Он вам не Тишайший

Пролог

Сдалась мне эта экскурсия! Какой смысл смотреть на то, как жили раньше цари? Мне сегодняшних президентов хватает. К тому же хочется жить не прошлым, а настоящим. Тем более этого «настоящего» у меня не так много и осталось. Всё-таки седьмой десяток разменял. Ещё и с сердцем откровенные нелады. Один инсульт как-никак уже пережил. И вот с этим снова шастать по музеям? Но нет ведь, — Наташа гнёт своё. Раз приехали в Москву, то надо здесь всё посмотреть. В чём-то супруга, конечно, права, но после стольких лет работы артистом провинциального Дома творчества хочется покоя. Но, видимо, не судьба. Так что сегодня у нас продолжение насыщенной культурной программы. На этой неделе уже были в Третьяковской галерее, ВДНХ, Москвариуме, музее имени Пушкина, а прямо сейчас перед нами гвоздь программы — Кремль.

Платим 2000 рублей за два билета и проходим через Кутафью башню. Внутри здесь установлены турникеты и пункты досмотра. Наверху видно пространство для смотровой площадки, но нас туда не пускают. Идём дальше по Троицкому мосту. Первое, что нас встречает внутри территории — Государственный Кремлёвский дворец. Здание резко контрастирует с остальными своей относительной современностью, что меня почему-то раздражает. Напротив дворца — жёлтое здание Арсенала. Там размещаются казармы с комендатурой и туда тоже не попасть. Здесь, оказывается, много куда не зайти. Чтобы пройти в Палату, необходимо сделать большой крюк. Идём по Дворовой улице, глазеем на Ивановскую площадь, Спасскую башню и частично Храм Василия Блаженного, вершину которого видно из-за стены. А вот и Сенатский дворец. Говорят, здесь рабочее место президента и поэтому фотографировать здание можно только с южной стороны. Пройдя через арки, попадаем на Соборную площадь. Здесь расположены основные достопримечательности — храмы, палаты, древние соборы. Успенский собор, конечно, потрясает своими фресками. Понимаю, что не зря здесь проводились коронации и бракосочетания российских царей. Очень красиво и прямо-таки вдохновляет. Грановитая палата удивила меньше. Шикарно, конечно, и говорят, здесь всякие Земские собрания проводились. Не знаю я, правда, про эти собрания, — с историей у меня не очень.

Благовещенский собор глянули мельком. Небольшой такой. Запомнились лишь куча куполов и красивое оформление внешнего входа. Жена тут потянула к Архангельскому собору. Вид вроде необычный. Заходим внутрь. Смотрю и недоумеваю.

— Это что за хрень? Гробы, что ли? — спрашиваю ошалело.

— Не гробы, а саркофаги! Здесь лежат великие князья, цари и императоры, — почти возмущённо отвечает Наташа. — Она у меня учительница и вечно пытается поучать.

— Совсем дураки! Не в курсе, что людей в земле хоронить надо!

— Их мощи должны оберегать Русское государство!

— Чего? И сколько тут этих трупов?

— Вечно ты некрасиво выражаешься! Здесь 56 тел.

— Тьфу, блин! Да это же натуральное кладбище, а не церковь! — с этими словами подхожу ближе к одному из саркофагов.

Но вглядеться особо не удалось. Сердце адски застучало, а я начал задыхаться.

— Лёша! Что с тобой? — кричит супруга.

— Человеку плохо, расступитесь, — слышу голос совсем рядом.

Пытаюсь ловить воздух ртом, но дышать не получается…

Пробуждение было неприятным. Чувствовал, что задница у меня мокрая, и не только она. Походу обосался или обосрался, а может, всё вместе. Позор то какой на старость лет. Но внезапно эта мысль перебилась осознанием того, что я не понимаю, где нахожусь. Вижу лишь красивый деревянный потолок. А почему, собственно деревянный? В соборе же каменный был. Наверное, я в больницу попал? Да и там такого не бывает. Может, в деревне, какой и есть ещё, но мы же в Москве. А это что за хрень? Смотрю на свою руку младенца и не улавливаю происходящее. Что? Почему? Выходит, я переродился? Реинкарнация на самом деле существует? Немыслимо. Осознание этого факта меня вдруг успокаивает. А смысл мне переживать? Возвращаться в старое, больное тело не было никакого желания. Хотя супруга, наверное, будет печалиться. Очень на это надеюсь. Хоть с Наташей отношения давно охладели, но всё же родной человек…

Знать бы ещё где оказался. Надеюсь, это какой-нибудь магический мир по типу книги Вадима Шведова «Путь к Силе», и я стану великим колдуном. От такого предвкушения даже внутри всё заиграло. Но пока надо решить вопрос со штанами или во что тут я обгадился.

