Остров Утопия

Cолнце подымалось из океана, очерчивая первыми косыми лучами длинные тени на острове. Длиннаямтень отбегала и от бамбуковой хижины, стоявшей в стороне от других на высоком берегу.

Солнце просочилось в хижину. Президент южного человечества проснулся. Сладко потянувшись, он сел на своем бамбуковом ложе, накрытом выделанными крокодильими шкурами. Поскреб в затылке и вытащил из спутанных русых волос большую крокодилью вошь. Подержал на ладони, понаблюдал со злорадным отвращением: насосавшаяся за ночь вошь еле шевелилась. Президент размахнулся и бросил ее в очаг, где все еще тлели сухие водоросли. Вот нечисть! Эти вши неизвестно каким образом появились на острове лет двадцать назад. То ли их сюда ветром занесло, то ли сами зародились на погибель человечеству. Называли их крокодильими, потому что, во-первых, они ужасно кусались, во-вторых, вырастали до трех сантиметров в длину, и в-третьих, потому что их и сравнить-то было не с чем, так как других животных, кроме крокодилов, здесь не водилось, не считая, конечно, двух пар ослов, что вместе со своим потомством обеспечивали перевозку президента.

Президент злорадно ухмыльнулся, вслушиваясь в шкворчание вши на огне. Потом зачерпнул глиняным ковшиком воды из бадейки, жадно выпил – все нутро его горело огнем после маисовой водки, которую он попробовал вчера вечером в обществе двух своих министров – войны и пропитания. Министров он уважал, дело свое они знали хорошо: один исправно следил за боеготовностью пограничных батарей, второй заботился о своем хозяйстве – кактусовых плантациях и питомниках для разведения крокодилов, или крокофермах, как их называли для краткости – именно ему южное человечество было обязано дополнительными источниками пропитания. Ему же принадлежала идея использовать весь урожай маиса исключительно для изготовления самогона – идея очень даже уместная, ведь на каменистой почве острова, припорошенной песком, маис прорастал с большой неохотой.

Перепоясав чресла коротенькой рогожкой, сплетенной собственноручно из сухих стеблей прибрежной травы, президент нахлобучил на голову широкополую шляпу из того же материала и взял в руку свой жезл. Это был посох из твердого мангрового дерева (иных древесных пород на острове не было), украшенный резьбой и письменами, пока еще человечеству недоступными, но, по устному преданию, составляющими мудрое изречение: „Да служит посох сей неизменно лишь опорой – отныне и вовеки". Жезл этот – знак президентского достоинства, символ объединенной духовной и светской власти, был вещью старинной и надпись на нем, если верить тому же преданию, вырезал еще первый президент острова свыше трехсот лет тому назад, еще до разделения человечества на северное и южное. Завет первого нынешний президент свято хранил, хотя и не всегда пользовался жезлом по прямому назначению, ибо человечество не всегда спешило проникнуться должным уважением к его приказам и заботам, направленным на благо того же человечества… Президент надел на шею ожерелье из трех больших раковин, самых больших, какие только можно было найти на берегу и на дне моря – во время предыдущего полнолуния за свои неисчислимые заслуги он был удостоен этой высшей награды благодарным, подведомственным ему южным человечеством. Он с удовлетворением пошлепал себя по голой груди, снисходительно взглянул на спящую жену и, величественно опираясь на жезл, вышел из хижины.

