Основание

Глава IV

За внешней дверью оказался небольшой тамбур. Роберт Карлович приложил руку к пластине на железной двери в конце тамбура. Раздался довольно противный электронный писк, и на пластине заморгал красный огонек, после чего мы открыли дверь и оказались в светлом коридоре. Светлыми, почти белыми, здесь были не только потолок, но и пол со стенами. Метров через пять коридор резко повернул вправо, затем влево. Там нас ждала лифтовая кабина. Открылась кабина также после прикладывания руки к металлической пластине. Лифт поехал вниз и вскоре остановился. Покинув лифт, мы опять оказались в белом коридоре, будто никуда не спускались. Снова сделали пару поворотов и уперлись в большую дверь без номера или таблички. Кажется, добрались. Прошу вас, – Роберт Карлович, предупредительно и с гостеприимством любезного хозяина, пропустил меня вперед. На пороге я обернулся и внимательно посмотрел на сопровождающего – не слишком он изменился за два года. И костюм, похоже, и вовсе тот же самый – стиль есть стиль. Приятно в нашем изменчивом мире встретить такое постоянство. Я вспомнил свои ночные рассуждения, и невольно в памяти всплыло: «Черный человек спать не дает мне всю ночь». Сероватая физиономия Роберта Карловича на фоне костюма смотрелась светлым пятном. Снежно-белый шарфик, похоже, остался в машине. Я перевел взгляд на распахнутую дверь. Впереди, как мне показалось, было абсолютно темно. Я шагнул вперед, сделал два шага, выйдя из светлого прямоугольника, освещенного из коридора, и остановился. Я слышал, что Роберт Карлович идет за мной. Дверь за спиной тихонько прикрылась. По скрипу полов и легкому движению воздуха я понял, что хозяин обогнул меня справа. Я продолжал стоять, довольно расслаблено. Через пару секунд метрах в пяти впереди вспыхнул изумрудный свет лампы с зеленым абажуром, стоявшей на круглом столе. Стол был покрыт темно-зеленой скатертью, явно старого, почти музейного вида. Я подумал, что на краях у скатерти должна быть бахрома, а то и кисточки. Но я их не видел – освещена была только поверхность стола. «Присаживайтесь, Андрей», – неожиданно появился из темноты Роберт Карлович, Черный Человек. «Значит, лампу зажег не он, или выключатель где-то на стене», – подумал я. Еще два года назад я бы слегка напрягся из-за мрака и как-нибудь пошутил про серых кошек в темноте или еще про что-нибудь. А сейчас, снова ощутив безразличие к происходящему, я подошел к столу, с некоторым трудом отодвинул тяжелый стул с высокой спинкой и сел. Я никогда не сидел на таких стульях. Под седалищем моим оказалась выпуклая сильно пружинящая подушка, как на диване. Я попытался придвинуть стул к столу, что получилось не сразу и с неприятным визгом ножек, скребущих пол – паркет, наверное, поцарапал. Я откинулся на спинку, но комфортнее не стало. Спинка оказалась абсолютно вертикальной, а где-то в районе моих лопаток очень неудобно выступало что-то вроде подушки – удивительно неудобный стул. Я такие встречал во время путешествия в номерах в дорогих отелей. Однако, воспринимал эти стулья просто, как предмет интерьера, и мне в голову не приходило на них садиться. Пытаясь устроиться поудобнее, я сполз по спинке стула, зад мой съехал вперед, а голова оказалась немногим выше уровня крышки стола. Я замер в этом неловком положении и поднял глаза на Роберта Карловича. Оказалось, он все это время внимательно следил за мной. Я приветливо глянул ему в лицо и улыбнулся, мол, я прекрасно устроился и внимательно слушаю. «Такую обстановку, включая освещение, нам посоветовали выбрать психологи, – объяснил он. – Предполагается, что вам будет легче усвоить то, о чем мы с вами побеседуем». Я стер с лица улыбку и немного опустил брови. Остальными частями лица я постарался выразить понимающее выражение. И всё это – молча. Изменился я всё-таки за последнюю пару лет, повзрослел. Я ждал, пока заговорит мой собеседник. Ждал совсем недолго, и вскоре раздался неожиданный вопрос, произнесенный тихим отчетливым голосом: «Андрей, вы получаете удовольствие от жизни?»

