Оковы призрачных вод

Глава 33. По стопам Гвидиона и Талиесина

В мертвой костяной пыли ползал сырой, пахнущий слизью и кровью сквозняк — призрак издохшего, как голодный пес, ветра. Иссохшие лозы длинными трухлявыми пальцами бессильно цеплялись за вымаранные трупными пятнами плесени стены, ажурная резьба над сводами походила на сеть глубоких морщин на челе уродливого старца — и, о да, он, несомненно лгал. Лгал каждым словом. Здесь ничего нет. Ничего, кроме грязи, замешанной с кровью, и тянущихся сквозь эту грязь клочьев сухой травы — редких волос на полулысом, гниющем черепе прокаженного. Ничего, кроме смрада и могильного холода. И даже эхо проглотило раздвоенный, гадючий язык и уползло подыхать.

Почему я здесь? Почему я здесь один? Одетый лишь далекой скорбью и стыдом…

Киэнн тряхнул головой, пробуждаясь от мучительного видения. Кажется, я начинаю галлюцинировать. «Спать не пробовал?» — как всегда, ядовито полюбопытствовал внутренний голос. А так можно было? Ничего, еще чуть-чуть. Если эта сучка так и не придет, надо закрывать лавочку. Все равно наверняка снова пальцем в небо. А отведенное мне время истекает. Конечно, выклянчить еще одну отсрочку у Эйтлинн — дело несложное, вот кто отсрочек не дает, так это Глейп-ниэр. Никому, никогда и ни за какие коврижки. Из девятнадцати часов у меня осталось что-то около семи, из тридцати девяти… Но до этого лучше не доводить.

Пятерка приключенцев все же добралась до лежащего в руинах подземного святилища — продавать в рабство Фаллоса Каннабиса отчего-то не стали, вместо этого Индиго отыграл четыре раунда в подпольных кулачных боях, из которых выполз еле живым, но при деньгах, — и теперь они шли по пыльным, сырым, продуваемым смрадными сквозняками коридорам и залам. Вымышленным залам, разрази их Мор! С потолка под ноги банально падали дохлые крысы, по стенам банально ползали исполинские слизняки, о замшелые стены банально бились тысячи ночных мотыльков и летучих мышей, хрустело под ногами, шуршали сухими лапками пауки, шептали призраки, позвякивали раскачивающиеся на сквозняке ржавые цепи — вовсе не было той вязкой, парализующей тишины, что то и дело заглатывала Киэнна, уволакивая в соседнюю реальность, то ли порожденную надломленным бессонницей рассудком, то ли, в насмешку над ним, по-настоящему существующую.

Может быть, он все проспал? И мара уже давно здесь, а заодно — в его мозгу, вместе со своими щедрыми дарами, своими чудовищными сновидениями?

— Дэн! Дэн-Дэн-Дэн! Дэ-э-э-э-э-эн-эн-эн! Дэо-эо-эо-эо-эа-эн-н-н…

— Что?

Тауриэль удивленно смотрит на него сквозь толстые стекла очков:

— Твой ход. Ты спишь, что ли?

— Да нет, так. Сейчас.

В окна паба потихоньку царапался мелкий дождь — слабо, вяло, точно бледное немертвое дитя, ухмыляющийся вампиреныш в грязном саване. Дождь. Что за бред лезет мне в голову? Это просто дождь, между прочим, первый за две испепеляющие недели в Чикаго. Киэнн перевел взгляд на игровое поле. Хорошо этим их фаэрунским эльфам: и спать им нужды нет, и усыпить их нельзя. Эх, и почему я не эльф Фаэруна? А система магии? Обзавидуешься! Хочешь время остановить? — Пожалуйста, учи заклинание со свитка и вперед с музыкой! Вот сейчас бы не помешало…

— Я точно не могу очаровать скелет? Я же такая очаровашка.

Монро покачал головой:

— Это же не гуманоид, Дэн.

— Протестую, это мертвый гуманоид! Прямоходящее двуногое, отряд: приматы. Думаете, мертвецам чужда тяга к прекрасному? Думаете, им не хочется тепла и ласки? А на хрена тогда скорбящие родственники на кладбища ходят? Потрахаться на могиле? Я говорю «скорбящие родственники», не готы и сатанисты, те-то знают в таких вещах толк. Ну? Я же вижу, этот слегка худощавый парниша ко мне неравнодушен, вон у него все суставы ходуном ходят!

