бабью, стоит лишь залететь…

— Выходит, ты нарочно?

— Залетела-то? Понятное дело. Хватит уж тут гнить да вас, вонючек, ублажать… Ты, мутоша, не расстраивайся, без дела надолго не останешься. Вон косоглазая как на тебя заглядывается. Я ей, правда, перед отправкой космы-то повыдергаю…

— Зачем?

— Чтобы знала, как на моего парня косяки кидать.

— А вот и не придется ей космы выдергивать.

— Почему это?

— Потому это…

Потом Птицелов долго молчал. Сосал насвай, сплевывал на бумажку. Малва молчала тоже. Через какое-то время она начала посапывать. Птицелов осторожно, чтобы не разбудить, поднялся, снял со стены поварской ватник и укрыл им женщину.

Верхний люк в командную рубку Птицелов заприметил уже давно. Снова пригодилась дэковская отмычка. Створки разомкнулись с тихим шелестом, и Птицелов очутился носом к носу с комендантом.

Туску полулежал в кресле, зеленая форменная рубаха была расстегнута до пупа. Струя теплого воздуха из кондиционера волновала волосы на брюхе. В руке Хлыщ сжимал стакан, на дне которого темнели остатки краснухи. Глаза коменданта были подернуты черной тоской — такая всегда находит, если переборщить, дозой. Казалось, что Туску настолько далек от происходящего вокруг него, что ничего не стоило бы взять с письменного стола пресс-папье да размозжить его бугристую голову и… спокойно уйти. Пожелай Птицелов так сделать, его бы ничего не остановило.

Но он, памятуя о «гондолах», не собирался причинять коменданту какой-либо вред. Хотя и не мешало поквитаться с этой сволочью за ребят, что полегли ни за что ни про что в треклятом квадрате девяносто один дробь шестнадцать.

Птицелов быстро перебрал сваленные на столе заккурапии. Главным образом это были разнообразные финансовые документы: счета должников, черновики бухгалтерских отчетов, сметы. Птицелов быстро проглядел некоторые из них, наконец, наткнулся на то, что искал. Это была заккурапия, на клапане которой значилось: «Делинквент Птицелов (сын Сома)…».

Птицелов быстро перелистал страницы. Здесь была вся история его пребывания в лагере. Договор, квитанции на штрафы, копии доносов Снулого Карася. Ага, вот и предписание: «Коменданту СЛ 1081. По запросу ДСИ. Срочно подготовьте к отправке делинквента Птицелова спецтранспортом „Янтарных орлов“». Поперек текста красовалось размашистое факсимиле самого прокурора Особого Южного Округа.

— Не шибко вы дорожите «справными корчевщиками»…

Он уже знал, зачем прилетают в лагерь «Янтарные орлы». Осталось выяснить, что означает это сокращение — ДСИ. В нем-то вся соль и заключалась.

Почему-то Птицелов был уверен, что тут ему может помочь Облом.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Зеленая пена бурлила за бортом — спецвертолет мчался над джунглями. Два пилота элитного подразделения «Янтарные орлы» заставляли машину лететь наперегонки с ветром. Похожая на уродливую кляксу тень текла через непроходимые заросли, по просекам, рассекающим пятнистое полотно тропического леса, по сияющим отраженным светом проплешинам болот… и нигде не задерживалась даже на миг.

Птицелов не отрывал глаз от тени.

Он сидел, прижимаясь лбом к холодному стеклу. От высоты и скорости захватывало дух. Птицелов в жизни не испытывал ничего подобного и боялся, что больше не испытает. В те минуты он до судорог завидовал высокомерным «Янтарным орлам», завидовал всем, кто имеет дело с вертолетами и аэропланами. Даже всадникам железных птиц — пришельцам из других миров — тоже немного завидовал. И почти не ненавидел. Ненависть отступила на задворки души, вытесненная искренним восторгом.

А внизу проносились стаи крысланов — уродливые твари не могли соревноваться с машиной ни в скорости, ни в силе. Мелькали лагеря дэков, обширные зоны расчисток, шагающие экскаваторы. Мелькали заставы и научные станции. Мелькали башни ПБЗ — да не те, что были раньше, а новые, поставленные на службу народу.

Грохотали винты, выли двигатели, свистел воздух. Малве было страшно, Малву укачивало, Малва стискивала запястье Птицелова сильными пальцами с крохотными ноготками. А Птицелов видеть не видел ее страданий, он — обычно молчаливый мутант — что-то непрерывно говорил. Говорил, говорил, говорил… Рассказывал, что видит. О том, что на душе творится, рассказывал. Малва не слышала Птицелова, она была оглушена ревом машины. Она жалась к его твердому плечу, бормотала молитвы и заклинания-обереги, кусала губы и глотала слезы.

Пять других женщин вели себя точно так же. Вот только не к кому было им прижиматься, их мужики остались в джунглях да на болотах — дэки, десятники, охранники, вольнонаемный персонал, солдаты и офицеры.

Вот и глядели девки на Малву с неприкрытой завистью.

…Зеленая пена джунглей отступила, схлынула. Вертолет пронесся над затоном, где до сих пор теснились ржавые баржи-самоходки, потом — над Курортом. Сначала внизу был новый город — скопление неказистых зданий и ровные ряды лагерных бараков; сразу за ним — старый город: мили разрушенных кварталов, радиоактивные руины и череда воронок, заполненных стоячей водой.

Набережная Курорта ушла под воду. Волны разбивались о развалины, лизали битые плиты. Из воды торчали перекошенные столбы, старые стены, облюбованные чайками, памятники великим деятелям времен Империи — куда же без них?

«Жаль, Облом, тебя нет с нами… — подумалось Птицелову. — Сейчас бы пару баек застольных об этих улочках, о набережной, которую почти уж не видать… О том, как ты радовался здесь жизни — молодой, лихой и беззаботный. До войны. До того как ты стал штурмовиком. До того как стал Неизвестным Отцом — Калу-Мошенником. Но судьба твоя — гнить на болотах, друг-дэк. Быть может, свидимся еще. Если продержишься до конца срока, и если меня не разберут, как бычью тушу на бойне, в подвалах этого самого ДСИ, и не разложат по баночкам…»

Облом стал мрачнее тучи, как только Птицелов произнес это проклятое сокращение — ДСИ. Низвергнутый Неизвестный Отец думал-думал, а потом и выложил: «Ложки гнуть не стану, мутоша. Только спокойнее на расчистке срок мотать. Мезокрылы, Штырь да Хлыщ — твари одной крови, но куда им со Странником тягаться?.. Но ты, если карта ляжет, не дрейфь! Порядки, крути не крути, а не те, что при Папе были. Кому-то стало вольготнее, а кто-то кантуется почище петуха парашечного, массаракш! Закрыли „Волшебное путешествие“, открыли „Раскаиваться поздно!“. Госчиновникам разрешили ездить на хонтийских иномарках, но завод „Машиностроитель“ распродали по кирпичику и винтику непонятно кому. Странник силен — но не так, как прежде. Пособник режима Отцов все-таки. Просто его отрасль никто принять не может, там сам черт ногу сломит, и ставленникам нового режима пока образования не хватает, чтоб отправить Странника на покой… Ты, мутоша, запомни главное: станут подсовывать бумажки для подписи — отправляй куда подальше! Станут говорить, мол, ты как никто другой подходишь для эксперимента, результаты которого крайне важны для Свободного Отечества, — смело показывай кукиш! Пусть оближутся! Станут сулить пенсию, социальный пакет, льготы по инвалидности — уши не развешивай: покойнику пенсия не сильно нужна… Они, конечно, угрожать возьмутся. Может, по морде разок-другой врежут — Странник это дело любит, — а потом переведут на общественные работы: полы в моргах мыть да дрова в печи крематориев подбрасывать. Так, глядишь, срок и отмотаешь. Выпустят на волю гражданином, и гуляй!»

…А внизу уже играло бликами море: зеленое-зеленое, загнутое вверх у горизонта. Проносились пятна мазута, расплывшиеся на поверхности тонкой пленкой, проносились искореженные остовы кораблей, отнесенные течениями и штормами на мелководье.

Неожиданно корпус спецвертолета задрожал пуще прежнего, рев двигателей слился с низким и могучим гулом.

Птицелов помимо воли ахнул — «Янтарных орлов» обогнала пятерка боевых вертолетов «Гнев». Похожие на черных стрекоз машины направлялись к кораблю, абрис которого показался Птицелову неожиданно знакомым. Мутант удивился, ведь до этого момента он никогда не видел морских кораблей. А потом до него дошло: там, внизу, рассекал острым носом зеленую воду сам «Молот Отцов»! Золотознаменный противолодочный крейсер-вертолетоносец с фотографии в старом-престаром выпуске «Гвардейца».

Спецвертолет пролетел над просторной палубой «Молота Отцов». Исчезли за хвостовым винтом башенные орудия крейсера, исчезли боевые вертолеты, и гул их сошел на нет, растворился вдали. «Янтарные орлы» тем временем все дальше забирались на юго-восток. А потом на загибе горизонта вырисовалась нечеткая линия. Приближалась коса — полоса размытого песка, отделявшая лагуну от моря.

Вода в лагуне казалась неподвижной — зеленое зеркало, в котором отражалась стремительная жаба спецвертолета. Мелкая волна набегала на песчаный берег. «Янтарные орлы» сбавили скорость и стали снижаться. Птицелов погладил Малву по щеке: не робей, мол, прилетели вроде! А сам опять расплющил нос о стекло. Внизу была площадка, окруженная аккуратненькими домиками с балконами, кондиционерами и мраморной облицовкой. За домиками возвышались каменистые сопки, покрытые пожухлой травой. Там и сям виднелись приземистые деревья с кронами, похожими на зонтик.

Тряхнуло. Шасси вертолета коснулось бетона. Заныли двигатели, сбавляя обороты. Щелкнул замок, и выгнутая дверь отошла вверх. В кабину ворвался теплый ветерок и по-свойски облапил мокрые от пота бока семерых делинквентов.

Птицелов спрыгнул на площадку, подал руку Малве.

Малва, придерживая юбку, чтобы не задрало ветром на потеху встречающим, выглянула наружу.

А встречали их двое господ в мундирах, а с ними еще один — штатский. Военные были загорелыми, щекастыми, усатыми и, очевидно, вполне довольными жизнью. Довольными до такой степени, что животы обоих едва вмещались в кители, как будто сами господа офицеры не первый месяц на сносях ходили.

Штатский на фоне господ офицеров выглядел бледной молью. Тощий, сутулый, прямые волосы — объемистой копной, видать, все времени не находил, чтоб в парикмахерскую наведаться. Острый нос, глубокие складки по обе стороны поджатой верхней губы. Портфельчик, пиджачок клетчатый, брючки наглаженные. Туфли блестят.

Один из офицеров поднял руку.

— Сударыни залетные, сюда! — проговорил он громко, с наигранной веселостью. — Сударь делинквент, туда! — указал на штатского, как показалось Птицелову, с очевидным пренебрежением.

Штатский шагнул вперед. Птицелов мельком взглянул на него и отвернулся. Взял Малву за плечи, посмотрел в ее бледно-голубые глаза. Сколько же раз он за прошедшие месяцы глядел в эти самые глаза…

— Ну что, мутоша… Будем прощаться? — прошептала Малва.

Птицелов кивнул. С Лией он попрощаться не успел, хотя сердце и чувствовало приближение чего-то неотвратимого…

Малва — не Лия, но от чего такая боль? Почему тогда стоит он на перекрестке чужих взглядов под раскаленной белизной неба, на берегу зеленого моря с черными мазутными пятнами — моря безграничной тоски, моря одиночества и неприкаянности — и не может отвести от нее глаз?..

— А сыночка я твоим именем назову, — всхлипнула Малва.

Ее слезы — еще один удар под дых.

Малва-Малва, думал он, рожденная на помойке дешевой проституткой от роты стройбата. Воровка и потаскуха… Все должно быть не так. Иначе. Не в другой, а в этой жизни…

Массаракш!

А сейчас она сменила комбинезон дэка и надела свое единственное платье. Было оно ей чуть-чуть мало, и ниток приличных не нашлось, чтобы зашить дыры на плечах, пришлось починить грубой нитью черного цвета…

В горле перехватило, и язык не слушался, но Птицелов сумел ответить:

— Не нужно. Назови его нормальным именем… зачем пацану-то страдать, ежели папка мутошей был?

— Ладно, как скажешь… — Малва уткнулась мокрым лицом в его горячую шею. — Вот и договорились, дорогой мой…

Птицелов взял ее за подбородок, повернул к себе и поцеловал в губы. В бледные губы женщины, больной болотной лихорадкой. Да не так, как целовал прежде, а по-настоящему поцеловал, с чувством. И на этот раз не ощутил ядовито-сладкого послевкусия, присущего Малве, а лишь соленую горечь слез…

В здании, куда привел его штатский, было тихо и вроде даже безлюдно. Едва слышно гудели кондиционеры, гораздо громче жужжала муха, силясь пролететь сквозь оконное стекло. И пахло в коридорах не очень хорошо — химией какой-то. Птицелов мгновенно насторожился.

Заметив, что его подопечный водит носом, штатский пояснил:

— Здесь красили недавно… Ну, ремонт. Понимаешь, дикарь? Ремонт!

Говорил он сквозь зубы, точно одолжение делал. Не понравились они друг другу с первого взгляда — мутант Птицелов и этот штатский по имени Васку Саад.

Что такое ремонт, Птицелов понимал. Но не доводилось ему обретаться в хоромах, где свежей краской пахнет, ведь жизнь прежняя, считай, на свалке прошла.

Васку толкнул дверь.

— Там душ, — он указал на загородку из матового стекла, — а здесь чистая одежда. — На столике у окна лежали пиджак, брюки, темная сорочка, проштампованное белье. На вешалке едва заметно покачивался от тока кондиционированного воздуха серо-зеленый плащ. — Приведи себя в порядок, а я подготовлю бумаги.

— Я ничего подписывать не буду! — с ходу предупредил Птицелов, припомнив наставления Облома.

— Подписывать? — удивился Васку. — Кому нужны твои крестики? Все министры в Столице!

Птицелов почесал голову, потом скинул дэковский комбез и нырнул в душевую.

Вода текла чуть теплая… но чистая! Такая вода в южных джунглях только сниться могла, а в поселке мутантов и подавно.

Он от души поплескался под тугими струями, отыскал полотенце. Вытерся, вышел из кабинки и примерил одежду.

Как будто на него шили! Наверное, в лагерной канцелярии сообщили его размеры. Трусы со штампом на заднице. На штампе — то самое проклятое «ДСИ»… Ладно. Вот носки — настоящие! Никем не ношенные! Не портянка какая-нибудь, а хэбэ! Так… Сорочка с маленькими пуговками. Брюки мягкие, ремень пластиковый, ботинки… Не говнодавы разношенные, а ботинки — обувь благонадежного гражданина. Массаракш! На комбез, небрежно сброшенный на скамью, и смотреть тошно!

Васку тоже был удовлетворен тем, насколько изменился подопечный дикарь. Он покивал, походил вокруг Птицелова, помог расправить рукава пиджака.

— Так. А теперь — к делу, — он достал из портфеля бланк, заполненный чьей-то размашистой рукой. — Вот приказ о твоем назначении на должность. Отныне ты являешься агентом сектора оперативного реагирования Отдела «М». Твой непосредственный начальник — господин Оллу Фешт. Поздравляю. Как делинквент и соискатель на получение гражданства, ты обязан подчиниться. Подписей не нужно. Пока что нет.

— Что будет с Малвой? — спросил Птицелов, ослабляя непривычно тугой воротничок. Пальцы у него были более привычны к секире, чем к пуговкам, поэтому нить лопнула, а пуговица зазвенела по кафельной облицовке пола.

Васку проводил пуговицу взглядом. А потом пожал плечами и скривил рот.

— Беременными особами мы не занимаемся. Спроси у сотрудников ДСИ, если они тебе встретятся.

Птицелов хмыкнул.

— А разве вы не одна шайка-лейка?

— ДСИ — ненасытное брюхо, а наш Отдел — желчный пузырь, который обеспечивает этому брюху регулярную изжогу.

— Ну хорошо, — Птицелов переступил с ноги на ногу. — А что мне нужно будет делать?

