ВОИН

Какое все-таки неудобство, что в зданиях судов нет душевых комнат. Чертовски неудобно. Меньшову пришлось потратить полтора часа, добираясь до ближайшего доступного душа — у себя в квартире. Приличный клиент: заплатил сразу же. Впрочем, он произвел, надо полагать, такое впечатление, что финансы сами нашли скорую дорогу из одного кармана в другой. Инстинкт самосохранения сработал. Суд, на котором против тебя выступает Меньшов, дело гиблое. Нынешний его оппонент — Эсмеральда Нидлмен, огромная негритянка, очень хороша. Сильный противник. Училась здесь, в Институте Патриса Лумумбы. И практику тоже нашла в России… Ну-ну. Сколько у них там платят, на Ямайке, за такую работу? В Москве, надо думать, клиенты посолиднее.

Он мылся тщательно. Через три часа должна прийти его Светлана. Маленькая амазонка, солнышко.

Эсмеральда, наивная барышня, облачилась на суд так фривольно, так вызывающее, полагала, вероятно, что его легко сбить с толку женскими статями. Ну нет, в меньшовской голове прочно сидит одна-единственная женщина. Как он гонял негритяночку, прежде чем сокрушить окончательно! Как гонял! Даже как-то зрелищно получилось. Будет бороться за права негров там, наверху. Или за права женщин. А тут, на глубине ей нескоро удастся найти новые заказы.

Вытерся, влез под одеяло. Тепло, сладко, он устал все-таки, неплоха негритяночка, оказала кой-какое сопротивление. Надо отоспаться чуть-чуть, Светлана не любит видеть его усталым. «Ты мой Геркулес, а геркулесы не знают усталости…» Люблю ее.

С этой мыслью Меньшов уснул, позабыв поставить будильник. Дар быстрого сна часто дается громоздким тяжелым людям. Надо полагать, им нелегко весь день таскать гору собственной плоти, хотя они порой не замечают лишнего груза. Меньшов весил девяносто килограммов. Это для всех. Ближайшие знакомые знали другую цифру: девяносто два. На самом деле (и об этом он не говорил никому) — уже целых девяносто шесть. Конечно, никакого жира. Он тщательно следил за собой. Но видит бог, спорт иногда тоже бывает избыточным: растущие мышцы кое-где рвали кожу, а это очень болезненно…

Разбудил его звонок. Боже! Боже! Метнулся на кухню, выпил сока, чтоб изо рта не пахло, открыл дверь как спал — обнаженным. Маленький кулачок ткнулся ему в солнечное сплетение.

— Больно, — честно сказал он ей.

— Медведь, сколько раз я тебе говорила, что терпеть не могу, когда меня встречают с заспанной рожей. Передать невозможно, как это противно выглядит, — она повернулась, подставляя ему пальто, но не перестала обличать, — только представь: сверху жесткий бобрик торчком, снизу все такое распухшее со сна. Не тяни губы, я не хочу целоваться. Сними с меня сапоги. Второй. Ты даже это делаешь беспредельно неуклюже…

Светлана сняла кофту, юбку, колготки, нижнее белье, смыла макияж. Меньшов алчно разглядывал ее. Какая огромная дистанция между красивыми женщинами и привлекательными! Эта его любовь, пожалуй, самая сильная в жизни, дарована была совсем не красивой женщине. Короткие ноги, торс, как у парня — бока не уже бедер, скошенный подбородок, водянистые глаза с косинкой, морщины на лбу. Нет, пожалуй, не морщины, а складки. Волосы русые, но только изначально, а сейчас на них краска в несколько слоев: черное из-под рыжего… Но груди очень хороши: наглые крупные груди, каждая из них как будто жила собственной, почти автономной жизнью, как-то хитро подмигивала, не спросясь у хозяйки. Черт знает, какие чудесные груди. И губы. Губы тоже озорные: маленький капризный ротик, две розовые створки, два ободка у пленительной трубочки, когда Светлане угодно сотворить эту самую трубочку. Эта женщина воспламеняла его одним своим присутствием, нагота же заставляла Меньшова почувствовать себя настоящим медведем. Бурым пламенеющим медведем, к которому явилась весна.