Утро было солнечное, воздух искрился золотом. Океан катил широкие, округлые волны к скалистому берегу. Президентская хижина стояла на самой высокой точке побережья, а может быть, и всего острова. На юге, у самой линии горизонта, ясно виднелись два заколдованных острова, и президент привычно прикрыл ладонью глаза, чтобы получше рассмотреть их. Он знал, что это ни к чему – острова были недоступны для человечества, как для южного, так и для северного, ведь на них было наложено заклятие, и президент не без опаски вглядывался в их очертания. Уже сменились три или четыре поколения с тех пор, как случилось нечто ужасное: двое храбрецов из южного человечества осмелились нарушить древнее табу. Они украли единственную лодку, унаследованную от предков, которая хранилась в Гроте Прадедов у кромки моря, под самой президентской хижиной, и добрались до заколдованных островов. Смелые парни привезли с собой кучу металлических предметов неизвестного предназначения, найденных там среди руин; тела их покрылись волдырями, словно от ожогов. Нарушители божились и клялись, что не знают, откуда это, ведь на островах не было никакого огня, одни только человеческие скелеты лежали среди холодных каменных и железных руин. Но им никто не верил. Страдали они не только от ожогов, вся их кожа была воспалена и покрыта какой-то зловонной слизью; спустя несколько дней они скончались в страшных муках… Но это еще не все. Южное человечество установило, что над всеми вещами, привезенными с тех островов, также тяготеют злые чары. Проклятие предков поражало каждого, кто прикасался к ним: на руках у него появлялись раны, которые даже сам главный жрец, то есть президент, не мог исцелить. Обо всем этом люди южного человечества известили своих северных собратьев, несмотря на войну, которая бушевала между ними, и на острова было наложено всеобщее табу. По окончании торжественной церемонии заколдованные предметы с тысячами предосторожностей были сброшены в море, в глубокую расщелину подальше от берега. С тех пор лодка предков, крепко принайтовленная канатами из прибрежной травы, не покидала своего причала в правительственной пещере и находилась под неусыпным наблюдением очередного президента южного человечества. Ее берегли как своего рода реликвию. Президент разрешал пользоваться ею лишь в торжественных случаях, когда, совершая религиозный обряд, все южное человечество сходилось на берегу моря, чтобы поклониться восходящему или заходящему солнцу. В эти минуты человечество дружно бросалось на колени, а президент, сопровождаемый министрами, садился в лодку; удостоенные особой чести гребцы вели лодку вдоль берега, сплошь усеянного коленопреклоненными верноподданными, человечество кричало „гип-гип" – и на этом церемония заканчивалась.

„Собственно, – подумал президент, опуская руку, – эти острова теперь уже вряд ли опасны для нас. Со времени вылазки тех остолопов наша кожа основательно задубела".

Он почесал спину, на которой длинные выступы позвонков срослись в острый гребень, затем живот и ноги. С удовлетворением ощутил, сколь крепка его толстая кожа, почти недоступная не только для укусов вшей и царапин, наносимых ногтями, но даже для зубов крокодилов с крокоферм. Все человечество, и южное, и северное, давно уже могло похвастать толщиной эпидермиса, достигающей четырех или пяти сантиметров, из-за чего пришлось, наконец, отменить ставшие совершенно бесполезными телесные наказания. У всех, включая крокодилов и ослов, были теперь острые, колючие хребты, поэтому никто ни на ком уже не ездил и не норовил ударить в спину, что в значительной мере способствовало нравственному возвышению жителей острова. Неудобство заключалось лишь в том, что на ослах нельзя было ездить без седла, да и конструкция седел значительно усложнилась. В то же время стало легче управляться с крокодилами: ухватившись за один из отростков подлиннее, было весьма удобно всаживать им нож в горло.

„Да, вряд ли это нам сейчас угрожает, – подумал президент, взглянув в последний раз на острова. – Толстую шкуру и колдовство не берет… Только не надо реформ, боже упаси! А то неизвестно что еще взбредет в голову моим подданным. Табу, оно и есть табу".

Довольный итогом своих размышлений, президент улыбнулся и повернулся к океану спиной. Внизу, в долине, раскинулось селение южного человечества, на которое он взирал с отеческой заботой. В этих краях ураганов давно уже не было, и хижины стояли целехонькие среди песков и камней. Не надо было думать ни о постройке новых хижин, ни о ремонте старых, а это означало, что у президента не оставалось никаких забот, кроме пропитания. Слава богу за пропитание так или иначе отвечал министр пропитания; если и случится что – падеж выбьет крокодилов на фермах, или засуха изведет кактусовые плантации, – есть кому отвечать. В таких случаях трехтысячное южное человечество было очень даже скорым на расправу, но в этом году ураганов не было и все говорило о том, что Его достоинству предстоит еще долго держать в руках бразды правления.

Трехтысячное южное человечество еще не пробудилось ото сна, ни одна хребтина с характерными наростами не мелькала среди хижин. Президент почесал в голове, но и там ничего не нашел. С южной стороны селения донесся рев рано проснувшегося осла. Президент посмотрел на солнечные часы у своих ног. Пора было человечеству приниматься за работу. С подобающим величественным видом он спустился по тропинке, ведущей к селению, постукивая жезлом по камням и продолжая думать о своих недавних сновидениях. Этот сон очень уж часто стал мучить его – особенно после ковша-другого маисовой.

