Ошибка Белой Королевы или Кто обидел попаданку? (СИ)

Глава 7

Курапики, наш мир.

Даша Ковальская

— Мне очень надо! — повторила Даша, стараясь говорить твёрдо. Не получилось. Голос предательски дрогнул.

Да и было с чего.

Таис, огромная, почти как пантера, такая же изящная и сильная — меховой комок сплошных мышц и грации — оскалила белоснежные клыки и зарыча… зашипела. Впрочем, в горле её и впрямь зарождался глухой рык. Глядя на эту зверюгу, в обычное время успешно притворявшуюся всего лишь крупной одичавшей кошкой, легко можно было поверить, что она одна могла заменить на страже и обеих своих хвостатых товарок, и волкодава Друга в придачу. Порвёт в клочья всех, заступивших охраняемую черту, но к больной хозяйке не пустит. И никаких «только через мой труп»: мёртвым телом здесь останется разве что нарушитель границы.

Но что же делать, что делать?

Даша сжала виски. Сказала тихо:

— Я ведь так с ума сойду скоро. Не могу я больше, понимаешь? Не с кем даже поговорить, только с ней…

Раскосые жёлтые глаза сощурились. Таис (а следовало бы назвать Багирой) вытянулась вдоль охраняемого порога и стукнула длинным гибким хвостом.

«Со мноуй поговор-ри».

Даша сморгнула.

— Что?

Вновь потёрла занывший висок и уставилась на Кошку. Именно так, Кошку С Большой Буквы. Она разговаривает человеческим голосом? Да ну, бред, почудилось… Просто поза у неё такая характерная. Говорящая. Вот и показалось, на фоне последних психозов… Впрочем, бред-то с долей здравого смысла.

Поговорить с кошкой?

Нет, не как со зверем, глядящим недобро, а как с часовым, охраняющим доступ к той единственной, кто, по мнению Даши, хоть что-то может объяснить.

Стараясь двигаться плавно, без резких движений, она опустилась на дощатый пол, рядом с Таис. Вроде бы они всегда ладили, хоть из всех здешних кошек эта держалась наособицу. Но ведь не конфликтовали! Просто… жили рядом, как, скажем, особи разного вида, достаточно цивилизованные, чтобы уважать спокойствие и личную территорию друг друга.

— Я понимаю, — заговорила Даша. — Ты выполняешь свой долг, ты сторож. А я — мама, у меня тоже свой долг… Впрочем, всё это ерунда — разговоры про долги, если просто кого-то любишь. Я очень люблю Ксюшу и боюсь за неё, понимаешь? И за себя уже боюсь. Вдруг я схожу с ума потихоньку? А главное, не знаешь при этом, что лучше: оказаться здоровой, но обнаружить ребёнка больным или поехать крышей при нём, но здоровом. Или что хуже? Как правильно сказать?

Таис неодобрительно фыркнула, но хвостом бить перестала. Подобрала под себя передние лапы и вновь уставилась немигающим жёлтым взглядом. Где-то на периферии Дашиного сознания прошуршало раскатисто-бархатистое: «Пр-родолжауй!»

Даша поёжилась. Ну вот, опять!

И вдруг в голову пришла совершенно дикая мысль: а вдруг это не глюки? Не голоса в голове? Впрочем, нет о чём это она… НЕТ! Просто, наверное, вот так и сходят с ума, обсуждая на полном серьёзе свои проблемы с кошками.

На самом деле, разговаривать с братьями нашими меньшими она привыкла с детства: вечно тащила в дом и выхаживала всякую живность, потом пристраивала добрым людям. Кого-то из воспитанников оставляла, благо родители сами любили зверьё, просто напоминали ей время от времени, что крохотная городская квартира — не лучшее пристанище для тех, кто привык к вольной жизни; да и людям с ними бок о бок не всегда бывает удобно. Конечно, зайчики и ёжики, а уж тем более бродячие коты домашним хозяйством не занимались, подобно помощникам Белоснежки, но как-то Дашутка умудрялась находить с ними общий язык, отчего в доме всегда было чисто, не присутствовало никакого звериного аромата, свойственного перенаселённому живностью жилищу. Но после раннего замужества от милых сердцу пристрастий пришлось отказаться: у Костика обнаружилась аллергия на кошачью и собачью шерсть, он, даже с хомками находясь в одной комнате, начинал чихать и чесаться. Опять же, скоро появилась Ксю, а свекровь-покойница, в чьей квартире они жили, очень уж чистоту курировала, так что какие уж там котики-щенята…