— Чудовище. Кошмарное чудовище. И тоже в студенты подался. На адвокатуру тебя потянуло. Станешь адвокатом, выйдешь к суду в первый раз, не забудь улыбнуться клиенту. Если это будет убийца, то он отдаст концы от испуга. Высшая мера не понадобится. Этакая-то челюсть. Этакие-то бешеные зрачки. Откуда ты таким появился?

— Из мамы, — Медведь отнюдь не был уродом: правильные черты лица, высокий лоб, уши, конечно, сломаны, однако заметить это сразу невозможно. Глаза? Ну что глаза, раньше она просила его пугать глазами, ей так нравилось. До нее тоже кое-кому нравилось. Глаза как глаза. Да и челюсть как челюсть, тяжеловата, правда, но он ведь в фотомодели не записывался. Меньшов чуть-чуть стеснялся своей внешности. Он слишком большой для современного жителя мегаполиса. Зачем же она бьет по уязвимому месту…

— Я вижу, ты не прочь заняться любовью прямо сейчас.

Он ответил ей взглядом.

— Сколько жадности! Умерь свой пыл. Я замерзла. Погрей меня. Потом посмотрим. Одна польза от тебя: хоть постель нагрел.

Меньшов не стал спорить. В последние два-три месяца она немного капризничает, лучше не тревожить ее попусту — быстрее успокоится. Светлана легла спиной к нему. Медведь обнял ее. Девочка действительно замерзла. Мускулы приличные. Он преисполнился гордости: сам тренировал, сам ее когда-то в Гильдию ввел. Для серьезного дела она еще не годится. Овца еще («прости, что я тебя так назвал…»). Но выйти против серьезного противника он бы ей и не позволил.

Вскоре она повернулась лицом к Меньшову. В полутьме все-таки можно было различить какое-то неестественное движение ее бровей и губ. Светлана подбирала слова, и дело не ладилось.

— Ты знаешь, у меня так болит голова. Сил нет. Давай побыстрее.

— У меня есть отличные таблетки…

Она раздраженно перебила:

— Нет. Просто давай побыстрее!

Давно ему никто не делал так больно.

— Света, солнышко, я так не умею. Прости меня пожалуйста, у меня не получится.

— Ты что же, не хочешь меня? Ты разлюбил меня?

— Нет, просто…

— Ты не хочешь меня! Кого ты себе нашел? Ты! — Она дала ему пощечину.

Медведь никогда ни от кого не терпел физической агрессии. Не то что удара, а тычка под ребра, даже дружеского похлопывания по плечу не стерпел бы, нагнал бы страху. Он со времен армейского двухлетия ненавидел людей, которые не умеют контролировать собственные руки. Это такой пунктик у него: воспитывать идиотов, как правильно держать руки в карманах. Она ведь знает. Она все это прекрасно знает. Что ж она делает… Меньшов стал подыматься с явным намерением одеться и закрыть постельную тему. Он не может ответить ей и не знает, куда деть гнев.

Она схватила Медведя за плечо. В пальцах нет настоящей хватки. Его остановили не ее пальцы, а ее слова:

— Иди ко мне. Иди же. Я, я, я хочу тебя! Давай же, наконец, — это было совсем не то, что Меньшов хотел услышать, но тон все-таки переменился. У него получилось доказать себе, будто у женщин такими бывают извинения. Конечно же, Медведь не стал сопротивляться. Светлана всегда умела усмирять его.

…все-таки она стала чуть холодновата.

Меньшов принес ей на разделочной доске чашку кофе со взбитыми сливками и белый пористый шоколад: девочка так любит белый шоколад!

— Давно бы завел поднос. Впрочем, хорошо уже то, что ты принес все это в комнату. Ты… ты такой грузный, такой большой, мне часто кажется: вот-вот снесешь какую-нибудь полку… или посуду — вдребезги.

«Не грузный, а громозкий» — мысленно защитился Медведь.

— Ты сегодня совсем неплох, но на ночь я не останусь.

Меньшов загрустил. Он купил дорогого вина. Отличное французское вино. Так и сказал ей.