Я отвел глаза. Да, я по-прежнему получаю удовольствие от комфорта, хорошей кухни, а вспоминая приключение с девушкой в купе, признаться, сейчас испытываю приятные чувства. Иногда я читаю книги, с удовольствием хожу в музеи. Почему бы мне не получать удовольствие от жизни? Тем более что забот особых нет, особенно, финансовых. Но вдруг, неожиданно для себя, я ответил:

– Только сиюминутное.

– А я ведь об этом предупреждал, правда? Помните?

Об этом предупреждении в течение последнего года я вспоминал куда чаще, чем хотелось бы. Практически каждый день. Помню и еще как. Но я ответил сдержано:

– Да, припоминаю.

– А почему так произошло, понимаете?

Я не понимал, но кое-что подозревал. Поэтому, будто бы только что догадавшись, сказал:

Вы что-то говорили о смысле жизни? И считаете, что у меня с этим сейчас какие-то сложности?

И тут, Роберт Карлович разразился речью. Наверное, не совсем правильно сказать «разразился». «Разразился», пожалуй, предполагает богатое использование голоса – от набатного гласа до шелестящего шепота. А он говорил всё время негромко и ровно, глядя, по большей части, куда-то вниз. А еще он встал и ходил, огибая круглый стол вместе со мной, время от времени скрываясь в темноте и вдруг возникая из нее. Иногда, вынырнув из темноты на другом конце стола прямо напротив меня, замолкал и внимательно смотрел мне в лицо. Молча. Потом снова продолжал речь. Думаю, что всё это ему тоже посоветовали психологи. Уж не знаю, как бы я отреагировал на это выступление, не будь темноты и яркого пятна освещенного стола, но тут был сильно впечатлен. Читал Роберт Карлович в моих сердце и душе куда лучше, чем я сам. Не было для него там загадок, а были там одни сплошные слова истины, набранные крупным и отчетливым шрифтом. И читал он их вслух не вдохновенно, а как-то скучливо, не высказывая, однако, презрения ко мне. А я сидел, слушал, и начинал понимать себя гораздо лучше, чем раньше. И то, что я про себя понял, не очень мне понравилось. А понял я с его слов приблизительно следующее:

Я – не лучше и не хуже многих. Но своим двухметровым ростом я превосхожу большее количество населения, чем умом или, скажем, интуицией. Особо обидного для себя я в этом заявлении ничего не усмотрел, хотя ничего приятного в том, что на земле живут миллионы людей, более талантливые, чем я, тоже не увидел. Я и сам об этом знаю, но зачем это произносить вслух? Дальше речи пошли еще менее приятные. Оказывается, превосходство некоторых других людей над собой я признаю лишь от безысходности и невозможности оспорить очевидные факты. Кто-то хорошо играет в шахматы или собирает кубик-рубик, а я – нет. Некоторые делают великие открытия, впервые доказывают сложнейшие теоремы и пишут талантливые симфонии, а я ни в чем таком не замечен. В то же время, и это довольно удивительно, до последнего момента меня не покидало ощущение собственной исключительности. По словам Роберта Карловича, такое присуще многим детям, но годам к двадцати у большинства нормальных людей проходит. А у меня, как он считает, этот процесс только-только запоздало начинается. Начинается, принося очень неприятные ощущения – краснухой хорошо бы переболеть в детстве. Тогда эта детская болезнь проходит, не оставив после себя ничего, кроме иммунитета. А в моем солидном возрасте краснуха является смертельно опасной болезнью и протекает очень тяжело. Далее, он довольно достоверно описал протекание моей запоздалой болезни.