— Эй, есть здесь кто! — говорю, забыв, про всякую конспирацию, но к счастью для меня, вместо слов издаю нечто нечленораздельное. Перед моими глазами появляется крупная женщина, хотя насчёт размера не уверен. Сейчас для меня всё, наверное, кажется большим. Меня поднимают, агукают и переодевают. Мельком вижу обстановку в комнате и точно осознаю, что это какое-то дурацкое Средневековье. Стоят сундуки, лавки, в углу висит икона. Пофиг, хотя, конечно, без интернета, тяжко придётся.

Размышления на время прерываются кормлением. Ну что могу сказать? Молоко вкусное, но сам процесс противный. Ещё какой-то голос сбоку. Очень знакомо как-то. Тьфу ты, это же русский язык, но он какой-то странный. Я что в Древнюю Русь попал? Вот дряньство! Могли же в нормальное место отправить с магией и хорошими туалетами! Я недоволен!

Впрочем, окружающих моё мнение не интересовало. Меня стали баюкать и качать, от чего глаза сами собой вдруг закрылись, и через некоторое время я уже спал без задних ног.

Следующие дни, недели, месяцы шли скомкано. Спал, ел, пытался понять, что здесь происходит. Через некоторое начал активно ползать и меня стали учить говорить.

— Скажи, Лёшенька, матушка.

— Мама.

— Не мама, а матушка, — поправляет меня женщина.

Хм, кажется, слово «мама» в этом времени означает что-то другое.

— Матушка!

— Умный мальчик. А теперь — батюшка, и показывает мне на стоящего рядом мужчину.

— Батюшка.

— Вот молодец!

Все улыбаются, и даже я улыбаюсь. Похвала всем приятна.

В два года я уже уверенно шастал по дому и двору. Ну как по дому, оказалось, что это ни черта не дом, а дворец. Мои же родители Михаил Фёдорович Романов и Евдокия Лукьяновна оказались царём и царицей. От такого факта мне сразу полегчало. Правильно, магии нет, так хоть править буду. Мир захвачу, атомную бомбу придумаю. Вот срань! Так я же ничего не знаю и не умею. Со школы помню Ивана Грозного, который всех поубивал, Суллу Великого, что своими реформами сделал Рим величайшей державой (речь идёт о Сулле из книги «Олег — диктатор Рима»), Сталина помню, Ельцина…Хотя последнего помнить не хочется. Не нравятся алкаши во главе государства. А из навыков что? Пою хорошо, роли могу сыграть, в машинах разбираюсь. Ага, что ещё…Вот ведь незадача! Знал бы, что так сложится, то учил бы историю как не в себя. И что теперь делать? Есть ли у меня преимущества? Какие-то точно должны быть. Ладно, разберусь по ходу дела…

Когда исполнилось три года, халява кончилась, и начался беспредел. Другого слова подобрать не могу. Внезапно меня стали заставлять «упражняться» в молитвах и отстаивать службы. В прошлой жизни я не был особо религиозен, так что новая ситуация меня слегка шокировала. Здесь вообще все были верующими и какой-то альтернативы не предусматривалось. Более того, мне пришлось показывать всяческое рвение в постижении божьих таинств. А почему? Сплетни, поганые сплетни…Ходили тупые слухи о «подмётном царевиче». Якобы молодой Алёшенька ведёт себя странно и не похож своим поведением на ребёнка. Надо сказать, что подобные разговоры имели под собой основания. Несмотря на весь свой прошлый артистический опыт, мне на самом деле не особо удавалось играть роль малолетнего. Постоянно отыгрывать образ утомляет. Вот не хотелось мне лишний раз капризничать, орать, плакать и возиться с игрушками. Сначала честно пытался изображать малыша, но потом плюнул на это дело. Вместо того решил заниматься физкультурой и изучать окрестности. Чтобы успокоить общественность, пришлось уходить в «духовность». Лучше прослыть глубоко религиозным ребёнком, чем каким-нибудь «бесёнком». Не доверял я этому Средневековью. Вокруг все дохли от любого чиха. Даже мои царственные братья и сестры. Когда мне исполнилось четыре, умерла Марфа, за ней Софья, Евдокия, Василий и Иван. Впрочем, последнего я не любил. Парень был чисто Джоффри из «Игры Престолов». Кучу птиц и кошек поубивал. Ещё и возмущался, почему я с ним не играю. Да сдались мне такие игры с расчленениями. Умер он, кстати, тоже как Джоффри. Сказали заболел, но я уверен, что отравили. Брат в свои шесть, на редкость здоровый был. То, что в голову не пошло, явно оказалось в другом месте. Его наверняка убили из-за страха, что такой ненароком власть получит. Здесь много кого травят. Папаня вон к трапезе не приступает, пока специальный человек всё не попробует. Так что мне приходится вести себя тише воды, ниже травы.