— За вино спасибо, я могу взять его с собой. Не огорчайся, милый мой медведь. Мы ведь еще встретимся, я ведь еще приду к тебе. А сейчас у меня есть дело. Послушай, ведь завтра ты защищаешь какой-то мясокомбинат против оптовой фирмы «Москва-контракт» из Мытищ. За них выйдет Жеребец.

— Порядочный умелец. Я как-то наблюдал его. Очень порядочный. В негласном рейтинге Гильдии он под одиннадцатым номером.

— Но ты-то под четвертым. И он боится тебя. Знает мясницкую твою манеру. Медведь, он предлагает разойтись по-хорошему. Оптовики проиграют дело, но ты только мазнешь его по левой руке.

— Что ж он сам не подошел? Мы с ним оба с первого года, ветераны, он ведь знает меня. И телефон мой тоже знает…

— Я понятия не имею. Может, стесняется. Ведь такое дело…

— Какое — такое? — Меньшов не ангел Господень, приходилось и ему руки-ноги подставлять. Несколько раз Медведь договаривался со Светланой: Гильдия устроит так, что их наймут тяжущиеся стороны, он ей по мелочи проиграет, гонорар пополам. Поговаривают, будто кто-то позволяет себе смеяться: девка Медведю руки кровянит, ослаб Медведь. А ему для нее не жалко. Пускай растет. Да и деньги на государственной службе не те. Даровой поединщик от государства за бой получает четыреста рублей. Проиграл ли он, выиграл ли, все едино. Распишись за четыре сотни целковых и гуляй. Ну а если нанял фирмач у Гильдии знакомого бойца, можно и договориться… Лучше, конечно, положить его, но ведь всегда риск. Да и за копейки. Одна забота: с каких пор девочка играет роль его импрессарио? Как она внушила Жеребцу, что теперь ведет медведевы дела?

— Тонкое дело. Неудобно ему. Руку даст тебе за десять процентов с гонорара. Пять мне. За посредничество.

Меньшов молчит. Он может разделать Жеребца под орех. И Жеребец это знает, хотя и сам не промах. Побаивается, видно. Возраст у него подходит. Сорок два, уже не тот Жеребец. А Медведю двадцать восемь, он на подъеме. Он бы дал Жеребцу пять процентов из уважения, тот остался бы доволен. Девочка загибает.

— Ты почему замолк? Не нравится? Но пойми и меня: я уже договорилась, что обо мне станут думать? Все сочтут, что я не деловой человек. Что я какая-то нашлепка при Медведе…

— Ну что ты, моя любимая.

— А что? Ведь ты сам меня подставляешь. В какое положение ты меня ставишь, я взрослый человек! Чего будет стоить мое слово? Так нет? Тогда отстань от меня! Никогда не просила помощи в делах. Разок, всего разок попросила, так и в этой малости ты не желаешь мне помочь!

— Хорошо. Будь по твоему, — видит Бог, Медведь не хотел мешать их любовь с такой грошовой корыстью, но… ладно. Пусть. Взрослый человек. Она на четыре года старше. Она, его девочка, умеет устраивать дела. Видимо, он просто чего-то не понимает.

Поцеловала его в лоб.

— Ты останешься, заюшка?

— Нет.

* * *

Ни с чем не сравнимое удовольствие: слушать, как ученый муж рассказывает с кафедры о твоей профессии — когда и почему она появилась, что с ней происходило, к чему она пришла на сегодняшний день. Так все это выглядит со стороны значительно. Дух захватывает. Кое-что начинаешь замечать, невидимое с близкого расстояния. Понятно, почему импортные бойцы чаще всего — из Штатов, или желтые, или латиносы, как давешняя Эсмеральда. Американцам первым полюбилась релятивная этика: добро и зло так переплетены между собой, что переходная грань почти неразличима… оставалось совершить еще один маленький шажок — и незначима. Дальше ее полюбили во всех тех местах, где людей больше, чем еды. Потом она вошла в процессуальное законодательство: когда дело неясно, вряд ли стоит идти на поводу у случайных прихотей разума. Лучше жребий. А еще лучше бой: это все же солиднее, чем бросать монетку… Случай, сила и деньги, на которые силу можно нанять, — ничуть не хуже старичков-присяжных или судейского своеволия…

Меньшов гордился тем, что Россия шла здесь впереди прочих. Казалось бы: всего семь лет как приняли новый Уголовно-процессуальный кодекс, а уже четверть дел проходит через судебный поединок. Третье место в мире: после Мексики, Тайваня и Штатов. Европа, например, до сих пор считается захолустьем. Там болезненно любят жизнь. Вот и судятся по старинке.