Не имея никаких ярко выраженных талантов, свою гипотетическую исключительность я располагал где-то в области духовности. Очень удачное решение, не я первый его отыскал, многие так делают. Ведь духовность руками не потрогаешь и линейкой не измеришь – поди докажи, что я не самый-самый. А неоспоримую суетность своей жизни всегда можно было объяснить нуждою добывать хлеб насущный. Кроме того, добывание этого самого хлеба не оставляло слишком много времени для самокопания. Конечно, когда-то присутствовала в моей жизни и мечта. Как и положено мечте, была она вполне достойного свойства. Мечталось не тратить драгоценные мгновения жизни на поиски пропитания, а посвятить себя чему-то высокому и вечному. Чему именно, нужды придумывать не было, слишком много сил уходило на добычу упомянутого хлеба. И тут судьба, в лице своего полномочного представителя Роберта Карловича, избавила меня от всех меркантильных проблем. И чем же я занялся? Может быть, начал писать симфонии или гениальные живописные полотна? Искоренять несправедливость мира? Может быть, я, понимая, что не знаю пока, чем заняться, принялся преумножать свой капитал? Некоторые считают это крайне увлекательным занятием. Опять же, в мире, где деньги решают многое, к тому моменту, как я пойму, что именно хорошего и вечного мог бы сделать за счет дополнительных денег, я бы получил больше возможностей проявить свою духовность. Итак, проявил ли я свою неповторимость, выраженную в явной духовности? – Да ничего подобного! Конечно, заслуживают уважения попытки проконсультироваться по смыслу жизни у знающих людей. Одна встреча с Учителем Зеленой горы чего стоит. И чему научил Учитель? Помог как-то? А может он не великий и даже не учитель вовсе?

После завершения речи, Роберт Карлович бесшумно и с легкостью отодвинул стул со своей стороны стола, уселся на него и выжидательно уставился на меня.

С сентенцией про Учителя я склонен был согласиться и посомневаться в его величии вместе с Робертом Карловичем. Но симпатии к адвокату в тот момент это совсем не прибавило. И я разозлился и расстроился. Я ему так и сказал:

– Я разозлился и расстроился. Вы знали, что я за последние пару лет утратил ко многому интерес. Вы написали, что кто-то очень нуждается в моей помощи, и эту помощь могу оказать только я. Я ехал к вам обнадеженным. Мне казалось, что я могу кому-то помочь, уж не знаю кому, возможно, именно вам. Я был готов, ценой многих усилий, спасать кого-то. А может быть, я уже спас вас и вам стало легче после того, как вы вывернули на меня свой ушат помоев? Очень приятно, рад был оказаться полезным.

И тут он заулыбался. Он не улыбнулся, а именно заулыбался. Это было очень неожиданно. Я никогда не думал, что он может улыбаться. Вы видели когда-нибудь, как улыбается фонарный столб или, скажем, банкомат? А вот я, считайте, видел. Он улыбался и молчал, а я стал соображать, найду ли я в этой темноте дверь, чтобы выйти, и старался вспомнить, куда нужно поворачивать в светлом коридоре направо или налево, чтоб добраться до лифта. Понемногу улыбка исчезла с лица Роберта Карловича, и он уже деловым голосом произнес:

– Кажется, я забыл сказать, что у меня для вас две новости – плохая и хорошая. Одну вы уже узнали. А хорошую будем слушать?

– А как же! – демонстративно рассудительно сказал я. – Теперь вы меня вряд ли чем-то расстроите. Все оставшиеся новости определенно лучше. Валяйте!

И тут он заявил буквально следующее: «Андрей, вы действительно выдающийся. Возможно даже уникальный. У вас есть то, чего нет ни у кого или почти ни у кого. И я могу вам сказать, что очень скоро вы поймете, зачем живете». А еще он добавил: «И, знаете, я вам очень завидую. По-доброму, но очень сильно».

Никогда прежде банкоматы не выражали мне свою зависть.