А вот дочь здоровьем и привычками пошла не в папу. От Даши она переняла любовь ко всему зверью. И раз уж нельзя было завести питомца дома — с маминого одобрения курировала дворовых Мурок и Жучек. Часто, покормив, собирала их вокруг себя, о чём-то подолгу беседовала, поучала… Делилась пережитым.

Как вот Даша сейчас.

Может, ей просто нужно выговориться хоть перед кем-то?

— Всё это непонятно и странно, — пробормотала она. И невольно оглянулась по сторонам, будто ожидая, что вот сейчас, откуда ни возьмись, набегут соседи и примутся сварливо обсуждать её неадекватное поведение. Но тотчас одёрнула себя. Соседи у бабы Любы были на редкость нелюбопытны — что для сельской местности, согласитесь, странно, но факт есть факт: заглядывали только по приглашению. Либо, если возникала великая нужда в средствах народной медицины — растирке там, настоечке, травяном сборе — не иначе, как предварительно созвонившись. Уж так их Любовь Павловна вымуштровала.

Дочка же в настоящий момент корпела у себя в комнате над рефератом по географии, отгородившись от мира мамиными наушниками, музыкой и экраном ноутбука, а потому эксцентричных поступков матери не видела. Да и увидь — поняла бы всё как надо.

Вздохнув, Даша положила ладонь на пушистый чёрный бок. Тот колыхнулся в такт кошачьему дыханию.

— И очень похоже, что всё началось ещё дома, — начала Дарья расстроенно. — То ли я в таком шоке была от… ну, когда узнала, что Костя погиб…

А ещё раньше — бросил их. Устал, видите ли, от вечного лазарета в доме. А если бы он сам долго болел? Ведь заставил бы всех вокруг себя на цыпочках бегать! На глаза вдруг навернулись слёзы. За что он с ними так? Только сейчас, спустя несколько дней после похорон, она вспомнила о страшных смс-сках, сработавших, как бомбы, едва не убивших, временно лишивших её дара речи и соображения вообще… И вот теперь, как тогда, на кухне, мелко задрожала левая рука. До трясучки, до выстукивания дроби в половице. Даша беспомощно глядела на конечность, зажившую своей жизнью… когда ту вдруг придавила к полу увесистая кошачья лапа. И даже малость пришпилила когтями. Не до крови. Но чувствительно.

Танцующие пальцы присмирели. Кошка же глянула на их хозяйку с осуждением.

«Не тяни. Р-рассказывауй».

И почему-то Даша успокоилась и больше не пугалась.

— Мы вчера были в магазине, — заговорила спокойно, будто с подругой на кухне общаясь. — Зашли за хлебом, молоком… так, по мелочи. Ксю выбирала йогурт, а я вдруг увидела, что она вся в пятнах, в тех ужасных пятнах, с которых прошлый раз наша неизвестная болезнь начиналась. Причём они в этот раз не только на руках, а везде: на лице, на шее… Куртка у неё была расстёгнута, под курткой — футболка. Так в вырезе футболки штук пять таких пятен просвечивало. Когда до меня дошло, что у Ксюши эти болячки по всему телу, мне дурно сделалось. Я даже за витрину схватилась, чтобы не упасть. Потом открываю глаза, смотрю — а сама боюсь взглянуть — а уже нет ничего! Чистая кожа, чистые руки, личико… Я тогда подумала, что, должно быть, у меня уже паранойя или шизофрения насчёт её болезни: всё время боюсь, что она вернётся, вот и вижу всякое на пустом месте. Потом на обратном пути мы зашли к соседям, Иевлевым, договориться насчёт подключения к их вай-фаю. Нам же обеим интернет нужен: доче для учёбы, мне для работы… И тут на меня опять нашло… Вижу на Ксюше те же пятна, только уже совсем страшные, в язвы перешедшие. Секунд через пять всё проходит, всё нормально. Здесь, дома — ничего, никакой хрени с галлюцинациями, до самого вечера. А вот когда мы пошли на реку, фотографировать закат — всё повторилось. Как приступы какие-то!

