Особый отдел и пепел ковчега

Глава 7 Грехи наши тяжкие

Настроение у всех было хуже некуда. За несколько последних дней было затрачено столько энергии, столько предприимчивости, столько денег – и всё коту под хвост. Даже дежурный по отделу, едва глянув на них, сочувственно заметил: «Да вы, ребята, будто бы с похорон явились».

Самым плохим признаком было то, что Ваня не пытался склонить коллег к выпивке, Цимбаларь не отпускал своих циничных острот, а Людочка не поправляла слегка смазанный макияж. Все прежние интересы и пристрастия как бы утратили свою актуальность.

Один только Кондаков держался молодцом и всячески старался вывести друзей из тягостного оцепенения.

– И всё же любопытно, по чьей команде разрыли маршальскую могилу, – произнёс он с наигранным интересом. – Неужели это происки того самого министерского чинуши, который опасался востроуховского компромата?

– Вряд ли, – вяло промолвил Цимбаларь. – Узнав, что бумаги погребены вместе с маршалом, он бы, наверное, успокоился. И по крайней мере не впал бы в бешенство, обнаружив вместо документов пепел. Скорее всего, тут поработали его недоброжелатели, знавшие о существовании компромата. В дебрях любого министерства кипят шекспировские страсти, и не мне это тебе рассказывать.

Резюме подвёл Кондаков, сам же этот разговор и затеявший:

– Это внутренние разборки оборонного ведомства, и соваться в них нам не с руки, да и недосуг. На военную контрразведку, без которой здесь явно не обо-шлось, у нас управы нет.

– Я во всём виновата, – сказала Людочка трагическим голосом. – Подвела коллектив. Вместо туза вытащила шестёрку. Не Сопеевым надо было заниматься, а кем-то совсем другим.

– Давайте попросим у Горемыкина ещё один шанс, – предложил Ваня. – Он ведь сам намекал на такую возможность.

– Думаю, что все кандидаты на обладание бетилом уже находятся в разработке. – Кондаков скорчил кислую гримасу. – Да и стыдно расписываться в собственной беспомощности… Столько сложнейших дел раскрутили, а на какой-то мелочовке прокололись.

– Видать, чутьё потеряли, – буркнул Цимбаларь. – Надо другую работу искать. Звали меня в одно местечко начальником паспортного стола, а я, дурак, отказался.

– Никто нас пока плетью не гонит, – сказала Людочка. – Давайте поработаем над Сопеевым ещё пару деньков, авось что-нибудь и нащупаем. Ясно, что после пятьдесят пятого или пятьдесят шестого года бетила у него уже не было. Но мы почти ничего не знаем о предыдущем периоде, когда Сопеев ещё состоял в штате госбезопасности. Может, его обокрали, может, он потерял чемодан с личными вещами, может, продал часы на базаре.

– Продать такие часы вряд ли возможно, – возразил Цимбаларь. – Зная приблизительный объём бетила, можно предположить, что для механизма в корпусе просто не осталось места.

– Надо бы выяснить, по какой причине Сопеева из госбезопасности перевели в армию, – предложил Ваня. – По доброй воле шило на мыло не меняют.

– Подождите, где-то у меня имелась информация о том, что Сопеев одно время сидел на гауптвахте… – Пальцы Людочки забегали по клавиатуре компьютера. – Верно, он находился под арестом с июля по декабрь пятьдесят третьего года.

– На гауптвахте так долго не сидят, – заметил Кондаков. – Это мера сугубо дисциплинарная. А тут пахнет уголовным делом. Похоже, что эти шесть месяцев он пребывал под следствием.

– Тем не менее в декабре того же года Сопеев благополучно вышел на свободу и был переведён в кадры Министерства обороны, хотя и с понижением в звании.

– Весьма интересно! – Цимбаларь немного оживился. – Нужно узнать об этой отсидке как можно больше. Где он чалился, за что, почему не понёс никакого серьёзного наказания. Необходим хотя бы один живой свидетель. Сосед по камере, надзиратель, работник военной прокуратуры.

– Поскольку гауптвахта, скорее всего, находилась в ведении комендатуры, надо ехать в Центральный архив Министерства обороны. До Подольска рукой подать. При желании можно за день обернуться.

– Одну минуточку, я посоветуюсь с компьютером. – Людочка опять склонилась над своим верным ноутбуком.

Пока она была занята делом, мужчины, включая ратующего за здоровый образ жизни Кондакова, вышли покурить.

– Если человек полгода хавает пайку на губе, это везение или неудача? – ни к кому не обращаясь, промолвил Цимбаларь.

