Окончательный Расчёт: Судьба Бестера

Глава 1

Париж летом. Для Бестера дни были сотами, каждое утро наполнявшимися золотым жаром, простой и необыкновенной близостью, цветами и светом свечей.

– У меня никогда не было такого романа, – сказал он Луизе однажды утром, в маленьком ресторане под названием "Изабель", приткнувшемся на углу нового магазина за Рю де Мартен.

– Какого? – спросила она.

– Вот такого. Тихие вечера, прогулки под луной и завтраки в постели.

– Нет? Как же ты влюблялся до сих пор?

– На войне. На ходу. Вокруг повсюду падали снаряды – примерно так. Или раньше, в школе, когда не следовало.

– А. Запретная романтика. О таком пишут в книгах. Каково это, если сравнить?

Он взял ее руку, еще изумляясь, что ее пальцы отвечают ему.

– Это несравнимо, – сказал он. – До сих пор всегда было что-то, чего мне хотелось больше, чем этих отношений. Я был влюблен в свое предназначение, свою работу. А любовь, как всякое удовольствие, было просто… попутно. Это совсем не то, что теперь. Если бы я знал тебя лет пятьдесят назад, или даже двадцать…

– Если бы это было двадцать лет назад, тебя бы засадили за совращение малолетних, только и всего.

– Вот-вот, – отозвался Бестер. – Я все еще не знаю, что ты находишь в таком старике, как я.

– Возраст для меня не очень важен, – сказала она.

– Я так и понял.

– Нет, не думаю. Полагаю, это тебя беспокоит.

Он пожал плечами.

– Ладно – да. Возможно, не совсем по тем причинам, что ты думаешь. Когда я был на военной службе, я обладал кое-каким авторитетом. Это привлекало ко мне молодых женщин, в поисках, думаю, отца, какого они всегда желали. Одно из психологических явлений.

– Комплекс Электры. Женщина ищет мужчину, подобного ее отцу, потому что она подсознательно влюблена в отца и знает, что не может это реализовать.

– Оно самое.

– Тебе поможет, если я скажу, что ты ничуть не похож на моего отца?

– Уверен, поможет.

– Ты ничуть не похож на моего отца.

– Ну, если ты это говоришь, я верю.

– Доверчивость. Люблю это в мужчинах. Что я еще могу тебя попросить принять без вопросов? – Она сделала паузу, как бы раздумывая об этом, затем посмотрела ему прямо в глаза. – Как насчет этого? Ты – самое лучшее, что случилось со мной за очень долгое время. Я не знаю, что привело тебя в мой отель, но я рада, что это произошло.

– Я не стану это оспаривать, – сказал Бестер немного через силу. – Я могу сомневаться, но не могу оспаривать это. Ты сделала меня… – он поискал слово, но все звучало так банально, так неуклюже. – Ты сделала меня счастливее, я думаю, чем я был когда-либо.

– Хорошо, – сказала она, глаза ее сверкнули, – а теперь, оставив в стороне взаимное восхваление, как мы проведем остаток этого дня?

– Хм… Какую вещь ты втайне до боли хотела бы сделать в Париже – вещь, которую настоящий парижанин не сделает и под страхом смерти?

– О, это просто. Эйфелева башня.

– Тогда – на Эйфелеву башню.

– Э, тогда мы должны прикинуться туристами.

– Да, конечно. Камеры.

– Шорты и гетры для тебя.

– Футболку "Я люблю Париж" для тебя.

– И безобразные ботинки для нас обоих. Отлично. Прекрасная идея. И ты будешь спрашивать дорогу.

– Но я знаю дорогу к Эйфелевой башне.

Она взъерошила ему волосы.

– Если мы собираемся играть в туристов, мы должны это делать во всем. Я не желаю, чтобы кто-нибудь узнал меня. О, и солнцезащитные очки для нас обоих, да? Здоровенные.

– Ты выглядишь безобразно, – заключила Луиза через час или около того, когда они вырядились примерно так, как собирались. – Гавайские шорты – несомненно ужасный штрих.

– Благодарю, дорогая. Ты выглядишь точно мне подстать.

– Так, я бы сказала, мы готовы идти. Уверен в том, что ты задумал?

– С этого момента я больше не говорю по-французски, – откликнулся Бестер. Они вознамерились быть отвратительными американцами и

зеваками-марсианами. Они заказывали "настоящий" кетчуп в ресторанах и требовали льда в напитки. Когда они не могли заставить себя понять на английском, они говорили по-английски очень громко и очень медленно. Они были отъявленно несносны, и Бестер обнаружил, что доволен собой больше чем когда-либо за долгое время.

Они предприняли тур вдоль Сены, обошли Лувр, затем поднялись на верхушку Эйфелевой башни, где стояли со смешанной группой, в большинстве японских и нарнских туристов, и наблюдали, как солнце касается горизонта.

– Я приходила сюда однажды маленькой девочкой, – рассказала ему Луиза. – С тех пор я здесь не бывала. Это стыдно, право, – она сжала его руку. – Это был прекрасный день. Давно я так не дурачилась.

– Это так называется? – откликнулся Бестер. – Я точно не уверен, что знаю значение слова.

– Вероятно, нет. Ты воспринимаешь жизнь очень серьезно. Чересчур серьезно, я думаю.

– Идея была моя.

– Знаю. Но что забавно – я давно хотела сделать что-нибудь вроде этого. Ты будто мои мысли прочел.

– Ха. Хотел бы я уметь. Никогда не знаю, что ты думаешь, – но, конечно, он знал. Почему он должен чувствовать себя из-за этого виновато? Но, каким-то образом, он чувствовал. Это ощущалось как мошенничество.

– О, я думаю, ты умеешь, иногда, – она снова пожала его руку, и они притихли на несколько минут.

И посреди разгорающихся сполохов удовольствия он почувствовал – кто-то пытается сканировать его.

Его улыбка примерзла к лицу, и он медленно огляделся, ища в толпе. Спустя мгновение он нашел. Это был Акерман, тот самый человек, которого он видел на платформе поезда.

И Акерман думал: "Огосподигосподигосподи…"

– Луиза, дорогая, – сказал Бестер. – Что-то я устаю. Как по-твоему – ужасно, если мы перекусим и пойдем домой?

– "Домой" – звучит хорошо, – ответила она. – Я могу устроить нам сандвичи.

Бестер попытался скрыть свою тревогу. На этот раз Акерман его узнал, в этом он был абсолютно уверен. Когда он проходил мимо, Бестер считал его поверхностные мысли. Он попробовал слегка углубиться и нашел адрес.

"Домой" звучит хорошо". Мысли Луизы отзывались в его голове мучительной горечью. У Альфреда Бестера, похоже, никогда не было дома.

Глава 2

Склонившаяся фигура замерла, перестав заталкивать вещи в чемоданчик, и медленно сжалась.

"Так это вы," – передал он.

– Ш-ш-ш. Говори со мной, Жюстин. Как давно мы не виделись? Семь лет?

Пожилой человек медленно повернулся к нему лицом.

– Примерно столько. Я удивлен, что вы помните меня, мистер Бестер.

– Ты был хорошим человеком. Верным Корпусу. Поверь мне, таких, как ты, я замечаю. – Он снова взглянул на наполовину упакованный чемодан. – Ты как будто спешишь. Помочь?

– Вы следовали за мной?

– Вчера ты практически указал, где остановился. Я не думал, что ты станешь возражать, если старый друг нанесет тебе визит.

– Н-нет, конечно, нет. Могу я… э… предложить вам что-нибудь выпить?

– Хорошо бы воды, – отозвался Бестер. – Просто большой стакан холодной воды.

– Разумеется, – Акерман вышел в кухню. Бестер молча закрыл за собой дверь и встал у окна. Из отеля открывался вид на Венсеннский лес, обширный парк для гуляний. Группа детей в школьной форме играла в футбол на лужайке под присмотром пары монашек.

Акерман вернулся с водой.

– Это вам, сэр.

– Больше нет нужды в "сэре", Жюстин. Я теперь гражданский, прямо как ты. Пытаюсь жить тихой жизнью, прямо как ты.

– Да, с… мистер Бестер. Это все, чего я хочу.

– Ты в бегах?

– Нет, сэр. Я отсидел два года в тюрьме, а затем меня выпустили условно. Я вышел почти год назад.

– Сожалею, что так случилось, Жюстин, но, в конце концов, для тебя все уже позади, не так ли? Хотел бы я иметь возможность сказать то же самое, – он поднял глаза и улыбнулся. – Но, представляю, мне они дадут больше двух лет, как думаешь?

– Думаю… да, мистер Бестер. – сказал Акерман очень осторожно. Он все еще держал воду. Бестер взял ее и отпил немного.

– Ужасная штука – война. В действительности произошло то, о чем я никогда не помышлял. Я никогда не верил, что увижу наших телепатов настолько разобщенными, бросающимся друг на друга, как свора изголодавшихся собак. И даже позже, во время процессов – кое-кто из моих самых старых и близких друзей продал меня, дал показания против меня. Пошли на сделку, чтобы спастись самим. Скажи-ка, ты же лично надзирал за казнями по крайней мере пяти наших военнопленнных. Как это ты ухитрился получить всего два года?

– Мистер Бестер, прошу…

Бестер поднял бровь.

– Успокойся. Я просто пошутил. Я тебя ни в чем не обвиняю.

– Я – я знаю.

– Расслабься, Жюстин. Я пришел сюда не за тем, чтобы причинить тебе вред. Просто поговорить. Посмотреть, каковы твои намерения.

– Что вы имеете в виду?

– Некоторые люди желали бы знать то, что знаешь в данный момент ты. Некоторые люди очень хорошо заплатили бы за информацию, которой располагаешь ты один. Ты совсем недавно вышел из тюрьмы. Скорее всего, ты теперь немного в нужде. Ты, должно быть, испытываешь искушение – совсем чуть-чуть – сделать то же, что многие из моих коллег уже сделали.

– Нет, – сказал Жюстин подчеркнуто. – Я просто хочу забыть – забыть все это. Без обид, мистер Бестер. Я всегда восхищался вами, даже когда другие стали говорить о вас плохо. Я всегда думал, что вы правы – насчет нормалов, насчет нелегалов, насчет их всех. Что бы вы ни думали, я не свидетельствовал против вас. Ладно, я кое-кого сдал, но не вас. Можете посмотреть в судебных отчетах.

– Меня не интересует месть, – сказал ему Бестер. – Даже если они принудили тебя к некоторому предательству, я действительно не буду тебя обвинять. Я не хочу и пытаться расквитаться с каждым, кто меня предал. Я понимаю их выбор. Я с ним не согласен. Думаю, что, на самом деле, это смердит, но я это понимаю. Оставим это на их совести. Я покончил с этим. Чем я озабочен – это будущим, а не прошлым.

– Я тоже, – сказал Акерман. – Я тоже, мистер Бестер. Как я и сказал, я просто хочу все это забыть – включая вас. И я хочу, чтобы мир забыл обо мне.

– Что ж, тогда мы одинаковы, Жюстин. Так что же нам делать с этим? Как я могу успокоить свои мысли, когда их занимаешь ты?

– Клянусь вам, мистер Бестер, я не скажу. Я никому не скажу.

– Верю, что ты так считаешь. Но не проверят ли тебя? Не является ли это частью новой процедуры проверки твоей деятельности с целью увериться, что ты не "злоупотребляешь" своими способностями? Увериться, что ты был хорошим и не подавал дурного примера маленьким ребятам-телепатам?

– Ах… да.

– И что, если, начав копать, они найдут там, в твоей голове, меня? С добрыми намерениями или нет, конечный результат может быть для меня тем же.

– Они не станут. Я не позволю им.

– Опять же думаю, что ты в это веришь. Но я не могу на это положиться. Ты бы положился на моем месте?

– Думаю, нет.

– Видишь? Я знал, что ты рассудителен.

– Пожалуйста, не причиняйте мне вреда. Я отправлюсь куда-нибудь в такое место, где меня никто не найдет. Я…

– Все, что я хочу сделать, – сказал Бестер, – это немного подправить твою память. Открой ее мне. Тебе известна моя репутация – ты знаешь, я – профи. Ты ничего не почувствуешь и не заметишь, когда это исчезнет. – Он сделал паузу. – Это не единственное решение, о котором я думаю, но оно лучшее для нас обоих. Подумай о себе. Если они обнаружат, что ты скрыл меня, то, как думаешь, долго ли продлится твоя свобода?

Акерман сел на жесткий стул и опустил голову на руки.

– Я сделаю это, – сказал он. – Я сделаю все, что вы говорите. Я хочу помочь.

Бестер положил руку Акерману на плечо.

– Ты один из лучших, Жюстин. Я знал, что могу рассчитывать на тебя. И я ценю это.

Он потратил много времени, осторожно вычищая всякую память о себе из сознания Акермана. Затем он погрузил телепата в глубокий сон и осторожно протер все, на чем могли остаться отпечатки пальцев или существенные следы ДНК. Затем он отбыл с отяжелевшей от перенапряжения головой.

По пути домой он купил роз для Луизы.

Тем же вечером он опять сидел перед ней. Картина близилась к завершению.

– Видишь теперь то, что хочешь? – спросил он, когда она нанесла мазок и удовлетворенно хмыкнула.

– Да.

– Ты все время знала, что это такое, не так ли? То, что ты видела во мне – был я, глядящийся в тебя.

Она смутилась.

– Нет. Не сразу.

– Ты была такая… живая. Такая жизнерадостная. Это пробудило меня, сделало и меня тоже живым.

– Не могу поверить, что ты когда-то был другим.

– Был. Моя жизнь была разочарованием, Луиза. Я устал чувствовать – чувствовать что бы то ни было. Потому что невозможно чувствовать радость, не открывая возможность боли. Трудно отважиться на это, имея… неутешительную жизнь. Проснуться для твоих чувств, то есть.

Она подошла и поцеловала его.

– Что ж. Я рада, что ты это сделал.

– Теперь мне можно посмотреть?

– Не совсем. Кое-что еще нужно доделать. Но скоро. И обещай, что ты не будешь подглядывать, пока я буду в отъезде.

– В отъезде? Куда ты едешь?

– О, я думала, что сказала тебе. Я еду в Мельбурн увидеться с мамой и с моей сестрой Элен. Это та, у которой я отбила мужа. Думаю, пора мне наконец уладить наши отношения.

– Что тебя привело к этому?

– Ты. Мы. Я хочу двигаться вперед по жизни, Клод, и я хочу делать это вместе с тобой. У меня тоже были кое-какие разочарования, и слишком многое я оставила неразрешенным. Я хочу распутать что-нибудь. По-моему… по-моему, это было бы лучше для нас обоих. Ты заслужил кого-то полноценного.

– Ты – полноценная, – он хотел сказать, что ей не нужна ее семья, когда у нее есть он. Что это лишь затруднит все. Одна из ее сестер служила в охране Кларка. Хорошо, если она видела Альфреда Бестера лишь один или два раза.

Но он не мог ей этого сказать, потому что знал – она права. Примирение с сестрой было для нее важным, и он желал ей лучшего, даже если это немного опустошит его. В конце концов, он привык к опустошенности. Он мог это перенести.

– Я бы попросила тебя поехать со мной, но это лишь усложнило бы дело. Надеюсь, ты не возражаешь, – тут она, должно быть, разглядела что-то в его лице. – Я не слишком нахальна, а? Я имею в виду, я знаю, мы не так долго знаем друг друга, но я думаю, мы… я имею в виду, по-моему, у нас есть нечто вроде будущего.

Будущее. Последует она за ним с планеты на планету, если ему снова придется бежать? Мог ли он просить ее об этом?

Но это и было то, чего он хотел. Он хотел того, чего до сих пор никогда не умел понять, никогда не признавал существующим. Шанс побыть действительно счастливым, прежде чем наступит конец.

Это он заслужил.

Он взял ее руку.

– Я рад за тебя, – сказал он. – Поезжай, повидайся с сестрой, облегчи душу. И мы пойдем вперед.

Она нежно поцеловала его в губы.

– Спасибо, Клод. Я знала, ты поймешь.

– Что ж, я должен поздравить вас, мистер Кауфман.

Жан-Пьер стоял над ним, протирая свои модные бесполезные очки.

– Уверен, должны, – отозвался Бестер, попивая свой кофе. Он не заметил, как Жан-Пьер вошел в "Счастливую лошадку". Обычно сонное кафе сегодня было полно, практически забито туристами – событие непривычное, но время от времени происходящее. – Но что за особенная причина делать это именно сейчас? Или это просто вас переполняет неизменное восхищение мною?

– Не притворяйтесь скромником передо мною. Вам известно, что "Ле Паризьен" начала публиковать вашу колонку.

– Поверьте мне, Жан-Пьер, мою заинтересованность притворяться скромником перед вами не измеришь даже по квантовой шкале. Я ничего об этом не слышал.

– Нет? Что ж, это правда. – Он шлепнул перед Бестером газету.

– Это моя рецензия на "Далекие облака".

– Да, та самая. Мы ее опубликовали всего несколько дней назад.

– Я никогда не давал им разрешения печатать это.

– Ну, я-то точно не давал, – ледяным тоном сказал молодой человек.

Луиза уехала днем раньше, и Бестер чувствовал себя с тех пор более и более неуютно. Теперь беспокойство остро укололо его в подреберье. У "Ле Паризьен" был шестимиллионный тираж, не только в Париже, но в Квебеке, Алжире – на Марсе.

Это могло быть хуже. Они могли поместить при колонке его портрет. Конечно, у них нет фото…

– Мы в этом разберемся, – сказал он. – Где находится их офис?

Симон де Грюн был круглым мужчиной, составленным из круглых частей, и даже в безупречно сшитом костюме он выглядел похожим на одетый воздушный шар. Он улыбнулся Бестеру и предложил ему черную сигару с золотым тиснением.

– Нет, благодарю вас, – сказал Бестер. – Я бы предпочел побеседовать о плагиате.

– Привлекло ваше внимание, не так ли? – сказал де Грюн, зажигая свою сигару и с удовольствием втягивая дым. – Я пытался выйти на вас, знаете ли. Ваш нынешний издатель не снабдил бы меня адресом и номером телефона.

– У него их и нет. Я дорожу своей личной жизнью.

– Но, надо полагать, он также и не передавал вам посланий от меня.

– Нет, я не верю, что он это сделал.

– Это очень просто, мистер Кауфман. Мне нравится ваша колонка. Париж любит вашу колонку, – он выдвинул ящик стола, вынул конверт и протянул его Бестеру.

– Эта карточка на две тысячи кредитов. Вы станете получать столько каждый и всякий раз, как я опубликую одну из ваших статей – а я планирую публиковать их всякий раз, как вы их напишете. Смею сказать, это лучшее вознаграждение, чем вы имели от этого претенциозного маленького оборванца, на которого вы работали. Не говоря уже о том факте, что большинство наших читателей покупают свои экземпляры на настоящей бумаге. Подумайте об этом, мистер Кауфман – увидеть свое имя в печати, как Фолкнер.

Бестер смотрел на конверт.

– Вы шутите.

– Нет, не шучу. У вас есть хватка, мистерр Кауфман. У вас есть стиль и жила неукротимости в милю шириной. Отклик на первую нашу публикацию вашей колонки изумителен, даже лучший, чем я ожидал.

– Не знаю, что и сказать, – он ощущал себя полностью обезоруженным. Ребенком ничего иного он не желал более и не зарабатывал старательнее, чем восхищение равных себе. Со временем он преодолел это, и сама работа приобрела большую важность, чем признание. Однако признание продолжалась. То было время, когда каждый молодой пси-коп мечтал лишь о том, чтобы стать Альфредом Бестером. Он свыкся со своими достижениями, со своим превосходством.

Только после исчезновения моря почитания, в котором он купался, он понял, как сильно это подбадривало его, как сильно облегчало его ношу.

Теперь, впервые за последние годы, он снова почувствовал нечто сродни той легкости. И презабавно, насколько неожиданным это было. Он не искал признания – оно нашло его само собой. Конечно, они не знают, кто он на самом деле, но это делало все еще приятнее.

И опаснее. Как мог он рисковать? Он уже подвергся чрезмерному риску.

Он был готов оттолкнуть конверт обратно де Грюну, когда столь же неожиданная молния гнева поразила его. Почему он должен делать это? Неужели он оробел настолько, что все, о чем он мог думать – это прятаться, уменьшаясь и уменьшаясь, пока он просто не исчезнет? Не этого ли желали его враги?

– Три тысячи, – сказал он.

Де Грюн и глазом не моргнул.

– Две с половиной.

– По рукам, – сказал ему Бестер. – Но только на моих условиях. Я рецензирую что хочу и как хочу.

– Это я переживу.

– Тогда хорошо. До свидания, месье де Грюн.

– Подождите. Как мне связаться с вами?

– Не волнуйтесь. Я сам свяжусь с вами. Я все еще дорожу моей личной жизнью, тем более если моя аудитория стремится к увеличению.

– Мы бы хотели поместить ваше фото в колонке.

– Это не обсуждается. Я очень застенчив.

Де Грюн хохотнул.

– Вы не показались мне застенчивым.

Бестер посмотрел на него в упор.

– Я застенчив, – повторил он. – Если вы напечатаете мой портрет, я подам на вас в суд.

– Что, вы что-то вроде военного преступника?

– Да, конечно, – саркастично молвил Бестер. – Я тайный предводитель дракхов.

Де Грюн весело пожал плечами.

– Можете быть, мне-то что. Отлично. Никакого портрета. Что-нибудь еще?

– Больше ничего. Вы получите следующую статью завтра.

Но он не принялся за статью тотчас. Вместо этого он вернулся в свою комнату и угостился рюмкой перно. И для начала рассмотрел ясную дорогу позади себя.

Со дня рождения стезя, простиравшаяся перед ним, была прямой и выверенной, как стрела энтропии. Он никогда не сомневался в том, куда идет, хотя путь часто был узок, как натянутый канат.

Затем была война, ее последствия и бегство. Неожиданно перед ним вовсе не оказалось дороги – или, скорее, все неровные тропы не вели ни к чему хорошему. Затем – Париж, где он открыл, что может делать почти что угодно, быть почти кем угодно. Где он впервые получил представление о свободе.

Но даже свобода нуждается в направлении, пути, плане. И вот он сформировался, из хаоса и радости. Это было так замечательно, так восхитительно, что он боялся думать об этом, строить планы, отвлекаясь от настоящего момента.

Но если он просто продолжит полагаться на удачу, то окажется на грани неприятностей. Жизнь научила его, что Бог играет в кости со вселенной. А во всякой игре кости выпадают не тому, у кого везучая рука, но тому, кто знает, как метнуть кости как следует. Или как повернуть их так, чтобы перевес был в его пользу.

Он уставился на пустое поле перед собой и думал о книге, которую Луиза хотела, чтобы он написал. Он подумал о всекосмической крапленой игре и начал забавляться с заглавием: "Жульнические кости: история телепата". Нет, этого делать нельзя.

Он допил вино. Кости всегда выпадали в пользу телепатов, если они знали, как бросить. Нормалы знали об этом. Потому-то нормалы всегда пытались держать их вне игры, убить, запереть или приручить их как домашних животных. Телепаты были следующей ступенью эволюции, кардинальным шагом вперед – как тот первый предок приматов, который родился с одним, иначе повернутым, пальцем, противостоявшим остальным.

Вот оно. Он очистил экран.

"Третий палец" – написал он.

Он хотел рассказать историю не о себе, но о своем народе. Обо всех своих собратьях, даже тех, кто предал его, и – хуже того – предал свой вид.

Он сделает это. Но сперва он должен сделать кое-что еще.

Жюстин Акерман непонимающе смотрел на него несколько секунд, затем его осенило узнавание.

– Мистер Бестер? – спросил он.

Бестер слегка просканировал его, удовлетворенно кивнул.

– Что ж, я таки проделал с тобой хорошую работу. Ты меня не помнишь, а?

– Да, сэр – конечно, помню. Мы вместе работали в бразильском лагере.

– Да-да, я имел в виду… О, не бери в голову.

Акерман бросил окрест нервозный взгляд.

– Не войдете ли, сэр? – он чуточку повернулся, жестом приглашая в комнату, взглядом избегая Бестера.

– Нет, Жюстин. Но мне нужно, чтобы ты пошел со мной.

– Зачем?

– Ты давно знаешь меня, Жюстин. Ты когда-нибудь задавал мне вопросы? Это важно.

– Но, сэр, я уже собирался спать. Уже поздно, и я…

– Пожалуйста. Прошу тебя как старый друг, а не как старый командир.

Акерман помедлил еще секунду. Бестер мог ощутить его страх и любопытство.

– Позвольте мне одеться.

Консьержа не было на месте. Бестер навел на него дремоту, ему в любом случае нужно было кое-что проделать.

Воздух был теплым, когда они шли через полуночный город, пока наконец не пришли на набережную Сены. Далеко слева Эйфелева башня выделялась своим старинным силуэтом на фоне освещенного городскими огнями подбрюшья облаков. Они выглядели, подумал Бестер, как серные облака на Хериге 3, тяжелыми и ядовитыми.

– Присядем, – сказал Бестер, опускаясь на причал. Вдалеке от сердца города было безмолвно.

Акерман сел с опаской.

– Я не могу поверить, что вы на Земле, сэр, – осмелился произнести он. – Вам здесь быть опасно. – Он остановился, посмотрев на руки Бестера. – Особенно если вы продолжаете носить эти перчатки. Мы их больше не носим.

Бестер усмехнулся.

– Мне опасно находиться везде, – сказал он, следя за лодочкой, почти беззвучно двигавшейся вверх по стеклянно-черной поверхности Сены. – Я почти везде пытался. Маленькие колонии. Негуманоидные миры. Я провел почти год на одной из своих баз – на астероиде, чуть не спятил в этой тюрьме. Они все время находили меня. Может, они и здесь найдут меня, а может – нет.

Когда я решил приехать сюда, я думал, что Земля – мой лучший шанс. И все еще думаю. Но я пришел спросить у тебя, Жюстин – известно ли тебе место? Какое-нибудь, куда они никогда не заглянут, куда я мог бы отправиться, где мог бы спокойно дожить свою жизнь?

Жюстин опустил голову.

– Подумай хорошенько, Жюстин. Это очень важно для меня.

– Нет, сэр. Они желают вам зла. Мне не приходит на ум никакое место.

– Что ж. Я попытался. Был маленький шанс, что ты придумаешь что-нибудь, чего я не придумал. И я дал тебе этот шанс.

– Мистер Бестер, пожалуйста… – Акерман собирался перевести взгляд на Бестера, но так и не увидел его. Бестер уже приставил к голове Акермана дуло пистолета и нажал на курок. Оружие вздохнуло, вздохнуло снова. Акерман – тоже, пока малокалиберные пули рикошетили внутри его черепа, кромсая его мозг, но не оставляя ни выходных отверстий, ни отвратительных брызг крови.

Акерман покачнулся и стал оседать. Бестер подхватил его и удержал прямо, затем достал из кармана пластиковый пакет и резиновую ленту и укрепил пакет на голове у Акермана. Это будет предохранять от малейшего попадания крови на что-либо.

Пластик втянулся от вдоха Акермана, и его грудь напрягалась понапрасну следующую минуту или около того. Бестер оградил себя непроницаемыми блоками – он не хотел чувствовать смерть Акермана. Он делал это слишком часто за свою жизнь – однажды он понял, что это стоило ему души.

Он получил душу назад и не собирался рисковать ею снова – не теперь. Когда он убедился, что Акерман умер, он снял пакет. Затем, почти

бережно, он столкнул его в реку. Тело утонуло, уносимое течением. Оно снова всплывет, конечно, но, как в любом большом земном городе, людей в Париже убивали каждый день и каждую ночь. Оно пополнит собой статистику, ничего более. Ничто не связывало его с Альфредом Бестером, тем паче с Клодом Кауфманом.

По пути обратно домой он начал набрасывать в голове первую главу своей книги. Это помогло. Когда, позднее, он пришел на место, его уныние смягчилось до меланхолии.

Глава 3

Бестер перестал печатать, остановившись на середине фразы, улыбка появилась на его лице.

Луиза дома! Он мог ощущать, как она входит в парадную дверь, зефир, бриз запахов меда и красок. Он оставил свою работу и поспешил вниз по лестнице. Когда он появился в кафе, Луиза была уже там, едва опустившая на пол багаж.

– Клод! – ее улыбка, казалось, вспыхнула на лице, и мгновением позже он уже держал ее в своих объятиях. Напряженность улетучилась, как только он почувствовал ее надежное тепло, сомнения спрятались обратно в его подсознание. За это можно отдать что угодно.

Она поцеловала его в губы скоро, но горячо.

– Ты готов? – спросила она.

– Готов к чему?

– Просто возьми меня за руку и скажи, что любишь меня.

– Я люблю тебя. Что…

– Так вы, должно быть, Клод.

Он повернулся на звук несколько неодобрительного женского голоса.

– Да, это он, – сказала Луиза весело. – Клод, знакомься – майор Женевьева Буэ, моя сестра.

Бестер улыбнулся высокой брюнетке со всем фальшивым обаянием, какое мог изобразить. Луизе необязательно было называть ее ранг – он достаточно явствовал из ее военной формы. Он разглядел черты Луизы в ее серьезном, неглупом лице, но никогда бы не догадался, что они сестры.

– Рад знакомству, – пробормотал он, пожимая ей руку. Ее пожатие было крепким, а мысли, которые затопили его сознание при прикосновении, были упорядочены и ясны. Недовольство действительно было, но порождалось по большей части заботой о Луизе – майор не хотела увидеть свою сестру вновь страдающей. К его громадному облегчению, он не почувствовал ни намека на узнавание.

– Я также, – сказала майор. – Должна сказать, мистер Кауфман, вам придется соответствовать. Луиза трещала о вас, будто школьница, чего с ней никогда не бывало.

– Хорошо, я постараюсь, – отозвался он. – Если у меня когда-нибудь и были ожидания, ради которых стоило бы жить, то их мне подарила Луиза. Кстати, она не называла мне ваш чин. Я весьма впечатлен.

– Нет нужды. Последние десять лет нанесли урон офицерскому составу, и продвижения обесценились.

– Судя по тому, что рассказывала мне Луиза, я думаю, вы скромничаете. Вы ведь служили в личной охране Кларка?

Она кивнула на это, и повисла неловкая пауза. Бестер это почувствовал.

– Так когда ты успела уладить оба дела? – спросил он Луизу. – Я думал, ты отправилась повидать другую сестру – ту, что в Мельбурне.

– Верно, – откликнулась Луиза. – Все прошло не так хорошо, как я надеялась – но, по счастью, Женни была там в увольнении, и я сумела уговорить ее заехать. Я хотела показать ей своего нового парня.

– Ну, я едва ли парень, как заметила твоя сестра.

Он был вознагражден легким чувством стыда у майора.

– Мне все равно, будь вам и двести лет, – сказала она, – если вы делаете мою сестру счастливой. – Это было наполовину ложью, но Бестер воспринял это в том духе, который она имела в виду, любезно кивнув.

– Мы проголодались, – сказала Луиза. – Почему бы вам двоим не поболтать, пока я что-нибудь нам состряпаю?

– Вздор, – ответил Бестер, – готовить буду я, а вы посидите и выпьете вина. Уверен, перелет вас утомил.

– Клод невысокого мнения о моей стряпне, – шутливо сказала Луиза. – Он не догадывается, что все это – уловка, чтобы заставить его зависеть от меня во всем.

– Теперь догадался, – сказал Бестер. – Но, на самом деле, я просто купил бутылку "шато-неф". Позвольте мне принести его. Даю вам двоим шанс сравнить заметки насчет "парня".

– От этого не откажусь, – улыбнулась майор. Бестер усмехнулся в ответ, не ее словам, но чувствам, их породившим. Дело шло хорошо.

– Ну, человек, умеющий так готовить, не может быть совсем плох, – сказала майор, положив вилку возле остатков суфле. – Некоторые из этих старых моделей работают очень хорошо, кажется.

– Мне можешь не объяснять, – просияла Луиза.

Бестер поднял бокал.

– За воссоединение семьи, – сказал он.

– За частичное воссоединение, – поправила Луиза, но тост поддержала.

– О, да. С Элен дела пошли не так хорошо.

– Она дозреет, – сказала Женевьева. – Элен злопамятна. Она вкладывает в это страсть. Но начало было хорошее. По крайней мере, она выговорилась.