Застонав, Даша угнулась головой в колени, обхватив сцепленными в замке пальцами затылок.

— И сегодня снова… понимаешь? Причём не здесь, не в доме, а в других местах, подальше. Я уж специально с Ксю к её подруге здешней заглянула, вроде как с матерью её поговорить, и опять… В Храм зашли, завернули на кладбище, к Костиной родне… Даже на освящённой земле не отпускает. Что это? То ли я действительно с ума схожу, то ли… А Ксюшу спрашивать, не чувствует ли она чего — и сама боюсь, и не хочу её пугать. Но ведь у вас здесь, в этом конкретном доме, всё спокойно! Отчего так? Баба Люба постаралась? Не зря ведь её все вокруг не только травницей зовут, но и… Таис, миленькая!

Она умоляюще сложила руки.

— Пусти меня к ней! Даже не из-за меня, дурочки, из-за неё самой! Ведь третьи сутки не выходит! Вдруг что случилось? Может, пора «Скорую» вызывать, а мы тут расселись, время теряем?

Пушистая стражница негодующе фыркнула. Помедлив, вытянулась на животе, умостила голову на передних лапах и сомкнула раскосые очи. Будто ей пофиг все Дашины причитания.

А вот дверь за ней, едва слышно скрипнув, взяла да отворилась. И пахн у ло оттуда знакомым разнотравным духом, вкусным, чарующим.

Растерявшись, Даша замерла, но, быстро сообразила, что к чему и подхватилась с пола. Осторожно ступив через Кошку, толкнула дверь, сделала ещё один шаг и услышала за спиной отчётливое:

— Толькоу на многоеу не р-рассчитывауй. Ещёу раноу…

***

В крохотной спаленке сквозь привычный густой полумрак со всех сторон пробивалось неясное золотисто-искристое сияние.

В крохотной?

По прошлым своим приездам Даша хорошо помнила эту клетушку. Финский дом, имеющий в плане прямоугольник шесть на десять метров, включал обширную веранду, весьма неплохие по метражу столовую и зал, отведённый хозяйкой под гостевую; миниатюрную кухню и вот эту самую спальню, в которой едва хватало места для старинного платяного шкафа, узкой койки, почему-то называемой «солдатской» и совсем уж древнего сундука-укладки, доставшегося бабе Любе в наследство аж от своей прабабки. Между укладкой и койкой оставался небольшой проход шириной с три половицы. В общем, комфорт уровня гостиничных номеров эконом-класса, в которых, как правило, только ночуют.

Дашина память хранила тёмные полосатые обои, зрительно суживающие и без того малое жилое пространство, и потолок, обшитый ещё в семидесятые годы прошлого века листами ДВП, давно потрескавшимися от старости, но упорно каждую весну подкрашиваемыми в «практичный» мутно-салатовый цвет… который, видите ли, не выгорает. А с чего ему выгорать-то, когда одностворчатое оконце всю жизнь занавешено плотной портьерой? Травам, видите ли, вредны прямые солнечные лучи, а их тут — трав, а не лучей — уйма, сушатся в пучках и под потолком, и на протянутых вдоль стен пеньковых или джутовых бечёвках… обязательно натуральных, никакого капрона или пластика!

Травы…

Даша жадно вдыхала духмяные запахи мелиссы, зверобоя, ромашки… и оглядывалась, всё более понимая, что ничегошеньки не понимает. Что прямо здесь, на её глазах происходит нечто странное. Что это? Очередная порция галлюцинаций — или всё же изменённая реальность? Не исчезнет ли через пять секунд? Сморгнула раз, другой, третий. Видение не исчезало.