Мастер сдался:

— Ладно, Дэн, валяй, очаровывай скелета.

Киэнн торжествующе ухмыльнулся и встал, потянувшись через стол за кубиком. В этот самый миг зеркальная дверь паба, за которой он уже с полчаса втихаря следил голодным взглядом первобытного охотника, в очередной раз качнулась, и серый от дождя проем расцвел ядовито-алой раффлезией женского зонта. Мокрые лепестки «трупной лилии», роняя на пол кровавые слезы Богородицы, сложились в тугой бутон и взорам предстало то самое «божество», что, вне сомнения, омывает пылающее копыто в бурном водовороте бесплодного края. Но воды Аннвна! Как же порочно прекрасна и противоестественно великолепна она была! Бедняжка глейстиг и впрямь казалась рядом с ней лишь бедной родственницей, замарашкой, разгребающей золу за печкой. Клокочущий поток пряного бургундского вина всплесками разбивался о безупречные, словно бы выточенные из нежнейшего перламутра плечи, узкий фьорд бездонного декольте прорезал пастельно-лавандовый лед винтажной блузки, приоткрывая колдовские луны высокой, сияющей нежнейшим шелком груди. Тонкий шифон струился лиловой пеленой от гитарного изгиба бедер к позолоченным каблучкам, выставляя напоказ ослепительные упругие бедра. Изящно очерченные губы трепетали крылами пунцовой тропической бабочки, а в вязком омуте глаз плескалась беспредельная полярная ночь. Воздух вокруг мары истекал горячим медом и терпким мускусом. И даже то, что Киэнн, в общем-то, знал, к чему себя готовить и чего ждать, не слишком помогало утихомирить закипающую кровь.

Если по-честному, то полторы сотни Киэнн проиграл в первую же секунду, и почти наверняка это было достаточно заметно со стороны, чтобы отрицать. Но как раз проигрыш его, конечно, менее всего беспокоил. Потому что мара его, разумеется, тоже сразу узнала, но лишь гордо вздернула подбородок и хищно облизнулась, точно зверем в капкане тут был именно он, а вовсе не она. Затем томно качнула бедрами и неспешной походкой направилась прямиком к нему. Было что-то парализующе странное в этой невозмутимости: ни дикой ярости Снарга, ни нервной подозрительности Уэньи, ни виноватого трепета О’Туммы — только ледяное осознание собственного превосходства.

— Полли, дорогая! — Монро попытался подняться навстречу возлюбленной.

Мара скользнула по человеку небрежным взглядом и устремила его черное пламя прямиком на Дэ Данаана:

— Меня ищешь? — глубоким, как ее декольте, бархатным голосом проговорила она.

— Может, и тебя… — Киэнн запустил все десять пальцев в волосы, мучительно сражаясь с гипнотическим дурманом.

— Ну вот, — ее бабочки-губы обернулись крадущейся змеей, — нашел. Рад?

Смертный любовник ночной наездницы растерянно перебежал взглядом от мары к Киэнну:

— Э-э-э, Дэн… Вы что, знакомы?

— Да, Джон, — кивнул в ответ король фейри. — И о-о-очень близко.

— Подожди… — Монро, похоже, вовсе растерялся. — А разве ты не… ну…

— Я нет. — Киэнн не сдержал ехидной усмешки: — Прости, если разбил твое сердце.

Мара зло сверкнула глазами. То ли ее бесили подозрительные намеки, которых она не понимала, то ли она просто упрямо не желала выходить из центра внимания.

— Итак, — все тем же тоном нисходящего к мольбам почитателей кумира, но уже более требовательно продолжила она, — я слушаю. Что ты хотел мне предложить, король Маг Мэлла?

Киэнн не верил собственным ушам. Он спит? Это галлюцинация?

— Ты совсем рехнулась, Фьёль? Ты хоть соображаешь, что несешь?

Она и бровью не повела, в голосе мелькнуло притворное сочувствие:

— А разве ты не за своим крысенышем прибежал? Не за этим… — она скривилась в гримасе омерзения: — порождением Бездны?

В мозгу громыхнул очередной динамитный заряд. Вот так, прямым текстом? Ущипните меня кто-нибудь, да посильнее!

