Основание и Земля

XIII. Прочь с Солярии

Отступление было как в тумане. Тревиз собрал свое бесполезное оружие, открыл воздушный шлюз, и они ввалились вовнутрь. Пока они не оторвались от поверхности, Тревиз не знал, что Фоллом тоже оказался на корабле.

Вероятно, они не успели бы вовремя, не будь солярианские корабли такими примитивными, требующими много времени для снижения и посадки. Компьютеру же «Далекой Звезды», чтобы поднять корабль вертикально вверх, времени почти не требовалось.

И хотя независимость от гравитационного взаимодействия, а следовательно от инерции спасала от невыносимых эффектов ускорения, которые должны были сопровождать такой быстрый подъем, она не уничтожала сопротивления воздуха. Температура внешней оболочки поднималась гораздо более быстро, чем предусматривали уставы Военного Флота или корабельные спецификации по этому вопросу.

Поднимаясь, они видели, что второй корабль соляриан садится, а еще несколько на подходе. Тревиз вскользь подумал, сколькими роботами могла бы управлять Блисс, и решил, что они проиграли бы, оставшись на поверхности еще минут на пятнадцать.

Оказавшись в разреженных слоях атмосферы, Тревиз направил корабль на ночную сторону планеты. В темноте «Далекая Звезда» должна была остыть быстрее, продолжая подниматься по пологой спирали.

Пилорат вышел из комнаты, которую делил с Блисс, и сказал:

– Ребенок спокойно спит. Мы показали ему, как пользоваться туалетом, и он понял без затруднений.

– Ничего удивительного. У него должны были быть подобные условия дома.

– Что-то я не заметил ничего, как ни высматривал, – прочувствованно сказал Пилорат. – Мы так долго были вне корабля.

– Действительно. Но почему ребенок оказался на борту?

Пилорат извиняясь пожал плечами.

– Блисс не позволила отпустить его. Это как спасение жизни вместо той, что она взяла. Ей трудно перенести…

– Я знаю, – сказал Тревиз.

– Это очень странно сформированный ребенок, – заметил Пилорат.

– Как гермафродит, он и должен быть таким, – отозвался Тревиз.

– Вы знаете, у него есть яички…

– А как же без них?

– …и то, что я назвал бы очень маленьким влагалищем.

Тревиз скривился.

– Отвратительно.

– Вовсе нет, Голан, – запротестовал Пилорат. – Оно приспособлено для его нужд и только поставляет оплодотворенные яйцеклетки или крошечных эмбрионов, которые затем развиваются в лабораторных условиях, вероятно, под присмотром роботов.

– А что случится, если эта система роботов развалится? Если это произойдет, они не смогут больше производить жизнеспособных младенцев.

– В любом мире возникнут серьезные неприятности, если его социальная структура полностью разрушится.

– Я бы не стал рыдать по солярианам.

– Что ж, – сказал Пилорат, – согласен, что это не очень-то привлекательный мир… по крайней мере для нас. Но это только люди и социальная структура, совершенно непохожая на нашу. Если убрать людей и роботов, получится мир, который вполне…

– …может развалиться на части подобно Авроре, – закончил Тревиз. – Как Блисс, Яков?

– Боюсь, совершенно истощена. Сейчас она спит. Ей пришлось ОЧЕНЬ плохо, Голан.

– Мне самому было нелегко.

Тревиз закрыл глаза и решил, что сможет немного поспать, как только убедится, что соляриане не могут выходить в пространство, и как только компьютер доложит об отсутствии в космосе искусственных объектов.

Он с горечью подумал о двух планетах космонитов, которые они посетили: враждебные дикие собаки на одной; враждебные гермафродиты-одиночки на другой – и нигде ни малейшего намека на местоположение Земли. Все, что они получили в результате двух визитов, был Фоллом.

Тревиз открыл глаза. Пилорат по-прежнему сидел по другую сторону компьютера и смотрел на него.

С внезапной решимостью Тревиз сказал:

– Мы должны вернуть солярианского ребенка обратно.

– Глупости, – отозвался Пилорат. – Там его убьют.

– И все же, – сказал Тревиз, – он принадлежит этому миру. Он часть этого общества и обречен на смерть, как лишний в нем.

– О, мой дорогой друг, это жестокий взгляд на проблему.

– Это РАЦИОНАЛЬНЫЙ взгляд. Мы не знаем, как следует заботиться о нем, в результате чего он может страдать более долго и все равно умереть. А что он ест?

– Я думаю, старина, то же, что и мы. На самом деле проблема в том, что едим МЫ? Много ли у нас запасов?

– Достаточно, чтобы позволить себе нового пассажира.

Однако это замечание не доставило Пилорату особой радости, и он сказал:

– Наша диета стала монотонной. Нужно было загрузить кое-что на Компореллоне… хотя их стряпню и не назовешь восхитительной.

– Мы не могли этого сделать. Если помните, мы уходили поспешно, так же как с Авроры, и особенно – с Солярии… Но монотонность не страшна. Она не доставляет удовольствия, но сохраняет жизнь.

– А сможем мы загрузить свежие продукты, если возникнет необходимость?

– В любое время, Яков. С гравитационным кораблем и гиперпространственным двигателем Галактика не так и велика. За несколько дней мы можем оказаться где угодно. Правда, половина миров Галактики высматривает наш корабль, и я предпочитаю пока побыть в стороне.

– Пожалуй, вы правы… Бэндер, кажется, не заинтересовался кораблем.

– Вероятно, он даже не осознал этого. Я подозреваю, что соляриане давно отказались от космических полетов. Их главная мечта – оказаться в полном одиночестве, а едва ли можно наслаждаться безопасностью отшельничества, если постоянно выходишь в космос и рекламируешь свое присутствие.

– Что мы будем делать дальше, Голан?

– Посетим третий мир.

Пилорат покачал головой.

– Судя по первым двум, я не очень-то рассчитываю на третий.

– В данный момент я тоже, и все-таки, немного поспав, я дам задание компьютеру рассчитать курс к этому третьему миру.

Тревиз проспал значительно дольше, чем собирался, но это не имело значения. На борту корабля не было ни дня, ни ночи в их обычном смысле, и они никогда не соблюдались с особой точностью. Люди занимались чем хотели и не было ничего необычного в нарушении естественного ритма приема пищи и сна.

Скобля себя (необходимость экономить воду делала разумным соскабливание пены, а не смывание ее), Тревиз прикидывал, не поспать ли ему еще час или два, как вдруг, случайно повернувшись, обнаружил перед собой Фоллома, такого же голого, как и он сам.

Фоллом с любопытством разглядывал его, указывая на пенис Тревиза. Что он при этом говорил, понять было невозможно, но вся поза ребенка свидетельствовала о неверии. Ради собственного спокойствия Тревизу ничего не оставалось, кроме как прикрыться руками.

Тогда Фоллом сказал своим высоким голосом:

– Приветствую.

Тревиза слегка озадачило использование ребенком Галактического, но слово было звуком, который можно запомнить.

Фоллом продолжал, старательно выговаривая слова:

– Блисс – сказала – ты – мыть – меня.

– Да? – сказал Тревиз и положил руку на плечо Фоллома. – Ты – стоять – здесь.

Он указал вниз, на пол, и Фоллом, разумеется, немедленно посмотрел туда, куда указывал палец. Он не выказал никакого понимания фразы.

– Не двигайся, – сказал Тревиз, крепко держа ребенка обеими руками, как бы символизируя неподвижность. Затем он торопливо оделся, натянув трусы, а поверх них брюки.

Выйдя наружу, он крикнул:

– Блисс!

На корабле было трудно оказаться от кого-то дальше, чем в четырех метрах, и Блисс немедленно выглянула из двери. Она улыбнулась и произнесла:

– Вы меня звали, Тревиз, или это легкий ветерок пронесся над волнующейся травой?

– Не шутите, Блисс. Что это такое? – Он ткнул пальцем над своим плечом.

Посмотрев туда, Блисс ответила:

– Это похоже на молодого солярианина, которого вы привели на борт вчера.

– ВЫ привели на борт. Почему вы хотите, чтобы я вымыл его?

– Я думала, вы захотите этого. Это очень смышленое существо. Он подхватывает слова Галактического на лету и никогда не забывает того, что я ему объясняю. Разумеется, я помогаю ему в этом.

– Конечно.

– Да, я поддерживаю его в спокойном состоянии. Я продержала его в ошеломлении большую часть тревожных событий на планете. Когда он уснул на корабле, я попыталась отвлечь его разум от потерянного робота Джемби, которого он, по-видимому, очень любил.

– И в конце концов он полюбил это место.

– Надеюсь. Он хорошо приспосабливается, потому что молод, и я помогаю ему, по мере возможности влияя на его разум. Я хочу научить его говорить на Галактическом.

– Тогда ВЫ вымоете его. Понятно?

Блисс пожала плечами.

– Если вы настаиваете, я сделаю это, но мне хочется, чтобы он подружился с каждым из нас. Нам всем должно пойти на пользу исполнение родительских функций.

– Но не в такой степени. Как закончите мыть, избавьтесь от него. Я хочу поговорить с вами.

– Что значит: «избавьтесь от него»? – спросила Блисс с внезапной враждебностью в голосе.

– Я не имел в виду вышвыривание через воздушный шлюз. Отправьте его в свою комнату, и посадите там в угол. Я хочу поговорить с вами.

– Я буду к вашим услугам, – холодно ответила она.

Он смотрел ей вслед, борясь со своим гневом, затем прошел в рубку и включил экраны.

Солярия была темным диском с изогнутым светлым полумесяцем слева. Тревиз положил руки на панель, вошел в контакт с компьютером и обнаружил, что гнев его тут же улегся. Для более полного соединения разума с компьютером требовалось спокойствие и в конце концов у него выработался рефлекс, связывающий управление со спокойствием духа.

Вокруг корабля не было никаких искусственных объектов, вплоть до самой планеты. Соляриане (или их роботы, что более вероятно) не преследовали их.

Что ж, в таком случае он мог покинуть тень планеты. Если он продолжит движение в ней, она все равно исчезнет, когда диск Солярии станет меньше более далекого, но и более крупного солнца, вокруг которого она вращается.

Тревиз поручил компьютеру вывести корабль из плоскости вращения планет, поскольку это позволяло ускоряться с большей безопасностью. Так они должны были быстрее достичь района, где искривление пространства уменьшалось настолько, что можно было безопасно прыгать.

Как часто делал в таких случаях, он принялся изучать звезды. Они были почти гипнотическими в своей почти полной неизменности. Вся их непокорность и нестабильность были сглажены расстоянием и остались только точки света.

Одна из этих точек могла быть солнцем, вокруг которого вращалась Земля – солнцем, под лучами которого возникла жизнь, благодаря которому развилось человечество.

Если миры космонитов вращались вокруг ярких и заметных звезд и тем не менее не были внесены в галактическую карту компьютера, то же самое могло произойти и с ЭТИМ солнцем.

Или же это было только с солнцами миров космонитов, выброшенными согласно давнему соглашению, предоставляющему их самим себе? Возможно, солнце Земли включено в галактическую карту, но не выделяется среди мириад похожих на него звезд, похожих на Солнце, и только вокруг одной из тысячи вращались пригодные для заселения планеты. Одним словом, могли существовать тысячи пригодных для жизни миров в пределах сотен парсек от их нынешнего местонахождения. Неужели ему придется проверять все солнцеподобные звезды одну за другой?

А может, нужная звезда расположена вообще не в этом районе Галактики? Сколько таких районов были убеждены, что это солнце находится рядом с ними, что они были заселены первыми…

Ему нужна информация, а пока ничего не было.

Тревиз весьма сомневался, что даже детальное изучение тысячелетних руин Авроры дало бы сведения о нахождении Земли. Еще больше сомнения были у него относительно Солярии.

Если вся информация о Земле исчезла из величайшей Библиотеки Трантора, если никакой информации о Земле не осталось в огромной Коллективной Памяти Геи, имелось мало шансов, что какие-то сведения существовали на затерянных мирах космонитов.

А если он найдет солнце Земли, а затем и саму Землю, сможет ли что-то заставить его не понять этого факта? Была ли защита Земли абсолютной? Была ли ее решимость остаться ненайденной непреклонной?

Что он в таком случае ищет?

Существует ли Земля? Или же его уверенность, что он должен найти ее, просто недостаток Плана Сэлдона?

Этот План действовал уже пять столетий и должен был привести род человеческий в безопасную гавань Второй Галактической Империи, более великой, чем Первая, более благородной и смелой… И все-таки он, Тревиз, высказался против нее – за Галаксию.

Галаксия должна была стать одним огромным организмом, тогда как Вторая Галактическая Империя, несмотря на свои размеры, была просто союзом отдельных организмов, микроскопических по сравнению с ней. Вторая Галактическая Империя должна стать вторым видом союза личностей, который человечество образует с тех пор как стало человечеством. Она должна быть лучшим и более крупным видом, но все же только одним из них.

Чтобы Галаксия – совокупность совершенно разных видов организмов – была лучше Второй Галактической Империи, в Плане Сэлдона должен быть какой-то изъян, что-то, что просмотрел сам великий Хари Сэлдон.

Но если это что-то пропустил Сэлдон, как может заметить это Тревиз? Он не был математиком и не знал абсолютно ничего о деталях Плана, более того, он ничего не понял бы, даже если бы ему объяснили.

Все, что он знал, состояло из двух предположений: что в дело вовлечены огромные массы людей, и что они не сознают, чем все должно кончиться. Первое предположение было очевидной истиной, если вспомнить о населении Галактики, а второе было истиной потому, что только члены Второго Основания знали детали плана, и хранили их в абсолютной тайне.

Это предполагало дополнительное предположение, о котором никогда не говорили и не думали, и которое все же могло быть ошибочным. Предположение это (если оно было фальшивым) должно было изменить все итоги Плана и сделать Галаксию предпочтительней Империи.