– А что угодно, – ответил Кондаков. – Вот тебе реальный пример. Одного батальонного командира, отличавшегося разнузданным поведением, суд офицерской чести приговорил к общественному порицанию и десятидневному аресту. Назавтра все командиры подразделений от ротного и выше поехали в гарнизон на какое-то важное совещание. Водитель штабного автобуса, солдат-первогодок, сдуру сунулся на закрытый железнодорожный переезд. А тут откуда ни возьмись – грузовой поезд! То, что осталось от автобуса и его пассажиров, потом собирали на протяжении целого километра. Поскольку полк оказался практически обезглавленным, дебошира спешно вернули в часть и назначили врио командира.

– И он продолжил беспутства уже совсем на другом уровне, – добавил Цимбаларь.

Кондаков раскрыл было рот, чтобы внести в свой рассказ какое-то дополнение, но тут Людочка позвала всех в кабинет.

– Ни в какой Подольск ехать не надо, – сообщила она. – Сопеев сидел на гауптвахте Московского гарнизона. Поэтому все интересующие нас материалы хранятся в архиве штаба Московского военного округа на улице Садовнической. Это почти в самом центре.

– Пока Горемыкин ещё здесь, надо вытребовать у него такую бумагу, чтобы все архивные крысы ходили перед нами на цирлах, – сказал Кондаков.

– Все необходимые документы нам сделают и в секретариате, – возразила Людочка. – А Горемыкину на глаза сейчас лучше не попадаться. Чужое фиаско он чует столь же явственно, как акула – кровь потенциальной жертвы.

– Вопрос другой, кому идти в архив, – глядя в потолок, задумчиво произнёс Цимбаларь. – Я завтра собираюсь заняться машиной. Сама знаешь, как туго без собственных колёс.

Свой довод нашёлся и у Вани.

– Лилипутов туда вряд ли пускают, – заявил он.

– Пётр Фомич, а какая причина сачкануть имеется у вас? – обратилась к Кондакову Людочка. – Срочная операция на грыже, борьба с колорадским жуком, прорыв канализации в квартире?

– Да нет, я просто хотел отдохнуть чуток, – замялся Кондаков. – Притомился за последнее время.

– Ясно! Все свободны до завтрашнего обеда. А в четырнадцать ноль-ноль я вас или очень обрадую, или чертовски огорчу.

– В любом случае с меня шампанское, – пообещал Цимбаларь.

– А с меня букет астр из собственного сада, – добавил Кондаков.

– Я со своей стороны гарантирую страстный поцелуй, – ударив себя в грудь, поклялся Ваня.

В третьем часу дня, как и было условлено, мужчины собрались в кабинете Кондакова. Вскоре позвонила Людочка. Она предупредила, что задерживается по объективным причинам, и попросила не расходиться.

– Похоже, эта барышня шпыняет нас, как надоедливых нахлебников, – заметил Ваня.

– Такое я ещё могу стерпеть, а вот копаться в архивной макулатуре для меня хуже каторги, – признался Цимбаларь. – Давай-ка не будем терять зря времени и сгоняем помдежа за пивом. По бутылочке светлого нам не повредит.

– А мне портера, и покрепче, – ввернул Ваня.

Кондаков хотел что-то возразить, но, встретившись взглядом с Цимбаларем, полез в кошелёк, где лежала вчерашняя зарплата, по сути дела ему уже не принадлежавшая.

Людочка появилась в самом конце рабочего дня, когда захмелевший от портера Ваня заснул на диване, а Цимбаларь дал Кондакову двадцать пять дураков подряд.

Вид у девушки был непроницаемый, но глаза сияли так, словно легендарный бетил уже находился в её сумочке. Ошеломленные предчувствием удачи, Кондаков и Цимбаларь даже не стали упрекать Людочку за опоздание.

Усевшись на самый лучший из имеющихся в кабинете стульев, Людочка нарочито бесстрастным голосом сказала:

– Позвольте доложить о результатах проделанной работы.

– Сделай одолжение, – смиренно произнес Кондаков.

Жестом фокусника Людочка развернула пачку ксерокопированных документов, большинство из которых было украшено советскими гербами, солидными печатями и размашистыми резолюциями.

– Читать всё подряд или рассказать своими словами? – осведомилась она.

– Сначала расскажи, а потом, если понадобится, мы познакомимся с бумагами поближе, – ответил Кондаков.