– Я зажгу свет? – спросил Роберт Карлович. – Да, конечно, сделайте милость, – несколько ошарашено ответил я. В комнате медленно начало светлеть. Подняв глаза, я увидел, что никакой люстры наверху нет, а светится, с нарастающей яркостью, весь потолок.

– Нанотехнологии? – понимающе и значительно сказал я – мне хотелось его как-нибудь уязвить. Черный Человек тонко улыбнулся. Не похоже, чтобы я его обидел. Улыбнулся во второй раз! Поистине, я стал свидетелем чуда.

Оглядевшись по сторонам в посветлевшем помещении, я обнаружил, что мы находимся в не просто большой комнате, а в огромном зале. Наш круглый стол стоял недалеко от двери, в которую мы зашли, а противоположная стена была, видать, где-то за горизонтом. Во всяком случае, от моего взгляда ее скрывал некий туман, очень похожий на настоящий. Туман начинался метрах в двадцати от нас и, возможно, где-нибудь там же и заканчивался. Но впечатление создавалось такое, будто мы стоим в начале широченного коридора, уходящего вдаль – за горизонт, как я уже сказал, и хотелось туда идти и идти. Очень, знаете ли, впечатляло. Тутошние психологи дело свое знают.

– Вы, наверное, голодны, в поезде не покормили? – заботливо спросил Роберт Карлович. – Нет уж, спасибо, – сварливо отказался я. – Вы про мою уникальность лучше поскорее расскажите. Надеюсь, что-нибудь существенное, как у Питера Пена или Гарри Поттера?

– Определенно, более, как вы изволили выразиться, существенное, – доброжелательно ответствовал Роберт Карлович. – И хочу отметить, что мыслите вы, молодой человек, в абсолютно правильном направлении. – Он немного помолчал, ожидая, по-видимому, моей реплики. Не дождавшись, встал, резко развернулся, бросил небрежно через плечо: «А теперь следуйте за мной», – и двинулся в сторону тумана. Я последовал за ним. А что еще оставалось делать?

Как я и предполагал, противоположная стена в тумане обнаружилась довольно скоро, метра через три. Была она, как оказалась, блеклого светлого цвета, и не заметна даже на расстоянии вытянутой руки. В стене нашлась дверь, тоже белая, куда мы и вошли – сначала Роберт Карлович, затем я.

Следующее помещение оказалось похожим на лабораторию. Не думайте, что я никогда не был в лаборатории. Кроме школьной химической и медицинской, где у меня когда-то брали кровь для анализов, мне случилось побывать в одной настоящей научной лаборатории – биологической. Когда-то я ее посетил, готовя для глянцевого журнала статью про генную инженерию. В этой статье я исследовал ряд волнующих наших читателей вопросов. Вопросы были достаточно однотипными и все примерно такими: «Не грозит ли человеку опасность покрыться чешуей, если он кушает генномодифицированные персики, содержащие ген лосося». До сих пор помню выражение лица какого-то мелкого научного сотрудника, интеллигентного мальчика в очках, когда я ему эти вопросы зачитывал. Если вы, дорогой читатель, не успели ознакомиться с моей статьей, могу вас успокоить – ничего такого нам не грозит.

В дальнем конце помещения я увидел несколько дверей. Поймав мой взгляд, Роберт Карлович объяснил, что это входы в другие лаборатории.

Затем, он подошел к ближайшему лабораторному столу и, продолжая стоять спиной ко мне, зачем-то глянул на наручные часы. Потом, развернувшись ко мне, спросил:

– Скажите, Андрей, вы ведь материалист, не правда ли? И во всякого рода чудеса не верите?

