Особый отдел и око дьявола

Глава 9 Пришла беда – держи карман шире

Едва Цимбаларь зашёл на опорный пункт, как о себе дала знать рация, оставленная под подушкой.

– «Второй» вызывает «Первого», – голос Кондакова звучал глухо, как из подземелья. – «Второй» вызывает «Первого».

– На связи, – ответил Цимбаларь.

– Ты почему раньше не отзывался?

– Забыл рацию в избе.

– Я так и понял… Слушай, нашлась свидетельница, видевшая поджигательницу магазина. Никогда не догадаешься, кто это был!

– А я её вообще знаю?

– Конечно.

– Неужто Валька Дерунова отличилась? – Эта мысль скорее огорчила, чем обрадовала Цимбаларя.

– Плохой из тебя отгадчик. Даю ещё две попытки.

– Баба-Яга и Красная Шапочка…

– Всё шутки шутишь? Ничего, сейчас эта охота у тебя пропадёт. Поджигательницей была Людмила Савельевна Лопаткина.

– Да ты что! – вырвалось у Цимбаларя. – Я же в тот момент с ней по рации разговаривал, вот как с тобой сейчас.

– Говорить она могла откуда угодно. Хоть с церковной колокольни.

– Она сама об этом знает?

– Да знаю я, знаю, – в разговор включилась Людочка. – Пётр Фомич меня уже обрадовал.

– Ну и что ты скажешь?

– Скажу, что тулуп, по которому меня опознали, накануне пожара пропал. Я тогда этому никакого значения не придала, думала, завалился куда-то. А сейчас всё перерыла – нету!

– Кто его мог украсть?

– Да кто угодно, в этой избе целый день вавилонское столпотворение. Старухи, перед тем как к фольклористке пойти, свои номера репетируют. Ну и попутно прикладываются к рюмашке.

– Понятно… – Цимбаларь ненадолго задумался. – Если ты не страдаешь лунатизмом и не ходишь ночью по деревне, одновременно переговариваясь с коллегами по рации, то вывод напрашивается абсолютно однозначный – кто-то нас усиленно шельмует. На меня уже вся деревня как на держиморду смотрит. Тебя хотят обвинить в поджоге. Наш радиообмен прослушивается. Скоро дойдёт очередь и до многоуважаемого фельдшера. Я даже заранее знаю, что ему будет инкриминировано. Развратные действия по отношению к пациенткам.

– А почему не изнасилование? – поинтересовалась Людочка.

– К сожалению, в это вряд ли кто поверит, – скорбно вздохнул Цимбаларь.

– Не понимаю, чему вы радуетесь, – голос Кондакова всё время перебивали странные шумы. – Возможно, это и есть начало того самого процесса отторжения чужеродных особей, жертвами которого стали Черенков и Решетникова.

– Что-то уж больно рано за нас взялись, – усомнилась Людочка. – Ещё и обжиться как следует не успели…

– Дурную траву лучше всего на корню уничтожать, – теперь пошутил уже Кондаков, хотя и не особо удачно.

– Ты сама кого подозреваешь? – спросил Цимбаларь.

– Да пока вроде бы никого, – ответила Людочка. – Среди примет поджигательницы указывают ещё и высокий рост. То есть мой тулуп мог одеть и достаточно сухощавый мужчина. Например, сторож магазина… как его…

– Ширяев, – подсказал Цимбаларь. – Но ему-то зачем в чужую одежду рядиться? Мог бы и без всяких фокусов магазин поджечь… Хотя он человек со странностями и у меня на подозрении состоит с самого первого дня.

– Вот видишь… Короче, надо искать тулуп. Через него мы выйдем на поджигателя. Тулуп приметный. Сам из романовской овчины, а воротник песцовый.

– Одну минуточку, – сказал Кондаков, и голос его пропал из эфира.

– Что там у него случилось? – после минутной паузы с досадой произнёс Цимбаларь.

– Наверное, забыл снять с больного медицинские банки и теперь их придётся разбивать молотком, – сказала Людочка, тоже не чуждая иронии.

– Позубоскальте, позубоскальте, – немедленно отреагировал Кондаков. – Я, между прочим, всё слышу… А тулуп искать не надо. Он висит в приёмной фельдшерского пункта, и все посетители шарахаются от него, как от бешеной собаки.

– Вы его уберите в какое-нибудь укромное местечко, – попросила Людочка. – Я потом попробую найти отпечатки пальцев. Кроме того, не мешало бы выяснить, кто его вам подбросил… Ну всё, мне пора на урок.

– А я пойду молотком сбивать банки, – сообщил Кондаков.

– Зато у меня планы самые простые, – в тон им обоим произнёс Цимбаларь. – Проведу дегустацию на сыроварне, а если останется время, прильну к живительному роднику русской словесности.

– Выпьешь водочки «Лев Толстой»? – уточнила Людочка.