В пять лет меня перевели в мужскую часть. Странный, конечно, обычай. А ведь поначалу я даже не понимал, что происходит. До этого одни женщины были вокруг. Считай, кроме бородатого отца из мужчин никто и не заходил. Но потом вдруг всё резко оборвалось. Даже как-то не по себе стало. Женщины, считай всё время обнимали и целовали. Девушки умилялись, когда я их по попе шлёпал и мне было приятно, хоть и ребёнок. И вдруг ласки прекратились. С другой стороны, в Теремном дворце, куда меня переселили, весь верхний этаж достался мне лично, что тоже неплохо. Ответственным за воспитание и обучение или, как говорили на местный манер «бережения и научения» мне назначили дядьку Бориса Ивановича Морозова. Товарищем (помощником) ему стал родственник мамы, Василий Иванович Стрешнев. Обоим сразу же были пожалованы новые чины: Морозов из стольников (придворный, прислуживавший князьям и царям за столом во время торжественных трапез, а также сопровождавший их в поездках) сразу в бояре (представитель высшего сословия знати), Стрешнев — в окольничие (второй после боярина чин и должность). Такой скачок в карьере Морозова был не удивителен. До этого он служил у батюшки спальником (придворный чин, слуга, состоявший при государе для личных услуг) и выполнял множество разнообразных поручений. Для обучения грамоте был приглашён дьяк (государственный служащий, начальник органа управления или младший чин в Боярской думе) Василий Сергеевич Прокофьев, а письму — подъячий Посольского приказа Григорий Васильевич Львов. Для уроков пения были приглашены дьяки Лука Иванов, Иван Семенов, Михаил Осипов, Николай Вяземский.

Собственно учёба началась с чтения. Это дело усвоил ко всеобщему удивлению крайне быстро. Всё-таки современный русский язык является продолжением древнего. А вот затем пришлось напрячься. Мы перешли к толковой грамоте, в которой изречения Христа и толкования о вере располагались в алфавитной последовательности. Меня напрягала дурацкая методика занятий, на которых обучали вслух и нараспев. Тогда я ещё подумал, что это на какой-то рэп похоже. Так заучивались Псалтырь и Апостол. После чтения следовало письмо. Потом перешли к знакомству с нотной богословской книгой — Октоихом и сразу за этим к песнопениям Страстной седмицы. В результате уже скоро я пел по крюкам стихиры и каноны (исполнение песнопений не по современным нотам, а древнерусским знамёнам).

Разобравшись с Азбукой, принялся за обязательный Часовник — Часослов, содержащий литургические тексты суточных служб. Часть этих служб пришлось учить наизусть. За Часословом последовал Псалтырь. А ещё через несколько месяцев стал разбирать Деяния Апостолов — последнюю книгу начального обучения. Такой быстрый темп обретения знаний шокировал окружающих. И позже даже иностранный дипломат, барон Мейерберг так написал о способностях царевича: «Дух его наделён такими блестящими врождёнными дарованиями, что нельзя не пожалеть, что свободные науки не присоединились ещё украсить изваяние, грубо вылепленное природой вчерне». В конце этот товарищ, конечно, подгадил, намекая, что я не изучал философию и прочую муть, но для иностранцев подобное было в порядке вещей.

С семи лет мной стал заниматься Григорий Васильевич Львов. Подъячий «ставил» мне руку при помощи упражнений на прописях. После написания букв, слогов, слов мы переходили к образцам скорописей нравоучительных изречений. Надо сказать, что письмо мне особо не давалось. Прошлая механическая память отказывалась приводить почерк в идеальный вариант. С огромным трудом и чётким осознанием того, что никакого компьютера здесь не предвидится, мне удалось выдать нечто приемлемое, но не более того.