– Тогда слушайте. В июне пятьдесят третьего года, сразу после ареста Берии, началась очередная чистка органов. По всей стране пачками хватали сотрудников упразднённого МГБ. За решёткой оказались не только кровавые палачи, вроде Кобулова, Гоглидзе и Деканозова, но и множество чисто технических работников: водителей, охранников, канцеляристов. Был задержан и лейтенант Сопеев, на тот момент уже служивший в отдельном полку по охране особо важных государственных объектов. Ему, за компанию с другими офицерами МГБ, во время прощания со Сталиным охранявшими Колонный зал, было предъявлено абсурдное обвинение в подготовке террористического акта, направленного на устранение неугодных Берии членов Политбюро. Покушение якобы должно было совершиться посредством взрывного устройства, вделанного в одну из пепельниц, стоявших в курительной комнате. Имеется в виду не обычная пепельница, вроде той, которую вы превратили чёрт знает во что, а солидное сооружение на высоких металлических ножках… Вот постановление прокуратуры о возбуждении уголовного дела. Вот протокол допроса Сопеева, где он признаётся во всех вменяемых ему преступлениях, а также называет себя активным пособником мирового империализма. Вот некоторые следственные материалы. Вот обвинительное заключение… Процесс был закрытым, и все подсудимые понесли суровое наказание. Некоторые впоследствии даже были расстреляны. Сухим из воды вышел только Сопеев. Вот постановление о прекращении его уголовного преследования. Хотя это весьма странное решение не сопровождается какими-либо связными мотивировками.

– Заложил подельников, вот и пощадили, – проронил Цимбаларь.

– Да там все, как ты выражаешься, друг друга закладывали, – возразила Людочка. – Когда читаешь протоколы допросов, просто волосы дыбом встают. Сплошные поклёпы, самооговоры, доносительство. Ещё ладно, если бы так вели себя пожилые, болезненные люди. Но от молодых, здоровых мужиков я такого слабодушия не ожидала.

– Так ведь их допрашивали, можно сказать, свои, – пояснил Кондаков. – Те же самые бериевские костоломы, только вовремя успевшие переметнуться на другую сторону. У генерала Серова руки были по локоть в крови, а Хрущев, из соображений кумовства, назначил его председателем только что созданного КГБ… Поэтому подследственные признавали даже самые бредовые обвинения… А что касается Сопеева, то в его случае просматривается явное везение. Причём фантастическое. Это то же самое, что вернуться живым из чрева кита. Были у него в пятьдесят третьем году сталинские часики, были!

– Были, но не далее чем до декабря месяца, – уточнила Людочка. – Впоследствии карьера Сопеева буксовала вплоть до встречи с Востроуховым, который, покрывая свои кобелиные шалости, вынужден был взять никудышного офицерика под свою опеку.

– Мне ваши доводы кажутся неубедительными, – с сомнением произнёс Цимбаларь. – Но прежде чем капитулировать, эту версию всё же надо проверить… Рассказывай, что ты там ещё нарыла?

– Мне почему-то кажется, что со своим талисманом Сопеев расстался именно во время следствия. Посему я запаслась кое-какими небезынтересными документами. – Она перетасовала лежащие перед ней бумаги по новой. – Перечень лиц, проходивших с ним по одному делу. Список членов военного суда. Фамилии следователей. Личный состав гарнизонной гауптвахты… Сейчас всем этим людям в лучшем случае за восемьдесят. Но будем надеяться, что кто-то из них благополучно дожил до наших дней и сохранил о тех временах достаточно ясные воспоминания.

– Слушай, а в нашем отделе нет следователя-геронтолога? – поинтересовался Цимбаларь. – Не получается у меня душевный контакт со старикашками.

– Потерпи, – сказала Людочка. – Так уж случилось, что расследование пришлось начинать чуть ли не со времён царя Гороха. Полагаю, что след бетила скоро приведёт нас в современность. Вот тогда с молодёжью и оттянешься.

– Скорей бы, – вздохнул Цимбаларь. – Мне самого крутого нынешнего урку расколоть легче, чем, скажем, дряхлого ветерана Смерша. Это как с марсианином разговаривать. Совсем другой стиль мышления.

– Сотрудник особого отдела в принципе должен найти общий язык даже с марсианином, – веско изрёк Кондаков, и было непонятно, шутит он или говорит серьёзно.

– Можете отдыхать, коллеги. Только эту пьяную шваль заберите с собой. – Людочка кивнула на сладко посапывающего Ваню. – А я поработаю над именными списками. Слава богу, адресные бюро сейчас работают круглосуточно. Кроме того, все результаты последней переписи внесены в компьютерную базу данных.