– Нет, загляну в здешнюю библиотеку.

– Если заметишь что-нибудь подозрительное, сразу радируй, – сказал Кондаков. – Примчусь на помощь.

– С отвагой в сердце и с клизмой в руке, – не удержалась от шпильки Людочка.

Вопреки предсказаниям Цимбаларя, следующей мишенью для травли стал не лжефельдшер Кондаков, а Ваня, изображавший из себя тихого, прилежного школьника.

Едва усевшись за заднюю парту и раскрыв русскую версию журнала «Плейбой», замаскированную под альбом для рисования, он ощутил в левой ягодице довольно чувствительный угол. Сдержав вполне естественное в этой ситуации крепкое словцо, Ваня незаметно для посторонних сунул под себя руку и извлёк на свет божий острый сапожный гвоздик, шляпка которого была вделана в кусочек пластилина (и то и другое использовалось сегодня на уроках труда).

В школе такие подлянки устраивали обычно ябедам, отличникам и учительским любимчикам. Одноклассники, по-видимому, ожидали, что Ваня пожалуется «мамочке», но тот, действуя крайне осторожно, обезвредил ещё несколько колючих приспособлений (канцелярские кнопки, надо полагать, были в Чарусе дефицитом) и при этом никак не обозначил своей реакции.

Короче говоря, одна сторона бросила вызов, а другая с достоинством приняла его. Зная по опыту, что выжидательная позиция успеха не принесёт, Ваня решил ускорить неизбежное разбирательство.

После окончания уроков он не стал дожидаться Людочку, а помахивая портфелем, содержимое которого повергло бы в ужас любого ревнителя школьной нравственности (кроме порнографической литературы, там находились ещё сигареты, спички, початая четвертинка самогона и игральные карты), вышел на улицу.

Мороз стоял такой, что дышать можно было только через шерстяную рукавичку. Усы и бороды встречных мужчин серебрились инеем. Женщины кутались в платки, оставляя лишь узенькую щёлочку для глаз. В подобную погоду было одинаково несподручно заниматься как созидательной деятельностью, так и ратным трудом.

У первого же поворота Ваню настигла компания школьников, возглавляемых третьеклассником Хмырёвым, обещавшим со временем вырасти если и не в Илью Муромца, то по крайней мере в Чудище Поганое.

Кто-то как бы ненароком задел новичка плечом, что и послужило предлогом для конфликта.

– Ты чего толкаешься, сопля московская! – возмутился Хмырёв. – Тебе улица узкая?

– Узковатая, – хладнокровно подтвердил Ваня. – У нас в Москве самый паршивый переулок пошире будет.

– Вот и катись туда! И нечего выпендриваться! – вразнобой заорали пацаны, в большинстве своём семи-восьмилетние малявки.

– Это кто выпендривается? – удивился Ваня.

– Ты! С такими ушами надо Чебурашкой в цирке работать, – Хмырёв сорвал с него шапку.

На мгновение они сошлись грудь в грудь – вернее, Ванина грудь ткнулась в чужой живот. Пробить кулаком зимнее пальто и несколько слоёв одёжек было не так-то просто, но Хмырёв вдруг резко согнулся пополам, а потом вообще прилёг на снег. Своё негодование он никак не высказывал, а только натужно хрипел, стараясь вдохнуть воздух, внезапно переставший поступать в лёгкие.

Пацаны, так и не понявшие, что к чему, оравой кинулись на Ваню, но он странным образом устоял на ногах, а все они образовали кучу-малу, в самом низу которой оказался бедный Хмырёв.

С этой секунды Ваня полностью контролировал ситуацию. Тех, кто пытался встать, он незамедлительно укладывал на место – маленький кулачок гвоздил чувствительно и точно. Конечно, детей бить нельзя. Но это правило, кстати сказать многими игнорируемое, распространяется только на взрослых. Лилипут не отличается от детей ни ростом, ни весом, ни силой. Он не избивает, а защищается.

Вскоре некоторые из малявок пустили слезу, а те, что постарше, стали просить пощады. На это Ваня милостиво ответил:

– Вставайте, я вас больше не держу. А если хотите драться, будем драться.

Пацаны с понурым видом встали и принялись стряхивать с себя снег. Повинуясь древнему инстинкту побеждённых, они старались не смотреть Ване в глаза.

Последним поднялся Хмырёв. Стоять прямо он не мог, и всё время клонился набок.

– Чем же это ты меня так звезданул? – с трудом выговорил он.

– Вот этим, – Ваня показал кулак, а пацаны дружно подтвердили, что москвич не пользовался ни свинчаткой, ни кастетом, ни булыжником.

– Ну, тогда держи краба, – продолжая пребывать в позе человека, с которым на пути к нужнику случилась досадная оплошность, Хмырёв протянул Ване руку. – Я тех, кто меня побил, уважаю.