Президент вышел на площадь. Посередине возвышался шест с привязанным к нему небольшим металлическим бидоном; его нашли триста лет назад среди других вещей в лодке предков, точнее говоря – последний из трех прадедов завещал его вместе с лодкой сыновьям и дочерям, а последняя из двух прабабок оставила им еще блестящий желтый браслет и пару сережек из того же металла. Браслет и серьги висели там же, над бидоном, и раз в год южное человечество исполняло на этом месте религиозный обряд, то есть становилось в круг, горланя песни, и прыгало вокруг шеста. Сейчас браслет и серьги красиво поблескивали в лучах утреннего солнца, но президент не удостоил их взглядом. Он размахнулся и начал колотить жезлом по бидону. Резкий звон разнесся над селением, заглушая шум прибоя.

Из хижины повыскакивали полуголые мужчины и женщины; почесывая выступы на спине, они сгрудились вокруг президета. Голые ребятишки, продолжая свою вечную возню, стали носиться с оглушительным визгом. Еще пять или шесть ослов подняли рев, и это окончательно разбудило человечество.

Двое министров – пропитания и войны – прибыли с некоторым опозданием, уважительно поздоровались с президентом и застыли в ожидании его распоряжений. Их ломало с похмелья. Особенно скверно выглядел министр пропитания – он не только выпил лишнего, но вдобавок объелся супом из моллюсков и крокодильей вырезкой с гарниром из кактусов; обжорство было самым большим недостатком государственного мужа, но президент смотрел на него сквозь пальцы, ибо сам грешил этим. Гораздо больше, и не зря, раздражала его сдержанность и скромность военного министра, слишком напоминавшая молчаливый упрек.

Когда южное человечество в полном составе столпилось на площади, президент поднял жезл высоко над головой и бросил клич:

– Дорогое мое человечество! Вперед к трудовым и боевым подвигам! Кактусоводы – налево! Воины – направо! Половина баб и детей будет плести рогожки и делать горшки, а другая половина отправится за моллюсками! Крокофермерам забить, выпотрошить и освежевать двадцать голов крокодилов – ведь завтра ночь Восьмого полнолуния, то есть Огненного вихря, и человечеству не грех и попраздновать… Вот так! Принимайся за работу, милое человечество, в бой, дорогие бойцы! Живо ко мне погонщика с ослом!

Человечество мигом разделилось, сформировав отряды в соответствии с приказом. Каждый знал свое место и обязанности, так что распоряжения президента имели, скорее всего, лишь ритуальный характер. Министр пропитания возглавил отряд женщин и детей, потому что дисциплина там хромала на обе ноги, а министр войны построил своих солдат – три сотни дюжих молодцов – и встал перед ними.

– С каким отрядом отправится Ваше достоинство? – обратился он к президенту.

– Конечно же, с моими славными бойцами! – ответил президент и, взгромоздившись на осла, приказал погонщику вести его во главе колонны.

Осел затрусил вперед, а бойцы затопали босыми пятками по каменистой земле. Они шли в ногу, как все солдаты на свете, но рассчитавшись по одному, чтобы длинная колонна выглядела более внушительно. Полуголые, с рогожкой на бедрах, они отличались от прочих представителей человечества лишь тем, что носили у пояса каменный нож, а на шее – крокодилий зуб на веревочке, знак воинского достоинства. Но шагали они твердо и четко – ими, несомненно, могли бы гордиться предки, три века назад вызвавшие Большой Огненный вихрь.

Колонна продвигалась на север по тропинке, бегущей среди кактусовых плантаций. Солнце припекало все сильнее, и не будь у всех широкополых сомбреро из прибрежной травы, многих хватил бы удар.

До границы с северным человечеством, где проходила передовая, оставалось не более десяти тысяч шагов, и колонна прошла бы их шутя, но чрезвычайные обстоятельства вынудили бойцов сделать привал. Президентский ишак, не считаясь с планами военного министра и начальника штаба, а равно и с желаниями самого президента, неожиданно издал тоскливый рев, остановился и задумчиво опустил голову. Погонщик потянул за веревку и раз и два, но его подопечный не сдвинулся с места. Тогда он попросил президента сойти с осла, что и было сделано. Погонщик снял седло, отломил колючий отросток кактуса и принялся хлестать животное по ногам и по спине, по наростам вдоль хребта, придающим ему сходство с динозавром, но осел все так же задумчиво продолжал созерцать свои копыта. В результате сходных процессов мутации шкура ослов стала не менее прочной, чем кожа людей, и совершенно нечувствительной к какому бы то ни было воздействию извне.

Погонщик в отчаянии опустил руки. Президент повернулся к министру войны:

– Что тут можно сделать, Боевая честь?