Очень я не люблю такие вопросы. Почему-то эта сторона устройства мира начинает волновать людей нетрезвых (я имею в виду людей пьяных). Индивидуальные особенности моей физиологии не позволяют мне дойти до состояния, когда я бы смог обсуждать эту проблему на равных с вдохновленными собеседниками. Что касается моих истинных убеждений на этот счет, были они непоследовательны и расплывчаты. Поэтому я ответил уклончиво, что после того, как в детстве при мне в цирке распилили на две части молодую женщину в красивом купальнике с блестками, а она спустя пару минут вышла из-за кулис целой и начала раскланиваться, я готов верить почти всему.

И тут Черный Человек, покопавшись в кармане своего похоронного сюртука, вытащил из него небольшой пакет (или большой конверт, если угодно) и с очень торжественным выражением лица протянул его мне. Оказалось, что в конверте лежала вяленая вобла или какая-то ее родственница – довольно странное содержимое для кармана такого респектабельного джентльмена. Дежавю, прямо. Не далее, как сегодня ночью, впервые за пару лет я вспоминал о сухой соленой рыбе – верной спутнице пива. И снова я не сказал ничего легкомысленного, а просто спокойно ждал с вопросительным выражением лица. В ответ мне было предложено положить рыбку на лабораторный стол и обвести вокруг нее предоставленным мелком замкнутый контур, что я и сделал. Загадочные действия на этом не закончились. Из другого кармана черного пиджака был добыт небольшой камертон светлого металла и вертикально установлен неподалеку от сухой рыбы. «Похоже, мне хотят показать какой-то фокус», – сообразил я. Затем была зажжена газовая горелка, и на нее поставлена плошка с желтым порошком. Порошок вскоре начал плавиться и хлюпать пузырями, после чего был подожжен обычной зажигалкой. Горел он низким, но довольно ярким синим пламенем. Вскоре до меня донесся знакомый запах – мне в детстве случалось жечь серу. «Вы что-нибудь ощущаете? – спросил Роберт Карлович, – что-нибудь необычное?». Я понял, что речь идет не о запахе серы, его было бы сложно не ощутить, и отрицательно мотнул головой. На лице мрачного иллюзиониста отразилось легкое недоумение, и он на пару секунд задумался. Я отвел взгляд от его лица и начал осматриваться по сторонам. «А теперь внимание», – вдруг сказал Роберт Карлович. Он дождался, пока я снова посмотрю на него, и резко щелкнул ногтем по камертону. Звучал камертон, булькала, воняя, сера, я стоял возле стола, переводя взгляд с лица Роберта Карловича на лежащую на столе воблу и обратно. Так прошла пара минут. Затем, Роберт Карлович в полголоса, и как-то разочаровано, пробормотал, явно, обращаясь не ко мне: «Нас опередили». После чего, взглянул на меня и очень серьезно добавил: «Факир был пьян и фокус не удался. А жаль». Мне стало за него немного неловко. После этого он выключил горелку, закрыл плоской крышечкой смердящую плошку с серой и довольно быстро двинулся к следующему столу. Там он произвел несколько непонятных действий, и я догадался, что идет подготовка к новому фокусу.

– Начнем с пентаграммы, – задумчиво произнес Роберт Карлович, ни к кому не обращаясь.

Пять небольших разноцветных пирамидок, размером поменьше моего кулака, были передвинуты с края на центр стола и равномерно расставлены. В результате они образовали довольно правильный пятиугольник. Такая же операция была проведена и на соседнем столе. В центр обоих пятиугольников были помещены газовые горелки, с закрепленными над ними стеклянными колбами с широкими горлышками. В руках у упорного фокусника появилась небольшая, шарообразная стеклянная леечка, с очень длинным и тонким носиком, наполненная прозрачной жидкостью. Подчиняясь молчаливым указующим жестам Роберта Карловича, я взял у него из рук лейку, и начал один за другим наполнять оба сосуда, стоящих на горелках. И тут вдруг произошло то, о чем за последние годы я почти забыл. Сначала я просто ощутил очень сильный аромат и не сразу понял, что происходит. А потом до меня дошло – шалимар! То ли я от него отвык, то ли что-то изменилось, но показалось, что так сильно шалимар не благоухал еще никогда.