— В данный момент — слушать, смотреть и мотать на ус! Идем! — и он круто повернулся, пошел прочь из раздевалки: тощий, злобный, переполненный какой-то колючей энергией…

Двухминутная пробежка по безлюдным, вымытым до стерильной чистоты коридорам… Двустворчатая дверь отворяется с неуверенным скрипом… Темнота, мерцание мониторов, в несколько рядов закрепленных на стене…

— Наш мир жесток, — сказал Васку. — Кому, как ни тебе, мутант, знать это?

Словно раскаленными клещами рванули сердце…

Малва стояла под душем. Она расставила крепкие ноги и выгнула спину от удовольствия… Да, для дэка из южных джунглей такой душ — божественный источник. Фонтан молодости!

— Что… — хотел было задать вопрос Птицелов.

Но не успел. Все стало и так понятно.

Он увидел — через тот же самый монитор — как дверь в душевую распахнулась. В наполненную паром комнату вошел человек в накидке из черного материала. В руке он сжимал любимое орудие полицейских — резиновую дубинку.

Малва обернулась, в тот же миг дубинка взлетела.

Человек врезал Малве по лицу. Молча, без предупреждения, без всяких объяснений…

Женщина упала на колени. На залитом водой кафеле стали расползаться темные пятна.

Птицелов метнулся к Васку. Длинные мускулистые руки выставлены вперед. Похожие на железные штыри пальцы готовы полосовать и рвать хилую плоть тощего на куски.

Васку отклонился. Легонько стукнул сухонькой ручкой по твердокаменному плечу, в развороте ткнул кулачком второй мутанту в левый бок. И Птицелов врезался в стену. Уперся лицом в тот самый монитор. Выплюнул на экран слюну вместе с кровью, захрипел, понимая, что задыхается, что сердце вот-вот лопнет, как перезрелая томатная Ягодина.

А Васку поставил ногу в начищенной туфле ему на спину. Вытащил из подмышечной кобуры сверкающий хромом пистолет. Прижал ствол к бритому затылку мутанта.

— Смотри, смотри, массаракш!

…Дубинка взлетала и падала. В Малве, рожденной, на помойке южного Приграничья, было много жизни. И она вытекала из ее обнаженного тела на кафельный пол в переполненной паром душевой. Малва — воровка и потаскуха — могла дать фору в драке любому мужику. Но первый удар стал слишком уж большой неожиданностью…

— Смотри и запоминай! — шипел Васку. — Как сотрудник сектора «Оперативного реагирования», ты обязан держать язык за зубами. Что бы ты ни увидел, свидетелем чему бы ты ни стал, ты молчишь и подчиняешься. Молчишь и подчиняешься, понял? Тебе — дикарю и выродку — предоставлена честь иметь дело с вещами, которые составляют основу государственной безопасности Свободного Отечества. Ты должен знать, что в случае разглашения, неподчинения или профессиональной непригодности вслед за тобой на самое дно могилы ляжет эта шлюха и ваш ублюдок! Я знаю, ты умеешь отличать правду от лжи. Скажи, что я лгу! Ну! — он ударил Птицелова рукоятью пистолета в ухо. — Скажи, дикарь, что я лгу!

— Нет… ты не лжешь! — прохрипел Птицелов.

…Дубинка взлетала и падала…

— Ты осмыслил и понял все, что я тебе сказал?

— Да… я понял… отпусти… те…

— Что?

— Я… подчиняться… Я никому…

— Ха-ха! Добро пожаловать в Отдел «М»! А знаешь, что означает «М»? — Васку наклонился. — «Массаракш»! — прошипел он. — Отдел «Массаракш», выродок!

Васку убрал ногу со спины Птицелова. Перебросил пистолет из руки в руку, подошел к пульту переговорного устройства, щелкнул тумблером. Заговорил с деланным возмущением в голосе:

— Что вы себе позволяете?! Эй, вы, в душевой! Немедленно прекратите это зверство! Я буду жаловаться вашему начальству! Мясник! На расчистке сгною!

Затем он убрал пистолет в кобуру. Повернулся к перхающему кровью Птицелову. Проговорил спокойно-спокойно, словно речь шла о линьке любимой собачки:

— Если бы ты проявил благоразумие с самого начала, дикарь, бабе твоей не пришлось бы ломать кости. А так… Даже не знаю теперь, как скажутся эти травмы на здоровье плода…

Васку привел Птицелова в столовую. Просторный зал был пуст, но на нескольких столах дымились тарелки с супом. Очевидно, тут с минуты на минуту ждали появления едоков.

Проклятый доходяга в клетчатом пиджачке, как выяснилось, аппетитом обижен не был. Он заказал себе ребрышки, жаренные на пальмовом масле водоросли и жгучий гарликовый напиток. Пихнул Птицелова в бок. Мол, твоя очередь меню листать.

— Спасибо… Не буду… — кое-как выдавил Птицелов.

На самом деле он ел в последний раз в лагере, хоть и трудно было назвать едой кашу из отрубей, в которую для сытности добавлены опилки — делинквентов кормили всё хуже…

Васку развел руками: дескать, ничего не понимаю! Выбрал столик у окна, уселся. Посолил, поперчил ребрышки и принялся чревоугодничать. Он обсасывал косточки, особым образом наматывал на вилку длинные водоросли, шевелил кончиком острого носа, работая челюстями. Его рот то превращался в длинную полосу, то сжимался в жирную точку, то разверстывался черной пещерой, а глаза были пусты и точно туманом подернуты…

Птицелов отвернулся, уставился в окно. Нарочито мирный пейзаж за стеклом угнетал. Уж лучше бы во дворе темнели виселицы в три ряда. Так было бы без обмана. А здесь, как выяснилось, куда ни плюнь, всюду обман.

В жиденькой тени зонтичных деревьев — детская площадка. Качельки, песочница, низкий турник. А дальше — полоса пляжа и зеленое море стеной. И даже кто-то плещется возле берега, не боясь радиоактивного заражения (а может, тут и море чистое?), кто-то сидит на песке, подставив плечи Мировому Свету, и любуется сопками. Но то, наверное, офицерские жены. Беременных дэчек здесь — дубинками в душевых…

— Не одобряю я твое расположение духа, — пробубнил Васку. — Скоро переедешь в Столицу. Отдел тебе паспорт человеческий справил. Начнешь новую увлекательную жизнь.

Противно было Птицелову слушать тощего. И какое-то подозрение закралось в его душу, будто Васку и те солдаты, которые расстреляли безобидных мутантов в родной деревне, — одного поля ягоды. Наверное, и для Васку мутант — не человек, а ходячий кусок червивого мяса.

Отдел «Массаракш»! Названия точнее не придумать. Только не мир у них вывернут наизнанку — души их стылые, проклятые вывернуты…

— Не стоит убиваться из-за делинквентки, — продолжал Васку. — Да и ребенок, если он все-таки родится, даром тебе не нужен. Ты бы их все равно больше никогда не увидел…

Скрипнула дверь. Зашелестели мягкие шаги. Какая-то женщина объявила: «Вот здесь, дамы, вы будете принимать пищу. Четыре раза в день, минута в минуту… Для вас было разработано специальное меню, блюда будут вкусными, но главное — полезными…»

— Впрочем… — Васку бросил вилку в опустевшую тарелку. — Да вот же она! Можете еще раз попрощаться. Только не превращайте свою жизнь в многосерийную мелодраму, иначе этаж затопит слезами.

Птицелов едва не перевернул табурет. Клацнули железные ножки по плитке пола, зазвенела посуда.

— Спокойно, молодой человек… — процедил Васку тоном усталого полицейского, которому в конце смены приходится ловить за шиворот невменяемого от насвая хулигана. Ему пришлось поднять руки: гарликовый напиток выплеснулся из стакана и грозил намочить рукава пиджака.

Сначала Птицелов воззрился на женщину в накидке из синей материи. Это была строгая особа средних лет, с приятной, а точнее — располагающей внешностью. Она мимоходом взглянула на встревоженного парня в цивильной одежде и прошла мимо, задрав нос. За ней семенили пять непривычно тихих делинквенток.

И Малва — шестая.

На Малве была голубая безрукавка и черная юбка в складочку. Чистые волосы, чистая кожа, постриженные ногти — такой Малву Птицелов видел первый раз в жизни. От прежней Малвы остались, пожалуй, курчавые волосы на толстых щиколотках.

Он кинулся вперед, схватил растерянную подругу за плечи. Повернул ее правым боком, повернул левым…

Целая! Ни кровоподтека, ни ссадины, ни пятнышка! Будто бы не ее без жалости только что лупили дубинкой в душевой!

— Ты чего, мутоша? — Малва захлопала ресницами. — Уже соскучился, да?

И готов был вопрос сорваться с губ, но Птицелов вовремя остановился. Он вдруг четко осознал, что тощий не обрадуется, если прозвучат лишние слова. И тогда дешевый обман превратится в жуткую реальность.

Птицелов позволил себе лишь один невинный вопрос:

— К-как тебе здесь, Малва?

— Очень нравится, — ответила Малва и не соврала. — Мне нужно идти, мутоша. — Она улыбнулась. — Нам тут показывают, что к чему…

— Хорошо, — Птицелов отступил. — Иди-иди. Дай только еще разок на тебя взгляну!

— Гражданин! — обратилась к Птицелову женщина в накидке. — Вы отнимаете мое время! Отпустите Малву, иначе я запишу на ее счет первое дисциплинарное нарушение!

Птицелов вернулся за стол.

— Видишь, дикарь… — Васку пожевал губами. — М-м… Это в лесу за деревней и в лагере среди дэков ты был круто сваренным. А здесь… У нас в Столице свои методы. Куда тебе?.. Молчи и подчиняйся. Впрочем, первый урок ты уже усвоил. Я ожидал, что ты сразу проговоришься. Но нет. Молодца! В своих же интересах стараешься. В их интересах… — он указал пальцем на Малву, которая в тот момент глядела, открыв рот, на салаты, выставленные в витрине. — Глядишь, и встретишь когда-нибудь Малву и звереныша своего — да не голодранцем из леса в Приграничье, а гражданином с окладом, социальной страховкой и собственной квартирой…

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Руководитель Отдела «Массаракш» профессор Поррумоварруи с раздражением отпихнул от себя пачку бухгалтерских документов. Он терпеть не мог всякой финансовой отчетности, и вообще любой цифири, если она не касалась сферы его научных интересов. Как едва ли не самое счастливое время в жизни вспоминал профессор годы, когда его Отдел был лишь скромным подразделением в обширном Департаменте специальных исследований и ему, Поррумоварруи, приходилось отвечать исключительно за научные данные, а никак не за данные бухгалтерии. Но с тех пор много воды утекло из Голубой Змеи. Формально оставаясь под патронажем ДСИ, Отдел «М» превратился в самостоятельный институт с весьма приличным бюджетом и собственной кадровой службой.

Кадры, как и при Отцах, по-прежнему решали всё, и руководитель Отдела считал своим долгом хотя бы бегло знакомиться с досье потенциальных сотрудников. Это вам не налоговые декларации — заниматься кадровыми вопросами куда как приятнее. Все равно что перебирать артефакты, доставленные из новой кризис-зоны. Острое ощущение прикосновения к тайне и предвкушение открытий. Разумеется, большинство сотрудников Отдела не представляли собой ничего таинственного и достойного изумления. Талантливые выпускники столичного университета, коих еще надо учить и учить, прежде чем из них выйдет толк. Не менее талантливые исследователи и инженеры из других ведомств, которых нужно не столько учить, сколько переучивать. Не говоря уж об охранниках, шоферах, уборщиках, секретаршах и так далее. Нет, настоящие «артефакты» всегда появляются неожиданно. Можно сказать — из ниоткуда! Вот как сейчас…

Профессор с кряхтением придвинул к себе объемистую папку… Заккурапию, как любили называть эти вместилища документов молодые сотрудники. В Столице быстро входило в моду все хонтийское. Поррумоварруи моды этой не одобрял, но, как человек справедливый, не мог не признать, что хонтийское словечко в данном случае точнее отражает реальность… Развязал тесемки, откинул верхний клапан.

Та-ак, анкета… Имя: Птицелов, сын Сома… Необычное даже для мутанта из-за Голубой Змеи имя… Волей-неволей вспоминается мифическое племя Птицеловов, от которого не осталось никаких следов… Хотя что считать следами… Дальше… Результаты медико-биологического обследования. Отклонений от морфологической, антропометрической, интеллектуально-психической нормы не обнаружено. Так-так-так… Почему тогда мутант?.. На ногах по шесть пальцев?! Они там, в Приграничье, совсем идиоты?! Шестипалость — распространенный атавизм, этому учат на первом курсе. Во времена Империи шестипалость считалась признаком высокого происхождения. Династия Фуулзевелу гордилась тем, что в ее роду шестипалым был каждый четвертый. В частности, таковым слыл легендарный завоеватель хонтийцев и пандейцев император Кирогу Второй. Выходит, наш Птицелов высокородный?! А что, очень может быть… До войны за Голубой Змеей было немало поместий знати… Впрочем, чушь. Какие там поместья высокородных, если лет за тридцать до ядерной бойни в тех краях стали воздвигать Крепость — укрепрайон высокой степени автономности с двумя атомными электростанциями и несколькими вспомогательными реакторами? Хотя, если Птицелову хочется, пусть будет высокородным… Что у нас по нему дальше?.. Ментограммы. Ну это мы отложим на сладкое…

Та-ак, расшифровка магнитофонной записи, сделанной штаб-врачом Приграничного гарнизона Тааном… Так-так-так… Ну зверства солдат мы опустим… Неназываемые, похищающие детей… Хм… Либо это обычное суеверие диких выродков, либо проявление активности кризис-зоны. Хорошо, посмотрим, что там дальше… Отличает правду от лжи — со стопроцентной вероятностью. Любопытно, но надо будет протестировать. А то знаем мы этих приграничных медиков — они готовы в любые чудеса поверить, в хождение по воде… Впрочем, Таан, Таан… Имя знакомое… Ну как же! Проходил по сектору «Грязевики». Помню, помню… Грязевик-наблюдатель. Данные генетического анализа лишь незначительно отличаются от контрольных образцов. Отличия эти легко объясняются расовыми и индивидуальными особенностями грязевиков. От обязательного ментоскопирования Таан не уклонялся, но, скорее всего, во время этой процедуры включал другую память — искусственную, наведенную. А искусственная память, как известно, может быть только у грязевиков.

Правда, известно это лишь в теории, увы. Ни одного живого грязевика в наши руки так и не попалось. Да и мертвого — тоже. Тот же Таан был убит в стычке с выродками, но до тела его добраться не успели… Исчезло тело из морга. Похитили. Кому, спрашивается, нужно похищать труп гарнизонного штаб-врача? Ясное дело, кому!.. Вообще не везет Клаату и его ребятам. Землю роют, почти как при Отцах горняки на прокладке сверхглубокой шахты, а толку?.. Они, конечно, сразу жирный кусок отхватили — ментограммы незабвенного Мака Сима, С этих ментограмм и пошел весь сектор «Грязевиков», ну а потом началась пробуксовка. Картинки картинками — пусть даже весьма яркие, реалистичные, — но фактический материал фактическим материалом. Правда, есть еще рисунки Мака Сима и записи, где он говорит на своем, якобы горском, хе-хе, наречии. И образцы его генетического материала, которые теперь считаются эталонными. Уже немало — хотя бы потому, что позволяют выявлять грязевиков на уровне генотипа… Ладно, дальше… Птицелов рассказывает, как он наблюдал посадку на поверхность Мира «железной птицы». То есть корабля, на котором предположительно прибыл к нам Мак Сим… А что, если судить по описанию этого мутанта, очень даже похож… «См. ментограмму номер…» Посмотрим-посмотрим…

Что у нас еще по мутанту Птицелову?.. Гм, побывал в двух кризис-зонах? Ничего себе! Бедолага. Без спецоборудования и вооруженной охраны… Бр-р… Ладно, в Норушкин карьер он попал случайно… Погнался за каким-то Темным Лесорубом — вероятно, мутантом… А вот какая сволочь загнала делинквентов в квадрат девяносто один дробь шестнадцать — в «Южный парк»?! Это ж чистая смерть!.. Точнее, чаще всего грязная и мучительная… Ага, комендант СЛ 1081, некто Боос Туску… Постой, а не тот ли это Боос Туску, который отличился во время мятежа Неизвестных Отцов? Очень может быть… Действительно, сволочь редкостная… Ладно, не мое это дело. Пусть с ним Комиссия по ликвидации разбирается… Наше дело пристроить шестипалого мутанта Птицелова, сына Сома, к делу… Но для начала полюбуемся на его ментограммы… Чует моя печенка, полезным будет он человеком в нашем деле…

Профессор нажал клавишу на селекторе.