– Так ты сегодня и спать не собираешься? – удивился Кондаков.

– Сначала нужно довести до конца начатое дело. – Людочка уже вычёркивала из списка тех подследственных, которые получили на суде высшую меру. – Утречком я сообщу вам результаты, а уж потом завалюсь спать.

– Не бережёшь ты себя, Людмила Савельевна, не бережёшь, – посетовал Кондаков.

– Для здоровья бутылка пива гораздо вреднее, чем с толком проведённая бессонная ночь, – промолвила Людочка, уже ушедшая в привычную работу, что называется, с головой.

Ожидая поутру какого-нибудь сюрприза, Цимбаларь от вечернего возлияния воздержался – и правильно сделал.

В половине шестого, когда просыпаются только подневольные люди, вроде водителей городского транспорта, да прирождённые «жаворонки», Цимбаларя разбудил телефонный звонок. Это, конечно же, была Людочка, всю ночь сушившая у компьютера свои мозги.

– Привет, – сказала она. – Вчера ты, кажется, собирался ремонтировать свою машину?

– Ага, – пробормотал Цимбаларь, ещё не очухавшийся от сна.

– Ну и каковы успехи?

– Более или менее. Осталось ещё кое-что подрегулировать.

– Тогда вставай и регулируй. Сегодня тебе предстоит дальняя поездка.

– Куда? – Сон у Цимбаларя сразу пропал.

– В Звенигород. Если точнее, в Саввино-Сторожевский ставропигиальный мужской монастырь.

– Нашла расстояние! – фыркнул Цимбаларь. – А как это понимать: ставропигиальный?

– Подчиняющийся непосредственно патриархату. Вроде как у нас Главное управление собственной безопасности или Контрольно-ревизионное управление.

– Круто. – Цимбаларь, придерживая трубку плечом, стал натягивать штаны. – Опять какого-то старца придётся допрашивать?

– А ты надеялся на другой вариант?

– Пошли вместо меня Кондакова.

– Ему хватит дел и в городе. К тому же ты на ко– лёсах… Если не врёшь, конечно.

– Слушай, ты кто по званию? – повысил голос Цимбаларь. – Лейтенант! Какое право ты имеешь командовать майорами и подполковниками?

– Садись на моё место и командуй, – невозмутимо ответила Людочка. – А я с удовольствием прошвырнусь в Звенигород. Заодно полюбуюсь местными достопримечательностями.

– Ладно, – сдался Цимбаларь. – Давай установочные данные.

– Записывай. Станислав Несторович Вертипорох, тысяча девятьсот двадцать пятого года рождения, украинец, уроженец города Здолбунова Ровенской области. С пятидесятого по пятьдесят четвертый год служил в должности заместителя начальника Московской гарнизонной гауптвахты. В семьдесят девятом году в звании капитана вышел на пенсию. В девяностом принял постриг.

– Только монахов мне ещё не хватало! – застонал Цимбаларь.

– Возможно, оно и к лучшему, – сказала Людочка. – Слуги божьи не должны врать по определению. Только ты там особо не выпендривайся. Говори уважительно, спокойно. Сначала поинтересуйся здоровьем, вскользь пророни, что тоже склоняешься к вере, ну и всё такое прочее.

– А женского монастыря там нет?

– Увы!

– Жаль, я бы пошёл туда завхозом…

Говоря о том, что дел хватит на всех, Людочка немного кривила душой. Станислав Вертипорох оказался практически единственным здравствующим очевидцем тех давних трагических событий. Существовал, правда, ещё один потенциальный свидетель, бывший секретарь военного суда, но тот доживал свой век где-то в Хабаровском крае.

Но и Цимбаларь, в свою очередь, погрешил против истины. Говорить о полной готовности автомобиля было ещё преждевременно. Всякой мелкой работёнки хватало с лихвой: проверить проводку, заменить тормозные колодки, отрегулировать клапаны, заварить выхлопную трубу. Однако при помощи двух проживающих по соседству механиков-любителей, которым были обещаны фиктивные повестки, позволяющие на законном основании сачкануть от службы, со всеми этими проблемами было покончено за пару часов.

Проездка в Звенигород сама по себе была делом пустяковым, но прежде, чем вырваться на простор загородного шоссе, предстояло ещё помучиться во всегдашней уличной колготе. Короче, к месту назначения он прибыл уже далеко за полдень, так что времени на любование красотами древнего города, некогда бывшего центром одноимённого удельного княжества, уже не оставалось.