Но если это предположение было таким очевидным, что о нем даже никогда не упоминали, как оно могло оказаться фальшивым? И если никто никогда не упоминал его и не думал о нем, как мог Тревиз узнать об этом и предполагать его природу, даже если сделал вывод о его существовании?

Был ли он не ошибающимся Тревизом, человеком с безупречной интуицией, как утверждала Гея? Знал ли он правильное решение, даже если не знал, почему принял его?

Сейчас он посещает все миры космонитов, которые ему известны… Верно ли это? Могут ли эти миры содержать ответ? Или по крайней мере начало ответа?

Было ли на Авроре что-то кроме руин и диких собак? (И, вероятно, других одичавших животных: разгневанных быков? огромных крыс? охотящихся из засады зеленоглазых кошек?) Солярия была жива, но что было там, кроме роботов и преобразующих энергию людей? Почему эти миры терпели План Сэлдона, если они не хранили секрета нахождения Земли?

А если это так, почему Земля терпела План Сэлдона? Может, все это просто безумие? Может, он слишком долго и серьезно верил в свою непогрешимость?

Сокрушительная тяжесть стыда обрушилась на него, придавив так, что он с трудом мог дышать. Тревиз взглянул на звезды – далекие, беззаботные – и подумал: я самый большой глупец в Галактике.

Голос Блисс привел его в себя.

– Итак, Тревиз, почему вы хотели видеть… Что-то не в порядке? – В голосе внезапно появились нотки заинтересованности.

Тревиз взглянул вверх и на мгновение ему показалось, что дурное настроение овладело им навсегда. Затем он сказал:

– Нет, нет. Все в порядке. Просто… просто я задумался. – Тут он с беспокойством вспомнил, что Блисс может чувствовать его эмоции. У него было только ее слово, что она не изучает.

Однако она, казалось, принесла его объяснение и сказала:

– Пилорат учит Фоллома фразам на Галактическом. Похоже, ребенок ест то же, что и мы, без особых возражений… Так зачем вы хотели видеть меня?

– Поговорим в другом месте, – сказал Тревиз. – Компьютер мне сейчас не нужен. Давайте пройдем в мою комнату, где вы сможете сидеть на моей постели, а я на стуле или, если хотите, наоборот.

– Это не имеет значения. – Они прошли небольшое расстояние до комнаты Тревиза, и девушка сказала: – А вы вовсе не кажетесь разгневанным.

– Проверили мой разум?

– Вовсе нет. Ваше лицо.

– Я не разгневан. Я могу мгновенно выходить из себя, но это не то же, что гнев. Если не возражаете, я хочу задать вам несколько вопросов.

Блисс села на кровать, держась прямо и с торжественным выражением на лице и в темно-карих глазах. Ее спадающие на плечи черные волосы были изящно уложены, а тонкие руки обхватили колени. Вокруг нее не было даже малейшего аромата духов.

Тревиз улыбнулся.

– А вы хорошо выглядите. Подозреваю, вы считаете, что я не стану громко кричать на молодую хорошенькую девушку.

– Можете кричать и вопить сколько угодно, если это позволит почувствовать вам себя лучше. Я только не хочу, чтобы вы кричали на Фоллома.

– Я и не собирался. Фактически я не собирался кричать и на вас. Разве мы не решили оставаться друзьями?

– Гея никогда не испытывала к вам ничего, кроме дружеских чувств, Тревиз.

– Я говорю не о Гее. Я знаю, что вы часть Геи, и что вы – Гея. И все же в вас есть какая-то часть личности, и я говорю с личностью. Я говорю с существом по имени Блисс, не касаясь – или касаясь как можно меньше – Геи. Разве мы не решили оставаться друзьями, Блисс?

– Да, Тревиз.

– Тогда скажите, почему вы медлили с управлением роботами на Солярии после того, как вы покинули особняк и шли к кораблю? Меня унизили и причинили физическую боль, а вы ничего не делали. Даже когда должны были появиться дополнительные роботы в превосходящем нас числе, вы не делали ничего.

Блисс серьезно посмотрела на него и заговорила, как будто собираясь объяснить свои поступки, а не защищать их:

– Я не бездействовала, Тревиз, а изучала разумы Охранных Роботов, стараясь найти способ управлять ими.

– Я знаю, что вы делали это. По крайней мере по вашим словам. И все-таки не вижу в этом смысла. Зачем управлять разумом, когда можно уничтожить его – что вы в конце-концов и сделали?

– Вы думаете; так легко уничтожить разумное существо?

Тревиз скривился, выражая отвращение.

– Минуточку, Блисс? Разумное существо? Это же был просто робот.

– Просто робот? – В голосе ее зазвучал гнев. – Всегда этот аргумент – просто. Просто! Почему солярианин Бэндер должен был пощадить нас? Мы были просто людьми без преобразовательных долей. Почему должны быть какие-то колебания относительно предоставления Фоллома его судьбе? Это просто солярианин, к тому же недоразвитый. Если вы начинаете относиться к тому или другому, как к просто тому или просто этому, вы можете уничтожить все, что захотите, и этому всегда найдется оправдание.

– Не доводите совершенно законного утверждения до крайности, чтобы высмеять его, – сказал Тревиз. – Робот был просто роботом, вы не можете отрицать этого. Он не был человеком, и не имел разума в нашем понимании. Это была машина, изображающая видимость разума.

– Как легко вы говорите о том, чего не знаете, – сказала Блисс. – Я – Гея. Да, я и Блисс тоже, но я – Гея. Я – мир, который считает каждый свой атом драгоценным и значительным, а каждое скопление атомов еще более драгоценным и значительным. Я/мы/Гея неохотно разрушаем организмы, хотя с удовольствием превращаем их в нечто более сложное, если это не наносит вреда целому.

Высшая форма организации, известная нам, приводит к разуму, и решение уничтожить разум требует чрезвычайной ситуации. Машинный это разум или биохимический, не имеет значения. Фактически солярианский робот представлял вид разума, с которым я/мы/Гея никогда не сталкивались. Изучение его было замечательно, а уничтожение немыслимо… за исключением момента крайней опасности.

Тревиз сухо сказал:

– На карту были поставлены три других, более важных разума: ваш собственный, Пилората, человека, которого вы любите и, если вы не возражаете против этого, мой.

– Четыре! Вы забыли включить еще Фоллома… Однако, как мне кажется, они не были поставлены на карту. Судите сами. Допустим, вы стоите перед картиной, великим художественным шедевром, существование которого означает для вас смерть. Все, что вам нужно сделать, это наугад мазнуть по картине кистью, и она будет уничтожена навсегда, а вы окажетесь в безопасности. Но, допустим, вместо этого вы внимательно изучите картину, добавите мазок здесь, пятно там, соскоблите немного в третьем месте и так далее, и тем самым измените ее достаточно для того, чтобы избежать смерти и все же сохранить этот шедевр. Разумеется, все это нужно делать чрезвычайно старательно. Это требует времени, но, разумеется, если это время у вас есть, вы предпочтете сохранить и картину и свою жизнь.

– Возможно, – сказал Тревиз. – Но все-таки вы уничтожили эту картину во имя спасения. Широкие мазки краски уничтожили все восхитительные оттенки цветов и утонченность форм. И вы сделали это сразу, как только возникла угроза маленькому гермафродиту, тогда как угроза нам и вам самой не тронули вас.

– Нам, как пришельцам, не угрожала немедленная опасность, как Фоллому. Мне пришлось выбирать между Охранными Роботами и ребенком, и не теряя времени, я выбрала Фоллома.

– Все действительно было так, Блисс? Быстрый расчет значимости одного разума в сравнении с другим, быстрая оценка сложности и ценности?

– Да.

– Мне кажется, – сказал Тревиз, – все дело в ребенке, который стоял перед нами, ребенке, которому угрожала смерть. Интенсивные материнские чувства заставили вас действовать, спасая его, тогда как раньше, когда на карте стояли три взрослые жизни, вы все рассчитывали.

Блисс слегка покраснела.

– Возможно, было что-то подобное, хотя и не совсем так, как вы описали. За всем этим стоял и расчет.

– Сомневаюсь. Если бы за всем этим крылся расчет, вы должны были понять, что ребенка ждет обычная судьба, неизбежная в его обществе. Кто знает, сколько тысяч детей было уничтожено, чтобы сохранить низкую численность соляриан?

– В этом есть кое-что еще, Тревиз. Ребенка должны были убить потому, что он слишком молод, чтобы стать Преемником, а этому причиной то, что его родитель умер преждевременно, к тому же умер от моей руки.

– Да, в момент, когда вопрос стоял так: убить или быть убитым.

– Это неважно. Я убила его родителя, а потому не могла стоять в стороне и позволить, чтобы ребенка убили из-за моего поступка… Кроме того, это дает для изучения мозг, которого Гея никогда прежде не встречала.

– Мозг ребенка.

– Он не всегда будет мозгом ребенка. Со временем у него разовьются преобразовательные доли по обе стороны мозга. Эти доли дают солярианину возможности, с которыми не может состязаться вся Гея. Простое поддержание освещения и активирование устройства, открывающего дверь, совершенно вымотало меня. А Бэндер снабжал энергией все свое поместье, большее по размерам, чем город, который мы видели на Компореллоне. И делал это даже во сне.

– Значит, вы смотрите на ребенка, как на важную часть фундаментальных исследований мозга, – сказал Тревиз.

– Да.

– Я смотрю на это несколько иначе. Мне кажется, что он представляет опасность для корабля. Большую опасность.

– Опасность в чем? Он отлично приспособится… с моей помощью. Он высокоразумен, и уже сейчас выказывает признаки любви к нам. Он будет есть то, что едим мы, пойдет туда, куда пойдем мы, а я/мы/Гея получим бесценное знание относительно его мозга.

– А если он произведет на свет младенца? Ему не нужен партнер, он сам будет своим партнером.

– Он не достигнет возраста деторождения еще много лет. Космониты жили веками, к тому же соляриане не хотят увеличивать свою численность. Задержка воспроизведения, вероятно, заложена во всей популяции. Фоллом еще долго не сможет иметь детей.

– Откуда вы знаете это?

– Я не ЗНАЮ. Это просто логический вывод.

– А я говорю, что Фоллом опасен!

– Вы тоже не знаете этого. К тому же ваш вывод нелогичен.

– Я чувствую это, Блисс, не знаю почему… Кстати, именно вы утверждали, что моя интуиция безупречна.

Блисс нахмурилась, и на лице ее появилось озабоченное выражение.

Пилорат остановился у двери в пилотскую рубку и неуверенно заглянул вовнутрь, пытаясь определить очень занят Тревиз или нет.

Тревиз держал руки на столе, как делал всегда, соединяясь с компьютером, а взгляд его был прикован к экрану. Пилорат решил, что он работает, и стал терпеливо ждать, стараясь не шевелиться, чтобы не отвлекать его.

Наконец, Тревиз взглянул на Пилората. Глаза его, когда он был связан с компьютером, казались остекленевшими, как будто он смотрел, думал и жил иначе, чем обычные люди.

Он медленно кивнул Пилорату, словно зрение его работало с натугой, а потом как бы с трудом переключился на оптические доли мозга. Прошло еще несколько секунд, Тревиз поднял руки, улыбнулся и вновь стал самим собой.

Пилорат сказал извиняясь:

– Боюсь, что помешал вам, Голан.

– Ничего страшного, Яков. Я просто хотел проверить готовы ли мы к Прыжку. Мы готовы, но думаю, нужно подождать еще несколько часов, просто на счастье.

– Счастье… или случайные факторы… разве можно что-то сделать с этим?

– Это просто так говорится, – улыбаясь ответил Тревиз, – но теоретически со случайными факторами можно кое-что сделать. Как по-вашему?

– Можно мне сесть?

– Разумеется. Впрочем, идемте лучше в мою комнату. Как Блисс?

– Очень хорошо. – Он откашлялся. – Она снова спит. Вы знаете, ей нужно много спать.

– Я отлично понимаю это. Это гиперпространственное разделение.

– Вот именно, старина.

– А Фоллом? – Тревиз прилег на кровать, предоставив Пилорату стул.

– Помните книги из моей библиотеки, которые ваш компьютер напечатал для меня? Народные сказки? Он читает их. Конечно, он очень мало понимает, но, похоже, ему нравится, как звучат слова. Он… мне хочется называть его мужским местоимением. Как по-вашему, старина, отчего это?

Тревиз пожал плечами.

– Возможно, потому, что вы сами мужчина.

– Возможно… Вы знаете, он пугающе разумен.

– Наверняка.

Пилорат заколебался.

– По-моему, вы не очень любите Фоллома.

– Я ничего не имею против него лично, Яков. У меня никогда не было детей, и я никогда особо не любил их. Насколько я помню, у вас есть ребенок?

– Да, сын… Помню, было приятно возиться с ним, когда он был маленьким. Может, поэтому я и хочу пользоваться местоимением мужского рода для Фоллома. Это возвращает меня на четверть века назад.

– Я не против вашего желания, Яков.

– Вы тоже полюбите его, если дадите себе шанс.

– Я уверен в этом, Яков, и может, когда-нибудь дам себе шанс сделать это.

Пилорат вновь заколебался.

– Еще я вижу, что вы устали спорить с Блисс.

– Не думаю, чтобы мы спорили много, Яков. Вообще-то мы с ней ладим довольно хорошо. Мы даже поговорили с ней – без криков и взаимных обвинений – о ее задержке с дезактивацией Охранных Роботов. Она спасла наши жизни, поэтому я не мог не предложить ей своей дружбы.

– Да, я видел это, но я не имел в виду спора, в смысле ссоры. Я имел в виду эти постоянные стычки насчет Галаксии, противопоставляемой индивидуальности.

– Ах, это! Думаю, это будет продолжаться… но вежливо.

– Как вы смотрите, Голан, если я приму в этом споре ее сторону?

– Это совершенно естественно. Вы приняли идею Галаксии, как свою собственную или просто чувствуете себя счастливее, когда соглашаетесь с Блисс?