– И много таких? – не устраняясь от рукопожатия, поинтересовался Ваня.

– Если не считать батю, ты первым будешь… У вас все так в Москве дерутся?

– По-всякому бывает, – ответил Ваня. – Народ там разный. Сколько в вашей Чарусе людей живёт? Наверное, человек двести. Это, представь себе, средненький московский дом. И таких домов десятки тысяч.

Пацаны столичному хвастуну, конечно же, не поверили, но спорить не собирались. Они с детства знали закон стаи – тот, кто победил вожака, должен занять его место.

Знал этот закон и Хмырёв, но очень надеялся на неведение москвича, даже и не нюхавшего взаправдашней жизни. Дабы заморочить ему голову, он панибратским тоном попросил:

– Научи нас по-московскому драться.

– Научу, если есть желание, но с одним условием, – сказал Ваня. – Друг друга до крови не бить и на слабых не нападать… Как тут у вас клянутся?

– Летом землю едим, а зимой железо лижем, – ответил самый маленький мальчишка.

– Ладно, поверю на слово. Принимаете моё условие?

– А то как же! – хором ответили пацаны.

– Тогда даю первый урок. Кулак следует держать вот таким образом и бить без замаха, используя силу плеча и корпуса, а не только руки. Вот так! Вот так! – Он провёл короткий, но энергичный бой с тенью. – Найдите дома старый валенок, набейте его тряпьём и отрабатывайте удары хотя бы по полчаса в день. Какое-то время руки будут болеть, но скоро всё пройдёт. Когда кулаки окрепнут, мы возьмём большие рукавицы, набьём их сеном, завяжем на запястьях тесёмками и будем боксировать между собой. Не драться, а именно боксировать, соблюдая все правила.

С этого дня Ваня стал полноправным членом детского коллектива, более того, одним из его лидеров. Никаких странностей в нём деревенские пацаны не замечали. В их понимании москвич мог иметь и рога на голове, и третий глаз во лбу.

О сыроварне можно было сказать следующее: всё смешалось в доме «Чеддеров» и «Рокфоров». Рабочие бегали как ошпаренные и, несмотря на стужу, которой тянуло от дверей, обливались потом. Мастер Страшков был похож на колдуна, священнодействующего над чудесным зельем. Цимбаларю пришлось дожидаться минут сорок, пока он не закончил закладывать закваску в очередную партию исходного сырья.

Когда они наконец встретились, Цимбаларь напыщенно произнёс:

– Выполняю данное мной обещание вновь посетить вас.

– Ну да, ну да… – Страшков по привычке закивал головой. – А я-то, дурачок, надеялся, что про меня забыли.

Пропустив эту лёгкую подковырку мимо ушей, Цимбаларь глянул на пирамиды жёлтых сыров, громоздившихся повсюду, словно золотые слитки в подвалах форта Нокс, и озабоченно произнёс:

– Когда же вы всё это добро вывезете?

– Как только весенняя распутица окончится, сразу и вывезем, – сообщил Страшков. – Хороший сыр, как и хорошее вино, должен вызреть. Пребывание здесь ему только на пользу. Замечу, кстати, что для большинства продуктов плесень гибельна, а для некоторых сортов сыра её выращивают специально.

– Видел вас на пожаре, – от тем производственных Цимбаларь перешёл к более широким вопросам. – Геройски себя вели, ничего не скажешь!

– Это мой долг как командира добровольной пожарной дружины, – заскромничал Страшков. – К сожалению, допотопная техника не позволяет успешно противостоять стихии. Ещё хорошо, что мы не позволили огню распространиться на соседние дома.

– Это, безусловно, ваша заслуга, – согласился Цимбаларь. – Но был один момент, когда вы словно бы погрузились в транс, утратив всязь с действительностью. На пожаре это небезопасно.

Некоторое время Страшков молчал, видимо, пытаясь понять, что имеет в виду участковый, а потом вновь закивал головой:

– Ну да, ну да… Какое-то время я был во власти наваждения. Но подобные происшествия бывают довольно редко, и я не придаю им особого значения. Наваждение – такая же неотъемлемая часть облика Чарусы, как, скажем, дремучие леса, непролазные снега, топкие болота… Люди с завидным постоянством селятся на склонах вулканов только потому, что там плодородная почва. Каждое сотое или двухсотое поколение гибнет от извержения, но это считается вполне приемлемой платой за процветание.

– По-вашему, Чаруса процветает? – поинтересовался Цимбаларь.

– Конечно. Чтобы убедиться в этом, достаточно посетить другие деревни нашей области. Повсюду нищета, запустение, одичалость. У нас же дела идут совсем неплохо. Люди живут в достатке, все трудятся, в каждой семье подрастают дети. И что с того, что обитателей Чарусы время от времени посещают странные видения, которые они тут же благополучно забывают?