– Боюсь, что ничего, Ваше достоинство. Вы ведь знаете нрав этих благородных животных.

– В таком случае пусть армия немножко отдохнет. Президент зевнул и пристроился поудобнее на седле в тени

своего ишака. Стоял тропический зной.

– Хорошо бы сейчас хлебнуть маисовой, – сказал президент, вытирая пот с высокого лба. – Знаешь ведь, Боевая честь, клин клином вышибают.

– Пожалуйста, Ваше достоинство.

Министр снял с пояса небольшой бурдючок из крокодильей кожи и подал своему повелителю. Тот развязал горловину, сунул в рот и сдавил бурдюк снизу руками. Жидкость переливалась, мелодично булькая, под завистливым взглядом министра.

– И тебе осталось, Боевая честь, – сказал президент некоторое время спустя, возвращая уже совсем сморщенный бурдючок.

– Мерси, Ваше достоинство…

Колонна расположилась под кактусами, окаймляющими тропинку; из рук в руки передавались бурдючки, ничем не отличавшиеся от министерского. Бойцы искали друг у друга в голове или чесали друг другу отростки на хребтах, как положено добрым друзьям и боевым товарищам. Вскоре послышалось гнусавое пение, постепенно переросшее в устрашающий боевой концерт. Все это настроило президента на романтический лад. Он сполз с седла и растянулся на траве, оставив голову под брюхом осла.

– Послушай-ка, Боевая честь, – блаженно вздохнул он. – А не

кажется ли тебе, что эта война слишком уж долго тянется? Не пора ли этот вопрос урегулировать?

– Неужто мир, Ваше достоинство?! – флегматично воскликнул министр войны. Разговор этот начинался не в первый раз и восклицать министру порядком надоело.

– Ну да, мир, что же еще, – безмятежно ответил президент. – Тебе разве не обрыдло таскаться все время к передовой и обратно? Так разве нельзя придумать что-нибудь позабавней?

– Вряд ли, Ваше достоинство, прошу прощения. Побеждать врага – это ли не забавно? И неужели не внушает вам опасений мысль о том, что мускулы человечества атрофируются, а разум его станет ленивым, как сытый крокодил? Да и чем могли бы заняться мои триста бойцов? Ведь они не умеют ни разводить кактусы, ни делать горшки. Все, на что они способны, – это обслуживать наши великолепные орудия…

– А и верно! – энергично выразил согласие президент. – Что ж, раз так – вперед, на поле боя!

Он пошевелился, но, заметив, что осел вовсе не собирается последовать его примеру, переменил тему:

– Боевая честь, я опять видел тот дурацкий сон.

– Опять летающие существа с брюхом, полным людей!

– Они, черт бы их побрал… И, конечно же, явился и тот белый человек с золотыми, как у меня, волосами, который каждый раз называет меня своим „хорошим маленьким мальчиком". А какой я ему мальчик? Мне ведь уже исполнилось четыреста полнолуний, если не больше… Все это ужасно, летающие чудища так ревут, воют и громыхают, что я всегда просыпаюсь в холодном поту. И откуда только берутся эти проклятые сны, а, Боевая честь?

– Подсознание у вас слишком активно работает, Ваше достоинство.

– Что, что?

– Подсознание.

– Это что такое?

– Я сам тоже не знаю. Слышал как-то это слово во сне. Приснилось, будто какая-то женщина ведет меня к врачевателю и говорит, что он вылечит мое подсознание, чтобы я не мочился в постели по ночам. Есть у меня такая привычка.

– А что это была за женщина, молодая или старая? – спросил президент.

– Старая.

– Гм, не иначе как кто-то из наших старух, они занимаются колдовством и насылают на нас эти сны. Надо будет в этом разобраться.

Осел выразил желание продолжить путь. Президент поднялся, помог погонщику укрепить седло, взобрался на него и подстегнул осла босыми пятками. Колонна, под предводительством министра и начальника штаба, последовала за ним.

– Интересно узнать, – сказал президент, – какое новое злодеяние успело совершить за ночь проклятое северное человечество?… Боевая честь, а не кажется ли тебе, что противник наращивает свое военное присутствие на границе?

– Генерал, ты не замечал чего-нибудь такого? – спросил в свою очередь министр у начальника штаба.

– Нет, Ваше достоинство, нет, Боевая честь. Плацдарм, как вам известно, невелик, можно сказать, ограничен. Любое увеличение военных сил и вооружений здесь лишено смысла.