— Маленький крысеныш, помет большой крысы, — между тем невозмутимо продолжала Фьёльреанн. — Что именно ты собираешься предложить мне за его жалкую человеческую шкурку? Как хорошо ты умеешь танцевать на лапках?

Вспышка. Долгий, надсадный вопль Гьяллархорна. Утробный рык издыхающего стоглавого Левиафана. Слишком просто, слишком просто.

Говорят, буддисты, или, может быть, йоги практикуют что-то вроде остановки процесса мышления. То-то бы удивился старина Декарт! Что еще можно предумышленно остановить таким образом? Когда твоя память — нескончаемые миллиарды одновременных «здесь и сейчас», а прошлое никогда не уходит ни на полшага, отключить процесс запечатления кажется немыслимым благом и королевской роскошью. Но минутное беспамятство всегда приходит совсем некстати. Когда чернота, щедро подаренная помутнением рассудка, схлынула, Киэнн обнаружил, что вокруг голосят, по меньшей мере, три десятка глоток. Сам он лежит на полу, грея доски паркета лопатками, лицом к потолку. Только самого потолка не видать, потому что на груди у него восседает взбешенная огненногривая фурия. Левая щека у мары рассечена наискось, кривой порез аляповато инкрустирован пунцовой коралловой крошкой. Это я ее так? Хоть чем? Даже интересно. Хорошо еще, что вопрос о том, можно ли бить женщину, для Киэнна никогда особо остро не стоял: тут он был за однозначное и безоговорочное равноправие полов.

Теперь мара шипела и плевалась, как раскаленная доменная печь. Ребра трещали под ее хорошенькой подтянутой попкой, способной обретать вес гранитного надгробия. Лица мешались в серую тошнотворную круговерть, воздуха в легких катастрофически не хватало…

Что-то гулко звякнуло и во все стороны брызнул каскад сверкающих осколков. Фьёльреанн оскалилась и закатила глаза, на переносицу сползла новая струйка крови. Пивным бокалом кто-то приложил, что ли? Из хаоса за спиной мары выплыло бледное лицо с почти карикатурными очертаниями типичных нердовский очков и пожухлым облачком ореховых волос, потом его наполовину заслонил прямоугольник какого-то довольно увесистого на вид томика в чуть потрепанном переплете. Рулбук? С правилами свериться? — Самый подходящий момент.

Торец томика в медленном замахе пошел на сближение с правым виском мары.

— А Элберет твою ж мать Гилтониэль! — провизжало очкастое нечто. — Пошла в Мордор, орочья дочь!

Тауриэль? Но почему? Я же вроде как первый начал… Ну, наверное.

Корешок рулбука полоснул отчасти оглушенную первым ударом Фьёльреанн по уху, мара взбешенно рыкнула и, чуть ослабив хватку, с полуоборота захлестнула на шее девушки Темную Петлю Индеха. Элла дернулась, сипло закашлялась, отлетела назад, глухо ударившись о край стола, потом забилась в агонии. Кишки драного боггарта! Ты будешь последним дерьмом, Дэ Данаан, если даже и не попытаешься ее спасти! Оно, конечно, дело почти всегда безнадежное: Петля Индеха — тебе не шутки, для человека так и вовсе верная смерть. Киэнн укротил бесполезную ярость — она лишь расплескивает силу во всех направлениях — перехватил волну чужой давящей магии, сжал в комок, развернул и уже без стеснения швырнул мару через три ближайших столика, прямо на стойку бара. Как тебе такие танцы, сучка? Струна сумрачной удавки натянулась до предела, истончилась, но не порвалась. Эллу потянуло следом, девушка упала вниз лицом, затрещала оправа разбитых очков, а затем и ломаемых петлёй шейных позвонков.

Монро бессмысленно орал и рвал на себе остатки волос, Ватсон тоже орал, но в трубку — звонил в службу спасения, что ли. Только их не хватало! Пит прятался под столом, у великого и ужасного Флэгга оказалось больное сердце и теперь он стремительно приближался к состоянию своего паладина в начале игры. Вертихвостка Уэнья спешно ретировалась куда-то в сторону туалетов — жопой чуяла, что против мары ее шуточки яйца выеденного не стоят. Похоже, единственной в их компании, кто хоть на что-то способен, была хрупкая и романтичная девушка-нерд. Была.

— Что это за хрень? Что это за гребаная хрень? Дэн? Полли?