— Нолу, рыбка моя, — проворковал он, — пригласи на четыре часа в просмотровую начальников секторов: грязевика, технолога и оперативника.

— Хорошо, господин профессор, — отозвался селектор невыразительным голоском секретарши. — Клаата, Мусароша и Фешта в просмотровую в четыре часа.

— Совершенно верно, рыбонька, — подтвердил Поррумоварруи.

Профессор глянул на часы. Пожалуй, он успеет еще полистать стенограмму вчерашнего заседания в Академии. Старому Поррумоварруи доставляло какое-то извращенное удовольствие чтение такого рода документов. Руководителя Отдела «М», скрывавшего под строгим мундиром государственного советника первого ранга татуировку горского вождя, забавляли эти древние черепахи, выходцы из Имперской академии, которые до последнего седого волоса отстаивали ветхую теорию Мирового Пузыря, или, как ее называли молодые М-агенты, Мирового Флокена. Флокен — он флокен и есть… Дефект в массовом сознании. Ну ладно, невежественной толпе простительно принимать очевидное за истинное, но эти-то господа академики не на радиоактивной же помойке нашли свои мозги!.. Ага, и профессор Каан выступил… Жив еще, оказывается, старый амфибрахиозавр… Чего это он через слово поминает покойного Шапшу? «Мой большой друг, истинный ученый, профессор Шапшу…»… Ну-ну… Помню, как вы грызлись на кафедре палеонтологии по поводу идентификации любой маломальской фоссилии, как собаки за кость, ей-ей…

— Господин профессор, — пролепетал селектор, — все уже собрались…

— Бегу, Нолу, — буркнул Поррумоварруи, — бегу, глубоководная моя…

Профессор пригладил обеими руками курчавую шевелюру, что было совершенно бесполезно — жесткие, как пружинки, волосы по-прежнему торчали во все стороны. Подмигнул пучеглазому и криволапому, как мутант, деревянному божку, что примостился среди позолоченных корешков, и вышел в приемную.

Нолу работала, ее некрасивые руки грациозно летали по клавишам пишущего агрегата, выбивая пулеметную дробь с такой скоростью, что целый взвод не смог бы поднять головы, окажись он под таким обстрелом. Профессор обогнул стол, воровато оглянулся и с жадностью престарелого греховодника облапал скудную грудь секретарши. Нолу, не отрываясь от клавиатуры, наспех клюнула горца в смуглую тугую щеку, но этим и ограничилась. Поррумоварруи вздохнул и побрел к двери.

— Да, Нолу, — вспомнил он на пороге. — Будут новости с Полигона, немедленно извести меня! Слышишь? Немедленно!

— Не беспокойтесь, господин профессор, — откликнулась секретарь и выдала очередь такой интенсивности, что руководителя Отдела «М» мигом вынесло за дверь.

На экране мельтешило прошлое мутанта по прозвищу Птицелов. Воспоминания, разрозненные мысли, мечты, игра воображения — все вперемешку. Поди разбери, где тут подлинная действительность, а где — мнимая. Впрочем, аналитики разберутся. Не впервой. Хотя следует признать, что эти полевые ментоскопы — довольно-таки варварские устройства. Ни тебе системы распознавания образов, ни дефрагментатора мнемонических уровней, ни градуированной шкалы достоверности. Но и в таком примитивном варианте зрелище захватывало. Даже прожженные, видавшие виды циники — начальники секторов — и те смотрели, затаив дыхание, словно мальчишки на сеансе в кинеме. Да и профессор Поррумоварруи, признаться, увлекся. Поэтому, когда включили свет, участники совещания некоторое время молчали, погруженные в себя. Первым очнулся глава Отдела.

— Ну-с, коллеги, какие будут мнения относительно, скажем так, профориентации нашего мутанта? — спросил профессор.

— Разрешите мне, шеф? — проговорил начальник сектора «М-технологий».

Поррумоварруи благосклонно кивнул.

— Спасибо! — оживился Мусарош. — Я имел честь лично познакомиться с господином Птицеловом. Ведь именно он — тот самый делинквент, который обнаружил биотехнологический узел номер шестнадцать. Благодаря этой находке нам в общих чертах стала понятна схема работы регенератора топливно-энергетической системы, которая, как известно…

Руководитель Отдела поморщился.

— Гонзу, будьте так любезны, — сказал он, — увольте нас от подробностей, не относящихся к делу.

— Извините, профессор, — пробормотал Мусарош. — Я лишь хотел сказать, что такому человеку, как господин Птицелов, я мог бы смело поручить руководство поисково-исследовательской партией.

— Так уж сразу и руководство? — усмехнулся плотно сбитый крепыш Оллу Фешт, начальник сектора «Оперативного реагирования».

— Ну… — замялся Мусарош. — Придется, конечно, подучить кой-чему, но смелости, смекалки, а главное, упорства ему не занимать! И не вам, господин Фешт…

— Если по существу вам сказать больше нечего, — перебил его Поррумоварруи, — дайте возможность высказаться другим.

— Извините, — буркнул Мусарош и сел на место.

Следом, не спрашивая разрешения, поднялся темноглазый и гибкий Пуул Клаат, возглавляющий сектор «Грязевики». И заговорил быстро, заикаясь и слегка по-хонтийски взлаивая:

— У технол-логов и так хват-тает безздельников-п-поисковик-ков… Рыт-ться в мус-соре больш-шого ум-ма не н-надо… Эт-тот Пт-тицелов — нах-ходка д-для м-моего с-сектора… Уст-танов-вил д-доверит-тельные от-тношения с-с г-гряз-зевик-ком… Он-н п-прирожд-денный контакт-тер… Я т-требую…

Клаат задохнулся, махнул рукой и опустился в кресло. Профессор вопросительно посмотрел на Фешта. Тот пристально рассматривал безупречные ногти на своих холеных пальцах. Поррумоварруи кашлянул, тогда Оллу Фешт с видимым сожалением оторвался от созерцания ногтей.

— Собственно, я уже позаботился об этом мутанте, — проговорил он. — Как только Саад доложил мне о нем, я принял решение взять Птицелова в свой сектор… К сожалению, — продолжал Фешт в тишине, не предвещавшей ничего хорошего, — донесение с Приграничья несколько подзадержалось. Птицелова упекли в спецлагерь, где его могли сто раз ухайдакать. Но, к счастью, все закончилось благополучно.

Начальник сектора оперативного реагирования вернулся к своим ногтям. Пауза, вызванная шокирующей новостью, завершилась. Разразилась гроза.

— Я протестую! — взвизгнул Мусарош. — До каких пор оперативный сектор будет своевольничать? Шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на ваших топтунов, господин Фешт! Превратили научное учреждение массаракш знает во что!

— В-в с-самом д-деле, — выдавил из себя Клаат. — С-сколько м-можно, Ф-фешт-т!

— А вы, шеф? — воззвал к Поррумоварруи технолог. — Почему молчите вы?!

— 3-зачем н-нас от-торвали от-т д-дел?! — вопросил грязевик. — Ес-сли в-все реш-шено!

Глава Отдела «М» молчал, на его непроницаемо-смуглом лице горца невозможно было что-либо прочесть.

— Позвольте, шеф, я им объясню, — произнес ровным голосом Фешт. — Собственно вас, господа, пригласили для ознакомления с секретными материалами. В числе прочего бреда вы видели эпизод появления в Норушкином карьере иномирового корабля. Насколько я понимаю в вашей тематике, Мусарош, этот тип иномирохода был вам до сих пор неизвестен?

Технолог раздраженно дернул худыми плечами.

— Я так и думал, — продолжал оперативник. — Желаете, господа ученые, заполучить такой корабль не по частям, а целиком? А также, если повезет, и его экипаж?.. По глазам вижу, что желаете. В таком случае вы должны признать, что мутант по кличке Птицелов принесет гораздо больше пользы в качестве агента!

Снова установилась тишина, но на этот раз — тишина внимающая.

— Я вижу, — подытожил Фешт, — мы достигли полного взаимопонимания. Осталось выполнить кое-какие формальности. — И начальник сектора «Оперативного реагирования» достал из изящной кожаной заккурапии несколько листков.

— Массаракш! — прошипел начальник технологического сектора. — Опять эта идиотская подписка о неразглашении!

Технолог и грязевик без всякого энтузиазма подмахнули бумаги, после чего покинули просмотровую. Отправились зализывать раны, нанесенные их самолюбию.

— Это самоуправство! — рявкнул Поррумоварруи, когда они с Фештом остались наедине. — Мало того что вы не согласовали своих действий со мною, так еще изволили выставить меня дураком перед подчиненными!

Начальник сектора «Оперативного реагирования» вяло отмахнулся.

— Бросьте, господин профессор, — сказал он. — Вы прекрасно знаете, какую организацию я представляю в Отделе «М». И знаете, что от этой организации в немалой степени зависит финансирование ваших баснословно дорогих исследований. Поэтому мой вам совет: не вмешивайтесь в мои дела, если хотите и дальше ковыряться в кризис-зонах в свое удовольствие.

Горский вождь изо всех сил стиснул подлокотники кресла.

С каким удовольствием он всадил бы нож-репейник этому наглому светлокожему в глотку! А после, наступив правой ногой на грудь мертвого врага, пропел бы боевую песню Шиуоалау. Но увы, безвозвратно прошли те времена, когда племя Пожирателей Пламени наводило ужас на жителей долин. Остыл пепел в капищах, забыты сказания, патиной покрылась бронза метательных дисков. Горцы, рожденные быть воинами, знахарями, жрецами и хранителями знаний, превратились в фермеров, рабочих, чиновников, профессоров даже… Эх-хе-хе…

— Извините, Фешт, — пробурчал он.

— Ничего, я вас понимаю, — великодушно изрек оперативник. — Предлагаю в дальнейшем не тратить время на пустые пререкания. Тем более что дел у нас по горло. Насколько я могу судить, мы впервые столкнулись с непосредственной деятельностью иномирян, которых нельзя отнести к расе грязевиков.

— Мыслите верно, — одобрил профессор. — Грязевики появились в Мире сравнительно недавно. Сразу после ядерной войны. А вот кризис-зоны известны еще со времен Первой Империи. Не секрет, что сделанные в них находки подстегнули развитие нашей науки и технологий…

— Это мне известно, — перебил Фешт. — Меня, как вы понимаете, не наука с техникой интересуют. Меня интересует, как взять этих иномирян за кадык. Ладно, с грязевиками мы церемонимся. Лично мне это не нравится, но они, по крайней мере, нам помогают. Пусть и тайно… Кхе-кхе… Точнее, они думают, что тайно, и нас это вполне устраивает. А вот с этими, которые натравливают на наших граждан Темных Лесорубов, по-моему, церемониться не следует. Здесь мы столкнулись с актом прямой агрессии.

Поррумоварруи поднял седую бровь.

— Вас интересует судьба мутантов? — спросил он.

— И мутантов тоже, — не моргнув глазом, ответил оперативник. — Сегодня Лесорубы шарят среди мутантов, а завтра они будут похищать детей и женщин в наших городах. Вам нравится такая перспектива, профессор? Мне — нет! Поэтому не станем мешкать. Мои ребята разработали план операции «Мутаген», предусматривающий захват и принудительное изучение иномирянина, обитающего среди мутантов за Голубой Змеей.

— Вы имеете в виду…

— Да, мутанта, известного нам под кличкой Колдун.

— Ну-у, это еще нужно доказать, что он иномирянин, — отозвался Поррумоварруи. — Сами понимаете, что видения умалишенного уголовника Кроона по кличке Циркуль еще не доказательство.

— Вот и докажем!

Профессор крепко задумался. С одной стороны, как интеллигент старой закваски, он презирал представителей спецслужб, считая их людьми недалекими и бессмысленно жестокими, но, с другой стороны, в предложении Фешта был резон. Ментограммы Циркуля и Птицелова поразительно совпадают в части, касающейся загадочного Лесоруба. Ну а о совпадении внешнего облика мутанта Колдуна и иномирян из ментограммы того же Циркуля и говорить не приходится…

— Ну так что, профессор? — вкрадчиво проговорил оперативник. — Поддержите мое предложение перед Советом попечителей?

— Пожалуй, поддержу…

— Свободное Отечество вас не забудет!

— Ладно, чего уж там, — отмахнулся Поррумоварруи. — Готовьте документы. Завтра я отчитываюсь перед Советом, и…

— И вам понадобится как-то объяснить, куда вы вбухиваете такие огромные средства? — подхватил Фешт. — Ведь, насколько я знаю, дорогой Поррумоварруи, проект «Полигон» по смете выглядит значительно скромнее. О чем Совету попечителей хорошо известно.

— Массаракш, — пробурчал профессор. — Вам, я гляжу, известно тоже!

— Служба такая, господин профессор, служба… — Фешт широко улыбнулся. — Операция «Мутаген» — прекрасный повод прикрыть левые отчисления. План захвата иномирного шпиона, без всякого сомнения, впечатлит господ попечителей. Я постараюсь, чтобы он их впечатлил.

— Будь по вашему, — профессор поднялся и вышел из просмотровой.

Он чувствовал себя совершенно разбитым. Эх, старость, старость… Любой подонок может выкручивать тебе руки. А ты будешь терпеть и даже улыбаться. Бросить бы все к дьяволу, уехать в горы, отыскать родимое пепелище. Построить домик, благо деньги есть, бродить по отрогам, дышать чистым горным воздухом, а не этим смогом, в котором вся таблица химических элементов, включая изотопы… Забрать с собою Нолу, откормить ее по-настоящему — чем черт не шутит, вдруг еще родит мне маленького крикливого горца, нового вождя племени Пожирателей Пламени… Но увы, не вырваться. Столько дел, которые необходимо довести до конца или хотя бы до логического завершения. Например, «раз-зговорить», как выражается Клаат, грязевика, получить от проклятого иномирянина прямую, а не косвенную информацию. Увидеть, как работает простенький биотехнологический агрегат, пусть только на испытательном стенде. Наконец, завершить собственный, многие годы лелеемый труд, подержать в руках шершавый ледериновый переплет монографии «Сравнительный структурно-лингвистический анализ языка иномирян». И еще — Полигон…

Вспомнив о Полигоне, Поррумоварруи ускорил шаг. Почти ворвался в приемную, но вопрос, готовый сорваться с толстых губ, умер на полпути. Нолу была не одна. На жестком стуле для посетителей, поджав косолапые ноги, сидел не слишком складный, деревенский по виду парень в сером костюме, обтягивающем его мускулистые плечи. Парень во все глаза пялился на секретаршу, а та цвела, будто роза в осеннем саду, и тараторила без умолку. Несла какую-то сентиментальную чушь. Заметив профессора, Нолу испуганно смолкла. Парень оглянулся, вскочил, опрокинув стул, уставился на темнокожего горца в золотых очках на широком мясистом носу.

— Это наш новенький, шеф, — пролепетала секретарша. — Прошу любить и жаловать. Птицелов… — Нолу неожиданно прыснула. — Сын Сома… Сотрудник сектора «Оперативного реагирования».

Вот тебе и высокородный!

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Зовут меня Поррумоварруи. Но ты можешь обращаться ко мне «господин профессор», — сказал начальник Отдела «М» Птицелову.

— Я понял вас, господин профессор.

Птицелов пристроился на краю кресла для посетителей и впился до белых ногтей в жесткие подлокотники. Напротив него восседал Поррумоварруи. Птицелов ощущал, что этот немолодой мужчина за столом, заваленным бумагами, — действительно большой человек. И не потому, что носит мундир государственного советника первого ранга. Словно печать власти горела на чересчур смуглом челе; словно дикое, но укрощенное пламя дремало, свернутое петлями, внутри тучного тела.

— Давайте поговорим начистоту, Птицелов… — профессор позволил себе благодушный тон; он увидел в округленных глазах молодого сотрудника почтительный трепет. — Я родился в горской деревне. Вы родились в деревне мутантов. А теперь мы оба носим костюмы. Мир меняется, люди меняются. Так и в вашем появлении у нас нет ничего противоестественного.