Впрочем, Цимбаларь был абсолютно равнодушен ко всему, что называлось «местной экзотикой» и заставляло балдеть досужих туристов. В малознакомых населённых пунктах, будь то хоть Париж, хоть Токио, его главным образом интересовало качество и доступность спиртных напитков.

Сам монастырь, основанный ещё пять веков назад и расположенный как бы особняком от суетного города, впечатлял мрачной и тяжеловесной величественностью. Глядя на толстенные стены, узенькие окна-бойницы и приземистые башни, сразу становилось ясно, что сооружался он не только для защиты от мирских соблазнов, но и с расчётом на долговременную осаду.

В ансамбле монастыря главенствовали белые и золотистые тона. Чёрными были только рясы монахов да стаи воронья, кружившие над вычурными византийскими куполами.

Цимбаларь, прежде искренне сочувствовавший церкви, как во все времена на Руси было принято сочувствовать оболганным и гонимым, теперь относился к ней с прохладцей. Ему в равной степени претили и разбитные попы, готовые за соответствующую мзду освятить всё, что угодно, включая стриптиз-клубы, и новоявленные прихожане, не умевшие даже толком креститься, но уже зарезервировавшие для себя самые почётные места вблизи алтаря.

В понимании Цимбаларя дела мирские и дела церковные не должны были нигде соприкасаться, а православным иерархам не следовало вдаваться в проблемы, находящиеся в компетенции светской власти. Тот, кто изначально заключил договор с богом, не нуждается в каких-либо иных прерогативах.

Кроме того, он давно убедился, что даже самая фанатичная вера ещё не гарантирует человеческую порядочность, а приличные люди встречаются и среди атеистов. В плане историческом бунтарь Кропоткин был гораздо ближе ему, чем святоша Победоносцев. Впрочем, протопопа Аввакума Цимбаларь весьма уважал и даже ставил его стойкость в пример сослуживцам.

Часть монастырской территории была по-прежнему открыта для посещения, но стоило только Цимбаларю сунуться к воротам, прорезанным в глухой кирпичной стене, за которой, собственно говоря, и проходила жизнь иноков, как дорогу ему преградили двое черноризцев, больше похожих на ряженых театральных статистов, чем на слуг божьих.

– Мирянам сюда входить не полагается, – с поклоном произнёс один из них, курносый, словно мопс.

– Какой же я мирянин! – предъявив удостоверение, ухмыльнулся Цимбаларь. – Я посланец самой преисподней.

– Бензином и табаком от вас действительно попахивает, а вот зловония серы почему-то не ощущается, – осклабился другой черноризец, чьи проколотые уши выдавали бывшего пижона.

Курносый, суровым взглядом осадив своего чересчур дурашливого напарника, сказал:

– Власть мирская, даже осенённая державным орлом, не простирается дальше этого предела. – Он указал на стену. – Сюда вы можете войти только с позволения патриаршей канцелярии.

– Да не лезу я на вашу территорию, – сделав шаг назад, примирительным тоном произнёс Цимбаларь. – Но вызвать сюда нужного мне человека вы можете?

– Если только он сам согласится на это, – ответил курносый.

– Согласится, согласится, – заверил его Цимбаларь. – Скажите, что я прибыл за благословением.

– Тогда сообщите, который из братьев вам нужен?

– Вертипорох Станислав Несторович.

– Свои фамилии братья оставили в миру. И никаких Станиславов здесь отродясь не было. Это языческое имя.

– Одну минутку! – Еле сдерживаясь, чтобы не чертыхнуться, он набрал на мобильнике Людочкин номер.

Черноризцы, добровольно отказавшиеся от многих благ цивилизации, с интересом наблюдали за ним. Ожидание затягивалось, и, когда девушка наконец ответила, он еле узнал её голос.

– Ты спала? – поинтересовался Цимбаларь.

– А как ты думаешь? Имею я право отдохнуть после бессонной ночи?

– Тогда прости, что разбудил. Но ты мне утром устроила точно такой же фокус. Так что мы в расчёте… Я, между прочим, звоню из монастыря. Говорят, что никакого Станислава Вертипороха здесь нет.

– Ох, я совсем забыла тебе сказать, что сейчас его зовут братом Симеоном, – спохватилась Людочка.

– Симеонов у нас сколько душе угодно, – сказал курносый, слышавший весь этот разговор. – Какой именно вам нужен?

– Пожилой, лет восьмидесяти. Украинец.

– Тогда всё ясно. Ступай за Симеоном, который состоит экономом при трапезной. – Курносый кивком отослал напарника.

Когда тот удалился, Цимбаларь самым задушевным тоном предложил закурить.