Учёба продолжалась. Уже на восьмом году перешёл к освоению церковных песнопений, содержащихся в Октоихе. Почти два года было потрачено на изучение ежедневных и праздничных служб. И как будто мне этого было мало, — на десятом году пришло время «Страшного пения» — служб Страстной седмицы. И поскольку именно в этот момент вновь обо мне стали болтать всякую глупость, то я от страха запел, причём так запел, что в церквях от моего исполнения народ начинало «колбасить», и люди буквально рыдали. С одной стороны, согласен, не каждый раз слышишь, как в прошлом неплохой певец, а сейчас ребёнок точно попадает в ноты, но всё же это явно перебор. Особенно мужчины удивляли. Ладно женщины, но чтобы бородатые мужики так заливались слезами. Это было нечто…

Отдельное внимание приходилось уделять «дядьке» Борису Ивановичу. Толстоватый бородач был явно неглуп, образован, хитёр. Этот товарищ имел очень хорошую библиотеку, чем я стал пользоваться совершенно бесцеремонно. Мне настолько надоели церковные книги, что светские стали восприниматься за радость. Боярин также был счастлив угодить тем, что нашёл мне учителей польского, латыни, английского и французского. Последнее увлечение вызвало некоторую оторопь среди придворных, так как подобное среди царственных особ ранее не практиковалось. Так что воспитатель на удивление показал себя человеком крайне полезным, доставая то, что мне было необходимо, и выполняя такие поручения, которые ставили других в тупик.

Жизнь не сводится к одному обучению. Меня окружали не только воспитатели и учителя, но и ровесники. Набранные для совместных игр и забав, они взрослели вместе со мной. Я же формировал себе будущую команду, в которой прежде всего, стали выделяться Ф. М. Ртищев и князь Ю. А. Долгорукий. В первую очередь я старался сближаться с ребятами из не слишком знатных семейств. Нужны были люди, преданные мне лично, а не те, кто будет продвигать интересы мутных группировок. С ребятами забавлялись спортивными играми, упражнялись в военном деле, катались на лошадках. Очень скоро наши комнаты оказались заполнены самым разнообразным оружием. Кое-что дворцу пришлось изготавливать или массово закупать. «Потехи» царевича часто ломали голову окружающим. То я требовал сукна для изготовления образцов формы, то просил географических карт, то выписывал музыкальные инструменты. Папа тоже принимал участие в воспитании, правда, понимал его по-своему. Он был большим любителем охоты и всем, что с ней связано, поэтому тащил меня на неё постоянно. Особенно же отец любил смотреть на борьбу человека с медведем. Звери драли молодцев, отрывали им части тел, но Михаила Фёдоровича подобное зрелище лишь распаляло. Не участвовать в охоте было невозможно, но поскольку убивать животных на потеху у меня не было никакого желания, то я сделал обманный ход и занялся птицами. Соколы охотились вместо меня и устраивали настоящие представления. Этот интерес был слегка необычен, поскольку всегда рассматривался как нечто побочное, но всё же укладывался в общую картину восприятия окружающих.

По достижении четырнадцатого года жизни меня предъявили народу на Соборной площади прямо перед злополучным Архангельским собором, что ознаменовало новый этап жизненного пути. Эта церемония объявления имела дальнейшие последствия. После неё я был допущен к публичному участию в приёмах послов и государственных делах. Отец торопился с моим показом, опасаясь появления самозванцев. Михаил Фёдорович от такого покушения на престол сильно страдал, да и сама страна с трудом отходила от Смутного времени. Несмотря на то, что уже прошло два десятка лет, города и села до сих пор не полностью восстановились. К тому же по Столбовскому миру со Швецией Русское государство потеряло выход к Балтийскому морю, а по Деулинскому перемирию с Речью Посполитой были уступлены Смоленская, Черниговская и Северские земли. Попытка отца вернуть отобранные Польшей земли закончилась безрезультатно. Папенька особенно сильно переживал потерю Смоленска. С его утратой страна сталкивалась с реальной опасностью своих центральных уездов и самой столицы. На юге тоже было не всё гладко. Крымские татары регулярно грабили русские земли, уводя в рабство тысячи людей. Неудивительно, что при постоянной внешней угрозе и практически пустой казне, центральная власть была крайне шаткой. Боярская дума часто диктовала нужные ей решения, а претенденты на трон, несмотря на завершение Смуты, появлялись и поныне. В головах людей прочно засела мысль о возможности поставить самим «хорошего царя». Поначалу я думал, что здесь царь принимает решения как хочет и никто ему не указ. Но и тут всё оказалось иначе. Выяснилось, что власть государя держится в тесной связи с определёнными группировками бояр. При желании можно было продвинуть свою кандидатуру или по-тихому отравить неудобную. К тому же помимо царевича, явным претендентом на престол становился датский принц Вальдемар. Он жил во дворце в качестве вероятного жениха моей старшей сестры Ирины Михайловны. Часть боярских кругов рассматривала Вальдемара как прекрасную возможность поправить своё шаткое положение. К сожалению, под их влияние попал и отец, который после навалившихся проблем и опасностей ослабел и пал духом. Осталось лишь уговорить датского принца принять православие, и Русь окончательно могла пойти потерять свою независимость.