— Да, господин профессор.

Поррумоварруи прищурился.

— Васку сделал вас слишком сговорчивым. Мне это не очень-то по душе… — он щелкнул клавишей на селекторе. — Нолу! Два чая, рыбка!.. У оперативного сектора, — продолжил профессор, — свои методы. Я не собираюсь оправдывать или осуждать действия Оллу Фешта и его подчиненных. Их работа почти всегда приносит результат. И только последнее имеет значение для безопасности граждан Свободного Отечества. Что касается ваших личных интересов, то здесь вы должны быть совершенно спокойны — вам с нами по пути. Вы верите мне?

— Да… — Птицелов на миг замялся. — Вы говорите правду.

— Как вам Столица? Вы уже устроились?

Птицелов вымученно улыбнулся.

Столица…

Когда они с Васку вышли из железнодорожного вагона, была уже ночь. Фосфоресцирующее свечение неба — очень яркое и очень верное в долине Голубой Змеи и южных джунглях — здесь оказалось тусклым, задавленным рассеянными лучами, льющимися из окон, фонарей и газосветных трубок реклам, как душат джунгли любую нежную поросль. А еще было много дыма — клубы черного угара висели над асфальтом, превращая людей в невидимок, стоило тем отдалиться друг от друга на несколько шагов…

Потом долго ехали на двухэтажном автобусе. Сквозь окна город было не рассмотреть; в грязных стеклах отражались лица пассажиров. Все казались до крайности раздраженными, и когда Птицелов, который доселе не знал, что такое давка в общественном транспорте, наступил кому-то на ногу, их с Васку вытолкнула на улицу разъяренная и скорая на расправу толпа…

— Мне выделили комнату, — сказал Птицелов. — В общежитии при ДСИ… — он вдруг улыбнулся и добавил: — Таких здоровенных тараканов, как там, я видел только в южных джунглях.

Поррумоварруи усмехнулся.

— Да, эти в ДСИ вечно что-то химичат… — невпопад бросил он.

В кабинет вошла Нолу. Поставила перед профессором и Птицеловом по дымящейся чашке, кивнула в ответ на «спасибо» и удалилась.

— Вот! — Поррумоварруи мелькнул белой ладонью, схватил чашку. — Теперь давайте о деле. — Он подул на чай, вытянув толстые губы трубочкой. — Поскольку мы никуда не торопимся, я начну издалека…

Птицелов пригубил чай и сразу же обжег язык. Поспешно отставил чашку — до лучшего часа.

— Я происхожу из племени Шиуоалау, — Поррумоварруи не произнес, а скорее пропел название племени. — Испокон веков мы жили на высокогорьях и наблюдали за небом над Миром. Поверьте, молодой человек, мы были дикарями, язычниками, огнепоклонниками, но о природе Мира наши жрецы знали гораздо больше, чем ученые царств, что позднее сплотились в Первую Империю. Небо в те далекие времена не пылало привычным вам и мне Светом, а имело особую прозрачность. В темное время суток было видно перемещение ночных светил — бледных и мелких, а днем — великое путешествие с востока на запад Ослепительного Диска. Когда жрецы моего народа накопили достаточно данных, родилась особая наука — наука о движении, строении и развитии ночных и дневных светил. Все мало-мальски значительные события документировались — наносились резчиками на гранитные стелы, их до сих пор можно увидеть в заброшенных городищах, если подняться на хребет Большого Седла. Потом произошло нечто непоправимое… — Поррумоварруи нахмурился, потер переносицу. — Резчики сделали следующую запись… — он процитировал по памяти: — «Ввело духов света в гнев, что мудрейшие из мудрых Народа безнаказанно взирают на деяния их. Пришли из великой черноты осколки миров, лежащих в запределье, и зажгли небеса над Миром, дабы никто ничего не мог разглядеть сквозь завесу эту»…

Птицелов слушал внимательно. Новые сведения он тут же соотносил с теми, что успел накопить с момента появления первой в его жизни «железной птицы».

— Жрецы Шиуоалау были уверены, что люди живут не внутри Мирового Пузыря, так называемого Флокена, а на поверхности Мировой Сферы. Вот, полюбуйтесь-ка… — профессор выдвинул один из ящиков стола, вынул из него и положил на раскрытую заккурапию забавную штуковину: сверкающий шар, обвитый змеем, который закусил свой хвост. Темный палец с бледно-розовым ногтем толкнул змея, и тот заскользил вокруг сферы, то опускаясь, то поднимаясь. — Шар — это Мир, змей — это Слепящий Диск, источник Мирового Света. Наклон шара по отношению к голове змея обуславливает смену времен года. Кто только небеса зажглись, истинная природа Мира оказалась скрыта от людей. До недавнего времени скрыта…

— Это золото? — спросил Птицелов.

Поррумоварруи поджал губы с некоторым разочарованием.

— Золото, — он бросил «штуковину» обратно в ящик. — Вы понимаете, о чем я веду речь, Птицелов?

— Да, господин профессор. Только я читал несколько книжек… Они, правда, были не новыми… В гарнизонной библиотеке читал, да… будто теория Мирового Пузыря единственно верная, а прочее — ересь от невежества и слепоты людской.

— Первая Империя паровым катком прошлась по цивилизации горских племен. Знания, накопленные жрецами за тысячелетия наблюдений, были осмеяны и оплеваны людьми, которые по сути являлись долинными варварами… — Поррумоварруи хмыкнул. — В дальнейшем горцы ассимилировались и забыли о том, что когда-то знали. Впрочем, не все.

Птицелов кивнул, осторожно взял свою чашку. Чай уже можно было пить не обжигаясь.

— Между прочим, история эта получила продолжение в наши дни, — сказал профессор, — и я принимал в ней непосредственное участие. В предпоследний год правления Неизвестных Отцов одна из сверхсекретных программ Департамента специальных исследований дала совершенно неожиданный результат. На юго-восточном побережье была построена первая радиопеленгаторная станция широкого диапазона, ее намеревались использовать для заблаговременного обнаружения флотов Островной Империи. Откуда должны были появиться корабли врага, исходя из теории Мирового Пузыря? Конечно же, сверху! Поэтому антенны направили в небо, и что ты думаешь?.. — Поррумоварруи вынул из заккурапии пожелтевший от времени лист и принялся читать: — «На длине волны четырнадцать метров обнаружен источник постоянного радиоизлучения неизвестного происхождения. Мощность радиоизлучения усиливается и ослабевает с периодом полные сутки». — Начальник Отдела «М» отложил лист в сторону. — В ДСИ сумели очертить форму источника радиошумов, обработали ее, нанесли на карту и получили один в один — Серебряную Дорогу жрецов Шиуоалау. Вот, посмотрите…

Поррумоварруи протянул Птицелову лист, на котором были изображены какие-то наползающие друг на друга кляксы. А профессор уже вкладывал в руки своего нового сотрудника качественную фотограмму древнего барельефа.

Небольшое сходство между кляксами на современном изображении и фотограммой работы древних резчиков имелось. Вот только не мог Птицелов пока сложить два и два. Не понимал: каким образом их сложить?

— Вот так жители Мира заново открыли свое небо… Улавливаете важность этого события, Птицелов? Мы заглянули за светящуюся завесу, установленную над нами неизвестно кем и неизвестно для чего. И увидели за ней не твердую поверхность противоположной стороны Флокена, а бесконечную пустыню. И в этой пустыне — миллиарды далеких объектов, из которых состоит Серебряная Дорога. А потом мы сумели расслышать неумолчный говор дневного светила Мира — Ослепительного Диска…

Профессор помолчал и добавил к сказанному:

— Я участвовал в проекте в качестве эксперта по культуре горских племен. Помогал собрать воедино разрозненные фрагменты. Сопоставлял координаты источников помех с небесными картами Шиуоалау. Естественно, Отцы все держали в секрете. И Комитет Спасения Отечества не спешит распространяться на эту тему. Людям хватает инфляции, пустых полок в магазинах и изматывающего ожидания неизбежной войны с Островной Империей. Каково им будет узнать, что вдобавок ко всем бедам они еще и живут в Массаракше? А какие впечатления у вас самого? Головка не кружится?

— Нет, — ответил Птицелов. — Я чего-то такого ожидал. Ну я, правда, не догадывался, что это можно как-то… ну… обосновать.

— Обосновать можно. И это уже сделано. Едва древняя космогоническая доктрина оказалась реабилитированной, возник вопрос: как же жить дальше? — Поррумоварруи положил ладонь на грудь. — Каково место Мира в бесконечной цепи иных миров? Чего нам ждать из-за завесы? Каких угроз или, наоборот, благ? Вот тогда и появилась идея создать организацию, которая занималась бы изучением якобы несуществующего М-мира.

— Мира, вывернутого наизнанку? — переспросил Птицелов.

— Да, — профессор кивнул. — Кроме решения вопросов чисто теоретического характера, мы ищем и опрашиваем свидетелей появления иномирян, собираем артефакты, которые имеют иномировое происхождение.

Птицелов встрепенулся.

— Та штуковина из Голубой Змеи… Ну… с щупальцами которая?.. Она у вас, да?

— У нас, — подтвердил профессор. — Господин Мусарош и поныне глубоко признателен вам за работу. Он, кстати, горячо рекомендовал вас и даже готов был предложить вам должность командира поисковой группы. Вот только Оллу Фешт опередил господина Мусароша, забрал вас в сектор «Оперативного реагирования». Господин Фешт вообще очень быстр и решителен.

Поррумоварруи на миг задумался, стоит ли Птицелову рассказывать что-то еще. Поглядел на пучеглазого божка и решился:

— Фешта перевели в Отдел «М» из контрразведки, после того как он начал «копать» под начальника ДСИ — самого Странника! А ведь докопался бы! Если за Странником и водились какие-то прегрешения, Фешту все стало бы известно. Вообще Фешт настолько хорош, что я его побаиваюсь, — признался профессор. — Если ему взбредет в голову, что я — иномирянин… Даже не знаю, чем смогу доказать обратное!

Птицелов и профессор улыбнулись друг другу. Птицелов — несколько растерянно, а Поррумоварруи — с легкой грустью. Смуглый горец, обремененный ученой степенью, задумался о чем-то своем.

— Господин профессор! Иномиряне… очень похожи на нас, да? — Птицелову было трудно составить правильный вопрос, но он старался изо всех сил.

— Грязевики действительно внешне неотличимы от жителей Мира, — пояснил Поррумоварруи. — Но грязевики — одна из рас иномирян. Да, они хитрые, изворотливые, однако не самые могущественные из незваных гостей. Мы, кстати, в состоянии отличить грязевика от обычного человека. Но для этого необходимо будет задействовать лабораторию. Ах, вот еще! — профессор сложил пальцы щепотью и прикоснулся ко лбу. — Запамятовал! Вам нужно будет сдать кровь на анализы.

Птицелов напрягся. Он словно наяву услышал вкрадчивый голос Облома. «Не подписывай… Не соглашайся… Не те времена…» — шептал друг-дэк.

— Нет. Мы не проводим над мутантами медицинских экспериментов, — сказал Поррумоварруи, разглядев на лице молодого сотрудника тревогу. — Вы мне верите?

— Да, господин профессор, — признал Птицелов. — Верю.

— Вот и прекрасно. — Профессор хлопнул ладонями по подлокотникам кресла, поднялся. — Зайдите в лабораторию на минус-первом этаже прямо сейчас. Я же надеюсь, что эта беседа пойдет вам на пользу, ибо, по моему глубокому убеждению, агент должен быть осведомлен. В нашем деле действовать вслепую опасно.

— Спасибо, господин профессор, — Птицелов замялся, а потом все-таки прибавил: — Вы на многое открыли мне глаза.

— Ступайте же, молодой человек! Желаю вам поскорее найти общий язык с остальными сотрудниками Отдела и плодотворно поработать!

…Как только Птицелов закрыл за собой дверь, начальник Отдела «М» включил селектор.

— Нолу, и какое впечатление произвел на тебя этот мутант?.. Ага, и на меня тоже… недурственное… Дай мне, будь добра, лабораторию.

В динамике селектора прозвучали первые ноты государственного гимна, потом на связь вышел заведующий лабораторией.

— Сейчас к вам спустится человек… — предупредил Поррумоварруи. — Да, это я его направил. Возьмете у него кровь и проведите тест… да, на принадлежность к Миру сему грешному. И еще… Нет, не все… Ряд династических тестов… Широкие сословия, принадлежность к основным родам, да… Я знаю, что долго… Времени у вас столько, сколько потребуется, ибо вопрос не принципиальный, просто вдохновение нашло… Выполняйте, друг мой… Да-да, это приказ!

— Для меня массаракш — слово ругательное… И всех… кого принесло оттуда, я по умолчанию считаю врагами… ох… Отечества, — пропыхтел Оллу Фешт, выжимая штангу из положения лежа; рядом стоял молчаливый Васку Саад и подстраховывал шефа, придерживая гриф штанги одной рукой. — Некоторые в нашем… уф… Отделе полагают, будто грязевики лучше прочих иномирян и якобы нам… помогают. А я хочу спросить… Чего они, массаракш, сюда налетели? Кто их сюда звал?.. Уф! А если и налетели, почему скрываются? Почему не вышли на контакт с официальными властями?.. Уф! Ладно, Отцы их не устраивали… Но если они до сих пор в тени… значит, Комитет Спасения Свободного Отечества им тоже не подходит… Следовательно, грязевики продолжают выжидать, пока в стране снова не произойдет смена власти… Уф-уф! Придерживай, массаракш!..

Васку подхватил штангу и опустил гриф в крепления.

Фешт сел.

— А может, они втайне помогают мятежникам или хонтийской сволочи готовить новый государственный переворот, — сказал он, потирая бицепсы. — Если так, то моя прямая обязанность, как офицера безопасности, — найти и пресечь! Пресечь и покарать!

Васку подал шефу запотевшую бутылку минеральной воды и вафельное полотенце. Фешт сделал несколько крупных глотков, смахнул пот с лица и шеи.

— Я видел твои ментограммы, сынок, — Фешт указал на Птицелова горлышком бутылки. — В горячих делах ты побывал, в настоящих делах, скажу тебе! И в штаны не наложил. Побольше бы таких! — Он встал, отбросил полотенце, а Васку уже поднес ему свежую сорочку; Фешт сунул руки в рукава, принялся торопливо застегиваться. — Я когда увидел это ууу… массаракш-страшилище с секирой… Ну, думаю, парню в его жизни досталось. Но ничего, сынок, мы тут все — единомышленники. Хочешь выяснить, что с твоей девчонкой стало? Хочешь поквитаться с нелюдями? И мы того же хотим…

— Я хочу знать, что будет с Малвой и моим ребенком.

— Массаракш… — бросил Фешт, заправляясь. — Ничего с ними не будет, если язык распускать не станешь. Ты же должен понимать, сынок, с какой дрянью нам приходится иметь дело! Нам необходима ну хоть какая-то страховка! Мы ведь тебя — ты, браток, не обижайся! — на помойке нашли. Мы ведь тебя пока совсем не знаем! Самому тошно, что так приходится поступать с хорошим парнем, честное слово!

Васку подал Фешту сигарету. Шеф взял ее губами, а Васку сейчас же щелкнул зажигалкой.

— Ты тоже хорошенько подумай, — продолжил Фешт. — Читал я досье на эту Малву. Шалава та еще. Не знаю, какая она для тебя, а ты для нее — пятисотый. Или тысячный. Нужно ли тебе такое счастье да с приплодом в подоле? Сделаем, если нужно… А если нет, так в Столице самку найдешь. Из ДСИ, например. Там знаешь, какие головастые? И страстные? Не знаешь… Так узнаешь — правда, Васку?

— Правда, шеф, — Васку Саад растянул сухие губы.

Птицелов повесил нос. Ему стало дурно от полуправды, в потоке которой его настойчиво топил новый начальник.

— А ты не развешивай нюни! — Фешт подошел к Птицелову и крепко встряхнул его за плечи. — Много веков мы верили, будто живем и не тужим внутри Мирового Пузыря, защищенные бесконечностью тверди со всех сторон. А теперь что? Оказывается, мы цепляемся за поверхность шара, несущегося в пустоте под перекрестным огнем массаракша! Вот где в пору взгрустнуть, сынок. А ты… Из-за бабы, которая тебя на кашу и чистые трусы променяла… Но не раскисай, братка! Глядишь, вернем твою птичку — Лию твою ненаглядную, ради которой ты на чудовище иномирян с ржавым тесаком пошел!