– Я дал зарок воздерживаться от мирских соблазнов. – Курносый перекрестился.

– Тяжелая у монахов доля, – посочувствовал Цимбаларь.

– Я не монах, а послушник, – пояснил курносый. – Ещё только готовлюсь к постригу.

– Если не секрет, как тебя сюда занесло? – Цимбаларь перешёл на шёпот.

– Выхода другого не было, – глядя в пространство, ответил курносый. – Или в петлю, или в монастырь.

– Кто меня спрашивает? – Увлечённый разговором с курносым послушником, Цимбаларь не заметил, как к ним приблизился высокий сухощавый старик, одетый в добротную шерстяную рясу.

– Прошу прощения за беспокойство. – Цимбаларь, помятуя наставления Людочки, старался вести себя максимально корректным образом. – Но интересы государственной службы заставляют меня обратиться к вам по одному весьма конфиденциальному делу.

– Пожалуйста, – кивнул Станислав Вертипорох, он же брат Симеон. – Как сказано в Писании: богу богово, а кесарю кесарево. При всём своём желании мы не можем целиком обособиться от мира. Кроме того, служение Господу не освобождает монахов от гражданского долга.

– Замечательно сказано… – Цимбаларь замялся, не зная, как назвать Вертипороха: мирским или церковным именем.

В едва только начавшейся беседе наступила неловкая пауза, но старый монах сам пришёл на помощь гостю.

– Если предмет нашего общения не должен касаться чужих ушей, будет лучше, если мы прогуляемся вот по этой дорожке. – Он указал на липовую аллею, уходившую в сторону от монастырских стен.

Когда они вступили под сень деревьев, уже тронутых желтизной осени, Цимбаларь отпустил неуклюжий комплимент:

– Для своих лет вы выглядите просто замечательно.

– Монастырский быт идёт мне на пользу. Посты, молитвы, посильный труд… – ответил Вертипорох, в правильной русской речи которого временами проскальзывал мягкий украинский акцент. – Это как в тюрьме: если выдержал первые год-два, жизнь постепенно наладится… Хотя и совсем другая жизнь.

– Чем же вас не устраивало прежнее существование? – осторожно поинтересовался Цимбаларь.

– Когда доживёте до моих лет, может быть, и пой– мёте… Любого человека, подводящего итоги земного бытия, поневоле начинает беспокоить совесть. Тем более если на это есть веские причины. Монастырь – единственное место, где больную совесть можно хоть как-то утишить. Здесь каждый носит свой грех, словно тяжкое ярмо.

– Разве можно прожить жизнь, ни разу не согрешив?

– Грех греху рознь… На мою долю, к несчастью, выпали самые чёрные. Впрочем, винить за это можно только самого себя. – Повернувшись лицом к церковным куполам, вздымавшимся над монастырскими стенами, Вертипорох отвесил несколько земных поклонов. – Сразу после войны мне довелось служить в комендатуре Московского военного округа, где я и притерпелся к чужому горю… Старость обременена недугами и запоздалой мудростью, а молодость – беспечностью, легковерием и душевной слепотой… Потом меня переманили в кадры госбезопасности. На Львовщине, Тернопольщине, в Закарпатье и Волыни активно действовали националистически настроенные повстанцы, так называемые оуновцы. Гэбэшникам позарез нужны были надёжные люди, в совершенстве владевшие украинским языком, желательно, его западным диалектом. А я вырос на Ровенщине и мог запросто калякать не только по-украински, но и по-польски… Из людей одного со мной покроя был сформирован специальный отряд, экипированный и вооруженный на манер повстанцев. Мне даже соответствующую татуировку сделали. – Поддёрнув рукав рясы, он продемонстрировал выколотый на предплечье трезубец, окру– жённый какими-то неразборчивыми буквами. – Под видом оуновцев мы терроризировали местное население, заставляя его искать защиту у советской власти, а частенько шли на прямые провокации. Приходили, допустим, в какую-нибудь глухую деревеньку и агитировали молодежь вступать в повстанческую армию. Того, кто соглашался, мы потом сдавали гэбистам, а то и просто расстреливали за околицей.

– Но вы ведь действовали не по собственной инициативе, а, можно сказать, по принуждению, – пытаясь хоть как-то утешить старика, вставил Цимбаларь. – Над вами довлела присяга, измена которой тоже считается грехом.

– Этими доводами можно оправдаться перед людьми, но не перед богом, – возразил Вертипорох. – История моего главного прегрешения ещё впереди. Желаете послушать?