– По крайней мере, да – подтвердила Луиза.

Циничная улыбка промелькнула на лице майора.

– Не докучай мистеру Кауфману нашими семейными раздорами. По крайней мере, две из нас снова дружат. Как я и сказала, начало хорошее.

– Мне ничуть не скучно, – сказал Бестер. – Мне никогда не наскучит то, что так сильно заботит Луизу.

Майор вздохнула.

– Будьте осторожны в своих желаниях, – сказала она, – они могут исполниться. Еще глоток-другой вина, и мы можем увязнуть в этом и просидим здесь всю ночь. – Ее суровый взгляд остановился на сестре. – Для протокола, Луиза, я думаю, ты права. Я пыталась связаться с Анной. В конце концов, тому уже почти десять лет. Если Космофлот может помириться, то мы двое тоже. – Она снова повернулась к Бестеру. – Проблема, видите ли, должно быть, в том, что наши семейные привязанности пылки часто вопреки здравому смыслу. – Она покружила свое вино. – Нет, довольно. Мистер Кауфман, я так поняла, вы были на военной службе?

– Да, что-то вроде. Шу-шу-шу и все такое. К счастью, во времена Кларка я был частным лицом, так что не был втянут в гражданский конфликт. Выбор, который пришлось сделать вам, был не из тех, что я пожелал бы для себя, но я уважаю его.

Майор пожала плечами.

– У меня в то время выбора не было. Это работа сената и суда – и, в конечном счете, избирателей – определять легитимность президента и его решений. Совершенно не задача кадровых офицеров делать это. Создай такой прецедент – где мы окажемся? Наедине с собой я оспаривала каждый отдельный случай, в котором мои солдаты могли подвергнуться опасности. Но официально, никакая армия не может функционировать без принципа субординации.

Она пожала плечами.

– Моя сестра придерживается иного мнения. Я так понимаю, что по сей день. Оглядываясь на это, в некоей абсолютной проекции, я верю, что она была права. Но, попав в ту же ситуацию, я сделаю тот же выбор. Но, знаете что? Становясь старше, частично ожесточаешься, частично же размякаешь, n'est-ce pas (не так ли (фр.) – Прим. ред.)? Я устала от того, что все это стоит между мной и Анной.

– За смягчение, – сказал Бестер, вновь поднимая бокал.

– Я за это выпью, – сказала Луиза. Так они и сделали.

– Ты ей нравишься, – сказала ему Луиза той ночью в постели.

– Она во мне сомневается, – ответил Бестер. – Она считает меня похитителем младенцев.

– Она всего лишь осмотрительна. Но она моя сестра, и любит меня. Она желает мне наилучшего, а каждый, кто побудет с тобой полчаса, поймет, что лучшее для меня – ты.

Он повернулся, чтобы видеть ее лицо. Ее глаза тихо блестели в слабом свете, проникавшем с улицы.

– Ты покоряешь меня, – сказал он. – Ты даришь мне воспоминания, которых у меня никогда не было, и мечты, о которых я никогда не помышлял. – он помолчал. – Я вчера начал писать книгу.

– Правда?

– Да.

– Когда я смогу ее прочесть?

Он хмыкнул.

– Когда я смогу увидеть картину?

– Когда она будет готова.

– Ну вот ты и знаешь мой ответ, – он почувствовал укол страха. Однажды она прочтет книгу, и тогда ей придется узнать по меньшей мере то, что он телепат. Она поймет, что он лгал ей, в известном смысле – своим молчанием. Но в этот момент ему представлялось невозможным поверить, что она не поймет, не простит. Он ни разу в жизни не был так близок с человеческим существом, даже с Кэролин. Это было самое пугающее и самое восхитительное ощущение, какое он когда-либо знал.

– Надолго она остается, твоя сестра?

– На несколько дней, может – на неделю. Ты ведь не возражаешь?

– Нет. Тебе это нужно, – это была тоже ложь, но небольшая. Его страх, что майор узнает его, казалось, был безоснователен. За весь вечер не было ни намека на это, ни даже подсознательного рефлекса. А он был начеку, осторожен. В этот раз кости, похоже, выпали в его пользу.

– Спасибо тебе, Клод. Знаешь, это все благодаря тебе. Ты заставил меня понять, что стоит рискнуть полюбить снова, наладить отношения. Ты подарил мне это.

– Я отлично понимаю, – прошептал он, – отлично.

Она поцеловала его, поцеловала еще, и ночь растворилась в тихих вздохах и ласках, непринужденных, полных наслаждения, утешения, счастья.

Позже, погружаясь в сон, он подумал о Жюстине, о его теле, медленно погружающемся в реку. Он подумал – что сказала бы Луиза, узнай она, и ощутил необычайный комок в горле, взрыв такой тоски, что это едва не задушило его. Лица проходили в темноте его зрачков. Байрон, Хэндел, Феррино, люди, чьих имен он не мог припомнить.

Этому пришел конец. Ему пришел конец. Ему подумалось, что – когда Луиза недавно назвала его имя, Клод, – он не вздрогнул, как когда-то. Не пожелал, чтобы она могла звать его Альфред. Альфред Бестер не заслуживал Луизы, он был недостоин ее. Но Клод – да, возможно, Клод не был иным, но мог быть. Если б он работал над этим, если бы всегда напоминал себе, что мог быть лучше.

"Прости, Жюстин, – думал он, – я должен был это сделать, но я сожалею. Ты был последним, кого убил Альфред Бестер. Потому что Альфред Бестер мертв."

– Клод?

– Да?

– Ты плачешь?

– Я… – так и было. Он не заметил, как, но его лицо стало мокрым.

– Отчего?

– Оттого что я счастлив, – вымолвил он. – Оттого, что я так счастлив.

Глава 4

– Он был мертв до того, как попал в воду, – сказал патологоанатом, поправляя перчатки. – В его легких ни капли воды. – Он прикоснулся к кнопке на краю прозекторского стола. Узкая полоса голубого света появилась у ног нагого тела и медленно поднялась к голове. – Посмотрим, что нам показывает токсикология, – пробормотал медик.

Инспектор Жерар устало кивнул. Он был вымотан, отработав четыре смены подряд, и с огромным трудом сосредоточился на том, что говорил прозектор. Не слишком приятно, но лучше, чем идти домой, где жена либо начнет орать на него, либо просто мрачно-зловеще станет жечь его взглядом. А о том, чтобы теперь пойти к Мари, и речи не могло быть.

Он детектив, так? Кому и знать, как не ему. Ошибка, которую делали все преступники, в том, что они считали себя ловчее всех остальных преступников, будто они – те, кого не поймают. Он – инспектор с почти двадцатилетним опытом – и он думал, что может сохранить в секрете свою интрижку с Мари?

Он предполагал, что мог бы, если б Мари не забеременела, или если…

Ба, никаких "если". Он был глупцом.

Он потряс головой, пытаясь прогнать бесформенные видения, застилавшие ему зрение.

– Еще один турист?

– Не думаю, – сказал прозектор, отворачивая голову, когда голубая полоска света закончила свой путь.

– Свет, ярче, – сказал он. Резкий белый свет внезапно залил помещение. Тело принадлежало пожилому человеку. Трупное окоченение миновало, и его

посинелое лицо было спокойным, почти безмятежным. "Чего пытался ты избегнуть, мой друг? Что за дело так закончилось для тебя? Стала ли смерть избавлением? Заслуженным успокоением?" Он мотнул головой снова, осознав, что прослушал только что сказанное анатомом.

– Простите. Что?

– Я сказал, это выглядит весьма профессионально. Малокалиберные пули – так что нет выходных отверстий. Я думаю также, что убийца надевал пакет ему на голову – тут вокруг горла незаметное кольцо поврежденных капилляров, вот, – он показал то, что для Жерара было невидимым, но если прозектор сказал, что есть – значит, есть. Мужик был некроман, шаман смерти, и Жерар глубоко зауважал его.

– Также, дуло было приставлено прямо к черепу, так что убийца был рядом.

– Он был связан?

– Следов этого нет. Никаких ссадин на руках и ногах, не имеется неестественного положения мышц.

Жерара вдруг осенило. "Двое беседуют, будто старые друзья. Один попросту вытаскивает пистолет, как будто вынимая зажигалку. Другой не замечает, пока сталь не касается его головы, и тут он приходит в замешательство. Оно усиливается, когда он чувствует глухой удар, и все становится странным, будто он выпил лишнего, и он забывает, кто он, что он делает, а тут – другой удар, и следующий…"

У Жерара бывали такие прозрения. Он часто интересовался, не телепат ли он в своем роде, но все тесты были отрицательны. Нет, он всего лишь проклят, обладая таким сортом воображения, что сопоставляет вещи, не опираясь на интеллект, мозгом, который грезит наяву. Это делало его хорошим детективом, но не нравилось ему. Иногда, когда он ошибался, когда его озарения оказывались неверны, он, на самом деле, воспринимал это с большим облегчением, нежели когда был прав.

Нечасто случалось, что он ошибался.

– Вы его уже идентифицировали?

– В этом есть загадка. Учитывая, как профессионально он устранен, следует полагать, что убийца должен был усерднее попытаться избавиться от тела. Растворить его в кислоте, что ли. Отрезать кончики пальцев, вырвать зубы.

– Убийца действовал один, – сказал Жерар, – будь это что-то вроде группового покушения, тела бы не было, как вы и сказали. И я догадываюсь, что не только ДНК этого бедняги где-то зарегистрирована, но и что убийца знал это. Так. Так как он не имел намерения или времени полностью уничтожить тело, он сделал лучшее из того, что мог. Он распорядился им совершенно стандартным путем, надеясь, что мы не заметим его среди косяков тел, ежедневно выуживаемых нами из реки.

– Или, возможно, это действительно просто убийство с целью ограбления, совершенное кем-то оснащенным профессионально.

– Возможно, – он прошелся вдоль тела. Его личные неприятности стали затеняться головоломкой. – Его ДНК была на учете, так?

Анатом ткнул в маленький дисплей.

– Посмотрим. Да, вы правы. Он…

– Нет, не говорите мне, кто он был, пока.

– Как хотите, инспектор.

– Киллер убил его вблизи воды, так что ему не пришлось перетаскивать тело.

– Это могло быть. Он замарался в момент смерти, но проба с его одежды на абсорбцию говорит о том, что он погрузился почти тотчас же.

Он попытался представить себе все иначе. Турист, вышедший прогуляться, к несчастью, праздный громила, высматривающий очередную добычу. Он подходит, просит прикурить или что еще, и когда его жертва отвлекается, чмокает его в голову стволом пистолета.

Нет. Зачем же пакет? Киллер хотел убить свою жертву быстро и наверняка. И то, как была одета жертва, не говорит о состоятельности. Это не был грабеж. Он не мог оживить эту сцену в своем воображении.

– Если его ДНК была на учете, он, вероятно, либо осужденный за военное преступление, либо телепат. Кто же?

– Телепат.

Хорошо, это открывало кое-какие возможности. Убийство из ненависти? Некоторые люди ненавидели телепатов по некоторым причинам. Это могло объяснить убийство как казнь. Киллер видел в себе воина-избавителя, охраняющего мир от нечистых сил.

Или это могла быть старая вражда, так? После войны телепатов, должно быть, осталось много раздоров. Двое телепатов, прежде друзья, по разные стороны конфликта. Попытка примирения – это могло объяснить, почему жертва не заметила надвигающегося убийства, он даже не увертывался, когда его товарищ, задумавший кровавое дело, вытащил оружие с холодным, определенным намерением.

Однако это не могло быть столь хладнокровным. Были допущены ошибки и недостаточная спланированность, говорившая о панике…

Нет, погодите – где он нашел панику? Паникер не приставит спокойно оружие к чьей-либо голове и не вытащит пластиковый пакет, спустив курок.

Ах, но люди не всегда осознают, что паникуют, не так ли? Когда Мари рассказала ему о своей беременности, он был уверен, что все у него под контролем. Он дурачил сам себя, подавляя страх, говорил себе, что все будет хорошо.

Но не было никакой логики в адюльтере, в разрушении тридцатилетнего брака, в унижении от того, что собственные дети узнают, что он причинил их матери. Нет, он не признал своей паники. Он ее проглотил, и она его отравила. Это сделало его глупым настолько, насколько он убедил себя, что умен.

Вот как работало сознание. Он впервые это понял.

Так, чем он располагает? Кто-то, кто хотел убить телепата; вероятно, сам тоже телепат. Кто-то, кто полагал, что совершал убийство по веским причинам и со всеми полагающимися предосторожностями, несмотря на то, что в то же время он был напуган до самой последней степени.

Может быть, жертва узнала что-нибудь, что не следовало, так? Телепаты это умеют. Может быть, встреча была по требованию жертвы – увертюра к шантажу. И киллер видел, с ужасной ясностью, что способ вырваться из капкана – это уничтожить сам капкан.

Хватит.

– Кем он был?

Прозектор, который увлеченно занялся исследованием содержимого желудка мужчины, не потрудился взглянуть на видеодисплей. Слабое мерцание на узких защитных очках, в которых он был, говорило о том, что информация считана.

– Жюстин Акерман. Родился в Северной Америке, в Торонто. Возраст – шестьдесят три года. Он был телепат уровня П7. Собственно говоря, военный преступник. Он как раз отбыл свой срок и был выпущен условно. Подал заявление на рабочую визу два месяца назад, снимал квартиру близ Рю де Пари. Он некоторое время работал ночным охранником в клубе Пужэ.

– Вы уже информировали Пси-Корпус?

– Нет, инспектор. Но мы обязаны поставить их в известность в течение двадцати четырех часов.

– Тогда у нас есть еще десять, так? – он подошел к двери, снял свой пиджак со скелета на каркасе, где тот висел на вытянутой руке. – Придержите это сколько сможете. Я поговорю с его квартирным хозяином и работодателем, прежде чем явится EABI (Бюро расследований Земного Содружества) и заберет дело у меня.

Хотя что ему беспокоиться, он не мог бы сказать. Не лучше ли ему обойтись без еще одного дела? Но у него было застарелая неприязнь к Метасенсорному Отделению EABI. В прежние времена, когда у них была Метаполиция, они налетали как коршуны, высокомерные, отстраненные, грубые. Ему не нравилось их пребывание в его городе. О, теперь они были лучше всех на свете, но клановость и закрытость оставалась. А возможно, он завидовал их способностям – конечно, им было запрещено использовать их, но он знал лучше. Кто бы не стал? Он никогда не мог избавиться от чувства, что это нечестно – копы, умеющие читать мысли, когда сам интересовался, не обладает ли их силой.

Нет, это его город, не их. Его убийство, его убийца.

И, цинично подумал он, другое, от чего устранялось его сознание – то, как его жизнь медленно распадается вокруг него.

– Не было у него друзей. По крайней мере, я никого не видела.

Маргарита де Шаней могла быть привлекательной когда-то, прежде чем жизнь не натерла ее лицо докрасна и и не контузила взор разочарованием. Глядя на нее, Жерар гадал, радовалась ли она теперь когда-нибудь и чему-нибудь.

Он заинтересовался, могла ли убить она. Если твоя собственная жизнь прошла, легче забрать чужую, так?

Он с отвращением раздумывал, не стоит ли в этом смысле убийство в его повестке дня. Облегчит он себе жизнь, если убьет Мари? Нет, потому что его поймают. Каждый будет пойман, раньше или позже.

Кроме того, он своеобразно любил ее. И мысль о еще одном ребенке, несмотря на чрезвычайные осложнения, была не лишена привлекательности.

– Никто не входил, не выходил?

– Вам следует спросить консьержа. Я никогда никого не видела, но я же не шпионю за своими постояльцами. Он попал в какие-то неприятности?

– Он мертв.

Он проследил за ее реакцией – это был момент, когда некоторые из них прокалывались. Они всегда воображали, что должны притворяться удивленными, шокированными. Настоящая реакция была куда сдержаннее. Смерть срывала с людей маски, которые они создавали себе всю жизнь. Когда с ней сталкивались, обычно следовало понимающее "ах", момент осознания услышанного, попытки интерпретировать это как-то иначе.

– Мертв? Вы имеете в виду…

– Мертв, – повторил он разочарованно. Но по-настоящему он ведь не думал, что она может быть виновна. – Убит.

– Здесь? – это ее всполошило.

– Возможно, – солгал он. – Мы нашли его тело в реке, но убить его могли где угодно. Потому-то так важно, чтобы вы вспомнили все, что сможете.

– Здесь два консьержа, один ночной, другой дневной. Я дам вам их имена и адреса, но Этьен уже здесь. Хотите поговорить с ним?

– Конечно. Но сперва я бы осмотрел комнату мистера Акермана.

– О да. Сюда.

Они поднялись в номер двенадцать. Де Шаней дунула на дешевый химический замок, и дверь отворилась. Помещение было небольшим. Кушетка и два стула выглядели казенными. Кое-какая одежда в стенном шкафу: форма ночного охранника и новый костюм, без сомнения полученный при освобождении из заключения.

Бригада следователей скоро будет здесь, и он не склонен был растрачивать тут много времени, боясь испортить место, стереть частицы отпечатков, волос, физических улик, которые иногда не вели никуда, а иногда во все стороны.

Он лишь хотел увидеть обстановку, где человек прожил свои последние дни. Если Жюстин Акерман был убит за то, что был Жюстином Акерманом, знание жертвы помогло бы ему узнать киллера. Если же он был убит просто потому, что оказался не в том месте не в то время, это поможет не так сильно. Но это не могло повредить.

– Он был шумный? Кто-нибудь на него жаловался?

– О таком мне неизвестно.

– Соседние с ним номера – они заняты?

– Один. Мадмуазель Картер, – она указала на дверь справа.

Жерар постучал. Через некоторое время открыла молодая женщина. Она была блондинкой лет двадцати, выглядела немного растрепанной и бледной, но не непривлекательной.

– Oui (да (фр.) – Прим. ред.)? – сказала она. Ужасный акцент. Американка.

– Мадмуазель Картер, мое имя Рафаэль Жерар, – сказал он по-английски. – Я инспектор полиции. Могу я поговорить с вами о вашем соседе?

– Разумеется, – она встала в дверном проеме, скрестив руки на груди, ее глаза сразу оживились заинтересованностью.

– Как давно вы здесь живете?

– Около месяца, с начала учебного года. Я изучаю античность в Сорбонне.

– Аспирантка?

– Да.

– Я всегда любил историю. По какому периоду вы специализируетесь?

– Раннероманский период в Галлии, в настоящий момент.

– О. Астерикс, а?

Она улыбнулась открыто и искренне.

– Очень хорошо, – сказала она. – Я редко встречаю кого-нибудь, кто когда-либо слышал об Астериксе.

– Мой отец был профессором литературы ХХ века. Он был инициатором переиздания, в шестидесятых.

– Что ж, поблагодарите его от моего имени, – сказала она. – Я в детстве коллекционировала их. – Она снова улыбнулась. – А теперь, инспектор, не поясните ли вы для меня, что вы хотите знать о моем соседе? Боюсь, я немногое могу рассказать.

– Ну, бывали ли у него посетители? Подруга, что-нибудь вроде этого?

– Нет, обычно нет. Хотя кто-то приходил несколько ночей назад. Помню, я заметила это просто потому, что к нему никогда никто не приходил. Я занималась, и кто-то постучал в его дверь. Я слышала, как они разговаривали, но не что именно говорили. Я была вроде как удивлена, понимаете? – она поморщилась. – Думаю, они ушли. Я вообще-то не обратила внимания. С ним что-то случилось, не так ли?

– Мы нашли его убитым.

– О…

– Похоже, вы не удивлены.

– Я удивлена… тем, что его убили. Я думала… хотя я и ожидала, что он умрет. Когда вы только спросили меня о нем, я думала, что вы нашли его мертвым… здесь, – она сделала жест в сторону соседней двери.

– Самоубийство, вы имеете в виду?

– Да.

– Почему?

– Он просто казался… печальным. Измученным каким-то. Однажды в холле он заговорил со мной. Знаете, по манере некоторых людей разговаривать можно сказать, что они нечасто это делают. Как они хотят продолжать разговор, даже если все, что вы собирались сделать – это сказать "привет". Но я была совершенно загружена и вдруг забеспокоилась. Мне нужно было место для занятий, а если я вдруг приобрету этого бедствующего друга по соседству, который все время будет заходить… – она остановилась и нахмурилась. – Так что я вроде как игнорировала его после этого, или просто кивала ему и притворялась, что спешу. Я чувствовала себя виноватой и в какой-то мере беспокоилась… Вот, и когда у него появился гость, я, помнится, подумала: "О, хорошо, у него есть друг".

– Но вы этого друга не видели.

– Нет. Однако это был мужчина, я уверена, по его голосу. Они говорили по-английски, я точно уверена.

– И во сколько это было?

– О, может, в полночь.

Снова озарение. "Двое мужчин беседуют, но Акерман знает, чем это кончится. Так его не удивил пистолет, приставленный к его голове. Он знал – бежать бесполезно. Может, ему было все равно. Удар…"

Жерар сморгнул. Девушка смотрела на него, забавляясь.

– Это пригодится? – спросила она, по ее тону было понятно, что она повторяет вопрос.

– Да. Это очень близко ко времени смерти.

– О, бог мой. Я слышала убийцу.

– Да.

– Вы думаете, что я…

– Не думаю, что вы в опасности, но вам следует быть осмотрительной. Соблюдайте обычные предосторожности. Не открывайте дверь, не зная, кто за ней – в этом роде. Позвольте дать вам мою карточку… – он достал листок, где стояли его имя и адрес. – Тут мой номер телефона, звонки оплачены. Все, что вам нужно сделать – это поместить ее в автомат. Если вам нужно что-либо, я к вашим услугам. И я зайду проверить, как вы, если хотите.

Она застенчиво улыбнулась.

– Это было бы мило. Но это не то, что я хотела сказать. Я хотела узнать, не могла ли я предпринять что-нибудь, чтобы остановить его.

Ах. Молодые американцы. Они вечно воображали, что мир стал бы лучше, если лично они взялись бы за это.

– Не беспокойтесь об этом, – сказал он ей, – вы никак не могли знать. Кроме того, если б вы попытались, боюсь, я задавал бы эти вопросы о вас, и это была бы весьма неприятная задача. Я предпочитаю познакомиться с вами так. – Он было продолжил, но осекся. Он снова флиртует? Именно так он познакомился с Мари.

– Еще раз благодарю вас, и всего хорошего, – сказал он и поспешно ретировался.

Консьерж никого не вспомнил и выглядел из-за этого встревоженно.

– Ну, кто-то же вошел, – сказала Маргарита малость визгливо. – За что я тебе плачу?

– Может, это был другой жилец, – буркнул Этьен. – Он мог просто спуститься в холл, насколько нам известно.

– Это правда. Но предположим на мгновение, что вы отвлеклись… иначе говоря, дрыхли … или отлучились с поста, может, в туалет. Мог бы кто-нибудь войти и выйти без вашего ведома?

– Нет, инспектор. Камера в двери фиксирует каждого, входит он или выходит, все равно. Милости прошу просмотреть запись, если хотите.

– Посмотрим.

Они просмотрели три часа до и после полуночи, но не нашли ни следа кого-либо, кроме жильцов, кто входил или выходил.

– Месье Акерман вышел, – сказал Жерар. – На этот счет просто нет сомнений. А тут я его не вижу. Как это может быть? Тут есть другой выход?

– Нет.

– Окно?

– Окна опечатаны, – сказала Маргарита. – В здании полный контроль окружающей среды, а открытые окна помешали бы этому.

– Все равно мы должны их проверить. То, что опечатано, может быть распечатано. Как насчет записывающего устройства? Его можно испортить?

– Не понимаю, как. Его контролирует компьютер. Я ничего не мог бы с ним сделать, если вы это имеете в виду, – сказал Этьен, защищаясь.

– Я – нет, – бросил Жерар, внезапно кое-что припомнив. Не было ли чего-то недавно в другой части города? Да, попытка ограбления аптеки, и даже хотя один из преступников был найден мертвым в здании, его не увидели при просмотре записи. Соответствующая охранная компания заявила, что технология, использованная полицией при восстановлении записей, кардинально испортила все, что сохранилось, но его знакомые эксперты из департамента решительно опровергали такую возможность. И все же никто так и не смог додуматься, как было одурачено устройство. А в этом направлении предпринимались значительные усилия, так как при инциденте погибли охранник и трое полицейских.

Минуточку. Не был ли охранник аптеки телепатом?

Могли телепаты воздействовать на компьютеры? О подобном он никогда не слыхал, но, если могли, тогда это был чрезвычайно тщательно охраняемый секрет. Не было ли некоей молвы о таких телепатах, способных сделать что-то с инопланетными кораблями, еще во время войны с Тенями?

И телепат мог легко стереть память консьержа, или затуманить его сознание, или еще что-то. Акерман и сам мог это проделать, коли на на то пошло.

Это становилось интересным. Очень интересным. Что-то здесь происходило, что-то связанное с телепатами. Он это нутром чуял. Это означало, что ему лучше с толком использовать часы, оставшиеся до появления ребят из Метасенсорного. К тому же, он может так никогда и не узнать, что тут произошло. Когда являлось любое подразделение EABI, дела иногда просто исчезали, будто их никогда не было.

Его город. Его убийство.

Глава 5

Жерар отхлебнул свой отвратительный кофе и просмотрел газету. Он выбрал раздел искусств и прочитал книжное обозрение. Обозреватель был новый, и Жерар наслаждался его терпким чувством юмора.

"Сюжет книги, кажется, основан исключительно на секретной информации, и автор, похоже, считает, что читателю ее знать не положено".

Позади него Луи Тимоти, его ассистент-помощник, издал внезапное тихое восклицание.

– Гляди-ка, – сказал Тимоти.

– Что это?

– Может, мы не должны. в конце концов, так уж сожалеть об Акермане. Вы знали, что он работал в исправительном лагере Пси-Корпуса в Амиенто?

– Да.

– Правда? Я только что это узнал. Это было надежно скрыто за завесой секретности.

– Да, он был оправдан по большинству обвинений и отбыл свой срок, так что они, конечно, затруднили доступ к этой части его прошлого. Это связано с актами амнистии, принятыми после гражданской войны. Мы можем добраться до них, мы просто должны чертовски тяжело потрудиться.

– Оправдан? – сказал Тимоти недоверчиво.

Жерар обернулся и обнаружил своего ассистента уставившимся на изображение. Оно показывало груду мертвых тел. Он щелкнул, и появилась следующая сцена – группа мужчин, женщин и детей, изможденных, но живых, пустыми глазами смотрящих в объектив.

– Он стукнул на кого-то из своих начальников, конечно. Старинный плач подручного у палача, знаешь? "Я всего лишь исполнял приказы".

– Хорошо, чего тогда нам заботиться об этом сукином сыне?

– Мы заботимся, потому что это наша работа, – ответил Жерар. – К тому же… слушай, выдай мне свою самую лучшую догадку. Кто убил Акермана?

Тимоти кивнул на экран.

– Один из них. Или брат, сестра или сын одного из погибших. Он надзирал за систематическим истязанием, искалечиванием и убийством тысяч. То, что он оправдан, не означает, что он прощен. Я выследил бы его, будь в лагере один из моих.

– Это хорошая догадка. Статистически это весьма вероятно. И ты прав по-своему. Я не поддерживаю расправы. Нам нельзя. Но, может быть, я не очень погрешу против истины, если приму твои поспешные выводы. Может, я решу, что киллер был прав, и оставлю все как есть.

– Чертовски верно.

– Но именно поэтому я стараюсь делать выводы обоснованно. Именно поэтому я формулирую альтернативные гипотезы. И если одна из них окажется верна, то, думаю, ты согласишься, что мы должны оставить это дело открытым.

– Я не вижу никаких альтернативных гипотез.

– Ну, тогда ты ослепил себя – плохое начало расследования. Это прямо как наука, знаешь ли. Ты формируешь разные гипотезы и затем начинаешь их проверять, или, по крайней мере, смотреть, которая из них лучше соответствует известным тебе фактам.

– Если у тебя есть лучшая версия для данных, то какая?

– Может, не лучшая, но у меня есть другая. Есть еще одна категория людей, кто мог хотеть убить Акермана, руководствуясь иными мотивами, нежели месть.

Тимоти помолчал немного.

– Выключи экран. Это тебя доводит. Все, о чем ты можешь думать, это что бы ты сделал с человеком, замешанным в этом.

Тимоти неохотно послушался. Он продолжал таращиться на пустое место, где была картина.

– Ну? – спросил Жерар немного погодя.

– Дерьмо.

– Вот видишь.

– Ты думаешь, это был кто-то еще, кто работал в лагере? Один из военных преступников, избежавших кары. Фернандес, или Хило, или… – он запнулся. – …Бестер.

– Оп-ля.

– Дерьмо, – повторил он. – Один из настоящих мозгодавов здесь, в Париже? Я думал, предполагается, они все во внешнем космосе.

– Где бы спрятался ты? На космической станции среди нескольких сотен тысяч, в колонии среди нескольких миллионов в лучшем случае, или на Земле, скрывшись в толпе из более чем десяти миллиарддов душ?

Тимоти несколько мгновений сидел с разинутым ртом, а затем нырнул в компьютер.

– Мы можем перепроверить, – сказал он, – обнаружить, кто там работал, кто был пойман, кто умер, кто…

– …сбежал, – договорил за него Жерар. – Только один, и ты уже упоминал его имя.

Но Тимоти предпочел убедиться.

– Бестер, – пробормотал он. Так он произнес бы имя Дьявола. – Альфред Бестер. Бог мой, если он здесь, в Париже… эй! – Его экран опустел. Он яростно принялся пытаться вернуть все обратно.

Встревоженный, Жерар отвернулся к своему собственному компьютеру и обнаружил его таким же пустым. Он еще работал, но когда он попытался вернуть на экран Бестера, то увидел надпись "информация не обнаружена".

– Ой-ей, – пробормотал он.

– Что случилось?

– Понятия не имею, – ответил Жерар. – Но хочу узнать. Предполагается, что у нас свободный доступ к этой базе данных, и никто не имеет права отрезать нас от нее. Ни EABI, никто. Когда…

В этот момент раздался сигнал коммуникатора на его столе. Жерар остановился на середине фразы, нахмурившись.

– Ответить, – сказал он.

– Изображение? – спросил коммуникатор.

– Разумеется.

Экран включился, показывая лысого мужчину средних лет. Что-то в нем было очень знакомое, и когда он заговорил, пришло узнавание. Жерар видел его лицо раз пятьдесят в новостях ISN.

– Привет, – сказало лицо по-английски. – Мое имя Майкл Гарибальди. А вы, должно быть, инспектор Джерард?

– Жерар, – поправил Жерар.

– Упс. Нда, я думал, что школьный французский был пустым занятием, а? Помимо очаровательной блондинки, которая тащилась, когда я называл ее "мамзель". – Он улыбнулся. – Но это ни к селу ни к городу, да? Видите ли, мое внимание привлекло то, что вы сунулись в базу данных, которая содержит сведения о некоем Альфреде Бестере.

– Вы за мной шпионите.

– Не-е-ет, я шпионю за файлом Альфреда Бестера. И веду учет тех, кто в него заглядывает. И то, и другое не строго запрещено. Я проверял.

– Да? Ну, мне ни до того, ни до этого дела нет.

– Конечно. Но, по-моему, вам следует притормозить.

– Кажется, у меня нет выбора.

– Ага, ну, это так выглядит – такое совпадение – произошло нечто вроде сбоя в системе. Вероятно, выброс солнечной энергии, что-то типа этого, знаете? Через час или около того вы, вероятно, снова получите доступ. Столько времени обычно длится ремонт такого рода.

– Вы говорите, как авторитет в этих делах.

– Авторитет? Я? Нда. Просто интересующийся гражданин, который тоже страдал от отказов аппаратуры. Привыкший к этому на станции постоянно. Все, что я говорю – когда все вновь наладится – я бы не стал смотреть в файл Бестера снова, если только вы не хотите, чтобы вас проверяли федералы из EABI, только и всего. А если вы похожи на большинство знакомых мне локалов, включая меня, когда я был офицером службы безопасности, – вы этого не хотите.

– Я не офицер службы безопасности, мистер Гарибальди. Я agent de la police (полицейский (фр.) – Прим. ред.) города Парижа. Я должен сообщить эти факты в EABI – уже через несколько часов.