– Но видения тянут за собой шлейф убийств, самоубийств и несчастных случаев, – возразил Цимбаларь. – По этим показателям вы лидируете не только в области, но, наверное, во всём регионе.

– Ещё неизвестно, связаны ли эти явления между собой… Но с другой стороны, любой здоровый организм отторгает от себя вредоносные клетки. Я не специалист в медицине, но знаю, что в нашей крови существуют особые антитела, убивающие чужеродные бактерии. Или взять, к примеру, пчелиный улей. Пчёлы изгоняют из него не только жуков-вредителей, но и молодых маток, чьё присутствие может нарушить раз и навсегда заведённый порядок.

– Следовательно, вы считаете Чарусу неким живым организмом, действующим по своим особым законам?

– Почему бы и нет?

– Но любой организм имеет перед собой какую-либо цель. В чём состоит цель Чарусы?

– Целью организма есть только жизнь, а главное, её преемственность. У моей бабушки тоже были видения, которые она называла марой. Наверное, всё это тянется ещё с тех времён, когда здесь возникло первое поселение.

– Но организм, кроме того, стремится расширить сферу своего обитания.

– Так ведь население Чарусы растёт, пусть и медленно… И не забывайте ещё об одном термине – «экологическая ниша». Мышка и рада бы всё время бегать по тучным пашням, но её там стерегут лисицы и совы. Вот и приходится прятаться в норку.

– Но при удачном стечении обстоятельств мышка со временем может превратиться в мишку, и тогда туго придётся уже лисам и совам.

– На это понадобится тысячи и тысячи лет эволюции.

– Ваше утверждение верно лишь при условии, что в эволюции не замешаны никакие иные факторы кроме слепого случая. Но стоит в дело вмешаться разуму, и все процессы стократ ускорятся. Ведь, как я понимаю, Чаруса – организм разумный.

– Не вижу ничего плохого в том, что вся земля когда-нибудь станет одной большой Чарусой. Лично я могу это только приветствовать.

– И все люди будут регулярно созерцать загадочные видения, а потом доводить до смерти тех, кто не соответствует нормам этой сверх-Чарусы. Тут мракобесием попахивает. По всем понятиям человечество движется совсем в другую сторону. Не к всесильному организму, где каждый отдельный человек всего лишь бесправная клетка или, допустим, винтик, а к полному раскрепощению личности.

– Человечество движется к пропасти, и не исключено, что так называемая сверх-Чаруса и есть его единственное спасение.

– Спорно, очень спорно… Но в любом случае я был очень рад побеседовать с вами. Нестандартно мыслящие люди – большая редкость. И не думаю, что они уцелеют в этой самой новой Чарусе…

Покидая сыроварню, Цимбаларь задержался возле огромного чана, где обычное молоко превращалось в благородный продукт, которым и марочный коньяк закусывать не стыдно.

Он машинально ковырнул пальцем ноздреватую, дурно пахнущую массу, в чьих недрах уже шли некие сложные процессы, но тут же отдёрнул руку. Не хватало ещё занести в нарождающийся сыр какую-нибудь патогенную бактерию.

Отойдя от сыроварни на приличное расстояние, Цимбаларь связался по рации с Кондаковым.

– «Второй»! «Второй»! Я «Первый». Как твои дела?

– Нормально, – ответил тот. – Приём пациентов окончен. Людмила Савельевна пришла за своим тулупом. Заешь, что она говорит? Якобы овчина едва ощутимо пахнет чужими духами.

– Ей виднее. Я, например, знавал одного художника-графика, который с завязанными глазами по запаху отличал красный карандаш от чёрного, а зелёный от синего. Только почему-то всегда путался с жёлтым и коричневым… Отпечатки пальцев на тулупе есть?

– Может, и есть, да на рыхлом материале их разве углядишь. Людмила Савельевна говорит, что здесь нужна специальная вакуумная установка, а такой, наверное, даже в областном центре нет.

– Значит, только запах… – Цимбаларь задумался. – Но это возвращает нас к версии о женщине-поджигательнице. Хотя ушлый мужик, решивший прикидываться дамочкой до конца, вполне мог для достоверности опрыскать себя духами… Ну а как относительно чужих волос, табачных крошек и всего такого прочего?

– Ищет с лупой в руках… Ну прямо Шерлок Холмс в юбке. – Рация захрипела: то ли это были радиопомехи, то ли смех Кондакова.

– И правильно делает, что ищет, – сказал Цимбаларь. – Я однажды нашёл преступника по паспорту, который тот сдуру забыл в ворованном пальто. А в рапорте написал, что вычислил его дедуктивным методом.

– Тебе всегда везло… Ну а нынче как дела? Нарыл что-нибудь?

– Практически ничего… Зато пообщался с доморощенным философом Страшковым.

– Это сыродел, что ли?