…Последние два занятия Медведю пришлось пропустить. Он заехал домой, оставил тетради и захватил экипировку. В четыре он должен был работать с Жеребцом. Старенькое здание нарсуда на Серебрянической набережной попытались было оборудовать подвалом для судебных поединков, но что-то у строителей не вышло с почвой, и пришлось возводить новый домик в отдалении. На дверях повесили табличку: «Лаборатория полевой экспертизы». Какой-то умник вычитал в Кодексе 1497 года о русских судебных боях «на поле», вот и вышла «полевая экспертиза». В сознании Меньшова странным образом совмещались этот факт, почерпнутый из курса истории права, и родное, поединщицкое словечко «глубина». Бог весть, почему боевые залы ЛПЭ называли «глубинами»… Медведь однажды заметил: почти все они вырыты под землей, как нижний этаж судебных зданий. Может, причина в этом…

Он «нырнул на глубину», зашел в маленькую мужскую раздевалку, разделенную надвое тонкой перегородкой… однажды за ней визжал кореец, которого Медведь оставил без левой руки. Без кисти. Хорошая была зарубка. Качественная. Сейчас там бренчал железками Жеребец. Любитель средневековых рецептов. Ну-ну. Пластик все ж полегче. Медведь одел нагрудник, поручи и поножи, каску, перчатки и тяжелые сапоги с шипастыми подковками. Не торопился. Раньше, первые несколько месяцев, адреналин пошаливал, руки холодели, нервная испарина. Потом — рутина. Попрыгал, подтянул кое-что, пристегнул два стилета к поясу. Вынул из ножен меч… Чудаки право, своим железкам прозвища выдумывают: Вертел, Эскалибур, Адское шило. Клинку молятся, даже благовониями окуривают… Дурное племя! Медведь остался равнодушен к мечу. Да, приличный меч, сбалансирован как надо, хитрая щель имеется — чужое железо ломать. Один из лучших двуручных мечей в Москве. Но не живой же он, не человек и не пес, к чему тут кличка?

Взял Меньшов маленький напильничек и давай на ножнах зарубку вытачивать. Сто три выигранных боя, пусть и сто четвертая зарубка появится… В конце концов, договорились же! За перегородкой прервалось звяканье. Прислушался Жеребец. Наглость, конечно, еще до драки зарубку ладить. Человек, может, нервничает. Медведь ему через стенку:

— Да что ты, все нормально будет. Не беспокойся.

И в ответ ему оттуда:

— Ну ты брат и наглец.

— Э, не сердись. Не сердись на меня. Вроде ж все понятно. Чего ты?

Фыркнул Жеребец, болтать больше не стал. Ладно, будет. Надо идти. В коридорчике он столкнулся с оппонентом и пожал ему руку. Они обменялись ритуальным приветствием:

— Легкой раны, Медведь!

— И тебе легкой раны, боец.

В зале, у входа, два охранника с автоматами (иные бойцы в ярость впадают, всякое случается), да кроме них с Жеребцом еще четверо. Судебный исполнитель, врач и по одному представителю от тяжущихся сторон. Тут посторонним делать нечего, не цирк. Меньшову как-то предлагали выступать в гладиаторских боях, сулили солидные деньги, но он отказался. Пускай мартышки публику потешают. Вся обстановка: две банкетки, да большой обшарпанный канцелярский стол, на котором стоят аптечка и маленький гонг с молоточком. Все остальное пространство занимает черный квадрат хорошо утоптанной земли. Российский федеральный стандарт — двенадцать на двенадцать.