– Честно говоря, как свою собственную. Я думаю, что будущее за Галаксией. Вы сами избрали этот курс, и я постоянно убеждаюсь, что это правильно.

– Потому что я выбрал это? Это не аргумент. Понимаете, что бы ни говорила Гея, я могу ошибаться. Поэтому не позволяйте Блисс убедить вас на этом основании.

– Не думаю, чтобы вы ошиблись. Это показала мне Солярия, а не Блисс.

– Как?

– Ну, прежде всего, мы с вами изолянты.

– Это ее термин, Яков. Я предпочитаю думать о нас, как о личностях.

– Это семантические тонкости, старина. Называйте это как хотите, но мы заперты в своей собственной шкуре, окружены своими собственными мыслями и прежде всего думаем о себе. Самозащита для нас – основной закон природы, даже если это означает помеху другому существованию.

– Но ведь были люди, отдававшие жизни за других.

– Это редкость. Известно гораздо больше людей, приносивших в жертву потребности других ради своих глупых прихотей.

– А как это связано с Солярией?

– На Солярии мы видели, чем могут стать изолянты… или, если хотите, личности. Соляриане с трудом разделили между собой весь мир. Они считают жизнь в полной изоляции идеальной свободой. Они не любят даже своих собственных отпрысков и убивают, если их становится слишком много. Они окружают себя невольниками-роботами, для которых поставляют энергию, так что если они умирают, все их огромное поместье символически умирает тоже. Вы согласны с этим, Голан? Можете вы сравнить это с добротой и заботливостью Геи?.. Блисс не говорила со мной об этом, это мои собственные чувства.

– И вам нравится чувствовать это, Яков, – сказал Тревиз. – Я согласен с вами. По-моему, солярианское общество ужасно, но оно не всегда было таким. Они происходят от землян и, более непосредственно, от космонитов, которые вели гораздо более нормальную жизнь. По той или иной причине соляриане выбрали путь, который привел их к крайностям, но вы не можете рассматривать Солярию, как крайность. Во всей Галактике с ее миллионами обитаемых миров найдется хотя бы один, который сейчас или в прошлом имел общество, подобное солярианскому или хотя бы отдаленно похожее на него. Кстати, имела бы Солярия такое общество, если бы не была так насыщена роботами? По-моему, общество индивидуумов может достичь солярианского кошмара и без роботов.

Лицо Пилората скривилось.

– Вы во всем пробиваете бреши, Голан… то есть я хочу сказать, что вы не теряетесь в защите вида Галактики, против которого выступаете.

– Меня ничем не собьешь с ног. Это разумно для Галаксии и, когда я найду Землю, я все узнаю и получу. Или же, более точно – ЕСЛИ я ее найду.

– Думаете, может быть и такое?

Тревиз пожал плечами.

– Откуда мне знать… Вам известно, почему я жду несколько часов, прежде чем совершить Прыжок, и почему готов уговорить себя подождать несколько дней?

– Вы сказали, что если мы подождем, Прыжок будет более безопасен.

– Да, я так сказал, но мы в достаточной безопасности уже сейчас. На самом же деле я боюсь, что эти миры космонитов, координаты которых у нас есть, вообще ничего не дадут нам. У нас их всего три, и мы уже использовали две возможности, каждый раз едва избегая смерти. При этом мы не получили даже намека на местоположение Земли или хотя бы на факт ее существования. Сейчас перед нами третий и последний шанс, и что если он тоже обманет нас?

Пилорат вздохнул.

– Знаете, есть старая история – одна из тех, которые я дал Фоллому для практики – в которой некто получил три желания, но только три. Вообще тройка является важным числом в этих вещах, возможно, потому что она первая нечетная цифра и самая маленькая из решающих чисел. Помните, две из трех побед… Так вот, вся суть в том, что в этих историях желания не используются. Никто не может пожелать правильно и в этом, как я всегда предполагал, заключается древняя мудрость: эффект от вашего желания должен последовать немедленно, а не… – Он вдруг смущенно замолчал. – Простите, старина, но я отнимаю у вас время. Я становлюсь болтливым, когда говорю о своем хобби.

– Мне всегда интересно с вами, Яков. Я согласен с вашей аналогией. Мы получили три желания, использовали два, и они не привели ни к чему хорошему. Сейчас осталось только одно. Я уверен в очередной неудаче и потому стараюсь отсрочить ее. Вот почему я откладываю Прыжок снова и снова.

– Что же мы будем делать, если нам опять не повезет? Вернемся на Гею? Или на Терминус?

– О, нет, – сказал Тревиз шепотом, качая головой. – Поиски должны быть продолжены… но если бы я знал, как…

XIV. Мертвая планета

Тревиз чувствовал себя подавленно. Успехи, достигнутые после начала поисков, никогда не были окончательными – они только временно отсрочивали поражение.

Он откладывал Прыжок к третьему миру космонитов до тех пор, пока его беспокойство не передалось остальным. Когда же он наконец решил, что просто обязан дать команду компьютеру вести корабль через гиперпространство, Пилорат стоял в дверях в пилотскую рубку, а Блисс была за его спиной, сбоку. Даже Фоллом стоял там же, по-совиному глядя на Тревиза и крепко держась за руку Блисс.

Тревиз взглянул на них поверх компьютера и сказал довольно грубо:

– Какая семейная группа! – впрочем, это только отразило его сомнения.

Он проинструктировал компьютер таким образом, чтобы тот вывел корабль в обычное пространство на большем расстоянии от звезды, чем это было необходимо. Тревиз говорил себе, что это потому, что он научился осторожности в результате событий на первых двух мирах космонитов, но сам не верил в это. На самом деле он рассчитывал оказаться достаточно далеко от звезды, чтобы не иметь возможности сразу определить: есть ли у нее пригодная для жизни планета. Это должно было дать несколько дополнительных дней полета в пространстве, прежде чем он узнает это и – возможно – встретит горечь поражения лицом к лицу.

Поэтому сейчас, с «семейной группой», следящей за ним, он глубоко вздохнул, на мгновение замер, а затем свистнул, тем самым давая компьютеру последнее указание.

Рисунок звезд изменился, и экран стал более пустым, поскольку они оказались в районе, где звезды были значительно более редкими. И почти в самом центре экрана мерцала яркая звезда.

Тревиз резко хмыкнул, поскольку это была своего рода победа. В конце концов третьи координаты могли оказаться ошибочными и в пределах поля зрения могло не оказаться звезды типа G. Он глянул на остальную троицу и сказал:

– Вот она. Звезда номер три.

– Вы уверены? – мягко спросила Блисс.

– Смотрите, – сказал Тревиз. – Я помещу на экран компьютера карту Галактики и если эта яркая звезда в центре исчезнет, значит, в памяти ее нет, и это то, что нам нужно.

Компьютер выполнил его команду, и звезда исчезла, как будто ее и не было, но все остальное поле осталось прежним в своем величественном равнодушии.

– Мы нашли ее, – сказал Тревиз. И все-таки он направил «Далекую Звезду» вперед на скорости, лишь немного превышающей половину того, что она могла с легкостью делать. Вопрос наличия или отсутствия пригодной для жизни планеты по-прежнему оставался открытым, и Тревиз не торопился решать его. Даже после трех дней такого полета, нельзя было сказать ничего определенного.

Впрочем, не совсем ничего. Вокруг звезды вращался огромный газовый гигант. Он был очень далеко от звезды и его дневная поверхность, которую они видели как толстый полумесяц, светилась бледно-желтым цветом.

Тревизу это не понравилось, но он постарался не показать виду и заговорил сухо, как путеводитель:

– Перед вами большой газовый гигант. Довольно эффектно, не правда ли? Имеет пару колец и два крупных спутника, видимых в данный момент.

– Большинство систем содержат газовые гиганты, разве не так? – сказала Блисс.

– Да, но этот очень велик. Судя по расстоянию до его спутников и их периоду вращения, этот газовый гигант почти в две тысячи раз массивнее пригодной для жизни планеты.

– А какая разница? – спросила Блисс. – Газовый гигант это газовый гигант и не все ли равно, какие размеры он имеет? Они всегда находятся на больших расстояниях от звезды, вокруг которой вращаются, и из-за своих размеров никогда не бывают пригодны для жизни. Чтобы найти обитаемую планету, нужно подойти к звезде поближе.

Тревиз заколебался, но потом решил объяснить.

– Дело в том, что газовые гиганты, – сказал он, – имеют тенденцию к очистке пространства между планетами. Материал, который они не могут поглотить в себя, будет объединяться в достаточно крупные тела, которые образуют систему спутников. Эти гиганты мешают объединению других обломков даже на значительных расстояниях от себя, так что наиболее вероятно останутся единственными крупными планетами системы. Там будут только газовый гигант и астероиды.

– Вы хотите сказать, что здесь нет пригодной для жизни планеты?

– Чем крупнее газовый гигант, тем меньше шанс найти обитаемую планету, а этот гигант так массивен, что фактически является карликовой звездой.

– Можем мы увидеть его? – спросил Пилорат.

Все трое уставились на экран. (Фоллом находился в комнате Блисс с книгой).

Зрелище было величественное. Пересекая яркий полумесяц примерно на его середине, тянулась темная линия – тень от системы колец, которая сама была видна на небольшом расстоянии за поверхностью планеты, как мерцающая дуга, уходившая за темную сторону.

– Ось вращения планеты, – сказал Тревиз, – наклонена на 35 градусов к плоскости вращения, а кольцо расположено в экваториальной плоскости планеты, так что звездный свет приходит к нему снизу, и тень кольца ложится выше экватора.

– Кольца довольно жидкие, – сказал Пилорат.

– Пожалуй, их размер выше среднего, – сказал Тревиз.

– Согласно легенде, кольцо, окружающее газовый гигант в системе Земли, гораздо шире, ярче и более плотное, чем это. Эти кольца фактически карлики по сравнению с газовым гигантом.

– Ничего удивительного, – сказал Тревиз. – Если история тысячелетиями передается от человека к человеку, можно представить, во что она превратится под конец.

– Это великолепно, – сказала Блисс. – Полумесяц как будто корчится и извивается под нашими взглядами.

– Атмосферные бури, – сказал Тревиз. – Их можно увидеть гораздо яснее, если выбрать свет, подходящей длины волны. Сейчас я попробую. – Он положил руки на панель и отдал компьютеру приказ пройтись по спектру, остановившись на подходящей длине волны.

На слабо освещенный полумесяц обрушилось буйство красок, которые менялись так быстро, что глаза почти не успевали следить за ними. Наконец, он стал красно-оранжевым и в пределах полумесяца стали видны движущиеся спирали, которые сходились и расходились по мере движения.

– Невероятно, – пробормотал Пилорат.

– Восхитительно, – сказала Блисс.

Вполне вероятно, подумал Тревиз, и что угодно, только не восхитительно. Ни Пилорат, ни Блисс, глядя на эту красоту, не думали, что планета, которой они восхищались, уменьшала шансы на разгадку тайны, над которой бился Тревиз. Да и зачем им это было? Оба были довольны тем, что решение Тревиза верно, и сопровождали его в его поисках безо всякой эмоциональной связи с ним. Обвинять их в этом было бесполезно.

– Ночная сторона выглядит темной, – сказал он, – но если бы наши глаза могли видеть более широкий спектр волн, мы увидели бы ее как мрачно-темно-гневно-красную. Планета в огромных количествах излучает в пространство инфракрасные лучи, потому что достаточно велика, чтобы раскалиться докрасна. Это более, чем газовый гигант, это суб-звезда.

Он сделал паузу, затем сказал:

– А сейчас забудем о ней и поищем пригодную для жизни планету, которая МОЖЕТ существовать.

– Возможно, так оно и есть, – улыбаясь сказал Пилорат. – Не сдавайтесь, старина.

– Я и не сдаюсь, – ответил Тревиз без особой уверенности. – Формирование планет слишком сложный процесс, чтобы быть быстрым. Мы говорим только о вероятностях. С этим монстром, висящим в пространстве, вероятность уменьшается, но не до нуля.

– А почему бы не представить это иначе? – сказала Блисс. – Поскольку первые двое координат дали нам две обитаемые планеты космонитов, значит и третьи, уже давшие подходящую звезду, дадут и пригодную к жизни планету. К чему тогда разговоры о вероятностях?

– Я искренне надеюсь, что вы правы, – сказал Тревиз, которого вовсе не утешили слова девушки. – Сейчас мы войдем в плоскость системы и направимся к звезде.

Компьютер выполнил этот маневр почти тотчас как только Тревиз сказал о нем. Он уселся в свое пилотское кресло и в который уже раз решил, что единственный недостаток пилотирования гравитационного корабля с таким совершенным компьютером заключается в том, что ты уже никогда – НИКОГДА – не сможешь управлять кораблем любого другого типа.

Сможет ли он вновь взять на себя все расчеты? Сможет ли вновь принимать во внимание ускорение и ограничивать его до некоторого разумного предела?.. Скорее всего, он забудет об этом и рванет вперед с такой скоростью, что все находящиеся на борту размажутся по внутренним переборкам.

Что ж, в таком случае он будет продолжать пилотировать этот корабль – или другой подобный ему, если такое изменение окажется возможным – всегда.

Чтобы отвлечься от вопроса о наличии или отсутствии в системе пригодной для жизни планеты, он принялся размышлять о том, что направляет корабль над плоскостью системы, а не под ней. Если не было какой-то определенной причины лететь под плоскостью, пилоты почти всегда выбирали полет над ней. Почему?

Кстати, почему одно направление считается верхом, а другое низом? В симметрии космоса это было совершенно условно.

Сам он всегда определял направление, в котором планета вращается вокруг своей оси и вокруг солнца. Если и то и другое было против часовой стрелки, значит поднятая рука указывала на север, а ноги на юг. А по всей Галактике север ассоциировался с верхом, а юг – с низом.

Это была чистая условность, уходящая в туманное прошлое, и все рабски следовали ей. Если бы человек взглянул на знакомую карту с южной стороны, он бы не узнал ее. Чтобы она обрела смысл, ее следовало повернуть.