Сейчас самое время рассказать про «шалимар». Сначала расскажу, откуда взялось это странное слово. В детстве самым восхитительным ароматом, который я знал, был запах духов моей бабушки. Хрустальный флакон чудесной формы, почему-то на тонкой ножке, проживал на столике у трюмо в бабушкиной квартире. По назначению бабушка никогда флакон при мне не использовала. Это объяснялось тем, что флакон существовал в единственном экземпляре, и с ним была связана какая-то семейная история, которую я, к сожалению, уже в точности не помню. Кажется, флакон достался бабушке от её мамы и был единственным артефактом, оставшимся с «прежних» времен. Флакон, к слову сказать, был почти полным. Бабушка эти духи называла «Шалимар» и разрешала мне иногда их понюхать. Будучи уже вполне взрослым, я выяснил, что в двадцатых годах двадцатого века во Франции действительно стали выпускать духи под названием Shalimar.

Теперь расскажу про мой личный шалимар. Это вторая, после восприятия спиртного, особенность моего организма. Я сейчас хорошо помню, как когда-то в детстве, наверное, лет в пять-шесть, я этими шалимарами довольно сильно напугал родителей. Началось всё с того, что я пару раз спрашивал у мамы с папой, чем так хорошо пахнет, а они никакого запаха не ощущали. Запахи были разнообразные, но всегда приятные. Тогда-то это явление и было мною прозвано шалимаром. Поначалу родители не обращали особого внимания на мои шалимары, относя их на счет детских фантазий. Пожалуй, красочные подробности, с которыми я их описывал, их радовали – мальчик демонстрировал прекрасный словарный запас, впечатляющее ассоциативное мышление и замечательное воображение. Всё сильно изменилось, когда мама рассказала про шалимар своей приятельнице. Та была из медицинской семьи и, несмотря на то, что по образованию была инженером-конструктором, разбиралась в медицине куда лучше своих родителей и всех прочих медиков. Есть такая разновидность специалистов по врачебной науке. Подруга тут же объяснила маме, что всё это очень похоже на паросмию, обонятельные галлюцинации. А появляются эти галлюцинации, нужно сказать, вследствие поражения височных долей головного мозга и являются далеко не самым неприятным последствием такого поражения. Представляю, в каком ужасе были мои родители. Разумеется, меня начали водить к соответствующим врачам. Сначала в местную поликлинику, потом к каким-то известным докторам-профессорам. По счастью, никаких патологий у меня найдено не было, но до полного успокоения маме было очень далеко (что до отца, то он был убежден, что раз врачи ничего не нашли, значит ничего и нет). Увы, житейский опыт учит, что иногда болезни не обнаруживаются не только по причине их отсутствия. Поэтому, напуганная мама взяла с меня обещание, что если подобное будет повторяться, я тут же ей сообщу.

Шалимары проявлялись довольно регулярно, по нескольку раз в год. Став взрослее, я пытался связать их появление с какими-то объективными или субъективными факторами: тем, что я недавно съел, погодой, общим самочувствием и так далее. Я даже начал вести своего рода дневник, регистрируя обстоятельства появления и исчезновения очередного шалимара, особенности и силу его запаха. Как я уже говорил, все без исключения шалимары пахли приятно. Запахи могли быть очень разными и напоминать не только о цветах, но и о горячем асфальте, бензине, дымке костра, но, что интересно, никогда не вызывали пищевых ассоциаций.

Довольно скоро я обнаружил, что вдыхать воздух через нос, чтоб почувствовать шалимар совсем не нужно. Зажав нос пальцами, я продолжал ощущать запах. Завершиться шалимар мог по-разному. В некоторых случаях перед завершением аромат резко усиливался. Я бы сказал, что происходило некое подобие ароматического взрыва. Казалось, что благоухание распадается на составляющие, каждая из которых была, сама по себе, очень приятна. В течение мгновения я ощущал каждую из нот запаха. Они звучали одновременно, и не смешиваясь, чем-то напоминали звенящий музыкальный аккорд, и вдруг резко пропадали. Интересно, что прилагая лишь небольшие усилия, я мог отличать реальные запахи от фантомных шалимаров. Для этого даже не приходилось зажимать нос.