Стены бывшей комнатушки невероятным образом оказались раздвинуты до объёмов дворцовой спальни, не менее. Окно, высокое, стрельчатое, прямо-таки в готичном стиле, разве что без витражей, угадывалось где-то далеко, метрах в десяти. Открытое взору, кстати: ничем не занавешенное. И то ли за ним помещена была какая-то картина, то ли и впрямь чернела ночь с пятном луны… с первого взгляда не понять. Но и не подойти рассмотреть, ибо ноги от страха прилипли к полу. Бывшая спаленка преобразилась в нечто среднее между кабинетом алхимика и уголком отдыха. Справа вдоль стены высились шкафы, плотно набитые томами и фолиантами разных форматов и степеней потрёпанности; у стены противоположной на длинном столе, массивном и крепком, со столешницей чуть ли не в полметра толщиной, в идеальном порядке располагались шеренги колб, реторт, пробирок и вообще — какого-то лабораторного оборудования. Даже перегонный куб имелся, в углу, по соседству с печью-плитой, затаившейся под раструбом вытяжки. И всё это — не в полумраке, как ожидалось при входе в комнату, а в тёплом сиянии, исходившем от цепочки светильников, оцепивших по периметру изрядно расширившийся потолок.

О да, потолок заслуживал отдельного упоминания, уже потому, что возвышался, пожалуй, выше конька существующей крыши бабы Любиного дома. Из-под балок до самого пола свешивались тянулись гирлянды, подвешенные венки, пучки пресловутых трав, благоухающие, словно подсушенные совсем недавно. Это в марте-то!

Что интересно — старый шкаф оставался на месте. Как и прапрабабушкин сундук и «солдатская» койка. Они так и оставались в первозданном виде, очерчивая контур бывшей спаленки, и Даша не обратила на них внимание в первую очередь лишь потому, что, едва переступив порог, была настолько ошеломлена открывшимся простором, что уставилась сперва в отодвинувшиеся каким-то чудом стены и обновлённый интерьер. Но вот теперь, растерянно оглядев унёсшийся чуть ли не в космос потолок, она скользнула взглядом по плетёным ромашковым косам, касающимся резной крышки такой реальной, привычной укладки… и даже выдохнула: отрадно видеть хоть что-то без изменений, правильное. А шкаф… да, тоже тут, никуда не делся, только выглядит не рассохшимся, а ухоженным, что подтверждает слабый аромат мебельного воска.

Вот балда!

Даша резко развернулась на пятках. Она же пришла сюда не на чудеса пялиться, а поговорить! И вообще, проверить, в порядке ли…

В груди похолодело.

Та, что спала неподалёку на узкой походной кровати, сурово сдвинув брови, никак не могла быть бабой Любой. Куда подевалась согбенная годами, усохшая, хоть и бодрая пожилая женщина? Несмотря на почтенный возраст, отчего-то ни у кого не поворачивался язык назвать её старухой, ведь выглядела она моложаво для своих… семидесяти? Восьмидесяти? Точных лет её никто не знал. Но особая возрастная сухопарость, руки в артритных шишках, усеянные пигментными пятнами, а ещё более — пряди чистого серебра, выбивающиеся из-под вдовьего платка, и сеточка морщин, и бесконечно мудрые глаза — позволяли думать, что годков-то за плечами немало, ох, немало… Поговаривали старики, что ещё в войну, ту, что с фашистами, баба Люба была такой, а если и моложе — то самую малость… но в байки эти верили разве что ребятишки. Костик же от Дашиных расспросов только отмахивался. Ну, травница баба Люба, ну, хороший целитель, что есть, то есть. Тот народ, что попроще да посуевернее, от нечего делать окрестил её ведьмой… так что с деревенских кумушек взять? А где якобы ведьма, там и слухи всякие ходят. Но при всём при том, кого ни спроси — никто о Любовь Палне дурного слова не скажет. Хоть сурова, но добра, отзывчива. Стало быть, какая же ведьма? А раз так — то и нечего сплетни слушать, и уж тем более всерьёз их принимать.

… Однако сейчас, глядя на спящую черноволосую женщину, с явно узнаваемыми чертами помолодевшего лица, с тремя крохотными — бабы Любиными! — родинками на виске, со знакомым серебряным обручальным кольцом на безымянном пальце руки, покоящейся на груди… Даша, сама того не желая выдохнула:

— Ведьма!