Тревиз вспомнил о сражении, проведенном Бенн Риозом, императорским генералом, жившим триста лет назад, который в критический момент повел свою эскадру под плоскостью системы и захватил врага не готовым к схватке. Потом были жалобы, что он сманеврировал нечестно, разумеется, со стороны побежденных.

Такой могучий и такой изначально старый обычай мог зародиться только на Земле, и это внезапно вернуло мысли Тревиза к вопросу об обитаемой планете.

Пилорат и Блисс продолжали смотреть на газовый гигант, который медленно вращался на экране. Солнечные лучи коснулись его, и шторм на поверхности стал еще более безумным и гипнотизирующим.

А потом пришел Фоллом, и Блисс решила, что ему нужно поспать, да и ей это тоже не помешает.

Пилорат остался, и Тревиз сказал ему:

– Я подойду к газовому гиганту, Яков. Мне хочется, чтобы компьютер изучил гравитационное пятно с его правой стороны.

– Конечно, старина, – сказал Пилорат.

Однако, все было сложнее. Дело было не только в пятне, которое должен был изучить компьютер. Тревиз хотел получить еще несколько дней, прежде чем обретет уверенность.

Тревиз вошел в свою комнату – мрачный и хмурый – и вздрогнул. В комнате его ждала Блисс вместе с Фоллом, набедренная повязка и туника которого распространяли безошибочный запах паровой и вакуумной обработки. В этом наряде он выглядел лучше, чем в одной из ночных рубашек Блисс.

– Я не хотела отрывать вас от компьютера, – сказала Блисс. – А сейчас послушайте. Давай, Фоллом.

И Фоллом заговорил своим высоким музыкальным голосом:

– Приветствую вас, Протектор Тревиз. Это большая радость для меня, что я по… па… путешествую с вами на вашем корабле. Я также доволен добротой моих друзей, Блисс и Пила.

Фоллом закончил, мило улыбнулся, и Тревиз снова подумал: воспринимаю я его как мальчика или девочку, а может, как то и другое вместе?

Он кивнул.

– Очень хорошая память. Произношение почти совершенное.

– Это вовсе не заучено, – сказала Блисс. – Фоллом сочинил это сам, и спросил меня, можно ли высказать все это вам. Я даже не знала, что Фоллом может говорить, пока не услышала сама.

Тревиз с усилием улыбнулся.

– В таком случае это действительно хорошо. – Он заметил, что Блисс избегает пользоваться местоимениями.

Блисс повернулась к Фоллому и сказала:

– Я говорила тебе, что Тревизу это понравится… А сейчас иди к Пилу и можешь немного почитать, если хочешь.

Фоллом выбежал, а Блисс сказала:

– Просто удивительно, как быстро Фоллом схватывает Галактический. У соляриан явная склонность к языкам. Вспомните, что Бэндер заговорил на Галактическом послушав разговоры по гиперсвязи. Их мозги должны быть хороши не только для преобразования энергии.

Тревиз хмыкнул, а Блисс добавила:

– Только не говорите, что вам не нравится Фоллом.

– Я ни к кому не испытываю ни любви, ни ненависти. Просто это существо заставляет меня беспокоиться. Это страшное ощущение – иметь дело с гермафродитом.

– Бросьте, Тревиз, это смешно, – сказала Блисс. – Фоллом – идеально приспособленное к жизни существо. Для общества гермафродитов должны казаться отвратительными вы и я – вообще мужчины и женщины. Каждый является половиной целого и для воспроизведения должен основывать временный и нелепый союз.

– А вы против этого, Блисс?

– Не делайте вид, что не понимаете. Я пытаюсь взглянуть на нас с точки зрения гермафродитов. То, что для них отвратительно, для нас совершенно нормально. Поэтому Фоллом кажется отвратительным вам, но это просто близорукая, ограниченная реакция.

– Честно говоря, – сказал Тревиз, – меня раздражает, что непонятно, какое местоимение использовать применительно к этому существу. Это мешает разговору и мыслям о нем.

– Но это недостаток нашего языка, – сказала Блисс, – а не Фоллома. Ни в одном человеческом языке не предусмотрен гермафродитизм. Но я рада, что вы заговорили об этом, потому что сама думала на эту тему… Говорить «оно», как хотел того Бэндер, не выход. Это местоимение применимо к объектам, для которых пол не имеет значения, а для тех, которые сексуально активны в обоих смыслах, местоимения вообще нет. Почему бы просто не выбрать произвольно одно из местоимений? Я думаю о Фоллом, как о девушке. Во-первых, у нее высокий голос, а во-вторых, она способна произвести на свет ребенка, что является определяющим для женственности. Пилорат согласен со мной, так почему бы не согласиться и вам? Будем говорить «она» и «ее».

Тревиз пожал плечами.

– Хорошо. Правда довольно странно называть ОНА того, кто имеет яички… Но пусть будет.

Блисс вздохнула.

– У вас дурная привычка обращать все в шутку, но я знаю, что вам тяжело сейчас и мирюсь с этим. Пожалуйста, используйте для Фоллом местоимение женского рода.

– Я буду делать так, – Тревиз заколебался, но не в силах сдержаться, сказал: – Фоллом выглядит вашим ребенком каждый раз, как я вижу вас вместе. Может, это потому, что вы хотите ребенка и думаете, что Яков не сможет вам его дать?

Глаза Блисс широко раскрылись.

– Он со мной не ради детей! По-вашему, я пользуюсь им как удобным приспособлением для производства детей? Просто время иметь детей для меня еще не пришло, а когда придет, это будет ребенок Геи, и тут Пил ничем не сможет мне помочь.

– Вы имеете в виду, что Яков будет отвергнут?

– Вовсе нет. Просто он временно отойдет в сторону. Кстати, все может быть сделано искусственным осеменением.

– Полагаю, вы будете иметь ребенка только тогда, когда Гея решит, что он необходим, когда появится брешь, проделанная смертью в рядах человеческой части Геи.

– Бесчувственно думать так, но это близко к истине. Гея должна быть хорошо уравновешена во всех частях и отношениях.

– То же самое условие соблюдается и у соляриан.

Губы Блисс сжались, а лицо слегка побледнело.

– Ничего подобного. Соляриане производят больше, чем им нужно, и уничтожают избытки. Мы производим только то, что нам нужно, и у нас никогда не возникает потребности в уничтожении. Точно так же вы заменяете отживший слой кожи, производя нужное количество клеток и ни одной больше.

– Я понял, что вы имели в виду, – сказал Тревиз. – Кстати, надеюсь, вы учитываете чувства Якова.

– В связи с возможностью ребенка для меня? Разговора об этом не было и никогда не будет.

– Нет, я думал о другом… Я замечаю, что вы все больше и больше интересуетесь Фоллом. Яков может решить, что им пренебрегают.

– Никто им не пренебрегает, и он так же интересуется Фоллом, как и я. Она даже еще больше сближает нас. Скорее уж это ВЫ решите, что вами пренебрегают.

– Я? – он был искренне удивлен.

– Да, вы. Я понимаю изолянтов не больше, чем вы понимаете Гею, но чувствую, что вам нравится быть в центре внимания на этом корабле, и вы можете видеть в Фоллом соперника.

– Ерунда!

– Не большая, чем ваше предположение, что я пренебрегаю Пилом.

– Тогда давайте объявим перемирие и кончим на этом. Я попытаюсь взглянуть на Фоллом, как на девушку и не буду чрезмерно тревожиться о чувствах Якова.

Блисс улыбнулась.

– Спасибо. Тогда это все.

Тревиз отвернулся, и тут Блисс сказала:

– Подождите!

– Да? – спросил он слегка устало.

– Тревиз, мне совершенно ясно, что вы грустны и печальны. Я не собираюсь зондировать ваш мозг, но может, вы расскажете мне, в чем дело? Вчера вы сказали, что в этой системе есть подходящая планета и были вполне довольны… Надеюсь, она никуда не делась. Ошибки в определении не было, не так ли?

– В системе есть подходящая планета, и остается здесь по-прежнему, – сказал Тревиз.

– И она нужного размера?

Тревиз кивнул.

– Поскольку она подходящая, значит, размер у нее тот, что нужен. И она на нужном расстоянии от солнца.

– Тогда что же неладно?

– Мы достаточно близки к ней, чтобы анализировать атмосферу, однако у нее нет ничего, о чем стоило бы говорить.

– Никакой атмосферы?

– Ничего, о чем стоило бы говорить. Это необитаемая планета, а других, хотя бы немного пригодных для заселения, здесь нет. Третья попытка дала нулевой результат.

Мрачный Пилорат никак не мог решиться нарушить молчание Тревиза. Он смотрел сквозь дверь в пилотскую рубку, видимо, надеясь, что Тревиз сам начнет разговор.

Однако тот молчал.

Наконец, не в силах выносить это, Пилорат довольно робко сказал:

– Что мы теперь будем делать?

Тревиз поднял голову, на мгновение глянул на Пилората, отвернулся и сказал:

– Садиться на планету.

– Но раз там нет атмосферы…

– Компьютер ГОВОРИТ, что ее там нет. До сих пор он всегда говорил то, что я хотел услышать, и я принимал это. Сейчас он сказал мне такое, чего я слышать не хотел, и я собираюсь проверить это.

– Вы думаете, с ним что-то не в порядке?

– Нет, не думаю.

– А может, по какой-то причине он испортился?

– Едва ли.

– Тогда почему вы беспокоитесь, Голан?

После этих слов Тревиз повернулся с креслом к Пилорату и с лицом, выражавшим почти отчаяние, сказал:

– Разве вы не видите, Яков, что я не могу думать ни о чем другом? Мы не нашли ничего, касающегося нахождения Земли, на первых двух мирах, а теперь и третий оказался осечкой. Что мне теперь делать? Бродить от мира к миру, осматривать их и спрашивать: «Простите, где находится Земля?» Земля слишком хорошо скрыла свои следы. Нигде не осталось даже намека. Мне начинает казаться, что мы не можем заметить эти следы, даже если они существуют.

Пилорат кивнул и сказал:

– Я и сам думал об этом. Может, поговорим немного? Я знаю, старина, что вам очень плохо и вы не хотите разговаривать, поэтому, если скажете, я могу уйти и оставить вас одного.

– Давайте поговорим, – сказал Тревиз, издав звук, очень похожий на стон. – Что еще я могу делать, кроме как слушать?

– Непохоже, чтобы вы действительно хотели разговаривать, – сказал Пилорат, – но, может, это пойдет нам на пользу. Пожалуйста, остановите меня, если решите, что больше не можете выдержать… Мне кажется, Голан, что Земле нужны не только пассивные отрицательные сведения, чтобы укрыть себя. Ей недостаточно просто уничтожить все упоминания о себе. Может, она не насаждает фальшивые доказательства, а активно работает в другом направлении?

– Что вы имеете в виду?

– В нескольких местах мы слышали, что Земля радиоактивна, и это может предназначаться для того, чтобы отбить желание искать ее. Если она действительно радиоактивна, достичь ее совершенно невозможно. По всей вероятности, на нее даже невозможно высадиться. Даже роботы-исследователи, если бы у нас был хоть один, не смогут выстоять против радиации. Зачем же тогда искать? А если же на самом деле она не радиоактивна, то сможет жить спокойно, исключая визиты случайных пришельцев, но даже на этот случай у нее могут быть какие-то способы маскировки.

Тревиз с трудом улыбнулся.

– Довольно странно, Яков, но эта мысль посетила и меня. Мне пришло в голову, что этот невероятно огромный спутник был выдуман и вставлен в легенды многих миров. Что касается газового гиганта с чудовищной системой колец, то он так же невероятен, и точно так же мог быть вставлен. Возможно, все это предназначено для того, чтобы мы искали нечто несуществующее, так что мы можем пролететь через искомую систему, смотреть на Землю и не узнать ее, потому что фактически нет ни огромного спутника, ни окруженного кольцами соседа, ни радиоактивной оболочки. Следовательно, мы не узнаем ее, и у нас не возникнет даже мысли, что мы видели Землю… Впрочем, все может быть еще хуже.

Пилорат подавленно посмотрел на него.

– Что может быть еще хуже?

– Это возможно, если ваш разум погружается в глубины ночи и начинает изучать обширное королевство фантазии. Что если способности Земли прятаться неисчерпаемы? Что если наш разум может быть затуманен? Что если мы можем двигаться мимо Земли с ее огромным спутником и окруженным кольцами газовым гигантом и не видеть ничего этого? Что если мы уже проделали это?

– Но если вы верите в это, почему вы…

– Я не сказал, что верю в это. Я говорю о больной фантазии. Мы будем продолжать искать.

Пилорат заколебался, затем сказал:

– Но как долго, Тревиз? В какой-то момент нам все равно придется сдаться.

– Никогда, – яростно сказал Тревиз. – Если мне придется провести остаток жизни бродя от планеты к планете, осматривая их и спрашивая: «Простите, сэр, где находится Земля?», я буду заниматься этим. Однако вас с Блисс и даже Фоллом я в любой момент могу вернуть обратно на Гею и продолжать поиски в одиночку.

– О, нет! Вы же знаете, что я не покину вас, Голан, так же как и Блисс. Если нужно, мы будем искать планету вместе с вами. Только ЗАЧЕМ?

– Потому что я должен найти Землю и сделаю это. Не знаю как, но сделаю… А сейчас я попытаюсь занять положение, с которого можно изучать солнечную сторону планеты, так что прервемся на время.

Пилорат замолчал, но не ушел. Он продолжал наблюдать как Тревиз изучает на экране изображение планеты, более чем наполовину освещенной солнцем. Для Пилората в нем не было ничего особенного, но он знал, что Тревиз, соединенный с компьютером, видит ее с большей детальностью.

– Там туман, – прошептал Тревиз.

– Значит, должна быть атмосфера, – буркнул Пилорат.