Магия, господа. Не ожидали? Она существует. И она убивает, причем по-настоящему, насовсем.

Фьёльреанн недоуменно тряхнула дивной шевелюрой, точно не ждала и доли сопротивления от Киэнна. Порезы на щеке и лбу стремительно затягивались, и это не походило на естественную регенерацию фейри, даже у вервольфа без магического вмешательства так не бывает.

— То есть живым он тебе все-таки не нужен? — вновь приняла воинственную позу она. — Надоело быть ночным горшком для мелкого недоноска?

Троллье дерьмо, она же просто использует против меня мое же привычное оружие! Провоцирует на слепую, неконтролируемую ярость. Но зачем? Отвлекающий маневр? Ладно, посмотрим, кто из нас делает это лучше!

— А с каких это пор ты перешла на стариков и детей, Фьёль? — Киэнн под шумок готовил чары невидимых оков. Против сильного мага их нужно использовать максимально осторожно. — Или нормальные взрослые мужчины-фейри тебя уже не хотят?

Мару перекосило — удар по живому, вне сомнения.

— Смотри, чтобы я не перешла на твою строгую госпожу!

Мимо, дорогуша, таким ты меня не пробьешь, у меня превосходный класс брони.

— А пуп не развяжется?

Киэнн бросил формулу в рыжую демоницу. Фьёль отразила чары одним небрежным жестом и едва не вернула сотворившему их магу. Ничего себе!

— Значит, быть ночным горшком для змееглазой гадины тебе не в тягость? Ну, чему удивляться, ты же всегда был из расы рабов.

Занятный выпад. Еще любопытнее, что мара также, как и он сам, отнюдь не спешила применять летальную магию, ту же Темную Петлю, которой мимоходом расправилась с Эллой, в его адрес отправлять и не порывалась. Вместо нее в Киэнна полетели чары непреодолимой слабости. Ну, детские игрушки же! Под эту формулу на уроках Эрме он попадал раз пятьсот, так что уже на уровне рефлексов. Киэнн рассеял направленный в солнечное сплетение сгусток и тут же слепил свой, ответный.

— Кто поставляет тебе такую низкосортную дурь? Спросила бы меня, где взять получше.

Клубок взорвался под пальцами, в мозгу расцвела маленькая Хиросима боли. Мара работала на опережение. Хорошо еще, что эти чары Киэнн сплетал больше для отвода глаз, в четверть силы.

— Ах да, я и забыла, что наш добрый король историю учить не изволил!

Она плеснула в него проклятьем дурного глаза. Ерунда какая, за кого она меня держит? Однако все интереснее и интереснее. Кто ей это все рассказал? Ну, не Эрме же! И вряд ли Эйтлинн. Или это так, с потолка?

Снаружи истошно завыла пока отдаленная сирена. Пора с этим делом закругляться, и без того на глазах трех-четырех десятков смертных причиндалами меряемся! Хотя, большая половина завсегдатаев паба уже благоразумно слиняла.

— Ах да, я и забыл, что обычным, заурядным фейри законы знать не обязательно. Вот только расплачиваются потом все одинаково: что короли, что рабы, что сбрендившие шлюхи.

Киэнн банально швырнул в готовую взорваться мару снопом искр — она разметала их, как надоедливую мошкару и накрыла его могучей волной пламени, учись, мол, студент. Кажется, «Хурди-гудри мэн» сгорит ко всем чертям. Киэнн аккуратно шагнул в туман фит фьяты, оставив вместо себя корчащуюся и вопящую в языках огня иллюзию-двойника. Фьёльреанн опешила — похоже, такого поворота она тоже не ждала. И что самое главное: купилась. Не так уж ты хороша. И для чего-то я тебе, вероятно, нужен. Мара закусила губу и спешно погасила пламя. Но поздно. Двойник рассыпался в прах, а его оригинал, воспользовавшись секундной паузой, погрузился в кратковременный транс и одним махом вдохнул подобие жизни во все деревянные столы, скамьи, стеллажи и табуретки паба. Ну а что? По стопам старика Гвидиона и бессовестно шпионившего за ним Талиесина. У них была Битва Дерев, у меня будет Битва Столов. И дрогнули небо и потолок от четвероногой поступи тяжелого лакированного дуба, и береза, мудрейшее из деревьев, устремилась в бой, вскинув могучие полки. Короля-тиса тут, конечно, не было, дороговата у него древесина, но тем лучше — не люблю конкуренции.