И облегчения в её голосе было куда больше, чем страха.

Потому что, если отбросить привычные установки и паническое «Не может быть!» многое становилось на свои места.

***

При всей бредовости звучания ведьмовство всё объясняло. По-своему, конечно, в рамках иной логики, допускающей включение в обыденность сверхъестественного. Но… Даше, за свои неполные тридцать лет несколько раз пришлось столкнуться с явлениями необъяснимыми. Нет, суеверие было ей чуждо, и даже в детстве она посмеивалась над «страшными историями» с Пиковой Дамой, с живыми мертвецами на кладбищах и домовыми, имеющими привычку громко топать по ночам и иногда слегка душить хозяев; а, повзрослев, отмахивалась от рассказов о всяческих порчах и сглазах. И сердобольных соседок, нашёптывающих, что, дескать, батюшку надо звать, дом освятить, чтобы Ксюшенька поправилась, заодно к известной бабке её свозить — вежливо, но твёрдо окорачивала. Вы уж определитесь сперва, граждане, к бабке или в церковь обращаться, а потом уже советуйте, а то несерьёзно. Получается, что и там, и там подсуетиться не мешает на всякий случай: не одно поможет, так другое… Нет, извините. Отношения с Богом у Даши сложились сложные, не совсем канонические, но использовать высшие силы потребительски, вспоминая лишь для того, чтобы что-то выпросить, она считала нечестным. И старалась жить по пословице: Бог-то Бог, да и сам не будь плох.

Она хорошо помнила, как в детстве чуть не утонула. Забрела, не знаючи, на глубину — пацанка ещё, не учла, что ребята, перебрасывающие в реке друг другу мяч — дылды, баскетболисты, а она-то мелочь, им в пупок дышит, и смело ринулась за отлетевшим в её сторону мячом. И даже не испугалась, повиснув в воде на цыпочках. Вода захлестнула подбородок, Даша болталась в ней, как поплавок: и не отступить, опоры под ногами почти нет, и не оттолкнуться от дна — на полную ступню не опустишься… и вот-вот захлебнёшься. Много позже она поняла, что была на волосок от смерти. Причём в двух шагах от ничего не подозревавших людей. Ближайшему дылде достаточно было шагнуть к ней и вытянуть на мелководье, но он-то об этом не догадывался — и весело ржал, пустившись в погоню за мечом, нагнав волну, с головой захлестнувшую девчонку-невеличку.

В тот же момент её что-то с силой толкнуло в грудь, выбив остатки воздуха и снося назад, опрокидывая на спину… потом вдруг упёрлось в эту спину и подбросило. С такой силой, что выкинуло на поверхность. Она забила по воде руками, судорожно откашливаясь — успела-таки хлебнуть! — но ноги уже чувствовали твёрдое песчаное дно, и… уровень воды едва доставал до верхней части купальника-нулёвки.

А загорающие на берегу мужики вдруг забегали, заорали, размахивая руками: «Смотри, сомище!» «Да двое, зуб даю, бля!» «Пошли, пошли, уходят, су…»

Никто и не знал, что огромные речные старожилы, про которых на Красивой Мече рыбаки сложили множество баек, только что спасли девчонку, тощую, дрожащую от запоздалого страха, ковыляющую на берег на ослабевших ногах. Только Даша знала. Это была её персональная Тайна. Личное Чудо.

С тех пор, приходя купаться, она перед тем, как зайти в воду, угощала реку хлебной горбушкой или яблоком, или ещё каким подношением, и мысленно благодарила за добро.

И в лесу, если доводилось бывать, непременно оставляла на пеньке дар. Лешему ли, неведомым ли зверушкам… или просто Судьбе — после того, как однажды её, заблудившуюся, вывел из чащобы к людям старый волк. Она-то, городская дурочка, приняла его за собаку и рванулась вслед, сообразив, что псина далеко от жилья не убегает. Ей даже в голову не пришло, что гонится она за волком. Потом уже местный охотник по следам опознал и разоблачил «собачку».

Тоже Чудо? Несомненно.