– Но не обязательно плотная. Ее слишком мало для поддержания жизни, но достаточно для возникновения ветров, которые поднимают пыль. Это хорошо известная особенность планет с разряженной атмосферой. Они могут даже иметь небольшие ледяные шапки на полюсах. Как вы знаете, на полюсах постепенно отлагается водяной лед. Этот мир слишком теплый для твердой двуокиси углерода… А сейчас я хочу отключить радар. Без него работать на ночной стороне будет проще.

– В самом деле?

– Да. Конечно, сначала я попробую, но на фактически безвоздушных и, следовательно, безоблачных планетах, попытка использовать видимый свет вполне естественна.

Довольно долго Тревиз молчал, пока экран был заполнен радарными отражениями, создающими нечто подобное тому, что мог бы создать художник Клеонского периода. Потом он произнес:

– Ну… – и снова замолчал.

Выдержав паузу, Пилорат спросил:

– Что значит это «ну»?

Тревиз взглянул на него.

– Я не вижу никаких кратеров.

– Никаких кратеров? А это хорошо?

– Это совершенно неожиданно, – сказал Тревиз. Лицо его исказила усмешка. – И ОЧЕНЬ хорошо. Точнее, это просто великолепно.

Фоллом прижималась носом к корабельному иллюминатору, в котором большая часть Вселенной была видна так, как видит ее глаз, без увеличения компьютером.

Блисс, пытавшаяся объяснить ей все это, вздохнула и вполголоса сказала Пилорату:

– Я не знаю, много ли она понимает, дорогой. Для нее Вселенной был особняк ее отца и небольшая часть поместья, куда она выходила. Не думаю, чтобы она выходила наружу ночью и видела звезды.

– Ты действительно считаешь так?

– Да. Я не осмеливалась показать ей хотя бы часть этого, пока ее запас слов не увеличится настолько, чтобы она хотя бы немного понимала меня. К счастью, ты можешь говорить с ней на ее языке.

– Увы, не очень-то хорошо, – сказал Пилорат извиняющимся тоном. – А Вселенную тяжело понять, если ты входишь в нее внезапно. Она сказала мне, что если эти маленькие огоньки являются огромными мирами, похожими на Солярию – а конечно, они гораздо больше Солярии – они не могут висеть ни на чем. Они должны упасть, сказала она.

– Для уровня своих знаний она права. Она задает разумные вопросы и мало-помалу все поймет. По крайней мере она любопытна и не боится.

– Я тоже любопытен, Блисс. Ты видела, как изменился Голан после того, как обнаружил, что на планете под нами нет кратеров. Я понятия не имею, в чем тут дело. А ты?

– Ни малейшего. Однако, он знает планетологию гораздо лучше нас. Мы можем только надеяться, что он знает, что делает.

– Я бы и сам хотел это знать.

– Тогда спроси его.

Пилорат скривился.

– Я вечно боюсь помешать ему. Мне кажется, он думает, что я должен знать это и без его объяснений.

– Это глупо, Пил, – сказала Блисс. – Он же не колеблясь спрашивает тебя о различных аспектах галактических легенд и мифов, которые могут оказаться полезными для него. Ты всегда соглашаешься ответить ему и объясняешь все, так почему бы ему не сделать того же? Иди спроси у него. Если это помешает ему, у него будет возможность попрактиковаться в общительности, а это пойдет ему на пользу.

– Ты пойдешь со мной?

– Ну, конечно, нет. Я останусь с Фоллом и продолжу попытки вдолбить концепцию Вселенной в ее голову. Ты всегда можешь объяснить мне это потом… после того, как объяснит тебе.

Пилорат неуверенно вошел в пилотскую рубку и восхитился, обнаружив, что Тревиз насвистывает и явно пребывает в хорошем настроении.

– Голан, – сказал он так весело, как только мог.

Тревиз поднял голову.

– Яков! Вы всегда входите на цыпочках, как будто думаете, что отвлекать меня противозаконно. Закройте дверь и садитесь. Садитесь и посмотрите на это!

Он указал на планету, видневшуюся на экране, и сказал:

– Я нашел всего два или три кратера, да и те довольно маленькие.

– Это имеет какое-то значение, Голан?

– Значение? Конечно. А почему вы спрашиваете?

Пилорат беспомощно махнул рукой.

– Все это для меня загадка. В колледже я в основном изучал историю. Ее дополняли социология и психология, а также языки и литература, главным образом древняя, а в университете я специализировался на мифологии. Я никогда не занимался планетологией или какими-либо физическими науками.

– Это не преступление, Яков. Меня вполне устраивает то, что вы знаете. Ваши способности в древних языках и мифологии очень помогли нам, и вам это известно… Что же касается вопросов планетологии, то я беру это на себя.

Понимаете, Яков, – продолжал он, – планеты формируются при объединении вместе мелких обломков. Последние обломки сталкиваются с целым, оставляя следы в виде кратеров. Так должно быть. Если планета достаточно велика, чтобы быть газовым гигантом, она в основном жидкая под газовой атмосферой и последние столкновения не оставляют никаких следов, кроме брызг.

На меньших планетах, остающихся твердыми – ледяных или каменных – возникают кратеры, существующие неопределенно долго, если нет причин, уничтожающих их. Имеется три типа таких причин.

Во-первых, мир может иметь ледяную поверхность, покрывающую жидкий океан. В этом случае любой сталкивающийся предмет пробивает лед и разбрызгивает воду. Через некоторое время лед смерзается и, так сказать, залечивает шрам. Такие планеты или спутники должны быть холодными и не пригодными для обитания.

Во-вторых, планета может быть вулканически активна, и кратеры постоянно заполняются лавой или пеплом. Однако, такая планета или спутник также не пригодны для обитания.

И тут мы подходим к обитаемым мирам, как третьему типу. Такие миры могут иметь полярные ледяные шапки, но большая часть океана должна быть жидкой. Они могут иметь действующие вулканы, но разбросанные по всей площади. Такие миры могут и не залечивать кратеров и не заполнять их. Однако на них могут проявляться процессы эрозии. Ветры и текущая вода будут эродировать кратеры, а если на планете есть жизнь, воздействие живых существ тоже сыграет свою роль. Понимаете?

Пилорат задумался, потом сказал:

– Нет, Голан, я не понял вас. Эта планета, к которой мы приближаемся…

– Мы сядем на нее завтра, – весело сказал Тревиз.

– Планета, к которой мы приближаемся, не имеет океана.

– Только небольшие ледовые шапки на полюсах.

– И плотной атмосферы тоже.

– Всего одна сотая плотности атмосферы Терминуса.

– Да и жизни здесь нет.

– Ничего, что я смог бы обнаружить.

– Тогда что могло эродировать кратеры?

– Океан, атмосфера и жизнь, – ответил Тревиз. – Видите ли, если бы эта планета не имела воздуха и воды с самого начала, любые образовавшиеся кратеры существовали бы до сих пор, и вся поверхность была бы покрыта ими. Отсутствие кратеров доказывает, что она не была безвоздушной и безводной с самого начала, и может, даже имела плотную атмосферу и океан в недалеком прошлом. Кроме того, на ней видны огромные бассейны, которые явно вмещали моря и океаны, не говоря уже о руслах рек, которые сейчас высохли. Поэтому здесь была эрозия и эта эрозия перестала действовать настолько недавно, что новые кратеры еще не успели появиться.

– Я, конечно, не планетолог, – с сомнением сказал Пилорат, – но мне кажется, что если планета достаточно велика, чтобы удерживать плотную атмосферу в течение миллиардов лет, она не потеряет ее внезапно. Разве не так?

– Этого я не говорил, – сказал Тревиз. – Но этот мир несомненно имел жизнь до того, как исчезла атмосфера, и вероятно, человеческую жизнь. Мне кажется, это был мир, приспособленный для человека, как почти все населенные людьми миры Галактики. Плохо только то, что мы не знаем, какие условия были здесь до того, как появились люди, что было сделано, чтобы приспособить этот мир для человека и, наконец, при каких обстоятельствах жизнь исчезла. Возможно, это была катастрофа, поглотившая атмосферу и положившая конец человеческой жизни. Или, может, на планете была какая-то неустойчивость, которую люди контролировали, пока находились здесь, и которая привела к сокращению атмосферы, как только они ушли. Может, мы найдем ответ, когда приземлимся, а может, и нет. Да это и неважно.

– Как неважно и то, была ли здесь когда-то жизнь, если сейчас ее нет. Какая разница, была планета необитаема всегда или только сейчас?

– Если она необитаема только сейчас, на ней будут руины, оставшиеся от периода обитания людей.

– На Авроре тоже были руины…

– Верно, но на Авроре они перенесли двадцать тысяч лет дождей и снегов, морозов и оттепелей, ветров и колебаний температуры. Кроме того, там была жизнь, не забывайте об этом. Может, там и не было людей, но другие формы имелись в изобилии. Руины могли эродировать так же, как и кратеры. И даже быстрее. Двадцать тысяч лет не оставили для нас никакого шанса. На этой же планете прошло какое-то время – может, даже те же двадцать тысяч лет или меньше – без ветров, бурь и жизни. Да, здесь были колебания температуры, но это и все. Руины должны быть в хорошей форме.

– Если они там есть, – с сомнением заметил Пилорат. – Возможно, на планете никогда не было жизни, или по крайней мере человеческой жизни, и отсутствие атмосферы связано с каким-то событием, к которому люди не имеют никакого отношения.

– Нет, нет, – сказал Тревиз, – вы не заставите меня снова стать пессимистом. Даже отсюда я вижу остатки того, что несомненно было городом… Поэтому завтра мы садимся.

Блисс с беспокойством заметила:

– Фоллом убеждена, что мы собираемся вернуть ее к Джемби – ее роботу.

– Гмм, – сказал Тревиз, изучая поверхность планеты, скользившую под дрейфующим кораблем. Потом он поднял голову, как будто только сейчас до него дошел смысл сказанного. – Это был единственный родитель, которого она знала, не так ли?

– Да, конечно, но она думает, что мы вернемся на Солярию.

– Разве это похоже на Солярию?

– А откуда ей это знать?

– Скажите ей, что это не Солярия. Я дам вам один или два книгофильма с графическими иллюстрациями. Покажите ей крупным планом различные обитаемые миры и объясните, что их насчитываются миллионы. У вас будет время для этого: я не знаю, как долго мы с Яковым будем бродить вокруг после того как выберем место и сядем.

– Вы с Яковым?

– Да. Фоллом не сможет выйти с нами, даже если бы я сошел с ума и захотел этого. Этот мир требует космического скафандра, Блисс, поскольку там нет воздуха. А у нас нет скафандра, подходящего для Фоллом. Поэтому вы с ней останетесь на корабле.

– А почему я?

Тревиз улыбнулся.

– Согласен, что чувствовал бы себя безопаснее, имея вас рядом, – сказал он, – но мы не можем оставить Фоллом одну на корабле. Она может что-нибудь повредить, даже не желая этого. Яков должен идти со мной, потому что может прочесть надписи на архаическом языке, которые возможно нам встретятся. Это означает, что вы должны остаться с Фоллом. Думаю, вы сами хотите этого.

Блисс все еще не была убеждена.

– Вспомните, – сказал Тревиз, – вы хотели иметь ее рядом, когда я не хотел этого. Я убежден, что она доставит нам только неприятности. Поэтому ее присутствие здесь вынужденное, и вы причина этого. Поскольку она остается здесь, вы тоже должны быть здесь. Согласны?

Блисс вздохнула.

– Наверное, вы правы.

– Вот и хорошо. Где Яков?

– Он с Фоллом.

– Очень хорошо. Позовите его, я хочу поговорить с ним.

Тревиз по-прежнему изучал поверхность планеты, когда вошел Пилорат и откашлялся, чтобы сообщить о своем присутствии.

– Что-то не так, Голан? – спросил он.

– Ничего особенного, Яков. Я просто не уверен. Это странный мир, и я не знаю, что случилось с ним. Судя по впадинам, оставшихся от них, моря очень обширные, но мелкие. По оставшимся следам можно сказать, что это был мир десоленизации и каналов… а может, моря были не слишком солеными с самого начала. Если так, то это объясняет отсутствие мощных солевых пластов во впадинах. Или же соль исчезла вместе с океанами, а это уже похоже на деятельность людей.

Пилорат неуверенно заметил:

– Простите мое невежество в таких вещах, Голан, но разве какой-либо из этих вопросов является тем, что нас интересует?

– Вообще-то нет, но мне просто любопытно. Если бы я знал, как эта планета была переделана для жизни людей, и какой она была до переделки, возможно, я понял бы, что произошло с ней после ухода людей, а может, и до этого. Зная же, что произошло здесь, мы могли бы избежать неприятных сюрпризов.

– Каких сюрпризов? Это же мертвый мир, не так ли?

– Вполне мертвый. Очень мало воды, разреженная, не пригодная для дыхания атмосфера, к тому же Блисс не обнаружила никаких следов ментальной деятельности.

– По-моему, это решающее.

– Отсутствие ментальной деятельности не обязательно подразумевает отсутствие жизни.

– Это подразумевает отсутствие опасной жизни.

– Ну, не знаю… Впрочем, это не то, о чем я хотел проконсультироваться с вами. Есть два города, которые могут подойти для нашего первого осмотра. Похоже, что они в отличной форме, хотя это можно сказать и об остальных. Что бы ни уничтожило воздух и океаны, оно, кажется, не коснулось городов. Так вот, эти два города, особенно крупные. Однако, в более крупном из двух очень мало свободного пространства. Космопорты располагаются далеко на окраинах, а в самом городе ничего нет. В том же, что поменьше, имеется космопорт…

Пилорат скривился.

– Вы хотите, чтобы я принял решение, Голан?

– Нет, решение приму я. Мне просто интересно знать ваши мысли.

– Если они чего-то стоят, крупный растянутый город является торговым или промышленным центром. Меньший город, с открытым пространством, вероятно, административный центр. Есть ли там монументальные здания?

– Что вы имеете в виду?

Пилорат улыбнулся.