Формальности заняли минут десять. Потом исполнитель ударил молоточком в гонг, и поединщики вышли на квадрат. Хорош, конечно, Жеребец, но кто ему эту рыцарскую романтику в голову вбил? Кольчуга, шлем тяжелый, металлический, да деревянный щит. Перед боем клинок в землю воткнул, помолился. Есть в Гильдии такие, полагают, что победу в поединке Бог дарует правой стороне. При царе Горохе Бог, может, и определял, кто кого побьет, но сейчас его нет, и все определяет техника. Медведь переждал жеребцову молитву, пускай что хочет вытворяет, сейчас парой ударов обменяемся, и надо будет половчее царапнуть бойца, не задеть сосуды…

Не тут-то было. Оппонент ринулся на него и осыпал целым каскадом рубящих ударов. У Медведя щита нет, он защищался, выставив перед собой тяжелый двуручный меч и отклоняя его вправо-влево. Есть такая тактика, ошеломить петушиной атакой, кольнуть оппонента, пока он не сосредоточился, и дело сделано… Медведь на видеокассете эту жеребцову наработку видел. Что-то он больно резвый. Кажется, не об этом шла речь. Смотри, как искры выбивает! У Жеребца меч намного короче, но легче, с таким танцевать можно.

Тут неожиданный колющий удар прошел у самого виска Медведя, волосы задел чертов Жеребец. Вот это да! Вот тебе и уговор.

Попробовал Медведь поймать его железо в щелку. Но Жеребец — ветеран, не юноша горячий, он эти проделки знает, как свои пять пальцев. Не поддался. Еще колющий удар. Медведь ушел полуоборотом и получил шанс проявить активность. Он ударил в шит, отбил изрядный кусочек. Жеребец прикрылся, желая уйти и возобновить атаку. Но Медведь воспользовался своей колоссальной физической силой: он работал тяжелым двуручным мечом как деревянной палочкой, в таком темпе, чтобы Жеребец успевал только загораживаться щитом, а на выпады ему времени не оставалось. Явно подводил Жребца его деревянный щит. Трещина, вот еще одна, вот целый кусок отвалился. У Медведя появилась надежда дорубиться до руки оппонента: щит разваливается, а перчатка мечу не помеха. Но тут зазвучал гонг.

Оба с удивлением сделали по шагу назад и опустили оружие. Что еще? Все живы-целы. А, вот оно! Смешно. Деревянная щепка, отлетев от щита, оцарапала Жеребцу щеку. Тоненькая струйка дотянулась до подбородка, заметил ее исполнитель. Все, проиграл оппонент: в Российской Федерации бьются до первой крови. Удачно все получилось. Жеребец пошел в раздевалку, чертыхаясь, врачу сказал что-то такое, отчего тот покраснел и живо свой бинтик в корзину выкинул.

Медведь получил причитающийся гонорар и отправился домой. Странно вел себя сегодня Жеребец. Так за процент не дерутся. Если б тот первый колющий удар пошел чуть левее, зарубка бы за оппонентом осталась. Может, мошенничает, старина? Заставил ожидать легкой разминки, а занялся делом всерьез… Надо будет в Гильдии поговорить, разобраться, не салага, уважение проявлять надо. Но прежде порасспросить Светлану: как они там уговаривались, черт!

Светлана должна была прийти в восемь. Не пришла. Не позвонила. Телефон ее был отключен.

* * *

В Судебнике Ивана Грозного ясно говорилось: «а похочет небоец с бойцом на поле битись, ино им на поле битись» (статья 14). Кто такой «небоец» — понятно: представитель тяжущейся стороны, которому в наши дни государство обязано дать дарового поединщика. Ему строго-настрого запрещено самому выходить на квадрат, даже если он трижды какой-нибудь спецназовец. Сейчас не Средневековье все-таки. Забота о нравственности. Пусть он останется нравственным, он — небоец. Он не имеет право защищать себя в поле, с оружием в руках. Он обязан довериться судьбе и государству. Если ему хватает денег нанять настоящего ветерана, он, конечно, все равно небоец, но уже почти боец — заказчик. Боец — руки, ноги и меч заказчика. Даже и говорят-то не «нанял», а «надел» поединщика. Как перчатку.