Теперь она была уверена: голос бабы Любы, её советы и поддержка во время похорон не привиделись. Каким-то непостижимым образом мужнина тётка была всё это время рядом. И одновременно не была. Как такое может быть, Даша не знала. Но могла сказать, что никогда до этого не страдала ни видениями, ни голосами в голове, даже при сильных моральных потрясениях. Так что…

И тот странный звонок, о котором поведала Ксю… Ни на что не соглашаться, ни с кем ни о чём не договариваться — это к чему? Определённо, баба Люба знала больше, чем говорила.

И сейчас вдруг до Даши дошло: а ведь Костикова тётка, ко всему прочему, сразу поняла, что за загадочная болезнь приключилась с Ксюшей. Врачи, даже самые опытные, затрудняясь с диагнозом, действовали наугад, подбирая лечение методом проб и ошибок; а первые же травяные компрессы сельской знахарки, сопровождающиеся наложением рук и каким-то простеньким заговором, заставили кровоточащие язвы затянуться. Сразу. Тогда Дарье некогда было об этом подумать, она тихо ликовала, боясь спугнуть перемены к лучшему. А вот сейчас… вспомнилось всё.

«Баба Люба!» — хотела позвать она. И невольно прикусила язык.

Та лежала, закутавшись, как в одеяло, в свой непонятный сон, не просто помолодевшая, а какая-то обновлённая. И обращаться к ней теперь по-свойски, как раньше, казалось кощунством. Да и вообще… Даша вдруг заколебалась. Вдруг она своим вмешательством прервёт некий таинственный процесс и что-то нарушит? И родственница недополучит, допустим, ещё лет десяти возвращаемой молодости, или не долечится? Наверняка изменения затронули не только внешность: внутри тоже что-то перестраивается… Вот не зря кошки неусыпно стоят на страже, особенно бдит зверюга Таис.

Таис! А ведь кошка с ней говорила, это точно! И даже намекнула, чтобы Дарья не ожидала многого от своего прорыва. Так? Даже кошки в этом доме осведомлены больше, чем она. И что теперь?

Последние слова она почти выкрикнула, но тотчас перешла на шёпот-скороговорку:

— И что теперь? Я же рехнусь от этих новых глюков. Или это не глюки? Больна Ксюша или нет? Что мне делать, ба… Любовь Пална, а? Я ничего не понимаю!

Теперь даже мысль о том, чтобы разбудить бывшую стару… немолодую женщину, пугала. Как бы не во вред пошло, причём всем! Но что же делать, однако?

По лицу спящей пробежала тень. Не в переносном смысле, а в буквальном: тень от чего-то, сорвавшегося с потолка и метнувшегося к старинному шкафу. Вздрогнув, Даша во все глаза уставилась на летучую мышь. Та была огромна, лохмата и сердита. И с пастью, полной мелких острых зубов, хорошо видных, когда зверюга эту пасть раззявила и что-то гневно пропищала.

Это типа «вали отсюда»?

На всякий случай Даша отступила.

Вцепившись в ручку дверцы, мышь умудрилась оттянуть на себя створку и нырнула в образовавшуюся щель. Закопошилась в недрах шкафа, что-то роняя… Даша смотрела, затаи дыхание, и чуть не взвизгнула, когда, стукнув изнутри в дверцу, наружу выпала книга.

Выпрыгнув вслед, мышь потопталась на трофее. Сурово взглянула на незваную гостью — и взмыла к потолку, повиснув вниз головой на одной из балок. Там, кстати, завернувшись в крылья, как в плащи, мирно спало целое семейство нетопырей.

Это что, какая-то подсказка? Знак? Квестовый предмет?

Спросить было не у кого. Обновлённая Любовь Пална не просыпалась. Мыши упорно молчали. Огоньки по периметру комнаты-лаборатории перемигивались, то ли сочувствующе, то ли злорадно. Вздохнув, Даша шагнула вперёд и подняла с пола… томик Бродского.

Широко открыв от удивления глаза, распахнула книгу на закладке.

Строчки, выделенные светящимся маркером, не увидеть было невозможно.

«Не выходи из комнаты, не совершай ошибку».