– Я и сам не вполне понимаю. Обычаи меняются от мира к миру и от времени к времени. Впрочем, полагаю, они всегда выглядят большими, бесполезными и дорогими… Как то место, где мы были на Компореллоне.

Теперь улыбнулся Тревиз.

– Трудно сказать, тем более глядя сверху вниз, но когда мы подлетали зрелище повергло меня в смущение. Почему вы выбрали именно административный центр?

– Потому что там мы, вероятно, найдем музей, библиотеку, архивы, университет и так далее.

– Хорошо. В таком случае туда мы и направимся и, может, что-нибудь найдем. У нас уже было два промаха, но, надеюсь, на этот раз нам повезет.

– Возможно, это будет тройная удача.

Тревиз удивленно взглянул на него. Где вы нашли такое выражение?

– В одной древней легенде, – сказал Пилорат. – Она очень старая. Я думаю, это означает успех с третьей попытки.

– Неплохо звучит, – сказал Тревиз. – Итак – тройной удачи, Яков.

XV. Мох

Тревиз выглядел гротескно в своем космическом скафандре. Единственной частью, остающейся снаружи, были кобуры – но не те, которые он обычно надевал на пояс, а более прочные, являвшиеся частью скафандра. Тревиз осторожно вложил бластер в правую, а нейронный хлыст в левую кобуру. Они были вновь перезаряжены и он мрачно подумал, что на этот раз никто не сумеет забрать их у него.

Блисс улыбнулась.

– Вы собираетесь брать оружие даже в мир без атмосферы? Впрочем, неважно! Я не подвергаю сомнению ваши решения.

– Хорошо! – сказал Тревиз и повернулся, чтобы помочь Пилорату закрепить шлем, прежде чем надеть свой собственный.

Пилорат, который никогда прежде не надевал скафандра, довольно уныло спросил:

– Голан, я действительно смогу дышать в этой штуковине?

– Обещаю вам, – ответил Тревиз.

Блисс смотрела, как закрепляются последние соединения, держа руку на плече Фоллом. Юная солярианка смотрела на две фигуры в космических скафандрах с явной тревогой. Она дрожала, и рука Блисс держала ее мягко и успокоительно.

Дверь воздушного шлюза открылась, и мужчины ступили вовнутрь, помахав на прощание раздутыми руками. Внутренняя дверь закрылась, затем открылась наружная, и они неуклюже ступили на почву мертвого мира.

Светало. Небо было, разумеется, чистым и имело пурпурный цвет, но солнце еще не показалось. Вдоль горизонта, там где оно должно было выглянуть, виднелась легкая дымка.

– Здесь холодно, – сказал Пилорат.

– Вы чувствуете холод? – удивленно спросил Тревиз. Костюмы были хорошо изолированы и если могла возникнуть какая-то проблема, то только с отведением тепла человеческого тела.

– Вообще-то нет, но взгляните… – Его голос ясно звучал в ушах Тревиза, а палец куда-то указывал.

В пурпурном свете зари осыпавшиеся камни перед зданием, к которому они направлялись, были покрыты инеем.

– С разреженной атмосферой здесь может быть холоднее, чем вы ожидали, ночью и теплее днем. Сейчас самое холодное время дня, и должно пройти несколько часов, прежде чем на солнце станет слишком горячо для нас.

И тут же, как будто слова эти были каббалистическим заклинанием, край солнца показался над горизонтом.

– Не смотрите на него, – сказал Тревиз. – Ваша лицевая пластина зеркальна и непрозрачна для ультрафиолета, но все равно это может быть опасно.

Он повернулся спиной к поднимающемуся солнцу, и его длинная тень упала на здание. Солнечный свет заставил мороз отступить, пока он смотрел. Несколько мгновений стена выглядела темной от сырости, а затем это исчезло.

– Внизу, – сказал Тревиз – здания не кажутся такими хорошими, какими казались с орбиты. Они потрескались и разрушаются. Это результат колебаний температуры. Полагаю, и водяные пары замерзают и оттаивают каждую ночь и каждый день в течение, возможно, двадцати тысяч лет.

– На этом камне над входом вырезаны буквы, но разрушение сделало их трудно понятными.

– Вы можете разобрать их, Яков?

– Это какое-то финансовое учреждение. По крайней мере я разобрал слово, означающее «банк».

– А что это такое?

– Здание, в котором имущество хранилось, где оно получалось, продавалось, давалось взаймы и вкладывалось… если я все правильно понимаю.

– Целое здание, предназначенное для этого? И без компьютеров?

– Компьютеров не было нигде.

Тревиз пожал плечами. Подробности древней истории не приводили его в восторг.

Они пошли дальше, спеша и проводя все меньше времени в каждом следующем здании. Молчание, МЕРТВЕННОСТЬ давили на психику, угнетали. Медленный тысячелетний коллапс, в который они попали, делал это место похожим на скелет города, где не осталось ничего, кроме костей.

Они далеко углубились в умеренную зону, но Тревизу казалось, что он чувствует тепло солнца на своей спине.

Пилорат, находившийся в сотне метров справа от него, вдруг резко сказал:

– Взгляните на это.

Тревиз содрогнулся и ответил:

– Не кричите, Яков. Я услышу ваш шепот, независимо от того, на каком расстоянии от меня вы будете. Что это?

Пилорат, немедленно понизив голос, сказал:

– Это здание называется: «Зал Миров». По крайней мере так я прочел надпись.

Тревиз присоединился к нему. Перед ними было пятиэтажное строение с заваленной обломками камня крышей, как будто некие скульптуры, стоявшие там, развалились на куски.

– Вы уверены? – спросил Тревиз.

– Если мы войдем, узнаем наверняка.

Они преодолели пять низких широких ступеней и пересекли огромную площадь. В разреженном воздухе их подкованные металлом ботинки вызывали лишь шепот вибрации.

– Я понял, что вы имели в виду под «огромным, бесполезным и дорогим», – пробормотал Тревиз.

Они вошли в широкий и высокий зал, освещенный через высокие окна солнцем, лучи которого ярко высвечивали места, на которые падали, оставляя остальное в тени. Разреженная атмосфера рассеивала свет.

В центре возвышалась фигура человека более натуральной величины, сделанная, похоже, из синтетического камня. Одна ее рука отвалилась, а другая имела трещину у плеча, и Тревиз подумал, что если резко дернуть, она тоже отвалится. Он даже подался назад, как бы боясь поддаться соблазну и совершить акт такого невероятного вандализма.

– Интересно, кто это, – сказал Тревиз. – Нигде никаких надписей. Думаю, те, кто воздвиг это, считали его известность такой очевидной, что она не нуждалась в названии, но сейчас… – Тут он заметил, что начинает философствовать и решил переключить свое внимание.

Пилорат смотрел вверх, и Тревиз взглянул поверх его головы. На стене были высечены слова, которых он не мог прочесть.

– Удивительно, – сказал Пилорат. – Прошло, возможно, двадцать тысяч лет, а здесь, защищенные от солнца и сырости, они по-прежнему четки и разборчивы.

– Только не для меня, – сказал Тревиз.

– Это древний рукописный шрифт, к тому же витиеватый. Смотрите, здесь… семь… один… два… – Его голос перешел в бормотание, затем снова поднялся: – Здесь перечислены пятьдесят названий, предположительно принадлежащих пятидесяти мирам космонитов, и это действительно «Зал Миров». Мне кажется, эти пятьдесят миров расположены в порядке возникновения. Аврора стоит на первом месте, Солярия на последнем. Как видите, здесь семь колонок с семью названиями в первых шести и восемью в последней. Можно подумать, что они планировали квадрат семь на семь, а затем добавили Солярию. По-моему, старина, этот список составлен до того, как Солярия была переделана и заселена.

– А можете вы сказать, на какой из планет мы находимся?

– Пятое название в третьей колонке, – сказал Пилорат, – девятнадцатое по порядку, написано более крупными буквами, чем все остальные. Составители списка были достаточно эгоцентричны, чтобы отвести себе побольше места. Кроме того…

– Как читается это название?

– Насколько я понял, это звучит как Мельпомения. Мне это название совершенно незнакомо.

– А может оно представлять Землю?

Пилорат энергично затряс головой, но это осталось незамеченным внутри его шлема.

– Имеются дюжины слов, – сказал он, – используемых в старых легендах для обозначения Земли. Как вы знаете, Гея – одно из них. Есть также Терра, Эрда и так далее. Все они короткие. Я не знаю. Я не знаю ни одного длинного названия, используемого для этого, или чего-то похожего на сокращенный вариант Мельпомении.

– Значит, мы находимся на Мельпомении, и это не Земля.

– Верно. И кроме того – как я начинал говорить раньше – еще лучшим указателем, чем крупные буквы, является то, что координаты Мельпомении представлены как 0,0,0 и можно предположить, что эти координаты указывают на данную планету.

– Координаты? – ошеломленно переспросил Тревиз. – Этот список дает еще и координаты?

– Для каждого названия даются три цифры, и я предположил, что это координаты. А чем еще они могут быть?

Тревиз не ответил. Он открыл маленький отсек в части скафандра, покрывавшей его правое бедро, и вынул небольшой предмет, соединенный проводом со скафандром. Приложив к глазам, он старательно сфокусировал его на надписи, совершая при этом какие-то сложные движения пальцами.

– Камера? – задал Пилорат ненужный вопрос.

– Она передает изображение прямо в корабельный компьютер, – сказал Тревиз.

Он сделал несколько фотографий под разными углами, затем сказал:

– Подождите! Я хочу подняться выше. Помогите мне, Яков.

Пилорат соединил руки вместе на манер стремени, но Тревиз покачал головой.

– Это не выдержит мой вес. Станьте лучше на четвереньки.

Пилорат с готовностью повиновался, а Тревиз, убрав камеру на место, встал ему на плечи, а с них перебрался на пьедестал. Он внимательно осмотрел глыбу статуи, чтобы определить ее прочность, затем поставил ногу на согнутое колено и, пользуясь им, как опорой, дотянулся до безрукого плеча. Цепляясь кончиками ботинок за какие-то неровности на груди, он поднялся еще выше и, наконец, после некоторых усилий уселся на плечо. Для давно умершего человека, которому воздвигли эту статую, поступок Тревиза мог показаться богохульством, и под влиянием этой мысли Тревиз постарался сесть полегче.

– Вы упадете и разобьетесь, – воскликнул снизу Пилорат.

– Я не собираюсь падать и разбиваться, а вот вы можете оглушить меня.

– Тревиз извлек камеру, навел на резкость и сделал еще несколько снимков. Затем он спрятал ее и начал осторожно спускаться, пока его ноги не коснулись пьедестала. Тогда он спрыгнул на пол и вибрация от его приземления, вероятно, явилась последней каплей. Надтреснутая рука отвалилась и рухнула, превратившись в груду щебня у ног статуи. Все это произошло практически беззвучно.

Тревиз замер. Первым его желанием было спрятаться, пока не пришел сторож и не поймал его. Секундой позже он удивился, как быстро возвращается память о днях детства в ситуациях, подобных этой, когда вы случайно сломали что-то важное. Это продолжается только мгновенье, но запоминается надолго.

Голос Пилората звучал глухо, как у человека, который явился свидетелем и даже соучастником акта вандализма, однако он все-таки нашел слова утешения.

– Все… все нормально, Голан. Это все равно отвалилось бы.

Он обошел обломки на пьедестале и на полу, как будто собираясь продемонстрировать это, взял один из более крупных кусков и сказал:

– Голан, идите сюда.

Тревиз подошел, и Пилорат указал на кусок камня, который явно был частью руки, соединяющейся с плечом.

– Что это? – спросил ученый.

Тревиз взглянул. На камне было пушистое пятно ярко-зеленого цвета. Тревиз осторожно потер его пальцем, и оно легко соскоблилось.

– Это очень похоже на мох, – сказал он.

– Жизнь без разума, о которой вы упоминали?

– Я не совсем уверен в этом. Блисс, например, утверждала бы, что у него есть разум, впрочем, как и у этого камня.

– Вы думаете, что мох разрушает камень? – спросил Пилорат.

– Не удивлюсь, если он способствует этому, – ответил Тревиз. – Этот мир богат солнечным светом и имеет некоторое количество воды. Половина его атмосферы является водяными парами, а остальное – азот и инертные газы. Есть еще следы двуокиси углерода, что заставляет предположить отсутствие растительной жизни, но может, содержание его так низко потому, что фактически весь он находится в связанном виде в породах. Если в этой породе имеются карбонаты, мох, возможно, разрушает их, выделяя кислоту, а затем использует образующуюся двуокись углерода. Возможно, это ведущая форма жизни на этой планете.

– Очаровательно, – сказал Пилорат.

– Несомненно, – ответил Тревиз, – но только не для нас. Эти координаты миров космонитов очень интересны, но вообще-то нас интересуют координаты ЗЕМЛИ. Если здесь их нет, они могут быть где-то еще в здании… или в другом здании. Идемте, Яков.

– Но вы знаете… – начал Пилорат.

– Нет, нет, – нетерпеливо сказал Тревиз. – Мы поговорим позднее, а сейчас посмотрим, что еще может дать нам это здание. Становится все теплее. – Он взглянул на небольшой термометр, укрепленный на тыльной стороне его левой перчатки. – Идемте, Яков.

Они двинулись сквозь комнаты, стараясь идти как можно осторожнее, не потому что боялись, что кто-то может услышать их, а чтобы вибрацией не нанести дальнейших повреждений.

Шаги их поднимали пыль, которая взлетала в вверх, но быстро оседала в разреженном воздухе, а там где они проходили оставались отпечатки подошв.

Время от времени в каком-нибудь мрачном углу то один, то другой замечали пятна мха. Казалось, их утешает присутствие жизни, хоть и такой примитивной, которая рассеивает мрачное ощущение от прогулки по мертвому миру, особенно такому, в котором все вокруг напоминает, что когда-то, очень давно, он был полон жизни.

А потом Пилорат сказал:

– По-моему, это библиотека.