Фьёльреанн растерялась окончательно, к такой атаке она точно не готовилась. Еще бы, чары-то отнюдь не готовая стандартная формула-полуфабрикат! Даже есть чем гордиться. Мара попятилась, когда деревянное воинство стало зажимать ее со всех сторон, метнула в стройные и не очень ряды ходячей мебели новый сгусток огня — дудки, милочка, этот дубово-березовый народ теперь под моей защитой, а живой плоти, костей и суставов, которые ты могла бы сломать, у них просто нет. Киэнн распахнул все двери и окна паба, заставив дождь хлестать плетьми, заливая длинный зал до самого камина, магическое пламя, зашипев брачным клубком змей, умерло на подлете.

— Знаешь, Фьёль, это будет очень смешно, если тебя растопчет шкаф. Представляешь, как будет выглядеть твой некролог?

Он поймал пока слабую, едва трепещущую волну ее страха и стыда, густо домешал ядреных дрожжей сомнений и заставил варево бродить вовсю. Этот поединок почти наверняка сожжет мозги ему самому, ну и хрен с ними!

Мара сломалась. Завизжала, как малая девчонка при виде крысы, рассыпалась осиным роем и в таком виде устремилась к ближайшему окну, дабы вылететь прочь из паба. Э, ваше темнейшество, гейсы нехорошо нарушать, непрактично. Тебе же как бы дозволительно выходить только в ту дверь, в которую вошла. Киэнн захлопнул окно прямо перед тысячей осиных носов мары — услугу тебе, между прочим, оказываю, цени! Рой слепо ударился о стекло, заползал, заскрипел по невидимой преграде бесчисленным множеством острых гребенчатых лапок, заметался вокруг золотисто-серой кисеей. Похоже, с Фьёль происходило то же самое, что с любым фейри, принимающим облик животного — воспринимать окружающий мир она начинала немного искаженно, по-звериному, верней, в случае мары, по-осиному. Сахарку в банке тебе не подбросить?

Впрочем, вместе с нормальной способностью мыслить, пробужденный нападением диковинного противника вперемешку с магией страх, по-видимому, также затупил свои волчьи клыки. Мара вновь наполнила собой отсыревший, озябший до дрожи воздух и нацелила тысячу осиных жал в Киэнна. Что хуже: десять сотен разъяренных жалящих насекомых или одна неуравновешенная женщина? Ладно, крылатая армада, напросилась — получай. Киэнн раздул щеки, точно трубач, и медленно выдохнул клуб дыма, смешанный с паралитическим газом-инсектицидом — шуршащие крылышками осы-неудачницы забились в судорогах на полу, те, которым не повезло еще больше, просто застучали по доскам паркета, точно просыпанный горох. Пьяное облако остальных метнулось в сторону, вновь меняя очертания. Собралось в черный клубок шерсти с неоново-зелеными глазищами-фонариками и в два прыжка заскочило на руки растрепанной светловолосой девчушке с перепуганной, серой от дыма и полосатой от слез мордашкой. Срань гулонья, ну кто сюда ребенка додумался притащить? Девочка панически прижала котика к себе. Сука ты, Фьёль, какая ж ты сука!

Если бы Киэнн умел оборачиваться блохой, а еще лучше — тысячей блох, наверное, так бы и сделал. Девочке оно мало повредит, разве что искусанная мара когти выпустит. Можно, конечно, пустить в ход иллюзорных, как минимум в кошачьей шкуре она вряд ли сумеет развеять иллюзию. Хотя, кошка не настолько уж глупее крысы. Ладно, сделаем по-другому. Ох, не греет меня перспектива судьбы того великана, замок которого очень приглянулся одному коту! Но не бить же по ребенку. По телу прошла все еще ненавистная колючая судорога, кости истончились, делаясь почти невесомыми, позвоночник выгнулся, отрастил еще три десятка крохотных позвонков, нос и челюсть вытянулись в узенькую любопытную мордочку с торчащими усиками. Мышонок бестолково шлепнул по полу хвостом и затопотал маленькими голыми лапками, устремляясь прочь из поставленного на уши паба. Только бы повелась.