А вот что такое «боец»? Если бы кто-нибудь задал Меньшову этот вопрос, ответить оказалось бы непросто. В России бойцами считались те, кто официально входил в Гильдию судебных поединщиков и числился в полевом реестре. На медведевой памяти раз десять разнообразные группки пытались покончить с этой монополией, получить особые лицензии для себя. Тщетно. Гильдия давила внереестровых энтузиастов, как тараканов. В Штатах же, в Канаде и Латинской Америке всяческих гильдий, цехов, орденов видимо-невидимо. По дюжине на страну. На Кубе — двадцать, в Мексике тридцать… А еще «персоналы», которые работают исключительно на себя. Три десятка стран выдают индивидуальные лицензии. Но и это еще семечки. Кое-где любой гражданин имеет право биться за свои интересы. В том числе женщины. Однажды Медведь выбил коленную чашечку югославу, который вышел на квадрат, предъявив всего-навсего паспорт. У них так заведено. Скучная вышла зарубка, сорок секунд…

Гильдейские ветераны поговаривали иначе. Дали тебе право мечом махать, что с того? Не в праве дело. Бойцы, они… ну трудно это объяснить постороннему человеку. Короче, надо, чтобы бойца «открыло». Кому-то с детства дано. Кто-то побьется с полсотни раз и почувствует это в себе… А некоторым и жизни мало. Словом, боец это тот, кто безумеет, не теряя головы. Как берсерки у викингов. Злоба — не такой уж плохой помощник, как пишут писаки. Злоба даже очень хороший помощник. В тот раз, когда Меньшова впервые «открыло», у него до самого конца была всего одна мысль: сокрушить головоногую козявку, чего она перед ним прыгает! Он о бое не думал, тело само работало, как шестеренки в будильнике. Гневом, конечно, уметь надо наливаться. Но если умеешь, он тебе таких сил придает!

…На следующий день после Жеребца Медведю предстояло выйти госпоединщиком против какого-то привозного канадца, Альберта Морриси. «Персонал», кстати, с такими бывают неожиданности. Своих-то Медведь знал, как облупленных. Надел канадца какой-то там министр против небогатой радиостанции. Как водится, клевета и бесчестие… В зале сидело больше народу, чем обычно. Министерские пролезли полюбоваться мимо общих правил. О! Радость какая, тут и Светлана, гильдейским дают иногда разрешение на вход: профессиональная практика. Давненько она меньшовские бои не смотрела, даже обидно. Медведь помахал ей, улыбнулся. Канадцу руку подал, пожелал легкой раны, тот пробормотал по-своему в ответ, везде так принято.

Экипировка у Морриси экзотичная. Редкая, прямо скажем, экипировка. Ноги голые, шлема нет, корпус прикрывает гибкий нагрудник — стоимостью в новый «Мерседес». Ставка у него, у канадца, на легкость, на прыгучесть. Ну-ну. Оружие соответствующее: нунчаки и легкий топорик у пояса. Несолидно как-то, даже нагло чуть-чуть. Усомнился Меньшов насчет эффективности.

Сошлись. Канадец вяжет своим инструментом восьмерки, Медведь едва успевает отводить удары. Уж очень быстро движется оппонент. Вот Меньшову по плечу досталось. Еще. Ничего, наручи держат. Ого! Морриси захватил его меч и дернул на себя. Меньшов не устоял, хватнул земли ладонью. Клинок, однако, удержал. Коронный, видно, канадцев прием, лихо так обезоруживать. А! По каске досталось. Но держит Медведь равновесие, больше не дает себя сбить. Сделал ложный выпад, а сам кулаком ударил. Попробовал на прочность грудь канадского производства. Отлетел Морриси, но тоже на ногах удержался. Меньшов попробовал еще разок то же самое. Совершенно напрасно, не стоило повторяться, потому что хорош оппонент. Вместо канадца сомкнутая фаланга меньшовских пальцев встретила очень болезненный удар. Хорошо — перчатка, иначе все бы в кровь.