Президент согласно кивнул. Плацдарм – это понятие бог весть каким образом сохранилось в памяти человечества – действительно был ограниченным. Граница между северным и южным человечеством проходила как раз через середину острова, по узкому перешейку, соединявшему его северную и южную половины. Так что ширина плацдарма составляла не более ста пятидесяти шагов, и ни одна из воюющих сторон не могла разместить там более тридцати орудий.

Солнце еще не достигло зенита, когда колонна вышла на плацдарм. Песок накалился, и бойцы запрыгали, обжигая ноги, но не нарушили строй. Сделав еще пятьдесят шагов, они вышли на боевые рубежи и встали за орудиями – по десять человек у каждого лафета. На середине перешейка, прямо перед орудиями, возвышался песчаный холм высотой в десяток локтей. Дула орудий были направлены прямо на него. Вокруг лафетов громоздились кучи камней. Бойцы вскарабкались на камни и застыли в ожидании команды открыть огонь.

Начальство, однако, не спешило. Президент, военный министр и начальник штаба подошли к подножию дюн, вдоль которых шел ряд воткнутых в песок тростинок. Все трое нагнулись, внимательно всматриваясь в них. Президент первым разогнул спину:

– Да, – сказал он озабоченно. – Поработали этой ночью наши враги. Колышки засыпаны песком на три пяди в высоту, а это значит, что дюны почти на шесть пядей продвинулись на нашу территорию.

– Так точно, Ваше достоинство, – отозвался военный министр. – Причем я позволю себе отметить, что песчинки, навеянные залпами их орудий на наши позиции, весьма и весьма крупные. Быть может, они думали, что мы уже пришли, и песок попадет нам в глаза.

– Вряд ли, – небрежно бросил президент, – не такие уж они кровожадные. К тому же знают ведь, что мы в долгу не останемся… Теперь надо будет отодвинуть дюны на прежнее место, а если удастся, то и пядей на шесть подальше, туда, к ним… Итак, вперед!

Все трое вернулись к орудиям и встали в центре позиций,

чтобы лучше наблюдать за ходом военных действий по всему фронту, протянувшемуся на сто пятьдесят локтей.

– Орудия, к бою! – скомандовал министр войны.

Начальник штаба повторил команду, и бойцы, вскарабкавшиеся на камни, ухватились за длинные, тяжелые рукояти орудий.

– Пли!

Бойцы повисли на рукоятях, спрыгнули с камней – и тридцать тростниковых стволов выпустили мощные струи воздуха к подножию песчаного холма. Песок закружился вихрем. Бойцы отпустили рукояти, и они медленно вернулись в исходное положение. Самозаряжаясь, орудия вновь набрали воздуха в свои мехи, приготовились к бою. Воины тем временем снова вскарабкались на камни в ожидании команды…

Немного спустя огонь перенесли на середину дюн, а под вечер начали целиться в самый верх. Таким образом холм не только был возвращен на прежнее место, но и продвинут на шесть пядей вглубь территории противника.

Перед наступлением темноты начальник штаба свистнул в четыре пальца, возвещая отбой, бойцы построились, и колонна, окрыленная высоким боевым духом, направилась к селению.

Война между двумя половинами человечества, южной и северной, велась на протяжении почти двух столетий с переменным успехом – в том смысле, что если ночью пожинали успехи северяне, днем южане добивались новых славных побед. Обе половины человечества имели общих прадедов и прабабок – это были трое мужчин и две женщины, случайно попавшие на пустынный остров во время Огненного вихря, и благодаря этому оставшиеся невредимыми и способными продолжить свой род. В древнем предании говорилось, что тогда Огненный вихрь губил именно населенные земли и щадил пустыни.

Вначале человечество было единым, сплоченным и состояло примерно из двадцати братьев и сестер, считая, разумеется, двоюродных. Со временем, однако, ввиду отсутствия семейного планирования, людей становилось все больше, а вскоре человечество населяло уже обе половины острова, и обитатели каждой начали с вожделением поглядывать на территорию соседей. Так созрела идея начать войну. Песчаный холм, нанесенный ветром посередине перешейка, своим расположением весьма тому благоприятствовал.

Война укрепляла дух обеих половин человечества. Может быть, в неопределенном будущем оно и смогло бы устремиться к достижению более высоких целей, сделать что-нибудь этакое и даже открыть какой-нибудь материк, но такие мысли пока его не посещали. Человечество продолжало себе мирно и тихо воевать, и это доставляло ему большое удовольствие. Почти такое же, как крокодилья вырезка и маисовый напиток, а их-то, слава богу, на острове хватало.