«Внимание! Говорит Штаб гражданской обороны Столицы! Радиационная опасность! Радиационная опасность!»

Буфет на цокольном этаже Отдела «М» опустел в два счета. Птицелов торопливо выскреб остатки жира со дна тарелки, залпом выпил стакан кислого молока и вышел в коридор последним. Из железного шкафчика-пенала с личными вещами вынул респиратор, повесил его на шею. Потом нашел на полке небольшую коробочку с индивидуальными средствами медицинской защиты, сунул в карман. Снял с крючка брезентовую куртку, с крупными буквами «ДСИ» на спине.

А толпа уже текла вниз по бесконечной лестнице, через подземные этажи Отдела «М», в карстовую полость, где было оборудовано бомбоубежище. Птицелов увидел на лестничной клетке широкую спину профессора Поррумоварруи. Главу Отдела, как обычно, сопровождала Нолу-рыбонька с двумя заккурапиями под мышками. За Оллу Фештом спешил Васку: в одной руке противогаз шефа, в другой — блок сигарет. Птицелов тоже позаботился о запасах — прихватил из своего ящика армейскую флягу с водой и то, что он купил сегодня в магазине: буханку черного хлеба да пару банок овощной икры с просроченным сроком годности. Хлеб и икру он планировал съесть на ужин, иного в магазине возле общежития купить было нельзя. Но кто знает, сколько времени им придется просидеть в бомбоубежище? Не пропадать же добру! Хорошо, если все минует… А если взаправду хонтийцы или имперцы врезали по Столице и ракеты уже на подлете?

«Внимание! Радиационная опасность! Радиационная опасность!» — звучало из каждого динамика, а динамиков было много.

Птицелов спускался в числе последних, за его спиной с лязгом захлопывались тяжеленные стальные створки, на каждой из которых был изображен гриб-мутант и человеческий череп.

…Простая побелка на стенах, яркие лампы без абажуров. Гул системы очистки воздуха, шелест лопастей. Просторное помещение: в центре — скамьи рядами, как на вокзале, вдоль стен — двухъярусные нары, как в бараке дэков.

На скамьях сидели типичные пролетарии в потертой одежде, чиновники в строгих мундирах, врачи в накидках из черного материала, сотрудники лабораторий в накидках из темно-синего. Птицелов на миг опешил: собранные вместе, эти люди нисколько не походили на работников одного ведомства. Тем не менее они переговаривались друг с другом, как старые знакомцы, и поглядывали в сторону динамиков системы оповещения, ожидая услышать нечто большее, чем просто записанный на магнитную ленту голос.

Оллу Фешт громко разговаривал по настенному телефону. Рядом на нарах сидели Васку, начальник сектора «Грязевики» Клаат и шеф технологов Мусарош.

— Направление, я вас спрашиваю!.. — орал Фешт в трубку. — Это достоверно установлено?..

Клаат смерил Птицелова взглядом, хлопнул ладонью по нарам.

— С-садись с-с-с нами… Эх… Хотел из-з тебя т-та-акого к-контактера с-сделать…

— Контактера? — переспросил Птицелов, присаживаясь.

— Г-грязевиков л-ловить з-за й-й-й… — Клаат округлил глаза.

— Яйца, — подсказал Васку и добавил: — А мы его и так на грязевиков натаскиваем.

— И к-как ус-спехи?

— С занятий уходит битый, но счастливый. — Васку пожал плечами. — И чем больше его мутузишь, тем он счастливее. Одним словом, выродок.

— Да-а, — поддакнул неизвестно кому Мусарош. — Контактер должен быть с кулаками.

Фешт наконец перестал орать и повесил трубку. Сел рядом с Васку и объявил:

— С юга радиоактивное облако принесло. Может, мимо пройдет. А может, массаракш, прямо через Центр. Надо ждать, в общем. Наружу нос лучше не высовывать.

Шеф технологов сверкнул стеклышком дедовского пенсне.

— Радиоактивные осадки… — процедил он презрительно. — Разруха… Потерянное поколение мутантов… Вот что происходит, если в кризис-зону идет не профессионал, а питекантроп.

— Питекантроп как раз умело воспользовался ядерной дубиной, — высказался Васку. — Использовал ее на полную катушку.

Мусарош вздохнул.

— Вот именно что на полную.

— Был я на прошлой неделе в охотничьем поселке на плато Горячего Снега, — сказал, зевая, Фешт. — Мутантусов, братцы, там развелось! И сплошь — дикие. Из избы без ружья не выйдешь — из-за каждого угла выпрыгивают. Норовят зубами хватануть за горло да на перевал утащить. Голодно паскудам, видимо, живется. Укусы их, кстати, заживают отвратительно. Рана гниет, заразы в ней полно, без уколов не обойдешься. А я докторов с иголками на дух не переношу!

— Отку-ку-ку-да они только б-берутся?.. — Клаат развел руками. — Д-двадцать л-лет прош-шло п-после войны! А их у-уже, ка-как мух над по… по… по…

— Покойником, — подсказал Васку. — А в долине Голубой Змеи — еще больше.

— Неотвратимое влияние кризис-зон на биологию Мира, — проговорил менторским тоном Мусарош. — Никуда нам от этого, господа, не деться.

— Ну вы тоже скажете, Гонзу! — возразил Фешт. — О кризис-зонах знали еще до Первой Империи, а мутантусы расплодились в наше время. И только нам отвечать за это перед потомками!

— У-у-у них со-социальная с-структура своя, н-натуральное пр-производство и об-обмен. С-скажи, Пти-ицелов?

— Ага, — подтвердил Птицелов. — Живем мы общинами. Кто-то — главный, кто-то — не пришей упырю хвост… Фермеры скот выращивают. Но на него смотреть противно, а уж есть… Я, например, не ел. Я на охоту ходил. И помидорную ягоду выращивал.

— Влияние кризис-зон, — повторил Мусарош. — С одной стороны… А с другой — революционное внедрение атомной энергетики во все сферы. И, как следствие, каждый год — аварии, выбросы в атмосферу. Мы, господа, слили чужое и свое в один котел и водрузили его на огонь. А теперь снимаем пенку.

— Господа, вы желаете овощной икры? — спросил Птицелов, чтобы хоть как-то поучаствовать в беседе шефов.

— А давай сюда! — Фешт взял одну банку. Осмотрел выцветшую этикетку, проверил дату изготовления на крышке. — Клаат, вы желаете отведать просроченной овощной икры?

— Н-нет! — ответил Клаат. — Ч-чур меня! Б-ботулизм!

— Экий вы привередливый, Клаат, — Фешт вернул банку Птицелову. — Ваш хонтийский акцент вызывает у меня непроизвольное желание выхватить «герцог» и начать палить во все стороны. Ботулизм вы знаете, а голод — не знаете!

— А я думаю, — продолжал о своем Мусарош, — что вокруг каждой зоны колючку нужно было натянуть и гвардейцев поставить! Чтобы ни одна прямоходящая обезьяна внутрь ограждения не пробралась. А если бы пробралась, то чтобы там и осталась! Никто бы не узнал, что это такое — ядерная дубина! И тракторы наши прекрасно бы работали на бензиновых движках. И грязевики не слетелись бы сюда, как стервятники на падаль.

— Но, господин Мусарош! — подал голос Птицелов. — Разве недостаточно было расправ… в прошлом?

— О как! — отозвался Васку. — Мутант решил подбросить нам идеологическую свинью!

— П-ти-ицелов н-не знает, — сказал Клаат, — о ва-важности к-кризис-з-з-з…

— Зон, — подсказал Васку. — Господин Мусарош, вы еще не проводили с мутантом занятий?

Мусарош качнул головой и привычным жестом поймал соскользнувшее пенсне.

— Не имел такой возможности, господа.

— Н-ну ч-что М-м-м…

— Массаракш, — подсказал Васку.

— Нет! — отмахнулся Клаат. Зажмурился и проговорил: — М-м-у-у-сарош. О-о-откроем Пти… Пти… — он снова закрыл глаза, — Птицелову г-государственную т-тайну?

— Да какая это тайна? — махнул рукой Оллу Фешт. — Государственная тайна — то, что Странник — иномирянин. А о кризис-зонах слышали все мало-мальски грамотные люди.

Мусарош опустил голову.

— То, что Странник — иномирянин, это не государственная тайна, а чья-то паранойя.

Фешт принял вызов. Улыбнулся, ответив на сверкание пенсне блеском превосходных зубов:

— А много ли вам приходилось иметь дело с государственными тайнами, умник?

— Умника на башне подвесили, — парировал Мусарош. — Каждый объект, с которым работает мой отдел, есть государственная тайна в чистейшем виде.

— Гонзу, вы преувеличиваете, — Фешт погрозил коллеге пальцем. — Долгие годы свалочники, минуя кордоны, пробирались в кризис-зоны и выносили оттуда всякие побрякушки. Каждый второй делец на черном рынке имел дело с той же концентрацией государственных тайн, что и вы.

— Вот-вот, разошлись побрякушки по Миру, — сказал Мусарош, — и закончилось это попустительство ядерным ударом по Курорту. Я же говорю, питекантропы. — Он повернулся к Птицелову. — Дело в том, что с бытующими по сей день представлениями о природе Мира мы не могли изобрести ядерное оружие. Распад ядра невозможно даже представить, не имея массаракш-модели атома. Но откуда бы она взялась, когда все полагали, что живут внутри Флокена?

— Ну да, — Фешт усмехнулся. — Калу-Мошенник первым из Неизвестных Отцов додумался использовать артефакты из кризис-зон для нужд народа. Это его заслуга, что ментоскопировать стали везде и всех. Даже в захолустьях Приграничья. А потом он придумал «Волшебное путешествие». Блистательную карьеру, доложу вам, братцы, сделал. Только жадность доходягу погубила, — вдруг по-дэковски выразился он. — Вздумал продать технологию пандейцам, еле-еле ноги от контрразведки унес.

— Т-теперь д-дэк, — заметил Клаат. — К-кто бы мог п-поду-умать, г-господа.

Черты желчного лица Васку обострились пуще обычного.

— Отдал концы Калу-Мошенник, господа.

Птицелов подпрыгнул и ударился головой о верхние нары.

— К-как? К-когда? — проговорил он, заикаясь, почти как шеф грязевиков.

Васку с любопытством поглядел на Птицелова, потом рассказал:

— Мезокрыл его подсек на расчистке. Три дня пролежал Калу в лагерном госпитале. В клинику Курорта его решили не перевозить. Зачем гонять вертолет ради какого-то дэка?

— Само собой, само собой… — Мусарош с задумчивым видом почесал подмышку.

— Вот и конец Калу-Мошеннику, — Оллу Фешт щелкнул пальцами, Васку сейчас же подал ему портсигар. — От судьбы долго не побегаешь.

А Птицелов, не говоря ни слова, встал и ушел в противоположную часть бомбоубежища. Он понимал, что рискует навлечь на себя гнев начальства. Причем шефов всех трех основных секторов сразу. Но он не мог больше оставаться вместе с ними. Какая, массаракш, карьера?..

У него друг погиб! А они — «от судьбы не побегаешь»…

Птицелов сел на свободные нары, обхватил голову руками.

Уставился красными сухими глазами на разношерстную толпу сотрудников Отдела «М». И сидел так час или даже дольше. Сидел до тех пор, пока вновь не ожили динамики системы оповещения:

«Внимание! Говорит Штаб гражданской обороны Столицы! Отбой тревоги! Внимание! Отбой тревоги!»

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

От общежития на территории Департамента специальных исследований до скромного трехэтажного, если не считать подземных уровней, здания Отдела «Массаракш» рукой подать, и Птицелову не часто приходилось пользоваться транспортом. Тем более что персонального средства передвижения ему не полагалось. Да и вообще из-за проблем с финансированием таковые могли себе позволить лишь глава Отдела, да начальники секторов. Поррумоварруи разъезжал на черном лимузине модели «С-16», который сам же профессор без всякой почтительности именовал «имперским хламом». У Фешта был прекрасный пандейский двухколесный «Зартак» — нечто среднее между мотоциклом и автомобилем. Остальные довольствовались кто мотоциклами, а кто и велосипедами. У Птицелова не было даже велосипеда, но он не слишком жалел об этом. Если приходилось выбираться в город, ходил пешком или втискивался в общественный транспорт. Иногда подбрасывало начальство.

Столица не то чтобы нравилась Птицелову, но притягивала его. Своей многолюдностью, разнообразием строений. Он никак не мог привыкнуть, что такой большой город и не в руинах. Ни грязь переулков, ни толчея на тротуарах, ни вечный смог над крышами, ни промозглая сырость не смущали мутанта. К грязи ему не привыкать, а толчея — ничто по сравнению с теснотой делинквентского барака. Да и смог пополам с дождем — сущие пустяки, если вспомнить дрожание радиоактивного воздуха над Стеклянной Плешью или безжалостный зной мангровых джунглей в устье Голубой Змеи.

Было в Столице и много такого, что поразило воображение Птицелова, повидавшего всякое. Прежде всего — библиотеки, музеи, театры и кинема. Красивые, просторные, чистые здания. А главное — они ничем не напоминали помойки, с которыми мутант привык ассоциировать эти заведения. В библиотеках книги не лежали плесневелыми грудами, и рылись в них не крысы, а люди — опрятные, тихие, вежливые. В музеях хранилось прошлое, и оно тоже было аккуратно расставлено по полкам и витринам, а не разворочено ядерным взрывом, как за Голубой Змеей. В театрах пели или разыгрывали эпизоды вымышленной жизни — пели люди, а не ветер, несущий радиоактивную пыль; лицедействовали настоящие актеры, а не полусумасшедшие выродки. В кинеме кривлялись на экране, а не на сцене, как в театре. Птицелов не особенно понимал разницу между этими двумя способами развлечь праздную публику, но в кинему заходил реже. Его смущали таблички «Не для мутантов». И хотя никто не заставлял его на входе снимать ботинок, каждый раз Птицелов чувствовал неловкость, вплоть до поджимания всех двенадцати пальцев.

Нет, в театрах таких табличек не вешали, да и в музеях с библиотеками — тоже. В отличие от кинемы эти заведения были государственными. А государственная власть в лице Комитета Спасения Отечества запрещала генофобию. Повсюду в общественных зданиях были развешаны красочные плакаты с изображением розовощекого здоровяка, обнимающего за плечи хилого уродца с искривленной от счастья физиономией. Однако подпись под этим изображением вгоняла Птицелова в хандру:

Впрочем, кроме него, мало кто обращал на эти плакаты внимание. А на мутантов обращали. И не всегда — доброжелательное. Ведь, как известно, бьют не по плакату, а по морде. Несколько раз Птицелову приходилось заступаться за собратьев. Силы ему было не занимать — спасибо раскорчевке. А искусству уличной драки его обучал Васку, который на добровольных началах был инструктором по рукопашному бою. У него тренировались все сотрудники сектора, да и сам Оллу Фешт не брезговал. Васку Саад дрался здорово. Птицелов сумел оценить это в день приезда в Столицу, когда толпа каких-то угрюмых мужиков, воняющих потом, перегаром и солидолом, выпихнула из двухэтажного автобуса двух «интеллихентов». К несчастью для мужиков, «интеллихентами» оказались Васку с Птицеловом. Мутант успел засандалить промеж глаз двум или трем самым нетерпеливым, когда в центре жаждущей учинить расправу толпы будто бомба рванула. В один миг Васку сделался похожим на многорукую обезьяну из кризис-зоны, только этой «обезьяне» бумеранги были без надобности. Васку и без бумерангов гвоздил так, что черепа трещали да брызгала фонтаном юшка. Не прошло и нескольких секунд, как драка кончилась. Оказалось, что у агента Васку Саада не шесть и не четыре, а всего две руки, что дышит он ровно, словно до этого нюхал цветочки, а не дрался с целой толпой, и что на нем ни единой царапинки — даже кожа на костяшках пальцев не содрана.

Васку подмигнул остолбеневшему Птицелову и сказал:

— Видал, выродок?

— Научишь?! — выдохнул Птицелов.

Васку покачал головой.

— Этому не научишь, — проговорил он. — Я тебя другому научу, желторотик. Менее эффектному, но не менее эффективному.