Кошечка мягко спрыгнула на пол — инстинкт снова брал свое. Малышка все равно заплакала, но, скорее всего, почти не пострадала. Киэнн-мышь торопливо юркнул за дверь под прохудившийся серый полог чикагского неба, под апокалипсическую музыку сирен как раз подоспевших к завершению банкета машин с копами и санитарами, прыгнул прямо под колеса ближайшей, разжигая азарт преследовательницы, и вылетел по другую сторону дороги уже в теле рослого, поджарого грейхаунда — кажется, золотисто-рыжего, менять масть точно было недосуг. Только не смей бежать обратно в паб, киска! Она не побежала — развернулась и то ли черным ангелом пожара, то ли загостившимся в колодце Хвергельмир Рататоском взмыла в крону подвернувшегося под лапы придорожного ясеня, осыпая асфальт частым градом капель и волоча за собой бранные слова грызущего корни змея к живущему на верхушке орлу. Ну, посмотрим, что ты сможешь сказать вещей птице Одина.

Кости вновь заломило мучительной болью – теперь их спаивало воедино, прорезало бесчисленными порами и полостями, верхняя челюсть обретала непривычную подвижность, плечевой сустав сдвигался вперед. Кисти рук, что только что были передними лапами, с гадким хрустом тянулись, как у подвешенного на дыбе, раздвигались, два из пяти пальцев стремительно редуцировались, кожа на задних лапах ссыхалась и твердела, покрываясьугольно-черной коростой. Рыжая английская борзая отрастила массивный клюв с седоватой бородкой и пару длинных агатово-черных крыльев. Вороном быть хорошо, у него хоть соображалка работает. Правда, мастерству полета на должном уровне Киэнн так и не выучился. Птица тяжело подпрыгнула и нырнула в воздух. Котенок на ветвях вымахал до размеров перекормленного мейн-куна, встретив атакующего ворона гневным шипением и взмахом пиратских крючьев-когтей. С ветки-то не свались, сатанинское отродье! Ворон взлетал и пикировал, норовя выклевать мокрой, зло ощетинившейся кошке глаза.

Из распахнутой настежь двери «Хурди-гурди мэна», перепрыгивая лужи, выскочила знакомая худенькая девушка-подросток, на бегу обрастая гладкой буровато-крапчатой шерсткой, упала на четвереньки, обмахнулась узким полосатым хвостом непоседливой дочери африканского сервала и, добежав до дерева, на ветвях которого развертывалось эпическое сражение, прямо с мостовой взметнулась на семь-восемь футов, в самую крону городского родича Иггдрасиля. Вторым прыжком саванна настигла мару и, шипя как дракон, вцепилась в нее когтями. А я уж думал, ты совсем трусиха, глейстиг. Или, как минимум, точно не на моей стороне. Ну что ж, если кто и может напугать такую бесноватую, бескрышную тварь как кошка, то это только другая кошка.

Воющий дурными голосами живой клубок кубарем свалился с дерева, ворон камнем упал следом, деловито клюнул черного кота под хвост — надо же, кот, я был уверен, что кошка! Отлетел в сторонку, повторил излюбленный вороний троллинг, потом еще и еще. Фьёль не выдержала и снова рассыпалась роем, но только теперь не ос или пчел, а самых настоящих крылатых термитов. Ох, неудачную вы погодку себе выбрали для миграций, хреновы пожиратели древесины! Прости, Чикаго, ничего личного. Киэнн сбросил бесполезное обличье птицы и призвал все воды неба на оглушенный город. Крышку ближайшего канализационного люка сорвало напором заточенной под городом сточной воды, грязь, разбухшие окурки вперемешку с прочим мелким уличным сором гордо возвращались на белый свет из мрачного Аида, щедро окропляя зловонным елеем всех случайных свидетелей светопреставления. Белокрылый рой закружило в разверзшейся глотке ретивой дочери Посейдона, вечно жаждущей, алчущей, голодной. Те, кому повезло избежать пасти Харибды, забивались в щели и окна, ползли под карнизы и жалюзи, липли к крыльям припаркованных у обочины автомобилей. Промокшая как мышь Уэнья, также вернув свой нормальный облик, виновато пожала плечами:

— Я только в кошку умею. И танцевать еще.

И на том спасибо. Танцами тут точно не поможешь.