Взвыл боец. И сразу же, моментом, открылась в Медведе боевая ярость. Уничтожить оппонента. Располовинить. С землей сровнять. Руки сами вертят клинком, у самого носа Морриси свищут круги. Ноги сами позицию выбирают. И все тело как добротная машина, как умная заводная игрушка. Функционирует без помощи сознания. Медведь рычит, злоба его клокочет. Оппонент понемногу отступает перед таким вертолетом. Но хорошо, ловко уходит. Вот он опять пытается вырвать медведев меч. А не помочь ли ему? Сам ведь доказал: не стоит быть однообразным…

Словом, как бы отдал Медведь свой клинок, отпустил его, совсем не сопротивляясь. Канадец потянул, потянул, должно было его развернуть, и тут другая рука напоролась бы на выхваченный Меньшовым стилет. Отделался бы импортный боец шрамом на руке, да и все. Хороший конец для такого боя. Сгубила его собственная опытность. Он тоже свой инструмент отпустил. Разворота никакого не произошло, оппонент в прыжке ударил ногой. Медведь получил в скулу, и во рту сейчас же хрустнуло, привкус крови. Качается Меньшов, коренной зуб треснул, очень больно. Добить бы его сейчас оппоненту, да ему не до того. Медведева рука сама выбрала новый путь, в корпус, и теперь канадец корчится на земле, пытаясь вырвать стилет из-под ребер. Хлещет кровь из длинной узкой раны. Светлана, слышно, вскрикнула. Больше хладнокровия, девочка, такая у нас с тобой работа.

Бой засчитали за Меньшовым. Четыреста рублей, ха. Оппонента унесли с квадрата на носилках. И тут Светлана вскочила со своего места и к этим носилкам понеслась. Склоняется над Морриси, ласковые слова ему говорит, успокаивает. Мол, все будет хорошо, выздоровеешь. Люблю тебя. Люблю. И он ей с кровавым хрипом тоже отвечает: «Льюблю…». Здесь только Медведя опалило. Ясно, за кого она болеть пришла. Гадина! Гадина какая!

Оттащили носилки к дежурной машине, Светлана рыдает в коридорчике у раздевалок. Он ей:

— Вот, значит, как…

Она кричит:

— Да! Так!

— И давно ты с ним?

— Какое тебе дело, мясник проклятый! Груда свинины! Ты убил его, убил, убил, убил! Лучше б сам там валялся без башки!

Медведь поплыл. Скрутить ее и сломать. Переломать ей все кости. Но пока он одно только сказал:

— Я доволен. Конец ему. И карьере его конец.

— Гад! Гад!

— Гадина!

Он покалечил бы Светлану, даже движение какое-то микроскопическое успел сделать в ее сторону. Но на них прикрикнул милиционер:

— Прекратить! — бывалый седой дядька, затвором клац! И этот беспощадный механический звук отрезвил обоих. Молча разошлись.

…Меньшов дотерпел до дома. Даже сумел дозвониться в Гильдию и отменить два следующих боя. А потом сел пить. Но поначалу не брал его хмель, и довольно долго. Тело уже обмякло, а в голове все еще тревожный звон. Все еще пробивает водочную блокаду то гневом, то досадой, то одним подлым сквозящим чувством, которому нет названия: больше ее не будет, больше им не бывать вместе. Может, ему полегчало бы, исчезни она совсем с этого света. А то ведь станет где-то там, далеко от него, жить. Не важно с кем, не важно где, важно, что отдельно от него. Продолжит свою жизнь, а ему никогда больше не будет принадлежать. Зачем оно все так получилось, чем он провинился? Чем он плох? Разве можно так мучить человека? За что? Не убивать же ее на самом деле… Но в конце концов Медведю немного полегчало. Мозг отяжелел, мысли в нем надолго уже не задерживались.

Как на грех, случается пьяному дорыться до тех неприятных идей, которые он же на трезвую голову припрятал от себя поглубже. Копнул где не надо и Медведь. Набрал номер Жеребца, поздоровался…

— Ты это… к тебе моя Света приходила?

— Не понимаю.

— Что ты там не понял? Она с тобой… ну… договорилась?

— О чем, Медведь? Ты пьяный что ли?

— Да, — выдавил Меньшов и повесил трубку. Переживать он будет потом. А сейчас его тяжелой головы хватило только на одну простенькую констатацию: «Подставить меня хотела Жеребцу. Чтоб я ее красавчика не зашиб».