— Спасибо! — откликнулся Птицелов. — Буду рад!

— Посмотрим, — сказал Васку, глядя на мутанта как-то по-новому. — Посмотрим, будешь ли ты рад, потому что придется попотеть…

И Птицелов потел. А куда деваться?! Инструктором Саад был безжалостным. Часто после тренировки Птицелов пластом валялся на общежитской койке, а ведь надо было идти еще на занятия по ориентированию, парадоксальной баллистике, спецметодам ведения слежки, допроса, вербовки и прочим премудростям разведывательной и контрразведывательной службы. Не говоря уже о математике, правописании, основах мирографии и иностранных языках. Да ладно бы только иностранных. Сам профессор Поррумоварруи преподавал новоиспеченным сотрудникам Отдела «М» язык грязевиков. Это вам не пандейский с хонтийским и даже не наречие Архипелага — это такая абракадабра, что язык сломишь и мозги вывихнешь. Птицелов зубрил как мог. Даже на занятиях по разминированию и на стрельбище повторял про себя, будто птица-балаболка: «Ках назваецца вашша… Сколико агенттоо вашшй разведдке… Ках ползовацца этоой тегхникои…».

Словарь языка грязевиков — книжица довольно тонкая. Попробуй выкачать из иномирянина сколько-нибудь ценную информацию, пользуясь столь ограниченным словарным запасом? Тем более — из матерого разведчика. На это никто и не рассчитывал. Рядовых агентов обучали наречию грязевиков на тот счастливый случай, если удастся захватить, к примеру, пилота корабля, не знающего ни одного из трех официальных языков Свободного Отечества. Правда, ни пилота-грязевика, ни самого корабля никто, кроме Птицелова, в Отделе «М» в глаза не видел. Вернее, пилота-то как раз видели. Мак Сим был человеком не просто известным в стране, а донельзя популярным. Как же! Избавитель от ненавистного ига Неизвестных Отцов! Истребитель зловещего Центра! Фотографии Мака Сима постоянно мелькали в телепередачах. Старые фотографии, сделанные еще во время суда над выродками-террористами. Режиссер Тээд Боон сконструировал завлекательную кинему, где чего только не было: и побег из лагеря, и схватка с белой субмариной, и битва с хонтийскими танками, и подрыв Центра. В главной роли снялся сам Васку Штеф, который был похож на настоящего Мака Сима не более, чем армейский сапог на женскую туфельку.

Само собой, принадлежность «героя революции» к иномирному племени грязевиков была строжайшей государственной тайной. Мак Сим перестал появляться в ДСИ сразу после уничтожения Центра, но оперативному сектору было известно, что Мир он не покинул. Время от времени полевые агенты присылали донесения из разных краев, где были замечены следы «героя». И как раз сегодня в секторе раздался телефонный звонок — в Столицу доставлено очередное донесение. Курьер должен был передать пакет сотруднику Отдела «М», знающему специальный пароль, в пивной на стыке улиц Третьей Котельной и Второй Пригородной. Телефонам и рациям Оллу Фешт в таких случаях не доверял. Грязевикам ничего не стоило перехватить любую передачу или звонок. Сами же они пользовались какой-то дьявольской системой связи, не использующей электромагнитных волн. М-агенты вообще не узнали бы ни о каких передатчиках, если бы универсальный термоэмиссионный преобразователь, который грязевики применяли в качестве источника питания для своих устройств, не сбрасывал избыточную энергию в микроволновом диапазоне.

Забрать депешу Фешт поручил Птицелову. Узнав об этом, мутант вспотел похлеще, чем на тренировках у Саада. Первое настоящее задание! Пусть и пустяковое с виду. Вернее, это Птицелов думал, что пустяковое, пока Фешт не нагнал на него страху, грозя всевозможными карами за утрату сверхсекретного документа. Поэтому выходил Птицелов за ворота ДСИ с опаской. В погоню за Темным Лесорубом он пускался куда как с меньшим волнением. Да и в радиоактивные джунгли на раскорчевку ходил как нив чем не бывало. А сейчас на окраине Столицы и средь бела дня по пустынной правительственной трассе Птицелов вышагивал так, словно это была Стеклянная Плешь, по берегам которой сидели упыри, разинув редкозубые пасти. Массаракш! Не могли, что ли, дать велосипед? Или подбросить до города? Конспирация, будь она неладна!

Но вскоре Птицелов расслабился. Волнение улеглось, он даже принялся насвистывать «Славься Отечество наше свободное…». И когда гладкая, без единой щербинки, правительственная трасса пересекла столичную кольцевую дорогу, забитую несколькими рядами ревущих, извергающих струи вонючего выхлопа машин, Птицелов чувствовал себя как при обычной вылазке в город.

Он шагал по обочине уже несколько часов. Ноги гудели, хотелось пить, да и съеденный в столовой завтрак оставил о себе лишь воспоминания. Воздух окрест кольцевой дороги был такой, что затошнило даже ко всему привычного мутанта. Дождевая морось смешивалась с выхлопными газами, создавая ядовито-серый туман, сквозь который едва пробивались лучи фар. Птицелов брел, как сомнамбула, почти уже не помня, куда и зачем идет. Поэтому, когда за спиной взвизгнули тормоза, он и ухом не повел.

— Эй, парень! — окликнули его. — Садись, подвезу!

Птицелов оглянулся. Из «лягвы» — крохотной малолитражки болотного цвета с брезентовым верхом — почти по пояс высунулся водитель. Немолодой, даже лысина в морщинах, на груди поблескивают то ли значки, то ли медальки.

— Тебе куда? — спросил он, когда мутант подошел.

— На Вторую Пригородную.

— Повезло тебе, парень, — сказал старик. — Я почти в ту же сторону. Давай залезай…

Он отворил дверцу с левой стороны, и Птицелов кое-как втиснулся. Пассажирское креслице было жестким и неудобным, колени уткнулись в раму лобового окна, но выбирать не приходилось — не профессорский лимузин.

— Поехали!

Старик нажал на педаль, малолитражка затрещала, заперхала, затряслась, вклинилась в общий поток, и они «поехали».

Птицелов украдкой разглядывал старика. Рослый дедуля — как он только в эту самоходную жабу помещается?

На владельце «лягвы» был старый имперский френч с двумя переплетенными латунными змеями на лычках. На груди и в самом деле были медали, глухо побрякивающие при каждом рывке автомобильчика. В медалях Птицелов мало что смыслил, но немедленно проникся уважением к старику. Заслуженный дедуля. Видимо, бывший офицер императорской армии.

«Дедуля» тоже покосился на него. В серых глазах бывшего офицера затаилась мудрость пополам с застарелой усталостью.

— Мутант? — спросил он.

Птицелов опешил.

— Д-да, — выдавил он. — A-а… как вы догадались?

— Я полжизни провел среди мутантов, — ответил старик. — Правда, в большинстве своем они не такие красавцы, как ты… Несчастные порождения нашей безответственности, — продолжал он, помолчав с минуту. — Знаешь, парень, я почти уже не помню довоенного времени, хотя на память пожаловаться не могу… Я не помню лиц жены и детей. Не помню вкуса обыкновенной чистой воды, не говоря уже о более изысканных напитках. Не помню, как пели птицы в весенних лесах в пойме Голубой Змеи. Помню, что пели, а не скрипели и перхали, как сейчас, но не помню, какие у них были голоса… М-да… Многого не помню, зато до сих пор стоит у меня в ушах гром военных оркестров и выкрики оголтелых патриотов в день объявления войны… Ты даже представить себе не можешь, парень, как тогда все радовались! Выпячивали воинственно груди, размахивали кулаками, скандировали: «Смерть врагам!» А кому, спрашивается, смерть, если никто даже не знал, кто начал эту треклятую войну?! Бомбовозы, что нанесли первый атомный удар по Курорту, не имели опознавательных знаков и не вели радиопереговоров со своей базой. В эфире звучала лишь Вторая симфония Роода… Ты, разумеется, никогда не слышал этой музыки…

— Слышал, — буркнул Птицелов. — В театре…

Старый офицер изумленно поднял реденькие брови.

— Вот как, — проговорил он. — Прости, парень. Не знал я, что бывают настолько образованные мутанты. Ты, может быть, и читать-писать умеешь?

— Умею, — отрезал мутант. — Так что там с этой симфонией?

Старик хмыкнул, но продолжил:

— Симфонию передавала неизвестная радиостанция, которая находилась на самом Курорте. И бомбовозы выходили на цель, используя ее как радиомаяк… Запеленговать этот маяк успели, но…

Бывший офицер умолк, видимо заново переживая события почти четвертьвековой давности.

— Но было поздно?

— Да, — отозвался старик. — Первая бомба упала на площадь Тысячи Фонтанов — одну из самых красивых площадей в Мире. А может быть, самую красивую… За два года до войны мы с семьей провели на Курорте незабываемый отпуск… Там такие пляжи были, парень. Песок — золото с алмазами. А море… Я даже представить себе не могу, что там теперь творится…

— Джунгли там, — сказал Птицелов. — Мутанты звериные… В море лучше не купаться, сожрут. Или заразу подхватишь…

— Ого, — удивился владелец «лягвы». — Ты, я вижу, мутант бывалый. Как тебя зовут, парень?

— По паспорту? — поинтересовался бывалый мутант. — Или как папа с мамой называли?

— Как папа с мамой…

— Птицелов я, сын Сома.

— Будем знакомы! — Старик протянул ему широкую ладонь. — А меня…

— А вас называют принцем-герцогом! — выпалил Птицелов.

От неожиданности старый офицер едва не въехал в бампер ползущего впереди автобуса.

— Угадал, Птицелов, — пробурчал принц-герцог. — Вижу, ты всюду побывал… Как там сейчас, за Голубой Змеей?

— Как сейчас, не знаю, — отозвался мутант. — Я там давно не был. Но когда уходил, было плохо. Просо почти не родится. Упыри покою не дают. Детей рожают по-прежнему, но почти все они младенцами мрут…

— Как и всегда, — печально покивал лысиной старик. — А наши там как? Бошку, Хлебопек, Киту?.. Жива его Лия-то?

Птицелов нахмурился, сжался весь. Отвечать ему не хотелось.

— Чего молчишь?

— Лию украл Темный Лесоруб, — пробурчал он.

Принц-герцог вздохнул.

— Понятно… — сказал он. — Умерла, значит, девчонка… Бедняга Киту. Без дочки, наверное, совсем закис…

— Киту застрелился, — откликнулся Птицелов. — Не пережил пропажи дочки… Хлебопека упыри загрызли. А Бошку жив. Был, по крайней мере…

— А Колдун?

— Жив, думаю, — ответил мутант. — Что ему сделается?..

Помолчали. «Лягва» сползла с кольцевой на радиальное шоссе, где машин было меньше. Принц-герцог наддал. Машинёшка его завизжала, как резаная, но побежала прытче. Потянулись рабочие предместья — серые одинаковые пятиэтажки, бесконечные бетонные ограды заводов, пакгаузы, заросшая бурьяном узкоколейка. На железнодорожном переезде пришлось пережидать военный состав. Тянулись и тянулись из заводских ворот платформы, груженные боевой техникой. Техника была укрыта брезентом, но с одного танка брезент сполз, показав броню красно-бурого цвета.

— Возвращаться мне надо, брат Птицелов, — сказал принц-герцог. — Там мое место. А здесь я только время теряю. Правда, удалось достать кое-какие лекарства да из одежды кое-что… Приеду не с пустыми руками. А в общем зря полгода потерял. Никому не нужны в Столице дикие выродки. Тут своих проблем хватает… Да и чиновники… Смотрят на мои имперские медальки, как солдат на вошь, и бумажками от меня отгораживаются…

— Возвращайтесь, принц-герцог, — сказал Птицелов. — Ждут они вас. Думаю, им не столько лекарства и тряпки нужны, сколько вы сами…

— Мудро рассуждаешь, — похвалил его старик. — Непростой ты мутант, Птицелов. Далеко пойдешь…

— Угу, — буркнул Птицелов. — Остановите на углу, пожалуйста…

Принц-герцог сбросил скорость, аккуратно припарковался к тротуару.

— Прощай, Птицелов, — сказал принц-герцог. — Может, еще свидимся.

— Спасибо вам, принц-герцог, выручили, — отозвался мутант. — До свидания!

Они пожали друг другу руки, и Птицелов выбрался под дождь. Едва не упал — ноги затекли. Автомобильчик принца-герцога взвизгнул, выстрелил струей черного дыма и исчез за поворотом на Третью Котельную. Птицелов повертел головой, увидел вывеску «Пиво и рыба» и, нетвердо ступая, направился к ней.

Курьер выглядел как обычный завсегдатай пивных в рабочих предместьях. Худой, сутулый парень. Землистого цвета угреватое лицо. Черные полукружия под красными от хронического недосыпа глазами. Кожаная куртка вытерта на локтях — профессиональная отметина водителя-дальнобойщика. Был ли курьер на самом деле дальнобойщиком, Птицелов не знал. Да и не интересовало его это. Главное, что парень в шоферской куртке полностью соответствовал фотографии, которую Фешт показал Птицелову утром. И только этим отличался от других, точно таких же работяг, коротающих в пивной обеденный перерыв.

Птицелов взял со стойки кружку темного, выложил монету, в нерешительности потоптался, выискивая, где бы притулиться, и неспешно направился к столику курьера. Тот даже не удостоил его взглядом — сидел, выложив вытертые локти на изрезанную клеенку, и с тупой скукой глядел в замызганное окно.

— Можно? — поинтересовался мутант.

Курьер утвердительно буркнул. Птицелов опустился на скрипучую скамью, отхлебнул изрядный глоток и пробормотал:

— Массаракш… Опять теплое…

— Не нравится, не пей, — чуть помедлив, отозвался курьер.

Птицелов облегченно выдохнул. Отзыв соответствовал паролю. Теперь нужно было подождать, когда курьер уйдет, уронив на пол бумажник. Но парень в шоферской куртке не торопился. Пива у него в кружке было полно, и он медленно цедил почти черную горькую жидкость, после каждого глотка тщательно вытирая губы. Впрочем, Птицелов тоже не торопился. Пиво вопреки паролю было прохладным и для пересохшей глотки казалось слаще нектара. Наконец, курьер осушил свою кружку. Поднялся. Пожалуй, слишком поспешно с точки зрения науки о конспирации. Шагнул к двери, толкнул ее, впустив запах и шум улицы. Что-то небольшое, но весомое шлепнулось на пол у самого порога. Птицелов скосил глаза — бумажник! Подскочил.

— Эй, водила! — крикнул Птицелов. — Лопатник потерял!

Он подобрал бумажник и вышел на улицу. Курьер быстрым шагом направлялся в ближайшую подворотню. Птицелов запаниковал. Поведение курьера не укладывалось в рамки инструкции. Что делать?! Вообще он должен взять косолапые ноги в руки и мотать с места встречи как можно быстрее. Так велит конспирация. А что, если курьеру просто приспичило по малой нужде? Терпежу не стало. Кто его знает, сколько он проторчал в «Пиве и рыбе», покуда Птицелов пешодралил, а после еле-еле тащился на принц-герцогской «лягве» по забитой до отказа кольцевой? И что скажет Оллу Фешт, когда Птицелов припрется в Отдел «М» без донесения, зато с рапортом о подозрительном поведении курьера.

Массаракш с ней, с инструкцией!

Птицелов бросился за курьером. Влетел в темную подворотню. И немедленно получил удар под дых. Нет, уроки Васку Саада не прошли даром. Птицелов сумел увернуться, и в развороте засветить пяткой по чей-то смутно белеющей физиономии. Однако противник оказался тоже не лыком шит. Ощущение было таким, словно по лодыжке врезали арматуриной. Нога мигом онемела. Птицелову с трудом удалось сохранить равновесие. Он прислонился к стенке, готовый биться насмерть.

Все ясно — на первом же задании он умудрился попасть в ловушку грязевиков. И сейчас его отметелят, потом затолкают в машину и увезут в такое место, где даже Оллу Фешт его не найдет. А может, и искать не станет. Зачем? Невелика птаха! Доступа к гостайнам практически не имеет. О деятельности Отдела «М» известно ему немного. Вот только поверят ли в это грязевики?

В глухой темноте подворотни зажегся фонарик. Луч попрыгал по стенам, уперся Птицелову в лицо. Мутант не стал зажмуриваться. Пусть видят, что он не собирается рыдать от ужаса и бессилия. Хотя бы потому, что природа обделила его слезными железами.