А некоторые шалимары завершались иначе. Они могли длиться довольно долго, иногда неделями. В таких случаях, я о них забывал, почти переставал чувствовать. Но в любой момент мог, вспомнив про шалимар, ощутить его аромат. Или не ощутить. Некоторые шалимары завершались тихонечко, без ароматического взрыва.

Выполняя обещание, данное маме, я несколько раз сообщал ей о шалимарах. В первое время после нашего посещения врачей, я это делал каждый раз, когда они проявлялись. Потом, сообразив, что за таким признанием неизбежно следует визит к доктору и мамины волнения, я стал сообщать только о тех случаях, когда аромат был особенно силен. К окончанию школы, я вовсе перестал тревожить маму шалимарами. Сказал, что больше ничего такого не происходит.

Пару лет назад, незадолго до знакомства с Робертом Карловичем, шалимар напомнил о себе по-новому. Ко мне обратился незнакомый человек, врач, который писал диссертацию, связанную с обонятельными галлюцинациями. Врач попросил разрешения ознакомиться с моими личными записями, в которых я когда-то регистрировал свои шалимары, пытаясь найти какую-то закономерность их появления. Я с легким сердцем подарил ему свои дневники – мне они абсолютно не были нужны, а возможность послужить науке, не особенно себя напрягая, меня порадовала.

Итак, представьте ситуацию. Я стою, замерев со стеклянной лейкой в вытянутых руках, и пытаюсь вспомнить, что именно мне напоминает аромат шалимара. Запах, определенно не цветочный, а какой-то, я бы сказал, технический, индустриальный. Знакомый и незнакомый одновременно. Не подумайте, что я впал в какое-то оцепенение. Точнее, впал, но вполне добровольно – в любой момент я мог бы из него выйти. И не сделал этого сразу, так как хотел вспомнить, что это за аромат. Собственно говоря, именно так я всегда и реагирую на шалимар. Вывел меня из этого состояния, прервав приятнейший процесс идентификации, озабоченный голос моего иллюзиониста:

Андрей, что-то почувствовали?

– Шалимар, – машинально ответил я.

– Отлично! Зажгите горелку, любую, – предупреждая мой вопрос, скомандовал Роберт Карлович.

Что я и сделал, повернув краник горелки на ближайшем к себе столе и поднеся к ней свою зажигалку. Тут же произошел сильнейший ароматический взрыв. Загадочный производственный запах шалимара, оказалось, состоял из нескольких ароматов и вовсе не только технических. Отчетливо ощущались горькая душистость степных трав и тревожащий аромат неизвестных пряностей. Явственно слышались запахи нагретого работающего механизма и, почему-то, земли или глины. Ясно прослушивалось благоухание цветов – незнакомых и, определенно, экзотических. Еще я ощутил запах, похожий на уксусный, но и он доставлял наслаждение.

– Сколько запахов? – взволнованным и слегка прерывающимся голосом спросил Роберт Карлович.

– Пять, – сразу и не задумываясь, ответил я.

– Очень хорошо, просто прекрасно! – просиял Роберт Карлович.

Ароматический взрыв завершился, и все запахи исчезли. Я поставил леечку на стол и уставился на пламя горелки, наблюдая знакомую картину. Сначала на дне, а потом и на стенках колбы начали образовываться маленькие пузырьки. Вот они начали увеличиваться и отрываться, всплывая вверх. Прошло еще немного времени и жидкость в колбе, закипев, начала весело булькать.

– Андрей, – негромко позвал меня Роберт Карлович. – Посмотрите на другую горелку!