– Ну да. У него, между прочим, есть собственная теория, объясняющая происходящие здесь странности. Дескать, население Чарусы представляет собой единый организм, дающий своим клеткам, то есть отдельным жителям, благоденствие и заодно отторгающий от себя вредоносные частицы типа чересчур въедливых участковых и слишком прилежных учительниц. Ну а видения – лишь побочные процессы, связанные с жизнедеятельностью этого организма. Каково?

– Я на каждом приёме такой галиматьи наслушаюсь, что меня уже трудно чем-нибудь удивить, – сочувственным тоном произнёс Кондаков.

Однако вступившая в разговор Людочка придерживалась другой точки зрения. Она сказала:

– Теория твоего сыродела в чём-то перекликается как с зырянской сказкой о злом демиурге Омоле, тело которого состоит из множества человеческих тел, так и с мифом индейцев навахо о божественной Паучихе, рассеявшей по всему миру свои глаза. Над этим стоит подумать.

– Сказки и мифы к делу не пришьёшь, – ответил Цимбаларь. – Я уже и сам стал как тот сказочный петушок, повсюду выискивающий врагов. Кукарекаю и кукарекаю с утра до ночи… Подождите. За мной бегут. Кажется, что-то случилось… Недаром говорится: пришла беда, держи карман шире.

– Где ты сейчас находишься? – взволновался Кондаков.

– Недалеко от клуба.

– Сейчас будем там!

– Только не забывайте, что у нас чисто шапочное знакомство.

Орава как попало одетых людей неслась прямо на Цимбаларя. Во враждебности её намерений сомневаться не приходилось.

Бегство обязательно обернулось бы позором. Применять оружие против толпы, в которой могли оказаться беременные женщины и несовершеннолетние, запрещал устав. Поэтому Цимбаларь прислонился спиной к забору и принял выжидательную позу. В конце концов, всё это могло оказаться лишь традиционной местной шуткой, вроде карнавала разбойников на Ямайке или каннибальских игрищ на Новой Гвинее.

В последний момент из набегавшей гурьбы выскочил немного приотставший Страшков, выражением лица похожий на Наполеона после Ватерлоо, и кочетом набросился на Цимбаларя (пока, правда, фигурально).

– Вы зачем это сделали? – закричал он фальцетом. – Зачем?

– Что я сделал? Что? – отстраняя от себя взбешённого сыродела, спрашивал Цимбаларь.

– Вы погубили сырную массу, приготовленную для ферментации! Это убытки на десятки тысяч рублей! Теперь придётся дезинфицировать всё оборудование! Кто нам заплатит за простой?

Толпа, на девять десятых состоящая из работников сыроварни, дружно поддерживала своего начальника. Таких осатаневших лиц Цимбаларь не видел даже у футбольных болельщиков, ставших очевидцами проигрыша любимой команды.

– Да не трогал я вашу сырную массу! – категорически заявил он. – Очень мне нужно!

– Неправда! – взвизгнул Страшков. – Я видел, как вы что-то бросили в чан!

– Ничего я туда не бросал, а только случайно задел чан рукой, – Цимбаларю, со всех сторон окружённому недоброжелателями, не оставалось ничего другого, как оправдываться.

– Пошли в цех, сами увидите! – Страшков попытался ухватить его за портупею, но тут же схлопотал по рукам.

Между тем толпа, в задних рядах которой уже мелькали озабоченные лица Кондакова и Людочки, неуклонно росла. К Цимбаларю со всех сторон тянулись цепкие руки, и, дабы не усугублять ситуацию, он вынужден был принять не совсем любезное предложение Страшкова.

Все двинулись к сыроварне, но на территорию пропустили только рабочих да Кондакова, заявившего, что, как дипломированный фельдшер, он имеет право принять участие в разбирательстве.

За время, прошедшее после ухода Цимбаларя, содержимое чана стало грязно-серым, усохло чуть ли не наполовину и сейчас больше всего напоминало подгоревшую манную кашу, куда вдобавок ещё и нагадила кошка. Запах, не отличавшийся особой приятностью и прежде, теперь вызывал тошноту. Глядя на этот ужас, Страшков едва не рыдал.

– Гражданин участковый, вы бросили туда что– нибудь? – официальным тоном осведомился Кондаков.

– Третий раз говорю – нет! – отрезал Цимбаларь.

– И даже пепел от сигареты не стряхивали? – продолжал паясничать Кондаков.

– Я вообще здесь не курил, это любой подтвердит.

– Сейчас проверим, – сказал Кондаков, а затем обратился к хмурым рабочим, лишившимся гарантированного заработка на неделю вперёд: – Очищайте ёмкость, братцы. Только аккуратненько.

Испорченную сырную массу стали выгребать лопатами и вёдрами прямо на пол. Поначалу никто не видел в этой процедуре какого-либо смысла (убитый горем Страшков вообще на всё рукой махнул), однако на дне чана вскоре обнаружились осколки стеклянных ампул, что подтверждало наличие злого умысла.