Тут у него полились ручьем пьяные слезы. Вот стерва! Вот же стерва…

* * *

«Адвокат — самая цивилизованная профессия». Так им говорил лектор по курсу гражданского права. Меньшов знал, что даже самый лучший боец встречает старость трудно. Поединщики в любом случае выходят в тираж задолго до пенсии, а искусство откладывать деньги на будущее в России как-то не привилось. Искать новую работу необходимо, пока ты еще на коне, пока денежки водятся в кармане, пока свежи всяческие связи в юридической среде. Вот Меньшов и учится на адвоката. На совесть учится, в слабаках и здесь не ходит. Сейчас заказов берет уже не так много, как прежде, а через годик и вовсе положит меч. Присмотрено ему местечко, не особенно денежное, молодой все-таки, но надежное и на вырост. Знакомые приличные люди, пыль им вытирать не станут. Еще увидит Светка, кого она променяла на своего красавчика распоротого. Месяц минул… Впрочем, не стоит думать о ней. Неконструктивные эмоции…

Гильдия имела право путать его планы. В свой черед Меньшова отправляли на процесс защищать права той стороны, которая не имела средств нанять бойца. Место в реестре покуда терять не резон, так что Медведь не отказывался.

В этот раз ему прислали заявку на бой в неравном деле. Меленькое издательство защищало свои права против могучих риэлторов. Странно, что судья объявил тяжбу спорной, да еще выпросил у Гильдии государственного поединщика из лучших, из ветеранов. Чем-то ему риэлторы не приглянулись, от большой, наверное, взятки отказался.

Меньшов приехал на суд, пребывая в некотором удивлении. Оппоненты не попытались предложить ему денег. Хотя знали, наверное, кто он и что он. Откуда такая уверенность? Что там за костолом припасен? Удав на Кубе, Малыш в запое, Вьюга уже не та. Вроде, больше некому… Со стороны умелец? Временно прописали в Гильдии какое-нибудь молодое дарование? Привозной из желтых? Ну-ну.

Зашел в секретариат подписать заявку. Девчонки, как одна, глядят на него, глаз не отворачивают. Кто-то с сочувствием, кто-то с усмешечкой. Видно, риэлторы со своим бойцом здесь уже были, и какой-то у них заготовлен сюрприз особый.

— Сюрприз тебе, Медвежка, — говорит ему старшая, ставя штампик. Он ей всегда нравился. Хотела познакомиться… — Знаешь кого припасли? Со своей стервочкой встретишься.

— С ке-ем? — не понял поначалу Меньшов.

— Со Светкой Медянниковой. Ты что? Ты что? Иди давай…

А ведь он ничего не сказал. И не сделал ничего. Только посмотрел на нее.

Медведь спустился на глубину. Ни на кого не глядя, переоделся прямо в зале. Черта с два он ей руку пожмет! Едва дождался гонга.

Она выходит в светлом обтягивающем трико. Волосы зачесаны на пробор, сверху обруч какой-то кожаный. Меч свой легкий, недлинный, похож на акинак, из руки в руку перебрасывает. Картинно так перебрасывает, зайчиха косоглазая. Даже клички толковой не завела. Бедрами повиливает, хочет, чтобы Меньшов пожелал ее, так ему драться будет очень неудобно. Он, Медведь, чувствует что-нибудь? Поднимается у него окаянная плоть? Ни черта не поднимается, одна злость. О! О! Смотри-ка, дура, дура, кивает ему дважды! Проиграй, мол, поделимся… Что эта зайчиха себе думала, когда согласилась идти против него?

Меньшов в ответ кивать не стал. Он почувствовал, как волной накатывает горячее боевое безумие. Меньшовская глотка издала низкий утробный рокот. Светлана вздрогнула, в глазах ужас, ужас в полный рост, мертвая безнадежность. Неужто верила в свое плотское обаяние? Женщина заняла такую позицию, чтобы судейские не расслышали ее слов:

— Мишка, мы цивилизованные люди… — дура, всегда она путала жизнь там, наверху, и здесь, на глубине.

Меньшов ей так же тихо цедит:

— Ну уж нет. Поквитаемся сполна, любимая…

Загрузка...