— Спокойно, агент! — велел знакомый голос. — Я Саад.

Луч фонарика задрался, высветив острый нос, глубокие вертикальные складки, вздернутую верхнюю губу.

— Массаракш! — прошипел Птицелов.

— Тихо, тихо, парень, — сказал Васку. — Это была штатная проверка. Ты прошел ее, хотя и нарушил инструкцию. Впредь будь умнее. Инструкции, они, если хочешь знать, кровью писаны. Чаще всего кровью погибших дураков… Да не кисни ты, Птицелов. У тебя еще будет возможность показать себя в настоящем деле.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Из зарешеченного, но широкого окна можно многое увидеть. Бурая кочковатая равнина задирается к тускло-металлической крышке неба. Домики из неокрашенного бруса стоят ровным строем вдоль единственной в поселке улицы. А дальше, за забором из колючей проволоки — бетонированное поле аэродрома, где дремлют, развесив лопасти, тяжелые транспортные вертолеты. Еще — провода и шпили антенн на башне диспетчерской службы.

За домами виднеются остроконечные шалаши из разноцветных шкур. Суетливые женщины снуют между шалашами. Степенно прохаживаются мужчины — рыбаки, охотники и пастухи. Странные низкорослые животные с тяжелыми ветвистыми рогами щиплют мох. Если открыть форточку и принюхаться, почуешь запах дыма и рыбьего жира. И тут же через улицу пронесется ватага чумазых полуодетых — лето, чего там! — детишек, чтобы наперебой поковыряться в отбросах пищеблока.

Чучуни приходили к Полигону целыми стойбищами любопытства ради: «Чего тут насяльники понастроили?» — и в надежде продать нехитрые товары: вяленую рыбу, солонину, резную кость морского зверя.

Таким увидел Птицелов это самое засекреченное в Отечестве место. К загадочному монтажно-испытательному корпусу его не подпустили — не тот уровень допуска, а больше смотреть здесь было и не на что. Если, конечно, не считать океана, что лежал от Полигона в десятке километров, ничем не напоминая южное море: свинцово-серый, с сахарными клыками плавучих айсбергов, угрожающе кренящихся над бухтой. На побережье Птицелова, правда, не тянуло. Слишком холодно для южного выродка. Поражало, что уроженцы Земель Крайних не боятся плавать по неприветливым этим водам. И на чем?! На утлых челноках из грубо выделанной кожи, туго натянутой на легкие деревянные каркасы. На них чучуни ходили и к дальним островам добывать морского зверя, и в открытое море — охотиться на китов.

Трудно было поверить, что малорослый, худой, подслеповато моргающий узкими слезящимися глазами старик — охотник на морского зверя. В тесной комнате комендатуры было накурено, хоть багор вешай. И Птицелов в конце концов сжалился над старым чучуни — открыл форточку. Допрос шел уже полчаса, а старик все никак не мог взять в толк, чего от него хотят «насяльники», хотя всеми силами старался угодить.

— Тусэй все скажет, насяльник, — повторял он как заведенный, — только мало-мало бей Тусэя…

Никто бить его не собирался, но, видимо, у старика был опыт общения с контрразведкой или, по крайней мере, с каким-то ее аналогом, потому что от каждого резкого движения чучуни вздрагивал и заслонялся рукавом облезлой кухлянки.

— Расскажи, Тусэй, о кальмарах, — потребовал Васку, — о которых поварихе в столовой рассказывал.

Старик оживился. Перестал моргать и вздрагивать. Похоже, рассказывать о кальмарах ему было в удовольствие.

— Голод в стойбище был, — начал он напевно. — Охоты мало-мало. Зверь ушел. Рыба ушел. Ребятишки, бабы, старики, молодые — все жрать хотят. И тогда Тусэй сказал: пойдем в студеное море, подстережем морского зверя, никого жалеть не будем. Самец, самка, детеныш — всех острогой бить будем. Жир будет, мясо будет, шкура будет — перезимуем. Встали молодые охотники, сказали: веди нас, Тусэй! Остроги наши остры, брюхи — пусты. Добудем зверя…

Васку поморщился и сказал:

— Эти песни ты поварихе пой, Тусэй! Глядишь, поделится едой. А нам про кальмаров расскажи. Не надо про голод. Не надо про молодых охотников. Не надо про студеное море. Расскажи, как встретил кальмаров. Какие они были? Сколько? Что делали?

— Ночь была, — заговорил Тусэй в прежней манере, будто его и не перебивали. — Туман был. Холод был. Льдины о баркас терлись, как белёк о мамкины титьки. Молодые охотники спали. Сильно-сильно уставшие были. Тусэй старый, спать не мог. Холодно. Руки ломит, ноги ломит. Какой тут сон? Видит Тусэй, из воды лес растет. Удивился: откуда в студеном море лес? Льдины есть. Скалы есть. Лишайник на скалах есть. Леса — нет. Да еще из воды прямо. Стволы толстые, в баркас толщиной, белые. Шевелятся. На каждом будто тарелки. Голова Тусэя поместится. А из тарелок — свет синий, лучами бьет. Такие на больших железных баркасах бывают — прожектора называются. Стволы шевелятся. Прожектора воду лучами щупают. Один луч на Тусэя упал. Хороший луч, теплый. Сладко стало Тусэю. Будто молодая баба потрогала… А потом видит Тусэй, из воды глаза смотрят. Бледные, как у дохлой рыбы, только зрачки черные, желтой бахромой обметаны. Такой бахромой девки кухлянки украшают. Молодым охотникам шибко нравиться хотят… Страшно Тусэю стало. Сообразил, старый сивуч, что не лес это, а ика-ика руки растопырил. Ика-ика жадный. Рук много. Всё хватает, что попадется. А после клювом на части рвет и глотает, глотает, глотает…

— Ты говорил, Тусэй, — вновь перебил его Васку, — что ика-ика был не один.

— Верно, насяльник, — подтвердил старик, — ика-ика не один был. Когда Тусэй растолкал молодых охотников, те с перепугу за весла взялись. Шибко гребли. Однако куда ни греби — всюду ика-ика руки растопырил и лучами шарит. Страх сильный взял Тусэя и других охотников тоже. Духи моря разгневались — помирать надо. Весла бросили, на дно баркаса легли — смерти ждать. Да так до рассвета и пролежали. А наутро туман ушел. Ика-ика ушел. Страх ушел. Море веселое стало. Живы охотники. Рыбы и зверя морского добыли — на всю зимовку хватило…

— Ну ладно, Тусэй, — сказал Васку Саад. — Можешь идти. Если понадобится, мы тебя найдем.

Старик-чучуни вскочил, начал мелко-мелко кланяться. Забормотал:

— Тебе, насяльник, спасибо… Насяльник добрый… Совсем не бил Тусэя… Тусэй не забудет… Рыбу, мяса, кость резную — все насяльнику принесет. Приведет девку добрую — чистую, толстую…

— Птицелов! — рявкнул Васку. — Выставь этого старого… с-сивуча за дверь! Массаракш…

Когда Птицелов вернулся, Васку стоял возле открытого настежь окна, задумчиво попыхивая цигаркой.

— Что ты обо всем этом думаешь, Птицелов? — спросил он.

— Думаю, это обычные рыбацкие байки, — отозвался мутант. — На Землях Крайних, я слышал, и не о таком балакают…

Васку помолчал. Цигарка в его губах быстро дотлевала.

— Я так не считаю, — сказал он. — Слишком громоздко для рыбацкой байки.

Птицелов пожал плечами: дескать, начальству виднее.

— В любом случае, мы обязаны проверить, — продолжал Васку. — Не нравятся мне эти кальмары…

— Думаешь, это могут быть иномиряне? — поинтересовался Птицелов. — Ну те самые, которые не грязевики…

— Здесь все может быть, — отозвался Васку. — Здесь кризис-зона, агент! Гравитационная аномалия — дырка в нашем сыре. Через эту дырку мы рано или поздно пробьемся наверх. И увидим небо в алмазах… — Васку умолк, выбросил окурок на улицу и с треском захлопнул раму. — Я свяжусь со здешним руководством, — сказал он сухим официальным тоном, — и потребую для нас судно. У них есть списанная с флота «гондола». Защита реактора на ней так себе, но мы с тобой выдержим. Верно, мутоша?

Птицелов гулко сглотнул горькую слюну. В голове его вихрем пролетели слова покойного Облома: «Самое пакостное, оказаться на „гондолах“. Знаешь, старые такие субмарины с реакторами на медленных нейтронах. Так вот, эти самые медленные нейтроны медленно так тебя разлагают. Видел я как-то покойников с „гондол“, три ночи потом спать не мог. Все равно что ходячие мертвецы из кинемы, только уже не ходячие…»

— Так точно, господин старший агент! — рявкнул он, чтобы заглушить страх.

— Ну, ну, — отмахнулся Васку. — Мы не в армии… В общем, я буду тут хлопотать. А ты потолкайся среди местных техников и инженеров, послушай, о чем говорят. Может, что интересное услышишь. Мотай на ус, а сам старайся помалкивать. Прикинься дурачком. Тебе ведь это не трудно?

После долгого рабочего дня инженеры и техники Полигона набивались в небольшую харчевню на окраине поселка. Стекались сюда в основном холостяки, которым не перед кем было отчитываться. Их никто не ожидал к ужину, но никто и не попрекал за позднее возвращение. Иногда заглядывали и семейные — пропустить стаканчик-другой, поболтать с приятелями, послушать новости. Новости извергал старенький телевизор с экранчиком не больше чайного подноса. Когда Птицелов вошел в харчевню, сделав над собой некоторое усилие, потому что на двери висела табличка «Не для мутантов и чучуни», телевизор показывал потрепанный боевой корабль Южного флота.

«…носец „Герой Революции“ получил пробоину ниже ватерлинии. В настоящее время экипаж собственными силами устраняет последствия взрыва…» — бодро вещал диктор.

Старший инженер расчета заправки Пуут, завидев, что Птицелов мнется у порога, показал ему на место рядом с собой.

— Садись, столичная штучка! — гаркнул он без всякого приветствия. — «Герой Революции»… Надо же! — продолжал инженер, тыча двузубой вилкой с обкусанным ломтем оленины в сторону телевизора. — Это же бывший «Молот Отцов», который при императоре именовался «Гордым Зартаком»… Знаю эту посудину, сопливым практикантом вкалывал на ее постройке.

Птицелов хотел сказать, что не так давно видел крейсер-вертолетоносец на плаву, но, вспомнив наказ Васку, прикусил язык. Пусть уж лучше Пуут языком чешет. Он это хорошо умеет делать. И агент-мутант старательно развесил уши, всем своим видом выражая искреннее внимание к словам собеседника. А Пууту только этого и надо было.

— Какой корабль был в свое время! — продолжал он. — Загляденье! Изотопный реактор третьего поколения. Микроволновые детекторы-излучатели позволяли обнаружить любую воздушную цель — свою или чужую. Турели автоматических зенитных установок на подшипнике скольжения… — Пуут изрядно отхлебнул краснухи. — В семьдесят девятом, когда «Зартак» закладывали, эти технологии были наиновейшими… В боевых условиях они себя полностью оправдали. Их потом стали в Крепости применять… Представляешь, паря? Реактор, который двадцать лет может давать энергию без дозаправки теплоносителем. Автомат-наводчик, снабженный микроволновым детектором. И турель на подшипнике скольжения, который не нуждается в смазке! И все дела!.. Идеальная оборонительная система! Через нее и муха не проскочит, не то что аэроплан или, скажем, ракета. — Инженер отхлебнул еще краснухи, речь его сделалась немного невнятной, но красноречие оставалось безотказным. — Наша противобалли… стически… кая защита оказалась лучшей в Мире… но, увы… не помогло. Противник применил против нас ракеты, управляемые смертниками… Они не на порохе, как наши… на резине, понимаешь, паря? Это не совсем резина, но… по составу близко… эффективная скорость истечения выше… Такие ракеты… боеголовку большую… Мы сейчас, паря… технологию эту… на вооружение… Наше «Изделие номер семь»… на резине…

Инженер Пуут вдруг ткнулся лицом в столешницу. Опустелый граненый стакан в его темной от графитовой смазки руке жалобно хрустнул. Пуут не обратил на это внимания. Он уже спал.

Птицелов осторожно вынул треснутый стакан из его пальцев и отнес к барной стойке. Бармен, ни о чем не спрашивая, выставил перед мутантом кружку пива.

— Отрубился Пуут, — резюмировал бармен, рассматривая испорченный стакан на просвет. — И трехсот грамм не осилил, бедолага…

— А что так? — вскользь поинтересовался Птицелов.

— Да аврал у них на «Семерке». Готовят очередной испытательный пуск. Неделю уже не спят толком, — бармен, как и следовало ожидать, был в курсе всех событий, происходящих на секретном объекте. — Придут ко мне, перекусят наскоро и назад… А сегодня, видно, попустило их, краснуху стали заказывать. Да не выдерживают нормы…

— Эй, парень, иди сюда! — окликнули Птицелова с дальнего стола, где сидели шестеро молодых техников.

Мутант забрал свое пиво, подошел к ним. Техники потеснились, освобождая ему место на длинной скамье.

— Ты, говорят, умеешь отличить брехню от правды? — сказал длинный, как жердь, Пашт — механик с аэродрома.

И откуда только узнали? — удивился Птицелов.

— Ну, умею, — сказал он, помедлив, будто бы для придания весу.

— Рассуди нас, парень! — продолжал механик. — Виру, — он ткнул пальцем в тощую грудь диспетчера метеослужбы, — хвастает, что на управляемом парашюте он якобы поднимался вдоль вихревой зоны на два километра. И якобы видел там Ослепительный Диск из сказок этих… как их бишь, Шиу… олу… Пожирателей Пламени в общем. Ну не брехло ли?!

— Сам ты брехло! — угрюмо отозвался Виру. — А я что видел, то и говорю!

— Ну, гость залетный, что скажешь? — вопросил Пашт.

— Он правду говорит.

За столом воцарилась тишина. Механики, операторы, конструкторы уставились на Птицелова, словно на пророка Суута, вещающего из огненной пещи.

— Этого не может быть! — отрезал аэродромный механик. — Виру подмазал тебе.

Птицелов пожал плечами. Ему было все равно.

— Не увиливай, Пашт, — буркнул чертежник Поол из конструкторского бюро. — Гони Виру сотню. Соблюдай уговор.

Остальные свидетели пари забормотали: правильно, дескать, был такой уговор: проиграл — плати сотню. И все дружно ее пропивают.

— Нет, погодите, парни, — продолжал упираться Пашт. — Врет столичник, не может быть там, — он ткнул в низкий, недавно побеленный потолок, — никакого Диска! Байки все это.

— А я читал, — заговорил юстировщик оборудования карлик Муун, — что Шиуоалау в своих мифах описывали редкое природное явление атмосферной дифракции.

— Это что еще за массаракш такой? — спросил Пашт, заподозрив новый подвох.

— Иногда образуется что-то вроде воздушной линзы, — пояснил карлик, — и весь Мировой Свет концентрируется в сравнительно небольшой диск.

— Сговорились, — буркнул механик. — Насочиняли сказок, чтобы у меня сотню вытрясти.

Он встал и двинулся было к выходу, но здоровенный Поол ухватил его за рукав:

— Деньги на бочку!

Пашт швырнул на стол скомканную сотенную купюру и ушел, хлопнув дверью.

— Вот чудила, — в сердцах обронил Виру. — Когда это я ему врал?..

— Муун, не в службу, а в дружбу сгоняй к бару, закажи пивка, а? — попросил Поол. — И скажи этому мироеду, пусть креветок вяленых подаст и рыбки копченой. Наел задницу, приходится самим бегать…

Карлик сгреб выигранную сотню и поскакал к барной стойке. А Птицелов, глядя Виру в глаза, спросил:

— А что такое вихревая зона?

Если повернуться на левый бок, то перед глазами окажется ржавая труба главного воздуховода, если — на правый, то в красном свете аварийных ламп увидишь желтую физиономию старика-чучуни, спящего на соседней шконке. Если посмотреть вниз на палубу, то от вида жирно отблескивающей воды станет тошно. Лучше всего лежать с закрытыми глазами, а еще лучше — дрыхнуть без задних ног. Но, несмотря на усталость, сна нет ни в одном глазу, потому что где-то внутри беспрерырвно работает счетчик, отсекающий секунды жизни. Тридцать секунд прожитых на «гондоле» равняются примерно получасу вольного существования на свежем воздухе и подальше от дырявого реактора.