Люди опять возбуждённо загалдели, но Кондаков быстро навёл порядок.

– Никому ничего не трогать. Это может быть яд, – заявил он и, надев резиновые перчатки, сам собрал наиболее крупные осколки.

Толпа затихла, ожидая резюме прыткого фельдшера.

– Кефазолин, – объявил наконец Кондаков. – Антибиотик широкого спектра действия, подавляющий развитие всех видов бактерий, стрептококков, пневмонококков, сальмонелл, шигелл, вирусов, грибов, протеев и простейших. Неудивительно, что он повлиял на закваску столь негативным образом.

– Антибиотик? – ожил Страшков. – Слава богу! Не надо будет проводить полную дезинфекцию цеха. Достаточно вымыть чан горячей водой со щёлоком.

Повинуясь его энергичным распоряжениям, рабочие занялись спасением того, что ещё можно было спасти. Бракованную сырную массу разбирали на корм свиньям. В заражённый антибиотиком чан хлынул кипяток. Цех наполнился паром.

О Цимбаларе все, похоже, забыли, и, подталкиваемый в спину Кондаковым, он покинул сыроварню.

– Куда ты меня уводишь? – упирался разобиженный участковый. – Я требую полного оправдания! Это же наглая клевета!

– Подожди, пусть народ успокоится, – уговаривал друга рассудительный Кондаков. – Ты ещё вернёшься сюда на белом коне.

Его правоту подтверждали хулительные реплики, доносившиеся из-за забора, и куски мёрзлого собачьего дерьма, летевшие с той же стороны.

– Какого хрена ты меня сюда привёл? – осведомился Цимбаларь, когда они оказались в больничке (из соображений конспирации Людочка за ними не последовала).

– Сейчас узнаешь, – Кондаков копался в шкафу, битком набитом медикаментами. – Дело в том, что перед отъездом в Чарусу я получил десять упаковок этого самого кефазолина. Здесь я им не пользовался. Тем не менее одной упаковки не хватает.

– Тогда всё ясно, – сказал Цимбаларь, к которому вернулось прежнее присутствие духа. – Ты сам совершил диверсию на сыроварне и всё свалил на меня.

– Или ты украл антибиотик из моего шкафа и упорно продолжаешь свою вредительскую деятельность, – не остался в долгу Кондаков. – В противном случае придётся допустить, что мы имеем дело с происками злых сил.

– Зачем злым силам антибиотики, – возразил Цимбаларь. – Самая плохонькая кикимора могла бы погубить весь этот сыр одним взглядом. Впрочем, какая разница, кто тому виной – люди или бесы. Шишки-то всё равно падают на меня. Не удивлюсь, если завтра найдётся свидетель, видевший, как я справлял нужду в алтаре и плевал на образа святых.

– Вполне возможно, – согласился Кондаков. – Рано или поздно ты допрыгаешься до суда Линча, а потом придёт и наш черёд… Поэтому для начала нам нужно позаботиться о личной безопасности. Запираться ночью на надёжные запоры, не посещать в одиночку глухие места, расставлять в своих избах сторожки, следить за пищей… Где ты столуешься?

– У одной милой старушки.

– С виду она, может, и милая, но чужая душа, как говорится, потёмки. Лучше бы нам пока перейти на консервы. Целее будем… И главное, следует немедленно изменить правила радиообмена. Вспомни, ты сказал нам по рации, что собираешься на сыроварню. Кто-то перехватил это сообщение и, опередив тебя, подбросил в чан антибиотик.

– Предварительно похищенный из кабинета фельдшера, – вставил Цимбаларь.

– Сути дела это не меняет… Причём тебя опередили примерно минут на двадцать-тридцать. Кефазолин в лошадиных дозах действует быстро, но всё же не мгновенно… Понимаешь мою мысль?

– Понимаю, – кивнул Цимбаларь. – Надо бы провести расследование, но сейчас на сыроварню и не сунешься.

– Я сам займусь этим… А как ты думаешь, почему в чане оказались осколки ампул? Ведь бросать их туда было вовсе не обязательно.

– Как видно, подозрения хотят навести не только на меня, но и на тебя.

В этот момент обе рации, лежавшие рядышком на столе, заговорили голосом Людочки:

– «Третий» вызывает «Первого». «Третий» вызывает «Первого»… Да отзовись же ты наконец-то!

Цимбаларь уже потянулся было к рации, но Кондаков остановил его.

– Не отвечай! Почуяв неладное, она сама прибежит. Вот тогда и потолкуем о наших насущных проблемах. Заодно одурачим слежку.

– Надолго ли, – буркнул Цимбаларь.

Не дождавшись ответа, Людочка чертыхнулась, что в общем-то было для неё нехарактерно, и умолкла.