Наконец Фьёльреанн, по-видимому, устала мириться с собственными многократными смертями (оборачиваться роем Киэнн никогда не пробовал и представить себе не мог, что чувствует такой оборотень), и собралась в потрепанный клубок под навесом автобусной остановки. Хаотично колышущаяся масса слепила из себя самой плотный грациозный абрис с изогнутой лебяжьей шеей, кокетливым профилем, четырьмя крепкими высокими ногами, обольстительно широкой, великолепно очерченной грудью и задорно вскинутым шелковистым опахалом хвоста. У Киэнна перехватило дух. Это был удар ниже пояса! Бить лошадь он всегда полагал столь же недопустимым, как и бить ребенка. Да еще такую красавицу! А вот покататься на тебе, кобылка, я бы не прочь, в любом смысле. Пламенно-гнедая арабка распрямила мокрую лоснящуюся шею и, что было духу, помчала галопом по остановившейся улице затопленного города. Киэнн невольно обласкал ее взглядом и в считанные секунды обернулся строптивым золотисто-пегим мустангом, разом ударившим мощными, точно высеченными из гранита копытами по мостовой. Занятно, что на этот раз боли почти не было — похоже, азарт и предвкушение сработали превосходным анестетиком.

Разгоряченный жеребец нагнал резвую кобылку на узком, почти полностью затопленном перешейке через Вулф Лейк. И беззастенчиво принялся кусать за зад — человеческое и фейское сознание к этому времени успели изрядно уйти в фон, хотя Киэнн и старался не отпускать здравый рассудок слишком далеко. Крутые бока мары так и ходили ходуном, но она все же попыталась выжать из себя еще больше, оттолкнулась от скользкого асфальта, перемахнула через низенькую жестяную ограду и раздобревший от дождя поток, поскользнулась и полетела в грязь копытами вверх. Мустанг не раздумывая сиганул следом за ней, приземлился, увязнув по самые бабки в раскисшем грунте, но устоял. Стремление покрыть путалось в голове со стремлением подчинить — впрочем, разве они не суть одно и то же?

Холеная плоть кобылы снова стала рассеиваться, и Киэнн уже ожидал нашествия саранчи или атаки чаек по сценарию Хичкока. Так что, надо признать, поначалу даже не сообразил, что именно происходит. Даже когда водяная корона заодно с серым илом, бурой глиной, мелкими камешками и мокрым песком взметнулась над головой, а от мары, казалось, и след простыл. Однако ее незримое присутствие все равно явственно ощущалось. И только когда сверху нежданно упал карающий перст Божий, а задранный ввысь кошачий хвост танцующего вихря зачерпнул из озера пригоршню трепыхающейся серебристой рыбешки, подхватил прибитые к берегу плавучие коряги и сломанные ветви, сорвал задний бампер с неосторожно припаркованного неподалеку автомобиля и швырнул все это прямиком к грозовому небу — беззвучно рассмеялся. И смеялся даже когда его самого закружило на дьявольской карусели вихря и мир поплыл в черном тягучем тумане. В эту игру мы с Ллеу играем каждый уикенд, Фьёль, нашла, чем удивить! Хотя, оригинально, конечно: мара не поднимала ураган, мара сама обращалась в него. Наверняка это почти так же смерти подобно, как его давнишняя шутка с медным браслетом на птичьей лапке. Впрочем, тот раз был отнюдь не последним. Хорошо, что Этт не знает.

Оседлать смерч не так уж сложно. Все, что нужно сделать — это пропустить его сквозь себя. Или себя сквозь него. Сделаться его частью, его сердцем, его сутью. Киэнн поймал ритм несущего потока, отключил сознание, прислушался к дыханию живого торнадо… И слился с ним воедино, теряя собственную плоть и облик, вошел даже не в тело, а в разум и сознание мары, с каждым мгновением и каждым витком все более овладевая и подчиняя их себе. Противоестественный смерч сменил направление вращения, устремившись по ходу часов, то и дело замирая и искажаясь, точно при прерванном вещании. Затем грозный пасынок природы вдруг сжался в комок, уронил груду сора, веток и листвы на вымытый дождем асфальт, и истерзанное, полуживое тело оборванной женщины, как мешок тряпья, бессильно шлепнулось в густую свинцово-бурую жижу на мелководье.

Приплыли, повелительница кошмаров. Теперь я немного побуду твоим внутренним демоном.