«Вот сволочь, — в который уж раз безнадежно подумал Птицелов, — долго он нас еще будет мурыжить здесь?..»

И впрямь — сколько можно! Ведь всю акваторию обшарили. Киты, сивучи, рыбьи косяки — этого добра навалом. А вот ики-ики — ни одного! А Васку будто взбесился.

«Никто, — говорит, — носу на берег не покажет, пока хотя бы одного „кальмара с прожекторами“ не засечем».

Ладно мы, М-агенты, нам по службе положено. Все равно еще два, максимум три дня в этой ржавой банке просидим, таблетки горстями пожрем, и на берег. А морячки ради чего страдают? Им и так кому по три, кому по четыре года лямку исправительной службы тянуть. А старый Тусэй с какой радости здесь гниет? Ну сволочь же этот Васку!.. Хотя нет, что ни говори, а настоящая сволочь тот, кто такое наказание придумал. Поскорее бы уж окончательно списали эти посудины. Сколько их осталось на ходу после Прибрежной войны? Не более пяти. По крайней мере, так утверждает мичман Маар…

Массаракш…

— Чего стонешь? — спросил кто-то.

Птицелов открыл глаза — ага, он все-таки задремал! — и уставился на некогда черную, а теперь серую от грязи и прожженную в нескольких местах кислотами робу матроса. Как там бишь его зовут?.. Ни дать ни взять — мертвец из кинемы. Ходячий. Пока…

— Что? — переспросил мутант.

— Стонешь чего, говорю?

— Не знаю, — отозвался Птицелов, — приснилось что-то…

— А-а, — протянул сквозь зевок матрос. — А я думал, печень прихватило… От этих таблеток печень садится нараз… А если ничего не болит, вали в рубку, освобождай шконку…

— В рубку?! — обрадовался Птицелов. — Мы что? Выше ватерлинии?

— Выше, выше, — пробурчал сонным голосом матрос. — Топай наверх, там тебя твой «насяльник» ждет не дождется…

Птицелов мешкать не стал. Выбрался из шконки, натянул непромокаемый плащ, потер затекшую физиономию. Зеркал на субмарине не было. Вернее, имелось одно — в каюте у командира. Большинство морячков щеголяло бородами, одинаковыми в своей неухоженности. Умывались редко — мыло ценилось на вес золота. Птицелов отвык уже от этой всеобщей неряшливости. Столичная штучка. Массаракш!

Наверху было изумительно свежо. Студеное море слегка штормило. Волны жирно отблескивали в Мировом Свете и тяжело перекатывались через широкий корпус субмарины, обдавая брызгами ходовую рубку. Вахтенный помощник мичман Маар, что нес вахту у штурвала, кивнул Птицелову. Васку Саад, который находился здесь же, не удостоил младшего агента вниманием — вперил пытливый взор в запрокидывающийся морской горизонт.

Птицелов извлек портсигар, предложил вахтенному помощнику. Тот вытащил цигарку, вставил в губы. Птицелов, прикрывая огонек зажигалки ладонью, помог ему прикурить и закурил сам. Встречный ветер раздувал тлеющие кончики цигарок, унося дым в открытое море.

За время плавания Птицелов успел перезнакомиться со всем экипажем «гондолы». И выслушать историю каждого. Все они были почти одинаковы. История вахтенного помощника Маара отличалась тем, что он воспитывался в «Теплой лагуне». А по окончании школы был направлен в Морское училище. После белоснежных корпусов школы-интерната, разбросанных в живописном беспорядке меж зеленых кущ, после чистейших аквамариновых вод Теплой лагуны, после сытой и почти беззаботной жизни военно-морская база, где располагалось училище, показалась Маару маленьким грязным городишком на берегу узкой, загаженной отбросами бухты, а училище по сравнению со школой — почти тюрьмой. Первый год учебы дался ему тяжело. Муштра, зубрежка, изматывающая физподготовка, и снова — муштра, зубрежка, физподготовка. Потом Маар втянулся, почти привык. Увольнительные в город: кинема, библиотека, харчевни, а потом — куда деваться? — и портовые лупарни несколько скрашивали унылое существование морского курсанта. Через три года долгожданный выпуск, мичманские серебряные лычки, назначение на корабль… И злополучная драка.

Откуда Маару было знать, что этот жирный боров, заправленный краснухой по самую макушку, этот сын сучкорубщицы, посмевший надсмехаться над свежеиспеченными мичманами, этот вонючий крыслан, наотмашь ударивший девушку, которую перед тем пытался облапать, — окажется государственным служащим, уличным инспектором движения? Формы на нем не было, а вел он себя не как госслужащий, а скорее как делинквент, который только-только вернулся из гиблых мангровых болот и совершенно обалдел от вольной жизни. Ну откуда было знать Маару, что этот здоровяк-инспектор окажется столь хрупким созданием, что деревянная его голова не выдержит удара о деревянную же скамью? К сожалению, незнание чего-либо не освобождает… Так вместо золотознаменного крейсера-вертолетоносца «Молот Отцов» Маар очутился на борту «гондолы».

Встречный ветер усилился. Волны стали захлестывать рубку все чаще. Пыхтя и бормоча ругательства, из чрева субмарины поднялся командир лодки — разжалованный контр-адмирал Алу Вуул по прозвищу Одноглазый Волк. Он встал рядом с Птицеловом, тяжело лег грудью на планшир и тоже уставился на горизонт. Краем глаза Птицелов разглядел только хищный контр-адмиральский нос. Особенно нахальная волна ударила в субмарину с такой силой, что та вздрогнула. Одноглазый Волк пошатнулся, вцепился белыми, почти бескровными пальцами мутанту в плечо.

— Курс?! — проорал он прямо в ухо Птицелову.

— Зюйд-зюйд вест, господин контр-адмирал! — отрапортовал мичман.

— Дерьмовый ветер, — ответствовал на это Вуул. — Встречка. Зря только сальники палим…

Вахтенный отмолчался.

— На рассвете ляжем в дрейф, — продолжал бывший контр-адмирал. — В пятидесяти кабельтовых отсюда будет островок. А там бухточка. Устроим банный день. Заросли грязью, опаршивили все. Стыдно смотреть. Команда голодранцев, а не моряки… Что скажешь, господин Саад?

У Птицелова аж под ложечкой заныло, так захотелось пусть на несколько часов, но оказаться на твердой земле, подальше от гребаного реактора. Содрать с себя все грязное, провонявшее да выстирать, ну и самому отмыться.

Он посмотрел на небо. Мировой Свет на глазах становился ярче. Занимался новый день, который, судя по всему, обещал быть теплым.

— Пожалуй, — буркнул старший агент Отдела «М». И поманил Птицелова.

Нос субмарины внезапно задрался, и мутант едва не сбил Одноглазого Волка с ног. Бывший контр-адмирал по-отечески придержал его за шиворот и толкнул прямиком в объятия Васку.

— На острове будь под рукой! — проорал тот, стараясь перекрыть шум ветра. — Можешь понадобиться!

Островок был неказист. Меньше мили в квадрате. Бухта полумесяцем, окаймленная песчаным пляжем. И роща вечнозеленых каменных деревьев. Откуда они здесь взялись, совершенно непонятно. Не иначе реликты Доледниковой эпохи. Для субмарины бухточка была мелковата, поэтому на вожделенный берег переправлялись небольшими партиями на двух резиновых плоскодонках. Птицелову повезло попасть в первую партию.

Вода оказалось более или менее сносной — очевидно, остров омывало теплое течение. Птицелов выстирал обмундирование и запас белья дегтярным мылом. Разложил пожитки сушиться на песке, а сам отправился прогуляться по острову.

Белый, мелкозернистый, чуть влажный песок рассыпчатыми колбасками выдавливался между пальцами босых ног. Морской ветер овевал впервые за много дней выбритое лицо — Одноглазый Волк расщедрился настолько, что приказал доставить на берег личное зеркало, правда, приставил к нему охрану. Что еще нужно для счастья? Пожалуй, только одно — никогда больше не возвращаться на борт проклятой «гондолы». Но об этом не стоило и мечтать…

Прибыл очередной рейс с жаждущими омовения подводниками. Вместе с ними приплыли и Васку со старым чучуни. Тусэй за время плавания совсем сдал. Равнодушно глядел окрест, даже каменные деревья его не заинтересовали.

Погубит Васку старика, ожесточенно подумал Птицелов.

— Ботинки надень, выродок шестипалый, — буркнул Васку, поглядев на босые ноги мутанта.

— Сырые они, — откликнулся Птицелов.

— Значит, наденешь сырыми, — сказал старший агент. — Мог бы и грязным походить, ничего бы с тобой не случилось… Короче, Птицелов, мы идем в лес, и ты с нами.

— А зачем? — брякнул мутант.

— Вопросов не задавать…

Васку резко повернулся и зашагал к опушке. Тусэй с видом обреченного на заклание поплелся за ним.

Все ясно, подумал Птицелов. Этот «банный день» понадобился вовсе не контр-адмиралу. Значит, Васку что-то знает об этом острове… Неужели, здесь гнездятся «кальмары с прожекторами»?

Натянув сырые ботинки, Птицелов кинулся следом. И не пожалел, что послушался начальства. Подножие рощи было усыпано сухой хвоей и чешуйками коры каменных деревьев. Шагать по ним босиком все равно что по битому стеклу. А пятки мутанта, привыкшего уже к нормам городской гигиены, утратили былую заскорузлость. Птицелов нагнал шефа и чучуни, пристроился позади бредущего старика. Тусэй еле тащился, механически переставляя кривые ноги. К счастью, идти оказалось недалеко. Внезапно открылась поляна, почти невидимая из-за плотной стены деревьев. Птицелов бы ее и не заметил, но Васку, похоже, хорошо знал, куда идти. Кроны смыкались над поляной, образуя вечнозеленый купол. Мутанту живо вспомнилась очень похожая поляна в таинственном лесу, который то ли был на самом деле, то ли привиделся ему в Норушкином карьере. У Птицелова даже мелькнула дикая мысль, что вот-вот прямо из ниоткуда появится «железная птица», но он отмел эту мысль. Слишком уж нелепой она была.

Васку подошел к небольшому валуну, что лежал точно посередине поляны. Буркнул: «Помоги!», ухватился за шершавые бока валуна. Птицелов бросился помогать. Попыхтев немного, они откатили каменюку в сторонку. Под камнем обнаружилась поржавевшая железная крышка с кольцом. Васку ухватился за кольцо, напрягся — от напряжения вздулись жилы на лбу, — потянул на себя, раздался душераздирающий скрип, и крышка отползла в сторону. Под нею оказалась квадратная яма. Старший агент присел на корточки, запустил в яму длинные руки и выволок на Мировой Свет объемистый баул из серебристой ткани.

Старик-чучуни оставался безучастным, а Птицелов выпучил глаза.

— Это называется схрон, господин младший агент! — поучающим тоном произнес Васку Саад. — Создаются схроны в далеких от основной базы местах. И, как правило, содержат разные необходимые в нашем деле вещи. Инструменты, оружие, навигационные приборы и прочее. Данный схрон принадлежит лично мне, никто в секторе о нем не знает. Так что цени оказанное доверие и держи язык за зубами.

— Так точно, господин старший агент!

— Вольно, — отмахнулся Васку.

Он расстегнул на бауле застежку-молнию и начал доставать какие-то коробки. Судя по виду, сделаны они были из пластика, а запирались на хитрые замочки с цифровыми колесиками. Васку отгородился от мутанта плечом и принялся быстро вертеть колесики, щелкать замочками, отворять коробки. Из самой маленькой он извлек диковинного вида шприцы и два комплекта ампул. Одни ампулы были наполнены прозрачной жидкостью, другие — мутно-желтой.

— Сними с Тусэя кухлянку, — приказал старший агент.

Птицелов подошел к старику-чучуни, начал стаскивать с него облезлую оленью шубу. Тусэй не сопротивлялся. Похоже, он впал в транс.

— Положи его на землю, — велел Васку.

Птицелов выполнил и это приказание, предварительно подстелив под старика его же кухлянку. Тусэй покорно улегся, уставясь в зеленый купол из ветвей. Старший агент присел рядом и сделал несколько уколов — в вену на локтевом сгибе и в шею. Уколы возымели немедленное действие. Старый охотник глубоко вздохнул и безмятежно смежил пергаментные веки. Птицелов наклонился к нему — услышал ровное спокойное дыхание. Тусэй спал.

— Засучи рукав, — приказал Васку.

Мутант непонимающе уставился на него.

— Чего пялишься?! — зашипел старший агент. — Засучи рукав, говорю! Универсальный антидот вколю. Многовато дряни мы подхватили на этой лоханке, понимаешь?

Птицелов кивнул и закатал рукав тельняшки. Васку вогнал ему в вену мутно-желтую жидкость, а потом сделал укол и себе.

— Присядем, — буркнул старший агент и опустился на валун. — Старика мы оставим здесь… — проговорил он. — Да не зыркай ты так, мутоша!.. Ничего ему не сделается. Поспит часов десять, а когда проснется, будет здоровее прежнего. Я ему сыворотку вколол специальную. Без нее он через пару дней окочурился бы. Прибудем на Полигон, сообщу Береговой охране — заберут. А пока не мешай мне…

Он снова принялся возиться со своими коробками. Зашуршал, защелкал. Птицелов смотрел во все глаза. Васку достал цилиндрический контейнер размером с трехлитровую банку, свинтил крышку и переложил туда содержимое кожаной сумки, с которой не расставался все плавание, — кассеты с ментограммами (интересно, чьими?), прозрачную коробку с пробирками для биологических образцов и две бобины с магнитофонной лентой. После старший агент плотно навинтил крышку обратно, закрепил контейнер в какой-то сложной подвеске. Подвеску с контейнером он прикрепил к некоему свертку молочно-белого цвета. От мешка шел короткий патрубок, и к этому патрубку Васку подсоединил газовый баллон вроде тех, что используют водолазы.

Завершив манипуляции, Васку Саад сказал:

— Сейчас ты поможешь мне вынести все это на берег, младший агент. Не на тот берег, где морячки драют свои мослы, а на противоположный. Оттуда мы запустим аэростат, — он ткнул пальцем в мешок. — После чего можешь считать себя действительным агентом сектора оперативного реагирования Отдела «Массаракш». Понятно, Птицелов?

— Понятно, — откликнулся мутант. — Только как быть с Тусэем?

— Я же тебе объяснил, деревенщина…

— Простите, господин старший агент, — проговорил Птицелов. — Но вы сказали, что старик проспит еще часов десять. А к ночи температура упадет, и чучуни даст дуба.

— Массаракш… — прошипел Васку. — Я совсем упустил это из виду… Благодарю за сообразительность!

— Рад стараться, господин старший агент, — сообщил мутант.

— Вот возьми! — сказал Васку и бросил к ногам Птицелова свернутый спальный мешок. — Упакуй старого сивуча с головой, в таком мешке можно на льду спать хоть сутки. И не возись долго, покуда нас морячки не хватились. Мне лишние вопросы ни к чему…

Интересно, думал Птицелов, натягивая на Тусэя спальник, а как ты объяснишь адмиралу, что бросил старика на необитаемом острове? Да и аэростат морячки тоже могут заметить, с какой стороны острова его ни запускай…

Мутант попытался представить розу ветров в этих водах и вдруг будто воочию увидел схему динамики воздушных масс в районе гравитационной аномалии, наспех набросанную на салфетке диспетчером метеослужбы по имени Виру. И явственно услышал пьяное его бормотание: «На границе вихревой зоны устойчивый восходящий поток, понимаешь? Если подойти умеючи, то можно подняться очень высоко! Выше, чем любая вертушка… Выше, чем Личный Его Императорского Высочества Принца Кирну Четырех Золотых Знамен Именной Бомбовоз „Горный орел“… Собственно, наши конструкторы на это и рассчитывают. Их сверхдирижабль должен поднять „семерку“ на предельную высоту, а уж там включатся бустеры… Впрочем… тс-с… я тебе этого не говорил…»

Следовательно, и аэростат Васку поднимется очень высоко, но зачем?!