Кондаков и Цимбаларь, занятые своими разговорами, уже забыли о ней, когда дверь кабинета резко распахнулась и на пороге предстала Людочка, прятавшая руки в пышной песцовой муфте. Одновременно в замёрзшем окне мелькнула тень человека, взгромоздившегося на завалинку.

– С вами всё в порядке? – облегчённо вздохнув, она рухнула на стул, предназначенный для пациентов. – А я чего только не напридумала себе… Почему не отвечали на вызов?

– На то есть веские причины, и сейчас ты о них узнаешь, – сказал Кондаков. – Кто там за окном затаился? Ваня?

– Да, страхует меня.

– Тогда давай и его позовём, – Кондаков новеньким костылём постучал в оконную раму. – Эй, мазурик, дуй сюда.

Через пару минут появился Ваня, на лице которого цвели алые поцелуи мороза. Людочка, спохватившись, достала из муфты пистолет и осторожно сняла курок с боевого взвода.

– Наконец-то мы снова в сборе, – Кондаков одарил всех отеческой улыбкой. – Первым делом хочу обрадовать Людмилу Савельевну. Её подозрения, касающиеся перехвата наших радиопереговоров, подтвердились.

– Вот уж действительно радость, – фыркнула Людочка.

– Доказательством тому служит сегодняшний случай на сыроварне, – продолжал Кондаков. – Против нас ведётся настоящая тайная война. Если это происки зырянского Омоля или индейской Паучихи, можно заранее поднимать вверх лапки. Эти господа-товарищи нам не по зубам. Но если на нас катят бочку обычные люди из плоти и крови, мы должны разоблачить их и соответствующим образом наказать. Вопрос лишь в том, кто из жителей Чарусы мог провернуть эти делишки с поджогом магазина и порчей сыра, а заодно бросить тень на нового участкового и новую учительницу.

– Хотя деревня маленькая и каждый её обитатель буквально на виду, людей, способных на такое коварство, я, честно сказать, не распознал, – ответил Цимбаларь. – Хотя они, безусловно, есть.

– Стало быть, можно ожидать нож в спину от любой бабки, подметающей твою избу, и от любого мужика, вежливо раскланивающегося при встрече? – осведомился Кондаков.

– Но держать под подозрением сразу двести человек – это то же самое, что сражаться с пресловутым Омолем, – заметила Людочка. – Мы заранее обречены на неудачу.

– До весны как-нибудь перетопчемся, а потом с первой же оказией рванём отсюда, – произнёс Ваня простуженным голосом. – Хватит с меня этой северной романтики. Если здесь коты не водятся, то и лилипутам делать нечего.

– Ты ещё доживи до весны, – ухмыльнулся Цимбаларь. – Но в любом случае я не уеду отсюда до тех пор, пока не раскрою убийство Черенкова. Такой у меня зарок.

Покосившись на медицинские приборы, кучей валявшиеся на столе, Людочка сказала:

– Случается, что человек ощущает недомогание, но врачи не могут определить его причину. А потом выясняется, что болезней было сразу несколько и их симптомы, накладываясь друг на друга, мешали поставить правильный диагноз.

– Что ты хочешь этим сказать? – осведомился Цимбаларь.

– Мы ожидаем подвоха от жителей Чарусы, а нам, возможно, вредит кто-то совсем иной, никак не связанный с местными проблемами.

– Например?

– Например, наша недавняя попутчица Изольда Марковна Архенгольц.

– Ей-то это зачем?

– Откуда я знаю… Возможно, Пётр Фомич обесчестил её в девическом возрасте. Или ты засадил за решётку её мужа. Биографии-то у вас обоих богатые. Покопайтесь в них на досуге.

– Подожди, подожди… – Цимбаларь наморщил лоб, как бы вспоминая что-то. – А ведь при первой встрече она глянула на меня так, словно мы уже виделись прежде. Да и голос её показался мне знакомым.

– Тогда я ошиблась в предположениях, – Людочка еле заметно улыбнулась. – Это именно ты обесчестил юную Изольду Марковну, а Пётр Фомич, скажем, засадил за решётку её дедушку.

– Хватит паясничать, – нахмурился Кондаков. – Лучше обоснуй свои подозрения.

– Во-первых, поджигательница была высокого роста, примерно как я, – Людочка стала загибать пальцы. – Местные красотки, как вы успели заметить, стройностью не отличаются… Во-вторых, запах духов, сохранившихся на тулупчике. Тут у меня стопроцентной уверенности нет, но, кажется, это были очень дорогие духи, которых и за сто вёрст в округе не сыщешь. В-третьих, из избы старосты открывается прекрасный вид на магазин, а Изольда Марковна в ночь пожара находилась там одна, если не считать маленькой девочки. В-четвёртых, упаковку антибиотика она могла похитить ещё в дороге, ведь часть медикаментов погрузили на её снегоход. В-пятых, техническое обеспечение. Женщины, побывавшие на записи фольклорных песен, в один голос утверждают, что у неё всяческой радиоаппаратуры невпроворот. Среди магнитофонов, проигрывателей и тюнеров вполне может оказаться и приёмник, позволяющий настроиться на частоту наших раций… Кроме того, во всех этих кознях ощущается женский почерк. Заколоть человека вилами или утопить его в проруби – это одно. А плести хитроумные интриги – совсем другое.