Я перевел взгляд на соседний стол. Вторая колба вела себя точно так же, как первая. В ней бурлила, кипя, бесцветная жидкость. Отличие было только в одном – пламени над горелкой не было, а прекращать кипение колба явно не собиралась.

– Выключите горелку, пожалуйста, – попросил Роберт Карлович.

Я дотянулся до горелки и повернул краник. Вода тут же перестала кипеть. Еще несколько крупных пузырей оторвались от дна колбы, и вода успокоилась. Я быстро повернулся ко второй горелке. Я уже догадывался, что там увижу. Действительно, вода во второй колбе не бурлила, а вела так, как и положено вести себя воде, под которой не горит огонь. Я приблизил ладонь к колбе и ощутил тепло нагретого стекла, после чего вопросительно взглянул на организатора этого представления. Роберт Карлович внимательно смотрел на меня и, очевидно, ждал вопросов.

– Что это за жидкость? – спросил я.

– Вода, обычная вода. Вода из-под крана.

– А в чем заключается фокус? – я постарался, чтобы мой голос звучал спокойно и умеренно заинтересованно. Честно говоря, я не испытывал уверенности, что был свидетелем именно фокуса. Мне начало казаться, что появление шалимара было не случайным. – Это как то связано с ароматами?

– Совершенно верно. Пойдемте, выпьем по чашечке кофе, и я вам постараюсь всё объяснить.

Я проследовал за Робертом Карловичем к двери, ведущей в большой зал, и вошел вслед за ним в туман. Через пару шагов туман рассеялся, и вдали я увидел круглый столик на том же месте, где мы его оставили. Подойдя ближе, я обнаружил, что на краях зеленой скатерти, свисающей почти до самого паркета, действительно есть бахрома и кисточки. Сильно пахло хорошим кофе. На столе стояли высокий белый кофейник, сахарница и пара чашек на блюдцах. Рядом с кофейником возвышалось многоэтажное блюдо, наполненное крохотными ни то печеньями, ни то пирожными, выглядевшими очень привлекательно. Мне показалось, что сквозь аромат кофе, я различаю запах заварного крема и шоколада. Все предметы были явно из одного сервиза. Мне всегда нравилась фарфоровая посуда без узоров. А эта была, вдобавок, матовой, без глазури. Кажется, такой материал называется бисквит.

Мы оба, молча, заняли свои стулья. Я бы не очень удивился, если б по щелчку пальцев, кофейник сам начал за нами ухаживать – всё вместе сильно напоминало сказку про аленький цветочек. Поскольку кофейник не проявил должной учтивости, кофе разлил сам хозяин. Он уже не вызывал ассоциаций с Черным Человеком или иллюзионистом. На ум приходил скорее аристократический чудаковатый хозяин древнего замка. Я, не произнеся ни одного слова, выпил две чашки кофе и съел с полдюжины маленьких пирожных. Всё-таки это были пирожные, а не печенья. Удивительно вкусные пирожные. Хотелось узнать, действительно ли мы пьем кофе-эспрессо, а если да, то почему он налит в кофейник. Очень меня также интересовало, правда ли, что материал сервиза называется бисквит. Еще, на языке вертелся вопрос о многоэтажном блюде – есть ли для него какое-то специальное название. Занимала меня также зеленая лампа – куда и зачем она подевалась со стола. Я попросил разрешения закурить и получил благосклонное согласие. Почему-то захотелось говорить о сортах табака и марках сигарет или на какую-нибудь другую интересную тему. Не желал я говорить лишь об одном – о том, что я наблюдал в лаборатории несколько минут назад. Уж не знаю почему, но мне было пришло в голову, что скоро меня ждут большие перемены и перемены опасные. Я ощущал, что перемены эти связаны с шалимаром, и меня это пугало. Я успел пожалеть, что вернулся в Москву, и тут Роберт Карлович, не дождавшись от меня вопросов, начал рассказывать о вещах абсолютно невероятных. Как легко догадаться, речь шла о секвенциях. Именно в тот день я впервые услышал это слово.