– Может, так, может – нет, – сказал Гарибальди, хотя мимолетное выражение одобрения мелькнуло на его лице. – Я могу помочь с этим, если будет причина. Почему вы запросили этот файл?

– Это ведь не ваше дело, мистер Гарибальди.

– Слушайте, я не люблю разбрасываться своим влиянием, но я сделаю это своим делом. Я могу сделать это официально, что чрезвычайно осложнит вам жизнь – но что мне до этого? Я ненавижу Париж. Непохоже, что вам выпадет шанс испортить один из моих отпусков или что-нибудь в этом роде. С другой стороны, мы можем понять друг друга и помочь по доброй воле.

– Я не люблю угроз.

– Я тоже, будь я на вашем месте. Но сейчас ваш выбор – между мной и Метасенсорной командой из EABI – и… мной. Что тут попишешь?

Жерар рассерженно фыркнул и несколько мгновений постукивал по столу. Марсиане. Хуже американцев.

– Произошло убийство бывшего заключенного по имени Акерман. Профессиональная работа, но при странных обстоятельствах. Акерман был телепатом – он работал в исправительном лагере в Бразилии. Я как раз проверял, кто мог быть его начальником.

– Ух. Думаете, значит, кто-то из "зла невидимого и неслышного" поработал над ним. Бестер?

– Маловероятная возможность.

– Этот телепат, не знаете, был у него рецепт на рибосилас холина?

– Не знаю.

– Может, проверите это… погодите, я проверю. – Последовала очень короткая пауза, во время которой Гарибальди смотрел на что-то вниз. – Нету. О, хорошо.

– Это что-нибудь значит?

– Вы это знаете.

– Как это?

– Ага. Теперь вы заинтересовались тем, что я могу сказать, правильно? Я могу стать для вас большой подмогой, если захочу. И я отдам вам это даром – не так уж плохо, что Бестер в Париже. Стоит проверить.

– Уверяю вас, я так и делаю.

– Верю, но Бестер когда-то слишком часто ускользал у меня из рук. Это впервые – реальный след – за долгое время. И, скажу вам, если Бестер действительно замешан, то вы не можете доверять людям из Метасенсорных отделений Земного Содружества или откуда бы то ни было. У него там все еще свои люди. Если EABI узнает, что вы выискиваете, об этом через час узнает Бестер, а еще через час он будет так далеко, будто он почтовый голубь.

– Если он это сделал, я думаю, он уже сбежал.

– Возможно. Но возможно – нет. Может быть, он стал самоуверен. Тут был другой инцидент, несколько недель назад…

– Попытка ограбления аптеки?

Гарибальди расширил глаза.

– Эй. Вы начинаете мне нравиться. Это могло бы быть началом прекрасной дружбы. Вы скажете мне, почему вы их увязали, а я поделюсь, что я нашел.

– В обоих случаях применено какое-то приспособление, подавляющее охранные устройства с искусственным интеллектом. Не очень тесная связь, вообще-то.

Затем он внимательно выслушал, как Гарибальди открыл свою увязку – средство, предназначенное лишь для контрактных телепатов.

– Это очень интересно, – отметил он.

– Это более чем интересно, – сказал Гарибальди. – Я думаю, он был тут. Думаю, он все еще тут.

– И я все еще должен доложить об этом в Метасенсорное.

– Нет, не должны. У меня есть друзья на самом верху. Слушайте, вам нужен этот парень, правильно?

– Конечно.

– Как и мне. Единственное – меня не заботит, получу ли я за это или нет. Я просто хочу увидеть, как это случится. Я хочу быть там, если это возможно. Так что пока задержитесь. Вы получите подтверждение через час или около того от Земного правительства, гарантирующее, что у вас не будет неприятностей из-за того, что вы не передадите данные пси-агентам. Кое-кто из правительственных чиновников попробует наблюдать, но это те, кому я доверяю, и обещаю – они просто отвалят. Это будет целиком ваше местное дело, которое ведет местный полицейский.

– А вы что с этого будете иметь?

– Удовлетворение. Удовлетворение от того, что ублюдок получил по заслугам, что он оказался так глубоко, откуда на ад вверх смотрят. Возьмите все, что вы слышали о Бестере, отнимите то, что всего лишь отвратительно, и увеличьте остаток раз в шесть. Тогда вы еще только начнете понимать, на что он способен.

– Чую личную неприязнь.

– У вас с этим проблема?

– Нет, если у вас нет. Если вы прибудете сюда с мыслью о личной мести, я вас своими руками запру – мне наплевать, кто ваши друзья. Ясно?

– Ясно как вакуум. Я остаюсь при своем. Буду через четыре дня.

– А если я поймаю его раньше?

– Не поймаете.

– Вы, кажется, в этом совершенно уверены.

– Да. Увидимся.

Связь прервалась.

Жерар снова вздохнул, но затем повел плечами. Еще одно, что отвлекает его мысли от неразрешимых проблем, во всяком случае.

Он повернулся: у Тимоти глаза были как блюдца.

– Ты знаешь, кто это был?

– Конечно.

– Он из друзей самого Шеридана.

– Это я слышал. Дела в предстоящие дни будут очень интересными, если мы не возьмем нашего героя. Я намерен доказать, что мистер Гарибальди ошибается. Я намерен поймать Бестера до его прибытия. Так что не будем терять время зря. Будь ты военным преступником в Париже, где бы ты укрылся?

Тимоти фыркнул.

– В правительстве. Где же еще?

Впервые за эти дни Жерар почувствовал, как на его лице появляется искренняя улыбка.

Гарибальди договорился о перелете, затем откинулся назад и уставился в потолок.

Лиз убьет его.

Люди добрые, что за идиот он был, убеждая себя, что больше не станет проклинать Бестера. Конечно, он делал это, и каждый на его месте чувствовал бы то же самое.

Но он был на таком месте, которое позволяло ему – нет, обязывало его – предпринять что-либо.

Все же Лиз убьет его. Может, ему стоит прикрыться маленькой ложью, в случае если ничего не выгорит. Сказать ей, что случилась какая-то экстренная ситуация, потребовавшая его внимания немедленно.

Вероятно, Бестер уже сбежал как-нибудь. Он был слишком изворотлив, чтобы околачиваться поблизости после убийства. Даже идеальное убийство бывает с изъяном, правильно?

Но что-то более глубокое – то животное чутье в нем – не верило в это. Что-то произошло. Что-то изменило обычный образ действий Бестера. У ублюдка были какие-то причины оставаться в Париже дольше, чем разрешала хитрость. Он не знал их, но знал, что они есть, чуял своим все-более-зудящим нутром.

На сей раз Бестер не избежит схватки. На сей раз – или Бестер, или он.

И он знал, кого он ставит на карту.

Глава 6

Бестер возвращался из "Счастливой лошадки", обдумывая, что ему делать с завтрашней статьей. Он оказался в неудобном для себя положении, когда прочитанная книга ему понравилась. Не то что ему понравились отдельные фрагменты, но он по-настоящему остался доволен от начала до конца.

По его собственным критериям, подобное рецензировать не стоило. О, он мог придраться к проходившей сквозь призведение нити слегка наигранной наивности, однако в контексте это работало. Он мог указать, что сюжет наполовину списан с "Бури" Шекспира, однако ясно, что это, должно быть, обдуманный и очаровательный знак почтения, учитывая другие плагиаты с бессмертного поэта – забавнее всего "Запретная планета".

Так что же ему делать? Он был в "аду критика". У него не было иного выбора, кроме как солгать или не делать статью, так как до срока сдачи оставались считанные часы.

Он мог сказать правду и признаться, что ему понравилось, но кто захочет это услышать? Его читатели решили бы, что он продался, превратился в еще одну медоточивую шавку издательской индустрии.

Одна мысль отразилась усмешкой на его лице. Неужели вот это – худшая из его неприятностей? Похоже на то. Почти неделя прошла с тех пор, как он устранил Жюстина, и убийство не оказалось столь значительным, чтобы попасть в газеты. Он связывался со своим человеком в Метасенсорном отделении, они ничего не слышали. К счастью, этот контакт был из тех, в ком он мог быть уверен.

"Форд в своей башне, и с миром все в порядке," – подумал он.

А это была книга, которую он ненавидел. Почему он не мог выбрать для чтения и препарирования одну из тысяч безвкусных дистрофичных аллегорий, переполнявших ныне прилавки?

Он полагал, это потому, что от не выдержал бы еще одной. Ах, ладно.

Он подошел к отелю как раз вовремя, чтобы почти столкнуться в Люсьеном д'Аламбером. Ухмылка Бестера стала шире, когда он уловил недовольство в мыслях копа – разумеется, он явился повидать Луизу, не Бестера.

Однако Люсьен удивил его.

– А, мистер Кауфман. Тот самый человек, с которым я хотел потолковать.

– И вам добрый день, офицер, – молвил Бестер. – Надеюсь, день у вас удался.

– Могло быть лучше, могло – хуже, – сказал Люсьен.

– Ну, это лучшее, чего большинство из нас могут просить, я полагаю, – сказал Бестер живо.

– Хм-м. Это не то, что вы сказали о "Хрупком венце".

– Читаете мою колонку?

– Да уж, – ответил офицер.

– Что ж, всегда приятно встретить поклонника.

Люсьен скривил рот.

– Я бы не назвал себя определенно поклонником. Вы слишком строги, по-моему.

– Люди больше заинтересованы в чтении того, с чем они не согласны, чем иного, как я обнаружил. Скотская натура. Но чем я могу быть вам полезен, офицер д'Аламбер?

– Вы можете рассказать мне про Джема?

– Джем. Джем. Вы имеете в виду уличного хулигана, которого я повстречал, едва прибыв сюда?

– Уверен, вы его помните. Он же собирался вас растерзать?

– Да, конечно. Я никогда не забываю угроз. И что же?

– Вы могли прочесть, что он был убит при попытке взлома аптеки в нижнем городе, несколько недель назад.

– Луиза упоминала об этом, да. Не могу сказать, что я был удивлен. А вы?

– На самом деле, я был – по двум причинам. Джем оставил кое-где отпечатки пальцев, а он редко шел на сознательный риск, особенно в последние несколько лет. Ему и не надо было – у него для этого имелись шестерки.

И его шестерки, думаю, были неподдельно озадачены всем этим делом. Никто из них, кажется, не участвовал в ограблении, хотя мы и знаем, что некто скрылся.

Бестер нахмурился.

– Что ж, это очень интересно, полагаю, если вы полицейский офицер, ведущий расследование – но я таковым не являюсь. Этот Джем третировал Луизу, и я просто рад, что его не стало.

– Это и есть другая причина. Он перестал доставать Луизу сразу после того, как появились вы.

Бестер поднял брови.

– Вы знаете, что девяносто девять процентов людей, болеющих раком, носят обувь?

– Что это должно означать?

– Я имею в виду, простое сопоставление не указывает на причинно-следственную связь. Вы, только честно, думаете, я сделал что-то, изменившее Джема? Луиз думала – может, это вы сделали что-то, после пожара. Я предполагал то же самое, так как вы явно были в ней заинтересованы. Фактически, меня бы удивило, если бы эти мотивы на вас не действовали.

– Я в нее не влюблен. Я беспокоюсь о ней и не хочу, чтобы она связывалась с неподходящими людьми, вот и все.

– Как Джем.

– Хотя бы.

– И как я, также? Со мной что-то не так, помимо того, что я – это не вы?

Лицо полицейского напряглось.

– Послушайте, нечего тут говорить, чувствую я что-то к Луизе или нет. Речь о том, что по соседству идет полицейское расследование. Фактически, мне больно это признавать, но вы, кажется, подходите Луизе… кажется. Но буду откровенен, мистер Кауфман – с вами не все в порядке. Ваше досье чистое, чересчур чистое. И ничто в нем не объясняет, почему человек вашего происхождения и состояния прибыл сюда, поселился в маленьком отеле и принялся писать газетную колонку.

– Я думал, речь не обо мне?

– Я этого не сказал, мистер Кауфман. Я сказал, речь не о моих чувствах к Луизе. Может, вы и правы – необычное поведение Джема и ваше прибытие могут быть абсолютным совпадением, но я прибегаю к совпадению как объяснению чего-либо, лишь когда не могу объяснить это никак иначе. Вы можете помочь мне исключить кое-какие возможности, прояснив, зачем вы появились здесь и почему остаетесь.

Бестер мотнул головой.

– Я думал, вы патрульный, а не детектив.

Люсьен помолчал немного, затем вздохнул.

– Да. Так и есть. То, что я делаю сейчас… это не по службе. Расследование ведется. Детективом из нижнего города и агентами кое-каких служб. Они снова заинтересовались Джемом. Они обыскивают его старую квартиру, опрашивают его приятелей. Они и со мной разговаривали, конечно, так как этот район – мой участок. Вот в чем суть, мистер Кауфман – я всегда думал, что вы как-то приложили руку к тому, что случилось с Джемом. Друг в шайке, старые преступные связи, что-нибудь. На самом деле, мне было все равно. В округе стало лучше без него, и расследование не пошло дальше, когда выяснилось, кто он был и что он был за личность.

Но сейчас они копают глубже. А Луиза влюблена в вас – да, это всем известно. Я не хочу увидеть ее страдающей, и не хочу ее впутывать. Я уверен, что она не может быть с этим связана, потому что знаю ее, знаю много лет. Но этот детектив из нижнего города, он не знает ее. И когда они выяснят все факты, они станут подозревать вас, как и я. И они станут подозревать Луизу, потому что она выиграла от этого. Если вы вляпались в это, мистер Кауфман, это повредит Луизе…

– Но вы же подоспеете, чтобы собрать осколки, не так ли?

– Это повредит ей, – продолжил Люсьен упрямо, – а она уже достаточно настрадалась. Но хуже того, она может в итоге заплатить за ваше преступление.

– Какое преступление? – вскинулся Бестер. – Это все в вашем воображении.

– Тогда почему бы вам не ответить на мои вопросы?

– Потому что они – личные.

Люсьен ничего не сказал, но смотрел недоверчиво.

– Послушайте, – сказал Бестер, – вы можете этого не понимать, но мне восемьдесят два года. Не лучший возраст, чтобы осознать, что всю жизнь был на ложном пути. Сколько я еще проживу? Десять лет? Двадцать? Тридцать-сорок, если повезет. Я хочу прожить упущенную жизнь, офицер д'Аламбер. Я хочу смеяться, и делать то, что нравится, и греться на солнышке. Я видел сотню планет, и я хочу позабыть их все.

Впервые я приехал в Париж в пятнадцать лет. Пятнадцать. Помните, каким потенциалом вы обладали в пятнадцать лет? Сколько было в вас всего, сколько бутонов, ожидавших лишь подходящего дождя, чтобы расцвести? Я тогда влюбился в этот город. Что же я сделал со всем этим? Ничего. Я растерял все, что было во мне важного, промотал, приносил в жертву идолам успеха, пока все что я любил и ценил, не умерло.

Это происходит с каждым, я полагаю, но большинство людей заполняют эти пустоты в своей жизни, заводя новых друзей, новую любовь. Я – нет. Планируй я умышленно стать унылым одиноким стариком, я не мог бы сделать это лучше. И вот однажды я увидел это. Я принял истину и возвратился сюда, и шел, пока не увидал здесь что-то интересное. Я не знал этого, но я полюбил Луизу в тот момент, когда она заговорила со мной. Мог ли я знать? Я забыл, что такое любовь. Я даже не мог себе представить. Сейчас… – он осекся, придавая своему лицу убедительное выражение "на грани слез".

Он снова поднял глаза на офицера, стоявшего молча. Бестер знал, почему. Знакомясь с человеком, Бестер ментально обследовал его, снимая слепки с мыслей, поступков, подходящих и неподходящих слов, помыслов и интонаций. Он выбирал слова осторожно, почти филигранно. Он знал, что д'Аламбер разделяет многие из этих чувств, знал, что тот не может помочь, но симпатизирует. Как раз сейчас офицер видел себя лет через сорок, одинокого, в поисках неуловимой истины, любви.

– Послушайте, я бы не сказал, что не желал Джему зла, – сказал Бестер тихо. – Я не сказал бы, что сожалею о том, что с ним случилось. Но если вы не желаете Луизе страданий, представьте, что чувствую я. Она – первое человеческое существо, что я любил с тех пор, как вы родились на свет. Это особенная любовь, офицер д'Аламбер, какую, я искренне надеюсь, вам никогда не представится случай постичь. Но если доведется, я могу лишь надеяться, что вы испытаете ее с кем-то столь же дорогим, как Луиза.

Двое мужчин стояли тут, на улице, лицом к лицу. Затем полицейский медленно кивнул.

– Я подозрителен по натуре, – наконец сказал д'Аламбер, – этого не исправить. И вы правы, я любил… люблю… испытываю чувства к Луизе. Также я достаточно догадлив, чтобы понимать – она никогда на них не ответит, – он прямо взглянул Бестеру в глаза. – Я не хочу помогать им, не укажу им на это место, но они придут. Возможно, я верю вам – насчет того, что вы ничего не делали с Джемом. Но они еще придут переворачивать камни. Когда переворачивают камни, обычно находят под ними что-то неприятное. Надеюсь, вы готовы к этому, и надеюсь, Луиза тоже.

– Моя совесть чиста, – ответил Бестер. – Они могут придти спрашивать что хотят.

– Для меня облегчение слышать это. Ну, счастливо, мистер Кауфман. – Он протянул руку.

Бестер пожал руку и улыбнулся.

– Надеюсь, однажды вы станете доверять мне и порадуетесь за меня.

– Как и я, – ответил полисмен. – Это могло бы сделать меня лучше.

Бестер запыхался, когда начал подниматься по ступенькам в свою комнату. Дело было не в ступеньках. На этот раз он был рад, что Луизы нет поблизости. Они с сестрой посвятили день путешествию по стране и должны были вернуться поздно вечером.

Почему расследование возобновили? Могли они как-то связать его с Джемом? Что, если кто-то видел его входящим и выходящим из квартиры головореза?

Поднявшись наверх, он налил себе стакан портвейна – успокоить нервы, но продолжал слышать голос Гарибальди по телефону.

"Я иду за тобой."

Он швырнул стакан в стену, подавив желание закричать. Стакан разбился, и вино потекло по стене, как разбавленная кровь.

"О, великолепно. Луиза это заметит."

Он пошел в ванную, окунул тряпку в холодную воду и попытался оттереть стену. Но, конечно, она не стала чистой. Цвет разошелся до розового, но всякий, войдя в комнату, увидел бы это, все еще…

…а теперь обои стали рваться.

Что он сделал неправильно?

Но это был глупый вопрос. Он сделал неправильно все. Приехать на Землю, влюбиться – да, влюбиться.

Если бы он просто пошел дальше, оставив Джема делать то, что он делал, он бы не попал в эту беду. Если бы он не стал разыгрывать туриста, как какой-то слабоумный мальчишка, он никогда бы не пришел на Эйфелеву башню и не увидел Жюстина снова. Или, если бы он увидел его, он бы просто вычистил ему память и покинул город, покинул проклятую планету, направился бы прочь, туда, где безопасно…

Его сердце стучало молотом, чересчур сильно для старого человека. Он сел на кровать, опустив лицо в здоровую ладонь, упершись сжатой до белизны суставов рукой в колени.

– Это ты сделал со мной, Байрон? Ты все еще тут? Это ты со мной сделал?

В этом имелась определенная доля смысла. Это было, как будто часть его подготовила все это, планируя загнать его в угол, начертив по вселенной большие яркие стрелки с надписями, кричавшими: "Вот Альфред Бестер! Вот!"

– Байрон?

Но Байрона не было с той ночи, как он отпустил его.

Значит, проблема была в нем, Альфреде Бестере.

Нет, проблема была с мирозданием. Как могло мироздание – раса, которой он так верно служил, несмотря на их ненависть к нему – даже помыслить об этом? Часть его отказывалась поверить в это. Часть почему-то воображала, что все это прекратится, если он достаточно старательно притворится.

Но они бы не прекратили. Они не прекратили, не оставили в покое его первого наставника, Сандовала Бея. Они убили его, лучшего человека из тех, кого когда-либо знал Бестер. И они убили Бретта. О, да, Бретт сам спустил курок, но Бестер никогда не имел никаких сомнений в том, кто в действительности убил его. Или Кэролин – до нее они тоже добрались. А сколько раз пытались они достать Альфреда Бестера?

Что ж, они не отстанут. Если бы он больше ничего не достиг за остаток жизни, это испортило бы им всем удовольствие. Гарибальди и его дружки, из Метасенсорного – все личины, которые они носят теперь. Он стар, но он хитрее их, лучше их. Всегда был.

Возможно, он проделал все это, просто чтобы доказать это себе. Подсознательно он нуждался в реальном вызове. Он вспомнил прочитанное о некоторых племенах охотников за головами, которые считали более престижным вернуться с войны с головой женщины или ребенка, нежели другого воина, потому что это значило, что им пришлось проникнуть в сердце вражеской территории, войти в само селение, убить и скрыться, унося громоздкий трофей.

Не это ли он, в сущности, сделал? Позволить им подойти так близко, чтобы почти почувствовать его, а затем навсегда ускользнуть из пределов их досягаемости?

Почему он должен предугадывать себя? Он в конце концов потерял разум?

Он понял, что плачет. "Старый дурак. Думаешь, что любишь ее, но все это – часть твоей игры…"

"Лжец."

Он подумал на мгновение, что это снова Байрон, но это было не так.

Он сидел тут, стараясь дышать глубже, успокаиваясь. Его разум перестал метаться, как загнанная крыса, и снова начал работать рационально.

"Я – Альфред Бестер. Бестер. Альфред Бестер. Помни, кто ты такой!"

Они все еще не взяли его. Все это могло еще миновать его стороной. Повторное расследование по Джему могло, в конце концов, никак его не коснуться. Паникерство. Да, вот что он делал, паниковал, как какой-то зеленый меченый, преследуемый командой охотников. Он мог позволить себе немного подождать. Будь начеку, но подожди. Веди себя по-прежнему, не делай вид, что все было ошибкой. Он мог это делать – и быть начеку, и ждать.

Но, во всяком случае, он мог подготовиться. Когда придет время, ему, может быть, придется пуститься в путь в ту же минуту.

Так что он включил свой портативный телефон, набрал номер, который надеялся никогда не набирать, и поговорил кое с кем, с кем надеялся больше никогда не общаться. Он снова был вкрадчив, спокоен. Он польстил, он пригрозил, и через пять минут новая личность начала воплощаться. Новый он, где-то в безопасности.

Затем он вызвал свой контакт в Метасенсорном отделении EABI. Она пока ничего на слышала. Он все еще ей доверял. Она не могла обмануть его, в самом прекрасном смысле слова не могла – буквальном. Он велел ей предпринять экстрамеры, следить экстраусердно.

Затем он прилег и проделал упражнения для релаксации. Когда он почувствовал, что Луиза пришла домой, то изобразил наилучшую улыбку и спустился увидеть ее, спросить, как прошел день, поддержать легкий разговор.

Глава 7

Дождь нервировал Майкла Гарибальди больше, чем жесткий невидимый поток радиации солнечной вспышки или беспощадный ужасный налет марсианского самума – хотя рассудком он понимал, что не должен бы.

Но тут было кое-что, чего воде не следовало делать. Ей не следовало собираться в бассейны в мили глубиной и тысячи миль шириной. Ей не следовало принимать форму давящих, перемалывающих, неумолимых гор. И, черт ее побери, ей не следовало падать с неба.

Он объяснял это Деррику Томпсону, когда они шли по парижской улице, теснимые толпами грубиянов с зонтиками.

– Я считаю воду опасной штукой. Она окисляет металлы. Она проводит ток. Она содержит все виды заразы и паразитов…

– Дождь заразы не содержит, – резонно возразил Томпсон.

– Да?! Я не так уверен. Всякий раз, побывав в этой субстанции, я валился с простудой.

– Мне нравится дождь, – сказал Томпсон. – Не такой сильный, как этот; мне нравится звук и запах хорошей грозы.

– О, ага, прекрасно. Неконтролируемые гигавольты электричества обрушиваются с неба. Замечательно.

– Бывало, другие марсиане говорили мне, что дождь был настоящим откровением, когда они впервые испытали его – воссоединил их с древними человеческими корнями.

– Не верю. Они это выдумали. Единственные корни, какие я когда-либо обнаруживал под дождем – те, что пытаются пустить мои ноги. И единственное, что я хочу, подвергшись этому – здоровен… – он осекся, ужаснувшись. Он почти сказал "глоток скотча". Проклятье, он почти почувствовал вкус. – …ная чашка кофе, – закончил он.

– Кофе – это тропическое растение. Не растет как следует без дождя, – заметил Томпсон.

– Что до меня, так кофе растет в пакетиках с наклеечкой "кофе", – сказал Гарибальди. – Вот, это место выглядит таким же хорошим, как и всякое другое.

Они нырнули в местечко, похожее на кафе. Оно было забито – некоторые парижане, во всяком случае, разделяли его чувства к противоестественным вещам, которые вытворяло небо – но они ухитрились найти столик. Он снял плащ и повесил на спинку шаткого деревянного стула, смахнул капли с лысины и огляделся в поисках прислуги.

– Передохните, – сказал ему Томпсон.

– О, верно. Париж, – его лицо выразило его мнение о парижском сервисе. – Так, что ты мне сообщишь?

– Возможны два свидетельства из аэропорта. Один очевидец дал мне разрешение на сканирование, и – да, я думаю, это был он.

– С днем рожденья меня, – сказал Гарибальди. – Под каким именем он передвигался?

– Этого мы выяснить не смогли, но, в любом случае, он, вероятно, уже сменил его. Это его привычка – путешествовать под одним именем, затем менять его, оседая где-либо.

– Правильно. Но иногда люди изменяют привычкам. Он так и сделал здесь, я совершенно уверен. Вопрос в том, почему?

– У него могла быть здесь семья?

– Семья? Тебе ли не знать. Бестер не просто взращен Корпусом, они его и родили. Нет абсолютно никаких документов, связующих его с каким-либо другим человеческим существом.

– Я это заметил. Это странно, даже для старого Пси-Корпуса. Сохранение генеалогической цепочки, тем более для направленной селекции, было прежде всего, особенно в то время.

– Особенно в то время? – подозрительно повторил Гарибальди.

Томпсон покраснел.

– Ну, э, конечно, браки тэпов теперь устраиваются не так, как бывало.

– Но вы, ребята, все еще предпочитаете жениться на своих.

– Разумеется. Достаточно трудно заключить брак между любыми двумя людьми, но если один тэп, а другой – нор… ну, не тэп, это еще труднее.

– Угу. Люди обычно называют это межрасовыми браками.

– Да, кое-где на Земле. Вы полагаете, расизм еще не отошел в прошлое?

– Не думаю, что мы расстались со всем нашим старым багажом, – сказал Гарибальди, – разве что переложили его в более красивые чемоданы.

– Не обижайтесь, но я нахожу странным слышать, что вы говорите это, учитывая ваше отношение к тэпам.

– Что ты имеешь в виду?

– Ведь вы бы не женились на такой?

– Не-а. Не пожелал бы жены, знающей каждую мою мысль.

– Мы так не поступаем. Одно из первых правил, которым мы учимся – это уважать частную жизнь других.

– Разумеется. Прямо как я – одно из первых правил, каким я учился, было, что невежливо подслушивать, но это не означало, что я не заставал моих родителей бранящимися, иногда, такими словами, которые не предназначались для моего слуха. И, разумеется, я, черт возьми, знал, что не должен подглядывать за старшей сестрой моего приятеля Девина, когда она бывает в душе, однако и это я делал, – он наклонился вперед, сплетя пальцы вместе. – Когда я только что был назначен на Вавилон 5, я водился с центаврианином по имени Лондо…

– Моллари? Император Лондо? Вы с ним дружили?

– Тогда все было иным. Он тогда был иным. В каком-то смысле, думаю, я все еще его друг. Ну ладно, дело не в этом. В то время Центарум был в плохом состоянии. Нарн как раз захватил одну из их колоний, и там был кто-то из родственников Лондо. Телепат станции, Талия Винтерс, была, вероятно, одной из самых скрупулезно законопослушных людей, каких я знавал. Ну, пока не… – он опустил глаза. – …нет, это другая история. Итак, она просто случайно натолкнулась на Лондо, когда он выходил из лифта. Чертовски удачно это вышло, потому что она случайно заметила тот факт, что Лондо собирается "заказать" нарнского посла. Она сказала мне, и я сумел остановить его без всякого шума и пыли.

– И это было нехорошо?

– Конечно, не было. Но дело не в этом. Это заставило меня задуматься о Талии.

– У вас к ней что-то было.

– Видишь? Теперь ты это делаешь, – упрекнул Гарибальди.

– Чушь. Я прочел это на вашем лице.

– Откуда ты знаешь? Как можешь сказать? Может быть, когда, как ты думаешь, ты читаешь мимику, на самом деле ты невольно заглядываешь в мои мысли. Может быть, одно сопутствует другому так долго, что ты их не различаешь.

– Сомневаюсь в этом.

– Но ты не знаешь, – он снова откинулся. – Она однажды врезала мне, знаешь ли. Талия.

– Спорю, что вы заслужили это.

– Нет. Я смотрел на ее… ну, неважно, на что я смотрел. И я думал о… ну, тоже неважно о чем. Но она узнала, несмотря на то что я стоял так, что она не могла видеть моего лица. Это неправильно. Важно не то, что мы думаем, а то, что мы делаем. Я бы спятил, если бы думал, что мои личные мысли не были таковыми, и любой другой тоже. Как телепату тебе не нужно беспокоиться об этом. Ты можешь почувствовать такие вещи – ты можешь блокировать их. Я не могу. Так что – нет, я бы не женился на телепатке.

– И девяносто процентов нормалов согласились бы с вами. Так откуда эти возражения против того, чтобы мы вступали в браки со своими?

Гарибальди откровенно посмотрел на него.

– Потому что это делает нас разными видами. Конкурирующими видами. А конкурирующие виды сражаются. Послушай, большое заблуждение – основа расизма – в убеждении, что люди с разным цветом кожи обладают разными врожденными способностями, так что одни превосходят других. Это неправда, но людям нравится в это верить, потому что людям вообще нравится верить, что превосходство за ними. Но когда одна группа людей обладает чем-то, что действительно дает им превосходство, это только усугубляет. Очень скоро им надоедает обращаться на равных с неполноценными.

– Это забавно, – прервал Томпсон. Он начинал злиться. – Из всех жестокостей и прямо-таки погромов, что я могу припомнить в истории телепатии, ни в одном телепаты не резали нормалов. Но я могу привести чертовски много убийств телепатов нормалами.

– Ты позабыл Бестера; он и его головорезы убивали нормалов в избытке. И это было для него только началом, как доказало разбирательство. Не разразись война телепатов…

– Бестер – это один человек. Нельзя судить о всех нас по нему.

– Будут еще Бестеры. Однажды один из них запустит маховик.

– Действительно? Еще Бестеры? Так почему же вы так печетесь об этом Бестере, который оказался реальным, нынешним Бестером?

Гарибальди осклабился.

– "Три амигос"? Я знал, что ты мне понравишься, Томпсон. Почему этот Бестер? Видишь ли, я не Шеридан. Я не спасал вселенную, или что-то подобное. Я просто называю вещи их именами и делаю лучшее, что могу, для себя и своих. Бестер… ты помнишь ту телепатку, о которой я рассказывал? Талию?

– Ту, у которой очаровательное "неважно что"?

– Ага. Между нами никогда ничего не было, но она была другом. Думаю, что была. И – да, захоти она, чтобы что-нибудь было… Что ж, как и Лондо, я тогда был другим. Но Талия, которую знал я, была ненастоящей.

Бестер и его приятели запрограммировали ее, создали фальшивую личность, упрятали настоящую, мерзкую Талию глубоко внутрь. Или, может быть, все было по-другому. Может, женщина, что мне нравилась, была настоящей личностью, и внедренное создание сожрало ее заживо. Как бы то ни было, Талия, которую я знал, погибла из-за Бестера. И то было лишь начало. Это было еще до того, как он влез в меня. Я не пытаюсь приукрасить это, потому что не думаю, что приукрашивание требуется. Месть – своего рода давняя и почитаемая традиция. Никто не заплачет по Бестеру.

– Вы говорите…

– Я говорю, юноша, что, когда придет время, не оказывайся у меня на линии огня.

Томпсон, казалось, боролся с собой минуту, затем кивнул.

– Я понимаю.