– Допустим, что я действительно виноват перед Изольдой Марковной, хотя это очень и очень сомнительно, – сказал Цимбаларь. – Но почему мои личные неприятности затрагивают и вас, людей, в общем-то, посторонних? Ведь формально мы познакомились только в Чарусе. Тем более что при желании она могла давно поквитаться со мной. Подпёрла бы дверь опорного пункта брёвнышком, бросила внутрь пару бутылок с керосином – и поминай как звали.

– Возможно, она не собирается проливать твою кровь, – сказала Людочка.

– Или, наоборот, она собирается пролить твою кровь чужими руками, – вмешался Ваня. – Вот и восстанавливает против тебя местную публику. Что касается первого вопроса, то ответ лежит на поверхности. Уж если она прослушивает наши радиопереговоры, то ей известно, что мы одна шайка-лейка.

– Озадачили вы меня… – Цимбаларь и в самом деле выглядел слегка растерянным. – А вдруг эта Изольда Марковна профессиональная охотница за участковыми и я уже не первая её жертва?

– Только не вздумай примерять её к убийству Черенкова, – сказала Людочка. – В Чарусе она раньше не бывала, это ясно как день.

– Как вы вообще состыковались?

– Прибыв в райцентр, мы поселились в местной гостинице и стали ожидать попутного рейса до Чарусы. А она жила этажом выше. Слово за слово – и познакомились.

– От кого исходила инициатива?

– Скорее всего, от неё. Сам знаешь, я не очень-то легка на подъём… Помню, однажды она сказала, что собирается посетить какую-нибудь отдалённую деревню, население которой имеет угро-финские корни. В этом смысле Чаруса её вполне устраивала. Вот и решили добираться вместе.

– Откуда она узнала о ваших планах?

– Да мы их, собственно говоря, и не скрывали. Каждый день наведывались то в отдел образования, то в больницу, то на автобазу.

– Кроме тулупа и антибиотиков у вас ничего больше не пропало?

– Вроде бы нет. Самое ценное – это ноутбук и прибор спутниковой связи. Оба на месте, оба исправны.

– Я на всякий случай проведу инвентаризацию медикаментов, – пообещал Кондаков. – Но не думаю, что она могла поживиться чем-нибудь кроме касторки и йода. Ведь фельдшеру не положено ни наркотиков, ни ядов.

– Наркотики и яды она могла при желании привезти с собой, – сказал Цимбаларь. – Поэтому не трать время попусту… Не скажу, что я разделяю подозрения Лопаткиной целиком и полностью, но, как говорится, бережёного бог бережёт. Надо эту фольклористку прощупать со всех сторон. Кто она, откуда, кем послана, чем дышит, вступала ли раньше в конфликт с законом и так далее… А теперь о радиосвязи. Полностью прекратить её мы не можем. Это сразу вызовет подозрения у того, кто нас подслушивает. Но с этого момента говорить будем только на общие темы. Никаких упоминаний о текущих делах и планах на будущее.

– Если хотите, я разработаю условный код, – предложила Людочка. – Что-то вроде фени, но с использованием самых безобидных слов. Например, фраза «Собираюсь отдохнуть» будет означать, что ты заметил слежку. А «Ботинки жмут» – это сигнал опасности. Ну и так далее.

– Разработай, – пожал плечами Цимбаларь. – Хотя чувствую, пользы от этого будет с гулькин нос. В спешке условные фразы вылетят из головы. Да и Пётр Фомич, как всегда, всё перепутает. Скажет, что собирается отдохнуть, и преспокойно завалится спать. А мы будем бегать в поисках «хвоста».

– У тебя здоровьице в порядке? – Кондаков заботливо потрогал его лоб. – О-о-о, похоже на жар! Надо тебе прописать порошки от простуды, а заодно таблетки от скудоумия.

– Ты мне лучше что-нибудь от нынешней жизни пропиши, – попросил Цимбаларь. – Чтобы уснуть и проснуться только где-нибудь в мае месяце.

– Зачем тебе искусственные средства, когда есть натуральные, давно проверенные временем? – Ваня с заговорщицким видом подмигнул ему. – Выпивай по литру водки в день, и твоя жизнь превратится в прекрасный сон.

– Но зато каким кошмаром станет возвращение к действительности, – с философским видом заметил Кондаков.