Тревиз с любопытством огляделся. Вокруг находились полки, а когда он пригляделся более внимательно к тому, что до сих пор воспринимал как украшения, то понял, что они могут быть книгофильмами. Очень осторожно он потянулся к ним. Они были толстые и неуклюжие, и он вдруг понял, что это только футляры. Повертев в своих толстых пальцах, он открыл один и увидел внутри несколько дисков. Они тоже были толстыми и казались очень хрупкими, хотя он и не проверял этого.

– Невероятно примитивные, – сказал он.

– Сделаны тысячелетия назад, – сказал Пилорат, как бы защищая древних мельпомениан от обвинения в задержке технологии.

Тревиз указал на гурты дисков, где виднелись слабые узоры витиеватого письма, которым пользовались древние.

– Это название? Что здесь сказано?

Пилорат изучил надпись.

– Я не понимаю этого, старина. По-моему, одно из этих слов говорит о микроскопической жизни. Возможно, это слово означает «микроорганизм». Думаю, это микробиологические термины, которых я не пойму даже на Галактическом.

– Возможно, – угрюмо согласился Тревиз. – Возможно также, что это ничего не даст нам, даже если мы сумеем это прочесть. Нас не интересуют микробы… Сделайте мне одолжение, Яков, просмотрите некоторые из книг, может, у каких-то окажутся интересные названия. А пока вы делаете это, я взгляну на визоры.

– Это они и есть? – удивленно спросил Пилорат.

Это были примитивные, кубические сооружения, увенчанные наклоняющимся экраном и изогнутым расширением на вершине, которое могло служить опорой для локтя или местом для электронного блокнота, если на Мельпомении имелось что-то подобное.

– Если это библиотека, – сказал Тревиз, – здесь должны быть аппараты для чтения, а эти как раз подходят для этой роли.

Он очень осторожно смахнул пыль с экрана и с облегчением отметил, что экран, из чего бы он ни был сделан, не рассыпался от прикосновения. Затем Тревиз начал осторожно манипулировать рычагами одного аппарата, другого… Ничего не произошло. Он опробовал еще один и еще – все с тем же отрицательным результатом.

Это не удивило его. Даже если устройства оставались исправными в течение двадцати тысяч лет в разреженной атмосфере и устояли перед водяными парами, оставался еще вопрос об источнике энергии. Запасенная энергия имела свойство утекать, какие бы меры не принимались для предотвращения этого. Это была оборотная сторона всеобъемлющего, непреодолимого второго закона термодинамики.

– Голан! – позвал Пилорат за его спиной.

– Да?

– У меня здесь книгофильм…

– Какого типа?

– По-моему, это история космических полетов.

– Отлично… впрочем, это ничего не даст нам, если я не смогу заставить работать этот аппарат. – Его руки сжались от отчаяния.

– Мы можем взять фильм с собой на корабль.

– Я не знаю, как приспособить его к нашему визору. Этот фильм и наша сканирующая система наверняка окажутся несовместимыми.

– Но тут есть все, что нам действительно необходимо, Голан. Если мы…

– Да, все, что необходимо, Яков. А теперь не мешайте мне. Я попробую решить, что делать. Я могу попытаться подать энергию к визору. Возможно, это все, что потребуется.

– А где вы возьмете энергию?

– Ну… – Тревиз вытащил из кобуры бластер, коротко взглянул на него и сунул обратно. Потом открыл нейронный хлыст и проверил уровень зарядки. Он был максимальным.

Тревиз лег ничком на пол, протянул руки за визор (он продолжал считать, что это именно он) и попытался дернуть его вперед. Тот слегка выдвинулся, и Тревиз начал изучать то, чего достиг этим.

Один из кабелей должен был подводить энергию, и наверняка это был тот, который скрывался в стене. Никакого штепселя или другого соединения не было. (Как можно иметь дело с чужими и древними культурами, где простейшие предметы выглядят неузнаваемо?).

Тревиз осторожно потянул за кабель, затем дернул посильнее. Он вращал его в разные стороны, ощупывая стену рядом с кабелем и кабель рядом со стеной. Потом переключился на полускрытую заднюю стенку визора, но и тут ничего не смог сделать.

Упершись рукой в пол, Тревиз встал, и внезапно кабель отделился от стены. Как это получилось, у него не было ни малейшего представления.

Кабель не выглядел разорванным, конец его был ровным и гладким, а на стене, в том месте, где он соединялся с ней, осталось небольшое пятно.

– Голан, можно я… – начал было Пилорат.

– Не сейчас, Яков. Пожалуйста! – Тревиз повелительно махнул рукой.

Он вдруг заметил, что зеленое вещество покрывает его левую перчатку. Должно быть, он соскреб немного мха из-за визора и раздавил его. На перчатке осталось небольшое влажное пятно, но пока он смотрел на него, оно высохло, а зелень сменилась коричневым налетом.

Тревиз вновь занялся кабелем, внимательно изучая отсоединившийся конец. На нем явно было два небольших углубления. Провод должен был войти.

Он снова сел на пол и открыл зарядную камеру своего нейрохлыста. Очень осторожно расшатал один из проводов и отсоединил его. Затем не торопясь ввел его в углубление, проталкивая, пока тот не остановился. Когда он попытался вытащить провод обратно, ничего не вышло, как будто что-то зажало его. Тревиз подавил возникшее было желание вырвать его силой. Было вполне возможно, что цепь замкнулась, и в визор поступает энергия.

– Яков, – сказал он, – вы имели дело с книгофильмами разных видов. Подумайте, как можно вставить эту книгу в визор.

– Это действительно необх…

– Яков, вы продолжаете задавать ненужные вопросы. У нас не так много времени, и я не хочу ждать, пока здание остынет настолько, что мы должны будем вернуться.

– Наверное, это делается так, – сказал Яков, – но…

– Хорошо, – сказал Тревиз. – Если это история космических полетов, она должна начинаться с Земли, поскольку именно Земля изобрела их. Посмотрим, заработает ли эта штука сейчас.

Немного суетливо Пилорат вставил книгофильм в гнездо, и они принялись изучать надписи на различных рычагах, пытаясь найти хотя бы намек на инструкцию.

Чтобы ослабить напряжение, Тревиз заговорил, понизив голос:

– Думаю, этот мир тоже должен иметь роботов – тут и там – сверкающих в этом почти вакууме. Но дело в том, что их запасы энергии давно иссякли и, даже если их можно перезарядить, то как быть с мозгами? Рычаги и механизмы могут выдержать тысячелетия, но как быть с микросхемами и субатомными штуковинами, содержащимися в их мозгах? Они должны были испортиться, а если и нет, что могут знать они о Земле? Что могут они…

– Визор работает, старина, – сказал Пилорат. – Смотрите.

В тусклом рассеянном свете на экране визора появилось мерцание. Оно было очень слабым, но Тревиз повернул рычажок на нейронном хлысте, и мерцание усилилось. Разреженный воздух, окружавший их, оставлял пространство вне солнечных лучей довольно тусклым, так что комната казалось находится в тени, и экран по контрасту выглядел ярким.

Он продолжал мерцать и только изредка по нему проплывали какие-то тени.

– Его нужно сфокусировать, – сказал Тревиз.

– Я знаю, – ответил Пилорат, – но это лучшее, что я могу сделать. Вероятно, поврежден сам фильм.

Тени исчезали и появлялись вновь, а иногда возникало что-то отдаленно похожее на текст. Потом через мгновение все снова исчезало.

– Вытащите его обратно и вставьте снова, – сказал Тревиз.

Пилорат уже и сам делал это. Он подвигал фильм в гнезде взад-вперед, а затем стал придерживать его.

Тревиз нетерпеливо попытался читать, а потом недовольно сказал:

– Можете вы разобрать это, Яков?

– Не все, – ответил Пилорат, глядя на экран. – Это об Авроре. Думаю, здесь речь идет о первой гиперпространственной экспедиции – «первом излиянии» так сказать.

Он снова подал диск вперед, и все снова исчезло. Наконец, Пилорат сказал:

– Все куски, которые я разобрал, касаются миров космонитов, Голан. О Земле я не нашел ничего.

Тревиз горько заметил:

– Ничего и не должно быть. Все упоминания убраны с этого мира, как и с Трантора. Выключайте эту штуку.

– Но это не имеет значения… – начал Пилорат, выключая визор.

– Потому что можно попробовать в другой библиотеке? Там тоже все будет уничтожено. Везде. Вы знаете… – Он взглянул на Пилората, и вдруг уставился на него со смесью страха и отвращения. – Что с вашей лицевой пластиной? – спросил он.

Пилорат автоматически поднял руку в перчатке к лицевой пластине шлема, затем отнял ее и осмотрел.

– Что это? – удивленно спросил он. Потом взглянул на Тревиза и продолжал почти визгливо: – Что-то странное происходит и с ВАШЕЙ лицевой пластиной, Голан.

Тревиз машинально осмотрелся, ища зеркало. Однако, ничего подобного вокруг не было, да если бы и было, для него требовался свет.

– Идемте на солнце, – буркнул он.

Наполовину ведя, а наполовину таща, он вытолкнул Пилората в луч солнечного света из ближайшего окна и тут же почувствовал его тепло на спине, несмотря на изолирующие свойства скафандра.

– Закройте глаза, Яков, и посмотрите на солнце.

И тут же стало ясно, что неладно с лицевой пластиной. В местах, где стекло пластины соприкасалось с металлизированной тканью собственно скафандра, пышно разросся мох. Пластина была окаймлена по краю зеленью, и Тревиз знал, что так же выглядит и его собственная.

Он провел пальцем в перчатке по мху на лицевой пластине Пилората. Часть его отвалилась, оставив заметный след на перчатке. Пока он смотрел на него, поблескивающего в солнечном свете, мох казалось стал более жестким и сухим. Он снова коснулся его, и на этот раз мох сломался. Цвет его изменился на коричневый. Тревиз еще раз потер край лицевой пластины Пилората, нажимая сильнее.

– Помогите мне, Яков, – попросил он, а через некоторое время спросил:

– Ну что, я выгляжу лучше? Вы тоже. Идемте. Думаю, здесь вам больше нечего делать.

Солнце уже здорово припекало пустынный безвоздушный город. Каменные здания сверкали так, что глазам было больно. Тревиз искоса поглядывал на них и, насколько возможно, двигался по теневой стороне улиц. Около трещины на фасаде одного из зданий он остановился. Она была достаточно широка, чтобы просунуть туда палец в перчатке. Он сделал это, потом осмотрел палец, буркнул: «Мох» и неторопливо направился к краю тени, где некоторое время подержал палец под солнечными лучами.

– Все дело в двуокиси углерода, – сказал он. – Везде, где можно получить двуокись углерода – разрушая породы – будет расти мох. Мы с вами хороший источник двуокиси углерода, вероятно, более богатый, чем что-либо еще на этой почти мертвой планете. Видимо, какая-то часть газа просачивается сквозь соединения лицевой пластины.

– Поэтому мох и растет там?

– Верно.

Возвращение к кораблю показалось им более долгим и, конечно, более горячим, чем прогулка на рассвете. Однако, когда они подошли к кораблю, он все еще оставался в тени – по крайней мере это Тревиз рассчитал правильно.

– Смотрите! – сказал Пилорат, но Тревиз заметил это и сам.

Границы наружного люка обросли зеленым мхом.

– Тоже утечка? – спросил Пилорат.

– Конечно. Я уверен, что в незначительных количествах, но этот мох, похоже, лучший индикатор малых количеств двуокиси углерода, чем все, о чем я до сих пор слышал. Его споры должны быть везде и найдя несколько молекул двуокиси углерода – прорастают. – Он настроил передатчик на корабельную волну и сказал: – Блисс, вы меня слышите?

– Да, – откликнулась Блисс. – Вы готовы войти? Снова неудача?

– Мы у корабля, – сказал Тревиз, – но НЕ ОТКРЫВАЙТЕ шлюз. Мы откроем его сами, отсюда. НЕ ОТКРЫВАЙТЕ шлюз.

– Но почему?

– Блисс, делайте, как я сказал, хорошо? У нас будет время для разговоров после.

Тревиз вынул свой бластер, тщательно уменьшил мощность до минимума, потом неуверенно посмотрел на него. Он никогда не использовал его на минимуме. Тревиз осмотрелся, но вокруг не было ничего, подходящего для испытания.

В полном отчаянии он направил ствол на каменистый склон холма, на котором лежала тень «Далекой Звезды»… Мишень не покраснела. Машинально он коснулся этого места. Было ли оно теплым? Через изолирующую ткань скафандра он не чувствовал ничего.

Тревиз вновь заколебался, а потом решил, что корпус корабля должен быть не менее теплоупорным, чем склон холма. Он направил бластер на край шлюза и, затаив дыхание, коротко нажал на спуск.

Несколько сантиметров похожего на мох растения сразу же стали коричневого цвета. Тревиз повел рукой дальше и даже слабого дуновения в разреженном воздухе, возникшего от этого движения, оказалось достаточно, чтобы разбросать легкие скелетные останки коричневого материала.

– Помогает? – обеспокоенно спросил Пилорат.

– Да, – ответил Тревиз. – Я переключил бластер на луч малой интенсивности.

Он провел лучом по границе шлюза и там, где он проходил, зелень исчезала. Целиком. Потом он стукнул по внешнему люку, чтобы возникшая вибрация стряхнула оставшуюся коричневую пыль на землю. Эта пыль была настолько тонка, что висела даже в разреженной атмосфере планеты, поднимаемая потоками газа.

– Думаю, теперь можно открывать, – сказал Тревиз и, пользуясь переключателем на запястье, послал в эфир комбинацию радиоволн, которая привела в действие механизм, открывающий шлюз снаружи. Люк начал открываться, и не успел он раскрыться даже наполовину, как Тревиз сказал:

– Не зевайте, Яков – залезайте. Не ждите ступеней, а поднимайтесь так.

Сам он последовал за ученым, обведя края шлюза лучом бластера. Как только опустились ступени, он облучил и их, а затем дал сигнал закрываться, продолжая излучать тепло, пока люк полностью не закрылся.