– Если вы изволите рассказать – конечно.

– Начальство, у которого я был на хорошем счету, доверило мне чрезвычайно важное и весьма деликатное задание – устранить популярного в народе католического священника, считавшегося шпионом Ватикана. Сами понимаете, что операция прямого действия в сложившейся ситуации была бы нежелательна. Приходилось искать обходные пути. На это ушло почти полгода. Начав с простого прислужника, я стал ближайшим помощником ксёндза, имевшим доступ и к его финансам, и к его столу. После этого я отравил своего благодетеля особым ядом, действие которого напоминало симптомы острой пневмонии… В то время я не понимал, сколь тяжкий грех ложится на меня. Погубить доверившегося тебе – деяние достойное Иуды. Осознание собственного злодейства пришло много позже, когда я прочитал немало мудрых книг и познакомился с сострадательными людьми, которые помогли мне прийти к богу. Вот уже скоро пятнадцать лет, как я замаливаю здесь грехи, и боюсь лишь одного – на покаяние мне осталось слишком мало времени… Догадываюсь, что вы явились сюда именно по поводу моих прежних преступлений? – Остановившись, Вертипорох пристально посмотрел на Цимбаларя.

– Отнюдь! – поспешно ответил тот. – Кроме господа бога претензии к вам могут иметь только земляки, возрождающие в Западной Украине память Степана Бандеры и других деятелей ОУН. В общественном сознании россиян те трагические события выглядят несколько иначе… Лично меня интересует совсем другой период вашей жизни, а именно – пребывание в должности заместителя начальника Московской гарнизонной гауптвахты.

– Было такое дело, – кивнул Вертипорох.

– Помните лето пятьдесят третьего года, когда у вас под стражей находились бывшие сотрудники МГБ, обвинявшиеся в пособничестве преступным замыслам Берии?

– Такое забыть невозможно. – Мрачное лицо Вертипороха немного посветлело. – Обстановка в стране была накалённой до предела. Предполагалось, что верные Берии силы могут в любой момент поднять мятеж. Под подозрением была даже милиция, и всех арестованных размещали на территории воинских частей – в казармах, в бункерах, на гауптвахтах. У нас в каждой камере, рассчитанной на пять-семь человек, сидело по двадцать. И это в летнюю духоту! Правда, поближе к концу года гауптвахту разгрузили. Кого-то отправили в Сибирь, кого-то – в расход.

– Тем не менее один из подследственных сумел избежать наказания. – Лишь сейчас Цимбаларь заговорил о деле, ради которого, в сущности, и явился сюда. – Имеется в виду некий Григорий Флегонтович Сопеев, которого выпустили на свободу ещё до суда.

– Как же, как же! – Вертипорох почему-то заулыбался. – Весьма забавная история. Кстати, мне довелось быть её очевидцем… Надо сказать, что арестованных держали в чёрном теле и допрашивали с пристрастием. Никакого снисхождения не давали. И вдруг нежданно-негаданно поступает распоряжение освободить этого самого, как его…

– Сопеева, – напомнил Цимбаларь.

– Ну да… За что, думаем, такая поблажка? Но с прокуратурой спорить не будешь, да и не наше это дело. Сказано отпустить – отпустили. Начальник гауптвахты капитан Уздечкин был большим оригиналом. Вот он и решил, смеха ради, устроить небольшой розыгрыш. Ночью этого Сопеева свели в подвал, и Уздечкин, держа в руках чистый лист бумаги, зачитал ему смертный приговор. Причём всё было обставлено с предельной достоверностью. Присутствовал и врач в белом халате, и исполнители в чёрных масках, естественно, подставные. Лучше всех свою роль безусловно сыграл Уздечкин – взгляд суровый, брови насуплены, голос звенит, особенно когда дошла очередь до заключительной фразы «…приговаривается к высшей мере социальной защиты – расстрелу!». Бедняга Сопеев побелел весь, бац на колени и молит: «Пощадите! Я ни в чём не виноват! Мне следователь обещал снисхождение! Возьмите всё! Возьмите золотые часы, принадлежащие самому товарищу Сталину!»

– Он не упоминал, как эти часы ему достались? – Цимбаларь, забывшись от радости, бесцеремонно прервал Вертипороха.