– Хорошо. Рад, что мы это выяснили.

– Так что насчет этой войны, грядущей, по-вашему, между телепатами и нормалами? Отделение нас вы не считаете выходом, но вы также и не находите возможным сейчас смешивать ваши гены с нашими.

Гарибальди вздохнул.

– Не знаю. Было время… – он вспомнил вирус для телепатов Эдгарса и внутренне содрогнулся. – Я думал, ответ есть. Теперь же я просто довольствуюсь надеждой, что это произойдет не в мое время, и не во время жизни моей дочери. Может быть, случится чудо и все мы научимся ладить.

– Думаю, новые законы – хорошее начало для этого.

– Может быть. Или, может, они лишь завеса. Время покажет, – он поднял глаза. – Где проклятый официант? Я весь проникся французским духом, но это смешно. Эй, ты! Гарсон! – узкое лицо повернулось к нему, и он запоздало понял, что официант – женского пола. Ох. Однако он постарел.

Официантка подошла к их столику.

– Да, мадам? – осведомилась она прохладно.

– Простите. Мы бы хотели кофе.

– Как пожелаете, – ответила она. – А вам?

– Просто кофе, – сказал Томпсон.

– Я приложу все свое усердие к выполнению такого трудного и сложного заказа, – сказала она и отошла.

– Ну ладно, – сказал Гарибальди, округляя глаза, – почему Бестер изменил своим привычкам? И почему он сделал это в Париже?

– Почему бы нет? Кто его здесь заметит? Он вырос в Женеве, так что он, вероятно, говорит по-французски так же хорошо, как по-английски, если не лучше. Большинство домовладельцев в этом городе не станут суетиться проверять вас, покуда вы вовремя платите – здесь принято заниматься лишь своими собственными делами. Полно мест, куда смыться, в случае чего. В наши дни очень легко пересекать границы, за исключением межпланетных. Если он сегодня покинул Париж, он может быть где угодно на Земле к завтрашнему утру.

– Я хочу поставить кого-нибудь в каждом аэропорту, на вокзалах и особенно в космопортах.

– Отлично. Так он наймет автомобиль и уедет. Или сядет на велосипед. Вы не сможете перекрыть Париж – разве что армией в состоянии боевой готовности. И, глядя, как вы стараетесь не допустить к этому EABI – что я все еще считаю ошибкой – вы не смогли бы проверить и часть этого людского потока, даже будь у вас такая армия.

– Так мы его вынюхаем. На каком расстоянии ты мог бы его почувствовать?

– Вы шутите, наверно? Я встречал человека лишь раз, да и вообще, я не учился выслеживать. Что вам нужно – это подразделение ищеек из Метасенсорного отделения, и вы это знаете.

– У него есть человек внутри. Знаю, что есть. Минута, когда Метасенсорное узнает, что он здесь, – это шестьдесят секунд до его бегства.

Его кофе прибыл. Он поблагодарил девушку и сделал глоток. Кофе был хорош – чертовски хорош. Лучше, чем тот, к которому он привык на Марсе.

Его телефон зазвонил. Он вынул и раскрыл его.

– Гарибальди, – сказал он.

Это был инспектор Жерар.

– Мистер Гарибальди, у меня для вас хорошие новости, если вы соблаговолите придти их послушать.

Наяву Гарибальди был более внушителен, чем на видео. Не физически – он как раз был меньше, чем Жерар себе представлял. Но он обладал непринужденной осанкой, энергией, что скорее порождало чувство – простоты.

– Так что за большие новости? – спросил он, разваливаясь на стуле, который Жерар держал у себя в офисе, чтобы доставить посетителям неудобства. Гарибальди как-то проигнорировал твердое дерево и острые углы, придав себе совершенно довольный вид.

– Бандит, убитый при взломе аптеки, Джемелай Пардю. Один из его соседей видел человека, наносившего ему визит несколько недель назад. Мужчина подходит под описание Бестера.

Это привлекло его внимание. Брови изогнулись, глаза расширились – Жерар мог почти поклясться, что и уши встали торчком.

– Рассказывайте. Это только что стало известно?

Жерар удержался от саркастического комментария. Он начинал подумывать, так ли уж лучше иметь рядом Гарибальди и его шайку гуннов, чем надзирателей из Метасенсорного отделения. Он отделался ледяным "да".

– Что это значит?

– Пардю недолго заправлял организацией на Пигаль – наркотики, рэкет и тому подобное. Она была очень локальной. Обычно ничего не делала за границами своей территории.

– Позвольте догадку. Кроме ограбления аптеки.

– Именно.

– Так, допустим, этот свидетель не был обкурен или что-то подобное и действительно видел Бестера. Это значит, возможно, что тот человек, сумевший скрыться, был сам Бестер.

– Я так не думаю. Больше похоже на кого-то из людей Пардю.

– Нет, это был Бестер. Вы не знаете его так, как знаю я. Бестер – не трус. Он из настоящих пробивных парней. Я ручаюсь, он взял то, за чем приходил, – сыворотку – и заменил ампулами с водой или чем-то подобным. Догадываюсь, что сейчас слишком поздно проверять это. Но, спорю, он устроил так, что этот парень Пардю погиб там, чтобы сбить вас со следа. Проклятье! Я еще тогда почти врубился. Почему я бросил? – он оглянулся на Жерара. – Так как Бестер узнал об этом человеке?

– Я вам что, отгадчик из "Королевства наук"? – спросил Жерар раздраженно. У него была тяжелая ночь. Мари звонила – звонила ему домой. Он пытался отделаться от нее как можно скорее, но его жена поняла, конечно. Не то чтобы это теперь оставалось тайной, и не то чтобы жена собиралась простить его в скором времени, но он поклялся ей, что больше не будет общаться с Мари. После звонка жена ничего не сказала, не заплакала и не бранилась. Она просто налила себе стакан водки и сидела, уставившись в пространство.

– Он мог связаться с Пардю до того, – услышал Жерар собственные слова. – Они могли иметь какие-то отношения до аптечного дела.

– Означает ли это, что Бестер был местным? Что он жил в том районе? Вспышка. Двое лицом к лицу, люди из очень разных миров. Один на вершине

своей короткой карьеры, вожак кучки отребья и головорезов. Другой был когда-то чем-то гораздо, гораздо большим. Они встретились так, как Джемелай – нет, все звали его "Джем", так? – Джем всегда заводил новых знакомых. Угрожая переломать им руки. Однако, он совершил ошибку, нехорошую, и не знал об этом.

Другой человек – Бестер, и он знал, что Джем сделал ошибку. Джем пришел навредить ему или вымогать у него деньги. Бестер мог уничтожить его разум. Но Бестер подумал: "Этот парень может как-нибудь пригодиться однажды." Затем, в один прекрасный день, Гарибальди перерезает канал снабжения лекарством, необходимым Бестеру, и Бестер понимает, что день настал, что пора заставить Джема расплатиться сполна…

– Да, – сказал Жерар, – он мог быть даже лавочником или еще кем-то. Кем-то, у кого Джем пытался вымогать деньги за "крышу".

– Джем? Вы, ребята, вдруг все перешли на "ты"?

– Пардю. Джемом его все называли в тех местах.

– Так, эта Пигаль, мы можем ее охватить? Тихо?

– Со всеми людьми и техникой, что вы привезли? Возможно, – он был уверен, однако, что его неодобрение оказалось замеченным.

Гарибальди был более восприимчив, чем казался. Жерар даже начал думать, что порой Гарибальди намеренно делает вид, что не замечает "наездов".

– Вы знаете город. Как, вы думаете, должны мы действовать?

– Силами местных жандармов, тех, кто знает местность вдоль и поперек. Но мы можем окружить периметр переодетыми полицейскими, использовать кое-что из привезенной вами шпионской аппаратуры на базе штаб-квартиры в этом районе.

– Мой друг Томпсон – телепат. Он может уловить, просто гуляя вокруг.

– Лучше подождем, когда будет что улавливать, так?

Гарибальди неохотно кивнул.

– Угу.

– Что-то не так, мистер Гарибальди?

– Просто кажется, будто мы так близко, – сказал он. – Слишком близко, слишком просто. Меня это нервирует. И Бестер в роли лавочника? Это смешно. Не новый ли это филигранный ложный след?

– Ну, мы не узнаем, пока не найдем, не так ли?

– Нет. Не разбив яиц, яиц не разбить. Или как-то похоже.

– Надеюсь, все-таки как-то похоже, поскольку в этом нет никакого смысла.

Гарибальди пожал плечами.

– Подождите, пока познакомитесь с Бестером. Его чувство юмора вас сразит.

Жерар сочувственно усмехнулся.

– Вы, марсиане. Иногда я думаю, что все, что вы говорите, основывается на секретной информации, которую мне знать не положено.

Лицо Гарибальди окаменело.

– Это французское выражение? Где вы это услышали?

Жерара поразила резкость реакции Гарибальди.

– Полагаю, французское. Так теперь говорят. Думаю, это из популярного критика литературы и кино, вроде.

– Кинокритика.

– Да, кажется. Кауфман? Что-то такое. А что?

Лицо Гарибальди снова расслабилось.

– Ничего, наверное. Просто нервы. Хорошо. Сами-то мы пойдем ловить телепата?

Глава 8

Следующим утром они проводили сестру Луизы на вокзал, где женщины обнялись и немножко всплакнули.

Майор раскрыла объятия и ему.

– Позаботьтесь о моей сестренке, – прошептала она ему на ухо, – она более хрупкая, чем кажется. Но, я думаю, она в хороших руках.

– Я никогда не заставил бы ее страдать, – ответил Бестер.

Она выпустила его из объятий и отступила.

– Вы двое, конечно, навестите меня сами. Луиза, этот перерыв был слишком долгим. Мы ведь не позволим этому повториться?

– Нет, – сказала Луиза.

Глубина чувств двух женщин друг к другу почти превышала то, что Бестер мог вынести. Это заставляло его чувствовать себя ничтожным и осознавать, что его чувства ничтожны. Лживы.

"Это нечестно, – думал он, когда они провожали ее по платформе. – Я рискую ради Луизы самой жизнью. Что может быть реальнее этого?"

Когда поезд ушел, он почувствовал внезапное настойчивое желание оказаться в нем.

– Давай отправимся в путешествие, – сказал он Луизе порывисто.

– Что? Куда?

– Куда угодно. Юг Франции. Лондон.

– О, Клод, это звучит чудесно. Когда поедем?

– Сейчас же, сию минуту.

– Ты с ума сошел! Я только что вернулась из поездки.

– И что же?

– И я не готова.

– Я заработал кучу денег, и я только что получил в газете прибавку. Мы купим, что нужно, в дороге.

Она рассмеялась и поцеловала его.

– Ты точно спятил. Что за чудесная романтическая идея. Но невозможная. Меня не было неделю, и я запустила дела, пока Женни была здесь. Мне нужно по крайней мере несколько дней, чтобы все снова вошло в колею.

– Мы можем потерять импульс к тому времени, – возразил Бестер. – Когда появляется романтический импульс, надо действовать тотчас же.

Она очаровательно насупилась.

– Да ты серьезно.

– Да. Абсолютно.

Она колебалась, и колебалась долго. Все, что ему нужно было сделать – это надавить на нее легонечко, лишь подтолкнуть ту часть ее мозга, что любила его и увлеклась этой идеей. И затем, затем он нашел бы как-нибудь способ объяснить, способ сохранить ее любовь к нему, и…

…и момент был упущен. Ее сознание утвердилось и приняло решение, так что пришлось бы по-настоящему надавить, чтобы изменить его.

– Я сожалею, любимый, – сказала она, лаская его руку, – я просто не могу прямо сейчас. Не хочется. Я хочу спать в моей собственной постели, с тобой. Я хочу бродить в окрестностях отеля. Не сможем ли мы как-нибудь придать этому романтичность?

Он отделался смехом.

– Конечно, – сказал он. – Это была всего лишь идея.

– И милая. Чудесная. Я и не знала, что ты можешь быть таким непосредственным.

Но он понял, внезапно, что одна из причин ее любви к нему была его нормальная не стихийность. Ее муж был стихийным, романтическим, импульсивным.

Эти вещи имели оборотную сторону. Некоторые ребячливые причуды, которые могли казаться такими очаровательными, когда подсказывали внезапный вояж в Испанию, были куда менее очаровательны, когда оборачивались импульсом уйти одному, пешком, отбросив брак и обязательства.

– Обычно я не такой, – сказал он, чтобы ее успокоить. – Думаю, я просто немножко обезумел тут без тебя, а затем деля тебя с твоей сестрой. Но когда мы вернемся, мы ведь останемся наедине, да?

Она улыбнулась.

– Почему бы нам не проверить это немедленно?

Позднее, ночью, когда она уснула, он встал и проверил сообщения, скопившиеся на его телефоне. Было одно, которого он ожидал. Он открыл его. Это был его контакт из правительства.

"Ваши новые документы в пути. Они прибудут со специальным курьером. Удачи, сэр. Кое-кто здесь все еще поддерживает вас."

Он усмехнулся невесело, затем стер сообщение. И вернулся в постель.

Гарибальди нетерпеливо оглядывал крыши Парижа.

– Где-то там внизу, – сказал ему один из местных полицейских. – Это Пигаль.

– Угу, – улицы выглядели как тепловые полосы. Он мог это видеть, потому что они оба были на холме, стояли в комнате на верхнем этаже четырехэтажного здания.

Когда ты в засаде на телепата, лучше всего держаться, насколько это возможно, вне прямой видимости, позволив лишенным сознания электронным приборам вести слежку вместо тебя. Гарибальди осознавал это, как ни маловероятно было, что Бестер знал о его присутствии в городе. Группы мониторов сообщали, фокусируясь на каждом, кого наблюдали, моментально сличая изображения с базой разных способов, которыми Бестер мог изменить свою внешность.

Вдобавок химические индикаторы выполняли свою работу – каждый в мире обладает особенной химической композицией, так что каждый оставляет за собой индивидуальный автограф из феромонов. Конечно, это неразборчивая подпись, так как пища вызывает изменения, а загрязнение воздуха еще больше замутняет картину. Так что индикаторы давали частично ложные сигналы, многие из которых могли быть отвергнуты после секундного сличения их в видеоизображениями.

Томпсон появился, явно взволнованный. Он только что говорил по телефону с Жераром.

– Последние вести? – спросил Гарибальди.

– Один из здешних копов думает, что знает Бестера. Тот остановился в местном отеле.

– Почему мы все еще не схватили его?

– Его нет дома. Коп ничего не сказал домовладелице, потому что, по-видимому, между ними что-то есть.

– Действительно. Я догадываюсь, что тут действительно каждому можно найти кого-нибудь. Особенно если ты телепат.

– Что? – возбуждение Томпсона сменилось равновеликим явным раздражением.

– Эй, не обижайся. Я говорю не о тебе или любом нормальном телепате. Я говорю о Бестере. Этот парень не остановится на малом, орудуя у людей в мозгах, чтобы добиться желаемого. Как еще мог бы потасканный ублюдок вроде него завести подружку? Он, вероятно, думал, что это было бы хорошим прикрытием.

– Не говорили ли вы мне, что у него прежде была любовница? Та, с которой что-то сделали Тени?

– Ага. Она была меченая, одна из его заключенных. Ты представляешь себе.

– Сэр? – это был один из его команды.

– Да?

– Возможно, что-то положительное от химического и визуального сенсоров одновременно.

– О черт. Покажи, где?

– Вот оно, сэр.

– Ты имеешь в виду, прямо под нами?

– Да, сэр.

Гарибальди сорвался с места еще до того, как подтверждение слетело с уст помощника.

Он скатился по лестнице, перепрыгивая по четыре-пять ступенек за раз. Его колени, возможно, пожалуются на это позже, но сейчас с ними все было отлично. Он чувствовал себя на двадцать лет моложе.

На улице он быстро огляделся по сторонам.

– Который? – спросил он в свой коммуникатор.

– В клетчатой куртке, сейчас метров сто влево от вас.

Томпсон вывалился вслед за ним, запыхавшись.

– Прикрой меня, – скомандовал Гарибальди. Он выхватил PPG и побежал по улице. Со спины тот человек выглядел подходяще – та же фигура, тот же цвет волос.

По пути попалась пара, и он налетел на женщину. Он гаркнул, и мужчина завопил ему вслед. Разумеется, Бестер слышал это и удерет.

Но он не удрал. Он просто продолжал идти, будто ничего не случилось, и Гарибальди догнал его и развернул…

Испуганное лицо перед ним не было лицом Бестера. Пластическая операция? Нет. Бестер был бы здесь, в глазах. А его не было. Если, если он не

разыгрывал какой-то головоломный трюк.

– Мистер Гарибальди. Стойте. Перестаньте, это не он.

Это был Томпсон, тянувший его за локоть. Гарибальди вдруг осознал, что тычет PPG в лицо человека, а тот тараторит по-французски.

– Ты уверен, Томпсон? Он не мог заморочить мне голову?

– Нет. Я бы знал. Честное слово. Уберите оружие.

– Да… – сказал Гарибальди. – Да… Догадываюсь, что мне следует это сделать. – Он поглядел на мужчину, который с криками быстро убегал. Они собрали небольшую возмущенную толпу.

"Братцы, я действительно целиком поддался этому," – подумал он. Он сунул оружие обратно в карман. – Извините, граждане, представление закончилось, – сказал он как мог весело. – Просто маленькая ошибка, – он глубоко вздохнул.

– Вы в порядке? – спросил Томпсон.

– Да. Проклятье. Бедняга. – По давней привычке он осторожно оглядел улицу. Получить пулю в спину однажды в жизни было достаточно, благодарствуйте, а Бестер все еще был где-то здесь, не так ли? Это было бы похоже на него – подослать кого-то, соответствующего его физическому описанию, чтобы отвлечь внимание. Теперь ему захотелось допросить того типа.

Вдруг он рассмеялся.

– Это уже паранойя, – сказал он.

– Что?

– Хм? Я просто вообразил, как из трехлетнего Бестера путем секретных манипуляций с генами или еще как-то сделали его двойников – как по виду, так и запаху. Внедрили их повсюду,… – он снова осекся. – Это ожидание. Оно меня достало.

Человек в магазине стоял, крича ему что-то, вероятно, чтобы он сваливал. Гарибальди осознал, что люди все еще обходят его стороной – а кто бы приблизился, после всего? Он казался сумасшедшим, размахивающим оружием. Сумасшедшие мужики с оружием, вероятно, не способствовали бизнесу этого парня.

– Эй, простите, – сказал он, доставая деньги. – Я что-нибудь куплю. – Тут он вспомнил вчерашнее замечание Жерара. – А для какой газеты пишет этот кинокритик?

Человек выглядел так, как будто задумал притвориться, что не понимает английского, но, очевидно, решил, что ответом может скорее побудить Гарибальди убраться.

– Во всех есть кинокритика.

– Да вы его знаете. Парень "секретная информация".

– О. Книжная критика, – сказал он. "Придурочный

марсианский-американский-нефранцуз" лишь подразумевалось, но Гарибальди, тем

не менее, расслышал.

– Вот, – он протянул Гарибальди газету.

Тот нашел колонку, идя обратно к дому. Портрета нет. Это было подозрительно.

– Это по-французски.

– Конечно, – сказал Томпсон. – Прочитать вам?

– Ты знаешь французский?

– Нет. Но я думал, что все равно стоит рискнуть. Да, конечно, я умею читать по-французски. Я вам переведу.

Гарибальди передал ему газету. Томпсон изучал ее несколько минут, затем откашлялся и начал читать.

"Бывают моменты в литературе, редкие и чудесные, которые возвышают нас как человеческих существ, выталкивают за пределы обыденных границ наших помыслов и опыта. "Дар благодарности" – роман, наполненный такими моментами. К несчастью, границы, преодолеваемые читателем, и прозрения, совершаемые им, ни в коей мере не обусловлены авторским замыслом. Каждый, кто часто предается чтению, познал и банальность, и слащавость, и самооправдывающую слезливость, но еще никогда в той мере, которую мы ощущаем здесь. На этих страницах мы переступаем порог обычной банальности ради некой сверхбанальности, каковую никогда не могли вообразить существующей в наших самых остепенившихся мечтаниях".

Томпсон прыснул:

– Господи, да этот парень бунтарь.

– Это Бестер, – сказал Гарибальди. – Иисус К. Коперник. Это Бестер.

В этот момент он заметил, что справа к ним кто-то приблизился. Он обернулся, потянувшись за PPG.

– Майкл Гарибальди? Так это – вы.

Это была миловидная молодая женщина в мини. Он ее никогда в жизни прежде не встречал.

– Что? – сказал он.

– Мистер Гарибальди, не могли бы вы сказать мне, что за заварушка была несколько минут назад? Что делает на парижской улице герой Межзвездного Альянса, приставая к гражданам?

Тут как раз он заметил камеру, парящую над ее левым плечом, и все стало на свои места.

– Эй, эй, эй! Выключите эту штуку!

– Не могли бы вы ответить на несколько вопросов…

– Как это вы, ребята, это проделываете? Что, у вас есть что-то вроде пневматических труб под дорогой, которые прямо выстреливают вас в сторону неприятностей?

Она сделала движение, и красный огонек передачи на аппарате погас.

– Сказать правду, мистер Гарибальди, я следовала за вами, надеясь на интервью. Вас узнали в аэропорту, и я получила задание. Но это лучше, чем то, на что я рассчитывала. Что тут происходит? Я думала, вы ушли с военной службы, но вы все еще носите PPG.

– Слушайте, не знаю, что вы тут подцепили. Вы все можете испортить. Просто прошу – держитесь в стороне, и, уверяю вас, вы получите грандиозную историю. И когда я говорю – грандиозную, я имею в виду – размером с Юпитер.

– Ах, ну, вы были в прямом эфире, мистер Гарибальди. Я также уже засняла, как вы гонитесь за тем человеком. Это уже в эфире, – красный свет вновь включился. – Так не могли бы вы ответить на несколько вопросов…

– О, господи, – проворчал Гарибальди. – Я на каникулах. Оставьте меня в покое.

Она преследовала его до дома, где он наконец отыгрался, хлопнув дверью перед ее носом.

Однако спустя секунду он передумал. В конце концов, его инкогнито ведь уже разрушено. Если Бестер уже не знает, что он в городе, он должен быть глухим, немым и слепым.

Значит, настало время для плана Б.

Он снова спустился по ступенькам и нашел ее – как и думал – все еще поджидающей его.

Глава 9

Бестер посмотрел на часы и отложил карандаш. В течение часа курьер прибудет в отель. Он должен пуститься в путь – так или иначе, ничего другого ему не оставалось. На самом деле смотря в ноутбук и держась за карандаш, он лишь уклонялся от решения, которое он должен скоро принять.

Или думал, что должен. Все было замечательно тихо с тех пор, как он поговорил с Люсьеном. Это могло быть и дурным, и добрым знаком.

Он переключил ноутбук на показ новостей – это он тоже проделывал каждые несколько минут. До сих пор он таким образом упражнялся в паранойе, однако это не означало, что подобная предосторожность неразумна.

Что на этот раз подтвердилось, поскольку показалось лицо Майкла Гарибальди, совсем не такое большое, как в жизни, но отвратительное как всегда. Бестер перво-наперво велел устройству поискать определенные сообщения, используя ключевые слова как Бестер, Пси-Корпус, Джемелай, телепат(ы) – и, конечно, Гарибальди.

Он открыл сообщение, увидел краткий сюжет о Гарибальди, напавшем на какого-то человека, который, он не мог не заметить, весьма напоминал Альфреда Бестера.

– О, нет, – сказал он. Место ему тоже было знакомо. Недалеко отсюда. И у Гарибальди был не только PPG, но и коммуникатор. Люди не носят коммуникатор просто так – телефоны, да, или устройства связи в воротничках. Это был полицейский коммуникатор.

"Я иду за тобой."

Вот он и пришел. И был близко.

Бестер закрыл глаза, пытаясь во всем разобраться, подавить накатившую панику и прилив сопутствующих эмоций. Настало время спасаться. Они, должно быть, как-то связали его с Джемом, а может быть даже и с убийством Акермана. Просто это заняло у них больше времени, чем он думал.

Отлично. Пока они, должно быть, показывали его фото людям типа Люсьена. Нет… он проверил время только что увиденного сюжета. Всего десять минут назад. Что еще последовало?

Точно как он ожидал, его собственное лицо появилось на первой полосе. Старая фотография, еще времен судебного процесса. Вероятно, самый известный его портрет, в полной форме Пси-Корпуса, перчатках и прочее. Казалось, это было целую жизнь тому назад.

Он открыл статью, выключил звук и следил за пробегавшими словами.

"Париж. Полиция сообщила, что Альфред Бестер, беглый военный преступник, обвиняемый в многочисленных преступлениях против человечности, может быть на свободе в Париже. Он, по-видимому, живет – и даже печатается – под именем Клода Кауфмана, которое знакомо читателям "Ле Паризьен." Эта последняя фотография была получена в офисах "Ле Паризьен" всего несколько недель назад.

Каждый, располагающий информацией о местонахождении этого человека, должен заявить об этом. Майкл Гарибальди, исполнительный директор фармацевтической империи Эдгарса-Гарибальди, предлагает миллион кредитов за информацию, которая приведет к его поимке. Это дополнение к миллиону, обещанному трибуналом за опасного преступника.

История Альфреда Бестера длинна и фатальна, а начинается она в Женеве…"

Он отключился. Он достаточно хорошо знал популярную версию своей жизни. Он допускал, что они уже знают, где он живет, или узнают за очень

короткое время.

Уходя из кафе он бросил свою кредитку нищему, каждый день торчавшему на углу.

– Купи себе горячей еды и новую одежду, – сказал он. Он больше не сможет воспользоваться кредитом Кауфмана. Если бездельник использует ее, это оттянет силы ищущих в ложном направлении хотя бы на несколько минут. Сейчас минуты и секунды могли стать решающими.

Гарибальди подумал, что затравил его, но, как обычно, Гарибальди ошибался. Он не собирался попадаться репортерам, это было совершенно ясно. Потому-то лицо Бестера было сейчас повсюду – однако не все части западни были на своих местах, и Гарибальди будет в отчаянии.

Его телефон подал сигнал.

– Да.

– Мистер Бестер? Это Шиган. Они у вас на хвосте.

– Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю. Бюро уже в деле?

– Да, сэр.

– Вы с ними?

– Да, сэр.

– Они установили мою квартиру?

– Отель? Да.

– Понятно. Мне нужно, чтобы вы кое-что сделали.

Пси-Корпус сменил название, цвет и покрой формы и кое-что в своей тактике, но они были по-прежнему безошибочно узнаваемы, когда появлялись. Они приходили строем, ввосьмером, надменно печатая шаг.

– Ну, – сказал Гарибальди, когда они выступили из лифта и вошли в штаб-квартиру. – Это было дольше, чем я мог подумать.

Они не тратили время на шуточки – другой признак, напомнивший ему прежние скверные дни. Руководила ими женщина лет тридцати пяти, весьма профессионального вида, с коротко подстриженными каштановыми волосами. Она носила лейтенантские знаки различия.

– Майкл Гарибальди, вы арестованы, – сказала она. Другие тэпы проворно рассредоточились по соседним комнатам, исключая неуклюжего верзилу, который мог бы быть викингом, родись он в одну из прошедших эпох. Он тоже был лейтенантом, но не подлежало сомнению, кто из двоих офицеров – начальник.

– Вы не зачитываете прав? Каково обвинение?

– Преступное препятствование проводимому расследованию.

– Полагаю, если бы выслушали мои объяснения…

– О, непременно. В настоящий момент, тем не менее, вы можете считать себя моим пленником. Не соблаговолите ли, прошу, сдать все оружие и ваш коммуникатор.

– Вы арестуете меня, и Бестер останется на свободе?

Ее глаза вспыхнули.

– Вы действительно ожидали поимки телепата уровня Бестера по силе и тренированности без нас? По вашей милости мы почти потеряли его.

– Почти? Вы имеете в виду…

– У нас есть подтверждение очевидцев с Северного вокзала. Команда охотников сейчас уже там.

– Почему я об этом не слышал?

– Вы вообще кем себя мните, мистер Гарибальди? Меня не волнует, кем были вы или кто ваши друзья. В данный момент вы частное лицо без какой бы то ни было юрисдикции в отношении этого дела.

– Забавно. Вы, ребята, не вставали в такую позу, когда я снабжал вас средствами и оружием во время войны. Кажется, тогда вы полагали, что мой интерес вполне законен.

Она это проигнорировала и повернулась к Жерару.

– Не знаю, как ему удалось спровоцировать вас на это, – сказала она французу, – но в вашем департаменте будет проведено полное независимое расследование, могу вас заверить.

– Не сомневаюсь в этом, – ответил Жерар. Это прозвучало покорно, но не вполне покаянно.

– С этой минуты я от лица Земного Содружества беру под контроль это безобразие. Немедленно убрать всех ваших людей и оборудование с улиц.

– Это безумие, – вскинулся Гарибальди. – Вы пока не взяли его.

– Возьмем. Советую вам начинать беспокоиться о себе. Позвоните своему адвокату. Месье Жерар, советую проконсультироваться с вашим департаментом. Полагаю, вы обнаружите, что приказ о прииостановке расследования уже подписан.

– Послушайте, – сказал Гарибальди, – если вы и впрямь думаете, ребята, что я вам доверяю…

– Меня не волнует ваше мнение, мистер Гарибальди, или кому вы доверяете. Вы здесь потерпели неудачу. Ваш коммуникатор и оружие – прошу последний раз.

– Это ошибка.

Викинг – Гарибальди мысленно окрестил его Тором – поднял свое оружие.

Гарибальди продолжительно помедлил. Что-то тут было не так.

Но затем он вздохнул, вынул PPG, отцепил коммуникатор и отдал им.

– Благодарю вас. Прошу присесть где-нибудь. Я допрошу вас через минуту.

Бестер караулил до тех пор, пока не убедился, что все люди, окружавшие отель, ушли вместе со своим оборудованием. К этому времени стемнело, и, держась в тени, он беззвучно вошел в дом, телепатически маскируя свое присутствие.

Он немного беспокоился – он не видел никого, кто выглядел бы как курьер. Тот мог испугаться слежки или оказаться схвачен. Или, если он был ловок, то мог быть внутри, записавшись как постоялец.

Он допускал шанс, что курьер внутри. Было бы слишком затруднительно с таким опозданием хлопотать о новых документах.

Фасад офиса и кафе был темен и безмолвен, когда он входил, но он тотчас же почувствовал присутствие Луизы, и у него все внутри сжалось. Подобного он не предвидел.

– Клод? – она сидела на своем обычном месте, перед ней был продолговатый конверт. – Или мне звать тебя Альфред? Или Роберт?

– Луиза… – он осекся. Произнесенное ею его настоящее имя было ударом, от которого он чуть не пошатнулся.

– Ты собирался мне рассказать об этом? Или просто ушел бы, не прощаясь?

– Я собирался попрощаться.

– Правда? Или ты всего лишь явился за этими бумагами?

– Как они к тебе попали?

– С ними пришел мальчишка. Люди, следившие за отелем, пытались отобрать их, но я настояла, что они мои. У твоего курьера был выбор – отдать их мне или полиции. Он благоразумно предпочел отдать их мне.

В ее голосе не было гнева. В ее голосе ничего не было.

– Знаю, ты мне не веришь, – тихо сказал он, – но я действительно люблю тебя. Я надеялся, что все это позади. Надеялся провести остаток жизни здесь.

– Поэтому ты вчера и хотел уехать. Почему ты мне не сказал? Ты же знаешь, я бы поехала.

– Ты бы…

– Конечно, глупый ты дурачина, – теперь ее голос стал сердитым. – Думаешь, я не подозревала что-нибудь в этом роде? Ты меня держишь за полную идиотку? Мне наплевать, что ты делал или кем был. Чем бы ты ни был тогда, я знаю, кто ты теперь. Ты не тот же самый человек, о котором говорят по телевидению. Ты добрый, любящий. Я… – ее голос прервался. – Я всего этого не понимаю. Я не знаю всего, что произошло. Но я знаю, что люблю тебя, и думаю,… что нужна тебе.

Он осознал, что совершенно замер. Он сдвинулся с места, медленно подошел к столу и опустился на стул.

Ее глаза покраснели – плакала. Он потянулся коснуться ее щеки, и она не остановила его.