– Мы в шлюзе, Блисс, – сказал Тревиз. – И останемся здесь на несколько минут. По-прежнему ничего не делайте!

– Хотя бы намекните мне, – произнес голос Блисс. – У вас все в порядке? Как там Пил?

– Я здесь, Блисс, – откликнулся Пилорат, – и со мной все в порядке. Ничего страшного не случилось.

– Ну, если ты так говоришь, Пил… Но объяснение все равно потребуется.

– Это я вам обещаю, – сказал Тревиз и включил в шлюзе свет.

Две фигуры в космических скафандрах повернулись лицом друг к другу.

– Мы выкачаем наружу весь воздух планеты, какой сможем, так что подождите, пока это будет сделано.

– А как насчет воздуха корабля? Мы впустим его сюда?

– Не сразу. Я хочу убедиться, что мы избавились от всех спор, которые попали сюда вместе с нами… или на нас.

Недовольный освещением, Тревиз направил бластер на стык шлюза с корпусом и методично облучил его теплом вдоль пола, потом вверх и снова вниз.

– Теперь вы, Яков.

Пилорат беспокойно шевельнулся, и Тревиз сказал:

– Вы можете почувствовать тепло, но это не причинит вам никакого вреда. Однако, если будет плохо, скажите.

Он провел невидимым лучом по лицевой пластине, особенно по краям, затем мало-помалу обработал и остальную часть скафандра.

– Поднимите руки, Яков, – буркнул он, потом сказал: – положите руки мне на плечи и поднимите одну ногу… Я обработаю подошву… Теперь другую… Вам не слишком жарко?

– Видите ли, Голан, нельзя сказать, что меня обдувает прохладный ветерок, – ответил Пилорат.

– В таком случае дайте мне попробовать вкус моего лечения. Обработайте меня.

– Но я никогда не держал в руках бластера.

– Вы должны сделать это. Держите его вот так, а большим пальцем нажимайте на эту выпуклость, правильно… А теперь обработайте мою лицевую пластину. Ведите руку ровно, Яков, не задерживайте луч в одном месте слишком долго. Теперь верх шлема, а потом вниз, к шее.

Он продолжал свои наставления, а когда был облучен со всех сторон, и весь покрылся испариной, взял бластер у Пилората и проверил уровень его зарядки.

– Больше половины израсходовано, – сказал он и методично принялся обрабатывать внутренность шлюза, водя лучом взад-вперед по стенам, пока бластер полностью разрядился, сам нагревшись от такой стремительной разрядки. Затем он сунул его обратно в кобуру.

Только после этого Тревиз дал сигнал на вход в корабль. Внутренняя дверь открылась, и воздух с шипением ворвался вовнутрь. Его прохлада остудила разогретые скафандры быстрее, чем это сделало бы тепловое излучение. Может, просто сработало воображение, но Тревиз почувствовал освежающий эффект немедленно.

– Снимайте ваш скафандр, Яков, оставьте его в шлюзе, – сказал Тревиз.

– Если не возражаете, – заметил Пилорат, – прежде чем заниматься чем-либо еще, я хотел бы принять душ.

– Вообще-то, подозреваю, что перед этим, и даже перед тем, как вы сможете опустошить свой мочевой пузырь, вас ждет разговор с Блисс.

Разумеется, Блисс ждала их с выражением озабоченности на лице. Из-за ее спины выглядывала Фоллом, вцепившись в левую руку Блисс.

– Что случилось? – сурово спросила девушка. – Что вы там делали?

– Защищались от инфекции, – сухо ответил Тревиз. – А сейчас я включу ультрафиолетовое излучение. Уберите эти темные стекла и не мешайте мне, пожалуйста.

Добавив ультрафиолет, Тревиз начал снимать с себя влажную одежду и встряхивать ее, поворачивая то одной, то другой стороной.

– Простая предосторожность, – сказал он. – Яков, вы тоже сделайте это… Кстати, Блисс, мне нужно почистить себя целиком. Если это вам неприятно, выйдите в другую комнату.

– Это и не смутит меня, и не доставит неприятностей, – ответила Блисс. – Я хорошо представляю как вы выглядите, и ничего нового для меня в этом не будет… А что за инфекция?

– Нечто очень мелкое, – с преувеличенным равнодушием объяснил Тревиз.

– Но предоставленное самому себе, может здорово навредить человечеству.

И вот все сделано. Ультрафиолетовое излучение выполнило свою часть работы. Согласно курсу обучения, пройденному Тревизом перед тем как впервые подняться на борт «Далекой Звезды», этот свет использовался только для целей дезинфекции. Однако Тревиз подозревал, что всегда имелось искушение и кое-кто уступал ему, используя его для загара на мирах, где загар был в моде. Но, как бы ни использовался этот свет, он был дезинфицирующим.

Они вывели корабль в космос, Тревиз подвел его как можно ближе к солнцу Мельпомении и некоторое время вертелся перед ним, чтобы убедиться, что вся наружная поверхность облучена ультрафиолетом.

Потом они забрали два скафандра, оставленные в шлюзе, и изучали до тех пор, пока даже Тревиз не был удовлетворен.

– И все это, – сказала наконец Блисс, – из-за мха. Вы ведь назвали его так, Тревиз? Мох?

– Я назвал его мхом, – ответил Тревиз, – потому что он напомнил мне мох. Однако, я не ботаник, и могу сказать только, что он интенсивно зеленый и, вероятно, может обходиться малыми дозами световой энергии.

– Почему малыми?

– Этот мох чувствителен к ультрафиолету и не может расти и даже просто выжить при прямом облучении. Его споры есть везде, а он растет только в темных углах, в трещинах статуй и на нижней поверхности предметов, поглощая энергию редких фотонов света, в местах, где есть источник двуокиси углерода.

– Я поняла, что вы считаете его опасным, – сказала Блисс.

– Он вполне может оказаться таким. Если несколько спор прилипло к нам, когда мы входили внутрь корабля, они найдут здесь достаточно света и отсутствие вредоносного ультрафиолета. Кроме того, они найдут достаточное количество воды и бесконечные запасы двуокиси углерода.

– Всего 0.03 процента от нашей атмосферы, – сказала Блисс.

– Это очень много для них… а в выдыхаемом нами воздухе его уже 4 процента. Что, если споры прорастут в наших ноздрях и на нашей коже? Что, если они уничтожат наши продукты? Что, если они вырабатывают токсины, которые убьют нас? Если осталось хотя бы несколько живых спор, то занесенные в другой мир, они могут заразить его, а потом распространиться и дальше. Кто знает, какой вред они могут нанести?

Блисс покачала головой.

– Иная жизнь не обязательно опасна. Вы же готовы убить ее.

– Это говорит Гея, – сказал Тревиз.

– Конечно, но я надеюсь, это имеет смысл. Этот мох приспособлен к условиям своего мира. Он использует свет в малых количествах, но большие убивают его. Он использует крошечные количества двуокиси углерода, но, может быть, погибнет от ее изобилия. Он может оказаться неспособным выжить ни на одном мире, кроме Мельпомении.

– Вы хотите, чтобы я дал ему шанс попробовать? – спросил Тревиз.

Блисс пожала плечами.

– Ну, хорошо, хорошо, не становитесь в позу. Я понимаю вашу точку зрения. Будучи изолянтом, вы можете действовать только так и не иначе.

Тревиз хотел ответить, но ему помешал высокий голос Фоллом, произнесший что-то на своем языке.

Тревиз повернулся к Пилорату.

– Что она сказала?

– Фоллом говорит… – начал Пилорат, но она, как будто вспомнив, что ее язык понимается с трудом, повторила на Галактическом:

– Там, где вы были, был Джемби?

Эти слова были произнесены идеально, и Блисс просияла.

– Как хорошо она говорит на Галактическом! А как мало времени ей потребовалось!

Понизив голос, Тревиз сказал:

– Я все запутаю, если начну объяснять, поэтому скажите ей, Блисс, что мы не нашли на планете роботов.

– Это объясню я, – сказал Пилорат. – Идем, Фоллом. – Он мягко положил руку на детское плечо. – Идем в нашу комнату, и я дам тебе почитать еще одну книгу.

– Книгу? О Джемби?

– Не совсем… – И дверь за ними закрылась.

– Вы знаете, – сказал Тревиз, глядя им вслед, – мы теряем время, нянчась с этим ребенком.

– Теряем? Каким образом это мешает вашим поискам Земли, Тревиз? Да никаким! С другой стороны, «нянчась» мы совершенствуем общение, успокаиваем страх и запасаем любовь. Разве эти достижения ничего не стоят?

– Это вновь говорит Гея.

– Да, – сказала Блисс. – Однако, вернемся к делу. Мы посетили три древних мира космонитов и не получили ничего.

Тревиз кивнул.

– Это так.

– Фактически, мы нашли на них одни опасности, разве не так? На Авроре – одичавшие собаки; на Солярии – странные и опасные люди; на Мельпомении – угрожающий мох. По-видимому, когда мир предоставляется самому себе, независимо от того, есть на нем люди или нет, он становится опасным для межзвездного сообщества.

– Нельзя рассматривать это как всеобщее правило.

– Три из трех – это достаточно убедительно.

– И в чем это убеждает вас, Блисс?

– Я расскажу вам. Но, пожалуйста, выслушайте меня с открытым разумом. Если вы имеете в Галактике миллион взаимодействующих миров, а так оно и есть на самом деле, и если каждый является полностью изолированным – а это тоже так – значит, на каждом мире люди являются доминирующими и могут навязать свою волю негуманоидным жизненным формам, неодушевленным геологическим формациям и даже друг другу. Таким образом, Галактика является очень примитивной и неверно функционирующей Галаксией. Это самое начало объединения. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Я понимаю, что вы пытаетесь сказать, но это не значит, что я соглашусь с вами, когда вы это выскажете.

– Вы просто послушайте меня. Согласитесь вы или нет, это как вам угодно, но выслушайте. Единственный путь для Галактики – это стать прото-Галаксией, и чем меньше прото– и больше Галаксия, тем лучше. Галактическая Империя была попыткой жесткой прото-Галаксии, и когда она распалась, пришли тяжелые времена, а вместе с ними стремление к постоянному усилению понятия прото-Галаксии. Федерация Основания является такой попыткой. Ею же была и Империя Мула. Такой же планируется Империя Второго Основания. Но даже если бы не было подобных Империй и Федераций, если бы вся Галактика была в смятении, это было бы смятение объединения, где каждый мир взаимодействовал с каждым другим, хотя бы только враждебно. Это само по себе должно быть разновидностью объединения, и это еще не самый худший случай.

– В таком случае, что же хуже этого?

– Вам известен ответ на это, Тревиз. Вы видели его. Если населенный людьми мир совершенно отделяется, становится действительно изолированным и рвет все связи с другими человеческими мирами, это приводит… к загниванию.

– Значит, рак?

– Да. Вы видели это на Солярии. Они настроены против всех других миров, а у себя дома каждый индивидуум против всех остальных. Вы видели это. Если же люди полностью исчезают, пропадает даже видимость порядка. «Каждый против каждого» становится главным принципом, как с теми собаками, или же проявляются стихийные силы, как с этим мхом. Надеюсь, вы понимаете, что чем ближе мы к Галаксии, тем совершеннее общество. Зачем же тогда препятствовать ее возникновению?

Некоторое время Тревиз молча смотрел на нее.

– Я думал об этом. Но к чему притворяться, что если немного – это хорошо, побольше – еще лучше, то все – это вообще идеал? Разве вы не говорили недавно, что мох приспособился к малым количествам двуокиси углерода и обилие ее может убить его? Двухметровый человек лучше человека высотой в метр, но лучше и трехметрового. Мышь не станет лучше, если разрастется до размеров слона. Она просто не сможет жить. Точно также слон не станет лучше, уменьшившись до размеров мыши.

– Имеется некое оптимальное качество для всего. Будь это звезда или атом, и это применимо и к живым существам и к живым обществам. Я не говорю, что древняя Галактическая Империя была идеалом, так же как вижу недостатки Федерации Основания, но я не могу сказать, что всеобщая изоляция это плохо, а всеобщее объединение – хорошо. Эти крайности могут быть одинаково ужасны, и древняя Галактическая Империя, хоть и несовершенная, может оказаться лучшим из того, что мы можем создать.

Блисс покачала головой.

– Сомневаюсь, что вы сами верите в это, Тревиз. Вы хотите доказать, что вирус и человек одинаково плохи и высказываетесь за что-то промежуточное – скажем, влажную плесень?

– Нет. Но я могу поспорить, что и вирус и сверхчеловек одинаково плохи и высказываюсь за нечто промежуточное – скажем, простую личность… Впрочем, этот спор не имеет смысла. Я решу эту задачу, когда найду Землю. На Мельпомении мы нашли координаты остальных сорока семи миров космонитов.

– И вы хотите посетить их все?

– Да, если это будет необходимо. Рискуя на каждом из них.

– Да, если это поможет мне найти Землю.

Из комнаты, где осталась Фоллом, вышел Пилорат, который, казалось, хотел что-то сказать, но был остановлен разговором между Блисс и Тревизом. Они говорили, а он смотрел то на одного, то на другого.

– И сколько это может продолжаться? – спросила Блисс.

– Довольно долго, – сказал Тревиз. – Но мы можем найти искомое и с первой попытки.

– Или не найти вообще.

– Это можно узнать только закончив поиски.

И тут Пилорат, наконец, ухитрился вставить слово.

– А зачем искать, Голан? У нас же есть ответ.

Тревиз нетерпеливо махнул на него рукой, но на середине движения замер, повернул голову и тупо спросил:

– Что?

– Я сказал, что у нас есть ответ. Я пытался сказать это вам на Мельпомении по крайней мере пять раз, но вы были так заняты своими делами…

– Какой ответ у нас есть? О чем вы говорите?

– О ЗЕМЛЕ. Я думаю, нам известно, где находится Земля.