– Может, и упоминал, только я запамятовал. – Монах нисколечко не обиделся. – Стыдно признаться, выпивши был. Как, впрочем, и все остальные участники этой сцены. Но Уздечкин предложением Сопеева заинтересовался. Золотые часы, да ещё сталинские, на дороге не валяются… Принесли из каптёрки личные вещи Сопеева, изъятые при аресте. Действительно, среди всякого другого барахла имеются неказистые карманные часики с цепочкой. Весьма увесистые, хоть корпус по виду сделан из обыкновенного никелированного железа. Уздечкин по крышке шилом царапнул – и в самом деле что-то желтое блеснуло. Мне это, помню, сразу странным показалось. Ведь обычно наоборот делается – золотом всякие малоценные металлы покрывают. К тому же часики оказались неисправными. Сколько мы завод ни накручивали, а механизм не тикает. Но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят. Оставил Уздечкин часы себе, а Сопеева утром выпустил, сказав, что это якобы его персональная заслуга. Тот дурачок и поверил.

– Впоследствии вы эти часы видели?

– Не приходилось, – развел руками Вертипорох.

– А с Сопеевым встречались?

– Нет. Но слышал, что он дослужился до генерала.

– Как сложилась дальнейшая судьба Уздечкина?

– Представьте себе, стал известным поэтом. – В словах Вертипороха Цимбаларь уловил иронические нотки. – Он и до этого стишками баловался, только нигде их пристроить не мог, даже в гарнизонной многотиражке. А тут, будто нарочно, по всем частям нашего округа стали отбирать экспонаты на конкурс народного творчества. Рисунки, вышивание, резьба по дереву, плетение из соломки. Уздечкин тетрадочку своих стихов тоже всунул. И, к всеобщему удивлению, спустя полгода их напечатали отдельной книжкой. Говорят, какому-то литературному деятелю, заседавшему в жюри, эти вирши очень понравились.

– Так это тот самый Уздечкин? – удивился Цимбаларь. – Автор поэмы «Навстречу ветру»?

– Вот-вот, – подтвердил Вертипорох. – Классик, можно сказать. Его когда-то даже в средней школе изучали. Книги чуть ли не каждый год выходили. Плодовитым оказался, словно таракан.

– Не знаете, он ещё жив?

– Чего не знаю, того не знаю. Наши дорожки вскоре разошлись. Правда, в журналах мне его творения частенько попадались. «Когда народы дружбою сильны, бессильны поджигатели войны…» – с пафосом процитировал Вертипорох. – Хотя на мой вкус это не стихи, а какая-то профанация.

– Полностью разделяю ваше мнение, – охотно согласился Цимбаларь. – До Пастернака вашему Уздечкину как до Луны, а до Пушкина и того дальше. Это совершенно понятно даже дилетантам, вроде меня.

– Однако очевидная бездарность не мешала Уздечкину лопатой огребать гонорары и премии, – усмехнулся Вертипорох, хотя бы на краткий срок отвлёк– шийся от своих тягостных дум.

– Спасибо за содержательную и откровенную беседу, – поблагодарил его Цимбаларь. – Если вас не затруднит, помолитесь за раба божьего Александра, то бишь меня.

– Обязательно помолюсь. – Вертипорох перекрестил Цимбаларя. – И на прощание дам совет умуд-рённого жизнью человека: избегайте поступков, которые впоследствии заставят вас каяться. А чтобы иметь перед собой конкретные нравственные ориентиры, обратитесь к Евангелию от Матфея. Вдумчиво прочитайте Нагорную проповедь. Ещё никто и никогда не сказал более доходчивых и проникновенных слов, объясняющих людям смысл их бытия и суть поступков… А теперь ступайте с миром.

Несмотря на наставление брата Симеона, благодать божья так и не снизошла на Цимбаларя. Более того, по мере приближения к автомобильной стоянке, расположенной на приличном расстоянии от монастыря, он ощущал, как в душе нарастает некий непонятный дискомфорт.

Возле его «Мицубиси-Лансер» уже околачивался контролёр автостоянки, настроенный явно не по-христиански. Завидев Цимбаларя, он с места в карьер набросился на него:

– Ты как машину припарковал, рыло свинячье! Ты же, мудак, всем выезд перекрыл! Да я тебя сейчас…

В ответ Цимбаларь взорвался забористым лагерным матом. Вороны, только что усевшиеся на золочёные церковные кресты, вновь взмыли в небо. Оказавшиеся поблизости туристы или затыкали уши, или, наоборот, превращались в слух. Контролёр на некоторое время утратил дар речи.

Разрядившись потоком грубой брани, Цимбаларь сразу почувствовал облегчение, словно после очистительной клизмы. Вывод напрашивался сам собой: напускная вежливость, которой пришлось придерживаться чуть ли не целый час, действовала на его организм крайне отрицательным образом.