– Ты не знаешь, что говоришь, – сказал он тихо. – Ты не знаешь, каково скитаться между мирами, оставлять все после минутного знакомства. Я не мог попросить тебя сделать это.

Она вызывающе подняла подбородок.

– Я думаю, ты собирался. Что заставило тебя передумать?

– Реальность. Это больше не притворство, Луиза. Это правда. Я воевал. Я воевал за правое дело, и я не стыжусь ничего из того, что я делал. Я думал, что одержу победу, но этого не случилось. Теперь я – лишь напоминание обо всем том, что они хотят замести под ковер. Они будут охотиться за мной, пока не настигнут, или пока я не умру.

– Тогда пусть охотятся на нас обоих. Я хочу быть с тобой.

Вот оно.

Однажды он недолго дрейфовал в гиперпространстве, плавая в том миазме, который человеческий глаз воспринимает как красный, но который, как доказали серьезные исследования, не может иметь какого бы то ни было цвета. В гиперпространстве сила телепатии простирается в бесконечность, и он ощущал себя расцветающей звездой, как будто его разум стал всем и ничем.

Сейчас он ощущал то же самое. Всякую реакцию он представлял себе у Луизы, на эту он не осмеливался. А она вот, простой и наилучший ответ на все.

– Ты правда любишь меня, – вздохнул он, снова касаясь ее лица.

– Да, – сказала она, беря его руку. – Я хочу остаться с тобой, быть с тобой, – он сжал ее пальцы, зная, что это правда.

Также он знал, что этому не бывать. Она любила его, да. Но мог ли он рассчитывать на нее? Осознав до конца то, что он действительно совершил то, в чем его обвиняют, разве поняла бы она по-настоящему? Как она смогла бы? Она – из нормалов. Когда до нее действительно дойдет, что она никогда больше не увидит свою семью – ту семью, что она вновь открыла для себя, любовь к которой вновь пробудилась – что почувствует она тогда? Когда она поймет, что укрывая его, следуя за ним, она становится такой же преступницей, как он, что ее единственная дверь в нормальную жизнь – его поимка и приговор, что станет она делать?

Могут пройти дни, часы, месяцы, но она будет зависеть от него. Ей придется. Она влюблена в него, но любовь не разумна. И она хрупка, так хрупка.

Но если он оставит ее здесь, они допросят ее. Они ее просканируют. Она знала его новое имя, знала, куда он направляется.

– Ладно, – тихо сказал он. – Пойдем со мной. Я люблю тебя, Луиза. – Он наклонился поцеловать ее, наслаждаясь ощущением ее губ, эмоциями, поведанными ими, волной радости и облегчения. Он не станет покидать ее, не так, как других…

Она напряглась, когда он начал, а затем стала бороться.

– Клод… Клод… что-то не так… – она пока не поняла, что это делал он, но потом она мгновенно догадалась, и ее глаза по-детски расширились из-за предательства и непонимания. – Что ты… нет!

Но тут он парализовал ее, ее беззащитное сознание открылось как книга.

– Все будет хорошо, – сказал он ей, – это к лучшему. Однако он чувствовал такую боль, что почти готов был отступить. Это была Луиза. Удаляя что-то из нее, он вырывал часть самого себя. Но теперь было уже слишком поздно. Все равно было слишком поздно.

Прочь – их летние вечера наедине, их долгие прогулки вдоль Сены. Прочь – день игры в туристов, их занятие любовью, их смех над старым фильмом. Прочь – их спокойные беседы, совместное мытье посуды, шутливый спор, кому готовить ужин.

Все это происходило слишком быстро. Ему недоставало времени. Скоро уловка, к которой прибегли его агенты, исчерпает себя, и охотники вернутся сюда за ним. Гарибальди вернется за ним.

Он старался быть бережным, но это ранило ее. Она стонала почти непрерывно, и нежный свет исчезал из ее глаз, оставляя лишь боль, и утрату, и все то же пугающее непонимание. "Зачем ты делаешь со мной это? Я люблю тебя!"

Прочь его позирование ей, солнце, осеняющее ее лицо. Прочь их первый поцелуй. Прочь успокаивающие ласки во мраке ночи, когда ее будили кошмары.

Художник в сквере. Столкновение с Джемом. Дегустация вина и жалобы на букет. Все. Она потеряла сознание задолго до того, как он завершил дело, тонкие струйки крови текли у нее из носа.

Он в изнеможении рухнул на стол, каждый нерв саднил, предельно измученный. Он чувствовал, что умирает. Он хотел умереть.

Но Луиза будет жить. Конечно, остались пустоты, разрывы, но они заживут, и она не запомнит их. Для нее он никогда не существовал. Но она будет жить, и при поддержке снова станет нормальным, дееспособным, невредимым человеческим существом.

Он встал, шатаясь. Еще одно.

Чтобы подняться по ступенькам, он потратил почти всю энергию, которая в нем оставалась. Чердак был заперт, но у него был ее ключ. Он воспользовался им и вошел в комнату, где начался их роман. Мольберт и холст были здесь, безмолвно ожидая ее руки, ее присутствия. Он почти видел ее здесь – волосы, стянутые назад, следы краски на лице.

Он стоял очень-очень долго, пригвожденный к месту эмоциями. Но слишком поздно. Дело сделано.

Он пересек комнату, встал, где стояла она, работая, и наконец посмотрел. Работа была завершена, и это был он. Он медленно рухнул на колени, почти

что в молитве.

Потому что это был он. Все, чем он был.

Как удалось ей это лишь с помощью красок и кисти?

Лицо, что смотрело на него, было одиноким и страдальческим. И – да, тут была и жестокость, и холодная воля. Она разглядела это. Она все поняла. Но она также увидела и сострадание, которое он прятал, и любовь, что стала такой сильной, его глубочайшие мечты и самые бездонные раны, не зажившие с самого детства. Мальчик, мужчина, мучитель, убийца, поэт, возлюбленный, ненавидевший, боявшийся и надеявшийся. Все здесь, в мазках любящей кисти.

Она поняла все главное о нем и все-таки любила его.

Он и раньше знал скорбь. Но такой он не знал никогда. Звук, исторгнутый им, был ему даже незнаком – какой-то скулящий плач.

– Что я наделал?

Он ошибался. Луиза последовала бы за ним куда угодно и любила бы его. Она никогда бы его не предала.

Он взял банку со скипидаром и вылил на картину. Поднес к ней зажигалку и стоял, наблюдая растворяющееся в пламени лицо, проклятую душу, сгорающую в аду.

Когда оно стало пеплом, он затоптал догоравшее пламя, и дым ел ему глаза. Убедившись, что все погасло, он спустился вниз и взял свои документы.

Он проверил пульс Луизы. Тот был слабым, но равномерным.

Он хотел сказать что-нибудь. Он не смог. У него сжалось горло. "Я люблю тебя," – передал он, зная, что это ничего не значит.

Засунув бумаги подмышку, он открыл дверь и вышел в ночь.

Глава 10

Час спустя Жерар начал серьезно беспокоиться о том, что может предпринять Гарибальди. Поначалу он ругался с Шиган и ее людьми, затем погрузился в мрачное молчание.

Теперь его начала бить дрожь.

Жерар ведь был прагматиком. Он с самого начала предвидел, как все выйдет, и результат его не удивлял. Что его удивило, так это арест Гарибальди. EABI могли не понравиться его действия, но там должны были понимать, что не смогут предъявить ему никакого серьезного обвинения. Арест, должно быть, имел единственной целью досадить Гарибальди.

Это сработало, и, возможно, слишком хорошо. Теперь с каждой минутой бывший офицер безопасности дозревал до попытки совершить что-нибудь опрометчивое.

Было ли это тем, чего они хотели? Они не надели ему наручников или что-нибудь в этом роде. Казалось, за ним никто не следит. Но они были телепатами, так что лучше, чем Жерар, знали, что Гарибальди вот-вот взорвется. Предоставляли ли ему подходящий случай повеситься?

Он подошел туда, где сидел кипевший Гарибальди.

– Они дают ему ему уйти, – тихо проговорил Гарибальди. – Нарочно, специально.

– Кажется, они владеют ситуацией.

– Они проделывают телодвижения, охотясь за привидением. Вы наблюдали за ними? Они знают, что охотятся за привидением. Шиган, во всяком случае.

– Думаете, она и есть его агент?

– Одна из них. Их может быть больше. Черт, они все могут быть ставленниками Бестера.

– Как это возможно? Я думал, их всех проверяли.

Томпсон – в нескольких шагах рядом – кивнул.

– Разумеется. Но это может быть чистой проформой. Кроме того, не представляется невозможным подготовиться отвечать правильно – или быть подготовленным кем-либо таким сильным, как Бестер.

– Или, может, рыба тухнет с головы, как это всегда было.

– Я в это не верю, – сказал Томпсон. – К тому же, кое-кого из этих людей весьма волнует поимка Бестера – я это чувствую. Он хороший раздражитель для молодого поколения тэпов.

– Ты их просканировал?

– Они источают это. Но насчет Шиган вы правы. Она что-то замышляет. Это ее тоже переполняет.

– Они разогнали западню и оттянули всех ваших людей с улицы. Вы понимаете, что это означает.

Жерар кивнул.

– Конечно. Это означает, что он все еще на Пигаль, заметает следы.

– Но это не продлится долго, – Гарибальди еще больше понизил голос. – Нам нужно вырваться отсюда.

Жерар усмехнулся.

– Мистер Гарибальди, сию минуту я ценю только две вещи. Одна из них – моя жизнь, вторая – моя работа. Я определенно не желаю рисковать ни одной из них.

– Томпсон?

Молодой человек колебался.

– Как насчет того звонка вашему адвокату? Ваше освобождение не может занять много времени.

– Не должно занять, – хмыкнул Гарибальди. – Ровно столько, чтобы Бестер исчез. К чему бы еще им меня арестовывать? Зачем им держать меня здесь?

– Следствие выяснит, что произошло, – сказал Жерар. – Шиган и ее шайку, разумеется, раскроют.

– Я бы за это не дал ни гроша, – сказал Гарибальди. – Это должно случиться сейчас, а не позже, – он кивнул Томпсону. – Ты действительно думаешь, что остальные из этих ребят верные?

– Я бы поручился за это жизнью, – сказал Томпсон.

– Рад это слышать, – отозвался Гарибальди.

– Что вы…

– Эй! – заорал Гарибальди. – Я хочу снова позвонить моему адвокату. Кто-нибудь, принесите мне телефон.

Шиган повернулась к нему от своего "бдения" у мониторов с хмурым видом.

– Ну и звоните ему.

– Вы забрали мой коммуникатор. Мне он нужен обратно.

Она неприятно осклабилась.

– Сожалею, вам не разрешено пользоваться коммуникатором. Звоните по телефону.

– У меня его нет. Поэтому у меня и был коммуникатор.

– Как все запущено.

– Дайте мне ваш.

Она посмотрела еще более раздраженно, чем до сих пор, но затем живо подошла, доставая свой телефон.

И как только она подошла достаточно близко, он прыгнул.

Жерар был поражен быстротой маневра, с какой тело Гарибальди развернулось, распрямилось, сложилось – все в мгновение ока. Он также был поражен скоростью, с которой Шиган поняла, что произошло, и отреагировала, увернувшись и сделав ложный выпад прямо в горло Гарибальди.

Наконец, он был поражен, как быстро все закончилось: рука Гарибальди тесно сжалась под подбородком Шиган, а ее пистолет в его руке был прижат сбоку к ее голове. Все телепаты в комнате тоже повыхватывали оружие, и все они прицелились в Гарибальди – на одно мгновение. Затем, как будто по молчаливому соглашению, несколько стволов медленно повернулось в сторону Томпсона и самого Жерара. Он медленно поднял руки вверх.

– Брось это, – сказал похожий на Тора.

– Обломись. Все успокойтесь. Я хочу провести маленький эксперимент. Если не выйдет, я ее отпущу. Если получится, я ее отпущу тоже. Но вы дадите мне проделать это, или Бог мне в помощь – я разбрызгаю ее мозги по этим стенам.

– Отпусти ее, – повторил Тор, но никто из них не пошевелился.

– Томпсон, возьми ее телефон.

Томпсон сделал это, двигаясь медленно и аккуратно, чтобы никого не взбудоражить.

– Какой у тебя код доступа, Шиган?

Она не ответила. Двое из телепатов немного передвинулись, очевидно, чтобы было удобнее стрелять в Гарибальди.

– Ну же! У меня нет целого дня. Я утверждаю, что вашему боссу, Шиган, есть что скрывать. Я утверждаю, что она посылала и получала сообщения от человека, за которым вы, предполагается, охотитесь.

– Это сумасшествие, – сумела пробулькать Шиган.

– Да ну? Кто-нибудь из вас и вправду думает, что ваша команда преследует реального Бестера? Даже если вы так думаете, зачем вы убрали наблюдение из того самого места, где, как вы знаете, он был? Так дела не делаются.

– О чем вы говорите? – буркнул Тор.

– Он пытается… – Шиган засипела, когда Гарибальди сжал захват.

– Это сумасшествие? Тогда ты не должна скрывать от нас свой пароль доступа. Докажи, что я ошибаюсь.

– Ты мне не указ, – огрызнулась Шиган.

– Томпсон, сканируй ее – вытащи из нее это.

– Нет, – Томпсон сказал это тихо, но твердо.

– Что?!

– Я могу работать на вас, Гарибальди, но вы не заставите меня сделать это. Это незаконно и неправильно.

– Какого…

Но Томпсон не закончил. Он посмотрел на Тора и других телепатов и обратился к ним.

– Однако сделать это можете вы, если думаете, что она лжет. Я думаю, что лжет. Это прет из нее, как вонь, мне даже не надо сканировать ее. Ого – почувствовали? Она заблокировалась. С чего бы ей это делать?

Тор поднял бровь.

– Мистер Гарибальди, отпустите Шиган и бросьте оружие. Потом мы это обсудим.

– Простите, – сказал Гарибальди. – Не могу. Пока вы не прослушали ее последние переговоры.

Тор приблизился на один шаг.

– Стой, – сказал Гарибальди.

– Нет. Не стану. И вы не убьете ее. Я уверен, что не убьете.

– Она лжет вам. Она работает на Бестера.

– Посмотрим. Когда вы ее отпустите, – здоровяк сделал еще шаг.

– И не пытайся, – предупредил Гарибальди. – Не пытайся, черт побери, или… – он осекся на полуслове, его губы задрожали.

Мгновение никто не шелохнулся, и тут Жерар заметил кое-что, отчего холодок пробежал по его спине.

Палец Гарибальди, давивший на спусковой крючок. Недостаточно сильно, чтобы оружие выстрелило.

Тор сделал четыре больших шага, потянулся и осторожно высвободил оружие из пальцев Гарибальди. Затем он приставил ствол своего собственного пистолета к голове Гарибальди.

– Я собираюсь снова позволить вам двигаться, – сказал он, – и вы уберете вашу руку с шеи Шиган.

Рука Гарибальди внезапно сжалась и он мучительно перевел дух. Затем медленно поднял руки вверх.

Шиган вывернулась из его объятий.

– Бьорнессон, дайте мне мое оружие, – бросила она.

– Всего минуту, лейтенант, – сказал Бьорнессон. – Я хотел бы узнать…

– Бьорнессон, это приказ.

Великан уставился на нее, его голубые глаза были непреклонны.

– Лейтенант, для протокола, я думаю, что мне лучше временно отстранить вас от должности, пока я не смогу… – его голос вдруг оборвался, будто у него что-то застряло в горле, затем он схватился обеими руками за голову и застонал. Оружие вылетело из его руки.

Это сделала Шиган.

Она подхватила его и выстрелила с пола, ранив одного из молодых копов – юного китайца – на дюйм левее сердца. Оставшиеся четверо ответили таким интенсивным огнем, что это здорово смутило Жерара, спикировавшего в поисках укрытия.

Он мельком увидел Гарибальди, снова в движении – прыжке пантеры. Молния, вылетевшая из дула оружия Шиган, встретила его на полпути.

Он услышал еще три или четыре выстрела, а когда снова выглянул, то увидал Гарибальди, зажимавшего свое плечо стоя над бездыханной Шиган. Вся левая сторона ее лица была воспаленно красной.

Тор, пошатываясь, поднимался на ноги, у него шла кровь из носа и уголков глаз.

Гарибальди нагнулся и очень неторопливо взял PPG.

– Томпсон, вызови скорую, – проворчал он. – И кто-нибудь наденьте ей наручники. Бьорнессон, вы уже пришли в себя?

– Я… о… – он кивнул головой. – Да.

– Собирайте отряд. Мы идем на охоту.

Тор помедлил еще секунду, затем потряс головой. Один из копов занялся раненым – вероятно, ненадолго, благодаря характеру раны.

– Дербен, ты и Мессер останьтесь с Ли. Сообщите Бюро, что случилось. Остальные – вы слышали мистера Гарибальди. Настраивайтесь на работу. Мы должны поймать монстра.

Последний раз, когда Гарибальди охотился вместе с телепатом, это был сам Бестер. Они вдвоем преследовали продавца "прахом" на Вавилоне 5. Шеридан, не будучи поклонником Бестера, вынудил тогдашнего пси-копа принять наркотик, временно отключивший его способности. Даже без них Бестер показал себя чертовски хорошим охотником.

После того, как все закончилось, Гарибальди против своего желания зауважал Бестера. Тот был злобный, надменный тип, но то что он делал, он делал хорошо, с помощью своих способностей или нет.

Он все еще уважал Бестера, как мог бы уважать змею. Это не означало, что он полагал, будто этому человеку следует позволить дышать.

Эти копы тоже были хороши в своем деле. Это было поразительно, как они развертывались, ни слова не говоря, каждый сканируя свой сектор, быстро идя по узким улицам к отелю, где, предположительно, оставался Бестер.

– Я вызвал своих людей обратно, – сказал Жерар. – Думаете он еще здесь?

– Я его чую, – хмыкнул Гарибальди.

– Как ваше плечо? – спросил Томпсон.

– Жить – буду, – зловеще ответил Гарибальди.

Бестер успел сделать лишь несколько шагов от гостиницы, когда ощутил себя под прицелом.

– Привер, офицер д'Аламбер, – сказал он.

– Ни с места, мистер Бестер, – черты д'Аламбера проявились, когда он вступил в свет уличного фонаря.

– Я не вооружен.

– Вам меня не одурачить. Я знаю, что вы такое.

– Что ж, вы либо очень храбры, либо очень глупы. Я могу выключить ваш мозг как лампочку.

На самом деле он не смог бы. Усилия, приложенные им при "зачистке" Луизы без серьезного вреда для нее и за столь короткое время, нанесли ему тяжелый урон. Он мог всего лишь проникнуть в мысли полицейского, гораздо меньше – сделать что-нибудь с ними.

– Если вы ранили Луизу, то мне плевать, что вы сделаете мне.

– Ах. Я думаю, вы чересчур возмущены. Вы любите ее.

– Что вы ей сделали?

– Она там, – он кивнул на здание. – Она невредима. И я – вне ее жизни. Вам следует быть счастливым.

– Да, вы вне ее жизни. Я вас из нее удаляю.

– Вам придется убить меня.

– Я это сделаю.

Бестер вскинул голову, сознавая, что его время уходит. Казалось, он почти что слышал приближение своры.

– Вы никогда никого не убивали до сих пор, да, Люсьен? – тихо сказал он. – Я вам завидую.

– Заткнитесь.

– Нет, завидую. Есть момент, когда они умирают, когда вы понимаете, что лишили их всего, и они понимают это тоже. Это ужасный момент. Люди врут, что я лишен сострадания, потому что они хотят притвориться, будто никогда не могли бы делать то, что делал я. Но суть в том, что их призраки никогда не покидают меня. Я вижу их глаза во мраке. Я слышу их последние надсадные хрипы. Каждый мужчина или женщина, убитые мною когда-либо, преследуют меня. Звучит невыносимо, не так ли? Но это можно вынести – это требует лишь практики.

Фактически, это происходит лишь однажды. В первый раз, когда ты убиваешь и наблюдаешь, как уходит свет, ты понимаешь, как это ужасно. Но через некоторое время ты понимаешь, что можешь сделать это снова. Это хуже всего: ты никогда не будешь опять чист, никогда не смоешь с рук кровь, и чуть больше запачкаться – не имеет значения, не так ли?

Пистолет дрогнул.

– Вы просто пытаетесь одурачить меня.

– Остановить вас, да. Я не хочу умирать. Но одурачить вас? Нет. Вы знаете – то, что я говорю, правда. И Луизу, ее вы тоже знаете. Она еще любит меня, вам это известно. Она хотела бежать со мной, но я ей не позволил. Но если вы застрелите меня, меня, беззащитного человека, любимого ею, что она станет чувствовать к вам? Разумом она может понять, но в сердце своем никогда не простит вас.

– Ублюдок.

Бестер сделал шаг вперед.

– Я ухожу. Я не хочу причинять вам вред, Люсьен. Без меня Луизе понадобится каждый ее друг, а их у нее немного – вам это известно. Я не хочу лишать ее и вас также. Так что вам придется решать. Надеюсь, ради всех нас, вы примете верное решение.

С этими словами он очень осторожно двинулся мимо полицейского. Пистолет следовал за ним, а потом он почувствовал, что взгляд человека, буравящий ему спину, заколебался, дрогнул.

Готово. Мгновением позже он услышал, что дверь гостиницы отворилась. Он пустился бегом.

Глава 11

Подойдя к отелю, охотники сгруппировались и сразу рассыпались, как пирамида бильярдных шаров: одни – устремляясь в боковые улицы, другие – перекрывая окна и крыши вокруг. Двое взяли на мушку дверь.

– Он внутри? – спросил Гарибальди у Томпсона.

– Кто-то есть, – ответил Томпсон. – Я не чувствую Бестера, но у меня нет прямой видимости, и к тому же он может блокироваться.

– Я вхожу.

Он сбоку подкрался к двери и быстрым внезапным движением распахнул ее.

Внутри темной комнаты кто-то пошевелился, и он нацелил туда PPG.

– Ни с места! – крикнул он. – Кто бы ты ни был, ни с места!

– Я не он, – сказал некто, сгорбившийся в темноте. Он говорил по-английски с сильным акцентом. Мужчина.

Гарибальди держал человека на мушке, пока нашаривал выключатель.

При свете обнаружилось маленькое кафе. Мужчина средних лет в полицейской форме стоял на коленях возле женщины, поникшей у стола.

– Он что-то сделал с нею, – объяснил полицейский. – Он солгал. Он сказал, что не причинит ей вреда. Но я не могу привести ее в чувство.

Гарибальди не позволил оружию дрогнуть. Кто скажет, не новый ли это трюк Бестера, еще один из его зомбированных роботов? Повернешься к нему спиной, и этот парень может тебя прикончить.

– Брось оружие и толкни сюда, – скомандовал он.

Вокруг него Томпсон, Жерар и Бьорнессон прикрывали лестницу и другие различные выходы. Полицейский подчинился, положив свой пистолет на пол и хорошенько наподдав ногой.

– Он здесь? – спросил Гарибальди, подбирая оружие.

– Нет, – коп оглянулся на женщину. – Я вызвал скорую, но…

Бьорнессон сунул оружие в кобуру и шагнул к ним обоим. Он опустился возле женщины на колени, пощупал пульс, затем на мгновение сконцентрировался.

– Думаю, с ней все будет в порядке, – сказал он. – Ее "зачистили" – очень профессиональная работа, вероятно дело рук Бестера.

– Да ну? Неужто? – спросил Гарибальди голосом, полным сарказма. Затем, несколько более задумчиво. – Она может что-то знать. Ты можешь добыть из нее что-нибудь?

– Не сейчас. Она в деликатном состоянии.

– Попытайся.

– Нет! – полисмен вдруг вскочил, сверкая глазами. – Она достаточно пережила. Оставьте ее в покое. Оставьте ее, или, помоги мне…

– Не волнуйтесь, сэр, – успокоил Бьорнессон, бросив взгляд на Гарибальди. – Я не стану ее трогать. Как я сказал, она в деликатном состоянии.

Гарибальди молча выслушал это. Правду ли говорил Бьорнессон, или это была просто другая тактика проволочек? Может, он тоже один из бестеровских – только более искусный в этом, чем Шиган.

– Я проверю остальные помещения, – сказал он.

Он двигался из номера в номер, включая свет, вышибая двери, когда им никто не отвечал. Томпсон и Жерар следовали за ним, успокаивая и опрашивая постояльцев отеля, пока он обыскивал укромные места.

Все это время он чувствовал, что Бестер улизнул. Но, может быть, Бестер и хотел, чтобы он так думал, в то время как прятался, злорадствуя, в каком-нибудь уголке дома. Он должен это выяснить.

За одной из дверей он нашел обломки компьютера, от которых несло озоном, вероятно из-за преднамеренной перегрузки. Он быстро обыскал комнату, нашел какой-то странный наряд типа халата и шкаф по большей части черной одежды. И прикнопленный к стене возле зеркала в ванной рисунок углем. Глаза Бестера смотрели с портрета, издеваясь над ним.

– Проклятье! – прорычал он. Он сорвал рисунок со стены, затем разорил кровать, перетряхнул ящики гардероба. Ничего, конечно. Компьютер еще может содержать какую-нибудь годную информацию, хотя вряд ли. Более сокрушенный, чем когда-либо, он продолжил свои поиски.

Когда он достиг верхнего этажа, то почуял дым и пошел более осторожно. Дверь в чердачное помещение была приоткрыта; он тихо открыл ее и осторожно заглянул внутрь. Убедившись, что там никого нет, он перевел взгляд на тлеющие остатки на полу возле кресла. Смолистый запах скипидара защипал ему горло. Он уставился, озадаченный, на сожженную картину.

Что-то в этой сцене убеждало его, хотя он не смог бы сказать, что именно. Бестер не прятался в отеле – он действительно ушел.

Гарибальди поспешил обратно вниз по узким ступенькам.

Остальные уже собрались в холле.

– Четверо постояльцев опознали его по фотографии, – сообщил ему Томпсон, – однако ни один из них не видел его недавно. Но полицейский… – он быстро пересказал историю д'Аламбера.

Бьорнессон говорил по коммуникатору. Он посмотрел на Гарибальди.

– Транг и Слоан думают, что напали на его след, – доложил агент. – Они пошли туда.

Гарибальди припомнил еще дымящийся холст.

– Он не должен быть слишком далеко, – сказал он. – Мы подрастеряли тут время.

Снаружи подъехала скорая, и они перенесли в нее не очнувшуюся женщину. Д'Аламбер, коп, смотрел, стиснув руки.

– Вы ведь застали его? – сказал Гарибальди. – И вы его отпустили.

– Я не мог его остановить, – сказал мужчина удрученно. – Я пытался.

Гарибальди почувствовал бы симпатию, будь у него на это время. Времени не было. След остывал, преследование усложнялось. Бестер мог быть всего на несколько шагов впереди них, но у него было преимущество – он знал, куда направлялся.

– Нет. Я не отстану и не потерплю неудачу, – произнес он шепотом. – Пошли, – сказал он телепатам.

– Мои люди перекрыли почти все улицы, – сообщил Жерар. – И мы задействовали также постовых и аэрокар. Мы возьмем его.

– Я поверю в это, когда это произойдет, – ответил Гарибальди.

Бестер прислонился к стене здания и сделал глубокий спокойный вдох. Панике он не поддавался нигде. Паника запускает слишком первобытные рефлексы, рефлексы, незнакомые с гудевшими вертолетами, которые он слышал, инфракрасными камерами, телепатами-охотниками. Паника могла быть ценным качеством во времена, когда она помогала голой мартышке вскарабкаться на дерево, на три шага опережая стаю гиен, но она не могла помочь тэпу в его нынешнем положении.

Он больше не мог рассчитывать на своих агентов. В настоящее время они себя разоблачили и исчерпали свою полезность. Он был наедине с самим собой.

Он прижимал к груди свои новые документы. Это было не так плохо. Все, что он должен сделать, это выбраться из Парижа. Небольшую область можно было интенсивно обыскивать, но, расширив эту область до Франции, до Европы и далее, он мог на время оказаться в безопасности.

И он не повторит снова тех же ошибок. Нет, теперь ему нужен небольшой отрыв и, что более важно, немного времени. Сейчас он был слишком слаб. Несколько часов назад он был способен пройти сквозь полицейский кордон вроде того, что видел несколькими улицами впереди, просто пожелав этого. Теперь же он счел бы большой удачей провести единственного нормала.

У него еще было одно преимущество. У него оставался чип Теней. Он не смог бы затуманить сознание человека, но он мог проделать это с машиной.

Тут за углом универмаг, не так ли? Он прокрался туда.

Он использовал чип Теней, чтобы одурачить систему охраны, но замки – другое дело. Как в той аптеке, это были независимые механизмы. Он снял пиджак и пристроил его у окна, которое, по счастью, оказалось застекленным. Он не мог держать пиджак искалеченной рукой, так что оперся ею и ударил другой. Окно разбилось внутрь без особого шума, и он забрался внутрь. Была ли здесь живая охрана? Вероятно, но он не помнил. Он подождал, затаившись, несколько секунд, максимально напрягая растраченные силы.

Да, тут была охрана.

Когда он вышел на прямую видимость, то "наподдал" парню, как только смог сильно, и добавил к этому резкий апперкот. Физически он был также истощен, но добился намеченного результата. Мужчина – нет, женщина – полетела с ног, ее электродубинка упала на пол. Он подхватил ее и дважды ударил охранницу. Затем обыскал. Оружия нет. Какие охранники не носят пистолета?

Очевидно, те, которые полагают, что не нуждаются в нем. Он еще раз оглушил ее, затем опустился на колени, зажал ей нос и рот.

– Прости, – сказал он, – но если я просто свяжу тебя и суну кляп, они почувствуют тебя, когда придут. Не могу этого допустить.

Это противоречило его обещанию никого больше не убивать. Конечно, они заметят разбитое окно в любом случае – возможно, немного скорее, если почувствуют присутствие охранницы. Но много ли, на самом деле, времени купит ему ее смерть?

Чертыхаясь, он снова позволил ей дышать, забрал ее телефон, связал руки за спиной и вокруг колонны.

Он был в секции женского белья, так что скомкал какие-то чулки и затолкал ей в рот. Затем, еще ругая себя, направился к спорт-товарам.

Он приходил сюда с Луизой. Именно здесь он выбрал ей платье.

Что она подумает, когда заглянет в свой гардероб? Она не вспомнит, как приобрела его, но к тому времени она уже узнает, кто подарил его. Выбросит ли она его? Или сохранит, чувствуя, что между ними было что-то истинное, что-то реальное?

"Это не важно. Сосредоточься."

Он сновал между темных стеллажей, стараясь думать о чем-нибудь другом. Он вспоминал игру в "ловцы и беглецы" с другими ребятами своего звена, когда ему было всего лет шесть. Он всегда хотел быть копом, охотником, хорошим парнем, но чаще они заставляли его изображать меченого, мятежника.

Он вспомнил спор, вышедший у него с одним из мальчиков в классе – Бреттом – когда они вместе изображали меченых. Бретт настаивал, что меченые всегда действуют глупо, всегда делают очевидные ошибки. Бестер хотел сыграть так ловко, как только мог, потому что ненавидел быть побежденным, даже если бывал вынужден. Он в тот день пожертвовал Бреттом, сделал так, что Бретт проиграл, так что он смог победить. Он был наказан за это, за измену одному из своих братьев по Корпусу, даже в игре.

Теперь он был меченым по-настоящему. Но нет, это не так. Он не меченый – он последний пси-коп. Это мир захвачен мятежниками.

Ненадолго он снова стал шестилетним. Это было так реально, так живо, что прошедшие годы казались похожими на сон, нереальными. Как будто то, что связывало его с детством, не было цепочкой лет, или ходом времени, или эволюцией личности, но единственно этой неизменной жаждой победы.

В спорт-товарах он взял пистолет для тира, малокалиберное оружие, стрелявшее шипами. Что-нибудь посерьезнее было где-то заперто, а у него не было времени искать. Он также взял охотничий нож, очки для ночного видения и несколько детекторов движения, которые используют в походе для охраны периметра. Он разместил один у разбитого окна, а другой возле парадной двери.

Затем он выскользнул через заднюю дверь и в переулок. Они не знали, как он вымотан. Они станут терять время, обыскивая магазин, предполагая, что он создал себе психическую тень.

Он поспешил прочь по темной улице, чувствуя себя немного лучше с оружием в руках. Его способности постепенно восстанавливались – с каждой минутой все яснее становился лепет Парижа. Скоро он будет способен противостоять охотникам, более твердо стоя на ногах.

Или он так думал, когда завернул за угол и столкнулся прямо с одним из них. Это был молодой парень, едва ли закончивший обучение. Он был ошарашен, как и Бестер – Бестер почувствовал его шок как разрыв гранаты.

Оружие охотника уже было выхвачено и нацелено. Он выстрелил.

И промахнулся.

Что-то всхлипнуло у Бестера в плече, когда он отступил влево и выстрелил из самострела раз, другой. Мальчик тоже сделал новый выстрел, но Бестер почувствовал дифракцию боли. Не из-за удара в него, а от шипов, пронзивших охотника. Второй пробил кость в плече, и юноша прикусил язык. Бестер закончил расправу с ним электродубинкой охранницы.

Он быстро обыскал неподвижное тело. Довольно странно, парень тоже использовал что-то вроде самострела, и ненамного лучшего, чем его собственный. Он сменил дубинку – его собственная была почти разряжена – взял пистолет и быстро просканировал парня.

У того был напарник, работавший по другую сторону здания. Бестер прижался к стене и ждал.

Минутой позже осторожно подошел второй. Бестер поразил его в шею из самострела, взятого у первого охотника.

Реакция удивила его. Человек взревел от боли, но, с другой стороны, не испугался, взводя свое оружие. Бестеру оставалось одно – он прыгнул вперед под вытянутую руку, замахнувшись электродубинкой. Охотник все-таки среагировал слишком быстро, и они внезапно сцепились.

Охотник ударил – не физически, но со всей силой молодого П12.

Давным-давно Бестер изучал битвы шаманов.

В процессе эволюции человеческий мозг научился обрабатывать данные, поступающие от нервных окончаний. Недавняя мутация, породившая телепатию, не изменила всех других схем. Телепатическое восприятие было усложненным, оно обходило чувствительные нервы, направляясь прямо в мозг. Мозг же, будучи тем, чем он был, интерпретировал психическую атаку как нечто, воспринимаемое органами чувств. Результат казался сверхъестественно зримым.

Вкратце, на уровне восприятия битва сознаний представляла собой битву иллюзий – как описано в древних мифах и легендах. Для Бестера в этом процессе не было ничего мистического, но "битва шаманов" было таким же хорошим названием, как всякое другое.

Его противник пошел в наступление на всех уровнях, целясь в болевые центры, контроль мышц и, более важно, в кору головного мозга, вызывая случайные и специфические ожоги в мозгу Бестера. Вот что происходило с точки зрения физиологии.

Однако то, что воспринимал Бестер, было чем-то менее клиническим.

Тучи ос окружили его, конденсируясь из воздуха подобно росе, облепив его обнаженную плоть с головы до ног. Их жала будто бы вонзались в него повсюду, и он подавил вопль. Они вползли в его глаза, нос, рот, уши, и с ними пришла безумная боль, которая скрутила его как опаленную страницу.

Бестер собрал всю силу, которая у него оставалась, и обвил свою агонизирующую плоть пламенем, сжигая насекомых. Их обугленные тельца падали с него тысячами, и он чувствовал их горечь на языке. Как раз перед тем, как последние из них пропали, жестокий ливень и град дробью хлынул в него, гася огонь. Он мрачно облачил себя в тяжелые боевые доспехи, но он понимал, что они выдержат недолго.

Если продолжать играть в эту игру обороняясь, он пропал.

Сознание его врага было вертящимся диском пилы, потом зазубренным шаром, вращающимся одновременно во многих направлениях. Бестер поглотил его вязкой жидкостью, застопорил. Охотник отреагиировал почти мгновенно, кристаллизовав жидкость и прорубившись сквозь нее, швыряя острые осколки в своего противника. Но ход Бестера не был настоящей атакой – это было отвлекающим маневром.

Маскируясь этим выпадом – действительно при полной изоляции нейронов – он ускользнул, нанося удар по моторным нервам. Бестер не мог видеть, насколько это было эффективно, но он почувствовал неконтролируемую дрожь, которую счел очком в свою пользу.

Он был все еще слишком изнурен, и осы вернулись, больше, чем раньше. Повторение было грубым – фактически, все атаки охотника опирались исключительно на животную силу сознания. К несчастью, парень обладал этой силой, а Бестер – в данный момент – лишился. Разумеется, на пике формы он мог побить этого ребенка не подымая рук, но – он проигрывал. Его реакции были медлительны и неадекватны.

Он отогнал ос, но они взорвались, как тогда, когда облекали его тело покровом агонии. Он заскрипел зубами и выругался, хлеща их как попало и не очень сильно. Как человек при последнем издыхании, в изнеможении хлестнул в лицо своего убийцу.

И тут, непонятно отчего, вся мощь покинула его противника, втянулась в какую-то воронку, Бестер не видел. Когда Бестер отключил его, тот оказался способен поставить лишь самые непрочные барьеры. Человек рухнул, выплевывая кровь.

Бестер доковылял до стены, когда реальность снова "включилась" вокруг него. Он ткнул поверженного шокером, просто чтобы убедиться, что тот останется лежать.

Почти ослепительный свет ударил ему в лицо, и на мгновение он подумал, что еще находится на поле ментального боя, что все это подготовленная уловка, подстроенная ему ради настоящего, окончательного разгрома. Затем он понял. Он стоял на мостовой, на пути автомобиля.

Мужчина высунул голову из машины.

– Эй, старичок. Ты в порядке?

– Они напали на меня, – простонал Бестер, указывая на тела. – Они… – он поднял оружие и нацелил мужчине между глаз. – Делай точно, что я говорю, и останешься жив.

– Sacre merde! (Черт побери! (фр.) – Прим. ред.) Ты тот тип из новостей.

– Так вам угодно меня узнать, – сказал Бестер. – Обойди и открой пассажирскую дверь. Вокруг, а не в машине, – он приблизился.

Мужчина был лет пятидесяти, седеющий, с длинным серьезным лицом.

– Нет проблем, – сказал он. – Только потише с пистолетом, а?

– Да. Пока ты следуешь моим указаниям.

Мужчина послушно обошел автомобиль и осторожно отпер пассажирскую дверцу. Бестер следовал за ним.

– Теперь пролезай на свое место и захлопни свою дверь.

Мужчина так и сделал, и спустя секунды они оба были в машине.

– Езжай на север, – буркнул Бестер.

– Как скажете.

Они проехали квартал на запад, затем на север. Бестер сжимал и разжимал здоровую руку. Куда податься? Тут везде должны быть кордоны.

Он взглянул в окно и в тупом шоке осознал, что они на той улице, где стоит отель Луизы. Фактически они его и проезжали.

Он резко заблокировался, воздвигая вокруг себя небытие. Темнота должна была помочь защитить его от физического зрения.

Он заметил у отеля целую толпу. Полиция, скорая помощь – неужели он повредил Луизе больше, чем думал? Он мог. Мог…

– Не останавливайся, – сказал он водителю. – Не вызывай подозрений.

– Успокойтесь, – сказал человек.

Бестер увидал знакомое лицо. Гарибальди. Конечно.

Они проехали незамеченными. Через три квартала он стал дышать спокойнее.

– На север, – указал он. – Попытайся попасть на Рю де Фляндр.

– Я проехал блокпост, въезжая сюда, – сказал мужчина. – Спорю, они перекрыли и север тоже.

– Ты лучше надейся, что они этого не сделали, – молвил ему Бестер.

Но, в конце концов, он оборвал след – это было важно. Даже если ему вскоре придется покинуть автомобиль. И он знал, где в настоящий момент был Гарибальди и, более или менее, что тот собирался делать.

Рю де Фляндр была перекрыта, как и следующие несколько улиц. Они не были блокированы полностью – часто лишь одним человеком – но Бестер знал, что в нынешнем состоянии он не может рисковать.

И что же ему оставалось?

– Как твое имя? – спросил Бестер водителя.

– Поль… Поль Гиллори.

– Поль, ты ведь живешь неподалеку? В пределах окруженного ими периметра?

– Нет. Я живу на окраине города.

– Не лги мне. С чего бы ты приехал сюда?

– Я… ладно, простите. Да, я живу всего в нескольких кварталах отсюда.

– У тебя есть жена? Дети? Подружка?

– У меня жена и маленький сын. Пожалуйста, не втягивайте их в это.

– Прости, Поль, но боюсь, мне придется. Вези меня туда, – он ткнул Поля пистолетом.

– Да, сэр.

– Нет нужды быть таким официальным, Поль. Я все-таки собираюсь к тебе в гости. Называй меня Эл.

Гарибальди заметил странное выражение на лице Томпсона.

– Что такое?

– Просто чувство, будто кто-то прошел по моей могиле.

– Что?

– Бестер, – он медленно повернул голову. Его взгляд остановился на задних огнях проехавшей автомашины.

– Он в этой машине, – прошептал он.

– Ты уверен?

– Да. Вы были правы насчет моей способности чувствовать его. Его копание в моем мозгу оставило какие-то… раны. Они как раз начали вновь болеть. Когда я увидел машину, они заболели еще сильнее.

– Вполне в духе Бестера, – сказал Гарибальди, – Проехать по месту преступления, чтобы поглядеть, как мы в растерянности повесили головы. Чтобы позлорадствовать.

– Будем преследовать его?

– Пешком?

Жерар заговорил:

– Я могу вызвать сюда машину в несколько минут.

Гарибальди покачал головой.

– Нет. Автогонок не надо. Слушайте, мы знаем, где он находится прямо сейчас, а он думает, что имеет преимущество над нами. Это наилучшая возможность для нас, – он искоса посмотрел на Томпсона. – Ты уверен, что это не какой-нибудь обман?

– Насколько могу, уверен.

– Идет. Жерар, можете проследить ту машину?

Жерар проворно кивнул, вытащил рацию и сказал в нее что-то по-французски. Гарибальди заметил марку и модель автомобиля и идентификационный номер.

– В нем должен быть радиомаяк, – объяснил он. – Многие ставят его во избежание угона.

Он получил какой-то ответ через несколько минут.

– Да. Они засекли его сигнал, – сказал он.

– Хорошо. – Гарибальди потер руки. – А теперь насчет той машины, которая, как вы говорите, может отвезти нас…

Глава 12

– Милое местечко тут у вас, Поль. Добрый день, миссис Гиллори.

Жена Гиллори была полная миловидная женщина с очень темными волосами и очень бледной кожей. Она любезно кивнула Бестеру, хотя была явно озадачена.

– Полю следовало предупредить меня, что он придет не один. Я только что закончила работу и прихватила кое-что на ужин, но, боюсь, тут очень немного. Надеюсь, вам нравится китайская кухня.

– Звучит великолепно, – сказал Бестер.

– Папа! – мальчик лет пяти выскочил из соседней комнаты и запрыгнул Полю на руки. Бестер прошелся и заглянул в комнату мальчика, пока отец и сын обнимались.

– Пьер, это мой друг Эл. Он сегодня побудет с нами, и я хочу, чтобы ты был хорошим, ладно?

– Ха! – сказала мать. – Он не только хорош, он великолепен, что касается неприятностей. Пьер, расскажи папе, что сегодня произошло в школе.

– О, э, ну и ничего такого не произошло, пап. Правда ничего.

Бестер вошел в детскую. По полу были разбросаны игрушки, книжки, раскраски и обрывки бумаги. Он обнаружил единственное окно, закрытое жалюзи. Он поднял жалюзи и выглянул наружу. Из окна открывался вид на второй этаж соседнего, очень похожего жилого дома через улицу.

– Ну, Пьер, или ты ему расскажешь, или я… простите? Могу я вам помочь? – женщина вдруг заметила, что он делает.

– Простите, – сказал Бестер. – Просто я так давно не бывал в детской, и я не хотел вмешиваться в ваш разговор. – Он улыбнулся. – Кажется, это важно.

– Ладно, пускай, но я бы заставила Пьера привести все в порядок, знай я, что вы придете.

– Так что ты натворил в школе, Пьер? – спросил Бестер, выйдя из комнаты и присаживаясь на корточки возле мальчика.

– Я, ну, я вылил клей на волосы девчонке. Джесси.

– О, дорогой. Почему ты это сделал?

– Да она дура, – он потупился. – Не знаю.

Бестер улыбнулся и взъерошил волосы Пьера.

– Дети, – пробормотал он. Он посмотрел вверх на мать. – Прошу прощения, запамятовал ваше имя?

– Мари, – ответила она. – А вы, кажется, Эл?

– Да. Мари, думаю, Полю есть что вам рассказать. Пьер, почему бы тебе не показать мне свои игрушки, пока они разговаривают?

– Идет.

– Что? – спросила Мари.

– Делай, что он говорит, дорогая, – велел ей Поль напряженным голосом. Бестер прошел за малышом обратно в его комнату, а в кухне началась

секретная беседа.

– Думаю, у меня неприятности, – признался мальчик, роясь среди игрушек. Он вытащил игрушечную "Фурию" из спутанной кучи одежды и мятой бумаги. – Вот игрушка.

– Да, – сказал Бестер. – Я летал на такой.

– Да ну!

– Правда-правда.

– На войне?

– Да. Вообще-то, на нескольких войнах.

– Не, ты не летал.

– Уверяю тебя, – ответил Бестер.

– Я хочу когда-нибудь полетать на ней. Думаешь, получится?

– Ну, – ответил Бестер, – это зависит от твоих родителей. И от того, перестанешь ли ты поливать клеем девчачьи прически. Такие вещи не одобряются в Космофлоте, – он заметил, что Поль и Мари вернулись в гостиную. – О, вот и вы. Поговорили?

Лицо Мари было еще бледнее, чем когда он впервые ее увидел.

– Пьер… – сказала она испуганно.

– Почему бы вам не приготовить ту китайскую еду? – сказал Бестер спокойно. – Я не обижу Пьера. Мне помнится, Поль, ты должен был съездить с поручением?

– О, да. Я совсем забыл. Я, э, привезу также еще еды.

– Почему бы мне не оплатить ее?

– Не нужно. Вы наш гость.

– Что ж, благодарю вас. Должен сказать, вы очень гостеприимны.

После отбытия Поля – чье сопротивление и волнение были в самом деле почти болезненны для восстанавливающейся чувствительности телепата, – Бестер обернулся к мальчику.

– Пьер, давай я расскажу тебе про полеты на "Фурии", а ты покажи мне все остальное в доме, идет?

Это была маленькая квартира. Окно хозяйской спальни выходило туда же, куда окно спальни Пьера. Совмещенная с кухней столовая была декорирована в ярком эклектическом стиле: ваза с тюльпанами, стенной календарь – дешевая имитация ацтеков, чаша с фруктами из папье-маше и смеющийся Будда, вырезанный из марсианского гематита. Мари вилкой вынимала цыпленка kung-pao и lo mein из картонных коробок на желтые керамические тарелки. Она часто поглядывала на Бестера.

– Иди мыть руки, Пьер, – сказала она.

– О, да! – откликнулся мальчик и рванулся выполнять. Затем обернулся и, подскакивая на одной ножке, поманил Бестера.

– Я забыл показать тебе самое лучшее! – сказал он.

"Что поделаешь?" – пожал плечами Бестер в сторону Мари и последовал за Пьером в тесную ванную.

– Видишь? Видишь?

Что Бестер увидел сначала – это обои, оторванные от одной из стен и не приклеенные снова. Но мальчик показывал на нечто более исключительное – что-то вроде ящика, встроенного в стену. Он открыл его, обнаружив шахту, которая сначала шла прямо вниз, а через несколько футов изгибалась.

– Что это? – спросил Бестер.

– Папа говорит, эта квартира по-настоящему старая, и в прежние времена через это спускали вниз мусор. Он сказал, это, должно быть, было частью кухни, до того как сделали меньшие комнаты.

– Ух, – Бестер заглянул в шахту. – Вероятно, шахта ведет отсюда куда-то в подвал.

– Ага. Я хотел съехать вниз…

– Ужин! – позвала Мари из соседней комнаты. – Твои руки вымыты?

– Мой получше, – сказал Бестер.

– А как же ты?

– Я взрослый. Поступаю как хочу.

Он вернулся в кухню.

– Чего вы хотите от нас? – прошептала Мари.

– Мне просто нужно где-то пересидеть недолго, – сказал он. – Вы едва ли заметите мое присутствие.

Она хотела что-то сказать, запнулась, начала снова.

– Мы в политику не вмешиваемся, – сказала она. – Я имею в виду, мы не…

– "Не" что? Не голосуете? Что мне до этого?

– Все что я хочу сказать – я знаю, вас преследуют, но тут какая-то политика, а мы этим не интересуемся. Только не… не троньте моего сына.

– Да что вы. С чего бы я стал делать подобные вещи? И кому-то, кто выказал мне такое радушие?

– Я… так вы… не станете?

– Скажем, скорее всего – нет, и оставим это как есть, ладно? – ответил Бестер.

– Видишь? Чистые! – сказал Пьер, прибежав из ванной.

– Ну, – сказала Мари, успокаиваясь, – поедим.

– Он здесь, – хмыкнул Гарибальди. – Прикройте меня, ребята.

Он вылез из машины и пересек улицу – туда, где другой мужчина как раз покидал свой автомобиль, тот самый коричневый "Кортес-седан", который они проследили до этого дома, затем до гастронома и вокзала, потом снова сюда.

– Эй, приятель. Говоришь по-английски? Можешь кое в чем мне пособить?

Мужчина глянул осторожно:

– Мне некогда, – сказал он, подхватывая рюкзак.

– Разумеется, разумеется. Мне бы только разузнать дорогу.

– Куда вам нужно?

– Туда, где вы оставили Альфреда Бестера. Ш-ш-ш! – он убедился, что мужчина (Поль Гиллори, по регистрационным документам) заметил PPG.

Мужчина замер.

– Не знаю, о чем вы говорите. Это не тот ли военный преступник, которого там ищут?

– Это тот военный преступник, которого мы ищем, да, и он в вашей квартире.

– Нет, не думаю. Это глупо.

– Сожалею, приятель.

Мужчина издал глубокий вздох, и Гарибальди опешил, увидев слезы у него на глазах.

– Месье, у него там наверху моя жена и малыш. У него пистолет. Он убьет их, если что-нибудь пойдет не так, я совершенно убежден в этом.

– В чем дело? – спросил Жерар. – Я инспектор полиции Жерар. Он взял вашу семью в заложники?

– Да. Он послал меня кое за чем. Он сказал, если я не вернусь через час, он сделает им больно. Час уже почти прошел.

– За чем он вас посылал?

– За билетами на поезд. За провизией. Пожалуйста, я должен их ему передать.

– Я помогу, – предложил Гарибальди.

– Нет!

– Слушайте, мы уже почти закончили оцепление вашего дома.

– Вы не слышите меня? Он убьет их.

Гарибальди посмотрел на Жерара.

– Газ? Что? Должен же быть какой-то способ выкурить его оттуда.

– Не подвергая опасности семью? – ответил Жерар. – Я очень в этом сомневаюсь. Почему не подождать, пока утром он уйдет? Мы знаем теперь, на какой поезд он сядет.

– Всего одна проблема. Он просканирует Поля, когда тот поднимется наверх, и мгновенно получит точные сведения обо всей этой беседе. Кто знает, что он тогда сделает?

– Вы нарочно это сделали, – сказал Поль с горячностью. – Нарочно заговорили со мной. Подловили меня.

Гарибальди пожал плечами.

– Это некрасиво. Но, послушай, этот парень только что за здорово живешь разрушил сознание своей подружки. Думаешь, он хоть глазом моргнет, прежде чем проделает это с вами, ребята? Дружище, каждую секунду с ним твоя семья в опасности. Думаешь, он просто уйдет восвояси от вас троих, особенно после того, как послал тебя брать ему билеты? Да ни в жизнь. Все вы трое будете мертвы или все равно что мертвы без нас. Мы – единственные между тобой и Бестером, и тебе лучше поверить в это.

– В том-то и проблема, – сказал Поль. – Вы не между нами. Ничего нет между ним и моим малышом. Ничего.

– Тогда ладно. Позволь нам собраться вместе и затем смотри, чего мы можем добиться. И, учитывая, что твой крайний срок почти настал, думаю, это должно быть очень скоро, не так ли?

Бестер ощутил внезапный порыв жара, не связанный с kung pao, бурчавшим у него в желудке. Это было больше похоже на горячий ветер в его черепе, с последовавшим контрастно холодным, который задержался.

Он это чувствовал прежде, как раз перед тем, как попал в ловушку Литы. Он чувствовал это на Марсе, за мгновение до того, как бомба террориста разнесла его офис.

Был старый опыт, иллюстрирующий работу гравитации. Представьте себе пространство как кусок резины, растянутый во всех направлениях. Вы кладете на резину маленький шарик, и получается маленькая впадина. Вы помещаете на резину пушечное ядро, и яма от него получается больше. Положите шарик достаточно близко, и он скатится в глубокую впадину к ядру. Суть в том, что существование массы приводит к искривлению пространства, и гравитационное "притяжение" есть лишь побочное следствие этого искривления.

Бестер давно пользовался этой ассоциацией, думая о телепатии – уподобляя сознания людей шарикам и ядрам. Нормалы оставляли крошечную впадинку, П12 – глубокую. Но с телепатией ситуация была сложнее. Чем старше становился телепат, чем больший опыт он приобретал и чем больше он полагался на свои инстинкты, тем сильнее становилось его телепатическое притяжение и тем больше "плоскость мыслей" искривлялась вокруг него. Углублялся, так сказать, его след.

В то же время он приобретал большую и большую чувствительность к другим возмущениям воображаемого куска резины. Да, реальная телепатия, передача когерентных идей от одного сознания к другому, зависела от близости и, в идеале, наличия прямой видимости. Но тут могли подключаться более древние чувства, чем телепатия, чувства, которые действовали глубже уровня рационального мышления.

Он почувствовал Литу в тот день. Ее усиленные ворлонцами способности проделали громадную вмятину в ткани пси-пространства, и его подсознание внезапно крикнуло: "Вон отсюда!" То, что он чувствовал сейчас, было не менее властно – гроздья шариков катились к его ядру, и глубокая предостерегающая система его мозга взывала к вниманию. Этому инстинкту он научился доверять.

Да, что-то было не так.

– Вы можете держать нас под прикрытием весь путь наверх?

– Да, – сказал Бьорнессон сухо. – Телепатия действует в пределах видимости, и он ничего не предпримет, пока мы не откроем дверь. Легко замаскировать слабые впечатления, которые он может почувствовать до того.

– Это я слышал, – ответил Гарибальди.

Жерар как раз начал удивляться – что, черт возьми, он полагал тут делать. Его расследование полностью ускользнуло из-под его контроля. Прямо как его жизнь. Сперва вмешался Гарибальди, затем EABI, теперь снова Гарибальди.

Оглядываясь назад, это было почти облегчением. Когда он, Жерар, нес ответственность, дела имели тенденцию идти неправильно, особенно в последнее время. Когда он узнал, что объектом его преследования был один из худших в столетии военных преступников, он уговорил себя выйти из дела. Он струсил, таким образом, готовый позволить посторонним рисковать, даже если это означало, что впоследствии им достанется награда.

Однако теперь игра стала чертовски нечистой. Кто распоряжался? Гарибальди, ясно, больше силой своего задора, но также потому, что он был прав. И потому, что предательство Шиган сбило с толку сотрудников EABI, они не знали, что делать.

А расплачивались за все это граждане Парижа. Его граждане. Люди, которых Жерар присягал защищать – люди, которым Гарибальди и остальные ни черта не были должны.

Он отвел Гарибальди в сторону.

– Я пойду туда, – сказал он мягко.

– Все в порядке, Жерар, я сделаю это под прикрытием.

– Нет, не в порядке, – сказал Жерар. – Там наверху в опасности женщина и маленький мальчик. Я не позволю вам вломиться в квартиру, размахивая пистолетами.

– Послушайте…

– Нет, вы послушайте. Вы не кадровый офицер, месье Гарибальди. Вы всего лишь человек с нездоровой одержимостью и слишком большими деньгами, считающий себя ковбоем с американского Запада. Мы сделаем по-моему. И точка.

– Это как – по-вашему?

– Я войду с Полем, один и без оружия. Я объясню Бестеру, что он окружен…

– Постойте-ка, – сказал Гарибальди, округляя глаза. – Он просто возьмет одного из них в заложники. Или, может, вас.

– Они уже у него в заложниках. Он не уйдет далеко, попытайся он уйти с ними.

– Но элемент неожиданности…

– Теперь вы постойте. Мы до сих пор не заставали этого человека врасплох, и несмотря на всю перестраховку, я не уверен, что его можно удивить. По-моему. Если он не поддастся доводам разума, тогда можете делать, что хотите.

– Плохая это идея.

– В настоящий момент мои люди превосходят ваших десятикратно, даже включая телепатов, которые, кажется, не знают, на кого теперь работают. Я снова могу вас арестовать, и я не повторю их ошибки. Я вас доставлю в участок и продержу, пока все это не кончится. Понятно?

Гарибальди был человеком, привыкшим поступать по-своему, однако эту привычку он приобрел сравнительно недавно. В глубине души, под оболочкой богача-магната, он был человеком, который большую часть своей жизни следовал приказам. Он неохотно кивнул.

– Я все-таки считаю это ошибкой.

– Учтено. Но именно так мы и поступим.

– Вы распорядитель этих похорон, приятель. И, может, вас тут и похоронят.

Жерар спокойно улыбнулся.

– Просто я представляю вас с Бестером: материя и антиматерия. Если я позволю вам ворваться в ту комнату… – он покачал головой. – Я не дам этому произойти.

Жерар проверил и убедился, что все на своих местах. Снайперы в домах через улицу, люди под окнами, несколько на крыше. Всем было сказано оставаться вне зоны видимости и под наблюдением собственных следящих устройств. Когда он почувствовал уверенность, он сделал знак Полю.

– Я вхожу невооруженный, поговорить с ним. Я сделаю все что смогу для вашей семьи, клянусь.

Поль лишь покачал головой.

– Нам нужно спешить, – сказал он. – Я обещал ему вернуться.

Он разместил двух телепатов и двух нормалов у подножия лестницы, затем позволил Полю проводить себя к лифту. Тут были всего восемь из них: Поль, Гарибальди, Томпсон, Бьорнессон, другой телепат по имени Дэвис и три спецагента с инструментами для взлома.

Он постарался не задерживаться, когда они подошли к двери и другие заняли свои позиции. Затем, набравшись храбрости, он постучал.

– Кто там? – женский голос.

– Инспектор полиции Жерар, – ответил он громко. – Я не вооружен. Прошу вас, я хотел бы поговорить с Альфредом Бестером.

Прежде чем она ответила, сердце успело отстучать несколько ударов.

– Войдите.

Глава 13

– Это ловушка, – прошипел Гарибальди. – Ломайте дверь.

– Я лучше воспользуюсь ключом месье Гиллори.

– Ох. Да. Ну, если вам угодно лениться.

– Не ходите за мной внутрь, – сказал Жерар. Он вставил ключ и открыл дверь. Жена и ребенок Гиллори сидели на кушетке, наблюдая за ними.

– Месье Бестер, я хочу к вам обратиться, – позвал Жерар. Он нигде не видел Бестера. – Я невооружен, но тут есть вооруженные люди в холле и вокруг здания. Я хочу придти к соглашению, которое уладит все без новой жестокости.

– Он ушел, – сказала женщина с кушетки.

– Что? Невозможно. А если и так, почему вы не открывали дверь?

– Он не велел нам это делать.

– Но если его здесь нет… – Жерар медленно обошел гостиную. В ней негде спрятаться. Он заглянул в кухню рядом, проверил шкаф, хотя на самом деле не воображал, что в них может уместиться взрослый мужчина. Он заглянул в спальню, в детскую, в ванную. Никого, даже за занавеской в душе.

Когда он вернулся в гостиную, те двое все еще сидели там. Гарибальди заглядывал из-за двери.

– Не похоже, что он здесь, – признался Жерар.

– Он спустился по мусоропроводу, – сказал мальчик.

– Что?

– В ванной, – сказала женщина. Поль называл ее Мари, так? Это имя он не мог слышать даже сейчас без некоторого беспокойства.

– Плевать, – буркнул Гарибальди. – Я вхожу.

– Берегитесь, – окликнул его Томпсон из холла, – он может все еще быть там. Он может просто внушать вам, что его нет.

– Он может это сделать? – недоверчиво спросил Гарибальди.

– Да, по отношению к нормалам, разумеется.

– Ладно. Тогда обыщем по-всякому, – он заметил, что Мари и мальчик оба так и сидят, как сидели, и холодок пробежал по его спине.

– Вы не можете подняться, – сказал он.

– Да, не можем, – сказала Мари, в ее глазах показались слезы. – Он не велел нам этого делать.

– Он подчинил их, – сказал Бьорнессон. – Освободить будет довольно легко. У него не могло быть много времени.

Это для Гарибальди было слишком. Он вошел в комнату, и он не был невооружен.

– Где мусоропровод?

Мальчик указал ему глазами.

Гарибальди в тревоге заглядывал в темную шахту.

– Проклятье. Куда она ведет?

– Мы не знаем, – откликнулся Поль оттуда, где он стоял на коленях возле своей семьи, утешая их и ободряя. – Полагаю, в подвал.

– С периметра сообщают, что никто не выбирался из окон и не выходил из дверей здания, – передал Бьорнессон. Он помедлил. – Полагаю, он действительно ушел. Не думаю, чтоб он мог одурачить нас всех троих вместе.

Гарибальди заглянул вглубь шахты, соображая. Внутри были полосы пыли, выглядевшеие, как свежие отметины.

– Я лезу туда, – проворчал он.

– Я послал за планом дома, чтобы найти подвал, так что тот конец перекрыт, – сказал Жерар. – Хотите преследовать кобру в норе, удачи вам.

– Зовите меня просто Рики-Тики, – ответил Гарибальди.

Бестер был меньше, чем Гарибальди, это было ясно с самого начала. Он, конечно, это знал, только трудно было думать о Бестере как маленьком, пока наконец он не столкнулся с фактом, что он, Гарибальди, втиснулся в шахту как пробка, микрона недоставало совсем ее заткнуть. Ему ничего другого не оставалось, как перевернуться и позволить гравитации выполнить работу. Сделав это, он вытянул руки над головой.

Это продолжалось, пока ему не удалось, застревая и проталкиваясь, спуститься футов на десять, когда он сообразил, что может произойти, если Бестер еще внизу этой штуки. Он будет замечательной мишенью, вываливаясь вперед ногами. Сидячей уткой.

Что, черт возьми, означает, в конце концов, "сидячая утка"?

Он проскользил вниз, по его расчетам, еще на десять-пятнадцать футов. Тут желоб резко загибался. До этого места он не соображал, как далеко ему спускаться, но представлял себе здание двухэтажным, с обширным подвалом. Так что, должно быть, он спустился примерно на две трети.

И хорошо, потому что он начинал беситься. Труба была чертовски мала, и он не мог двигаться…

Но он съехал еще на пять-шесть футов, прежде чем его ноги уперлись во что-то твердое. Он потолкался и обнаружил, что мусоропровод просто закончился. Это было глупо, но… если подумать, он никогда не водил знакомства с обитателями домов с мусоропроводом. Ему никогда не приходило в голову, что он может не функционировать. На Марсе не строили что-то без намерения пользоваться этим, а если решали, что пользоваться не будут, то разбирали, освобождая место для чего-нибудь еще.

Конечно, на Марсе не имеешь дела с трехсотлетними домами, которые беспорядочно надстраивались год за годом.

– Отлично влез, Гарибальди, – пробормотал он себе под нос. – Как теперь собираешься отсюда вылезать?

Пара минут отчаянного ерзанья доказала ему, что он не сумеет повернуть вспять процесс, приведший его вниз. Он не мог упираться руками, задранными над головой, и его локти не имели возможности согнуться.

Он ощутил прилив паники и сбил ее. Он не любил тесноты. Он ненавидел неспособность пошевелить руками и ногами, почесать нос.

– Эй! Притащите что-нибудь, чтобы вытянуть меня отсюда, – крикнул вверх Гарибальди. – Эй! Кто-нибудь!

Нет ответа. И его воображение вдруг поразила внезапная ужасная картина – Бестер, стоящий над телами Томпсона, Жерара и всех остававшихся в квартире. Бестер, скалящийся при звуке голоса Гарибальди, выбирающий, поиграть ли с ним или покончить одним ударом.

Он посмотрел вверх, но все, что было ему видно, это малюсенькая щелочка света. Достаточное ли окошко для кого-нибудь, чтобы всадить несколько пуль или сделать вниз выстрел из PPG?

Разумеется.

Свет погас, закрытый чьей-то тенью.

– Звали, Гарибальди? – это был Томпсон.

– Да. Вытащи, черт возьми, меня отсюда. Тут идти некуда.

– Это значит…

– Ага. Значит, он все еще где-то там, наверху.

– О, черт. Я… – тут Томпсон произвел странный шум.

– Что это было, Томпсон?

Тишина. Затем какой-то сдавленный смешок.

– Ну-ну. Мистер Гарибальди. Мы снова встретились. И при весьма странных обстоятельствах, должен сказать. Я всегда знал, что вы под меня копаете, но получить такое буквальное подтверждение, право, это в самом деле весьма забавно.

– Бестер. Будь ты проклят, я…

– Простите. Некогда поболтать. Однако я вернусь через несколько минут.

Бестер закрыл мусоропровод и оглядел плоды своих трудов. Томпсон лежал, но все еще дышал, и, вероятно, продолжит. Здоровенному телепату не так повезло. Он выстрелил ему в голову первым делом, когда тот сосредоточился на снятии торможения с Мари и Пьера. Грубо и непрофессионально, но тот был П12, а Бестер еще не так силен, как следовало бы.

Бестер отключил полицейского офицера и Поля – они очнутся в любой момент. Только Томпсон доставил ему минуту настоящего беспокойства. Кто-то удалил блокировку, заложенную им в бывшего офицера вооруженных сил, так что ему пришлось вмазать. К счастью, тэп был занят разговором с Гарибальди.

Гарибальди, который умрет следующим. Но сперва Бестеру нужно было позаботиться еще кое о чем.

Все получилось очень хорошо, в самом деле. У него заняло всего несколько минут проделать, что нужно, с Мари и Пьером – у обоих было замечательно слабое сознание, и в итоге он не так уж много сделал. Он заложил очень сильное внушение, что спустился в мусоропровод, запретил им запоминать свой настоящий уход, затем запретил вставать и ходить. Ни одно из этих внушений не имело постоянной силы, хотя "быстро" значило также "грубо". В самом крайнем случае эти двое несколько недель будут страдать от плохих снов.

В действительности же, прежде чем его преследователи прибыли, он проделал следующее: покинул квартиру, пересек холл и постучал в соседнюю дверь. Сонный жилец, открывший ему, был доступен для контроля, и что еще лучше, был один. Дверь была захлопнута, его новый "хозяин" сброшен со счета, и секунд через десять он услышал, как открывается лифт.

Несколько долгих минут он не мог ничего делать, кроме как ждать, надеяться, и притворяться самым пустым местом во вселенной.

Услыхав, что кто-то из них выскочил вон, а лифт поехал вниз, он понял, что его план сработал. Да, часть первая прошла очень хорошо – приятно было сознавать, что он еще умел импровизировать.

Пришло время для части второй.

Он нашел в кухне рулон прочной изоленты и использовал ее, чтобы связать всех, кто был еще жив. Он также заклеил им рты – всем, кроме копа, Жерара. Он привел его в чувство, сканируя при этом.

– Что за сложную жизнь вы ведете, – сказал он Жерару, когда глаза копа заморгали, открываясь. – Не одна женщина, но две. Я лично никогда, если честно, этого не понимал. Я никогда не был способен любить больше одной женщины сразу. У вас две, и вы можете потерять их обеих из-за своей жадности. Стыдитесь.

– Убийца.

– Ах. Вы желаете сменить тему. Довольно удачно, у меня нет времени быть любезным. Мы сейчас кое-что передадим через ваш коммуникатор. Вы скажете им, что Поль полагает, что все это было уловкой, что я отбыл несколько часов назад и что уже еду в поезде на Амстердам. Я дам вам всю информацию. Теперь, прежде чем вы сможете возразить, позвольте мне сказать вам, почему вы собираетесь это сделать и почему сделаете в точности как я велю.

Видите ли, я мог бы заставить вас сделать это, но это будет очень больно для вас, и, что важнее, утомительно для меня. С другой стороны, я легко могу проскользнуть в ваше сознание, услышать каждое ваше слово, прежде чем вы произнесете его. Я узнаю, если вы планируете предать меня. Если вы попытаетесь, у вас не только не будет шанса преуспеть, но я убью одного из этих людей, а затем мы попробуем снова. И снова, пока вы не выполните это правильно. Договорились?

Полицейский смотрел на него с неким усталым пониманием.

– Да.

– Хорошо. Вот информация. И будьте убедительны.

Жерар выполнил безупречно.

– Отлично, – сказал ему Бестер, потрепав по голове. – Вы только что спасли пять жизней.

Он обернул кусок ленты Жерару вокруг головы. Затем, подобрав пистолет мертвого телепата, пошел обратно в ванную убивать Гарибальди.

Гарибальди чувствовал себя простаком многократно в своей жизни, но это выходило за любые рамки – целый Олимп простоты – если он сумеет уцелеть.

И Лиз эта история не понравится, нисколько. Лучше ей не рассказывать. Конечно, когда это попадет в газеты – ну, это может произойти не скоро. Если Бестер убил всех, кто знал, что он спустился сюда, тело могут просто не найти, пока запах не начнет просачиваться.

Так, есть. Да уж, он запаниковал. Он всегда глупел, когда паниковал.

Он снова подтянулся в колодце, как будто каким-то чудом физики ситуация могла внезапно перемениться. Но механическая проблема осталась та же. Как ни старайся, наверх ему не вскарабкаться.

Он мог получить лучшую точку опоры, если бы бросил PPG, но на данный момент тот был его одним-единственным шансом. Бестер мог не знать, что у него есть оружие, и он мог покончить с ним первым же удачным выстрелом.

Он, однако, сомневался, что Бестер оставит ему что-то похожее на шанс. Вероятно, он разогреет масло на сковородке и сперва выплеснет на него, что-нибудь в таком роде.

Он выпучил глаза. Замечательно. Он думал о вещах, которые помогли бы Бестеру, как будто недостаточно было того, до чего Бестер мог додуматься сам. Можно ли его тут сверху просканировать? Быстрый взгляд на него считался за прямую видимость? Возможно.

Даже при вертикальной перестрелке он проиграет. Выстрелы из PPG – шары перегретой гелиевой плазмы. Как только они соприкасаются с любой поверхностью, они сразу же разрушаются. Под этим углом он может всего лишь опалить лицо своего врага. Между тем у Бестера был разнообразный арсенал на выбор, включая пулевые пистолеты, которые в данной ситуации работают намного лучше.

Он не мог этого дожидаться. Он должен что-то сделать. И так уже прошло слишком много – сколько, пять минут? десять? Бестер не станет задерживаться надолго.

Он не мог подняться наверх. Он попытался напрячься как Геркулес со всей силой своих конечностей и сломать желоб – неудачно, даже ни малейшего основания надеяться. Также он не мог и двигаться вниз.

– Минуточку, – ахнул он. Почему он не мог спуститься? Где он вообще остановился? Не в подвале – для этого он провалился недостаточно.

Он поднял правую пятку на все доступные пять дюймов и топнул. Топнул еще.

Что-то слегка поддалось.

Он топнул другой ногой, затем ударил обеими.

– Расшумелись вы там внизу, мистер Гарибальди, – голос Бестера прозвучал будто прямо в его ухе, и на долю секунды он подумал, что это может быть телепатия. Его кожа покрылась мурашками при мысли, что Бестер мог снова оказаться в его голове. Но нет, это просто акустика шахты.

Не глядя, он пальнул вверх по желобу. Прыгая и топая, пальнул снова. Прыгая и топая.

Воздух в колодце нагрелся от выброса плазмы. Но что-то определенно поддавалось внизу, под ним.

Он выстрелил снова, и на сей раз PPG не сработал. Он бросил его и руками, как мог, пропихнулся вниз, вниз, к поддавшемуся дну шахты. Во всяком случае он отчаянно надеялся, что оно поддалось.

Что-то наконец сломалось у него под ногами, и он по пояс провалился и застрял в слишком маленьком отверстии, примерно на уровне рук. Затем что-то невероятно сильно ударило его в плечо, и он провалился и выпал вон.

Он сразу вломился во что-то сломавшееся с шумом. Это было даже не так плохо; весь дух из него вышибло тем, что ударило его в плечо.

Он фыркнул и сел. Он пребывал на обломках кофейного столика посреди чьей-то гостиной. Кто-то – пожилая пара – пялились на него с обшарпанного дивана.

– Привет. Извините, – брякнул он.

Головокружительная волна боли накатила не него, когда он встал. Его левая рука свисала макарониной, и он осознал, что идет кровь, хотя не сильно. Пуля попала ему в ключицу, но не проникла глубже в тело. Он поглядел вверх на зияющую дыру в потолке квартиры, затем, передумав оставаться под ней, отошел в сторону. С везением Гарибальди даже слепой рикошет мог прийтись ему точно промеж глаз. Или, может, у Бестера есть гранаты, кто знает?

Бестер. Этажом или двумя выше!

Он подобрал разряженный PPG и перезарядил его.

Старички теперь завопили на него – по-французски, естественно.

– Тихо, тихо. Сохраняйте спокойствие. Я здесь не для того, чтобы навредить вам. И я ухожу. Будь я на вашем месте, я сделал бы то же самое, по крайней мере на следующие час-два.

Он не стал ждать, поняли они его или нет, но нашел их входную дверь и ушел так быстро как мог, что, ввиду медленного вращения мира вокруг, было не слишком быстро.

В холле он сориентировался по лестнице и заковылял к ней.

Глава 14

Бестер поспешно покинул квартиру Поля, ругаясь и гадая, куда все-таки исчез Гарибальди. Старинная шахта могла заканчиваться в чьей-нибудь квартире, это означало, что он вероятно был этажом или двумя ниже.

Второй выстрел Бестера повлек вспышку боли, но он не мог сказать, насколько тяжело ранил бывшего офицера службы безопасности. Недостаточно тяжело, по всей вероятности.

Он решил воспользоваться лестницей. По крайней мере, там он мог быстро сменить направление и не попал бы в западню. Конечно, Гарибальди мог думать о том же.

Неудобство было в том, что ему пришлось ненадолго убрать оружие, чтобы открыть дверь на лестничную клетку, – именно в тот момент, когда открылся лифт.

Он развернулся, одновременно потянувшись за оружием. И тут, к своему смутному удивлению, он увидел, что это не Гарибальди, а молодой человек в форме, с усами, прической ежиком, в компании скромно одетой темноволосой красотки. Глаза мужчины расширились, но действовал он быстро, толкнув женщину на пол и выстрелив прежде, чем Бестер даже вытащил пистолет. Бестер услышал глухое шипение, и что-то резко ударило его в грудь.

Однако это не помешало ему выстрелить в ответ. Первым выстрелом он промазал, но вторым задел парня в бедро, когда тот нырял обратно в лифт. Створки закрылись.

Бестер мгновенно спрятал оружие и снова рывком отворил дверь на лестницу. Только тогда он осмотрел свою грудь. Из нее торчал маленький шприц-дротик. Он выдернул его. Что это было? Парализующий препарат?

Бестер сбежал по ступенькам, решив уйти насколько возможно дальше, прежде чем препарат подействует. Он мог только надеяться, что приказы Жерара были приняты всерьез, что кордоны повсюду вокруг теперь как минимум поредели.

Он был почти на первом этаже, когда услышал, как на этаж выше открылась дверь и раздался знакомый хриплый окрик:

– Бестер!

Он посмотрел вверх и увидел окровавленного Гарибальди, который целился в него. Он шарахнулся влево и выстрелил в тот же миг, когда его опалил жар вспышки PPG. Несмотря на ранение в руку, Гарибальди стоял твердо, и, игнорируя выстрел Бестера, вновь нажал на курок.

Бестер перепрыгнул через перила, пролетев пять футов. Словно ему было лет двадцать. Но его суставам это совсем не понравилось. Позади Гарибальди изрыгнул что-то ярко-клеветническое насчет его сексуальной жизни.

"Что ж, я, по крайней мере, ранил его, – подумал Бестер, пинком отворяя дверь в коридор первого этажа и бросаясь к наружной. – Это должно задержать его, и мы, похоже, оба теперь однорукие."

Похоже, никто не заметил, как он выскочил на улицу, и он не стал околачиваться вокруг, давая оставшимся охотникам шанс.

Он бежал, думая, как странно, что он вообще способен бежать. Если в дротике было что-то парализующее, оно должно было уже сработать. Могла ли ампула оказаться по ошибке пустой? Он чувствовал небольшую тошноту, но и только.

Он повернул за угол, меняя направление как можно чаще.

Ему нужна была цель. Куда он двигался? Немного погодя он просто ляжет на дно, избегая ближайших окрестностей. Тогда у него будет чуть больше времени подумать.

Его легкие начали гореть, и меж двух шагов что-то повернулось в его сознании. Ему вновь было пятнадцать лет, и он мчался по тому же самому темному городу. Он нарушил правила академии, отправился за опасной мятежницей самостоятельно и преследовал ее до Парижа. Он впервые оказался в другом городе, не в Женеве, где находился Тэптаун, и Париж стал для него откровением.

Тогда-то он впервые узнал, что город обладает своим собственным сознанием, голосом, который на самом деле состоял из миллионов голосов. Там-то он и встретил Сандовала Бея, учителя, изменившего его жизнь.

А теперь, через столько лет, он бежал по тем же улицам. И снова его легкие горели. Конечно, в первый раз они горели потому, что одно из них было пробито, а вовсе не из-за возраста. И все же тот пятнадцатилетний мальчишка был бы пойман сейчас гораздо раньше. То, что он утратил с физической точки зрения, более чем компенсировалось тем, что он приобрел благодаря опыту. И Париж все еще пел ему.

Нет – не пел. Он осознал, что его привело к этой мысли зудящее чувство нехватки чего-то.

Вот что. Он не мог п-слышать ничего. Ничего.

Даже при его усталости, он должен был улавливать фоновый гул. Но тишина в его голове была бездонной, будто он находился в космосе, один, на расстоянии световых лет от всякого другого сознания.

Ответ пришел – будто холодная, замораживающая рука легла ему на грудь. Он вспомнил свою пси-дуэль с телепатом, этой ночью, раньше, с тем, кого он подстрелил из шприц-пистолета его напарника, тем, чья сила так внезапно улетучилась. Sleepers. В дротиках были sleepers.

До этого он принял их однажды, как условие проведения расследования на Вавилоне 5. Это было неприятно, но он справился с этим. Теперь же справиться будет намного труднее.

Он повернул за следующий угол. Казалось, тьма спеленала его, обрушилась всей своей смертельной тяжестью. "Смертельной" было подходящим словом – мир вокруг него казался мертвым, безжизненным. И он был один в этом мертвом мире. В тот первый раз у него, по крайней мере, было с кем поговорить – фактически, как раз с Гарибальди.

Они в самом деле были хорошей командой. Именно тогда он впервые осознал, как полезен ему может быть Гарибальди. Но сейчас у него не было никого, только тишина, замкнутая, липкая тишина. И ужасное сознание того, что, если его сейчас настигнет смерть, он может даже не почувствовать ее приближения. Он должен был напомнить себе о необходимости оглядываться через плечо.

Как могут нормалы так жить? Почему они просто не застрелятся, не умрут, как мертв мир, в котором они обитают?

Ноги у Гарибальди подогнулись, когда он вышел на тротуар. Первоначальный шок улетучился, и его рана начала болеть по-настоящему.

Бестера нигде не было видно. Куда бежать? Если сейчас он сделает правильный выбор, он сохранит шанс изловить ублюдка. Если он ошибется – все пропало.

Наконец, суеверие, такое же старое, как Древний Рим, одержало верх. Он побежал влево, в "сторону зла". Когда он выбежал из проулка, то уловил мелькнувший у следующей, тускло освещенной улицы силуэт человека, – тот бежал, держа неподвижно одну руку.

Да. Ноги снова попытались подвести его, но черт с ними. Он вспомнил последний раз, когда он пытался убить Бестера, тошнотворное ощущение бессилия при желании нажать на спусковой крючок, пытаясь нажать – и будучи совершенно не в состоянии это сделать. Бестер стоял там, смеясь над ним с этой глупой ухмылкой на лице, говоря с Гарибальди как с малым ребенком. Он объяснил, что изменил его "по Азимову", ввел в его голову небольшой скрытый алгоритм, который не позволит ему нанести Бестеру вред или своим бездействием допустить, чтобы тому был нанесен вред.

Со временем Лита подобрала ключ к его освобождению. Они заключили сделку. Он помог ее мятежным телепатам, а она сняла блок. Добрая старая Лита. Добрая старая жуткая-как-преисподняя-напоследок Лита. Ее смерть была еще одним долгом Бестера. Но кто считал?

Он считал. Именно это заставляло его идти, когда его тело уговаривало его немедленно лечь. За Шеридана и мучения, которые тот вынес. За Талию, умершую, даже хотя ее сердце еще, быть может, билось где-то. За себя. За себя.

За себя.

Это сработало. Рука гудела как провод под током, но он ускорил шаг.

Жерар потер рот. Боль от ленты проходила. Непохоже было, что молодой человек, развязавший его, находился в хорошей форме. Он оставил за собой кровавый след.

– Мы должны что-то сделать с вашей ногой, – сказала молодая женщина, что была с ним. Жерар вспомнил мужчину – он был из EABI. Женщину он никогда прежде не видел.

Молодой человек тяжело уселся.

– Не стану спорить, – проворчал он.

Лента еще лежала там, где ее оставил Бестер. Она пригодилась бы, пока он не сможет вызвать сюда скорую.

– Как тебя зовут, сынок? – спросил он.

– Диболд, сэр. Бенджамин Диболд.

– Думаю, он спас мне жизнь, – объяснила женщина. – Он оттолкнул меня в сторону.

– Это был Бестер, не так ли? – у Диболда перехватило дыхание, когда Жерар распарывал ему брючину карманным ножом.

– Да.

– Но мы получили приказ снять оцепление…

– Знаю. Держись-ка.

Диболд сказал что-то еще, но Жерар не слышал. Внезапная молния вспыхнула у него в голове.

Двое бегут. Старые враги. Гарибальди гонится за Бестероом. Не вопрос, что случится, когда они встретятся. Не будет ни ареста, ни поимки, ни суда, ни заключения. Один из них умрет, или оба.

– Бестер!

Окрик Гарибальди прозвучал странно дребезжаще, бессильно. Слова были вершинами айсбергов, а Бестер привык видеть горы, лежавшие под волнами, действительно опасные массы эмоций и мыслей, которые и выталкивали наверх слова, различимые слухом.

Нормалы рассуждали и писали о способности "слышать" гнев или отчаяние в голосе, но, как в притче о слепце, описывавшем слона, они понятия не имели, о чем толкуют.

Его не волновало, что, по существу, думал Гарибальди – об этом он вполне достаточно мог догадываться. Но было бы полезно знать, насколько серьезно ранен его противник. Похоже, он берег одну руку.

Бестер остановился, повернулся, прицелился и выстрелил.

Зеленый огонь ответил ему, но промахнулся на ярд, и он нырнул за угол. Что-то холодное и мокрое стукнуло его по щеке, и он крутанул свое оружие

в небо. Другая водяная капля попала ему на лоб.

Это был дождь.

Бестер вспомнил поединок, о котором он читал. Юноша бросил вызов старшему. Они принялись сражаться на клинках, но когда другому стало ясно, что молодой человек не равен ему по силам, он с отвращением бросил рапиру и предложил кое-что другое. Так что эти двое влезли в повозку, каждый привязав за спину руку так, что они не могли ими пользоваться. Ножами в свободных руках они бились, пока повозка ездила и ездила вокруг парка.

Бестер, кажется, припоминал, что те оба человека погибли. Вероятно, Гарибальди будет счастлив при таком исходе. Бестер начинал думать, что его бы это тоже устроило. В конце концов, сколько осталось до прибытия других охотников? Пальба и запах крови заставят их возобновить гон. Со своими пси-способностями он мог бы справиться с ними. Но не теперь.

Отлично. Если Гарибальди желает поединка, он его получит. Если больше ничего не остается, Бестер убьет человека, принесшего ему так много несчастий. Он нырнул в укромный дверной проем и затаился.

Дождь начался с нескольких отдельных капель, но секундами позже он стал волнующейся пеленой и замолотил по улице. Гарибальди снова выдал очередь красочных ругательств. Телепаты могут слышать вас лучше, когда вы выражаетесь громко, верно? Или просто более ясно? Так или иначе, преимущество Бестера было большим, чем когда-либо. Гарибальди был полуослеплен дождем, а телепат был способен почувствовать его приближение.

Он завернул за следующий угол немного более осторожно, но он не хотел замедляться так сильно. Вода заливала глаза. Щурясь, он медленно обвел PPG улицу, жалея, что некогда было задержаться и прихватить какой-нибудь прибор ночного видения. Но, конечно, задержись он, Бестер бы сбежал.

Если он уже этого не сделал. Его нигде не было видно. Хватило ли ему времени пробежать квартал? Не похоже было, но адреналин, боль и необычайный шорох дождя вытворяли забавные штуки с ощущением времени.

Мурашки пробежали у него по черепу. А не был ли он где-нибудь здесь? Маскируясь, копаясь в его мозгу. Невидимка.

Рука, державшая PPG, задрожала. Это мог быть шок от его ранения, это мог быть тот голосок в его голове, напоминавший ему, что Бестер всегда, всегда побеждал. "Он хитрее тебя, – говорил голосок. – Он всегда на шаг впереди."

Чувствуя себя, как слепец, окруженный снайперами, он распластался по стене с колотящимся сердцем.

Бестер, ослепленный ливнем, не замечал Гарибальди, пока тот не очутился в нескольких шагах. Стиснув зубы, он выступил из двери, нашел свою мишень – неопределенный человеческий облик в темноте и ненастье – и нажал на спуск.

Кто-то высунулся из дверей. Гарибальди вовсе не раздумывал. Его палец надавил контакт PPG.

Результат был впечатляющим, но не совсем таким, какого он ожидал. Шар зеленого огня, казалось, взорвался перед ним, когда стена дождя неожиданно нарушила когерентность плазмы.

Убийственный жар опалил ему брови, а язык дракона лизнул руку. Он уронил PPG и бросился в сторону.

Дождь. Он знал, что эта проклятая хреновина опасна. Он моргал глазами, пытаясь прояснить их.

Волна пара и охлаждащейся плазмы огрела Бестера, как ладонь бога солнца. Он потерял оружие в момент этой агонии. Может, он даже отключился на секунду.

Когда ему удалось прийти в себя, то, сквозь точечки к глазах, он увидел Гарибальди, поднимающегося на ноги между ним и соседним уличным фонарем. С нечленораздельным криком Бестер вскочил и нанес удар здоровой рукой. Он чувствовал, что его лицо обожжено. Может быть, он уже умирал.

Кулак попал, но совсем не туда, и он чуть не сломал себе запястье. Все же Гарибальди крякнул и завалился назад. Бестер пнул и сбил его с ног, и получил почти религиозное удовлетворение от ощущения удара, видя Гарибальди, падающего наземь, слыша смачный глухой удар, когда тот бухнулся на мостовую. Он врезал еще, целя Гарибальди в ребра, и еще.

Третий пинок достался только дождю. Гарибальди был снова на ногах и наступал.

Они настороженно ходили по кругу друг за дружкой.

– Все еще в проигравших, а, Гарибальди? – глумился Бестер. – Что за дела, вам нужно немного принять для храбрости? – он выводил бывшего офицера службы безопасности из ментального и эмоционального равновесия. Гарибальди обладал большими габаритами и был на три десятка лет моложе. – Или, пьяный или трезвый, вы просто слишком глупы, чтобы понять, когда вас одолели?

Гарибальди грубо рассмеялся.

– Это не я удирал, как заяц. Это ты.

– Я больше не удираю, – возразил Бестер. – Допускаю, что я тороплюсь, но, полагаю, если вы так сильно меня хотите, я окажу услугу старому дружку. Особенно тому, с кем я был столь… близок.

– Даже не пытайся в это играть, – сказал Гарибальди. – Ты пойман. Смирись с этим. Я взял тебя.

– Вы и какая армия? О да, у вас ведь есть армия? У вас кишка тонка следовать за мной самому. Боитесь, что я снова выверну вам мозг наизнанку?

– Сейчас их здесь нет. Здесь только ты и я.

– Знаете, почему вы ненавидите меня так сильно, мистер Гарибальди? Это не из-за того, что я вам сделал, как вы утверждаете. Это потому, что я слишком много знаю. Я единственный, кто знает, как вы грязны там, в вашем личном маленьком аду. Я все это видел, и вы не можете выдержать мысли, что где-то гуляет тот, кто когда-то подглядел туда.

– Заткнись.

– Я не делал вас ничем, чем вы бы не были. Фактически я направил вас против Шеридана лишь чуть-чуть. Вы всегда таили на него злобу. Вы таите зло на каждого, кто сильнее вас, у кого более сильный характер, чем ваш. Как Шеридан. Как я, – Гарибальди берег свою руку – и сильно.

– Даже не произноси свое имя вместе с его.

– Вы знаете, что это правда. Поздравляю, кстати – вы избавились от моего "Азимова". Лита? Конечно, Лита. Только она была достаточно сильна. Забавно, мистер Гарибальди, как ваш фанатизм отходит на задний план, когда это в ваших личных интересах. Впустить другого грязного телепатишку в свое сознание, должно быть…

Гарибальди ринулся – Бестер был готов. Во всяком случае, он жил и боролся лишь одной рукой почти полвека. Гарибальди, при всей его величине и тренированности, был неуклюж.

Бестер отступил в сторону, нанес жестокий удар в раненое плечо Гарибальди. Бывший шеф службы безопасности издал полувскрик, который прервался, когда Бестер зло рубанул его ребром ладони в основание черепа. Гарибальди рухнул на мостовую.

– Что, думаете это будет легко, мистер Гарибальди? Вам придется потрудиться, чтобы отомстить. Я мог бы вам рассказать…

Гарибальди кашлял на четвереньках. Бестер лягнул его изо всех сил, стараясь зацепить в солнечное сплетение.

Гарибальди почувствовал, как хрустнули ребра, и вкус крови во рту. Глупо. Он сглупил. Опять.

"Если позволишь Бестеру говорить, проиграешь," – мрачно подумал он. Он чует твой страх, играет на твоих струнах, знает каждое твое намерение. Его речи ослабят тебя, и тогда он возьмет верх.

Он скорее почувствовал, чем увидел следующий пинок, и он получил его, только на этот раз свернулся и ухватил стопу. Бестер попытался вывернуться, но Гарибальди держал. Вцеплялся во всю ногу. Где-то он нашел скрытый резерв силы и дернул.

Бестер упал.

Они вскочили на ноги одновременно. На этот раз Гарибальди не дал ему разговаривать. Он нагнул голову и атаковал как буйвол, позволяя сражаться скорее рефлексам, чем разуму. Бестер врезал по его сломанному плечу, и он почувствовал противный скрежет кости о кость. Но его это больше не волновало. Теперь, держа тэпа в руках, Гарибальди не намерен был дать ему уйти.

Их обоих остановила стена, но Бестеру досталось больше. Рука телепата потянулась выцарапать Гарибальди глаза, но он снова придавил его к стене. Затем он распрямил руку и нанес Бестеру апперкот. Бить его было приятно. Он сделал это снова, для ровного счета, со всей силой, на которую был способен.

Бестер лягнул его в пах. Это было, конечно, больно, но его в самом деле не заботило, что будет с его телом. Все, что он мог видеть, было лицо Бестера, все что он мог слышать, были его насмешки. Он сгреб Бестера за волосы и треснул головой о стену – еще, еще, еще. Телепат застонал и сполз на землю, как мешок с картошкой.

Гарибальди, шатаясь, отступил. Он отошел на несколько шагов, туда, где бросил PPG. Дождь ослабел, но он тщательно вытер дуло, и, чтобы быть уверенным, приставил его к голове Бестера.

Зрачки телепата расширились. Потасовка закончилась вблизи фонаря, так что света было достаточно, чтобы они сузились, но его глаза были черны, как черные дыры в космосе. Как у Литы во всей ее дьявольской славе.

– Валяй, – пробормотал Бестер. – Ты этого и хотел. Но ты знаешь, что я прав. Я знаю, как ты отвратителен внутри, и ты не можешь этого выдержать.

– Ты прав, – сказал Гарибальди. – Ты всегда прав, так ведь? Но ты больше не знаешь меня, не так, как ты думаешь. Да, может, внутри я и мерзавец – все мы таковы, так или иначе. Может, я не могу обвинять во всем этом тебя. Может, кое за что должен нести ответственность я. Я готов попытаться. Но ты – ты в ответе за смерть тысяч. Миллионов, насколько мне известно. А у тебя никаких угрызений.

– Нет, – спокойно сказал Бестер. – Ничуть. Есть в моей жизни вещи, о которых я сожалею, но они не значат ничего для тебя. И посмотри на себя. Все, что ты делаешь – попытки завести себя, чтобы меня убить, попытки оправдать это. Так сделай это, жалкий бесхарактерный трус.

Палец Гарибальди задрожал на контакте.

– Мне не нужно оправдывать это, – тихо сказал он. – Я могу это сделать, потому что хочу этого.

Он досчитал до пяти, затем нажал на курок – или попытался нажать. Он обнаружил, что не может.

– Кто на сей раз подсадил вам "Азимова", мистер Гарибальди? – спросил Бестер с издевкой.

Гарибальди не позволил оружию дрогнуть.

– Ты мой должник, Бестер. Ты должен мне это – умереть, как пес, какой ты и есть. Нет, беру назад свои слова, собак я люблю. Но как бы много ран ты мне ни нанес, как бы много зла ни причинил мне, есть тысячи других, кому ты должен больше. Я не собираюсь отказать им только ради собственного удовлетворения. Полагаю, я сумел бы, но я не могу. Твоя жизнь принадлежит каждому, кого ты обездолил, не только мне.

Бестер выдавил усталый смешок.

– Прелестная речь. Ты и впрямь трус.

– Возможно. Возможно, я таков. Но я скорее буду таким, чем тем, кто есть ты. Чем я стал бы, надави я на спусковой крючок.

С облегчением Жерар привалился к стене и опустил пистолет, все еще не уверенный, как бы он поступил, если бы Гарибальди решился на это.

Нет, он знал. Он не остановил бы Гарибальди, но ему пришлось бы арестовать его, а затем снять свой собственный значок. Он был уступчив в определенных моментах – циничен, можно сказать – но в глубине он верил. Верил в закон, верил в правоту.

То, что он сделал Полетт – да, Полетт, он мог думать о ней иначе, чем "моя жена" – не было правильно. В этом была суть проблемы, то, от чего он увиливал. Он мог заявлять, что ее реакция была чрезмерной, что был всего лишь расстроен, потому что попался, что Мари была помехой, что это было беспокойством из-за всего, что досаждало ему. Но это была ложь. Он был расстроен потому, что был неправ, и он увидел это воочию.

Но первое – во-первых. Он засучил рукава и пошел помогать Гарибальди.

Глава 15

Комитет содействия суду над военными преступниками собрался сегодня, чтобы обсудить возможность удовлетворения требования французского правительства проводить слушание по делу Альфреда Бестера в Париже, а не в Женеве.

Выступая перед комитетом, президент Франции Мишель Шамбер повторил свое требование: поскольку Бестер был арестован на французской земле, его следует судить здесь. Сенатор Чарльз Шеффер из Соединенных Штатов яростно оспорил эту точку зрения, назвав ее "циничной уловкой части французского правительства в попытке эксплуатировать то, что определенно станет процессом века."

– Деяния Бестера ненавистны не Франции, но человеческой расе, – продолжал Шеффер, – и его дело должно слушаться в Земном Куполе.

Несколько других сенаторов также протестовали, но к концу дня стало ясно, что комитет, вероятно, удовлетворит требования Франции. Доктор Юджиния Мэнсфилд, профессор юриспруденции из Гарварда, обратила внимание руководства комитета, что если отказать этим требованиям, Франция могла бы настоять на суде по локальным обвинениям, каковой процесс может занять месяцы – после чего всякое другое юридическое лицо с какими-либо жалобами на подсудимого телепата сможет настаивать на том же. Это на неопределенный срок отложит слушание дела в Суде Земного Содружества по военным преступлениям, чего правительство Содружества ни в коем случае не допустит.

Судя по всему, сенатор Накамура суммировал мнение большинства, сказав: "После столь долгого ожидания окончательного разрешения кризиса телепатов мир жаждет правосудия. Мы не должны отказывать людям в этом правосудии потому лишь, что Франция выбрала неподходящее время для отстаивания своего суверенитета."

Гарибальди просматривал видеозаписи, играя с пультом управления на своей больничной койке. Он был благодарен за то, что по большей части персоналу госпиталя удалось удерживать репортеров на расстоянии. Один время от времени появлялся снаружи за его окном, беззвучно умоляя об интервью, но только двое сумели проникнуть внутрь, прикинувшись врачами. Это немного встревожило его, потому что Жерар держал снаружи двух своих людей, просто на случай, если у Бестера остались какие-нибудь мстительные союзники. С другой стороны, их проникновение можно принять за образчик французского понимания прикола.

В результате на видео попали без конца повторявшиеся пять его снимков: его нападение на двойника Бестера и последующий отказ дать интервью, моментальный снимок, когда его заносили в карету скорой помощи после того, как он грохнулся у ног Жерара, и две видеозаписи, где он, с опухшим лицом и невероятно старый внешне, лежит на больничной койке. На одной он просто хмурился и нажимал кнопку вызова. В другой он в полудюжине слов изложил свои ощущения. Для приобретения известности слова были подобраны несколько неудачно. Да, ни Черчилль, ни Шеридан, совсем, подумал он, морщась.

Он надеялся получить известия от Шеридана, но президент Межзвездного Альянса, похоже, снова канул за пределы Освоенного космоса. Это было в его стиле.

– Что ж. Во всяком случае, я рада найти тебя здесь, а не в морге.

Лиз стояла в дверях, более красивая, чем когда-либо.

– Привет, милая, – он попытался выглядеть спокойным.

Ее губы сжались, и он приготовился к худшему, но через одну-две секунды она подошла к кровати и взяла его за руку.

– Ты в порядке?

– Сломаны ребра, прострелена лопатка, разрыв селезенки. Бестер в тюрьме. Никогда не чувствовал себя лучше.

– Ты уехал, не сообщив мне, куда направляешься. Больше ты так не поступишь. – Она не смягчила это. Она даже не сказала "а не то…", но у него не было никаких сомнений.

– Больше я так не поступлю, – сказал он уверенно.

Она кивнула, затем сразу улыбнулась.

– Ты не убил его.

– Нет. Я не смог.

– Майкл Гарибальди, которого я люблю, не убил бы его. Я рада, что ты таков, как я о тебе думала.

– Пытаюсь быть, Лиз. Человек, которого ты видишь во мне – это лучшее во мне. Это просто остаток всей мешанины.

– Не мешанины – просто небольшой сумятицы.

– Где Мэри?

– Снаружи. Я хотела посмотреть на тебя первой. Я не была уверена, что с тобой и как я отреагирую, – она погладила его щеку. – Теперь это закончилось…

– Это пока не закончилось. Будет еще суд, и приговор, вся эта дребедень. Я хочу остаться до суда.

– Но для тебя это закончилось, – решительно сказала она. – И теперь, когда это закончилось, в твоей жизни образуется дыра, Майкл. Ты должен быть готов справиться с этим.

– Никакой дыры. Просто рана, наконец закрывшаяся. Я понял это, когда наконец одолел его. – Он пожал ее руку. – Думаешь, мне недостаточно?

– Ты не смирный человек, Майкл. Тебе неуютно быть просто счастливым.

Он рассмеялся. Это было болезненно.

– Спорим, если я хорошенько постараюсь, то смогу, – сказал он. – И поверь, я намерен как следует постараться.

Она улыбнулась немного скептически, затем поцеловала его.

– Кстати, – сказала она, когда они перевели дух, – ты можешь объяснить нашей дочери, что означали те слова. Те, что все время звучат в новостях.

Бестеру казалось, что он смотрит на зал суда с огромной высоты, как если бы свидетельское место было Олимпом. В течение недель здесь сидели другие, но они представлялись ему маленькими, затерявшимися в людской толпе, в жужжании телекамер, здесь, в почти барочной пышности французского Дворца Правосудия.

Маленькими. Даже Гарибальди выглядел маленьким, взгромоздившись на это место, которое требовало истины. Старые враги и старые друзья приходили, говорили и уходили. Несколько воспротивились, не желая даже теперь предать его по совершенно необъяснимым причинам. Большинство из них уже находились в заключении.

Другие были рады заклеймить его чудовищем, изобразить его как нечто более чуждое человечности, чем дракхи или даже Тени. Он слушал их, смотрел, как они уходят в историю, в то время как себя он ощущал неимоверно выросшей, громадной тенью. Люди будут помнить Альфреда Бестера, да, но те, другие – просто подстрочные примечания.

Все могло бы сложиться иначе, размышлял он, появись Шеридан. Возможно, Шеридан даже сказал бы о нем что-нибудь хорошее. Во всяком случае, Шеридан понимал, а эти остальные насекомые – нет. Смыслил в жертвах, приносимых одним для общего блага, о грехах, которые один принимает на свою душу, когда что-то высшее на кону.

Да, все это было неизбежно. О, его адвокаты пытались. Не был ли Бестер официальным уполномоченным организации, созданной и контролируемой Сенатом Земного Содружества? Делал ли он в действительности нечто большее, чем служил полиции Пси-Корпуса, президенту, самому земному правительству?

Все это было лишь тратой времени. У обвинения ответы были наготове. Ничто в уставе Пси-Корпуса не разрешало убийства безоружных гражданских лиц, шантаж сенаторов Земного Содружества, несанкционированные эксперименты над заключенными, пытки, распространение запрещенных веществ. Нет, Бестер взял дело в свои собственные руки, создав правительство внутри правительства, и вступил в войну не только против закона, но всего, что было правым и благим.

Неизбежно.

Теперь он сам сидел в кресле правды. Он оделся в черное. Он не надел своего значка телепата. Он улыбнулся, когда глашатай обвинения – молодой сенатор Земного Содружества по имени Семпарат – выступил вперед. Семпарат выглядел… маленьким.

– Назовите, пожалуйста, свое имя, для протокола.

– Мое имя Альфред Бестер, – ответил он. Сделал паузу, наклонил голову слегка вбок. – Или вам больше понравилось бы, скажи я, что мое имя Гитлер, или Сталин, или Сатана?

– "Альфред Бестер" подходит, – сухо сказал сенатор. – Я полагаю, в итоге мы увидим, что оно как раз впору.

– О, так вы знали, к чему это идет, да? – спросил Бестер. – Вам нет нужды в разбирательстве, не так ли?

Семпарат нахмурился, но проигнорировал последнюю реплику.

– Мистер Бестер, – продолжил он, – вы выслушали все обвинения против вас в ходе процесса. Тогда вы утверждали, что невиновны. После всех свидетелей, выступивших до нас, вы все еще это утверждаете?

Бестер поднял брови.

– Конечно.

– В самом деле?

– Утверждаю.

– Вы отрицаете, следовательно, убийство сорока трех безоружных гражданских, связанных с Сопротивлением телепатов на Марсе?

– Я отрицаю их убийство, да.

– Вы отрицаете доказательства, представленные в этом суде, что вы приказали казнить их, а троих уничтожили самолично?

– Я не отрицаю их уничтожение. Я отрицаю обвинение в том, что это было убийство. И я аплодирую вашим семантическим играм, сенатор. То, что вы сейчас назвали Сопротивлением телепатов, было давно всеми признано как нелегальная подрывная террористическая организация. Замешанные нормалы были, следовательно, террористы и разрушители.

– Но ведь они были безоружны? Пытались они вам сопротивляться?

– Если честно, я не позаботился предоставить им шанс. Их действия уже привели к гибели по крайней мере шестидесяти четырех моих коллег. Сенатор, это была война. Как бы вы на это ни смотрели, те люди сражались в той войне и пали на ней.

– Кто объявил эту войну? Вы?

Бестер кротко поднял бровь.

– Террористы объявили ее, когда взорвали наше оборудование на Марсе. Все, что сделали после этого мы – был ответ, око за око.

– Мы слышали доказательства, что вы, Альфред Бестер, убивали гражданских задолго до начала конфликта телепатов. Вы собираетесь заявить, что это тоже была война?

– Конечно, – сказал Бестер.

– Что касается меня, я поставлен в тупик подобным подходом, мистер Бестер, и догадываюсь, что многие в этом зале в равном недоумении. Не соблаговолите ли объяснить?

– Был бы рад, сенатор, – ответил Бестер.

– Так сделайте это, прошу вас.

Бестер глотнул воды, стоявшей рядом.

– Сто пятьдесят восемь лет назад о существовании телепатов не было известно почти никому. Сто пятьдесят семь лет назад оно получило всеобщую известность благодаря статье в "Медицинском журнале Новой Англии".

К концу того года восемнадцать тысяч телепатов были умерщвлены. Ни одно правительство не объявляло никакой войны. Они были убиты одновременно, они были убиты все вместе и похоронены в ямах, в результате абортов, когда тестирование ДНК показало, чем были плоды в утробах.

– Мистер Бестер, я уверен, мы все знаем историю.

– Правда? Забавно, я ни слова не слышал о ней в течение этого процесса. Вы попросили меня говорить – я говорю. Я лишен этого права?

– Это не трибуна для ваших политических взглядов.

Бестер резко рассмеялся.

– Похоже, это трибуна для ваших. Более чем половина так называемых преступлений, вменяемых мне вами, совершены при попустительстве законно избранного правительства того времени. Вы представляете новый порядок, так что, конечно, для вас нет ничего лучше, чем дискредитировать старый, для того чтобы сделать себя легитимными.

Все это слушание – не более чем заключительный шаг в переписывании последних полутора веков истории на потребу тем из вас, кто сейчас у власти. И вы еще заявляете, что этот процесс – не трибуна для политических взглядов? Сенатор, от вашего лицемерия и лицемерия этого суда меня тошнит. Либо предоставьте мне мое право говорить, не перебивая меня, либо отправьте обратно в камеру. Честно говоря, мне безразлично, что решит эта пародия на суд. Но сделайте либо то, либо другое.

Это породило глухой ропот аудитории, и звучал он не совсем неодобрительно. Как бы то ни было, он почувствовал, что одолел еще одного врага.

– Очень хорошо, мистер Бестер, – вздохнул сенатор. – Продолжайте.

– Благодарю вас. Как я сказал, едва только телепатия была обнаружена, начались убийства телепатов. Они не прекращались. Я мог бы привлечь ваше внимание к происшествиям последних месяцев в Австралии, или к тому, о чем сообщили на этой неделе из Бразилии, но в действительности ведь нет нужды приводить здесь примеры, не так ли? Каждому из вас известно, что это правда. Расти телепатом – это расти при постоянной угрозе смерти, неопределенной, но реальной угрозе погибнуть от рук тех, которые даже не знают тебя, а только знают, что ты и что представляешь для них. Я вырос с этим. В первый раз, когда я покинул стены академии, собираясь попутешествовать с друзьями, я подвергся нападению. В первый же раз.

Он помолчал.

– Эта необъявленная, игнорируемая война продолжалась сто пятьдесят семь лет. Потери – всегда были с моей стороны. И когда началось это избиение, что предприняло земное правительство? Они построили телепатам гетто под названием Тэптаун и дали нам значки, чтобы пометить нас, выделить нас. Они дали каждому, кто хотел убить телепата, способ найти и опознать нас. Затем они использовали телепатов для контроля за телепатами. Почему? Все тот же угрожающий подтекст – спросите любого телепата, достаточно старого, чтобы помнить. Либо вы контролируете сами себя, либо мы станем контролировать вас.

Вот выбор, с которым я вырос. Преследовать и иногда убивать моих собственных братьев, с благословения земного правительства и каждого избирателя-нормала, голосовавшего за него, либо быть объектом такого же неуправляемого геноцида, которому мы подверглись в самом начале.

Это сделали вы, все и каждый из вас. Да, вы можете попытаться свалить это на ваших предков, но вы осуществляли это в каждом поколении, давали этому подтверждение. Я провел семьдесят два года с начала своей жизни, выслушивая, что за молодец я был, как хорошо я служил человечеству, охотясь за своим народом. В доказательство этого у меня есть благодарности, знаки отличия.

Теперь, вдруг, вы решили, что, возможно, Пси-Корпус был не такой хорошей идеей, и вы хотите выкинуть все это на свалку. Вы хотите притвориться, что это просто как-то дурно обернулось, и что это была моя вина. Вы также знаете, что это неправда.

Вы упрекаете меня за продолжение битвы в войне, начавшейся в 2115-м? Вы упрекаете меня за защиту моих людей? Похоже на то. Пси-Корпус был изобретен, чтобы держать телепатов на их месте. Акт войны, подавления. Хотите знать, кто был настоящим Сопротивлением телепатов? Мы. Защищающиеся от вас. Разумеется, заодно мы также защищали и вас, знали ли вы это или нет, и более, чем вы когда-либо узнаете.

Но в конце концов все мы внутри знали, что грядет. Что однажды какой-нибудь расторопный малый натолкнется на "окончательное решение проблемы телепатов", и мы все окажемся заперты в газовой камере. Только мы не стали играть по таким правилам.

Теперь вы огорчены. Кто может упрекнуть вас? Гитлер бы тоже расстроился, если бы евреи в Варшаве восстали, вооруженные до зубов и готовые к борьбе.

– Ах, оставьте…

– Нет, сенатор. Вы оставьте. Вы хотите притвориться, что продолжавшееся полтора века насилие над телепатами никогда не существовало? Отлично. Вы хотите притвориться, что Пси-Корпус не был создан сенатом Земного Содружества? Отлично. Вы хотите заставить меня замолчать, заточить, может быть даже уничтожить меня? Ну и ладно. Но вы знаете правду. Положа руку на сердце, все вы знаете. Это еще не конец. Вы разделили и подчинили, рассеяли мой народ. И все же они все еще носят значки, не так ли? Они все еще обязаны отчитываться перед инспекцией, не так ли? Их все еще регистрируют при рождении, метя более ясно и прочно, чем кого бы то ни было, носившего когда-то повязку со звездой – потому что ее, в конце концов, можно было и снять.

Фактически, единственное, что изменилось – это то, что вы лишили нас способности бороться, когда придет время. А время, ребятушки, приближается. Все ваши желания, надежды и молитвы этого не остановят. Большая часть человечества не потерпит нашего существования. Завтра, через десять, пятьдесят лет – время придет, и комизм суда надо мной в том контексте станет предельно очевидным.

Так что, да, я убивал, как всякий хороший боец. Я сражался за правое дело, и я потерпел поражение. Я ни в чем не раскаиваюсь. Я ничего не изменил бы, будь это в моей власти, я бы…

Он запнулся. Говоря, он обводил взглядом толпу и телекамеры. Он хотел, чтобы каждый отдельный зритель знал, что он обращается к нему персонально. Дать им понять, что все они разделяют вину.

И там, шестью рядами дальше, по центру…

Луиза, смотрящая на него так хорошо знакомыми глазами, с морщинкой на лбу, который он целовал. Ее волосы – он почти ощутил их запах, почувствовал в своих пальцах.

Я ни в чем не раскаиваюсь. Она укоряла его, одним своим присутствием превращая в лжеца. В ее глазах ничего к нему не было. Ни узнавания, ни любви, только легкая озадаченность, вероятно остаточный след изменения. Ничего.

Если бы он не изменил ее, она бы все еще любила его, и ее глаза были бы якорем, ее слова – безопасной гаванью, даже среди всего этого.

Он внезапно почувствовал себя очень старым, очень уставшим и очень, очень одиноким. Он убил – единственную во вселенной, которая могла бы заступиться за него. За это, как ни за какое другое преступление, он заслужил все, что бы ни последовало.

– Мистер Бестер? Вы закончили?

Луиза осознала, что он смотрел на нее, и сердито наморщила брови. Даже если она не помнила его, она знала, что он с ней проделал. Даже имей он возможность начать заново, она не полюбила бы его еще раз.

– Мистер Бестер?

– Я сказал все, что собирался сказать, – прошептал он. – Вы все равно сделаете то, что хотите. Я закончил. Я закончил.

Глава 16

В снах он слышал пение "сознания" Парижа. Иногда Женевы, иногда Рима, пика Олимп на Марсе, просторов Бразилии – но в основном Парижа. В снах он сидел, глядя на небо, укутанное акварельным саваном, и наблюдал как оно постепенно умирало под вечер. Он пил кофе и думал о том, как много в жизни ему предстоит, сколько возможностей.

Или порой в снах он сидел с Луизой, думая, как много в жизни миновало, но как хорош мог быть ее остаток. А Париж по-прежнему пел безбрежным хором, где Луизе принадлежало соло, ярчайший, любимейший среди голосов.

Он просыпался, зная, что действительно любил этот город и его поющее сознание, а Луиза, как его часть, олицетворяла его. Но оба теперь ушли навсегда.

В снах, в снах. Он предпочитал их. Наяву мир был мертв, как склеп. Но время от времени ему приходилось просыпаться. Он встал в то утро, как каждое утро, сполоснул водою лицо, подошел к окну и выглянул в свое детство. Тэптаун.

Отсюда он мог лишь разобрать то, что когда-то было общежитиями. Прямо под ним, ясно видимый, лежал плац со статуей Уильяма Каргса, которого они с друзьями прозвали Хватуном.

Конечно, Хватун больше не хватал. От него ничего не осталось, кроме пьедестала и части ноги. Статуя Каргса была разрушена вместе с большей частью плаца за время войны.

Ну что ж. Каргс был тайным телепатом, спасшим жизнь президента Робинсон ценой своей собственной. В детстве Бестера учили, что Пси-Корпус был создан Робинсон в память о той жертве. Это было неправдой – за десятилетия до того случая Корпус существовал фактически, пусть не юридически. Такого сорта ложь никогда ему не нравилась – она сразу наводила на мысль, что лишь жертвы доказывают право телепатов на существование.

Прощай же, Хватун, туда тебе и дорога.

Тэптаун пытались закрыть вместе с Корпусом, однако сделать это до конца не получилось. Множество частных академий, созданных для обучения молодых телепатов, работали не очень хорошо, как он и предсказывал. Годами он наблюдал, как Комиссия по псионике постепенно возродила почти все учреждения прежнего Пси-Корпуса, хоть и в новой приукрашенной кукольной одежке. Однажды Тэптаун снова стал кампусом, центром жизни и деятельности телепатов. Многие пожилые тэпы никогда не покидали своих здешних квартир – жизнь среди нормалов оказалась слишком трудной, слишком неопределенной.

И Тэптаун остался прежним гетто. Опять же, как он и предсказывал. То, что он оказался прав, давало ему небольшое утешение. А знание, что именно он создал эту мощную систему безопасности, не давало ему почти ничего. Он строил его, чтобы держать тут телепатов, а теперь здесь содержали их. Их – военных преступников.

Он услыхал шаги в коридоре.

– Доброе утро, Джеймс, – сказал он.

– Доброе утро, мистер Бестер, – сказал Джеймс в своем слегка насмешливом тоне. – Как продвигаются мемуары?

Бестер глянул на простенький компьютер на своей кровати.

– Очень хорошо, – сказал он.

– У меня для вас новости.

– О?

– Олеан ушел этой ночью.

Бестер минуту молча переваривал это.

– Как ему удалось покончить с собой? – сказал он наконец.

– Придумано было очень ловко, но, конечно же, я не могу рассказать вам. Вы сможете последовать его примеру.

– Я не собираюсь себя убивать. Я не доставлю вам удовольствия.

Джеймс, тюремщик, покачал головой.

– Я не получу от этого удовольствия. Думаю, вы это знаете.

– Тогда – миру. Они это любят. Этого-то они и хотят. Приговорить к жизни – абсурд. Я был приговорен к смерти, смерти через суицид. Я просто сопротивляюсь исполнению приговора.

Джеймс помедлил.

– Может, вы и правы. Но вы приговорили тысячи тэпов к той же судьбе – вы заставляли их принимать наркотики.

– Я никогда не делал этого, и ты это знаешь. Я проводил законы в жизнь, но не писал их.

– Тогда вы понимаете, почему я должен дать вам это, – он показал маленькое устройство в форме пистолета у себя на поясе.

– Пропусти на этой неделе. Всего лишь раз.

– Не могу.

– Всего раз. Ты знаешь, я не могу сбежать. Я просто хочу снова почувствовать.

– Как Олеан, и Брюстер, и Туан.

– Раз. Одну неделю.

Джеймс покачал головой.

– Будь это в моих силах…

– Это в твоих силах, – сказал Бестер, скрипнув зубами.

– Будьте молодчиной и примите свое лекарство, мистер Бестер.

Он так и сделал. Стоял смирно, а игла воткнулась ему в руку и наркотик проник внутрь, как все эти десять лет. Он почти чувствовал, как распространяется дурацкое ощущение. У него никогда не было сильной реакции на наркотик, которая порождала бы некую… глухоту, глубоко притупленную чувствительность. Нет, они оставляли его рассудок совершенно неповрежденным, так что он мог остро сознавать свое увечье.

Джеймс ушел, и Бестер поборол уныние работой над мемуарами. Он почти закончил их, он давным-давно их почти закончил. Просто он баловался. Ему нравилось играть со своей историей – это было единственное, над чем он сохранил контроль, его версия событий. Заставить историков до бесконечности пререкаться о том, что было правдой, что нет. Он знал, а они нет, и это была единственная власть, которой он еще обладал.

Что ж, эта – и сила его предсказаний, его интуиции. Которые однажды оправдаются.

Два дня спустя, за неделю до дня рождения, он получил преждевременный подарок. Видеоком в камере включился без предупреждения. Это случалось редко – он мог запросить программы и иногда получал их, но обычно это продолжалось недолго. Когда вещание включалось по своему собственному почину, это обычно означало плохие новости, какое-нибудь новое извещение от начальника тюрьмы.

Однако на этот раз, пока он смотрел и слушал, призрак прежней улыбки вернулся на его лицо. Улыбка прояснилась, когда он понял, что большинство всех прочих в мире начали плакать, или отвергать действительность, или тихо браниться. Они станут оглядываться на этот день, и каждый будет помнить, где он был, что делал. Гарибальди, например, наверное, воспринял это не слишком хорошо.

Да, все они запомнят, где были, когда умер Шеридан.

Конечно, Бестер запомнит – как ему позабыть? "Погодите-ка, – представил он себя говорящим кому-то, – в тот день я должен был быть – ах да, я был в заключении…"

Шеридан не принадлежал к числу друзей Бестера, и вдобавок был лицемером. Говорят, что наилучшая месть – это достойная жизнь. Неправда. Все намного проще. Наилучшая месть – видеть смерть своих врагов.

Теперь, если бы он только мог пережить Гарибальди, тогда даже такая жизнь приобрела бы определенную приятность.

Он вслушивался в надежде, что Гарибальди оказался вовлечен и, возможно, погиб заодно. Нет, не повезло. Эх, ладно, пока его устроит и Шеридан.

Там, где прежде стоял Хватун, возводили новую статую. Сначала Бестер думал, что пьедестал и его жалкие полноги снесут за компанию, но они просто освобождали место для нового постояльца.

На некоторое время происходящее заинтересовало его больше всего остального. Он развлекал себя, гадая, кто бы это мог быть. Лита? Байрон? Больше подходит Байрон – он был мучеником, тем, кто привлек симпатии каждого. Лита также возглавляла телепатов, но она вызывала ужас даже у своих союзников. Однако именно она вызывала настоящие разрушения, не так ли? В конечном счете Байрон был трусом.

Через несколько дней он, проснувшись, обнаружил собравшуюся на плаце толпу. Укрытая брезентом статуя уже стояла на месте. Он воспользовался мономолекулярным биноклем, его сердце странно стучало в груди. "Ой, брось, – подумал он с отвращением к себе. – Тебя не волнует это так сильно."

Но, каким-то образом, волновало. Символ, который медленно реформирующийся Корпус выбрал для себя, рассказал бы больше о его характере, лидерах. Изберут они воительницу, мистика-мученика – или, возможно, даже его самого, как некое мрачное напоминание о том, чего не случилось?

Он наблюдал за толпой, желая быть способным п-слышать их. Он слыхал, что когда нормалы утрачивают ощущение – зрение, например – их другие органы чувств обостряются, компенсируя бездействующее. Не так с телепатией. Иные его ощущения лишь угасали. Ни одно нормальное чувство не могло заменить его врожденную способность.

Начались речи, но он не мог их расслышать. Толпа зааплодировала – он и этого не услышал.

Он надавил кнопку звонка. После долгого промедления Джеймс ответил:

– Да?

– Я хотел бы знать, можно ли получить аудиотрансляцию церемонии снаружи.

– Посвящения? Разумеется. Не вижу к этому препятствий.

В следующий момент звук включился. Оратор заканчивал.

– …мрачные дни, но они олицетворяли надежду, создавали ее, держали ее высоко, как свечу. Именно память о них поддерживала всех нас на пути к свободе, их жертва символизирует лучшее в нас.

Бестер угрюмо кивнул. Он подумал, что это похоже на двойную статую. Байрон и Лита, стало быть.

– Итак, мне выпала огромная честь представить всем вам наших прародителей. Не фактически – так как их единственный ребенок, их великая надежда, пропал или был убит при вероломном нападении на их убежище. Но духовно, морально… – оратор помедлил.

– Тех из нас, кто вырос в Корпусе, учили, что Корпус был нашей матерью и отцом. Но если мы должны представить всеобщих, духовных мать и отца, позвольте нам представить тех, кто олицетворяет свободу, а не угнетение. Терпимость, а не нетерпимость. Надежду на освобождение, а не отчаяние подавления.

Друзья, близкие, родные, я представляю вам Мэттью, Фиону и Стивена Декстер.

Покров упал. Эпоха пронеслась для Бестера сверхъестественной тяжестью между двумя ударами сердца.

Он сидел на дереве, лет в шесть, глядя на звезды в поисках лиц родителей. Иногда ему удавалось разглядеть намек на них, на глаза матери, впечатление каштановых волос, эхо ее голоса.

Он был старше на Марсе. Старейший и самый удачливый из всех мятежников, Стивен Уолтерс, лежал, ударившись о переборку, очень странно подогнув одну ногу, с рукой, оторванной по локоть. На нем все еще была маска, но у Бестера было отчетливое впечатление, что глаза за ней были открыты.

– Я знаю тебя, – передал Уолтерс.

У Бестера волосы на загривке встали дыбом.

– Я был в новой Зеландии, – ответил Бестер. – Я тебя выследил.

– Нет. До этого. Я знаю тебя. О, господь всевышний. Это моя вина. Фиона, Мэттью, простите…

Это парализовало Бестера. Ощущение близости было как наркотик. Оно не было приятным, оно было ужасно, но каким-то образом оно было той его частью, что он утратил.

– О чем ты толкуешь?

– Я тебя чувствую. Я видел, как ты родился, – после всего, что я сотворил, после всей крови на моих руках, но они позволили мне видеть твой приход в этот мир, и ты был такой замечательный, что я плакал. Ты был нашей надеждой, нашей мечтой…

– Мое имя Альфред Бестер.

– Мы звали тебя Сти, чтобы тебя не путали со мной. Они дали тебе мое имя, сделали меня твоим крестным. Твоя мать, Фиона, как я любил ее. Мэттью, его я тоже любил, но, боже… – тут ужасный приступ боли остановил его и почти остановил его сердце. Бестер чувствовал эту дрожь.

– Это я потерял тебя, – продолжил Уолтерс. – Я думал, что смогу спасти их, но они знали, что это невозможно. Все они просили меня вынести тебя, сохранить тебе свободу, а я подвел их. Подвел…

– Мэттью и Фиона Декстер были террористами, – ответил Бестер. – Они погибли, когда бомба, которую они подложили в жилом комплексе, сработала слишком рано. Бомба, которую они взорвали, убила моих родителей.

– Ложь, – он слабел. – Тебя накормили ложью. Ты Стивен Кевин Декстер.

– Нет.

Уолтерс изнуренно мотнул головой, а затем потянулся вверх к лицу Бестера. Дрожащей рукой он стянул с себя респиратор. В темноте его глаза были бесцветны, но Эл знал, что они синие. Ярко-синие, как небо. Женщина с темно-рыжими волосами и переменчивыми глазами, мужчина с черными кудрями, оба улыбающиеся. Он знал их. Всегда знал их, но не видел их лиц с тех пор, как Смехуны прогнали их. Они смотрели на дитя в колыбели и разговаривали с ребенком. И Бестер чувствовал любовь так сильно – это была любовь? Он никогда не ощущал ничего подобного, потому что в этом не было ни намека на физическую страсть, ни отчаянной необходимости, просто глубокая, верная привязанность, и надежда…

Он видел глазами Уолтерса, через сердце Уолтерса. Но затем, о ужас, выступил другой образ. Те же два человека, но глядящие на него, и он был ребенком в колыбели, а позади матери и отца стоял другой человек, человек с ярко-синими глазами, блестящими, как солнце…

– Они любили тебя. Я любил тебя. Я все еще люблю тебя. Пси-Корпус убил их и забрал тебя. Я пытался тебя найти…

Бестер бессознательно искал PPG. Вдруг он оказался здесь, в его левой руке, протянутой вперед. Его рука сжалась, и лицо Уолтерса стало ярко-зеленым, непонимающим.

– Замолчи.

Его рука сжалась снова, новая зеленая вспышка.

– Замолчи.

Мысленные картины стали распадаться, но недостаточно быстро. Он попытался выстрелить снова, но заряд кончился. Он пытался и пытался, давя на контакт, стараясь задушить лживые видения в своем мозгу.

– Фиона… Мэттью… – Уолтерс был еще тут, стягивая на нем образы сияющим плащом. Его глаза тоже были еще здесь, уходящие, полные ласкового укора. Он стоял у ворот, створки которых как раз начали открываться.

– Тебе не уничтожить правду.

И он ушел, и образы, наконец, рассеялись. Тысячи изображений его родителей, танцующих, сражающихся, держащих его…

– Нет!

Он зажал все это в кулаке и давил, пока оно не ушло прочь.

Его кулак больше никогда не разжался. Никогда.

Он потряс головой, вновь возвращаясь в свою камеру.

Там, внизу, были они – мужчина и женщина, которых он никогда бы не узнал, если бы не сны, и видения, и сознание умиравшего человека. Мэттью и Фиона Декстер, мать и отец в бронзе. И в их руках любовно поддерживаемый сверток…

Конечно, это была правда. Конечно, он это всегда знал.

Сперва он почувствовал как будто кашель, так давно уже он не смеялся. Он снова закашлялся и опустился на койку.

Джеймс, должно быть, подумал, что он умирает, потому что показался через пять минут с обеспокоенным видом.

– Бестер?

– Ничего, – отмахнулся Бестер, отсылая его. – Просто вселенная. Не верь никому, кто скажет тебе, что ирония есть лишь литературная условность, Джеймс. Это универсальная константа, как гравитационная постоянная.

– О чем это вы?

Но Бестер покачал головой. Еще одно, что знал он один. Никто другой на Земле и среди звезд не знал, что произошло с тем ребенком, которого обессмертили в бронзе. Что символ надежды на дивный новый мир был никем иным, как самым ненавидимым преступником мира старого.

Может быть, в этом и была их надежда, в конце концов.

Все еще улыбаясь, он прилег на свою койку, пытаясь придумать, что с этим делать. Войдет ли это в его мемуары? Может быть, но не лучше ли, не более ли восхитительно, не позволить никому узнать, никогда никому не рассказывать.

А сейчас он устал. Он подумает об этом утром. Он вздохнул и закрыл глаза, и почувствовал странную легкость в руке, в левой руке. Что-то вроде тепла. И движения, будто что-то отпустило.

И ему показалось – может быть, это был сон – что его левая рука открылась подобно лепесткам цветка, и пальцы развернулись, и он рассмеялся в немом восторге.

Когда Джеймс нашел его на следующий день, это было первое, что он заметил – рука. Ладонью кверху, пальцы лишь слегка согнуты, свободные от кулака, что пленил их так надолго.

Бестер был также свободен; со слабой таинственной улыбкой на губах его лицо выглядело как-то моложе. Он и впрямь казался просто спящим.